Митчелл Дэвид. Сон No 9

   толкнуть ее. Пустынный холл пестрит ковром психоделической расцветки. Не заметив ступеньки, спотыкаюсь и чуть не подворачиваю лодыжку. Безвкусный шик, запах средства для полировки. Мрачного вида люстра светит коричневатым светом. Женщина в кассе с явным раздражением отрывается от вышивания.
   -- Да?
   -- Это, э-э, кинотеатр?
   -- Нет. Это линкор --> "Ямато"[Author:A] .
   -- Я зритель.
   -- Как мило с вашей стороны.
   -- Э-э. Этот фильм... Он, э-э, о чем? Она продевает нитку в ушко иголки.
   -- Вы видите на моем столе надпись: "Здесь продается краткое содержание"?
   -- Я только...
   Она вздыхает, как будто ей приходится иметь дело с недоумком.
   -- Так видите вы или нет на моем столе надпись: "Здесь продается краткое содержание"?
   -- Нет.
   -- А почему, скажите на милость, здесь нет такой надписи?
   Я бы пристрелил ее, но "Вальтер ПК" остался в прошлой фантазии. Я бы ушел, но я точно знаю, что Акико Като где-то здесь, в этом здании.
   -- Один билет, пожалуйста.
   -- Тысяча иен.
   На сегодня бюджет исчерпан. Она дает мне потрепанный билет. В нескольких местах он заклеен пластырем. По справедливости, это заведение должно было прекратить свое существование не один десяток лет назад. Она возвращается к вышиванию, поручив меня нежным заботам надписи, гласящей:
   р ВХОД В ЗАЛ - ДИРЕКЦИЯ НЕ НЕСЕТ
   ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕСЧАСТНЫЕ
   СЛУЧАИ НА ЛЕСТНИЦЕ р.
   Крутые пролеты идут вниз под прямым углом. Стены увешаны плакатами к фильмам. Ни один мне не знаком. Каждый пролет кажется последним, но каждый раз я обманываюсь. В случае пожара зрителей любезно просят спокойно обугливаться. Похоже, становится теплее? Внезапно я оказался на дне. Пахнет горьким миндалем. Путь мне преграждает женщина с выбритой, в синяках головой, словно она проходит химиотерапию. Ее глазницы абсолютно пусты. Я покашливаю. Она не двигается. Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но ее рука тут же вытягивается, как шлагбаум. Указательный палец на этой руке сросся со средним, а безымянный с мизинцем, как у свиного копыта. Я стараюсь не смотреть. Она берет мой билет и надрывает.
   -- Попкорн?
   -- Спасибо, обойдусь.
   -- Вы не любите попкорн?
   -- Никогда всерьез не думал об этом. Она взвешивает мое высказывание.
   -- Так вы отказываетесь признать, что не любите попкорн?
   -- Попкорн не относится к вещам, которые я люблю или не люблю.
   -- Почему вы играете со мной в эти игры?
   -- Я не играю в игры. Я просто плотно пообедал. Я не хочу есть.
   -- Терпеть не могу, когда лгут.
   -- Вы, должно быть, меня с кем-то спутали. Она качает головой.
   -- Случайные люди в такую глубь не забираются.
   -- Ладно, ладно, я возьму попкорн.
   -- Невозможно. Его нет. Я чего-то не понимаю.
   -- Тогда зачем вы предложили мне купить его?
   -- У вас что-то с памятью. Я ничего вам не предлагала. Вы будете смотреть фильм или нет?
   -- Да. -- Все это начинает меня раздражать. -- Я буду смотреть фильм.
   -- Тогда зачем тратить время? -- Она приподнимает занавес.
   В зале с сильно наклонным полом ровно три человека. В переднем ряду я вижу Акико Като. Рядом с ней какой-то мужчина. Внизу, в дальнем проходе, в инвалидном кресле сидит третий человек; судя по всему, он мертв: шея резко отогнута назад, челюсть отвисла, голова болтается, к тому же он совершенно неподвижен. Проследив за его взглядом, я вижу ночное небо, нарисованное на потолке кинозала. Я крадусь вниз по центральному проходу, надеясь подобраться к парочке поближе и подслушать разговор. Из проекционной доносится громкий хлопок. Приседаю на корточки, чтобы меня не увидели. Выстрел из дробовика или неумело открытый пакет чипсов. Ни Акико Като, ни ее спутник не оборачиваются -- ползу дальше и останавливаюсь в паре рядов позади них. Свет гаснет, поднимается занавес. Идет реклама курсов вождения -- она или очень старая, или на курсы принимают только тех, кто одет и причесан под семидесятые. Саундтреком служит песня --> YMCA[Author:A] . Следующий рекламный ролик -- пластический хирург по имени Аполло Сигенобо дарит вечные улыбки всем своим клиентам. Поют о лицевой коррекции. В кинотеатре Кагосимы мне нравится смотреть анонсы "Скоро на экране" -- это избавляет от необходимости смотреть саму картину, -- но здесь их не показывают. Громовой голос объявляет о начале фильма "Пан-Оптикон" -режиссер, имя которого невозможно произнести, удостоен награды на кинофестивале в городе, которого уж точно нет на соседнем континенте. Ни титров, ни музыки. Сразу действие.
   В черно-белом городе, где царит зима, сквозь толпу едет автобус. Пассажир, мужчина средних лет, смотрит в окно. Деловито падающий снег, разносчики газет -- действие происходит в военное время, -- полицейские, избивающие чернокожего торговца, голодные лица в пустых магазинах, обгоревший остов моста. Выходя, мужчина спрашивает у водителя дорогу -- и получает в ответ кивок в сторону громадной стены, заслоняющей небо. Мужчина идет вдоль стены, пытаясь найти дверь. Вокруг воронки от бомб, сломанные предметы, одичавшие собаки. Развалины круглого здания, где заросший волосами душевнобольной разговаривает с костром. Наконец мужчина находит деревянную дверь, поднимается на крыльцо и стучит. Ответа нет. Он видит консервную банку, висящую на куске провода, торчащего из каменной кладки, и произносит в нее:
   -- Здесь кто-нибудь есть?
   Внизу субтитры на японском, сам же язык состоит из шипения, хлюпанья и треска.
   -- Я доктор Полонски, начальник тюрьмы Бентам ждет меня.
   Он прикладывает консервную банку к уху и слышит гул. Дверь открывается, за ней продуваемый ветром двор перед каким-то зданием. Доктор спускается вниз по ступенькам. Ветер доносит странное пение.
   -- Тоудлинг к вашим услугам, доктор. -- Человечек очень маленького роста буквально вырастает у него из-под ног, и доктор отпрыгивает. -- Сюда, пожалуйста.
   Под ногами скрипит снег. Атмосфера ирреальности сгущается, отступает, снова сгущается. У Тоудлинга на ремне позвякивают ключи. Лабиринт тюремных коридоров; надзиратели играют в карты.
   -- Вот мы и пришли, -- каркает Тоудлинг. Доктор холодно кивает, стучит и входит в грязный кабинет.
   -- Доктор! -- Начальник тюрьмы на вид полная развалина и к тому же пьян. -- Присаживайтесь, прошу вас.
   -- Спасибо.
   Доктор Полонски ступает осторожно -- половицы не только голые, половина из них просто отсутствует. Доктор садится на стул, который размером больше подошел бы школьнику. Начальник тюрьмы фотографирует земляной орех, плавающий в высоком стакане с жидкостью.
   -- Я пишу трактат, посвященный поведению закусок в бренди с содовой, -объясняет начальник тюрьмы.
   -- Вот как?
   Начальник тюрьмы сверяется с секундомером.
   -- Что будете пить, док?
   -- Спасибо. На работе не пью.
   Начальник тюрьмы выливает последнюю каплю из бутылки бренди в рюмку для яйца и избавляется от бутылки, бросая ее в дыру между половицами. Отдаленный вскрик и звон.
   -- Чин-чин! -- Начальник тюрьмы стучит по своей рюмке. -- Дорогой доктор, если позволите, я буду резать крякву матку. То есть я хотел сказать, правду. Наш доктор Кениг умер от чахотки перед Рождеством, и из-за войны на Востоке или нет, но нам еще не прислали никого взамен. Тюрьмы во время войны не являются вопросом первостепенной важности, в них сажают только политических. А у нас были такие планы. Тюрьма будущего, как в --> Утопии[Author:A] , где мы бы повышали умственные способности заключенных, чтобы освободить их воображение, а стало быть, и их самих. Чтобы...
   -- Мистер Бентам, -- прерывает его д-р Полонски. -- Правда...?
   -- Правда в том, -- начальник тюрьмы подается вперед, -- что у нас трудности с Вурменом.
   Полонски ерзает на крошечном стульчике, боясь последовать за бутылкой:
   -- Вурмен -- ваш заключенный?
   -- Именно так, доктор. Вурмен -- заключенный, который утверждает, что он Бог.
   -- Бог.
   -- Каждому свое, как я говорю, но он так убедителен, что теперь все население тюрьмы разделяет его иллюзию. Мы изолировали его, но что толку? Слышали пение? Это псалом Вурмена. Я боюсь беспорядков, доктор. Бунта.
   -- Я понимаю, вы в трудном положении, но как...
   -- Я прошу вас обследовать Вурмена. Выяснить, симулирует он сумасшествие или у него действительно съехала крыша. Если вы решите, что он клинически ненормален, я отошлю его в сумасшедший дом, и мы разойдемся по домам пить чай с волшебным печеньем.
   -- За какое преступление осудили Вурмена? Начальник Бентам пожимает плечами.
   -- Все папки с личными делами пошли на топливо еще прошлой зимой.
   -- Как же вы определяете, когда освобождать заключенных?
   Начальник тюрьмы в недоумении.
   -- "Освобождать"? "Заключенных"?
   Акико Като оглядывается. Я ныряю вниз -- надеюсь, успел. В конце ряда в лужице серебристого света, отбрасываемого экраном, встает на задние лапки крыса и смотрит на меня, собираясь залезть за обивку стены.
   -- Надеюсь, -- вполголоса говорит спутник Акико Като, -- что это действительно срочно.
   -- Вчера в Токио появилось привидение.
   -- Вы вызвали меня из министерства обороны, чтобы рассказать историю о привидениях?
   -- Это привидение -- ваш сын, конгрессмен. Мой отец ошеломлен не меньше, чем я. Акико Като встряхивает волосами.
   -- Уверяю вас, он -- очень живое привидение. Он в Токио и ищет вас.
   Очень долго мой отец ничего не говорит.
   -- Он хочет денег?
   -- Крови. -- Я выжидаю, в то время как Акико Като нарезает веревки для подвесного жертвенника. -- Я не могу скрывать. Я должна сказать. Ваш сын -наркоман, он заявил, что убьет вас за то, что вы украли у него детство. За свою жизнь мне приходилось встречать много испорченных молодых людей; боюсь, ваш сын -- просто слюнявый психопат. И ему нужны не только вы. Он сказал, что сначала разрушит вашу семью, чтобы наказать вас за то, что случилось с его сестрой.
   В камере Вурмена полно всякой мерзости.
   -- Итак, мистер Вурмен... -- Доктор Полонски перешагивает через фекалии с роем мух над ними. -- Давно вы считаете, что являетесь богом?
   На Вурмена надета смирительная рубашка.
   -- Позвольте задать вам тот же вопрос.
   -- Я не считаю себя богом.
   Под его ботинком что-то хрустит.
   -- Вы считаете себя психиатром.
   -- Верно. Я являюсь психиатром с тех пор, как окончил медицинский колледж -- с наградами первой степени -- и начал практиковать.
   Доктор поднимает ногу -- к подошве прилип дергающийся в конвульсиях таракан. Доктор соскребает его о выпавший кусок каменной кладки.
   Вурмен кивает:
   -- Я тоже являюсь Богом с тех пор, как начал практиковать в своей области.
   -- Понятно. -- Доктор отрывается от своих записей. -- Из чего же состоит ваша деятельность?
   -- В основном из текущего ремонта. Вселенной.
   -- Так это вы создали вселенную?
   -- Именно. Девять дней назад. Полонски взвешивает это утверждение.
   -- Однако значительное количество данных указывает на то, что вселенная несколько старше.
   -- Знаю. Эти данные тоже создал я. Доктор сидит на откидной койке напротив.
   -- Мне сорок пять лет, мистер Вурмен. Как вы объясните мои воспоминания о прошлой весне или о детстве?
   -- Я создал ваши воспоминания вместе с вами.
   -- Значит, все в этой вселенной -- лишь плод вашего воображения?
   -- Совершенно верно. Вы, эта тюрьма, крыжовник, туманность Конская Голова.
   Полонский заканчивает писать предложение.
   -- Вероятно, было ужасно много работы.
   -- Больше, чем ваш хилый гиппокамп -- не в обиду вам будь сказано -может представить. Приходится думать над каждым атомом, иначе -- бах! -- все пойдет псу под хвост. "Солипсист" пишется с одним "л", доктор.
   Полонский хмурится и перекладывает свой блокнот. Вурмен вздыхает.
   -- Я знаю, что вы скептик, доктор. Я вас таким создал. Могу я предложить объективный эксперимент, чтобы подтвердить свои притязания?
   -- Что вы имеете в виду?
   -- Бельгию.
   -- Бельгию?
   -- Спорим, даже бельгийцы не заметят ее отсутствия?
   Мой отец не отвечает. Он сидит, склонив голову. У него очень густые волосы -- можно не бояться, что к старости я облысею. События разворачиваются таинственным, захватывающим и непредсказуемым образом. Я могу в любой момент заявить о своем присутствии и выставить Акико Като лживой гадиной, но я хочу еще ненадолго сохранить преимущество, чтобы получше вооружиться перед предстоящей схваткой. У Акико Като звонит мобильный. Она достает его из сумочки, бросает:
   -- Перезвоню позже, я занята, -- и кладет назад.
   -- Конгрессмен, выборы через четыре недели. Ваше лицо будет расклеено по всему Токио. Вы будете каждый день выступать по телевизору. Сейчас не время что-то скрывать.
   -- Если бы я мог встретиться со своим сыном...
   -- Если он узнает, кто вы, вы обречены.
   -- У каждого есть хоть капля благоразумия.
   -- На нем столько же преступлений -- тяжкие телесные повреждения, кража со взломом, наркотики, -- сколько меховых вещей в шкафу у вашей жены. У него крайне тяжелая стадия кокаиновой зависимости. Представьте, что сделает оппозиция. "Незаконнорожденный сын министра стал преступником и клянется убить его!"
   Мой отец вздыхает в мерцающей темноте.
   -- Что вы предлагаете?
   -- Ликвидировать эту проблему, пока она не стала причиной вашей политической смерти.
   Мой отец чуть поворачивается к ней.
   -- Разумеется, вы не имеете в виду насильственные меры?
   Акико Като осторожно подбирает слова.
   -- Я предвидела, что такой день настанет. Все подготовлено. В этом городе несчастные случаи не редкость, а я знаю людей, которые знают людей, которые могут помочь несчастным случаям происходить своевременно.
   Жду, что ответит мой отец.
   Чета Полонски живет в квартире на четвертом этаже старинного дома с двориком и воротами. Они уже несколько месяцев не ели и не высыпались как следует. В полумраке подрагивает слабый огонек камина. За окном с грохотом проходит танковая колонна. Миссис Полонски режет тупым ножом черствый хлеб и наливает в тарелки пустой суп.
   -- Тебя тревожит этот заключенный, Бурмен?
   -- Вурмен. Да, тревожит.
   -- Несправедливо заставлять тебя выполнять работу судьи.
   -- Неважно. В этом городе тюрьма мало чем отличается от сумасшедшего дома.
   Ложкой он вылавливает из супа хвостик морковки.
   -- Тогда в чем же дело?
   -- Раб он или хозяин своего воображения? Он поклялся, что к пяти вечера Бельгия исчезнет с лица земли.
   -- Бельгия -- это другой заключенный? Полонский жует.
   -- Бельгия.
   -- Новый сорт сыра?
   -- Бельгия. Страна. Между Францией и Голландией. Бельгия.
   Миссис Полонски недоверчиво качает головой. Ее муж улыбается, чтобы скрыть раздражение.
   -- Бель-ги-я.
   -- Ты шутишь, дорогой?
   -- Ты же знаешь, я никогда не шучу, когда говорю о своих пациентах.
   -- "Бельгия". Может, какое-нибудь графство или деревня в Люксембурге?
   -- Принеси атлас!
   Доктор открывает карту Европы и каменеет лицом. Между Францией и Голландией находится нечто под названием Валлонская лагуна. Как громом пораженный, Полонски вглядывается в карту.
   -- Не может быть. Не может быть. Не может быть.
   -- Я отказываюсь верить, -- настаивает мой отец, -- что мой сын способен на убийство. Возможно, разговаривая с вами, он потерял самообладание, и вы по-своему перетолковали его слова. Все это -- ваше воображение.
   -- Я адвокат, -- отвечает Акико Като, -- мне платят не за воображение.
   -- Если бы я мог встретиться со своим сыном и объяснить ему...
   -- Сколько раз вам повторять, министр? Он убьет вас.
   -- Так я должен санкционировать его смерть?
   -- Вы любите свою настоящую семью?
   -- Что за вопрос?
   -- Тогда вам должны быть очевидны шаги, которые нужно предпринять для ее защиты.
   Мой отец качает головой.
   -- Это форменное безумие! -- Он проводит рукой по волосам. -- Могу я спросить вас прямо?
   -- Вы хозяин, -- отвечает Акико Като хозяйским тоном.
   -- Является ли наш договор о сохранении секретности серьезной статьей в ваших доходах?
   Чувство оскорбленного достоинства придает голосу Акико Като стальную твердость:
   -- Я возмущена подобным предположением.
   -- Вы должны признать...
   -- Я так возмущена подобным предположением, что удваиваю цену молчания.
   Мой отец почти кричит:
   -- Не забывайте, кто я, госпожа Като!
   -- Я помню, кто вы, министр. Вы человек, который может потерять свою власть.
   Время пришло. Я поднимаюсь во весь рост в двух рядах от своего отца и этой гадюки, которая им манипулирует.
   -- Извините.
   Они оборачиваются -- виновато, удивленно, встревоженно.
   -- В чем дело? -- шипит Акико Като.
   Я перевожу взгляд с нее на своего отца и обратно. Никто из них меня не узнает.
   -- Какого черта? Я сглатываю.
   -- Это просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эидзи Миякэ. Да, тот самый Эидзи Миякэ. Правда. Прошло много лет...
   За окном камеры Вурмена клыками свешиваются сосульки. Веки Вурмена очень, очень медленно поднимаются. В небе гудят бомбардировщики.
   -- Доброе утро, доктор. Фигурирует ли Бельгия в ваших сегодняшних заметках?
   Надзиратель с электрическим стрекалом в руке захлопывает дверь. Полонски притворяется, что не слышит. Под глазами у него темные круги.
   -- Плохо спали, доктор?
   Полонский с отработанным спокойствием открывает сумку.
   -- Грешные мысли! -- Вурмен облизывает губы. -- Ведь ваше медицинское заключение, доктор, таково, что я не сумасшедший, не симулянт, а дьявол? Что, будете изгонять дьявола?
   -- Вы полагаете, поможет? Вурмен пожимает плечами.
   -- Демоны -- это всего лишь люди с демоническим воображением.
   Доктор садится. Скрипит стул.
   -- Предположим, вы действительно обладаете... властью...
   Вурмен улыбается:
   -- Говорите, доктор, говорите.
   -- Почему же тогда Бог в этой тюрьме, в смирительной рубашке?
   Вурмен сыто зевает.
   -- А вы бы что делали, если бы были Богом? Проводили бы свои дни, играя в гольф на Гавайях? Думаю, что нет. Гольф -- это так скучно, если знаешь, что наверняка попадешь во все лунки. Существование тянется так... несущественно.
   Полонский уже не делает заметок.
   -- Так как же вы проводите время?
   -- Я ищу развлечение в вас. Возьмите, например, эту войну. Дешевый фарс.
   -- Я не религиозен, м-р Вурмен...
   -- Поэтому я вас и выбрал.
   -- ...но что же это за Бог, которому война кажется развлечением?
   -- Бог, которому скучно. Да. Людям дано достаточно воображения, так что придумайте что-нибудь новенькое, чтобы меня развлечь.
   -- А вы будете наблюдать из своей роскошной камеры?
   С улицы доносится треск орудийных залпов.
   -- Роскошь, нищета -- какая разница, если ты бессмертен? Мне вообще нравятся тюрьмы. Для меня они как шахты, где добывают иронию. К тому же заключенные более забавны, чем сытые прихожане. Вы тоже меня развлекаете, добрый доктор. Вам велели признать меня либо мошенником, либо сумасшедшим, а вы в конце концов признали мое божественное могущество.
   -- Это не доказано.
   -- Верно, доктор --> Дихард[Author:A] , верно. Но не бойтесь, у меня хорошие новости. Мы с вами поменяемся местами. Вы будете жонглировать временем, силой земного притяжения, движением волн и частиц. Вы сможете просеивать сквозь сито мусор человеческих стремлений, отыскивая крупинки незаурядности. Вы будете смотреть, как во имя ваше подстреливают воробьев и грабят континенты. Вот. А я приложу все усилия, чтобы заставить вашу жену улыбаться, и еще я хочу отведать бренди начальника тюрьмы.
   -- Вы больной человек, м-р Вурмен. Этот трюк с Бельгией ставит меня в тупик, но...
   Доктор Полонски застывает на месте. Вурмен насвистывает национальный французский гимн.
   Смена кадра.
   -- Время вышло, -- говорит доктор. -- Мне пора.
   -- Что... -- У заключенного перехватывает горло. Доктор разминает вновь обретенные мускулы.
   -- Что вы со мной сделали?-- пронзительно кричит заключенный.
   -- Если вы не умеете разговаривать, как разумный взрослый человек, я закончу нашу беседу.
   -- Верните меня обратно, чудовище!
   -- Скоро научитесь. -- Доктор защелкивает свою сумку. -- Следите за Балканами. Горячая точка.
   Заключенный вопит:
   -- Охрана! Охрана!
   Дверь со скрипом отворяется, и доктор сокрушенно качает головой. К бьющемуся в истерике узнику приближаются надзиратели с жужжащими электрическими стрекалами.
   -- Арестуйте этого самозванца! Я настоящий доктор Полонски! Это посланник ада, вчера он заставил Бельгию исчезнуть с лица земли!
   Заключенный визжит и корчится -- охранники пропускают через его тело пять тысяч вольт.
   -- Прекратите этот кошмар! Он хочет трахнуть мою жену!
   Он стучит закованными в кандалы ногами. Тук. Тук. Тук.
   р
   Лучше бы я не трогал свои угри -- лицо напоминает жертву нападения летучего краба. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь. Это Лао-Цзы.
   -- Вы не торопитесь, Капитан.
   Я извиняюсь и решаю, что час штурмовать "Пан-Оптикон" почти настал. Вот только выкурю последнюю. Я смотрю, как рабочие устанавливают гигантский телеэкран на стену соседнего с "Пан-Оптиконом" здания. Официантка с прекрасной шеей закончила смену -- на часах без шести минут три -- и сняла униформу. Теперь на ней пурпурный свитер и белые джинсы. Смотрится она просто круто. Вдова на прощанье выговаривает ей у автомата с сигаретами, но тут Ослица взывает о помощи -- Вдова бросает мою официантку, оборвав себя на полуслове, и отправляется принимать заказы у внезапно нахлынувшей толпы посетителей. Девушка с прекрасной шеей беспокойно поглядывает на часы, чувствует, что ее мобильный завибрировал, и отвечает на звонок, повернувшись в мою сторону и прикрыв рот ладонью, чтобы никто не слышал. Ее лицо светлеет, и я чувствую укол ревности. Еще не осознав этого, я выбираю сигареты в автомате рядом с ней. Подслушивать нехорошо, но кто обвинит меня, если я просто случайно услышу, что она говорит?
   -- Да, да. Позовите Нао, пожалуйста.
   Наоки -- парень или Наоко -- девушка?
   -- Я немного опоздаю, так что начинайте без меня. Начинайте что?
   -- Фантастический дождь, да? -- Она делает движения свободной рукой, как будто играет на пианино. -- Да, я помню, как добраться.
   Куда?
   -- Комната 162. Я знаю, что осталось две недели.
   До чего? Тут она смотрит на меня и видит, что я смотрю на нее. Вспоминаю, что должен выбирать сигареты, и начинаю изучать ассортимент. На рекламной картинке женщина, напоминающая юриста, курит "Салем".
   -- У тебя разыгралось воображение. Увидимся через двадцать минут. Пока.
   Она кладет телефон в карман и покашливает, прочищая горло.
   -- Вы все успели услышать, или повторить то, что вы пропустили?
   О ужас -- она обращается ко мне. Я вспыхиваю так жарко, что почти дымлюсь. Смотрю на нее снизу -- потому что стою, согнувшись, чтобы забрать из автомата свой "Салем". Девушка не так уж и рассердилась, но напором может поспорить с буровой установкой. Подбираю слова, чтобы растопить лед ее презрения и сохранить лицо.
   -- Э-э... -- Это все, что мне приходит в голову. Ее взгляд безжалостен.