Митчелл Дэвид. Сон No 9

   -- Э-э?-- повторяет она.
   Я с трудом сглатываю и трогаю рукой шершавые листья растения в кадке.
   -- Я все думал, -- говорю я, запинаясь. -- Являются ли эти растения, э-э, искусственными. Являются. По-моему.
   Ее взгляд подобен смертоносному лучу.
   -- Некоторые -- настоящие. Некоторые -- подделка. Некоторые -- просто дерьмо.
   Вдова возвращается, чтобы закончить прерванную речь. Я, как таракан, отползаю к своему кофе. Хочется выбежать на улицу и попасть под самосвал, а еще выкурить сигарету, чтобы успокоиться, прежде чем идти узнавать у адвоката своего отца имя и адрес его клиента. Похлопывая себя по заднице, возвращается Лао-Цзы.
   -- Ешь больше, ери больше, мечтай меньше, живи дольше. Эй, Капитан, не найдется сигаретки?
   Зажигаю одной спичкой две штуки. Девушка с прекрасной шеей наконец выбралась из кафе "Юпитер". Грациозной походкой она переходит на другую сторону залитой лужами авеню Омекайдо. Надо быть честным. Солжешь один раз, и доверия к тебе уже не будет. Забудь о ней. Не твоего поля ягода. Она -музыкантша, учится в Токийском университете. У нее есть друг -- дирижер по имени Наоки. Я -- безработный и окончил среднюю школу только потому, что учителя прониклись сочувствием к моему бедственному положению. Она из хорошей семьи, спит в комнате с настоящими картинами, писанными маслом, и энциклопедиями на компакт-дисках. Ее отец, кинорежиссер, позволяет Наоки ночевать у них в доме, принимая в расчет его деньги, талант и безукоризненные зубы. У меня нет семьи, сплю я в капсуле размером с упаковочный ящик в --> Кита Сендзю[Author:A] вместе со своей гитарой, зубы у меня не шатаются, но и ровными их не назовешь.
   -- Прелестное создание, -- вздыхает Лао-Цзы. -- Мне бы ваши годы, Капитан...
   Я чудом избежал смерти под колесами "скорой помощи", несущейся по улице Кита, -- другой бы тут же вышел из игры и отправился прямиком на вокзал Синдзюку. Сам себе удивляюсь. Немногочисленные светофоры, что есть на Якусиме, стоят там просто для красоты, здесь же светофоры -- жизнь и смерть. Когда я вчера вышел из автобуса, то заметил, что воздух в Токио пахнет, как изнанка карманов. Сегодня уже не замечаю. Наверное, я тоже стал пахнуть, как изнанка кармана. Поднимаюсь по ступеням "Пан-Оптикона". За последние семь лет я так часто представлял себе этот момент, что сейчас не могу поверить в то, что он настал. Но он настал. Вращающаяся дверь медленно вращается. От охлажденного воздуха волоски у меня на руках встают дыбом -- зимой при такой температуре включают отопление. Мраморный пол цвета выбеленной кости. Пальмы в бронзовых кадках. По отполированному полу идет на костылях одноногий мужчина. Скрип резины, клацанье металла. Мои кроссовки вдруг издают глупый крякающий звук. Девять человек, пришедшие на собеседование, ожидают в одинаковых кожаных креслах. Все они моего возраста и выглядят, как клоны одного существа. Клоны трутня. "Что за глупое кряканье?" -- дружно думают они. Подхожу к лифтам и начинаю разглядывать указатели в поисках таблички "Осуги и Босуги. Юридическая фирма". Сосредоточься на награде. Возможно, уже сегодня к вечеру будешь звонить в дверь своего отца.
   -- Куда это ты, малыш? Оборачиваюсь.
   Из-за стойки на меня сердито смотрит охранник. Восемнадцать глаз, принадлежащих клонированным трутням, устремляются в мою сторону.
   -- Тебя не научили читать? -- Он стучит костяшками пальцев по табличке с надписью "ПОСЕТИТЕЛИ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ О СЕБЕ У СТОЙКИ ОХРАНЫ".
   Сконфуженно кивнув, возвращаюсь назад. Он скрещивает руки на груди. -Ну?
   -- У меня дело в "Осуги и Босуги", юридической фирме.
   На его фуражке вышито: "ПАН-ОПТИКОН. СЛУЖБА ОХРАНЫ".
   -- Высоко летаешь. А с кем именно у тебя назначена встреча?
   -- Назначена встреча?
   -- Назначена встреча. Как в слове "встреча". Восемнадцать клонированных ноздрей чувствуют,
   как в воздухе потянуло унижением.
   -- Я надеялся, э-э, переговорить с госпожой Акико Като.
   -- И госпожа Като в курсе, какая честь ее ожидает?
   -- Не совсем, потому что...
   -- Значит, встреча тебе не назначена.
   -- Послушайте...
   -- Нет, это ты послушай. Здесь тебе не супермаркет. Это частное здание, где ведутся дела щекотливого свойства. Ты не можешь вот так запросто влететь сюда. В эти лифты не заходит никто, кроме сотрудников компаний, расположенных в здании, или тех, кому назначена встреча, или тех, у кого есть другая веская причина здесь находиться. Понятно?
   Восемнадцать ушей вслушиваются в мой дикий акцент.
   -- Тогда могу ли я назначить встречу через вас? Ошибка. Охранник распаляется еще больше, к тому же один из клонов своим хихиканьем подливает масла в огонь.
   -- Ты не расслышал. Я -- охранник. Я не администратор. Мне платят за то, чтобы я держал пустозвонов, торговцев и прочий сброд подальше отсюда. То есть не пускал бы внутрь.
   Экстренные меры по борьбе со стихией.
   -- Я не хотел обидеть вас, я просто... Слишком поздно для борьбы со стихией.
   -- Слушай, малыш, -- охранник, сняв очки, протирает стекла, -- по акценту видно, что ты не отсюда, так слушай, я объясню тебе, как мы работаем здесь, в Токио. Ты уберешься, пока я окончательно не разозлился. Назначишь встречу через госпожу Дейт. Придешь в назначенный день, за пять минут до назначенного времени. Подойдешь ко мне и назовешь свое имя. Я получу подтверждение того, что тебя ожидают, у администратора "Осуги и Босуги". Тогда, и только тогда, я разрешу тебе войти в один из этих лифтов. Ты понял?
   Я делаю глубокий вдох.
   Охранник с шумом раскрывает газету.
   Вместе с испариной после дождя на Токио снова проступает копоть. Набравший силу зной выпаривает лужи. Уличный музыкант поет так фальшиво, что прохожие просто обязаны отнять у него мелочь и разбить его гитару о его же голову. Я иду к станции метро Синдзюку. Толпы людей сбиваются с шага, оглушенные зноем. Отцовская дверь затерялась в неизвестном квадрате моего токийского путеводителя. Меня сводит с ума крошечный кусочек серы, который застрял у меня в ухе так глубоко, что я не могу его выковырять. Ненавижу этот город. Я прохожу мимо зала для --> кэндо[Author:A] -- из-за оконной сетки вырывается зубодробительный лязг рассекающих кости бамбуковых мечей. На тротуаре стоит пара ботинок -- как будто их обладатель неожиданно превратился в пар и его сдуло ветром. Меня терзают разочарование и усталое чувство вины. Я нарушил своего рода неписаный договор. С кем?
   Автобусы и грузовики закупоривают транспортные артерии, пешеходы просачиваются сквозь щели. Когда-то я увлекался динозаврами -- согласно одной теории, они вымерли оттого, что захлебнулись в собственном навозе. Когда в Токио пытаешься добраться из пункта "А" в пункт "Б", эта теория уже не кажется нелепой. Ненавижу рекламные плакаты на стенах, капсулы, тоннели, водопроводную воду, подводные лодки, воздух, надписи "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН" на каждом углу и "ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА" над каждой дверью. Хочу превратиться в ядерную боеголовку и стереть этот погрязший в навозе город с лица земли.
   Два
   р
   БЮРО НАХОДОК
   р
   Непростое это дело -- отпилить голову --> богу грома[Author:A] ржавой ножовкой, если тебе одиннадцать лет. Ножовка постоянно застревает. Меняю положение и чуть не скатываюсь с его плеч. Если упасть с такой высоты на спину, сломаешь позвоночник. Снаружи в багряных сумерках распевает черный дрозд. Я обхватываю мускулистый торс бога ногами, так же, как когда дядя Асфальт катает меня на закорках, и медленно вожу лезвием по его горлу. Еще, еще, еще. Дерево прочно, как камень, но постепенно зазубрина превращается в длинную щель, а щель -- в глубокую прорезь. Глаза заливает пот. Чем быстрее, тем лучше. Сделать это нужно, но попадаться вовсе не обязательно. За такое сажают в тюрьму, это точно. Лезвие соскальзывает -- прямо по большому пальцу. Вытираю глаза футболкой и жду. Вот и боль, нарастает толчок за толчком. Лоскуток кожи розовеет, краснеет; выступает кровь. Слизываю ее -во рту остается привкус десяти-иеновой монеты. Справедливая цена. Как будто я расплачиваюсь с богом грома за то, что он сделал с Андзу. Продолжаю пилить. Мне не видно его лица, но когда я перерезаю ему горло, нас обоих сотрясает дрожь.
   р
   Субботе, второму сентября, уже исполнился час от роду. С моей засады в кафе "Юпитер" прошла неделя. Движение по главной магистрали Кита Сендзю схлынуло. В расселине между жилыми домами напротив висит токийская луна. Цинковая, индустриально-футуристическая, со следами колес. В моей капсуле душно, как внутри боксерской перчатки. Вентилятор размешивает зной. Я не собираюсь общаться с ней. Ни за что. Что она о себе возомнила, после стольких лет? Через дорогу -- пункт фотопроявки с двумя циферблатами "Фудзифильм" -- левый показывает реальное время, а правый -- время, когда будут готовы фотографии -- на сорок пять минут вперед. Моя куцая занавесочка в пол-окна -- просто отстой. Гнутся радиомачты, гудят провода. Интересно, бессонница у меня из-за этого здания? Синдром высотной качки, как говорит дядя Банк. Подо мной "Падающая звезда" спряталась за ставнями и ждет, когда кончится ночь. За прошлую неделю я выучил ее распорядок: без десяти двенадцать Бунтаро затаскивает внутрь складной рекламный щит и выносит мусор; без пяти двенадцать выключается телевизор, и он моет свою чашку с тарелкой; тут же может примчаться клиент -- вернуть кассету; ровно в полночь Бунтаро открывает кассу и подсчитывает выручку. Через три минуты ставни опускаются, он пинками выводит свой --> скутер[Author:A] из спячки, и только его и видели. Таракан пытается выбраться из клеевой ловушки. От новой работы у меня болят мышцы. Кошачью миску, наверное, надо выбросить. Я уже все знаю, и нечего ее держать. И лишнее молоко, и две банки высококачественного кошачьего корма. Если добавить его в суп или еще куда-нибудь, будет съедобно? Интересно, Кошка умерла сразу или долго лежала на обочине, думая о смерти? Может, какой-нибудь прохожий огрел ее лопатой по голове, чтобы не мучилась? Кошки кажутся слишком внепространственными созданиями, чтобы попадать под машины, но это случается сплошь и рядом. Сплошь и рядом. Думать, что я смогу держать ее у себя, было бредом с самого начала. Моя бабушка терпеть не может кошек. Жители Якусимы держат цепных собак для охраны. Кошки же гуляют сами по себе. Я ничего не знаю о кошачьих туалетах, не знаю, когда нужно пускать кошек в дом, когда выпускать на улицу, какие им нужны прививки. И вот что с ней случилось, стоило ей раз переночевать у меня: проклятие Миякэ вступило в силу. Андзу лазила по деревьям, как кошка. Как молодая пума.
   р
   -- Ты лезешь очень, очень медленно!
   Я кричу в ответ сквозь ранний туман и шелестящую над головой листву:
   -- Я зацепился!
   -- Ты просто боишься!
   -- Вовсе нет!
   Когда Андзу знает, что права, она смеется заливистым, как звуки цитры, смехом. Лесное дно далеко внизу. Я боюсь треска прогнивших насквозь веток. Андзу ничего не боится, потому что я беру ее долю страха на себя. Она бегло читает дорогу вверх к макушкам деревьев. Пальцами рук цепляется за шершавую кору, пальцами ног -- за гладкую. На прошлой неделе нам исполнилось только одиннадцать лет, но Андзу уже может лазить по канату в спортзале быстрее любого мальчишки из нашего класса, а еще -- если захочет -- умножать дроби, читать тексты из программы второго класса и слово в слово пересказывать почти все приключения Зэкса Омеги. Пшеничка говорит, это потому, что, когда мы были в материнской утробе, она заграбастала себе большую часть мозговых клеток. Наконец мне удается отцепить футболку, и я лезу за своей сестрой -со скоростью трехпалого ленивца, страдающего от головокружения. Проходит несколько минут, прежде чем я настигаю ее на самой верхней ветке. Меднокожую, гибкую, как ивовый прут, покрытую клочьями мха, исцарапанную, в грубых саржевых брюках, с растрепанным конским хвостом на затылке. О кроны деревьев разбиваются волны весеннего морского ветра.
   -- Добро пожаловать на мое дерево, -- говорит она.
   -- Неплохо, -- признаю я, но это больше, чем "неплохо".
   Я никогда еще не залезал так высоко. Чтобы забраться сюда, мы вскарабкались на самую вершину крутого склона. Вид поражает воображение. Серые, как крепостные стены, лица гор; зеленая река вьется змейкой в ущелье; висячий мост; мешанина из крыш и электрических проводов; порт; склады бревен; школьное футбольное поле; карьер, где добывают гравий; чайные плантации дядюшки Апельсина; наш тайный пляж со скалой, выступающей в море; волны, бьющиеся на отмели вокруг камня-кита; длинный берег острова --> Танегасимы[Author:A] , откуда запускают спутники; похожие на металлофон облака, как конверт для неба, который море скрепляет своей печатью. Потерпев неудачу в качестве главного древолаза, я назначаю себя главным картографом.
   -- Кагосима вон там... -- Я боюсь отпустить ветку и указать рукой, поэтому только киваю в нужную сторону.
   Андзу, прищурившись, смотрит в глубь острова.
   -- Кажется, я вижу, как Пшеничка проветривает футоны.
   Я бабушку не вижу, но понимаю: Андзу хочется, чтобы я спросил "Где?", и потому не издаю ни звука. Над внутренней частью острова вздымаются горы. Мияноура вершиной упирается в небо. Там, в дождливом сумраке, живут горные племена -- они отрубают заблудившимся туристам головы и делают из их черепов чаши для питья. А еще там есть пруд, где живет настоящий, с перепонками между пальцев, весь покрытый чешуей каппа -- он ловит пловцов, засовывает кулак им в задницы и вытаскивает сердца, которые потом поедает. Жители Якусимы никогда не поднимаются в горы, разве что в качестве экскурсоводов-проводников. Я нащупываю что-то в кармане.
   -- Хочешь бомбочку с шампанским?
   -- Спрашиваешь!
   Андзу издает пронзительный обезьяний крик, переворачивается и повисает вниз головой прямо передо мной, хихикая над моим испугом. Потревоженные птицы улетают, хлопая крыльями. Она крепко держится ногами за ветку.
   -- Не надо! -- все, что я могу из себя выдавить. Андзу скалит зубы и машет руками, как крыльями.
   -- Андзу -- летучая мышь!
   -- Андзу! Не надо! Она раскачивается.
   -- Я буду сосссать твою кррровь!
   Заколка упала, конский хвост рассыпался, и волосы свесились вниз.
   -- Вот досада. Это была последняя.
   -- Не виси так! Перестань!
   -- Эидзи -- медуза, Эидзи -- медуза!
   Я представляю, как она падает, отлетая от одной ветки к другой.
   -- Прекрати!
   -- А вверх ногами ты еще уродливей. Я вижу твои козюли. Держи пачку крепче.
   -- Сначала перевернись обратно!
   -- Нет. Я первая родилась, и ты должен меня слушаться. Держи пачку крепче.
   Она вытаскивает леденец, снимает фантик и смотрит, как тот улетает прочь в морскую синь. Глядит на меня, кладет леденец в рот и нехотя возвращается в нормальное положение.
   -- Ты и вправду зануда.
   -- Если ты упадешь, Пшеничка меня убьет.
   -- Зануда.
   Мое сердце бьется ровнее.
   -- Что с нами происходит, когда мы умираем? -- В этом вся Андзу.
   Пока она сохраняет вертикальное положение, мне на это наплевать.
   -- Откуда я знаю?
   -- Каждый говорит свое. Пшеничка говорит, что мы попадаем в безгрешный мир и гуляем там по садам своих мечтаний. Скучииища. Господин Эндо в школе говорит, что мы превращаемся в землю. Отец Какимото говорит, что все зависит от того, какими мы были в этой жизни, -- я бы превратилась в ангела или единорога, ты -- в личинку или поганку.
   -- А ты сама как думаешь?
   -- Когда ты умираешь, тебя сжигают, верно?
   -- Верно.
   -- Значит, ты превращаешься в дым, так?
   -- Наверное.
   -- Значит, ты поднимаешься вверх. -- Андзу выпускает ветку и резко вытягивает руки, указывая на солнце. -- Выше, еще выше, и улетаешь. Я хочу летать.
   Несомый потоком теплого воздуха, вверх расслабленно скользит --> канюк[Author:A] .
   -- На самолете?
   -- Кто же хочет летать на вонючем самолете? Я сосу бомбочку с шампанским.
   -- Откуда ты знаешь, что самолеты воняют? Андзу разгрызает свою бомбочку.
   -- Самолеты должны вонять. Столько людей дышат одним и тем же воздухом. Это как в раздевалке у мальчишек в сезон дождей, но в сто раз хуже. Нет, я имею в виду летать по-настоящему.
   -- С реактивным двигателем на спине?
   -- Без всяких реактивных двигателей.
   -- У Зэкса Омеги реактивный двигатель. Андзу испускает заготовленный вздох.
   -- Без всяких штучек Зэкса Омеги.
   -- Зэкс Омега открыл в порту новое здание!
   -- И прилетел туда на реактивном рюкзаке?
   -- Нет, -- признаю я. -- Приехал на такси. Но ты слишком тяжелая, чтобы взлететь.
   -- Небесный замок --> Лапута[Author:A] летает, а он сделан из камня.
   -- Раз мне нельзя говорить про Зэкса Омегу, то и ты молчи про небесный замок Лапута.
   -- Тогда кондоры. Кондоры весят больше меня. А они летают.
   -- У кондоров есть крылья. Что-то я не вижу у тебя крыльев.
   -- Привидения летают без крыльев.
   -- Привидения мертвы.
   Андзу выковыривает из зубов осколки своей бомбочки. На нее нашло одно из тех настроений, когда я не могу даже представить, о чем она думает. Листва отбрасывает тень на мою сестру-близняшку. Одни кусочки Андзу чересчур яркие, другие -- чересчур темные, будто ее здесь и нет.
   р
   Мастурбация обычно помогает мне уснуть. Это нормально? Что-то не слышал, чтобы кто-нибудь в девятнадцать лет мучился от бессонницы. Я не военный преступник, не поэт и не ученый, я даже не страдаю от неразделенной любви. Вот от похоти -- да. Вот он я, в городе с пятью миллионами женщин, стремительно приближаюсь к расцвету своих сексуальных сил: обнаженные особы женского пола должны бы пачками приходить ко мне по почте в конвертах, а я одинок, как прокаженный. Подумаем. Кому сегодня править караваном любви? Зиззи Хикару в мокром костюме, как на рекламе пива; мать Юки Тийо в прикиде глэм-рок; официантка из кафе "Юпитер"; женщина-паук из "Зэкса Омеги и Кровавой Луны". Вернемся, пожалуй, к старой доброй Зиззи. Я шарю кругом в поисках бумажных салфеток.
   Я шарю кругом в поисках спичек, чтобы закурить посткоитальную "Майлд Севен", но в конце концов приходится воспользоваться газовой плиткой. Один Годзилла придушен, а спать хочется меньше, чем когда-либо. Сегодня Зиззи меня разочаровала. Неправильный выбор. Может, она становится для меня слишком юной? "Фудзифильм" показывает 01:49. Что теперь? Вымыться? Поиграть на гитаре? Написать ответ хотя бы на одно из двух судьбоносных писем, которые пришли ко мне на этой неделе? На какое? Выберем что попроще -- ответ Акико Като на письмо, которое я написал, не сумев с ней встретиться. Этот листок до сих пор лежит в целлофановом пакете у меня в морозилке, вместе с другим. Я положил было его на полку рядом с Андзу, но оно все время смеялось надо мной. Оно пришло... Когда же это было? Во вторник. Отдавая его мне, Бунтаро прочитал надпись на конверте:
   -- "Осуги и Босуги, юридическая фирма". Бегаешь за адвокатами в юбках? Будь осторожен, парень, не то пришлепнут тебе парочку судебных постановлений к больному месту. Хочешь анекдот про адвоката? Чем отличается адвокат от сома? Знаешь? Один покрыт чешуей и ползает по дну, собирая падаль, а другой -- просто сом.
   Отвечаю, что уже слышал этот анекдот, и бросаюсь наверх в свою капсулу по лестнице, заваленной коробками из-под видеокассет. Говорю себе, что готов к отрицательному ответу -- но я не ожидал, что "нет" Акико Като прозвучит так хлестко. Я выучил это письмо наизусть. Вот самые удачные места: "Предать огласке личные сведения, касающиеся клиента, означает обмануть его доверие, чего не допустит ни один поверенный, облеченный подобной ответственностью". Приговор вполне окончательный. "Более того, я вынуждена отклонить вашу просьбу о передаче моему клиенту корреспонденции, которую, как он ясно дал мне понять, он получать не желает". Не очень много места для сомнений. Для ответа -- тоже немного. "Наконец, если начнется судебное разбирательство с целью раскрыть сведения, касающиеся личности вашего отца, содействие вашим поискам на данном этапе представляет собой очевидный конфликт интересов, и я убедительно прошу вас оставить дальнейшие попытки затронуть этот вопрос и поверить, что настоящее письмо полностью выражает нашу позицию". Прекрасно. План "А" умер, едва родившись.
   Господин Аояма, заместитель начальника вокзала Уэно, лыс, как болванка, и носит великолепные усы под Адольфа Гитлера. Сегодня вторник, мой первый рабочий день в бюро находок вокзала Уэно.
   -- У меня гораздо больше дел, чем ты думаешь, -- говорит он, не отрывая глаз от бумаг. -- Но я взял за правило проводить с каждым новичком индивидуальное собеседование.
   Между фразами повисают паузы длиной с милю.
   -- Кто я, ты знаешь. -- Скрип ручки. -- А ты... -- Он сверяется со списком. -- Эидзи Миякэ.
   Он смотрит на меня, ожидая, что я кивну. Киваю.
   -- Миякэ. -- Он произносит мое имя так, словно это название пищевой добавки. -- Раньше работал на апельсиновой плантации, -- он перебирает страницы, и я узнаю свой почерк, -- на острове, каком -- неважно, к югу от Кюсю. Сельскохозяйственные работы.
   На стене над Аоямой висят портреты его выдающихся предшественников. Я представляю, как они спорят каждое утро, кому из них восставать из мертвых и принимать бразды правления кабинетом на очередной утомительный день. В кабинете пахнет потемневшими на солнце картонными папками. Гудит компьютер. Сияют клюшки для гольфа.
   -- Кто тебя нанял? Эта женщина, Сасаки? Киваю. Раздается стук в дверь, и секретарша вносит поднос с чаем.
   -- Я беседую со стажером, госпожа Маруи! -- раздраженно шипит Аойяма. -- И это значит, что чай с десяти тридцати пяти переносится на десять сорок пять, так?
   Сбитая с толку, госпожа Маруи кланяется, извиняется и ретируется.
   -- Подойди к тому окну, Миякэ, выгляни и расскажи, что видишь.
   Выполняю.
   -- Мойщика окон, господин.
   Этот человек не воспринимает иронии.
   -- Под мойщиком окон.
   Поезда, что прибывают и отправляются в тени отеля "Терминус". Утренние пассажиры. Тележки с багажом. Толкущиеся без дела, потерявшиеся, опоздавшие, встречающие, встречаемые. Машины для мытья платформ.
   -- Вокзал Уэно.
   -- Расскажи, Миякэ, что такое вокзал Уэно? Этот вопрос ставит меня в тупик.
   -- Вокзал Уэно, -- Аояма сам отвечает на свой вопрос, -- исключительный механизм. Один из самых точных хронометров на земле. В мире. А этот недоступный ни для пожара, ни для воров кабинет -- один из его нервных центров. С этого пульта управления я могу получить доступ... практически ко всему. Вокзал Уэно -- это наша жизнь, Миякэ. Ты служишь ему, он служит тебе. Он обеспечивает твой карьерный рост. Тебе оказана честь на время стать деталью этого механизма. Я и сам начинал с должности низкой, как у тебя, но пунктуальностью, упорством, неподкупностью...
   Звонит телефон, и я перестаю для него существовать. Лицо его вспыхивает, как лампочка большой мощности, в голосе -- радостное возбуждение:
   -- О, господин! Какая честь... да... в самом деле... в самом деле... вполне. Превосходное предложение. Осмелюсь добавить... да, конечно. Безусловно... в членских взносах? Бесподобно... превосходно... могу ли я предложить... в самом деле. Перенесено на пятницу? Как это верно... мы все с огромным нетерпением ожидаем известий о том, как мы поработали. Спасибо... вполне... Могу ли я... -- Аояма вешает трубку и тупо на нее смотрит.
   Вежливо покашливаю. Аояма поднимает взгляд.
   -- На чем я остановился?
   -- Детали и неподкупность.
   -- Неподкупность. -- Но мысли его уже далеко. Он закрывает глаза и потирает переносицу. -- Твой испытательный срок -- шесть месяцев. В марте тебе представится возможность сдать экзамены для служащих Японской железной дороги. Значит, тебя наняла госпожа Сасаки. Вот уж кто не образец для подражания. Из тех, кто хочет быть и женщиной и мужчиной в одном лице. Не ушла с работы даже после замужества. Муж у нее умер -- печально, конечно, но люди умирают каждый день, это еще не повод для того, чтобы метить на мужскую должность в качестве компенсации. Итак, Миякэ. Избавься от своего акцента. Слушай дикторов --> Эн-эйч-кей[Author:A] . Вытряхни мусор из мозгов. В мое время средние школы готовили тигров. Сейчас они выпускают павлинов. Ты свободен.
   Я кланяюсь и закрываю за собой дверь, но он уже не смотрит в мою сторону. Рядом с кабинетом никого нет. Сбоку от стены стоит поднос. Сам себе удивляясь, я открываю крышку чайника и плюю в него. Должно быть, стресс.
   Бюро находок -- неплохое место для работы. Приходится носить малопривлекательную униформу сотрудника Японской железной дороги, но рабочий день заканчивается в шесть, а по линии Кита Сендзю вокзал Уэно находится всего в нескольких станциях от Умедзимы, откуда до "Падающей звезды" рукой подать. В течение шестимесячного испытательного срока я буду получать жалованье раз в неделю, что вполне меня устраивает. Мне повезло. Эту работу нашел для меня Бунтаро. Когда я в прошлую пятницу вернулся из "Пан-Оптикона", он сказал, что слышал, будто здесь может открыться вакансия: не заинтересует ли это меня? "Еще бы!" -- ответил я и не успел оглянуться, как уже проходил собеседование с госпожой Сасаки. Дама суровая и бывалая -токийский вариант моей бабушки, -- она, однако, поговорив со мной полчаса, предложила мне это место. Утром я составляю каталоги -- наклеиваю этикетки с данными о дате/времени/номере поезда на предметы, собранные кондукторами и уборщиками на конечных станциях, и укладываю их на соответствующую металлическую полку. Госпожа Сасаки заведует бюро находок и сидит в боковом кабинете, где разбирается с ценными предметами: бумажниками, платежными картами, драгоценностями -- всем, что должно регистрироваться в полиции. Суга учит меня обращаться с вещами, не имеющими особой ценности, которые хранятся в заднем помещении.
   -- Здесь не так много естественного света, да? -- говорит Суга. -- Но можно легко определить, какой сейчас месяц, по тому, что сюда попадает. С ноября по февраль -- лыжи и сноуборды. В марте -- дипломы. В июне -- завал свадебных подарков. В июле -- горы купальников. С хорошим дождичком приносит сотни зонтов. Работа не самая вдохновляющая, но все лучше, чем носиться по авторемонтной площадке или развозить пиццу, помсм.