Миррлиз Хоуп. Луд-Туманный

   Но в тех редких случаях, когда эмоции ее одерживали верх над осторожностью, она явно демонстрировала свое презрение к их происхождению и издевалась над ними, как над выскочками и торговками, забывая, что сама была всего лишь дочерью бакалейщика из Луда, и временами воображая, что Крабьяблонсы принадлежали к исчезнувшей аристократии.
   Выглядела она тоже забавно: крупное лунообразное лицо, крошечные глазки и огромный, обычно растянутый в заискивающей улыбке рот. Она всегда носила зеленый тюрбан и платье, сшитое по моде времен герцога Обри. Сидя в саду со своими хорошенькими ученицами, она была похожа на ярко раскрашенную деревянную куклу, предназначенную для того, чтобы отпугивать птиц от вишен и яблонь.
   Однако когда хрупкие, веселые и застенчивые, в разноцветных муслиновых платьицах одного фасона и чепчиках с белыми оборочками ее ученицы прогуливались, выстроившись парами, по улицам Луда-Туманного, они больше напоминали цветы, чем фрукты, скорее всего душистый горошек.
   От них веяло такой нежной свежестью, что в городе их прозвали «Цветочками Крабьяблонс».
   Последнее время девочки находились в состоянии радостного экстаза: у них были основания предполагать, что у мисс Примрозы появился поклонник, и не кто-нибудь, а Эндимион Хитровэн.
   Он был школьным врачом, а, значит, персоной, хорошо всем знакомой. Но до последнего времени мисс Примроза нередко бывала жертвой его безжалостного языка, и очень часто маленьким пациенткам приходилось прикусывать край своего фартучка, чтобы заглушить смех, такими причудливыми и едкими были отповеди доктора, адресованные их незадачливой наставнице.
   Но этим летом знакомую трость и шляпу бутылочно-зеленого цвета можно было видеть в холле почти каждый вечер. И его визиты, по словам слуг, не были связаны с врачебной практикой. Ведь в обязанности врача не входят посещения своих пациентов по вечерам, чтобы сыграть партию в крибедж и отведать вина из первоцвета и пирогов с яблоками.
   Более того, никогда еще мисс Примроза не появлялась так часто в новых платьях.
   – Она, наверное, готовит сундук с приданым, – предположила Черносливка Шантиклер, и эта мысль вызывала у девочек безудержное веселье.
   – Она, что же, действительно думает, что он на ней женится? Да как же он сможет! – говорила Пенстемон Флиперард. – Эта старая гусыня – такое страшилище. А он, говорят, очень умный.
   – Ну что ж, тогда он будет умным, как гусь, – засмеялась Черносливка.
   – Я думаю, его интересует ее сундук с деньгами, – говорила Виола Виджил с ядовитой усмешкой.
   – Или он хочет поместить мисс Примрозу в свою коллекцию древностей, – ехидничала Амброзина Пайпаудер.
   – Или повесить как символ старины над своей аптекой для бедных! – острила Черносливка Шантиклер.
   – Но это так жестоко по отношению к герцогу Обри, – смеялась Лунолюба Жимолость, – кто бы мог подумать, что его вытеснит противный старый доктор.
   – А мой папа, – подхватывала Виола Виджил, – говорит: «Очень жаль, что она не снимает комнат в Оружейной герцога Обри. – В этом месте Виола, слегка зардевшись, захихикала. – Для нее это был бы шанс жить в его комнате, единственный шанс жить в комнате у мужчины».
   Но в смехе, последовавшем за этой шуткой, чувствовалось некоторое смущение: Цветочки Крабьяблонс сочли шутку слишком непристойной.
   В начале весны мисс Примроза внезапно отослала всех слуг домой, в родные деревни, а их места, к возмущению Цветочков Крабьяблонс, временно, как подчеркивала мисс Примроза, заняли сумасшедшая прачка матушка Тиббс и размалеванная красавица глухонемая с наглыми черными глазами. Матушка Тиббс не отличалась старательностью и почти все время проводила у калитки сада, махая платком прохожим. А в редкие минуты занятости по дому, услышав звук скрипки или флейты, откуда бы он не доносился, мгновенно бросала свою работу и начинала танцевать, неистово потрясая в воздухе метлой, грелкой для постели или любой другой оказавшейся в руках домашней утварью.
   Глухонемая, напротив, была довольно хорошей поварихой; ее звали Шлендрой Бесс. Из этого можно заключить, что эта особа вряд ли подходила для того, чтобы прислуживать юным леди.
   Однажды утром мисс Примроза объявила девушкам, что нашла нового учителя танцев (предыдущего внезапно уволили, а по какой причине – никто не знал). Урок танцев состоится на чердаке после того, как девушки закончат шитье.
   Воспитанницы вприпрыжку побежали на чердак где в прохладном, темном, уютном помещении пахло яблоками, а со стропил свисали гроздья сухого винограда. Когда-то давно Академия была фермерским домом, и на дубовых панелях чердака до сих пор виднелись вырезанные переплетенные инициалы многочисленных сельских влюбленных, умерших много лет назад. К этим надписям Черносливка Шантиклер и Лунолюба Жимолость недавно добавили монограмму, состоящую из букв «П. К.» и «Э. Х.»
   На чердаке учениц уже ожидал новый учитель танцев – высокий рыжеволосый юноша, с бледным заостренным лицом и до странности яркими глазами. Мисс Примроза, всегда делавшая вид, что обучение – огромное личное неудобство, и только филантропические побуждения заставляют учителей давать девушкам уроки, представила его как «профессора Виспа, который так добр, что согласился учить вас танцевать». Юноша в ответ низко поклонился новым ученицам и, обращаясь к мисс Примрозе, сказал:
   – Я привел вам скрипача, мэм. О, редкого скрипача! Он согласился прийти, зная о вашем умении вышивать. По профессии он ткач и очень любит расшитый шелк. Кроме того, он может представить вам прекрасные образцы для работы, правда, Портунус? – И Висп дважды хлопнул в ладоши.
   – Будто летучая мышь свалилась с балки, – прошептала Черносливка Лунолюбе с каким-то необъяснимым ужасом, когда странный сморщенный старичок с такими же яркими, как у профессора Виспа глазами, непрестанно гримасничая, неожиданно выпрыгнул из темноты под крышей.
   – Юные леди! – весело воскликнул профессор Висп. – Это мастер Портунус, Скрипач его величества императора Луны, главный шут Господина Духов и Теней… Хотя его шутки могут быть совершенно безмолвными. И он пришел издалека, юные леди, чтобы обучить ваши ножки танцевать. Хо-хо-хох!
   При этих словах профессор подпрыгнул не менее чем на три фута и приземлился на кончики пальцев, легкий, как пушок семян чертополоха, а мистер Портунус продолжал стоять, задорно потирая руки и по-стариковски хихикая.
   – Какой вульгарный молодой человек! Деревенщина, – прошептала Виола Виджил Черносливке Шантиклер.
   Но Черносливка тоже шепотом ответила:
   – Я уверена: он когда-то был у нас конюхом. Я видела его один раз, но могу поклясться, что это он. О чем только думает мисс Примроза, нанимая в учителя людей такого низкого происхождения?
   Черносливке, конечно же, не сообщили никаких деталей о болезни Ранульфа.
   Даже мисс Примроза, казалось, немного смутилась. Она стояла рядом, шевеля губами и моргая, и явно не знала, что делать. Наконец она повернулась к старику и самым дружелюбным тоном сказала, что счастлива встретиться с еще одним энтузиастом вышивки. Затем, обернувшись к профессору Виспу, добавила елейным воркующим голосом:
   – Я должна вышить комнатные туфли ко дню рождения нашего дорогого доктора и хочу, что бы рисунок был оригинальным, поэтому, может быть, этот джентльмен будет так любезен и предложит свои образцы?
   При этих словах профессор Висп совершил еще один головокружительный пируэт и, радостно хлопая в ладоши, закричал:
   – Да, да, Портунус – к вашим услугам. Портунус заставит ваши стежки плясать под его мелодии, хо-хо-хох!
   И они с Портунусом стали толкать друг друга в бок и смеяться, пока по щекам у них не потекли слезы.
   Наконец, взяв себя в руки, профессор предложил Портунусу настроить скрипку, а юных леди попросил выстроиться в два ряда для первого танца.
   – Начнем с «Водосбора», – сказал он.
   – Но это же деревенский танец батраков, – надула губки Лунолюба Жимолость.
   А Черносливка Шантиклер смело подошла к мисс Примрозе и спросила:
   – Скажите, пожалуйста, мы не могли бы продолжить разучивать кадрили, как это делали прежде? Я думаю, маме не понравится, если я буду разучивать новые танцы. И «Водосбор» такой вульгарный.
   – Вульгарный! Новый! – пронзительно закричал профессор Висп. – Но, моя милая мисс, «Водосбор» танцевали при луне еще в те времена, когда на месте Луда-Туманного между двух рек был всего лишь буковый лес. Его танцуют Молчальники на Млечном Пути. Это танец смеха и слез.
   – Профессор Висп будет обучать вас танцам очень старым и очень аристократическим, моя дорогая, – укоризненно сказала мисс Примроза, – Танцам, которые были в моде при дворе герцога Обри, не так ли, профессор Висп?
   Старичок-скрипач уже настраивал скрипку, и профессор Висп, явно считавший, что и так уже потратил слишком много времени впустую, снова приказал ученицам построиться.
   Цветочки Крабьяблонс согласились с большим неудовольствием. Они ужасно рассердились. Мало того, что этот вульгарный шут оказался их учителем, так он еще заставляет их учить глупые старомодные танцы, которые будут совершенно бесполезными, когда они начнут выезжать в свет.
   Но, несомненно, в смычке старого скрипача была какая-то магия! И не было на свете мелодии более манящей! Как бы вы ни сопротивлялись, просто нельзя было не танцевать под нее. Они и опомниться не успели, как уже скользили и подпрыгивали, приседали и кружились, встряхивая головками и горя, как в лихорадке.
   Мисс Примроза кивала в такт головой, а профессор Висп выкрикивал по ходу замечания и вихрем носился среди девушек, словно они – бусинки, а он – нитка.
   Внезапно музыка смолкла, и, обмахиваясь носовыми платками, раскрасневшиеся, смеющиеся Цветочки Крабьяблонс рухнули прямо на пол, на кучу мешков, сваленных в углу, вероятно, впервые в жизни оставшись равнодушными к виду своих платьиц.
   Но мисс Примроза пронзительно закричала:
   – Только не туда, мои дорогие! Не туда!
   Немного удивившись, они уже хотели подняться, но профессор Висп прошептал ей что-то на ухо, и, многозначительно кивнув ему в ответ, она сказала:
   – Прекрасно, дорогие мои. Оставайтесь на месте. Я только боялась, что пол может оказаться грязным.
   – Ну что ж, это довольно весело, в конце концов, – заметила Лунолюба Жимолость.
   – Да, – вынуждена была признать Черносливка Шантиклер. – Этот старик умеет играть!
   – Интересно, а что в этих мешках? Они такие мягкие, в них случайно не фрукты? – заметила Амброзина Пайпаудер, из праздного любопытства потрогав мешок, на котором сидела.
   – От них довольно странно пахнет, – сказала Лунолюба.
   – Ужасно! – подтвердила Черносливка, сморщив носик. И, смеясь, прошептала: – У нас есть мудрец-гусь, а это, наверное, лук!
   В это момент Портунус снова принялся настраивать скрипку, а профессор Висп попросил девушек построиться в два ряда.
   – А теперь, мои маленькие леди, – говорил он, – будет печальный и торжественный танец. Мисс Примроза тоже должна танцевать с вами этот очень аристократический танец, который танцевали при дворе герцога Обри! – И он шаловливо подмигнул девушкам.
   Этот вульгарный шут так похоже имитировал голос мисс Примрозы, что Цветочки Крабьяблонс не могли не засмеяться.
   – Но попрошу вас до танца послушать мелодию, – продолжал Висп. – Давай, Портунус!
   – Э! Да это же опять «Водосбор»… – презрительно начала Черносливка.
   Но слова застыли у нее на губах, и она замерла, очарованная и испуганная.
   Это был «Водосбор», но другой: только что слышанная мелодия, наверное, умерла и, побродив по всяким таинственным местам, вернулась на землю собственным призраком.
   – А теперь танцуйте! – хрипло закричал профессор Висп не допускавшим возражений повелительным тоном.
   И они послушались только из чувства самосохранения, словно танец спасал их от этой мелодии, которая постепенно околдовывала их.

 
– Внутри и снаружи, здесь и там, круглый,
как мяч,
Туда и сюда, прямой, как линия,
С лилией, дубровником и горячим вином,
С розой-эглантерией,
И костром,
И земляникой,
И водосбором, —
 

   пел профессор Висп. В такт мелодии туда и обратно, туда и обратно по лабиринту снова кружились Цветочки Крабьяблонс.
   Но вот мелодия изменила тональность. Она стала опять веселой, но странной и пугающей.

 
– Любую девушку герцогу, герцогу в зеленом,
В стране, где не светит ни Солнце, ни Луна,
С лилией, дубровником и горячим вином,
С розой-эглантерией,
И костром,
И земляникой,
И водосбором, —
 

   пел профессор Висп и кружился, кружился среди своих учениц, и с каждым мгновением его пение становилось все пронзительнее, а смех – все более диким.
   А потом – они бы не смогли вспомнить, когда и как – еще кто-то присоединился к танцу.
   Он был одет в зеленое платье и черную маску. И странное дело: невзирая на все переходы и пируэты, на бесконечные перемещения танцующих девушек в соответствии с фигурами танца, вновь прибывший никогда не оказывался рядом, а всегда танцевал только с кем-нибудь другим. Никто никогда не чувствовал прикосновения его руки. Такое ощущение было у каждой из Цветочков Крабьяблонс.
   Лунолюба Жимолость взглянула на его спину: на спине был горб.

Глава 7
Мастер Амброзий Жимолость охотится за Лунолюбой, и ему является видение

   Отобедав, мастер Амброзий Жимолость курил трубку на лужайке, усеянной маргаритками, сидя под старой тенистой желтеющей липой. Рядом с ним сидела его жена – толстая госпожа Жасмина. Она монотонно обмахивалась веером и почти засыпала, а у нее на коленях, высунув розовый язычок, храпела и ворчала собачка неопределенного цвета.
   Мастер Амброзий думал о поставке груза – золотого восточного вина «Цветок-в-янтаре», ввозить которое в Доримар разрешалось только ему.
   Но внезапно его приятные раздумья были прерваны громкими взволнованными криками, доносившимися из дома, и, тяжело повернувшись в кресле, он увидел свою дочь Лунолюбу. Растрепанная, с безумными глазами, она бежала к нему прямо по газону, а за ней следовала толпа слуг, что-то выкрикивающих.
   – Дитя мое, что случилось? – воскликнул он. Но вместо ответа она только с ужасом посмотрела на него и простонала:
   – Кошмар полдня!
   Госпожа Жасмина, вздрогнув, выпрямилась и, протирая глаза, прошептала:
   – Бог мой, я, кажется, задремала. Но… Лунолюба! Амброзий! Что происходит?
   Лунолюба вскрикнула так, что кровь застыла в жилах:
   – Ужас! Ужас! Ужас! Эта мелодия никогда не кончится! Сломайте скрипку! Сломайте скрипку! О, отец, тихонько, на цыпочках, подкрадись к нему сзади и порви струны. Порви струны и отпусти меня, я хочу в темноту!..
   На какое-то мгновение она застыла в неподвижности с откинутой назад головой, глядя напряженно и затравленно, как загнанный зверек. Потом стремительно пересекла лужайку, поминутно оглядываясь через плечо, словно ее кто-то преследовал, добежала до калитки сада и исчезла из виду, оставив всех в полном недоумении.
   Слуги, стоявшие до сих пор на почтительном расстоянии, теперь подошли гурьбой и все разом затараторили. В их беспорядочной трескотне можно было разобрать только отдельные восклицания:
   – Бедная юная леди!
   – Это солнечный удар, я уверен в этом, так же как в том, что меня зовут Рыбокост!
   – О Господи!.. У меня просто мурашки по телу пошли, когда я услышала ее вопли!
   Собачка стала неистово зевать, а с госпожой Жасминой случилась истерика.
   Несколько секунд мастер Амброзий стоял в полном замешательстве, а потом, выставив челюсть, тяжело двинулся по газону к воротам сада и с максимально возможной для его пятидесяти лет и округлого брюшка скоростью направился вниз по переулку, а затем на Хай-стрит.
   Там он пристроился к бегущей толпе, которая, следуя закону, обязывающему человека пуститься в погоню за беглецом, изо всех сил пыталась настичь Лунолюбу.
   В висках у мастера Амброзия бешено стучала кровь. Сознание фиксировало крайнее раздражение по отношению к мастеру Натаниэлю Шантиклеру за его равнодушие к тому, что булыжная мостовая на Хай-стрит давно не обновлялась и была чертовски скользкая. Но под этим поверхностным раздражением шевелилась, гудя, как шершень, безотчетная тревога.
   Он бежал, тяжело дыша, отдуваясь и пыхтя, спотыкаясь о камни. Смутно, словно в бреду, он сознавал, что из открытых окон высовывались головы, любопытные выясняли, что произошло, и из уст в уста перелетали слова:
   – Маленькая мисс Жимолость убегает от своего отца!
   Но, достигнув городских стен у Западных ворот, они вынуждены были остановиться, так как похоронная процессия с какой-то фермы по соседству, если судить по виду следовавших за гробом, вливалась в город, направляясь к Полям Греммери. Пока двигалась траурная процессия, преследователям пришлось минут десять стоять в почтительном молчании, что позволило девушке скрыться за поворотом.
   Мастер Амброзий был слишком расстроен и сбит с толку, чтобы трезво воспринимать окружающее, и лишь случайно заглянув в окно катафалка, он заметил, что из гроба капает какая-то красная жидкость.
   Вынужденная остановка отрезвляюще подействовала на толпу, которая была до этого единым целым. Теперь она рассыпалась на отдельных мужчин и женщин, спешащих по своим делам.
   – Девчонка слишком быстронога, все равно нам ее не догнать, – ухмыляясь, говорили они.
   Мастер Амброзий с коротким смущенным смешком растерянно развел руками.
   Он начинал ясно осознавать все неприличие ситуации – он, бывший мэр, сенатор и судья, глава древнего и почтенного рода Жимолостей, бегает по улицам Луда-Туманного в хвосте толпы, состоящей из подмастерьев и ремесленников, преследуя свою взбалмошную дочку!
   «Жаль, что Нат не оказался на моем месте, – подумал он. – Ему бы это понравилось».
   В это время мимо них в двуколке проезжал фермер и, увидев разгоряченную, тяжело дышавшую толпу, полюбопытствовал, не девчонку ли они ищут. Если она их еще интересует, то он встретил ее с четверть часа назад у заставы. Она бежала, словно заяц, а на его окрик не обратила никакого внимания.
   К этому времени мастер Амброзий уже полностью овладел своими мыслями и дыханием.
   Заметив среди недавних преследователей одного из своих клерков, он приказал ему бежать обратно на конюшню и немедленно отправить трех грумов в погоню за дочерью.
   После чего он с решительным выражением лица отправился в Академию.
   По дороге в город он был занят своими мыслями и, к счастью, не слышал замечаний своих недавних попутчиков.
   Чернь, конечно же, не любила сенаторов. Ничего не зная о жутких воплях Лунолюбы и ее диких словах, они предположили, что отец наказал дочь за какую-то незначительную провинность и та решила спастись бегством.
   – Если бы все эти жирные свиньи-сенаторы бегали так почаще, – говорили они, – то из них получился бы отличный бекон.
   Мастеру Амброзию пришлось долго стучать в дверь Академии, пока наконец ее не открыла сама мисс Примроза.
   Она была возбуждена и, как показалось мастеру Амброзию, выглядела немного странно. Ее лицо опухло, а веки покраснели.
   – Послушайте, мисс Крабьяблонс! – громовым голосом закричал мастер Амброзий. – Во имя Урожая Душ, что вы сделали с моей дочерью? Если она больна, то почему нам об этом не сообщили, хотелось бы мне знать? Я пришел сюда за разъяснениями, и получу их во что бы то ни стало.
   Мисс Примроза, морщась и вытирая слезы, провела кипевшего от гнева джентльмена в гостиную. Но он не смог добиться от нее ничего, кроме бессвязного бормотания о необходимости принять успокоительное лекарство, о своенравии девушки и о возможности солнечного удара. Было очевидно, что она ничего не соображает от страха, но, тем не менее, хочет что-то утаить.
   Мастер Амброзий, имея некоторый судейский опыт, вскоре понял, что она относится к тому типу свидетелей, на которых бессмысленно тратить время, и поэтому твердо сказал:
   – Вы сами не можете ничего толком объяснить, но, возможно, кто-либо из ваших учениц что-нибудь знает. Предупреждаю вас, если… если что-нибудь случится с моей дочерью, отвечать будете вы. А теперь позовите… дайте подумать… позовите мне Черносливку Шантиклер. Она всегда была здравомыслящей девушкой. Надеюсь, она сможет объяснить мне, что же произошло с Лунолюбой.
   Мисс Примроза, почти заикаясь от ужаса, пробормотала что-то о «времени занятий», «желательности дисциплины» и заключила, что «дорогая Черносливка и сама немного не в себе последнее время».
   Но мастер Амброзий решительно и категорично повторил:
   – Позовите мне Черносливку Шантиклер, и немедленно.
   Вид у него был угрожающий.
   Мисс Примроза не могла не подчиниться и, пробормотав еще что-то, пообещала, что «дорогую Черносливку позовут сию же секунду».
   Когда она вышла, мастер Амброзий, хмурясь и покачивая время от времени головой, стал нетерпеливо мерить шагами комнату.
   Наконец он остановился и задумался. Затем рассеянно взял с рабочего столика лоскут белого полотна с неоконченной вышивкой.
   Сначала он глядел на него невидящим взором, но постепенно сосредоточился. Узор напоминал землянику, только ягоды были не красными, а пурпурными. Исполнен он был мастерски. Не вызывало никаких сомнений, что мисс Примроза была одной из искуснейших рукодельниц.
   – Но какой толк в вышивании? Оно не прибавляет здравого смысла, – пробормотал он раздраженно – И как по-женски! – презрительно хмыкнув, добавил он. – Чем ей не нравится красная земляника? Зачем пытаться улучшить природу своими глупыми фантазиями и пурпурной земляникой?
   Но он был не в том настроении, чтобы тратить время и внимание на какую-то вышивку. Швырнув лоскут обратно, он собрался было выйти из комнаты и позвать Черносливку Шантиклер, но тут дверь отворилась, и она появилась на пороге.
   Если бы чужестранцу захотелось посмотреть на девушку из высшего общества Луда-Туманного, то в Черносливке Шантиклер он нашел бы то что искал.
   Она была светловолосая, пухленькая, с ямочками на щеках. Беспощадный здравый смысл, доставшийся ей от матери и революционных предков, превратился в такое же беспощадное чувство юмора.
   Такова была Черносливка Шантиклер.
   Но, увидев ее, мастер Амброзий про себя удивился: «Клянусь Жареным Сыром! Как она подурнела!»
   Она действительно очень похудела и побледнела. Но больше всею изменилось выражение глаз.
   Раньше глаза ее были лукавыми, оживленными и любопытными (чтобы отдать должное обаянию Черносливки, добавим: золотисто-коричневыми). Теперь же взгляд этих глаз застыл.
   В ее присутствии мастер Амброзий невольно почувствовал себя несколько неуютно, однако попытался поздороваться с ней по-отечески добродушно, как всегда разговаривал с дочерью и ее друзьями. Но его голос прозвучал довольно неестественно:
   – Ну, Черносливка, что же это случилось с моей Лунолюбой, а? Она прибежала домой после обеда, и не будь светлого дня, я бы сказал, что она видела привидение. А потом помчалась вверх на гору и вниз в долину, так что и след ее простыл. Что тут произошло, а?
   – Вряд ли это наша вина, дядюшка Амброзий, – ответила Черносливка тихим, бесцветным голосом.
   После сцены с Лунолюбой у мастера Амброзия появилось странное ощущение, будто факты утрачивают свою незыблемость; он пришел в этот дом с конкретной целью – любой ценой вернуть им привычный порядок. Но вместо этого они стали еще быстрее исчезать, растворяясь, как в тумане.
   Однако два факта оставались для него вполне определенными: побег дочери и ответственность за это учреждения, руководимого мисс Примрозой Крабьяблонс. Именно в них он вцепился.
   – Послушай, Черносливка, – сказал он, – во всем этом есть что-то очень странное, и, я надеюсь, ты объяснишь мне кое-что. Хорошо? Я жду.
   Черносливка загадочно улыбнулась.
   – Что Лунолюба говорила? – спросила она.
   – Говорила? Да она ничего не говорила от страха и сама, видимо, не понимала, что говорит. Она бормотала что-то о жарком солнце, хотя погода сегодня – совершенно обычная для осени. А потом просила перерезать кому-то струны на скрипке… Ох, не знаю, что еще!
   Черносливка тихо вскрикнула от изумления.
   – Перерезать струны на скрипке! – повторила она недоверчиво. А потом с торжествующим смешком добавила: – Она не сможет этого сделать!
   – Так, юная леди, – грубо крикнул мастер Амброзий, – хватит чепухи! Так ты знаешь, что случилось с Лунолюбой?
   Секунду-другую она смотрела на него молча, а потом медленно произнесла:
   – Никто никогда не знает, что случается с другими людьми. Но предположим… предположим… что она съела волшебный фрукт? – Черносливка насмешливо улыбнулась.
   Онемев от ужаса, мастер Амброзий уставился на нее. Затем взорвался от ярости:
   – Ты дерзкая девчонка! Ты смеешь намекать, что…
   Но Черносливка, не отрываясь, глядела в окно, выходящее в сад, и мастер Амброзий инстинктивно посмотрел в том же направлении.
   Секунду он думал, что портрет герцога Обри, висевший в зале сената, перевесили на стену гостиной мисс Примрозы. В обрамлении окна на фоне листвы сада совершенно неподвижно стоял юноша в старинном платье. Лицо, темно-рыжие кудри, зеленый костюм, сельский пейзаж – все, вплоть до увитого цветами охотничьего рожка – в одной руке и человеческого черепа – в другой, в точности совпадало с изображением на знаменитом портрете.