Жозеф-Франсуа Мишо
История крестовых походов
ПРЕДИСЛОВИЕ
История Средних веков не знает эпопеи более величественной, чем походы, предпринятые для отвоевания Святой земли. Народы Азии и Европы, вооруженные друг против друга, две религии, сражаясь оспаривающие мировое господство, Запад, разбуженный Мусульманами и вдруг обрушившийся на Восток, – какое зрелище! Люди, забыв о частных интересах, видят одну лишь землю, один лишь город, манящий Великой Святыней, и готовы путь свой к нему омыть кровью и усыпать развалинами. В этом грандиозном порыве высокие добродетели смешались с низменнейшими пороками. Воины Христовы презрели и голод, и непогоду, и козни врагов; ни смертельные опасности, ни внутренние противоречия поначалу не сломили их твердости и терпения, и цель, казалось, была достигнута. Но дух раздора, соблазны роскоши и восточные нравы, непрерывно снижая мужество защитников Креста, в конце концов, заставили их забыть предмет священной войны. Царство Иерусалимское, руины которого они с такой яростью долго оспаривали, превращается в фикцию. Вооружившиеся ради наследия Иисуса Христа, крестоносцы прельщаются богатствами Византии и разграбляют столицу православного мира. С той поры Крестовые походы радикально меняют характер. Лишь малое количество христиан продолжает отдавать кровь за Святую землю, основная же масса государей и рыцарей внимает только голосу алчности и честолюбия. Этому содействуют и римские первосвященники, гася прежний пыл крестоносцев и направляя их против христиан и своих личных врагов. Святое дело превращается в междоусобия, в которых равно поруганы и вера, и человечество. В ходе всех этих дрязг высокий энтузиазм постепенно угасает, и все запоздалые попытки снова его разжечь оказываются безрезультатными.
Нас спросят, в чем же смысл Крестовых походов и была ли эти вековая борьба справедливой? Здесь все обстоит непросто. Крестовые походы вдохновлялись духом веры и воинственностью, равно характерных для средневекового человека. Бешеная алчность и набожная горячность были двумя господствующими страстями, которые постоянно подкрепляли одна другую. Соединившись, они открыли священную войну и вознесли в высочайшую степень мужество, твердость и героизм. Некоторые писатели видели в Крестовых походах лишь жалкие порывы, не давшие ничего дальнейшим столетиям; другие, напротив, утверждали, что именно этим походам мы обязаны всем благам современной цивилизации. И то и другое весьма спорно. Не думаем, чтобы священные войны Средневековья произвели все зло или все добро им приписываемые; нельзя не согласиться, что они были источником слез для поколений, которые их видели или приняли в них участие; но подобно бедам и бурям обычной жизни, которые делают человека лучшим и часто способствуют успехам его разума, они закалили опыт народов и, пошатнув общество, создали ему в конечном итоге большую стабильность. Эта оценка представляется нам наиболее беспристрастной и вместе с тем весьма обнадеживающей для настоящего времени. Наше поколение, над которым пронеслось столько страстей и бурь, которое претерпело столько бедствий, не может не порадоваться, что Провидение иной раз использует великие перевороты, чтобы вразумить людей и утвердить в будущем их благоразумие и благосостояние.
Крестовые походы в страны Восточного Средиземноморья (1096-1204 гг.)
Нас спросят, в чем же смысл Крестовых походов и была ли эти вековая борьба справедливой? Здесь все обстоит непросто. Крестовые походы вдохновлялись духом веры и воинственностью, равно характерных для средневекового человека. Бешеная алчность и набожная горячность были двумя господствующими страстями, которые постоянно подкрепляли одна другую. Соединившись, они открыли священную войну и вознесли в высочайшую степень мужество, твердость и героизм. Некоторые писатели видели в Крестовых походах лишь жалкие порывы, не давшие ничего дальнейшим столетиям; другие, напротив, утверждали, что именно этим походам мы обязаны всем благам современной цивилизации. И то и другое весьма спорно. Не думаем, чтобы священные войны Средневековья произвели все зло или все добро им приписываемые; нельзя не согласиться, что они были источником слез для поколений, которые их видели или приняли в них участие; но подобно бедам и бурям обычной жизни, которые делают человека лучшим и часто способствуют успехам его разума, они закалили опыт народов и, пошатнув общество, создали ему в конечном итоге большую стабильность. Эта оценка представляется нам наиболее беспристрастной и вместе с тем весьма обнадеживающей для настоящего времени. Наше поколение, над которым пронеслось столько страстей и бурь, которое претерпело столько бедствий, не может не порадоваться, что Провидение иной раз использует великие перевороты, чтобы вразумить людей и утвердить в будущем их благоразумие и благосостояние.
КНИГА I
РОЖДЕНИЕ ИДЕИ
(300-1095 гг.)
300-605 гг.
С незапамятных времен устремлялись христиане к своей великой святыне – Гробу Господню. В IV веке поток их значительно возрос. Император Константин Великий, сделав новую религию дозволенной, а затем и господствующей, воздвиг в ее честь множество храмов, освящение же церкви Святого Гроба превратилось в народное торжество. Верующие, собравшиеся со всех концов Восточно-Римской империи, вместо темной пещеры увидели прекрасный мраморный храм, вымощенный блестящими каменьями и украшенный стройной колоннадой. Безрассудная попытка императора Юлиана вернуться к язычеству лишь усилила движение людей к святым местам. История сохранила ряд имен выдающихся паломников IV века, среди которых были Евсевий Кремонский, святой Порфирий, епископ Газы, святой Иероним, изучавший в Вифлееме древнехристианские тексты, а также две женщины из рода Гракхов – святая Паола и дочь ее Евстахия, чьи погребения расположены рядом с могилой Иеронима, близ места, где новорожденный Христос некогда лежал в яслях.
Великое переселение народов в V-VI веках направило в Иерусалим новые массы христиан, на этот раз – с запада. Они шли из Галлии и Италии, с берегов Сены, Луары и Тибра. Завоевания персидского царя Хосрова чуть было не прервали этот поток, но византийский император Ираклий после десятилетней борьбы отвоевал Палестину и вернул реликвии, захваченные персами; босым прошел он по улицам Иерусалима, неся на плечах до самой Голгофы Святой Крест, отобранный у варваров, и шествие это стало праздником, который Церковь отмечает и поныне. Святой Антонин, посетивший Иерусалим в конце IV века, оставил заметки, из которых следует, что в те неспокойные для Европы годы Палестина наслаждалась миром, словно вновь превратившись в Землю обетованную. Но это продолжалось недолго.
Из хаоса религиозных и политических смут, колебавших Аравию, вышел человек смелых мыслей, провозгласивший новую веру и новое царство. То был Мухаммед, сын Абдуллы из племени курейшитов. Он родился в Мекке в 570 году. Одаренный пылким воображением, твердым характером и знанием своего народа, он, в прошлом бедный проводник верблюдов, сумел подняться до степени пророка. Коран, на сочинение которого он затратил двадцать три года, хотя и проповедовал высокую нравственность, но обращался и к самым грубым страстям, суля убогим обитателям пустыни обладание всем миром. В сорокалетнем возрасте Мухаммед начал проповедь в Мекке, но спустя тринадцать лет вынужден был бежать в Медину, и с этого бегства (хиджры) 16 июля 622 года началась мусульманская эра.
Великое переселение народов в V-VI веках направило в Иерусалим новые массы христиан, на этот раз – с запада. Они шли из Галлии и Италии, с берегов Сены, Луары и Тибра. Завоевания персидского царя Хосрова чуть было не прервали этот поток, но византийский император Ираклий после десятилетней борьбы отвоевал Палестину и вернул реликвии, захваченные персами; босым прошел он по улицам Иерусалима, неся на плечах до самой Голгофы Святой Крест, отобранный у варваров, и шествие это стало праздником, который Церковь отмечает и поныне. Святой Антонин, посетивший Иерусалим в конце IV века, оставил заметки, из которых следует, что в те неспокойные для Европы годы Палестина наслаждалась миром, словно вновь превратившись в Землю обетованную. Но это продолжалось недолго.
Из хаоса религиозных и политических смут, колебавших Аравию, вышел человек смелых мыслей, провозгласивший новую веру и новое царство. То был Мухаммед, сын Абдуллы из племени курейшитов. Он родился в Мекке в 570 году. Одаренный пылким воображением, твердым характером и знанием своего народа, он, в прошлом бедный проводник верблюдов, сумел подняться до степени пророка. Коран, на сочинение которого он затратил двадцать три года, хотя и проповедовал высокую нравственность, но обращался и к самым грубым страстям, суля убогим обитателям пустыни обладание всем миром. В сорокалетнем возрасте Мухаммед начал проповедь в Мекке, но спустя тринадцать лет вынужден был бежать в Медину, и с этого бегства (хиджры) 16 июля 622 года началась мусульманская эра.
650-800 гг.
Спустя десять лет пророк умер, успев овладеть всей Аравией. Его завоевания продолжали Абу-Бекр, тесть Мухаммеда, и Омар, покоривший Иран, Сирию и Египет. При Омаре после четырехмесячной осады пал Иерусалим. Приняв ключи от покоренного города, халиф повелел на месте храма Соломона воздвигнуть мечеть. Христианских обрядов в священном городе мусульмане на первых порах не запретили, но во многом их ограничили, лишив былого великолепия, публичности и колокольного звона. После смерти Омара положение христиан в Палестине стало резко ухудшаться – начались гонения и погромы. И только в правление Харуна-ар-Рашида, знаменитого халифа из дома Аббасидов, наступило временное облегчение.
800-1095 гг.
В те годы на Западе царствовал Карл Великий, создавший огромную франкскую империю. Между ним и багдадским халифом установились добрые отношения. Обмен посольствами и подарками завершился многозначительным актом – Харун послал в дар Карлу ключи от Иерусалима. По-видимому, император франков стремился использовать сложившуюся ситуацию: ему приписывают ряд мер в защиту паломников и, в частности, основание для них специального странноприимного комплекса в Иерусалиме. Монах Бернар, посетивший Палестину в конце IX века, подробно описал это диво, состоявшее из двенадцати строений гостиничного типа, обрабатываемых полей, виноградников и даже библиотеки, – Карл был радетелем христианского просвещения. Ежегодно, 15 сентября, в городе открывалась ярмарка, которую посещали купцы из Пизы, Генуи, Амальфи и Марселя, имевшие конторы в Палестине. Так паломничества к Гробу Господню стали сочетаться с торговыми операциями развивающихся европейских городов. К этому добавлялись и поездки-покаяния, назначаемые церковными властями за грехи и преступления, совершенные христианами в Европе. Все это содействовало сближению между верующими Востока и Запада.
Падение Аббасидов привело мусульманский мир к ослаблению и распаду. Византийские императоры Никифор Фока, Ираклий и Цимисхий попытались было этим воспользоваться, но образовавшийся в Египте сильный халифат Фатимидов парализовал их усилия, и Палестина осталась за мусульманами. Гонения на христиан особенно ужесточились при халифе Хакеме. Папа Сильвестр II, побывавший в Иерусалиме, поведал об этих бедствиях (986 г.), чем вызвал волнение в Европе и даже попытку морской экспедиции Пизы, Генуи и Арля к берегам Сирии: эта акция оказалась, однако, бесполезной и лишь ухудшила положение христиан Палестины.
Современные хроники красочно описывают бедствия Святой земли. Религиозные церемонии и обряды здесь были полностью запрещены, церкви превращались в конюшни, храм Святого Гроба подвергся осквернению и разгрому. Христиане покидали Иерусалим. Все эти известия порождали мистические настроения у европейцев. Все чаще говорили о знамениях: в Бургундии выпал каменный дождь, на небе виделись кометы и падающие звезды, повсюду нарушались обычные явления природы, словно намекая на еще большие бедствия в будущем. В конце X века определенно ждали светопреставления и Страшного суда. Мысли всех были обращены к Иерусалиму, и путь странствия туда стал как бы путем Вечности. Богатые, ничего не ожидая в этом мире, усилили благотворительность и дарственные грамоты их обычно начинались словами: «Так как приближается конец мира...» или «Убоявшись наступления Суда Божия...». Когда умер жестокий Хакем и его преемник Захир разрешил христианам восстановить поруганный храм, византийский император не пожалел средств, щедро предоставленных для покрытия издержек.
В XI веке призеры странствий к святым местам встречаются значительно чаще, чем в предшествующем столетии. В качестве покаяния и искупления грехов тысячи людей устремляются в Палестину. Любовь к благочестивым странствиям становится привычкой, законом. Посох странника теперь виден в руке и нищего, и богача. Старание ли избежать опасность или преодолеть трудности, исполнение ли обета или простого желания – все служит поводом, покинуть домашний очаг и устремиться в неведомые страны. Путник, отправляющийся в Иерусалим, превращался при этом в сакральную особу – его отбытие и благополучное возвращение обычно становились как бы церковным праздником. Каждая христианская страна на его пути должна была брать его под охрану и защиту, предоставляя широкое гостеприимство. И результатом всего этого стало снова резко умножившееся число приезжих богомольцев в Иерусалиме; особенно много собиралось их на Пасху – всем хотелось увидеть священный огонь, зажигающий светильники у Гроба Господня. Приведем лишь несколько наиболее ярких примеров из числа известных паломничеств и религиозных экспедиций XI века.
Фульк Черный, потомственный граф Анжу, невоздержанный на убийства (в числе прочих и собственной жены), отмаливая свои грехи, трижды ходил в Иерусалим и умер в Меце в 1040 году, по возвращении из третьего путешествия.
Роберт Нормандский, отец Вильгельма Завоевателя, заподозренный в отравлении родного брата, чтобы снять с себя подозрение (или вымолить прощение), также побывал в Иерусалиме, где прославился щедрой милостыней. Перед смертью, которая произошла в Никее, он сожалел лишь о том, что не пришлось окончить жизнь близ Гроба Господа своего.
В 1054 году Литберт, епископ Камбре, направился в Иерусалим во главе трех тысяч паломников из Фландрии и Пикардии. Но епископу не повезло: до Палестины он не добрался. Его «войско Божие» (так называют отряд летописцы) в основном погибло в Болгарии, частью от голода, частью от рук местного населения; с немногими из оставшихся спутников Литберт достиг Сирии, после чего был вынужден вернуться в Европу.
Более удачливым оказался другой отряд паломников, предводительствуемый архиепископом Майнцким и отбывший с берегов Рейна в 1064 году. В этом походе участвовало до семи тысяч христиан; значительной их части довелось добраться до цели, и патриарх Иерусалима торжественно встретил пилигримов, почтив их звуками литавр.
В числе других путешественников к святым местам, совершавших свои вояжи в это же время, можно упомянуть еще Фридриха, графа Верденского, Роберта, графа Фландрского, и Беранже, графа Барселоны; есть сведения, что даже представительницы слабого пола не уклонялись от благочестивых путешествий подобного рода.
Между тем новые бедствия и самые жестокие гонения ожидали паломников и христиан Палестины. Азия в очередной раз собиралась сменить повелителей и трепетать под новым игом. Турки, вышедшие из-за реки Окса, овладели Персией, избрали себе вождя в лице храброго и честолюбивого Тогрул-Бека, внука Сельджука, по имени которого в дальнейшем сами стали называться, и приняли веру Мухаммеда. Тогрул, объявивший себя хранителем веры пророка, вмешался в дела распадавшегося Багдадского халифата. Он разгромил непокорных эмиров, и халиф, превратившийся в его марионетку, провозгласил священные права Тогрул-Бека на созданную им империю. В знак владычества над Востоком и Западом новый повелитель опоясался двумя мечами и надел на голову две короны. При преемниках Тогрул а, Альп-Арсалане и Мелик-Шахе, семь ветвей династии Сельджука разделили между собой империю, что, впрочем, не ослабило их завоевательского пыла. Вскоре сельджуки добрались до берегов Нила, попутно овладев Сирией и Палестиной. Подвергнув полному разгрому Иерусалим, завоеватели не пощадили ни христиан, ни арабов: египетский гарнизон был изрублен, церкви и мечети разграблены, Святой город буквально плавал в крови мусульман и христиан. Последним довелось понять, что бывают времена и худшие, чем царствование жестокого Хакема: теперь у них отнимали не только имущество и веру, но и саму жизнь.
В то время как одна из ветвей сельджуков разоряла Сирию и Палестину, другая, руководимая Сулейманом, племянником Мелик-Шаха, проникла в Малую Азию, и вскоре значительная часть Византийской империи попала в ее руки. Черное знамя пророка было водружено на стенах Эдессы, Икония, Тарса, Никеи и Антиохии. Столицей государства сельджуков в Малой Азии стала Никея – тот самый город, где некогда первый Вселенский собор провозгласил Символ христианской веры.
Никогда Византия не знала врагов более безжалостных и свирепых. Кочевники, для которых отечество было там, где торжествовало их оружие, с легкостью переносившие голод и жажду, страшные даже в бегстве, были неумолимы в победах – области, по которым они прошли, превращались в безлюдные пустыни.
Чувствуя свою полную беспомощность перед лицом подобного врага, константинопольские императоры обращали взор на Запад. Взывая к европейским государям и папе, они обещали содействовать воссоединению православной веры с католической, лишь бы латиняне пришли к ним на помощь. Подобные призывы не могли оставить римских первосвященников безучастными. Григорий VII, знаменитый папа-реформатор, ухватился за поданную идею. Человек энергичный и предприимчивый, он начал возбуждать единоверцев, обещая даже стать во главе их с целью похода против мусульман. На призыв воинственного папы откликнулись пятьдесят тысяч энтузиастов, однако поход все же не состоялся: внутренние распри и борьба с германским императором поглотили все силы Григория VII, не оставив места для реализации палестинских замыслов. Но идея не заглохла. Преемник Григория, более благоразумный Виктор III, уже не обещая личного участия в походе, призвал к нему всех верующих, гарантируя за это полное отпущение грехов. И жители Пизы, Генуи, а также других городов Италии, страдавших от морских набегов мусульман, снарядили флот, отбывший к африканскому побережью. Битва оказалась жестокой, множество сарацин[1] было перебито и полностью сожжены два их города в районе Карфагена. Но то был всего лишь эпизод, не оставивший больших последствий.
Нет, не папа римский, а другой, совсем простой человек, нищий отшельник оказался способным поднять знамя священной войны. То был Петр, по прозвищу Пустынник, родом из Пикардии, затворник одного из самых суровых монастырей Европы. Человек невзрачный и низкорослый, он обладал горячностью апостола и твердостью мученика. В поисках удовлетворения для своей жаждущей, тревожной души, он покинул обитель, чтобы своими глазами узреть святые места. Голгофа и Гроб Спасителя воспламенили его воображение; зрелище страданий палестинских братьев возбудило его негодование. Вместе с патриархом Симоном оплакал он бедствия Сиона и тяжкую участь порабощенных единоверцев. Патриарх вручил отшельнику письма, в которых умолял папу и светских государей о помощи; Петр обещал не забыть увиденного и доставить письма по назначению. Он сдержал слово. Из Палестины направился он в Италию и в Риме, упав к ногам папы Урбана II, воззвал именем всего страдающего христианства, умоляя оказать содействие в борьбе за Святую землю. Папа был лишь первым адресатом Пустынника. Выйдя из Рима, босоногий, в рубище и с непокрытой головой, Петр, не выпуская распятия из рук, двинулся в долгий путь. Из страны в страну, из области в область, из города в город медленно двигался он на своем сером ослике, проповедуя на улицах и площадях, ведя долгие рассказы об увиденном и прочувствованном. Его красноречие потрясало людей, экзальтировало умы, трогало сердца, и голосу его отвечали десятки тысяч голосов. Верующие считали счастьем дотронуться до его ветхой одежды или отщипнуть клок шерсти от его осла; слова Пустынника повторяли повсюду и сообщали тем, кто не мог его лично услышать.
Радения Петра подкреплялись новыми воплями из Византии. Император Алексей Комнин направил послов к папе, умолял о помощи. К европейским государям он посылал слезные письма, в которых, между прочим, делал весьма соблазнительные посулы. Расписав великолепие и богатства Константинополя, он предлагал свои сокровища баронам и рыцарям в награду за их поддержку и даже приманивал их красотой гречанок, любовь которых станет наградой за подвиги их избавителей. Можно представить, какой эффект производили подобные обещания!..
Падение Аббасидов привело мусульманский мир к ослаблению и распаду. Византийские императоры Никифор Фока, Ираклий и Цимисхий попытались было этим воспользоваться, но образовавшийся в Египте сильный халифат Фатимидов парализовал их усилия, и Палестина осталась за мусульманами. Гонения на христиан особенно ужесточились при халифе Хакеме. Папа Сильвестр II, побывавший в Иерусалиме, поведал об этих бедствиях (986 г.), чем вызвал волнение в Европе и даже попытку морской экспедиции Пизы, Генуи и Арля к берегам Сирии: эта акция оказалась, однако, бесполезной и лишь ухудшила положение христиан Палестины.
Современные хроники красочно описывают бедствия Святой земли. Религиозные церемонии и обряды здесь были полностью запрещены, церкви превращались в конюшни, храм Святого Гроба подвергся осквернению и разгрому. Христиане покидали Иерусалим. Все эти известия порождали мистические настроения у европейцев. Все чаще говорили о знамениях: в Бургундии выпал каменный дождь, на небе виделись кометы и падающие звезды, повсюду нарушались обычные явления природы, словно намекая на еще большие бедствия в будущем. В конце X века определенно ждали светопреставления и Страшного суда. Мысли всех были обращены к Иерусалиму, и путь странствия туда стал как бы путем Вечности. Богатые, ничего не ожидая в этом мире, усилили благотворительность и дарственные грамоты их обычно начинались словами: «Так как приближается конец мира...» или «Убоявшись наступления Суда Божия...». Когда умер жестокий Хакем и его преемник Захир разрешил христианам восстановить поруганный храм, византийский император не пожалел средств, щедро предоставленных для покрытия издержек.
В XI веке призеры странствий к святым местам встречаются значительно чаще, чем в предшествующем столетии. В качестве покаяния и искупления грехов тысячи людей устремляются в Палестину. Любовь к благочестивым странствиям становится привычкой, законом. Посох странника теперь виден в руке и нищего, и богача. Старание ли избежать опасность или преодолеть трудности, исполнение ли обета или простого желания – все служит поводом, покинуть домашний очаг и устремиться в неведомые страны. Путник, отправляющийся в Иерусалим, превращался при этом в сакральную особу – его отбытие и благополучное возвращение обычно становились как бы церковным праздником. Каждая христианская страна на его пути должна была брать его под охрану и защиту, предоставляя широкое гостеприимство. И результатом всего этого стало снова резко умножившееся число приезжих богомольцев в Иерусалиме; особенно много собиралось их на Пасху – всем хотелось увидеть священный огонь, зажигающий светильники у Гроба Господня. Приведем лишь несколько наиболее ярких примеров из числа известных паломничеств и религиозных экспедиций XI века.
Фульк Черный, потомственный граф Анжу, невоздержанный на убийства (в числе прочих и собственной жены), отмаливая свои грехи, трижды ходил в Иерусалим и умер в Меце в 1040 году, по возвращении из третьего путешествия.
Роберт Нормандский, отец Вильгельма Завоевателя, заподозренный в отравлении родного брата, чтобы снять с себя подозрение (или вымолить прощение), также побывал в Иерусалиме, где прославился щедрой милостыней. Перед смертью, которая произошла в Никее, он сожалел лишь о том, что не пришлось окончить жизнь близ Гроба Господа своего.
В 1054 году Литберт, епископ Камбре, направился в Иерусалим во главе трех тысяч паломников из Фландрии и Пикардии. Но епископу не повезло: до Палестины он не добрался. Его «войско Божие» (так называют отряд летописцы) в основном погибло в Болгарии, частью от голода, частью от рук местного населения; с немногими из оставшихся спутников Литберт достиг Сирии, после чего был вынужден вернуться в Европу.
Более удачливым оказался другой отряд паломников, предводительствуемый архиепископом Майнцким и отбывший с берегов Рейна в 1064 году. В этом походе участвовало до семи тысяч христиан; значительной их части довелось добраться до цели, и патриарх Иерусалима торжественно встретил пилигримов, почтив их звуками литавр.
В числе других путешественников к святым местам, совершавших свои вояжи в это же время, можно упомянуть еще Фридриха, графа Верденского, Роберта, графа Фландрского, и Беранже, графа Барселоны; есть сведения, что даже представительницы слабого пола не уклонялись от благочестивых путешествий подобного рода.
Между тем новые бедствия и самые жестокие гонения ожидали паломников и христиан Палестины. Азия в очередной раз собиралась сменить повелителей и трепетать под новым игом. Турки, вышедшие из-за реки Окса, овладели Персией, избрали себе вождя в лице храброго и честолюбивого Тогрул-Бека, внука Сельджука, по имени которого в дальнейшем сами стали называться, и приняли веру Мухаммеда. Тогрул, объявивший себя хранителем веры пророка, вмешался в дела распадавшегося Багдадского халифата. Он разгромил непокорных эмиров, и халиф, превратившийся в его марионетку, провозгласил священные права Тогрул-Бека на созданную им империю. В знак владычества над Востоком и Западом новый повелитель опоясался двумя мечами и надел на голову две короны. При преемниках Тогрул а, Альп-Арсалане и Мелик-Шахе, семь ветвей династии Сельджука разделили между собой империю, что, впрочем, не ослабило их завоевательского пыла. Вскоре сельджуки добрались до берегов Нила, попутно овладев Сирией и Палестиной. Подвергнув полному разгрому Иерусалим, завоеватели не пощадили ни христиан, ни арабов: египетский гарнизон был изрублен, церкви и мечети разграблены, Святой город буквально плавал в крови мусульман и христиан. Последним довелось понять, что бывают времена и худшие, чем царствование жестокого Хакема: теперь у них отнимали не только имущество и веру, но и саму жизнь.
В то время как одна из ветвей сельджуков разоряла Сирию и Палестину, другая, руководимая Сулейманом, племянником Мелик-Шаха, проникла в Малую Азию, и вскоре значительная часть Византийской империи попала в ее руки. Черное знамя пророка было водружено на стенах Эдессы, Икония, Тарса, Никеи и Антиохии. Столицей государства сельджуков в Малой Азии стала Никея – тот самый город, где некогда первый Вселенский собор провозгласил Символ христианской веры.
Никогда Византия не знала врагов более безжалостных и свирепых. Кочевники, для которых отечество было там, где торжествовало их оружие, с легкостью переносившие голод и жажду, страшные даже в бегстве, были неумолимы в победах – области, по которым они прошли, превращались в безлюдные пустыни.
Чувствуя свою полную беспомощность перед лицом подобного врага, константинопольские императоры обращали взор на Запад. Взывая к европейским государям и папе, они обещали содействовать воссоединению православной веры с католической, лишь бы латиняне пришли к ним на помощь. Подобные призывы не могли оставить римских первосвященников безучастными. Григорий VII, знаменитый папа-реформатор, ухватился за поданную идею. Человек энергичный и предприимчивый, он начал возбуждать единоверцев, обещая даже стать во главе их с целью похода против мусульман. На призыв воинственного папы откликнулись пятьдесят тысяч энтузиастов, однако поход все же не состоялся: внутренние распри и борьба с германским императором поглотили все силы Григория VII, не оставив места для реализации палестинских замыслов. Но идея не заглохла. Преемник Григория, более благоразумный Виктор III, уже не обещая личного участия в походе, призвал к нему всех верующих, гарантируя за это полное отпущение грехов. И жители Пизы, Генуи, а также других городов Италии, страдавших от морских набегов мусульман, снарядили флот, отбывший к африканскому побережью. Битва оказалась жестокой, множество сарацин[1] было перебито и полностью сожжены два их города в районе Карфагена. Но то был всего лишь эпизод, не оставивший больших последствий.
Нет, не папа римский, а другой, совсем простой человек, нищий отшельник оказался способным поднять знамя священной войны. То был Петр, по прозвищу Пустынник, родом из Пикардии, затворник одного из самых суровых монастырей Европы. Человек невзрачный и низкорослый, он обладал горячностью апостола и твердостью мученика. В поисках удовлетворения для своей жаждущей, тревожной души, он покинул обитель, чтобы своими глазами узреть святые места. Голгофа и Гроб Спасителя воспламенили его воображение; зрелище страданий палестинских братьев возбудило его негодование. Вместе с патриархом Симоном оплакал он бедствия Сиона и тяжкую участь порабощенных единоверцев. Патриарх вручил отшельнику письма, в которых умолял папу и светских государей о помощи; Петр обещал не забыть увиденного и доставить письма по назначению. Он сдержал слово. Из Палестины направился он в Италию и в Риме, упав к ногам папы Урбана II, воззвал именем всего страдающего христианства, умоляя оказать содействие в борьбе за Святую землю. Папа был лишь первым адресатом Пустынника. Выйдя из Рима, босоногий, в рубище и с непокрытой головой, Петр, не выпуская распятия из рук, двинулся в долгий путь. Из страны в страну, из области в область, из города в город медленно двигался он на своем сером ослике, проповедуя на улицах и площадях, ведя долгие рассказы об увиденном и прочувствованном. Его красноречие потрясало людей, экзальтировало умы, трогало сердца, и голосу его отвечали десятки тысяч голосов. Верующие считали счастьем дотронуться до его ветхой одежды или отщипнуть клок шерсти от его осла; слова Пустынника повторяли повсюду и сообщали тем, кто не мог его лично услышать.
Радения Петра подкреплялись новыми воплями из Византии. Император Алексей Комнин направил послов к папе, умолял о помощи. К европейским государям он посылал слезные письма, в которых, между прочим, делал весьма соблазнительные посулы. Расписав великолепие и богатства Константинополя, он предлагал свои сокровища баронам и рыцарям в награду за их поддержку и даже приманивал их красотой гречанок, любовь которых станет наградой за подвиги их избавителей. Можно представить, какой эффект производили подобные обещания!..
1095 г.
В 1095 году был созван Собор в Пьяченце. На него прибыло многочисленное духовенство – более двухсот архиепископов и епископов, четыре тысячи священников и монахов и тридцать тысяч лиц светских, в числе которых полномочные послы византийского императора Алексея, спешившие поведать о бедствиях христианского Востока. Но в Пьяченце так ничего и не решили. Папа не смог найти общего языка с итальянцами, поглощенными своими внутренними делами, и решил перенести Собор в другую страну, во Францию, настроения которой давали больше шансов на успех.
Новый собор открылся в том же 1095 году в городе Клермоне, в Оверни. Вопрос об Иерусалиме был десятым по счету среди проблем, поднятых Святыми Отцами. Он обсуждался на главной площади города, до отказа переполненной людьми. Первым выступил Петр Пустынник; голос его дрожал от слез, но слова били подобно ударам тарана. Призыв отшельника немедленно подхватил папа. Он вещал с высокого престола, воздвигнутого в центре площади, и речь его была слышна повсюду. Урбан начал с того, что описал позорное положение детей Христовых под гнетом неверных; он предупредил: поработив до конца Восток, нехристи возьмутся и за Европу – угрозы их уже слышны, и кое-где претворяются в жизнь. В подобных условиях молчать и выжидать – значит предавать самих себя и Бога Живого. Но как послужить Ему? Только делом, только мужеством, только омывшись в крови неверных!.. За этими возвышенными призывами следовали более прозаичные, но весьма уместные и всеми правильно понятые добавления. Урбан II принимал на себя руководство организацией похода и обещал важные льготы будущим воинам Божьим, в том числе отмену их долгов и заботу о семьях, оставшихся в Европе.
Речь папы неоднократно прерывалась взрывами пламенного энтузиазма. Перед благородными и бескорыстными душами намеки Урбана открывали Царство Небесное, перед честолюбивыми и алчущими благ материальных – царство земное. И подобно, грому огласил площадь Клермона тысячеустый крик, вырвавшийся из сердец несметной толпы: «На то Божья воля! Так хочет Бог!..»
Тут же, в Клермоне, люди давали торжественные клятвы и нашивали на свои одежды красный крест; отсюда и пошло имя «крестоносцы» и название их миссии – «Крестовый поход».
Новоявленные крестоносцы просили Урбана быть их предводителем; но папа, занятый, европейскими делами, отказался, поставив вместо себя епископа Адемара Дюпюи, первым выразившего желание ступить на «путь Божий».
Возвратившись с Собора, епископы стали поднимать народ в своих епархиях. Урбан лично объездил многие провинции, попутно созывая кратковременные соборы в Руане, Туре и Ниме. Вскоре из Франции идея перебросилась в Англию, Германию и Италию, затем проникла и в Испанию. Весь Запад облетели слова: «Не достоин Его тот, кто не возьмет креста Его и не грядет во след Ему!»
Подобным настроениям способствовала крайне тяжелая жизнь тех времен. Простые люди недаром ждали конца света. Повсюду господствовало крепостное рабство. Неурожайные годы следовали один за другим. Голод усугубляли грабежи, этот вечный бич земледелия и торговли. Жители сел и городов без сожаления покидали землю, которая не могла их прокормить и предоставить элементарной безопасности, покидали тем охотнее, что Церковь за участие в походе снимала с них кабалу, задолженность и налоги. К беднякам присоединялись и всякого рода темные личности; надежда на легкую поживу, природная склонность к разбою и полная уверенность в безнаказанности была для них лучшим стимулом взять крест.
Многие вельможи собрались в поход, чтобы не утерять власть над подданными. Все они имели массу грехов для омовения в водах Иордана, но при этом все надеялись на богатую добычу. Даже самые мелкопоместные из числа рыцарей рассчитывали стать князьями в Святой земле. Пример подавали епископы, не скрывавшие надежд на новые епархии в Азии и на солидные куши от Восточной церкви.
И все же глубоко обманулся бы тот, кто пожелал увидеть лишь эти материальные стимулы в основе всего движения. Определяющую роль в подготовке похода, несомненно, сыграл религиозный энтузиазм, многократно усиленный Церковью.
Во все времена обычные люди следуют своим естественным склонностям и повинуются в первую очередь голосу собственной пользы. Но в дни, о которых идет речь, все обстояло иначе. Подготовленная паломничеством и религиозными испытаниями прежних столетий, набожная горячность становилась слепою страстью, и голос ее оказался сильнее всех остальных страстей. Вера словно бы запрещала защитникам своим видеть иную славу, иное блаженство, чем те, которые сама представляла распаленному их воображению. Любовь к родине, семейные связи, нежные привязанности – все жертвовалось идее, пронзившей вдруг сердце христианской Европы. Умеренность казалась малодушием, хладнокровие – изменой, сомнение – святотатством. Подданные больше не признавали государей, земледельцы и ремесленники расставались с полями и мастерскими, монахи оставляли обители, затворники покидали леса, разбойники и воры выползали из своих нор и все устремлялись к Земле обетованной. Чудеса и видения умножились; наблюдали даже тень Карла Великого, призывавшего христиан к битве с неверными...
Клермонский собор назначил отбытие на праздник Успения Богородицы. Всю зиму с 1095 на 1096 год велась подготовка. С наступлением весны из многих мест тронулись в путь. Большинство шло пешком, некоторые ехали в телегах, другие спускались на лодках вниз по рекам и далее плыли вдоль морского побережья. Скопище крестоносцев представляло пеструю смесь людей всех возрастов, видов и состояний; между мужчинами проглядывали вооруженные женщины, суровый отшельник шел рядом с бандитом, отцы вели за руку юных сыновей. С беспечностью шли они, уверенные, что Тот, Кто питает птиц небесных, не даст воинам Христовым умереть с голоду. Наивность их была поразительной. Завидев вдали город или замок, сии дети природы спрашивали: «А не Иерусалим ли это, который мы ищем?» Впрочем, их вожаки, представители знати, многие из которых раньше не выезжали за пределы своих владений, знали не больше своих подопечных. Но в отличие от бедняков они везли с собой изрядный багаж, в состав которого входили принадлежности рыбной ловли и охоты, своры борзых и соколы, парадные костюмы и запас отменной пищи, – надеясь дойти до Иерусалима, они думали удивить Азию своим показным великолепием и довольством...
В этом сборище одержимых не нашлось ни одного сколь-либо разумного человека – никто из них всерьез не задумался над будущим, никто даже не удивился тому, что теперь так изумляет их потомков...
Новый собор открылся в том же 1095 году в городе Клермоне, в Оверни. Вопрос об Иерусалиме был десятым по счету среди проблем, поднятых Святыми Отцами. Он обсуждался на главной площади города, до отказа переполненной людьми. Первым выступил Петр Пустынник; голос его дрожал от слез, но слова били подобно ударам тарана. Призыв отшельника немедленно подхватил папа. Он вещал с высокого престола, воздвигнутого в центре площади, и речь его была слышна повсюду. Урбан начал с того, что описал позорное положение детей Христовых под гнетом неверных; он предупредил: поработив до конца Восток, нехристи возьмутся и за Европу – угрозы их уже слышны, и кое-где претворяются в жизнь. В подобных условиях молчать и выжидать – значит предавать самих себя и Бога Живого. Но как послужить Ему? Только делом, только мужеством, только омывшись в крови неверных!.. За этими возвышенными призывами следовали более прозаичные, но весьма уместные и всеми правильно понятые добавления. Урбан II принимал на себя руководство организацией похода и обещал важные льготы будущим воинам Божьим, в том числе отмену их долгов и заботу о семьях, оставшихся в Европе.
Речь папы неоднократно прерывалась взрывами пламенного энтузиазма. Перед благородными и бескорыстными душами намеки Урбана открывали Царство Небесное, перед честолюбивыми и алчущими благ материальных – царство земное. И подобно, грому огласил площадь Клермона тысячеустый крик, вырвавшийся из сердец несметной толпы: «На то Божья воля! Так хочет Бог!..»
Тут же, в Клермоне, люди давали торжественные клятвы и нашивали на свои одежды красный крест; отсюда и пошло имя «крестоносцы» и название их миссии – «Крестовый поход».
Новоявленные крестоносцы просили Урбана быть их предводителем; но папа, занятый, европейскими делами, отказался, поставив вместо себя епископа Адемара Дюпюи, первым выразившего желание ступить на «путь Божий».
Возвратившись с Собора, епископы стали поднимать народ в своих епархиях. Урбан лично объездил многие провинции, попутно созывая кратковременные соборы в Руане, Туре и Ниме. Вскоре из Франции идея перебросилась в Англию, Германию и Италию, затем проникла и в Испанию. Весь Запад облетели слова: «Не достоин Его тот, кто не возьмет креста Его и не грядет во след Ему!»
Подобным настроениям способствовала крайне тяжелая жизнь тех времен. Простые люди недаром ждали конца света. Повсюду господствовало крепостное рабство. Неурожайные годы следовали один за другим. Голод усугубляли грабежи, этот вечный бич земледелия и торговли. Жители сел и городов без сожаления покидали землю, которая не могла их прокормить и предоставить элементарной безопасности, покидали тем охотнее, что Церковь за участие в походе снимала с них кабалу, задолженность и налоги. К беднякам присоединялись и всякого рода темные личности; надежда на легкую поживу, природная склонность к разбою и полная уверенность в безнаказанности была для них лучшим стимулом взять крест.
Многие вельможи собрались в поход, чтобы не утерять власть над подданными. Все они имели массу грехов для омовения в водах Иордана, но при этом все надеялись на богатую добычу. Даже самые мелкопоместные из числа рыцарей рассчитывали стать князьями в Святой земле. Пример подавали епископы, не скрывавшие надежд на новые епархии в Азии и на солидные куши от Восточной церкви.
И все же глубоко обманулся бы тот, кто пожелал увидеть лишь эти материальные стимулы в основе всего движения. Определяющую роль в подготовке похода, несомненно, сыграл религиозный энтузиазм, многократно усиленный Церковью.
Во все времена обычные люди следуют своим естественным склонностям и повинуются в первую очередь голосу собственной пользы. Но в дни, о которых идет речь, все обстояло иначе. Подготовленная паломничеством и религиозными испытаниями прежних столетий, набожная горячность становилась слепою страстью, и голос ее оказался сильнее всех остальных страстей. Вера словно бы запрещала защитникам своим видеть иную славу, иное блаженство, чем те, которые сама представляла распаленному их воображению. Любовь к родине, семейные связи, нежные привязанности – все жертвовалось идее, пронзившей вдруг сердце христианской Европы. Умеренность казалась малодушием, хладнокровие – изменой, сомнение – святотатством. Подданные больше не признавали государей, земледельцы и ремесленники расставались с полями и мастерскими, монахи оставляли обители, затворники покидали леса, разбойники и воры выползали из своих нор и все устремлялись к Земле обетованной. Чудеса и видения умножились; наблюдали даже тень Карла Великого, призывавшего христиан к битве с неверными...
Клермонский собор назначил отбытие на праздник Успения Богородицы. Всю зиму с 1095 на 1096 год велась подготовка. С наступлением весны из многих мест тронулись в путь. Большинство шло пешком, некоторые ехали в телегах, другие спускались на лодках вниз по рекам и далее плыли вдоль морского побережья. Скопище крестоносцев представляло пеструю смесь людей всех возрастов, видов и состояний; между мужчинами проглядывали вооруженные женщины, суровый отшельник шел рядом с бандитом, отцы вели за руку юных сыновей. С беспечностью шли они, уверенные, что Тот, Кто питает птиц небесных, не даст воинам Христовым умереть с голоду. Наивность их была поразительной. Завидев вдали город или замок, сии дети природы спрашивали: «А не Иерусалим ли это, который мы ищем?» Впрочем, их вожаки, представители знати, многие из которых раньше не выезжали за пределы своих владений, знали не больше своих подопечных. Но в отличие от бедняков они везли с собой изрядный багаж, в состав которого входили принадлежности рыбной ловли и охоты, своры борзых и соколы, парадные костюмы и запас отменной пищи, – надеясь дойти до Иерусалима, они думали удивить Азию своим показным великолепием и довольством...
В этом сборище одержимых не нашлось ни одного сколь-либо разумного человека – никто из них всерьез не задумался над будущим, никто даже не удивился тому, что теперь так изумляет их потомков...
КНИГА II
ПЕРВЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД: ЧЕРЕЗ ЕВРОПУ И МАЛУЮ АЗИЮ
(1096-1097 гг.)
1096 г.
Учитывая численность будущих армий, князья и полководцы, собиравшиеся их возглавить, договорились не выступать всем сразу и двигаться по различным дорогам, с тем, чтобы соединиться в Константинополе.
Но нетерпение простолюдинов, вдохновленных проповедями Петра Пустынника, было столь велико, что, избрав проповедника своим вождем, они тут же поднялись с берегов Мааса и Мозеля, и вскоре число их достигло сотни тысяч. Эта импровизированная армия, в состав которой наряду с мужчинами входили женщины и дети, была разделена на два отряда! Тот, которым предводительствовал Петр, остался в арьергарде. Снявшийся же с места немедленно получил вожаком заместителя Петра, рыцаря Вальтера, с характерным прозвищем Голяк. Только у этого нищего рыцаря и семерых его помощников было по коню; остальные шли пешком. И поскольку манна не упала им с неба, воинам Христовым пришлось питаться сначала подаянием, а затем и грабежом. Пока они проходили через Францию и Германию, местное население, проникнутое идеей похода, кое-как их снабжало. Однако когда, двигаясь вдоль Дуная, они приблизились к Венгрии, положение изменилось. Венгры, еще недавно дикие язычники, опустошители Запада, хотя теперь и были христианами, но к призыву папы отнеслись холодно, а к ордам бедняков, непрошенно вторгшихся на их территорию, – враждебно. Еще хуже получилось в Болгарии. Поскольку голод, терзавший крестоносцев, оказался сильнее благочестивых помыслов, они в поисках продовольствия разбрелись по деревням и, не ограничиваясь мародерством, убили нескольких поселян, пытавшихся им противиться. Тогда болгары взялись за оружие. Напав на грабителей, они многих перебили; сто сорок крестоносцев пытались укрыться в церкви, где были заживо сожжены; остальные спаслись бегством. Только под Ниссой местный градоправитель сжалился над ними и приказал дать им хлеб и одежду. После этого без дальнейших злоключений армия Вальтера Голяка прошла через Фракию и приблизилась к Константинополю, где стала дожидаться отряда Петра Пустынника.
Но нетерпение простолюдинов, вдохновленных проповедями Петра Пустынника, было столь велико, что, избрав проповедника своим вождем, они тут же поднялись с берегов Мааса и Мозеля, и вскоре число их достигло сотни тысяч. Эта импровизированная армия, в состав которой наряду с мужчинами входили женщины и дети, была разделена на два отряда! Тот, которым предводительствовал Петр, остался в арьергарде. Снявшийся же с места немедленно получил вожаком заместителя Петра, рыцаря Вальтера, с характерным прозвищем Голяк. Только у этого нищего рыцаря и семерых его помощников было по коню; остальные шли пешком. И поскольку манна не упала им с неба, воинам Христовым пришлось питаться сначала подаянием, а затем и грабежом. Пока они проходили через Францию и Германию, местное население, проникнутое идеей похода, кое-как их снабжало. Однако когда, двигаясь вдоль Дуная, они приблизились к Венгрии, положение изменилось. Венгры, еще недавно дикие язычники, опустошители Запада, хотя теперь и были христианами, но к призыву папы отнеслись холодно, а к ордам бедняков, непрошенно вторгшихся на их территорию, – враждебно. Еще хуже получилось в Болгарии. Поскольку голод, терзавший крестоносцев, оказался сильнее благочестивых помыслов, они в поисках продовольствия разбрелись по деревням и, не ограничиваясь мародерством, убили нескольких поселян, пытавшихся им противиться. Тогда болгары взялись за оружие. Напав на грабителей, они многих перебили; сто сорок крестоносцев пытались укрыться в церкви, где были заживо сожжены; остальные спаслись бегством. Только под Ниссой местный градоправитель сжалился над ними и приказал дать им хлеб и одежду. После этого без дальнейших злоключений армия Вальтера Голяка прошла через Фракию и приблизилась к Константинополю, где стала дожидаться отряда Петра Пустынника.