Страница:
Сжав кулаки, мастер Натаниэль принялся мерить шагами комнату, бормоча проклятия по поводу легкомысленных жен и жалуясь на тяжелую участь главы семьи. Обычно, испытывая необходимость найти жертву, удобную для выплескивания желчи, он злился на госпожу Златораду за то, что она вышла за него замуж, чем и вовлекла его во всю эту суету и заботы. Его туманные страхи были в этот момент как никогда сильными.
В эту минуту госпоже Златораде показалось, что он похож на майского жука, который только что влетел в комнату через открытое окно и с тихим глухим звуком бился о свою собственную тень на потолке, похожую на большого черного бархатистого мотылька. Именно его неуклюжесть и неловкая жужжащая беспомощность напоминали ей мастера Натаниэля, а совсем не тот факт, что он бьется о собственную тень.
Взад и вперед ходил мастер Натаниэль, вправо и влево бился майский жук, туда и сюда носилась его мягкая изящная тень. Вдруг майский жук упал на пол, словно мертвый, и в ту же минуту мастер Натаниэль, бросив через плечо: «Я должен поговорить с мальчишкой», – ринулся вон из комнаты.
Он застал Ранульфа безудержно рыдавшим в постели и, посмотрев на его жалкую хрупкую фигурку, почувствовал, что весь гнев улетучился. Он положил руку мальчику на лоб и не без теплоты сказал:
– Ну-ну, сынок, слезами горю не поможешь, завтра ты напишешь извинение кузену Амброзию, дядюшке Полидору и всем остальным гостям, и тогда… Ну что же, мы постараемся забыть об этом. Все мы не совсем отвечаем за то, что говорим, когда не в себе… А я узнал от матери, что ты не совсем хорошо себя чувствовал последние недели.
– Что-то заставило меня сказать это! – рыдал Ранульф.
– Конечно, так можно объяснить все, что угодно, – сказал мастер Натаниэль более сурово. – Нет, нет, Ранульф, такому поведению не может быть никаких оправданий, абсолютно никаких. Клянусь Урожаем Душ! – В его голосе появилось возмущение. – Где ты набрался таких мыслей и таких выражений?
– Но это правда! Это правда! – кричал Ранульф.
– Я не собираюсь выяснять, правда это или нет. Я знаю только, что о подобных вещах не говорят в присутствии порядочных дам и господ. Никогда подобные выражения не произносились под крышей моего дома, и, я надеюсь, никогда больше их не услышу… Понятно?
Ранульф застонал, а мастер Натаниэль добавил уже помягче:
– Ну что ж, больше ни слова об этом. А теперь объясни мне, о чем это говорит твоя мама? Ты что, нездоров, а?
Но Ранульф зарыдал еще громче.
– Я хочу уехать от всего этого! Уехать! – стонал он.
– Уехать? От чего «всего этого»? – В тоне мастера Натаниэля чувствовалось раздражение.
– От… от того, что случается! – рыдал Ранульф.
Сердце мастера Натаниэля бешено забилось, но он изо всех сил старался держать себя в руках.
– Того, что случается? – попытался он повторить шутливо – Да разве в Луде случается что-нибудь?
– Все случается, – стонал Ранульф, – лето и зима, дни и ночи. Все случается!
Внезапно мастер Натаниэль увидел Луд и его окрестности, молчаливые и неподвижные, такими, какими они выглядят с Полей Греммери.
Возможно ли, чтобы Ранульф чувствовал то же, что и он сам? Он думал, что только он один способен на подобное. В этот момент мастер Натаниэль испытал удивление, восторг, нежность и одновременно тревогу.
Ранульф перестал плакать и теперь лежал неподвижно.
– Кажется, что я весь нахожусь в голове, и она болит. Так все собирается в больном зубе, – сказал мальчик устало.
Мастер Натаниэль посмотрел на него внимательнее. Сосредоточенный взгляд, слегка приоткрытые губы, напряженная неподвижная поза – все это указывало на подлинную боль, несовместимую с притворством. Как хорошо он знал состояние ума, выражавшееся в подобных проявлениях!
Теперь ему не нужно было требовать от сына никаких объяснений. Он очень хорошо знал и это ощущение пустоты, и то, как обостряются все чувства, когда физический мир полностью исчезает, а ты сам внезапно раздуваешься, что бы заполнить собой образовавшуюся пустоту, и одновременно с этим все твое существо сосредоточивается в одной миллионной частице своего бывшего объема, превращаясь в сплошную боль; знал он и другую фазу, когда бежишь от дней и месяцев, как олень от преследующих его охотников, как беглецы от Луны на старинном гобелене.
Но если так страдаешь не ты, а кто-то другой, то, невзирая на испытываемую к нему жалость, в твоих глазах все это выглядит тривиально. Ведь ты уверен, что способен унять чужую боль уговором и убеждениями!
Положив руку на плечо Ранульфа, он сказал:
– Брось, сынок, так не годится! – И, подмигнул, добавил: – Гони этих черных грачей с пшеничного поля.
Ранульф, резко засмеявшись, вскричал:
– Там нет черных грачей; все птицы – золотые!
Мастер Натаниэль нахмурился: он терпеть не мог такого рода вещей. Но он решил это проигнорировать и продолжать разговор в том на правлении, которое действительно вызывало у него сочувствие.
– Брось, сынок, – продолжал он с мягкой иронией в голосе, – скажи себе, что завтра все пройдет. Ты же не думаешь, что ты один такой, ведь правда? Временами мы все переживаем подобное, но не позволяем этому одержать верх над собой, не позволяем себе хандрить и тосковать и не вешаем нос. Мы приклеиваем на лицо улыбку и идем по своим делам.
Эти слова переполнили мастера Натаниэля самодовольством. Раньше он никогда не задумывался над этим, но, оказывается, как благородно и молча страдал он все эти годы!
Ранульф сел на постели и смотрел на него с какой-то странной улыбкой.
– Со мной совсем не то, что с тобой, отец, – сказал он спокойно. Но вдруг разрыдался еще горше и рвущим душу голосом крикнул: – Я отведал волшебных фруктов!
При этих словах у мастера Натаниэля от ужаса комната поплыла перед глазами, и он окончательно потерял голову. Громко призывая госпожу Златораду, он бросился на лестницу.
– Златорада! Златорада! Златорада!
С испуганным криком госпожа Златорада заспешила вверх по лестнице:
– Что случилось, Нат? О, дорогой! Что случилось?
– Поторапливайся, клянусь Урожаем Душ! Поторапливайся! Мальчишка говорит, что ел… ну, то, что мы не называем. Проклятье! Я с ума сойду!
Госпожа Златорада заметалась вокруг Ранульфа, как квочка. Однако в ее голосе совсем не было прежней нежности, когда она закричала:
– Ах, Ранульф! Негодный мальчишка! О Господи, это же чудовищно! Нат! Нат! Что же нам делать?
Ранульф отпрянул от нее и бросил умоляющий взгляд на отца. Мастер Натаниэль решительно взял жену за плечи и, вытолкнув из комнаты, воскликнул:
– Если это все, что ты можешь сказать, лучше предоставь мальчишку мне!
Спускаясь по лестнице, госпожа Златорада была преисполнена ужаса и высокомерия; с болью в сердце, каждой своей клеточкой ощущая себя урожденной Виджил, она сердито бормотала себе под нос:
– Ох уж эти Шантиклеры!..
Итак, Шантиклеров постиг самый большой позор, какой только мог выпасть на долю порядочного семейства в Доримаре. Но мастер Натаниэль больше не сердился на Ранульфа. Что толку сердиться? Кроме того, еще и эта неожиданная нежность, переполнявшая его сердце, – у него не было сил противиться ей.
Постепенно он вытянул из мальчика всю историю. Оказалось, что несколько месяцев назад один скверный парень по имени Вилли Висп, некоторое время работавший на конюшне у мастера Натаниэля, дал Ранульфу ломтик какого-то незнакомого фрукта. Когда Ранульф съел его, Вилли Висп, разразившись издевательским смехом, выкрикнул:
– Ах, хозяин, то, что вы сейчас съели, было волшебным фруктом, и вы уже никогда не буде те таким, как раньше… Хо-хо-хох!
От этих слов Ранульфа охватил ужас и стыд!
– Но теперь я уже забыл о чувстве стыда, – сказал он отцу. – Единственное, что имеет для меня сейчас значение, – это уехать отсюда… туда, где тень и покой… и где я смогу раздобыть… еще фруктов.
Мастер Натаниэль тяжело вздохнул, но ничего не сказал, а только поглаживал маленькую горячую руку, которую держал в своей.
– Однажды, – продолжал сидевший в постели Ранульф, чьи щеки пылали, а глаза горели лихорадочным блеском, – средь бела дня я видел, как они танцевали в саду, я имею в виду Молчальников. Их предводитель, человек в зеленых одеждах, крикнул мне: «Эй, юный Шантиклер! Однажды я пришлю за тобой своего дудочника, и ты последуешь за ним!» Я часто вижу их тени у нас в саду, но их тени не похожи на наши, они как яркий свет, играющий на лужайке. И я уйду, уйду, уйду. Я уйду когда-нибудь, я знаю! – И в голосе его звучал не только испуг, но и торжество.
– Успокойся, сынок! – сказал мастер Натаниэль примирительно. – Я думаю, мы не позволим тебе уйти.
Но сердце его налилось свинцом.
– И с тех пор… с тех пор, как я попробовал волшебные фрукты, – продолжал Ранульф, – все пугает меня… наверное, не только с тех пор, потому что мне было страшно и раньше, но сейчас это намного хуже. Как с этим сыром сегодня вечером… Все, что угодно, может внезапно оказаться странным и ужасным. Но с той поры, как я попробовал фруктов, мне иногда кажется, что я понимаю, почему все это так ужасно. Вот как сегодня с этим сыром: я так испугался, что просто не мог больше выдержать ни минуты.
Мастер Натаниэль застонал. Он тоже испытывал страх из-за вполне обычных вещей.
– Отец, – сказал вдруг Ранульф. – Что ты слышишь в крике петуха?
Мастер Натаниэль вздрогнул. У него было такое ощущение, словно с ним заговорила его собственная душа.
– Что я в нем слышу?
Он замешкался. Никогда и ни с кем он не говорил о том, что происходило в его душе.
Он заговорил, и из-за огромного душевного усилия голос его слегка дрожал.
– Я слышу в нем, Ранульф, я слышу… что прошлого не вернуть, но мы должны помнить, что прошлое соткано из настоящего, а настоящее – оно всегда рядом. И еще: мертвые жаждут вернуться обратно на Землю, и…
– Нет! Нет! – раздраженно закричал Ранульф. – Я слышу в нем совсем другое. Он говорит мне, что я должен убежать… убежать от реальности… этой пронзительной реальности. Вот что он говорит мне!
– Нет, сынок, нет, – твердо сказал мастер Натаниэль. – Он совсем не говорит этого. Ты неправильно его понял.
И снова мальчик зарыдал.
– Ах, отец! – всхлипывал он. – Они преследуют меня все эти дни и ночи! Обними меня! Ну обними же меня!
С какой-то страстной нежностью (он никогда не подозревал, что способен на это чувство) мастер Натаниэль лег рядом и обнял хрупкое дрожащее тельце, бормоча слова любви и утешения.
Постепенно Ранульф перестал плакать и не заметно погрузился в сон.
Глава 4
В эту минуту госпоже Златораде показалось, что он похож на майского жука, который только что влетел в комнату через открытое окно и с тихим глухим звуком бился о свою собственную тень на потолке, похожую на большого черного бархатистого мотылька. Именно его неуклюжесть и неловкая жужжащая беспомощность напоминали ей мастера Натаниэля, а совсем не тот факт, что он бьется о собственную тень.
Взад и вперед ходил мастер Натаниэль, вправо и влево бился майский жук, туда и сюда носилась его мягкая изящная тень. Вдруг майский жук упал на пол, словно мертвый, и в ту же минуту мастер Натаниэль, бросив через плечо: «Я должен поговорить с мальчишкой», – ринулся вон из комнаты.
Он застал Ранульфа безудержно рыдавшим в постели и, посмотрев на его жалкую хрупкую фигурку, почувствовал, что весь гнев улетучился. Он положил руку мальчику на лоб и не без теплоты сказал:
– Ну-ну, сынок, слезами горю не поможешь, завтра ты напишешь извинение кузену Амброзию, дядюшке Полидору и всем остальным гостям, и тогда… Ну что же, мы постараемся забыть об этом. Все мы не совсем отвечаем за то, что говорим, когда не в себе… А я узнал от матери, что ты не совсем хорошо себя чувствовал последние недели.
– Что-то заставило меня сказать это! – рыдал Ранульф.
– Конечно, так можно объяснить все, что угодно, – сказал мастер Натаниэль более сурово. – Нет, нет, Ранульф, такому поведению не может быть никаких оправданий, абсолютно никаких. Клянусь Урожаем Душ! – В его голосе появилось возмущение. – Где ты набрался таких мыслей и таких выражений?
– Но это правда! Это правда! – кричал Ранульф.
– Я не собираюсь выяснять, правда это или нет. Я знаю только, что о подобных вещах не говорят в присутствии порядочных дам и господ. Никогда подобные выражения не произносились под крышей моего дома, и, я надеюсь, никогда больше их не услышу… Понятно?
Ранульф застонал, а мастер Натаниэль добавил уже помягче:
– Ну что ж, больше ни слова об этом. А теперь объясни мне, о чем это говорит твоя мама? Ты что, нездоров, а?
Но Ранульф зарыдал еще громче.
– Я хочу уехать от всего этого! Уехать! – стонал он.
– Уехать? От чего «всего этого»? – В тоне мастера Натаниэля чувствовалось раздражение.
– От… от того, что случается! – рыдал Ранульф.
Сердце мастера Натаниэля бешено забилось, но он изо всех сил старался держать себя в руках.
– Того, что случается? – попытался он повторить шутливо – Да разве в Луде случается что-нибудь?
– Все случается, – стонал Ранульф, – лето и зима, дни и ночи. Все случается!
Внезапно мастер Натаниэль увидел Луд и его окрестности, молчаливые и неподвижные, такими, какими они выглядят с Полей Греммери.
Возможно ли, чтобы Ранульф чувствовал то же, что и он сам? Он думал, что только он один способен на подобное. В этот момент мастер Натаниэль испытал удивление, восторг, нежность и одновременно тревогу.
Ранульф перестал плакать и теперь лежал неподвижно.
– Кажется, что я весь нахожусь в голове, и она болит. Так все собирается в больном зубе, – сказал мальчик устало.
Мастер Натаниэль посмотрел на него внимательнее. Сосредоточенный взгляд, слегка приоткрытые губы, напряженная неподвижная поза – все это указывало на подлинную боль, несовместимую с притворством. Как хорошо он знал состояние ума, выражавшееся в подобных проявлениях!
Теперь ему не нужно было требовать от сына никаких объяснений. Он очень хорошо знал и это ощущение пустоты, и то, как обостряются все чувства, когда физический мир полностью исчезает, а ты сам внезапно раздуваешься, что бы заполнить собой образовавшуюся пустоту, и одновременно с этим все твое существо сосредоточивается в одной миллионной частице своего бывшего объема, превращаясь в сплошную боль; знал он и другую фазу, когда бежишь от дней и месяцев, как олень от преследующих его охотников, как беглецы от Луны на старинном гобелене.
Но если так страдаешь не ты, а кто-то другой, то, невзирая на испытываемую к нему жалость, в твоих глазах все это выглядит тривиально. Ведь ты уверен, что способен унять чужую боль уговором и убеждениями!
Положив руку на плечо Ранульфа, он сказал:
– Брось, сынок, так не годится! – И, подмигнул, добавил: – Гони этих черных грачей с пшеничного поля.
Ранульф, резко засмеявшись, вскричал:
– Там нет черных грачей; все птицы – золотые!
Мастер Натаниэль нахмурился: он терпеть не мог такого рода вещей. Но он решил это проигнорировать и продолжать разговор в том на правлении, которое действительно вызывало у него сочувствие.
– Брось, сынок, – продолжал он с мягкой иронией в голосе, – скажи себе, что завтра все пройдет. Ты же не думаешь, что ты один такой, ведь правда? Временами мы все переживаем подобное, но не позволяем этому одержать верх над собой, не позволяем себе хандрить и тосковать и не вешаем нос. Мы приклеиваем на лицо улыбку и идем по своим делам.
Эти слова переполнили мастера Натаниэля самодовольством. Раньше он никогда не задумывался над этим, но, оказывается, как благородно и молча страдал он все эти годы!
Ранульф сел на постели и смотрел на него с какой-то странной улыбкой.
– Со мной совсем не то, что с тобой, отец, – сказал он спокойно. Но вдруг разрыдался еще горше и рвущим душу голосом крикнул: – Я отведал волшебных фруктов!
При этих словах у мастера Натаниэля от ужаса комната поплыла перед глазами, и он окончательно потерял голову. Громко призывая госпожу Златораду, он бросился на лестницу.
– Златорада! Златорада! Златорада!
С испуганным криком госпожа Златорада заспешила вверх по лестнице:
– Что случилось, Нат? О, дорогой! Что случилось?
– Поторапливайся, клянусь Урожаем Душ! Поторапливайся! Мальчишка говорит, что ел… ну, то, что мы не называем. Проклятье! Я с ума сойду!
Госпожа Златорада заметалась вокруг Ранульфа, как квочка. Однако в ее голосе совсем не было прежней нежности, когда она закричала:
– Ах, Ранульф! Негодный мальчишка! О Господи, это же чудовищно! Нат! Нат! Что же нам делать?
Ранульф отпрянул от нее и бросил умоляющий взгляд на отца. Мастер Натаниэль решительно взял жену за плечи и, вытолкнув из комнаты, воскликнул:
– Если это все, что ты можешь сказать, лучше предоставь мальчишку мне!
Спускаясь по лестнице, госпожа Златорада была преисполнена ужаса и высокомерия; с болью в сердце, каждой своей клеточкой ощущая себя урожденной Виджил, она сердито бормотала себе под нос:
– Ох уж эти Шантиклеры!..
Итак, Шантиклеров постиг самый большой позор, какой только мог выпасть на долю порядочного семейства в Доримаре. Но мастер Натаниэль больше не сердился на Ранульфа. Что толку сердиться? Кроме того, еще и эта неожиданная нежность, переполнявшая его сердце, – у него не было сил противиться ей.
Постепенно он вытянул из мальчика всю историю. Оказалось, что несколько месяцев назад один скверный парень по имени Вилли Висп, некоторое время работавший на конюшне у мастера Натаниэля, дал Ранульфу ломтик какого-то незнакомого фрукта. Когда Ранульф съел его, Вилли Висп, разразившись издевательским смехом, выкрикнул:
– Ах, хозяин, то, что вы сейчас съели, было волшебным фруктом, и вы уже никогда не буде те таким, как раньше… Хо-хо-хох!
От этих слов Ранульфа охватил ужас и стыд!
– Но теперь я уже забыл о чувстве стыда, – сказал он отцу. – Единственное, что имеет для меня сейчас значение, – это уехать отсюда… туда, где тень и покой… и где я смогу раздобыть… еще фруктов.
Мастер Натаниэль тяжело вздохнул, но ничего не сказал, а только поглаживал маленькую горячую руку, которую держал в своей.
– Однажды, – продолжал сидевший в постели Ранульф, чьи щеки пылали, а глаза горели лихорадочным блеском, – средь бела дня я видел, как они танцевали в саду, я имею в виду Молчальников. Их предводитель, человек в зеленых одеждах, крикнул мне: «Эй, юный Шантиклер! Однажды я пришлю за тобой своего дудочника, и ты последуешь за ним!» Я часто вижу их тени у нас в саду, но их тени не похожи на наши, они как яркий свет, играющий на лужайке. И я уйду, уйду, уйду. Я уйду когда-нибудь, я знаю! – И в голосе его звучал не только испуг, но и торжество.
– Успокойся, сынок! – сказал мастер Натаниэль примирительно. – Я думаю, мы не позволим тебе уйти.
Но сердце его налилось свинцом.
– И с тех пор… с тех пор, как я попробовал волшебные фрукты, – продолжал Ранульф, – все пугает меня… наверное, не только с тех пор, потому что мне было страшно и раньше, но сейчас это намного хуже. Как с этим сыром сегодня вечером… Все, что угодно, может внезапно оказаться странным и ужасным. Но с той поры, как я попробовал фруктов, мне иногда кажется, что я понимаю, почему все это так ужасно. Вот как сегодня с этим сыром: я так испугался, что просто не мог больше выдержать ни минуты.
Мастер Натаниэль застонал. Он тоже испытывал страх из-за вполне обычных вещей.
– Отец, – сказал вдруг Ранульф. – Что ты слышишь в крике петуха?
Мастер Натаниэль вздрогнул. У него было такое ощущение, словно с ним заговорила его собственная душа.
– Что я в нем слышу?
Он замешкался. Никогда и ни с кем он не говорил о том, что происходило в его душе.
Он заговорил, и из-за огромного душевного усилия голос его слегка дрожал.
– Я слышу в нем, Ранульф, я слышу… что прошлого не вернуть, но мы должны помнить, что прошлое соткано из настоящего, а настоящее – оно всегда рядом. И еще: мертвые жаждут вернуться обратно на Землю, и…
– Нет! Нет! – раздраженно закричал Ранульф. – Я слышу в нем совсем другое. Он говорит мне, что я должен убежать… убежать от реальности… этой пронзительной реальности. Вот что он говорит мне!
– Нет, сынок, нет, – твердо сказал мастер Натаниэль. – Он совсем не говорит этого. Ты неправильно его понял.
И снова мальчик зарыдал.
– Ах, отец! – всхлипывал он. – Они преследуют меня все эти дни и ночи! Обними меня! Ну обними же меня!
С какой-то страстной нежностью (он никогда не подозревал, что способен на это чувство) мастер Натаниэль лег рядом и обнял хрупкое дрожащее тельце, бормоча слова любви и утешения.
Постепенно Ранульф перестал плакать и не заметно погрузился в сон.
Глава 4
Эндимион Хитровэн назначает Ранульфу лечение
На следующее утро мастер Натаниэль проснулся с более легким сердцем, чем того требовали обстоятельства. К нему пришел позор, и не было сомнений, что рассудок и сама жизнь сына находятся в опасности. Но к этому беспокойству примешивалось приятное чувство обретения новой собственности – внезапно вспыхнувшая любовь к сыну, вызвавшая в нем такую же гордость и удовольствие, как когда-то в детстве покупка нового пони. Сюда примешивалось ощущение зыбкости реальности и пластичности фактов, похожих на ядовитые растения, которые можно срывать исключительно по собственному усмотрению. Но даже сорвав, их можно тут же выбросить за ненадобностью.
Ему бы хотелось излить свой гнев на Вилли Виспа. Но прошлой зимой Вилли исчез при загадочных обстоятельствах. И хотя он не получил жалованье за целый месяц, его никто больше не видел.
Однако чувство ответственности, которое родилось вместе с любовью к Ранульфу, заставило его действовать, и он решил пригласить Эндимиона Хитровэна.
Эндимион Хитровэн появился в Луде-Туманном неизвестно откуда тридцать лет назад.
Он был врачом и вскоре приобрел самую большую практику в городе в среде торговцев и беднейшей части населения, так как все семейства из высшего общества отличались консерватизмом и всегда относились к иностранцам с некоторой подозрительностью. Они также считали, что Эндимион Хитровэн пренебрегает общественными условностями, а его чувство юмора часто приводило их в смущение. Например, он мог испугать избранное общество вроде бы нечаянно вырвавшимся восклицанием:
– Жизнь и смерть! Жизнь и смерть! Вот краски, которыми я работаю. Запачканы ли ими мои руки? – И с сухим смешком принимался внимательно их рассматривать.
Однако его искусство врача и глубокие знания были столь бесспорны, что заставляли обращаться к нему в особенно серьезных случаях даже людей, его недолюбливавших.
Среди небогатых клиентов он пользовался безграничным уважением, так как всегда был готов назначать плату, исходя из возможностей их кошелька, а тем, у кого кошелек был пуст, оказывал услуги бесплатно. Он испытывал истинное удовольствие от самого искусства врачевания. Об Эндимионе Хитровэне рассказывали, что однажды ночью его вытащили из постели и отвезли на какую-то ферму в нескольких милях от города, где обнаружилось, что пациент – всего лишь черный поросенок, единственное выжившее существо из всего многочисленного помета. Он воспринял это без тени обиды и после отчаянной борьбы за жизнь детеныша утром смог сказать, что тот вне опасности. Возвратясь в Луд-Туманный и став объектом насмешек за то, что потратил столько времени на такой недостойный объект, врач ответил, что и свинья, и мэр являются рабами одного и того же хозяина и для лечения первой искусства надо не меньше, чем для лечения другого. Затем он добавил, что хороший скрипач играет ради самой музыки и ему все равно, где играть – на деревенской свадьбе или на купеческих похоронах.
Интересы Эндимиона Хитровэна не ограничивались медициной. Родившись не в Доримаре, он, тем не менее, знал почти все о традициях приютившей его страны. Несколько лет назад его попросили написать официальную историю Палаты Гильдий – дворца герцогов до революции, самого знаменитого здания в Луде-Туманном. Этому делу он какое-то время посвящал немногие часы своего досуга.
У сенаторов не было критика более сурового, чем Эндимион Хитровэн. Он был автором большинства шуток по их адресу, ходивших в Луде-Туманном. Но к мастеру Натаниэлю Шантиклеру он, кажется, испытывал личную антипатию и в тех редких случаях, когда они встречались, вел себя почти грубо.
Возможно, его антипатия объяснялась тем, что Ранульф, будучи еще совсем маленьким мальчиком, вывел его из себя. Указывая на него своим пухленьким пальчиком, он произнес:
Но это было много лет назад, и, вероятно, его обида сгладилась.
Мысль о том, что придется рассказать этому выскочке о позоре, случившемся с Шантиклерами, доставляла мастеру Натаниэлю большое страдание. Но если кто-то и мог вылечить Ранульфа, то только Эндимион Хитровэн, поэтому мастер Натаниэль спрятал свою гордыню в карман и попросил врача прийти.
В ожидании доктора мастер Натаниэль мерил шагами курительную (так назывались его личные апартаменты), со всей отчетливостью осознавая весь ужас происшедшего. Ранульф совершил неслыханное преступление – он отведал волшебный фрукт. Если об этом когда-нибудь узнают – а такие вещи рано или поздно становятся известными, – то для общества он погиб навсегда. В любом случае это будет годами сказываться на его здоровье. В воспаленном мозгу мастера Натаниэля билась только одна мысль: Шантиклер отведал волшебный фрукт, малыш Ранульф в опасности.
Слуга объявил о приходе Эндимиона Хитровэна.
В комнату вошел кругленький человечек невысокого роста лет шестидесяти, курносый, веснушчатый, с разными глазами: голубым и карим.
Встретив его пронзительный, слегка насмешливый взгляд, мастер Натаниэль испытал беспокойство, привычное в присутствии этого человека; ему казалось, что тот читает его мысли. Поэтому он не стал ходить вокруг да около, а напрямую сказал, зачем его позвал.
Эндимион Хитровэн присвистнул. Он бросил на мастера Натаниэля почти угрожающий взгляд и резко спросил:
– Кто дал ему эту штуку?
Мастер Натаниэль объяснил, что это сделал служивший у него когда-то парень по имени Вилли Висп.
– Вилли Висп? – закричал доктор хриплым голосом. – Вилли Висп?
– Да, Вилли Висп… будь он проклят, этот негодяй, – злобно сказал мастер Натаниэль. И добавил с некоторым удивлением: – Вы его знаете?
– Знаю ли я его? Да, я его знаю. Кто же не знает Вилли Виспа? – ответил доктор – Видите ли, – добавил он, фыркнув, – так как я не сенатор и не купец, я могу общаться с кем захочу. Вилли Висп со своими проделками был просто чумой для города, и жители отнюдь не благословляли его милость мэра за то, что он держал такого мерзавца.
– Ну что ж, если я еще раз его встречу, то изобью до полусмерти, – в ярости выкрикнул мастер Натаниэль, а Эндимион Хитровэн посмотрел на него со странной улыбкой.
– А теперь покажите-ка мне лучше вашего сына и наследника, – сказал он после паузы.
– Как вы думаете… вы сможете его вылечить? – по пути в гостиную спросил мастер Натаниэль сдавленным голосом.
– Я никогда не отвечаю на подобные вопросы, прежде чем не увижу пациента, и далеко не всегда даже после этого, – ответил Эндимион Хитровэн.
Ранульф лежал на кушетке в гостиной, госпожа Златорада сидела там же и вышивала. Она была очень бледна и держалась с несколько вызывающим видом, каждой клеточкой ощущая себя Виджил. Она была полна негодования против обоих Шантиклеров, отца и сына, втянувших ее в этот ужасный скандал.
Пока Эндимион Хитровэн осматривал язык Ранульфа, щупал пульс, задавал по ходу вопросы, касающиеся симптомов, мастер Натаниэль, близкий к обмороку из-за мрачных предчувствий, стоял рядом.
Наконец доктор повернулся к хозяину и попросил:
– Оставьте нас вдвоем. Он будет чувствовать себя свободней без вас и вашей супруги. Докторам всегда следует осматривать своих пациентов наедине.
Но Ранульф в ужасе отпрянул:
– Нет, нет, нет! – кричал он. – Отец! Отец! Не оставляй меня с ним.
И потерял сознание.
Мастер Натаниэль схватился за голову и снова стал жужжать и гудеть, как майский жук. Но Эндимион Хитровэн остался совершенно спокойным. А человек, сохраняющий спокойствие, обязательно останется хозяином ситуации. Мастер Натаниэль почувствовал, что его вежливо, но уверенно выталкивают из собственной гостиной, закрывая дверь прямо перед его носом. Госпожу Златораду постигла та же участь, и обоим не оставалось ничего другого, как терпеливо ожидать в курительной.
– Клянусь Солнцем, Луной и Звездами, я вернусь обратно! – диким голосом закричал мастер Натаниэль. – Не доверяю я этому типу, не собираюсь оставлять Ранульфа с ним наедине. Я возвращаюсь.
– О! Прекрати, Нат! – устало сказала госпожа Златорада. – Пожалуйста, успокойся. Мы не можем запретить доктору пользоваться своими методами.
Плохо скрывая свое беспокойство, мастер Натаниэль с четверть часа мерил комнату шагами.
Гостиная была расположена как раз напротив курительной, их разделял только узкий коридор, и, открыв дверь, мастер Натаниэль услышал доносившиеся из комнаты приглушенные голоса.
Они свидетельствовали о том, что Ранульф уже пришел в себя, что само по себе обрадовало отца.
Но вдруг он весь напрягся, его зрачки расширились, лицо стало пепельно-серым, глухим от ужаса голосом он закричал:
– Златорада, ты слышишь?
В гостиной кто-то пел.
Мелодия была красивая и печальная, а прислушавшись, можно было различить слова:
– Златорада! Златорада! – повторял он хрипло, хватая ее за руку – Разве ты не слышишь?
– Я слышу самую обычную старинную песенку, если ты это имеешь в виду. Я знала ее всегда. Это так мило со стороны Эндимиона Хитровэна взять на себя роль няньки и так по-домашнему возиться с Ранульфом!
Но мастер Натаниэль слышал Звук! Несколько мгновений он стоял неподвижно, и на лбу у него проступили капли пота. Вдруг, обезумев от ярости, он бросился в коридор, забыв, что гостиная заперта. Тогда он выскочил в сад и вломился в комнату через открытое окно.
Сидевшие там были настолько поглощены друг другом, что абсолютно ничего не заметили ни того, как мастер Натаниэль ломился в дверь, ни даже того, что он влез в окно.
Ранульф лежал на кушетке с безмятежным и умиротворенным лицом, а над ним, тихо напевая мелодию, уже без слов, склонился Эндимион Хитровэн.
Заревев, как бык, мастер Натаниэль набросился на доктора и, осыпая его самыми обидными эпитетами, какие только мог вспомнить, включая, конечно же «мать твоя – фея», стал трясти его, как терьер крысу.
Ранульф захныкал и стал жаловаться, что отец все испортил, а ему было так хорошо с док тором.
На шум сбежались перепуганные слуги и принялись колотить в дверь, а госпоже Златораде пришлось влезть через окно, выходящее в сад. Зардевшись от стыда, почти истерически умоляя мужа образумиться, она стала оттаскивать его от Хитровэна.
Он уступил ее мольбам, только когда полностью выбился из сил и, наконец, оставил свою жертву – багрового и еле дышащего от такой яростной встряски доктора.
Бросив убийственный взгляд на мужа, который тоже тяжело дышал, но чувствовал себя победителем, она рассыпалась перед Хитровэном в извинениях. С трудом восстанавливая дыхание, Эндимион Хитровэн упал на стул. Мастер Натаниэль стоял рядом и глядел на него с крайней свирепостью, а Ранульф с побелевшим от страха лицом лежал на кушетке. Наконец доктор встал, слегка отряхнулся, вынул платок и, промокнув им лоб, заметил с коротким смешком без намека на обиду:
– Ну что ж, хорошая встряска – это прекрасная вещь для поднятия тонуса. Благодарю вас… сердечно благодарю за лечение.
Но мастер Натаниэль спросил суровым голосом:
– Что вы делали с моим сыном?
– Что я с ним делал? Я давал ему лекарство. Песнями лечили задолго до того, как начали лечить травами.
– Мне было так хорошо, – стонал Ранульф.
– Что это была за песня? – тем же суровым тоном потребовал отчета мастер Натаниэль.
– Очень старая песня. Няньки пели ее детям. Да вы наверняка знали ее всю жизнь. Как она называется? Вы ведь знаете ее, госпожа Златорада, правда? «Водосбор» – да, это она. «Водосбор».
Деревья в саду шептались с ветром. Кричали птицы. Где-то вдалеке на здании Палаты Гильдий били часы, а в гостиной пахло весенними цветами и ароматической смесью из сухих лепестков.
Мастер Натаниэль немного успокоился. Он провел рукой по лбу и неестественно засмеялся:
– Я… Я, право, не знаю, что на меня нашло. Я так волновался за мальчика, наверное, это и вы вело меня из себя. Мне остается только просить у вас прощения, Хитровэн.
– Не стоит извиняться… совершенно незачем. Ни один доктор, если он чего-то стоит, не станет обижаться на… больного, – и он бросил на мастера Натаниэля веселый, но немного странный взгляд.
Мастер Натаниэль снова нахмурился и выдавил из себя:
– Благодарю вас.
– А теперь, – продолжал доктор, словно ничего не произошло, – мне хотелось бы немного поговорить с вами наедине об этом юном джентльмене. Это возможно?
– Конечно, конечно, доктор Хитровэн, – поспешно согласилась госпожа Златорада, видя, что ее муж колеблется. – Он будет вам крайне признателен, я уверена. Хотя, по-моему, вы очень храбрый человек, если доверяетесь такому чудовищу. Нат, пригласи доктора Хитровэна в кабинет.
Мастер Натаниэль повиновался.
После первых же слов доктора он почувствовал себя успокоенным, и все его недавние страхи мгновенно улетучились. Даже смущение прошло.
А доктор сказал:
– Не горюйте, ваша милость! Я ни на йоту не верю, что ваш мальчик пробовал то, что упоминать не должно.
– Что? Как вы сказали? – радостно засуетился мастер Натаниэль. – Клянусь Золотыми Яблоками Запада! Так, значит, это была буря в стакане воды! Вот негодник, как он нас испугал!
Конечно же, он все время знал, что это не могло быть правдой! Факты не могут быть такими упрямыми и такими жестокими.
Человеку свойственно относиться даже к неприятным фактам с неисправимым оптимизмом, хотя лишь недавно его охватывал ужас перед неизвестным.
Однако, вспомнив о мучительной сцене с Ранульфом прошлой ночью, мастер Натаниэль опять почувствовал, что его охватывает леденящий страх.
– Но… но… – бормотал он в нерешительности, – зачем же тогда эта дурацкая история? С какой целью он ее рассказал? Нет сомнений в том, что мальчик болен душой и телом, и зачем, во имя Млечного Пути, ему понадобилось выдумывать историю о том, как Вилли Висп дал ему попробовать эту проклятую штуку? – Он умоляюще посмотрел на Эндимиона Хитровэна, и во взгляде его читалось: «Таковы факты. Я предоставляю их вам. Будьте милосердны и объясните мне, что происходит».
Ему бы хотелось излить свой гнев на Вилли Виспа. Но прошлой зимой Вилли исчез при загадочных обстоятельствах. И хотя он не получил жалованье за целый месяц, его никто больше не видел.
Однако чувство ответственности, которое родилось вместе с любовью к Ранульфу, заставило его действовать, и он решил пригласить Эндимиона Хитровэна.
Эндимион Хитровэн появился в Луде-Туманном неизвестно откуда тридцать лет назад.
Он был врачом и вскоре приобрел самую большую практику в городе в среде торговцев и беднейшей части населения, так как все семейства из высшего общества отличались консерватизмом и всегда относились к иностранцам с некоторой подозрительностью. Они также считали, что Эндимион Хитровэн пренебрегает общественными условностями, а его чувство юмора часто приводило их в смущение. Например, он мог испугать избранное общество вроде бы нечаянно вырвавшимся восклицанием:
– Жизнь и смерть! Жизнь и смерть! Вот краски, которыми я работаю. Запачканы ли ими мои руки? – И с сухим смешком принимался внимательно их рассматривать.
Однако его искусство врача и глубокие знания были столь бесспорны, что заставляли обращаться к нему в особенно серьезных случаях даже людей, его недолюбливавших.
Среди небогатых клиентов он пользовался безграничным уважением, так как всегда был готов назначать плату, исходя из возможностей их кошелька, а тем, у кого кошелек был пуст, оказывал услуги бесплатно. Он испытывал истинное удовольствие от самого искусства врачевания. Об Эндимионе Хитровэне рассказывали, что однажды ночью его вытащили из постели и отвезли на какую-то ферму в нескольких милях от города, где обнаружилось, что пациент – всего лишь черный поросенок, единственное выжившее существо из всего многочисленного помета. Он воспринял это без тени обиды и после отчаянной борьбы за жизнь детеныша утром смог сказать, что тот вне опасности. Возвратясь в Луд-Туманный и став объектом насмешек за то, что потратил столько времени на такой недостойный объект, врач ответил, что и свинья, и мэр являются рабами одного и того же хозяина и для лечения первой искусства надо не меньше, чем для лечения другого. Затем он добавил, что хороший скрипач играет ради самой музыки и ему все равно, где играть – на деревенской свадьбе или на купеческих похоронах.
Интересы Эндимиона Хитровэна не ограничивались медициной. Родившись не в Доримаре, он, тем не менее, знал почти все о традициях приютившей его страны. Несколько лет назад его попросили написать официальную историю Палаты Гильдий – дворца герцогов до революции, самого знаменитого здания в Луде-Туманном. Этому делу он какое-то время посвящал немногие часы своего досуга.
У сенаторов не было критика более сурового, чем Эндимион Хитровэн. Он был автором большинства шуток по их адресу, ходивших в Луде-Туманном. Но к мастеру Натаниэлю Шантиклеру он, кажется, испытывал личную антипатию и в тех редких случаях, когда они встречались, вел себя почти грубо.
Возможно, его антипатия объяснялась тем, что Ранульф, будучи еще совсем маленьким мальчиком, вывел его из себя. Указывая на него своим пухленьким пальчиком, он произнес:
Когда мать стала ругать сынишку за грубость, он сказал, что этому стишку его научил смешной старичок, которого он видел как-то во сне. Эндимион Хитровэн смертельно побледнел – от ярости, как полагала госпожа Златорада. С тех пор на протяжении нескольких лет он не мог простить Ранульфу его детской выходки.
Когда Шантиклер закричит,
Эндимион Хитровэн убежит.
Но это было много лет назад, и, вероятно, его обида сгладилась.
Мысль о том, что придется рассказать этому выскочке о позоре, случившемся с Шантиклерами, доставляла мастеру Натаниэлю большое страдание. Но если кто-то и мог вылечить Ранульфа, то только Эндимион Хитровэн, поэтому мастер Натаниэль спрятал свою гордыню в карман и попросил врача прийти.
В ожидании доктора мастер Натаниэль мерил шагами курительную (так назывались его личные апартаменты), со всей отчетливостью осознавая весь ужас происшедшего. Ранульф совершил неслыханное преступление – он отведал волшебный фрукт. Если об этом когда-нибудь узнают – а такие вещи рано или поздно становятся известными, – то для общества он погиб навсегда. В любом случае это будет годами сказываться на его здоровье. В воспаленном мозгу мастера Натаниэля билась только одна мысль: Шантиклер отведал волшебный фрукт, малыш Ранульф в опасности.
Слуга объявил о приходе Эндимиона Хитровэна.
В комнату вошел кругленький человечек невысокого роста лет шестидесяти, курносый, веснушчатый, с разными глазами: голубым и карим.
Встретив его пронзительный, слегка насмешливый взгляд, мастер Натаниэль испытал беспокойство, привычное в присутствии этого человека; ему казалось, что тот читает его мысли. Поэтому он не стал ходить вокруг да около, а напрямую сказал, зачем его позвал.
Эндимион Хитровэн присвистнул. Он бросил на мастера Натаниэля почти угрожающий взгляд и резко спросил:
– Кто дал ему эту штуку?
Мастер Натаниэль объяснил, что это сделал служивший у него когда-то парень по имени Вилли Висп.
– Вилли Висп? – закричал доктор хриплым голосом. – Вилли Висп?
– Да, Вилли Висп… будь он проклят, этот негодяй, – злобно сказал мастер Натаниэль. И добавил с некоторым удивлением: – Вы его знаете?
– Знаю ли я его? Да, я его знаю. Кто же не знает Вилли Виспа? – ответил доктор – Видите ли, – добавил он, фыркнув, – так как я не сенатор и не купец, я могу общаться с кем захочу. Вилли Висп со своими проделками был просто чумой для города, и жители отнюдь не благословляли его милость мэра за то, что он держал такого мерзавца.
– Ну что ж, если я еще раз его встречу, то изобью до полусмерти, – в ярости выкрикнул мастер Натаниэль, а Эндимион Хитровэн посмотрел на него со странной улыбкой.
– А теперь покажите-ка мне лучше вашего сына и наследника, – сказал он после паузы.
– Как вы думаете… вы сможете его вылечить? – по пути в гостиную спросил мастер Натаниэль сдавленным голосом.
– Я никогда не отвечаю на подобные вопросы, прежде чем не увижу пациента, и далеко не всегда даже после этого, – ответил Эндимион Хитровэн.
Ранульф лежал на кушетке в гостиной, госпожа Златорада сидела там же и вышивала. Она была очень бледна и держалась с несколько вызывающим видом, каждой клеточкой ощущая себя Виджил. Она была полна негодования против обоих Шантиклеров, отца и сына, втянувших ее в этот ужасный скандал.
Пока Эндимион Хитровэн осматривал язык Ранульфа, щупал пульс, задавал по ходу вопросы, касающиеся симптомов, мастер Натаниэль, близкий к обмороку из-за мрачных предчувствий, стоял рядом.
Наконец доктор повернулся к хозяину и попросил:
– Оставьте нас вдвоем. Он будет чувствовать себя свободней без вас и вашей супруги. Докторам всегда следует осматривать своих пациентов наедине.
Но Ранульф в ужасе отпрянул:
– Нет, нет, нет! – кричал он. – Отец! Отец! Не оставляй меня с ним.
И потерял сознание.
Мастер Натаниэль схватился за голову и снова стал жужжать и гудеть, как майский жук. Но Эндимион Хитровэн остался совершенно спокойным. А человек, сохраняющий спокойствие, обязательно останется хозяином ситуации. Мастер Натаниэль почувствовал, что его вежливо, но уверенно выталкивают из собственной гостиной, закрывая дверь прямо перед его носом. Госпожу Златораду постигла та же участь, и обоим не оставалось ничего другого, как терпеливо ожидать в курительной.
– Клянусь Солнцем, Луной и Звездами, я вернусь обратно! – диким голосом закричал мастер Натаниэль. – Не доверяю я этому типу, не собираюсь оставлять Ранульфа с ним наедине. Я возвращаюсь.
– О! Прекрати, Нат! – устало сказала госпожа Златорада. – Пожалуйста, успокойся. Мы не можем запретить доктору пользоваться своими методами.
Плохо скрывая свое беспокойство, мастер Натаниэль с четверть часа мерил комнату шагами.
Гостиная была расположена как раз напротив курительной, их разделял только узкий коридор, и, открыв дверь, мастер Натаниэль услышал доносившиеся из комнаты приглушенные голоса.
Они свидетельствовали о том, что Ранульф уже пришел в себя, что само по себе обрадовало отца.
Но вдруг он весь напрягся, его зрачки расширились, лицо стало пепельно-серым, глухим от ужаса голосом он закричал:
– Златорада, ты слышишь?
В гостиной кто-то пел.
Мелодия была красивая и печальная, а прислушавшись, можно было различить слова:
– Боже милосердный, Нат! – изображая отчаяние, воскликнула госпожа Златорада – Ну что еще на этот раз?
А может ли доктор вылечить больного?
А может ли волшебник сказать, какая ждет
нас судьба
Без лилий, дубровника и горячего вина?
Только с помощью розы-эглантерии,
И костра,
И земляники,
И водосбора.
– Златорада! Златорада! – повторял он хрипло, хватая ее за руку – Разве ты не слышишь?
– Я слышу самую обычную старинную песенку, если ты это имеешь в виду. Я знала ее всегда. Это так мило со стороны Эндимиона Хитровэна взять на себя роль няньки и так по-домашнему возиться с Ранульфом!
Но мастер Натаниэль слышал Звук! Несколько мгновений он стоял неподвижно, и на лбу у него проступили капли пота. Вдруг, обезумев от ярости, он бросился в коридор, забыв, что гостиная заперта. Тогда он выскочил в сад и вломился в комнату через открытое окно.
Сидевшие там были настолько поглощены друг другом, что абсолютно ничего не заметили ни того, как мастер Натаниэль ломился в дверь, ни даже того, что он влез в окно.
Ранульф лежал на кушетке с безмятежным и умиротворенным лицом, а над ним, тихо напевая мелодию, уже без слов, склонился Эндимион Хитровэн.
Заревев, как бык, мастер Натаниэль набросился на доктора и, осыпая его самыми обидными эпитетами, какие только мог вспомнить, включая, конечно же «мать твоя – фея», стал трясти его, как терьер крысу.
Ранульф захныкал и стал жаловаться, что отец все испортил, а ему было так хорошо с док тором.
На шум сбежались перепуганные слуги и принялись колотить в дверь, а госпоже Златораде пришлось влезть через окно, выходящее в сад. Зардевшись от стыда, почти истерически умоляя мужа образумиться, она стала оттаскивать его от Хитровэна.
Он уступил ее мольбам, только когда полностью выбился из сил и, наконец, оставил свою жертву – багрового и еле дышащего от такой яростной встряски доктора.
Бросив убийственный взгляд на мужа, который тоже тяжело дышал, но чувствовал себя победителем, она рассыпалась перед Хитровэном в извинениях. С трудом восстанавливая дыхание, Эндимион Хитровэн упал на стул. Мастер Натаниэль стоял рядом и глядел на него с крайней свирепостью, а Ранульф с побелевшим от страха лицом лежал на кушетке. Наконец доктор встал, слегка отряхнулся, вынул платок и, промокнув им лоб, заметил с коротким смешком без намека на обиду:
– Ну что ж, хорошая встряска – это прекрасная вещь для поднятия тонуса. Благодарю вас… сердечно благодарю за лечение.
Но мастер Натаниэль спросил суровым голосом:
– Что вы делали с моим сыном?
– Что я с ним делал? Я давал ему лекарство. Песнями лечили задолго до того, как начали лечить травами.
– Мне было так хорошо, – стонал Ранульф.
– Что это была за песня? – тем же суровым тоном потребовал отчета мастер Натаниэль.
– Очень старая песня. Няньки пели ее детям. Да вы наверняка знали ее всю жизнь. Как она называется? Вы ведь знаете ее, госпожа Златорада, правда? «Водосбор» – да, это она. «Водосбор».
Деревья в саду шептались с ветром. Кричали птицы. Где-то вдалеке на здании Палаты Гильдий били часы, а в гостиной пахло весенними цветами и ароматической смесью из сухих лепестков.
Мастер Натаниэль немного успокоился. Он провел рукой по лбу и неестественно засмеялся:
– Я… Я, право, не знаю, что на меня нашло. Я так волновался за мальчика, наверное, это и вы вело меня из себя. Мне остается только просить у вас прощения, Хитровэн.
– Не стоит извиняться… совершенно незачем. Ни один доктор, если он чего-то стоит, не станет обижаться на… больного, – и он бросил на мастера Натаниэля веселый, но немного странный взгляд.
Мастер Натаниэль снова нахмурился и выдавил из себя:
– Благодарю вас.
– А теперь, – продолжал доктор, словно ничего не произошло, – мне хотелось бы немного поговорить с вами наедине об этом юном джентльмене. Это возможно?
– Конечно, конечно, доктор Хитровэн, – поспешно согласилась госпожа Златорада, видя, что ее муж колеблется. – Он будет вам крайне признателен, я уверена. Хотя, по-моему, вы очень храбрый человек, если доверяетесь такому чудовищу. Нат, пригласи доктора Хитровэна в кабинет.
Мастер Натаниэль повиновался.
После первых же слов доктора он почувствовал себя успокоенным, и все его недавние страхи мгновенно улетучились. Даже смущение прошло.
А доктор сказал:
– Не горюйте, ваша милость! Я ни на йоту не верю, что ваш мальчик пробовал то, что упоминать не должно.
– Что? Как вы сказали? – радостно засуетился мастер Натаниэль. – Клянусь Золотыми Яблоками Запада! Так, значит, это была буря в стакане воды! Вот негодник, как он нас испугал!
Конечно же, он все время знал, что это не могло быть правдой! Факты не могут быть такими упрямыми и такими жестокими.
Человеку свойственно относиться даже к неприятным фактам с неисправимым оптимизмом, хотя лишь недавно его охватывал ужас перед неизвестным.
Однако, вспомнив о мучительной сцене с Ранульфом прошлой ночью, мастер Натаниэль опять почувствовал, что его охватывает леденящий страх.
– Но… но… – бормотал он в нерешительности, – зачем же тогда эта дурацкая история? С какой целью он ее рассказал? Нет сомнений в том, что мальчик болен душой и телом, и зачем, во имя Млечного Пути, ему понадобилось выдумывать историю о том, как Вилли Висп дал ему попробовать эту проклятую штуку? – Он умоляюще посмотрел на Эндимиона Хитровэна, и во взгляде его читалось: «Таковы факты. Я предоставляю их вам. Будьте милосердны и объясните мне, что происходит».