Так называемая столовая лечебного питания на улице Грановского, откуда ответственные работники выходили с обширными свертками, перевязанными бечевкой, плюс цековские заказы позволяли ему кормить и семью, и стариков — своих и жены.
В обычных же магазинах просто ничего не было. Иногда, бывая у родителей, он видел дрянные продукты, которые, простаивая целыми днями в очередях, добывал отец — ветеран войны, и ему становилось дурно.
Во Дворце съездов руководителей партийных делегаций проводили в комнату президиума — огромный зал с накрытыми столами.
Мартынов и Шумилов подобрались к столу и накинулись на закуски. В центре стола стояла водка, грузинское вино и шампанское, но сотрудникам аппарата рекомендовалось ограничить себя «боржоми». Спиртное выставили ради иностранных гостей.
Шумилов энергично жевал и осматривал зал, постепенно заполнявшийся иностранными гостями, приглашенными на празднование годовщины Великого Октября.
Он знал почти всех, кто в эти холодные ноябрьские дни приехал в Москву, рассматривая участие в празднике как удачную возможность отдохнуть за чужой счет. Верных союзников Советский Союз по-прежнему принимал по-царски. Резиденции на Ленинских горах были полны, новая партийная гостиница на площади Димитрова тоже заполнилась под завязку.
Четыре дня подряд Шумилов, да и все остальные сотрудники трех международных отделов, ездил на правительственный аэродром во Внуково-2, как на работу, — встречал спецсамолеты с иностранными делегациями и развозил по резиденциям и гостиницам. Все другие дела были отложены. Некоторые подъезды в ЦК просто вымерли.
Пока собирались делегации, они успели закусить. Когда из особой двери появилось политбюро, Шумилов за руку оттащил Мартынова от стола.
Помощник подскочил к генеральному секретарю и что-то прошептал на ухо.
— А-а, — протянул генеральный. — Пора начинать. Прошу всех в зал.
Сделав приглашающий жест, он пропустил вперед иностранных гостей. Руководители делегаций отправились в президиум.
Шумилов с помощью сотрудника Девятого управления КГБ, который хорошо ориентировался в зале, провел и посадил своих подопечных на отведенные им места. Когда в зале появилось политбюро, все встали и устроили овацию.
— Дорогие товарищи! Уважаемые гости! — начал генеральный секретарь.
Чтение основного доклада было ему в новинку. Он ещё наслаждался этим занятием, поэтому, пробежав фразу глазами, поднимал голову и старательно выговаривал слова, глядя прямо в зал.
— Всего несколько десятилетий отделяют нас от революционных октябрьских дней. Оценивая пройденный путь, можно твердо сказать: страна идет верным путем. Увеличилось национальное богатство страны. Укрепилась обороноспособность. Повысилось благосостояние советского народа. Нерушимое единство партии и народа ещё больше окрепло!
Зал взорвался аплодисментами. Шумилов автоматически складывал ладони.
Шумилову не удалось дослушать выступление генерального секретаря. Его отыскал сотрудник «девятки» и передал просьбу секретаря ЦК Бориса Пономарева пройти в зал президиума.
В комнате президиума в креслах сидели Борис Пономарев, начальник внешней разведки Владислав Лучков и ещё какой-то неизвестный.
Лучкова Шумилов несколько раз встречал в театре. Тяга к искусству передалась начальнику разведки от его покойного шефа Андропова.
Пономарев жестом подозвал Шумилова к себе:
— Виктор Петрович, присядьте. Я посоветовался с товарищами из КГБ. Мы пришли к общему выводу, что на встрече министров стран — экспортеров нефти разумным будет участие наших наблюдателей.
Две пары глаз в очках уставились на Шумилова.
— Мы знаем, что вы едете в Бейрут по своей линии, — скрипучим голосом добавил Лучков. — Но совещание нефтяных министров не менее важно. Они приглашают дипломатов, так что наш посол пойдет обязательно, но он будет исполнять чисто протокольные функции. А там нужен сильный международник, знающий арабский язык, так что вам целесообразно пойти вместе с послом.
Билет Шумилову взяли на воскресенье — он отправлялся в Бейрут по приглашению ливанской коммунистической партии для участия во встрече представителей коммунистических партий Ближнего Востока.
Шумилов получил в управлении делами ЦК билет и командировочные, заказал машину, которая должна была отвезти его в аэропорт, отправил телеграмму в советское посольство в Бейрут, чтобы не забыли встретить.
Первый, кого Виктор Шумилов увидел в Бейруте, был его старый знакомый Ахмед Шараф, заместитель председателя ливанской коммунистической партии.
Шараф обнял его и пригласил в ожидавший их лимузин с затемненными стеклами. Шараф считался постоянным подопечным Шумилова. Если Шараф приезжал в Москву, Шумилова назначали возиться с ним: встречать, показывать, переводить и поить.
Шараф, коротко стриженный, с громоподобным басом, был похож на пивную бочку. Он действительно любил пиво, как, впрочем, и другие крепкие напитки. Благо смета, составляемая в управлении делами ЦК КПСС для гостей такого уровня, позволяла ливанскому коммунисту номер два пить и закусывать вволю.
Веселый и компанейский, Шараф нравился Шумилову тем, что совершенно не походил на советских партийных чиновников. Они дважды неплохо отдохнули вместе в санатории «Нижняя Ореанда» — причем для Шумилова это была служебная командировка.
Последний год Шумилов не видел Шарафа. Тот болел, ему вырезали почку. Ливанец почти перестал пить и поэтому, видимо, утратил интерес к поездкам в Москву. Предпочитал отдыхать в Карловых Варах в Чехословакии, пил животворную водичку и лечился за счет братского чехословацкого народа.
Больше всего на свете руководители компартий любили приезжать в Советский Союз и другие социалистические страны. У себя дома они были мелкими чиновниками, на которых никто не обращал внимания. Но стоило им пересечь границу восточного блока, как они превращались в очень важных персон, которых принимали на уровне официальных правительственных делегаций.
В Москве и в других столицах социалистических стран к ним относились как к членам политбюро, и это был самый веский аргумент в пользу строительства социализма в их странах. Они хотели так чудесно жить не два-три месяца в году, а всегда.
Лето они старались проводить в одном из санаториев Четвертого управления в Крыму или на Кавказе, а зимой приезжали ещё на месяц в Прибалтику. Заодно проходили в Москве диспансеризацию в поликлинике Четвертого управления, в случае необходимости прилетали, чтобы лечь в больницу в Кунцево, сделать там операцию.
Шумилов в глубине души презирал карманных коммунистов, хотя и понимал, что, в свою очередь, обязан им своей работой: ведь главная задача международного отдела ЦК КПСС состояла в поддержании связей с мировым коммунистическим движением.
Впрочем, командировка в Ливан имела множество преимуществ. Его поселили в гостинице, где ни за что не надо было платить. У него был открытый счет: ешь, пей и подписывай счета. Кроме того, во время перерыва между заседаниями Шумилова отвезли в недорогой магазин, и он смог выполнить все заказы, сделанные женой.
Встреча уже заканчивалась, когда Шумилова вызвали с совещания и попросили позвонить в советское посольство. Дежурный сказал, что посол просит его приехать.
В кабинете с длинным столом для заседаний, кроме самого посла, сидел широко улыбавшийся полковник Олег Червонцев, резидент советской разведки.
Шумилов помнил его по институту международных отношений. Червонцев был младше на два курса. Перед распределением Олег, который приехал в Москву из Астрахани и жил в общежитии, женился на дочери сотрудника КГБ и сам попал в это ведомство.
Приятели рассказывали Шумилову, что Червонцев был рядовым сотрудником резидентуры в Испании, когда учиться в Мадридский университет приехала внучка первого заместителя председателя КГБ. Червонцев лично занялся обслуживанием внучки. На деньги резидентуры снял ей большую квартиру, возил на своей машине, выполнял любые её просьбы, пересылал письма в Москву любимому дедушке. Вот тут-то у него служба и пошла — и звездочки на погоны, и новые должности.
Когда внучка закончила курс и вернулась домой, Червонцев получил полковничьи погоны и первую же вакантную должность резидента — в Ливане. Для Червонцева это было крупное повышение.
При сильном резиденте посол обычно чувствует себя неуютно, теряет свой вес и влияние. Но посол Вавилов был человек с именем, опытный. Он ладил с резидентом, как когда-то у себя в сочинском горкоме ладил с начальником городского отдела КГБ.
Окна в кабинете посла были наглухо закрыты металлическими жалюзи — по соображениям безопасности, даже в ясный солнечный день приходилось включать свет.
— Садись, Виктор, — сказал посол Шумилову, — попьем чаю и поедем на встречу к министрам.
— Встреча начнется через час, — добавил Червонцев. — Рад тебя видеть, Витя.
Посол Михаил Петрович Вавилов приехал в Ливан с министерской должности. Правда, министром он был недолго, не успел как следует насладиться.
Когда его на секретариате ЦК назначили министром, он сразу отправил в это темное, неуютное, высотное здание сталинской постройки своего главного помощника. Тот придирчиво осмотрел кабинет министра и комнату отдыха, велел заново покрыть пол лаком и сменить мебель. Сам отобрал дежурных секретарей. Прошелся по этажам. Велел в большой столовой для членов коллегии министерства выгородить вполне приличную комнатку, сказав, что министр должен обедать отдельно от всех.
Попасть к министру стало трудно. Секретари делали вид, что не знают никого, кроме заместителей министра. Впрочем, чиновники и не рисковали обращаться непосредственно к министру — ходили только к его заместителям. Вавилов вел себя как небожитель, случайно спустившийся на землю.
Министерство тракторного машиностроения было одним из самых маленьких в стране. Его образовали несколько лет назад в качестве благодеяния для одного из снятых членов политбюро. Пока министерство создавали, кандидат в министры умер, не вынеся горечи отставки.
Хотели было расформировать министерство, но потом генеральный секретарь вспомнил о своем старом товарище, мечтавшем о министерском кресле. Михаил Петрович Вавилов был секретарем горкома в Сочи, курортным секретарем — он умел принять у себя важных московских людей, устроить им хороший отдых. Генеральный каждый год отдыхал в Сочи и приметил старательного секретаря.
Но счастье было недолгим. Старый генеральный умер, а новый в Сочи не ездил, Вавилова не знал и на политбюро выразил недовольство вялой работой министерства.
Отношение к Вавилову мгновенно изменилось даже в аппарате министерства. Раньше все вокруг него ходили на цыпочках и смотрели ему в рот. Теперь некоторые члены коллегии и особенно секретарь парткома министерства осмеливались возражать Вавилову.
В министерстве решили, что Вавилов долго не усидит. В подобном случае инстинкт выживания толкал даже замшелого чиновника на сопротивление обреченному министру.
Через месяц после избрания нового генерального секретаря Вавилова пригласили на заседание партийного комитета министерства.
Министру полагалось быть членом парткома, но Вавилов пришел недавно и сам предложил не кооптировать его, а подождать министерской партконференции. Ему регулярно приносили приглашения на партком, но всякий раз срочные дела мешали позаседать вместе с партийными товарищами.
На сей раз в приглашении значилось: «Отчеты коммунистов-руководителей». Вавилов решил сходить.
Кабинет секретаря парткома помещался на том же этаже и немногим уступал кабинету министра. Полтора десятка мужчин в одинаковых черных костюмах и две женщины с высоченными прическами при появлении министра нерешительно встали. Секретарь парткома расцвел, одарил присутствующих улыбкой и засуетился, предлагая министру чуть ли не свое кресло.
Вавилов со всеми поздоровался за руку и, несмотря на уговоры, сел в стороне. Оказавшийся рядом с ним человек с блокнотом скромно представился:
— Гузнов из московского городского комитета.
Вавилов и ему пожал руку.
Отчитывались два начальника управлений. Один из них — бывший директор тракторного завода — рассказал о ситуации в главке, перечислил свои партийные поручения и держался вполне спокойно. Второй — Фигурнов — на коллегиях сидел незаметно, а тут заговорил бойко, уверенно, громким голосом.
Он сказал членам парткома, что, по мнению коммунистов его управления, новый министр не обеспечивает должного руководства аппаратом.
— Новая модель трактора, которую ждут от нас труженники полей, все ещё не внедрена в производство. Труженники полей и в следующую посевную кампанию останутся без тракторов. Почему же наше министерство не выполняет указания партии? Я считаю, что в этом проявились недостатки организаторской работы товарища Вавилова.
На минуту в большом кабинете, обитом светлым деревом, повисла тишина. Разгневанный Вавилов уже поднялся для того, чтобы ответить Фигурнову, как вдруг распахнулась дверь и появился запыхавшийся помощник министра.
— Михаил Петрович, вас ищет генеральный секретарь! — выпалил он. — Из приемной просили немедленно перезвонить.
Вавилов почувствовал, как взоры всех присутствовавших буквально впились в него.
Вавилов поднялся, собираясь позвонить от себя, но заметил на столе секретаря парткома телефонный аппарат цвета слоновой кости — АТС-2, вторую «вертушку». Конечно, звонить генеральному секретарю по второй «вертушке», которой пользовались номенклатурные работники среднего ранга, было как-то несолидно. Но если бы Вавилов сейчас ушел, это выглядело бы бегством.
Он подошел к столу секретаря и решительным жестом снял трубку. Не заглядывая в справочник, на память набрал четыре цифры. Ответил дежурный секретарь. Вавилов назвал себя.
— Сейчас доложу, — сказал секретарь.
Почти сейчас же в мощной мембране раздался глухой голос генерального секретаря:
— Ты как посмотришь, Михаил Петрович, если мы тебя порекомендуем послом в Ливан? Страна важная. Не возражаешь?
— Сочту за честь, — сказал Вавилов, прекрасно понимая, какое впечатление произведут его слова на членов парткома.
— Тогда выносим на политбюро, — удовлетворенно закончил генеральный. — Ты откуда говоришь-то? — спохватился он.
— Из кабинета нашего партийного секретаря. У нас партком заседает.
— Тогда извинись перед товарищами, что я ваше заседание прервал, и пожелай им успеха.
Вавилов положил трубку и повернулся к членам парткома:
— Генеральный секретарь желает нам всем успеха.
Секретарь парткома вытянулся в струнку:
— Спасибо, Михаил Петрович.
Вавилов склонился к нему и спросил:
— Ничего, если я пойду к себе?
— Конечно, конечно, Михаил Петрович! Спасибо, что нашли время зайти к нам.
Он побежал вперед, чтобы распахнуть дверь перед министром. Когда Вавилов вышел, секретарь парткома закричал на Фигурнова:
— Что это вы тут несли, товарищ Фигурнов? Партийный комитет недоволен вашим самоотчетом. Вы что думаете, товарищ Фигурнов, партийный комитет будет благодушно взирать на вашу деятельность?
Посла и Шумилова сопровождали три машины, набитые полицейскими. Не сбавляя скорости на поворотах, машины вырвались из города и через некоторое время затормозили около старинного особняка для важных встреч.
В вестибюле посла и Шумилова с самой сердечной улыбкой приветствовал аль-Халиль, который работал в Министерстве иностранных дел Ливана, а раньше был послом в Москве.
Аль-Халиль часто приезжал в посольство. Отношениями с ним дорожили, щедро угощали водкой и икрой, потому что через него можно было без проволочек получить важную информацию, которая в расколотом войной Ливане была на вес золота.
— Замечательно выглядишь, Виктор! — Аль-Халиль хлопнул Шумилова по плечу, демонстрируя окружающим свои личные отношения с высокопоставленным русским. — В Москве столько перемен, только ты не меняешься.
Остальные члены группы приехали в Бейрут накануне. Рольник и Салим притащили оружие в двух больших сумках. Дитер каждому присвоил номер и объяснил, что предстоит сделать:
— Номер один — это я. Вооружение — один автомат и один пистолет. Номер два — Салим, один автомат, две ручных гранаты. Наша с ним задача — пробиться в конференц-зал и захватить министров. Номер три — Юсеф, один пистолет и взрывчатка. Он должен последовать за нами, заложить взрывчатку и подготовить все для взрыва по моему приказу. Номер четыре — Гюнтер, один пистолет и две гранаты. Он должен загнать всех, кто находится в коридоре, в конференц-зал, предварительно проверив их на наличие оружия. Когда это будет сделано, мы вместе обыщем все помещения. Номер пять — Фриц, один автомат и две гранаты. Он помогает Гюнтеру. Номер шесть — Петра, один автомат, она прикрывает вход.
Они расположились на полу, накрытом толстым ковром, и внимательно слушали Дитера. Никто не шутил, не улыбался. Несмотря на привычную браваду Рольника, все понимали, на что идут.
— Есть вопросы? — спросил Рольник. — Нет. Тогда пошли вздремнем.
У Гюнтера не было вопросов, но была одна просьба. Он хотел, чтобы в случае тяжелого ранения, которое сделало бы его калекой, его бы немедленно застрелили. И ещё Гюнтер попросил Рольника обязательно забрать с собой раненых, даже если они будут говорить, что не перенесут дороги. Если погибать, то лучше в дороге, среди своих, чем в тюрьме.
Так и было решено. Всем кроватей не хватило. Фриц и Юсеф улеглись прямо на полу.
В субботу Гюнтер сходил ещё раз осмотреть здание, где соберутся министры, кое-что купил и вернулся. Фриц сказал ему, что операция отложена на воскресенье. Тогда он опять ушел и гулял весь день по городу.
Фриц и другие ужинали, Гюнтер есть отказался. Все стали над ним смеяться, потому что и накануне вечером он тоже не проглотил ни куска. Но это было мудрое решение, которое, как оказалось позднее, спасло ему жизнь. Гюнтер знал со времен службы в бундесвере: при ранении в живот выживает тот, чей желудок пуст.
Ровно в полночь Рольник достал бутылку виски, чтобы отметить день рождения Гюнтера. Именинник выпил две порции и ушел в свою комнату. У него было непраздничное настроение, и он хотел, чтобы его оставили в покое. Этой ночью Гюнтер чувствовал себя совершенно одиноким, ему было чертовски грустно.
В семь утра его разбудили и велели ещё раз сходить и убедиться, что на заседании присутствуют министры из Ирана и Саудовской Аравии. Гюнтер узнал, что они приехали, и побежал назад. Там вовсю шла подготовка. Все снаряжение, включая автоматы и взрывчатку, надо было тащить на себе. Это был большой груз, и выглядели они странновато со своими сумками.
У входа в особняк стоял молоденький полицейский-ливанец в парадной форме. Рольник по-английски вежливо сказал полицейскому «здравствуйте». Увидев группу иностранцев, тот решил, что это участники встречи, взял под козырек, и они беспрепятственно прошли внутрь.
Внизу у лестницы толпились люди, в которых без труда можно было признать журналистов. Рольник осведомился у них по-английски, началось ли заседание. Они ответили утвердительно. Тогда Рольник деловито расстегнул молнию на своей спортивной сумке и вытащил автомат. Это было сигналом к началу операции. Они все достали оружие и бросились вверх по лестнице.
Переступив порог здания, Гюнтер ни слова не произнес по-немецки. Он выучил несколько английских фраз и надеялся ими обойтись. Он не хотел выдавать своей национальной принадлежности, потому что рассчитывал в конце концов вернуться в Германию.
Первые выстрелы прозвучали почти сразу же — возле лифтов, где действовала Петра. Стоявшие у лифта люди не спешили подчиниться её приказу, и она, не раздумывая, нажала на спусковой крючок. Несколько человек рухнули на пол. Двое или трое из них были убиты. Точный счет в данном случае не имел для неё значения.
Гюнтер сбросил пальто и надел маску. Теперь выстрелы загремели в конференц-зале. Безоружный ливиец бросился на Рольника. Дитер выстрелил ему в плечо, а потом, разозлившись, вогнал в раненого и безоружного ливийца весь магазин.
Гюнтер занялся теми, кто стоял в фойе. Там было человек семь-восемь. Одна женщина с кем-то говорила по телефону. Мужчин он стволом пистолета отогнал в угол, а женщине приказал бросить трубку и поднять руки. Испуганные выстрелами мужчины сгрудились в углу, но с женщиной вышла незадача.
Ему никак не удавалось втолковать этой молодой смуглой даме с надменным взглядом, что сейчас не время звонить по телефону. Она не желала этого понять. Фриц, который должен был ему помочь, куда-то исчез. И ему приходилось одним глазом следить за мужчинами, а другим за говорливой дамой.
Она совершенно не испугалась нападения и продолжала себе названить кому-то по телефону. Он выстрелом из пистолета разбил стоявший перед ней аппарат. Она схватилась за другой. Гюнтер почувствовал, как в нем закипает ненависть. Еще минута, и он выстрелит в нее. И тогда он выпустил магазин по всей батарее телефонных аппаратов. Она испуганно отскочила и присоединилась к остальным.
Гюнтер потратил на неё почти минуту. За это время его самого могли преспокойно застрелить, ведь он ещё не проверил, есть ли у них оружие.
Он вспомнил свои скудные познания в английском языке и скомандовал:
— Снять пиджаки!
Пистолетом указал на противоположную стену. Один за другим они выходили вперед и снимали пиджаки. Удостоверившись, что оружия нет, он по одному запускал их в конференц-зал.
Тут Гюнтер заметил, что один из мужчин пытается улизнуть. С поднятыми руками он медленно отступал в сторону выхода. Гюнтер решил, что не станет ему мешать: пусть уходит. Заложников предостаточно.
Но в этот самый момент у входа появилась Петра Вагнер, возбужденная первой пролитой кровью. Она поступила на редкость глупо. Увидев, что человек пытается бежать, она, вместо того чтобы прицелиться с безопасного расстояния, ткнула в него автоматом и приказала вернуться в здание. Но тот не растерялся и мгновенно перешел в наступление. Он ловко схватил Петру, не давая ей выстрелить, и потащил её к выходу.
Гюнтер бросился к ним и услышал выстрелы. Петра все-таки сумела выстрелить буквально в упор. Мужчина рухнул, и Петра упала вместе с ним.
Гюнтер увидел, что тот, оказывается, был вооружен. Пиджак задрался, и стала видна наплечная кобура с матово блестевшей рукояткой пистолета. Гюнтер нагнулся и вытащил пистолет из кобуры, недоумевая, почему он не пустил оружие в ход.
Виктор Шумилин стоял с поднятыми руками и с ужасом наблюдал за происходящим. Посла Вавилова как почетного гостя сразу провели в зал заседаний, и он не знал, что с ним сделали террористы.
Шумилин и аль-Халиль задержались в фойе, и здесь их прихватили. Смельчак аль-Халиль решил бежать, чтобы вызвать подмогу…
Шумилин смотрел, как кровь растекается вокруг головы аль-Халиля. Аль-Халиль был ещё жив и страшно хрипел. Шумилина мутило, он отвернулся.
Гюнтер, теперь уже без проверки, поспешно загнал всех в конференц-зал и принялся обыскивать комнаты. К этому времени подоспел Рольник и стал ему помогать. Но вскоре они бросили это занятие, потому что комнат было много, а времени мало.
Рольник вернулся в конфренц-зал, а Гюнтер вместе с Фрицем заняли оборону у закрытых дверей. Теперь следовало подождать, пока власти не вступят с ними в переговоры, чтобы узнать, зачем они сюда явились и чего, собственно, они хотят.
Террористы контролировали все подходы к конференц-залу, и профессионалы должны были понять, что освободить заложников силой будет непросто.
Гюнтер выглянул из-за колонны и увидел четырех бравых полицейских в стальных касках с автоматами в руках. Им бы в кино играть, а не служить в элитном подразделении ливанской полиции. Они вошли в здание и озирались.
У Гюнтера было три возможности. Он мог расстрелять их из укрытия, потому что пуленепробиваемые жилеты не спасают от прямого попадания, мог забросать их ручными гранатами, а мог просто отступить.
Он предпочел отодвинуться за колонну и стал перазаряжать пистолет. В эту минуту раздались автоматные очереди. Стреляли полицейские. Зачем они это делали, было непонятно. Прорваться к заложникам они не могли: без ручных гранат здесь нечего было делать. А бросать гранаты им не разрешалось — можно задеть заложников.
Но стрелять им тоже не следовало. Автоматные пули летели во все стороны, и, если хотя бы одна залетела в конференц-зал, Рольник сразу бы отдал приказ взорвать здание, решив, что Гюнтер и Фриц уже убиты.
То, что у террористов, захвативших здание, могут быть гранаты, видимо, не приходило полицейским в голову, иначе они бы вели себя осмотрительнее. Но они продолжали поливать коридоры огнем, и все кончилось тем, что Гюнтер получил рикошетом пулю в живот.
Он выпустил пистолет из рук, вытащил рубашку из брюк и осмотрел рану. Это была не дырка, а, скорее, щель, окруженная рваными кусками мяса. Кровь пока не шла. Он подумал: вот дерьмо. И для начала выкурил сигарету. Боли не было, как будто бы ничего не произошло.
В обычных же магазинах просто ничего не было. Иногда, бывая у родителей, он видел дрянные продукты, которые, простаивая целыми днями в очередях, добывал отец — ветеран войны, и ему становилось дурно.
Во Дворце съездов руководителей партийных делегаций проводили в комнату президиума — огромный зал с накрытыми столами.
Мартынов и Шумилов подобрались к столу и накинулись на закуски. В центре стола стояла водка, грузинское вино и шампанское, но сотрудникам аппарата рекомендовалось ограничить себя «боржоми». Спиртное выставили ради иностранных гостей.
Шумилов энергично жевал и осматривал зал, постепенно заполнявшийся иностранными гостями, приглашенными на празднование годовщины Великого Октября.
Он знал почти всех, кто в эти холодные ноябрьские дни приехал в Москву, рассматривая участие в празднике как удачную возможность отдохнуть за чужой счет. Верных союзников Советский Союз по-прежнему принимал по-царски. Резиденции на Ленинских горах были полны, новая партийная гостиница на площади Димитрова тоже заполнилась под завязку.
Четыре дня подряд Шумилов, да и все остальные сотрудники трех международных отделов, ездил на правительственный аэродром во Внуково-2, как на работу, — встречал спецсамолеты с иностранными делегациями и развозил по резиденциям и гостиницам. Все другие дела были отложены. Некоторые подъезды в ЦК просто вымерли.
Пока собирались делегации, они успели закусить. Когда из особой двери появилось политбюро, Шумилов за руку оттащил Мартынова от стола.
Помощник подскочил к генеральному секретарю и что-то прошептал на ухо.
— А-а, — протянул генеральный. — Пора начинать. Прошу всех в зал.
Сделав приглашающий жест, он пропустил вперед иностранных гостей. Руководители делегаций отправились в президиум.
Шумилов с помощью сотрудника Девятого управления КГБ, который хорошо ориентировался в зале, провел и посадил своих подопечных на отведенные им места. Когда в зале появилось политбюро, все встали и устроили овацию.
— Дорогие товарищи! Уважаемые гости! — начал генеральный секретарь.
Чтение основного доклада было ему в новинку. Он ещё наслаждался этим занятием, поэтому, пробежав фразу глазами, поднимал голову и старательно выговаривал слова, глядя прямо в зал.
— Всего несколько десятилетий отделяют нас от революционных октябрьских дней. Оценивая пройденный путь, можно твердо сказать: страна идет верным путем. Увеличилось национальное богатство страны. Укрепилась обороноспособность. Повысилось благосостояние советского народа. Нерушимое единство партии и народа ещё больше окрепло!
Зал взорвался аплодисментами. Шумилов автоматически складывал ладони.
Шумилову не удалось дослушать выступление генерального секретаря. Его отыскал сотрудник «девятки» и передал просьбу секретаря ЦК Бориса Пономарева пройти в зал президиума.
В комнате президиума в креслах сидели Борис Пономарев, начальник внешней разведки Владислав Лучков и ещё какой-то неизвестный.
Лучкова Шумилов несколько раз встречал в театре. Тяга к искусству передалась начальнику разведки от его покойного шефа Андропова.
Пономарев жестом подозвал Шумилова к себе:
— Виктор Петрович, присядьте. Я посоветовался с товарищами из КГБ. Мы пришли к общему выводу, что на встрече министров стран — экспортеров нефти разумным будет участие наших наблюдателей.
Две пары глаз в очках уставились на Шумилова.
— Мы знаем, что вы едете в Бейрут по своей линии, — скрипучим голосом добавил Лучков. — Но совещание нефтяных министров не менее важно. Они приглашают дипломатов, так что наш посол пойдет обязательно, но он будет исполнять чисто протокольные функции. А там нужен сильный международник, знающий арабский язык, так что вам целесообразно пойти вместе с послом.
Билет Шумилову взяли на воскресенье — он отправлялся в Бейрут по приглашению ливанской коммунистической партии для участия во встрече представителей коммунистических партий Ближнего Востока.
Шумилов получил в управлении делами ЦК билет и командировочные, заказал машину, которая должна была отвезти его в аэропорт, отправил телеграмму в советское посольство в Бейрут, чтобы не забыли встретить.
Первый, кого Виктор Шумилов увидел в Бейруте, был его старый знакомый Ахмед Шараф, заместитель председателя ливанской коммунистической партии.
Шараф обнял его и пригласил в ожидавший их лимузин с затемненными стеклами. Шараф считался постоянным подопечным Шумилова. Если Шараф приезжал в Москву, Шумилова назначали возиться с ним: встречать, показывать, переводить и поить.
Шараф, коротко стриженный, с громоподобным басом, был похож на пивную бочку. Он действительно любил пиво, как, впрочем, и другие крепкие напитки. Благо смета, составляемая в управлении делами ЦК КПСС для гостей такого уровня, позволяла ливанскому коммунисту номер два пить и закусывать вволю.
Веселый и компанейский, Шараф нравился Шумилову тем, что совершенно не походил на советских партийных чиновников. Они дважды неплохо отдохнули вместе в санатории «Нижняя Ореанда» — причем для Шумилова это была служебная командировка.
Последний год Шумилов не видел Шарафа. Тот болел, ему вырезали почку. Ливанец почти перестал пить и поэтому, видимо, утратил интерес к поездкам в Москву. Предпочитал отдыхать в Карловых Варах в Чехословакии, пил животворную водичку и лечился за счет братского чехословацкого народа.
Больше всего на свете руководители компартий любили приезжать в Советский Союз и другие социалистические страны. У себя дома они были мелкими чиновниками, на которых никто не обращал внимания. Но стоило им пересечь границу восточного блока, как они превращались в очень важных персон, которых принимали на уровне официальных правительственных делегаций.
В Москве и в других столицах социалистических стран к ним относились как к членам политбюро, и это был самый веский аргумент в пользу строительства социализма в их странах. Они хотели так чудесно жить не два-три месяца в году, а всегда.
Лето они старались проводить в одном из санаториев Четвертого управления в Крыму или на Кавказе, а зимой приезжали ещё на месяц в Прибалтику. Заодно проходили в Москве диспансеризацию в поликлинике Четвертого управления, в случае необходимости прилетали, чтобы лечь в больницу в Кунцево, сделать там операцию.
Шумилов в глубине души презирал карманных коммунистов, хотя и понимал, что, в свою очередь, обязан им своей работой: ведь главная задача международного отдела ЦК КПСС состояла в поддержании связей с мировым коммунистическим движением.
Впрочем, командировка в Ливан имела множество преимуществ. Его поселили в гостинице, где ни за что не надо было платить. У него был открытый счет: ешь, пей и подписывай счета. Кроме того, во время перерыва между заседаниями Шумилова отвезли в недорогой магазин, и он смог выполнить все заказы, сделанные женой.
Встреча уже заканчивалась, когда Шумилова вызвали с совещания и попросили позвонить в советское посольство. Дежурный сказал, что посол просит его приехать.
В кабинете с длинным столом для заседаний, кроме самого посла, сидел широко улыбавшийся полковник Олег Червонцев, резидент советской разведки.
Шумилов помнил его по институту международных отношений. Червонцев был младше на два курса. Перед распределением Олег, который приехал в Москву из Астрахани и жил в общежитии, женился на дочери сотрудника КГБ и сам попал в это ведомство.
Приятели рассказывали Шумилову, что Червонцев был рядовым сотрудником резидентуры в Испании, когда учиться в Мадридский университет приехала внучка первого заместителя председателя КГБ. Червонцев лично занялся обслуживанием внучки. На деньги резидентуры снял ей большую квартиру, возил на своей машине, выполнял любые её просьбы, пересылал письма в Москву любимому дедушке. Вот тут-то у него служба и пошла — и звездочки на погоны, и новые должности.
Когда внучка закончила курс и вернулась домой, Червонцев получил полковничьи погоны и первую же вакантную должность резидента — в Ливане. Для Червонцева это было крупное повышение.
При сильном резиденте посол обычно чувствует себя неуютно, теряет свой вес и влияние. Но посол Вавилов был человек с именем, опытный. Он ладил с резидентом, как когда-то у себя в сочинском горкоме ладил с начальником городского отдела КГБ.
Окна в кабинете посла были наглухо закрыты металлическими жалюзи — по соображениям безопасности, даже в ясный солнечный день приходилось включать свет.
— Садись, Виктор, — сказал посол Шумилову, — попьем чаю и поедем на встречу к министрам.
— Встреча начнется через час, — добавил Червонцев. — Рад тебя видеть, Витя.
Посол Михаил Петрович Вавилов приехал в Ливан с министерской должности. Правда, министром он был недолго, не успел как следует насладиться.
Когда его на секретариате ЦК назначили министром, он сразу отправил в это темное, неуютное, высотное здание сталинской постройки своего главного помощника. Тот придирчиво осмотрел кабинет министра и комнату отдыха, велел заново покрыть пол лаком и сменить мебель. Сам отобрал дежурных секретарей. Прошелся по этажам. Велел в большой столовой для членов коллегии министерства выгородить вполне приличную комнатку, сказав, что министр должен обедать отдельно от всех.
Попасть к министру стало трудно. Секретари делали вид, что не знают никого, кроме заместителей министра. Впрочем, чиновники и не рисковали обращаться непосредственно к министру — ходили только к его заместителям. Вавилов вел себя как небожитель, случайно спустившийся на землю.
Министерство тракторного машиностроения было одним из самых маленьких в стране. Его образовали несколько лет назад в качестве благодеяния для одного из снятых членов политбюро. Пока министерство создавали, кандидат в министры умер, не вынеся горечи отставки.
Хотели было расформировать министерство, но потом генеральный секретарь вспомнил о своем старом товарище, мечтавшем о министерском кресле. Михаил Петрович Вавилов был секретарем горкома в Сочи, курортным секретарем — он умел принять у себя важных московских людей, устроить им хороший отдых. Генеральный каждый год отдыхал в Сочи и приметил старательного секретаря.
Но счастье было недолгим. Старый генеральный умер, а новый в Сочи не ездил, Вавилова не знал и на политбюро выразил недовольство вялой работой министерства.
Отношение к Вавилову мгновенно изменилось даже в аппарате министерства. Раньше все вокруг него ходили на цыпочках и смотрели ему в рот. Теперь некоторые члены коллегии и особенно секретарь парткома министерства осмеливались возражать Вавилову.
В министерстве решили, что Вавилов долго не усидит. В подобном случае инстинкт выживания толкал даже замшелого чиновника на сопротивление обреченному министру.
Через месяц после избрания нового генерального секретаря Вавилова пригласили на заседание партийного комитета министерства.
Министру полагалось быть членом парткома, но Вавилов пришел недавно и сам предложил не кооптировать его, а подождать министерской партконференции. Ему регулярно приносили приглашения на партком, но всякий раз срочные дела мешали позаседать вместе с партийными товарищами.
На сей раз в приглашении значилось: «Отчеты коммунистов-руководителей». Вавилов решил сходить.
Кабинет секретаря парткома помещался на том же этаже и немногим уступал кабинету министра. Полтора десятка мужчин в одинаковых черных костюмах и две женщины с высоченными прическами при появлении министра нерешительно встали. Секретарь парткома расцвел, одарил присутствующих улыбкой и засуетился, предлагая министру чуть ли не свое кресло.
Вавилов со всеми поздоровался за руку и, несмотря на уговоры, сел в стороне. Оказавшийся рядом с ним человек с блокнотом скромно представился:
— Гузнов из московского городского комитета.
Вавилов и ему пожал руку.
Отчитывались два начальника управлений. Один из них — бывший директор тракторного завода — рассказал о ситуации в главке, перечислил свои партийные поручения и держался вполне спокойно. Второй — Фигурнов — на коллегиях сидел незаметно, а тут заговорил бойко, уверенно, громким голосом.
Он сказал членам парткома, что, по мнению коммунистов его управления, новый министр не обеспечивает должного руководства аппаратом.
— Новая модель трактора, которую ждут от нас труженники полей, все ещё не внедрена в производство. Труженники полей и в следующую посевную кампанию останутся без тракторов. Почему же наше министерство не выполняет указания партии? Я считаю, что в этом проявились недостатки организаторской работы товарища Вавилова.
На минуту в большом кабинете, обитом светлым деревом, повисла тишина. Разгневанный Вавилов уже поднялся для того, чтобы ответить Фигурнову, как вдруг распахнулась дверь и появился запыхавшийся помощник министра.
— Михаил Петрович, вас ищет генеральный секретарь! — выпалил он. — Из приемной просили немедленно перезвонить.
Вавилов почувствовал, как взоры всех присутствовавших буквально впились в него.
Вавилов поднялся, собираясь позвонить от себя, но заметил на столе секретаря парткома телефонный аппарат цвета слоновой кости — АТС-2, вторую «вертушку». Конечно, звонить генеральному секретарю по второй «вертушке», которой пользовались номенклатурные работники среднего ранга, было как-то несолидно. Но если бы Вавилов сейчас ушел, это выглядело бы бегством.
Он подошел к столу секретаря и решительным жестом снял трубку. Не заглядывая в справочник, на память набрал четыре цифры. Ответил дежурный секретарь. Вавилов назвал себя.
— Сейчас доложу, — сказал секретарь.
Почти сейчас же в мощной мембране раздался глухой голос генерального секретаря:
— Ты как посмотришь, Михаил Петрович, если мы тебя порекомендуем послом в Ливан? Страна важная. Не возражаешь?
— Сочту за честь, — сказал Вавилов, прекрасно понимая, какое впечатление произведут его слова на членов парткома.
— Тогда выносим на политбюро, — удовлетворенно закончил генеральный. — Ты откуда говоришь-то? — спохватился он.
— Из кабинета нашего партийного секретаря. У нас партком заседает.
— Тогда извинись перед товарищами, что я ваше заседание прервал, и пожелай им успеха.
Вавилов положил трубку и повернулся к членам парткома:
— Генеральный секретарь желает нам всем успеха.
Секретарь парткома вытянулся в струнку:
— Спасибо, Михаил Петрович.
Вавилов склонился к нему и спросил:
— Ничего, если я пойду к себе?
— Конечно, конечно, Михаил Петрович! Спасибо, что нашли время зайти к нам.
Он побежал вперед, чтобы распахнуть дверь перед министром. Когда Вавилов вышел, секретарь парткома закричал на Фигурнова:
— Что это вы тут несли, товарищ Фигурнов? Партийный комитет недоволен вашим самоотчетом. Вы что думаете, товарищ Фигурнов, партийный комитет будет благодушно взирать на вашу деятельность?
Посла и Шумилова сопровождали три машины, набитые полицейскими. Не сбавляя скорости на поворотах, машины вырвались из города и через некоторое время затормозили около старинного особняка для важных встреч.
В вестибюле посла и Шумилова с самой сердечной улыбкой приветствовал аль-Халиль, который работал в Министерстве иностранных дел Ливана, а раньше был послом в Москве.
Аль-Халиль часто приезжал в посольство. Отношениями с ним дорожили, щедро угощали водкой и икрой, потому что через него можно было без проволочек получить важную информацию, которая в расколотом войной Ливане была на вес золота.
— Замечательно выглядишь, Виктор! — Аль-Халиль хлопнул Шумилова по плечу, демонстрируя окружающим свои личные отношения с высокопоставленным русским. — В Москве столько перемен, только ты не меняешься.
Остальные члены группы приехали в Бейрут накануне. Рольник и Салим притащили оружие в двух больших сумках. Дитер каждому присвоил номер и объяснил, что предстоит сделать:
— Номер один — это я. Вооружение — один автомат и один пистолет. Номер два — Салим, один автомат, две ручных гранаты. Наша с ним задача — пробиться в конференц-зал и захватить министров. Номер три — Юсеф, один пистолет и взрывчатка. Он должен последовать за нами, заложить взрывчатку и подготовить все для взрыва по моему приказу. Номер четыре — Гюнтер, один пистолет и две гранаты. Он должен загнать всех, кто находится в коридоре, в конференц-зал, предварительно проверив их на наличие оружия. Когда это будет сделано, мы вместе обыщем все помещения. Номер пять — Фриц, один автомат и две гранаты. Он помогает Гюнтеру. Номер шесть — Петра, один автомат, она прикрывает вход.
Они расположились на полу, накрытом толстым ковром, и внимательно слушали Дитера. Никто не шутил, не улыбался. Несмотря на привычную браваду Рольника, все понимали, на что идут.
— Есть вопросы? — спросил Рольник. — Нет. Тогда пошли вздремнем.
У Гюнтера не было вопросов, но была одна просьба. Он хотел, чтобы в случае тяжелого ранения, которое сделало бы его калекой, его бы немедленно застрелили. И ещё Гюнтер попросил Рольника обязательно забрать с собой раненых, даже если они будут говорить, что не перенесут дороги. Если погибать, то лучше в дороге, среди своих, чем в тюрьме.
Так и было решено. Всем кроватей не хватило. Фриц и Юсеф улеглись прямо на полу.
В субботу Гюнтер сходил ещё раз осмотреть здание, где соберутся министры, кое-что купил и вернулся. Фриц сказал ему, что операция отложена на воскресенье. Тогда он опять ушел и гулял весь день по городу.
Фриц и другие ужинали, Гюнтер есть отказался. Все стали над ним смеяться, потому что и накануне вечером он тоже не проглотил ни куска. Но это было мудрое решение, которое, как оказалось позднее, спасло ему жизнь. Гюнтер знал со времен службы в бундесвере: при ранении в живот выживает тот, чей желудок пуст.
Ровно в полночь Рольник достал бутылку виски, чтобы отметить день рождения Гюнтера. Именинник выпил две порции и ушел в свою комнату. У него было непраздничное настроение, и он хотел, чтобы его оставили в покое. Этой ночью Гюнтер чувствовал себя совершенно одиноким, ему было чертовски грустно.
В семь утра его разбудили и велели ещё раз сходить и убедиться, что на заседании присутствуют министры из Ирана и Саудовской Аравии. Гюнтер узнал, что они приехали, и побежал назад. Там вовсю шла подготовка. Все снаряжение, включая автоматы и взрывчатку, надо было тащить на себе. Это был большой груз, и выглядели они странновато со своими сумками.
У входа в особняк стоял молоденький полицейский-ливанец в парадной форме. Рольник по-английски вежливо сказал полицейскому «здравствуйте». Увидев группу иностранцев, тот решил, что это участники встречи, взял под козырек, и они беспрепятственно прошли внутрь.
Внизу у лестницы толпились люди, в которых без труда можно было признать журналистов. Рольник осведомился у них по-английски, началось ли заседание. Они ответили утвердительно. Тогда Рольник деловито расстегнул молнию на своей спортивной сумке и вытащил автомат. Это было сигналом к началу операции. Они все достали оружие и бросились вверх по лестнице.
Переступив порог здания, Гюнтер ни слова не произнес по-немецки. Он выучил несколько английских фраз и надеялся ими обойтись. Он не хотел выдавать своей национальной принадлежности, потому что рассчитывал в конце концов вернуться в Германию.
Первые выстрелы прозвучали почти сразу же — возле лифтов, где действовала Петра. Стоявшие у лифта люди не спешили подчиниться её приказу, и она, не раздумывая, нажала на спусковой крючок. Несколько человек рухнули на пол. Двое или трое из них были убиты. Точный счет в данном случае не имел для неё значения.
Гюнтер сбросил пальто и надел маску. Теперь выстрелы загремели в конференц-зале. Безоружный ливиец бросился на Рольника. Дитер выстрелил ему в плечо, а потом, разозлившись, вогнал в раненого и безоружного ливийца весь магазин.
Гюнтер занялся теми, кто стоял в фойе. Там было человек семь-восемь. Одна женщина с кем-то говорила по телефону. Мужчин он стволом пистолета отогнал в угол, а женщине приказал бросить трубку и поднять руки. Испуганные выстрелами мужчины сгрудились в углу, но с женщиной вышла незадача.
Ему никак не удавалось втолковать этой молодой смуглой даме с надменным взглядом, что сейчас не время звонить по телефону. Она не желала этого понять. Фриц, который должен был ему помочь, куда-то исчез. И ему приходилось одним глазом следить за мужчинами, а другим за говорливой дамой.
Она совершенно не испугалась нападения и продолжала себе названить кому-то по телефону. Он выстрелом из пистолета разбил стоявший перед ней аппарат. Она схватилась за другой. Гюнтер почувствовал, как в нем закипает ненависть. Еще минута, и он выстрелит в нее. И тогда он выпустил магазин по всей батарее телефонных аппаратов. Она испуганно отскочила и присоединилась к остальным.
Гюнтер потратил на неё почти минуту. За это время его самого могли преспокойно застрелить, ведь он ещё не проверил, есть ли у них оружие.
Он вспомнил свои скудные познания в английском языке и скомандовал:
— Снять пиджаки!
Пистолетом указал на противоположную стену. Один за другим они выходили вперед и снимали пиджаки. Удостоверившись, что оружия нет, он по одному запускал их в конференц-зал.
Тут Гюнтер заметил, что один из мужчин пытается улизнуть. С поднятыми руками он медленно отступал в сторону выхода. Гюнтер решил, что не станет ему мешать: пусть уходит. Заложников предостаточно.
Но в этот самый момент у входа появилась Петра Вагнер, возбужденная первой пролитой кровью. Она поступила на редкость глупо. Увидев, что человек пытается бежать, она, вместо того чтобы прицелиться с безопасного расстояния, ткнула в него автоматом и приказала вернуться в здание. Но тот не растерялся и мгновенно перешел в наступление. Он ловко схватил Петру, не давая ей выстрелить, и потащил её к выходу.
Гюнтер бросился к ним и услышал выстрелы. Петра все-таки сумела выстрелить буквально в упор. Мужчина рухнул, и Петра упала вместе с ним.
Гюнтер увидел, что тот, оказывается, был вооружен. Пиджак задрался, и стала видна наплечная кобура с матово блестевшей рукояткой пистолета. Гюнтер нагнулся и вытащил пистолет из кобуры, недоумевая, почему он не пустил оружие в ход.
Виктор Шумилин стоял с поднятыми руками и с ужасом наблюдал за происходящим. Посла Вавилова как почетного гостя сразу провели в зал заседаний, и он не знал, что с ним сделали террористы.
Шумилин и аль-Халиль задержались в фойе, и здесь их прихватили. Смельчак аль-Халиль решил бежать, чтобы вызвать подмогу…
Шумилин смотрел, как кровь растекается вокруг головы аль-Халиля. Аль-Халиль был ещё жив и страшно хрипел. Шумилина мутило, он отвернулся.
Гюнтер, теперь уже без проверки, поспешно загнал всех в конференц-зал и принялся обыскивать комнаты. К этому времени подоспел Рольник и стал ему помогать. Но вскоре они бросили это занятие, потому что комнат было много, а времени мало.
Рольник вернулся в конфренц-зал, а Гюнтер вместе с Фрицем заняли оборону у закрытых дверей. Теперь следовало подождать, пока власти не вступят с ними в переговоры, чтобы узнать, зачем они сюда явились и чего, собственно, они хотят.
Террористы контролировали все подходы к конференц-залу, и профессионалы должны были понять, что освободить заложников силой будет непросто.
Гюнтер выглянул из-за колонны и увидел четырех бравых полицейских в стальных касках с автоматами в руках. Им бы в кино играть, а не служить в элитном подразделении ливанской полиции. Они вошли в здание и озирались.
У Гюнтера было три возможности. Он мог расстрелять их из укрытия, потому что пуленепробиваемые жилеты не спасают от прямого попадания, мог забросать их ручными гранатами, а мог просто отступить.
Он предпочел отодвинуться за колонну и стал перазаряжать пистолет. В эту минуту раздались автоматные очереди. Стреляли полицейские. Зачем они это делали, было непонятно. Прорваться к заложникам они не могли: без ручных гранат здесь нечего было делать. А бросать гранаты им не разрешалось — можно задеть заложников.
Но стрелять им тоже не следовало. Автоматные пули летели во все стороны, и, если хотя бы одна залетела в конференц-зал, Рольник сразу бы отдал приказ взорвать здание, решив, что Гюнтер и Фриц уже убиты.
То, что у террористов, захвативших здание, могут быть гранаты, видимо, не приходило полицейским в голову, иначе они бы вели себя осмотрительнее. Но они продолжали поливать коридоры огнем, и все кончилось тем, что Гюнтер получил рикошетом пулю в живот.
Он выпустил пистолет из рук, вытащил рубашку из брюк и осмотрел рану. Это была не дырка, а, скорее, щель, окруженная рваными кусками мяса. Кровь пока не шла. Он подумал: вот дерьмо. И для начала выкурил сигарету. Боли не было, как будто бы ничего не произошло.