Моэм Уильям Сомерсет. Край света

-- Лучше б мне умереть,-- простонал он.
-- От этого ни ей, ни мне не будет легче,-- улыбнулась Вайолет.
-- Ну, а в будущем? Мы что ж, так навсегда и загубим свою жизнь?
-- Боюсь, что да. Дорогой мой, это звучит жестоко, но, я думаю, рано
или поздно мы с этим свыкнемся. Человек со всем свыкается.
Она глянула на свои часики.
-- Мне пора. Скоро вернется Том. В пять все встречаемся в клубе.
-- Мы с Томом собирались играть в теннис.-- Нобби жалобно на нее
посмотрел.-- Ох, Вайолет, мне так тяжко.
-- Знаю. Мне тоже. Но от разговоров легче не станет.
Она протянула ему руку, но он обнял ее и поцеловал, и когда она
высвободилась, ее щеки были мокры от его слез. Но сама она уже не могла
плакать, в таком она была отчаянии.
Десять дней спустя Кларки отплыли в Англию.
Джордж Мун слушал все, что смог ему рассказать Саффари, и со
свойственной ему невозмутимостью и беспристрастием размышлял о том, как
странно, что этих заурядных людей, живущих столь однообразной жизнью, может
сотрясать такая трагедия. Кто бы мог подумать, что, когда Вайолет Саффари,
такая скромная и сдержанная, сидит в клубе и листает иллюстрированные газеты
или болтает с приятельницами за стаканом лимонного сока, у нее болит душа
из-за любви к этому ничем не примечательному человеку? Джорджу Муну
вспомнилось, что он видел Нобби в клубе вечером накануне отплытия. Казалось,
он в весьма приподнятом настроении. Приятели завидовали ему -- ведь он
отправляется домой. Те, которые недавно вернулись из Англии, советовали ни в
коем случае не пропустить представление в Павильоне. Вино лилось рекой. Хотя
резидента и не пригласили на прощальный вечер, который чета Саффари
устраивала в честь Кларков, но он хорошо знал, как там все было -- отличное
угощенье, сердечность, подшучивание, а после обеда завели патефон и все
пошли танцевать. Каково было Вайолет и Кларку танцевать друг с другом, думал
резидент. При мысли об отчаянии, что, должно быть, наполняло их сердца,
когда они делали вид, будто им безумно весело, он испытывал странное
смятенье.
И в душе всплывали воспоминания о собственном прошлом. Лишь очень
немногие знали эту историю. Ведь случилось все двадцать пять лет назад.
-- Как вы собираетесь поступить, Саффари? -- спросил он.
-- Да вот хотел услышать ваш совет. Теперь, когда Нобби умер, я не
знаю, что будет с Вайолет, если я с ней разведусь. Я подумал, может, надо,
чтобы не я развелся с Вайолет, а она со мной.
-- Значит, вы хотите развестись?
-- Да, иначе я не могу.
Джордж Мун закурил следующую сигарету, проследил взглядом за колечками
дыма, что уплывали вверх...
-- Вам известно, что я был женат?
-- Да, по-моему, я об этом слышал. Вы, кажется, вдовец?
-- Нет, я развелся с женой. У меня двадцатисемилетний сын. Он фермер в
Новой Зеландии. В последний раз я видел свою жену, когда был в Англии в
отпуске. Мы встретились в театре. Не сразу узнали друг друга. Она со мной
заговорила. Я пригласил ее позавтракать в "Баркли".
Джордж Мун усмехнулся про себя. Он пришел в театр один. Давали
музыкальную комедию. Он оказался рядом с крупной, полной, темноволосой
женщиной, которую, кажется, когда-то видел, но как раз начался спектакль, и
он больше не посмотрел в ее сторону. Когда после окончания первого действия
занавес опустился, она посмотрела на него блестящими глазами и заговорила:
-- Как поживаешь, Джордж?
Он вздрогнул. То была его жена. Она держалась очень уверенно,
дружелюбно и чувствовала себя вполне.
-- Давненько мы не виделись,-- сказала она.
-- Да.
-- Как тебе живется?
-- О, прекрасно.
-- Ты теперь, наверно, резидент. Ты все еще служишь, да?
-- Да. К сожалению, скоро уйду на пенсию.
-- Почему? Ты неплохо выглядишь.
-- Возраст подходит. Считают, что превращусь в старого хрыча и не будет
от меня никакого толку.
-- Тебе повезло, ты не растолстел. А я ужасна, да?
-- Не сказать, что ты чахнешь.
-- Знаю. Я полная, и все время полнею. Ничего не могу с собой поделать,
и поесть люблю. Не могу устоять против сливок и хлеба и картошки.
Джордж Мун засмеялся, но не тому, что она сказала, а своим мыслям. За
прошедшие годы ему не раз казалось, что они могут случайно встретиться, но
он вовсе не думал, что произойдет это вот так. Когда спектакль окончился и
она с улыбкой пожелала ему доброй ночи, он сказал:
-- Ты не против как-нибудь со мной позавтракать?
-- Охотно.
Они договорились о дне и в условленное время встретились. Джордж Мун
знал, что она вышла замуж за человека, из-за которого он с ней развелся, и
по тому, как она одета, рассудил, что она отнюдь не в стесненных
обстоятельствах. Они пили коктейль. Она с удовольствием ела hors-d'oeuvres.
Ей было пятьдесят, ни больше, ни меньше, но возраст явно ее не тяготил. От
нее веяло весельем, беспечностью, она была находчива, разговорчива и
смеялась искренним, заразительным смехом толстой женщины, которая дала себе
волю. Не знай он, что ее семья уже сотню лет находится на государственной
службе в Индии, он бы подумал, что она в прошлом хористочка. Не сказать, что
она была развязна, но чувствовалась некая экзальтация, наводящая на мысль о
театральных подмостках. Она нисколько не смущалась.
-- Ты так больше и не женился, да? -- спросила она.
-- Да.
-- Жаль. Ведь если первый брак оказался неудачным, это не значит, что и
второй будет такой же.
-- Мне нет нужды спрашивать тебя, счастлива ли ты.
-- Мне не на что жаловаться. По-моему, у меня счастливый характер. Джим
всегда добр ко мне. Знаешь, он уже на пенсии, и мы живем за городом, и я
обожаю Бетти.
-- Кто это Бетти?
-- Да моя дочка. Два года назад она вышла замуж, любой день могу стать
бабушкой.
-- Это здорово старит.
Она рассмеялась.
-- Бетти двадцать два. Очень мило, Джордж, что ты пригласил меня
позавтракать. В конце концов, было бы глупо таить обиду из-за того, что
случилось так давно.
-- Просто идиотизм.
-- Мы не подходили друг другу, и нам повезло, что мы поняли это не
слишком поздно. Я, конечно, была глупая, но ведь совсем молоденькая. А ты
тоже был счастлив?
-- Я добился успеха.
-- Что ж, наверно, по твоим понятиям, это и есть счастье.
Он улыбнулся, по достоинству оценив ее проницательность. А она не стала
больше возвращаться к этим давним делам и с легкостью заговорила о другом.
Хотя по решению суда сын остался на попечении Джорджа Муна, он не мог его
воспитывать и позволил матери его забрать. В восемнадцать лет мальчик
эмигрировал и теперь уже женат. Сын был чужой Джорджу Муну, и, встреться они
на улице, отец бы его не узнал. Слишком он был искренним человеком и потому
не стал притворяться, будто особенно им интересуется. Все-таки немного они о
нем поговорили, а потом заговорили об актерах и спектаклях.
-- Что ж, -- наконец сказала она, -- мне пора бежать. Мы чудно с тобой
позавтракали. Было интересно повидаться, Джордж. Большущее тебе спасибо.
Он посадил ее в такси и, так и не надев шляпы, зашагал в одиночестве по
Пикадилли. Бывшая жена показалась ему очень приятной и забавной, и он
засмеялся, подумав, что в свое время был безумно в нее влюблен. И когда он
вновь заговорил с Томом Саффари, губы его все еще улыбались.
-- Когда я на ней женился, она была чертовски хорошенькая. В этом вся
беда. Хотя не будь она такая красотка, я бы, конечно, на ней не женился.
Мужчины вились вокруг нее, как мухи над банкой меда. У нас бывали чудовищные
ссоры. И наконец я ее застал на месте преступления. И конечно развелся с
ней.
-- Конечно.
-- Да, но теперь я понимаю, это была ужасная глупость.-- Резидент
подался вперед.-- Дорогой мой Саффари, теперь я понимаю, что имей я хоть
каплю разума, я должен был бы закрыть на это глаза. Она бы угомонилась и
была мне отличной женой.
Как хотелось бы ему втолковать своему посетителю, что когда он сидел и
болтал с этой веселой, уютной, добродушной женщиной, он думал о том, до чего
нелепо было поднимать такой шум из-за того, что сейчас казалось сущим
пустяком.
-- Но нельзя же забывать о собственной чести,-- сказал Саффари.
-- Бог с ней, с честью. Нельзя забывать о собственном счастье. При чем
тут честь, если ваша жена легла с другим? Мы с вами не рыцари и не испанские
гранды. Моя жена мне нравилась. Я не говорю, будто я не имел других женщин.
Имел. Но было у нее что-то такое, чего мне не могла дать никакая другая
женщина. Ну и дурак я был, отбросил то, чего желал больше всего на свете,
только потому, что не мог владеть этим единолично!
-- От кого-кого, а от вас я таких слов не ждал.
Джордж Мун слегка улыбнулся смущению, которое так ясно читалось на
толстом встревоженном лице Саффари.
-- Вероятно, вам никто еще не говорил голой правды, -- парировал он.
-- Вы что ж, хотите сказать, что, если бы можно было к этому вернуться,
вы поступили бы по-другому?
-- Будь мне опять двадцать семь, наверно, я свалял бы такого же дурака,
как тогда. Но обладай я своим сегодняшним разумом, я бы вот что сделал, если
бы узнал, что жена мне неверна. То же, что вы вчера вечером: как следует бы
ее отделал -- и этим удовлетворился.
-- Вы хотите, чтобы я простил Вайолет?
Резидент медленно покачал головой и улыбнулся.
-- Нет. Вы ее уже простили. Я просто советую вам не поступать во вред
самому себе.
Саффари бросил на него беспокойный взгляд. Его смутило, что этот
холодный, педантичный человек сумел разглядеть в его сердце чувства, которые
ему самому казались такими неестественными, что он и думать о них не хотел.
-- Вы не знаете, как у нас обстояло дело,-- сказал он.-- Мы с Нобби
были точно братья. Я устроил его на это место. Он всем мне обязан. И если бы
не я, Вайолет могла бы на всю жизнь остаться в гувернантках. Мне казалось,
это такое жалкое существованье, ну как было ее не пожалеть. Понимаете,
сперва мною руководила именно жалость. Вам не кажется, что это уж чересчур
-- ведешь себя с людьми самым порядочным образом, а они из кожи лезут вон,
чтоб тебе напакостить? Ужасная неблагодарность.
-- Ох, дорогой мой, не ждите благодарности. Ни у кого нет на нее
никакого права. В конце концов, вы совершаете добро, потому что вам это
доставляет удовольствие. Это самый бескорыстный из всех видов счастья.
Ожидать в таком случае признательности, право, уже слишком. Если вы ее
получаете, что ж, считайте, вы получили добавочный дивиденд на акции, по
которым дивиденд уже получен; замечательно, но только не думайте, будто вам
это положено по праву.
Саффари нахмурился. Он был озадачен. Не укладывалось у него в голове,
что Джордж Мун так чудно думает о вещах, о которых, кажется, не может быть
двух мнений. В конце концов, всему есть предел. Иными словами, если у вас
есть хоть какое-то представление о приличиях, следует вести себя как
положено порядочному человеку. Нельзя забывать о собственном достоинстве.
Занятно, что не кто иной, а Джордж Мун привел основания, которые кажутся
невероятно соблазнительными, побуждают поступить так, как ты и сам рад бы,
если б только знал, как это сделать, -- да, черт возьми, именно так. Джордж
Мун, он, конечно, странная личность. Никто никогда до конца его не понимал.
-- Нобби Кларк умер, Саффари. Теперь что ж к нему ревновать. Никто,
кроме вас, вашей жены и меня, ничего не знает, а я завтра навсегда покину
эти места. Почему бы вам не забыть прошлые обиды?
-- Вайолет только станет меня презирать.
Джордж Мун улыбнулся, и в необычной для этого строгого, чопорного лица
улыбке была своеобразная мягкость.
-- Я совсем мало ее знаю. Но всегда находил, что она очень славная.
Неужели она такая дрянь?
Саффари вздрогнул и покраснел до ушей.
-- Она само великодушие. Это я дрянь, что так о ней сказал.-- Голос его
прервался, он всхлипнул.-- Видит Бог, я хочу поступить правильно.
-- Правильно -- значит по-доброму.
Саффари закрыл лицо ладонями. Он не мог совладать с охватившим его
волнением.
-- Мне кажется, я отдаю, отдаю без конца, а мне хоть бы кто-нибудь
сделал что-то хорошее. Что из того, что мое сердце разбито, все равно надо
жить.-- Он провел рукой по глазам и глубоко вздохнул.-- Прощу ее.
Джордж Мун задумчиво на него посмотрел.
-- На вашем месте я не поднимал бы из-за этого большого шума,-- сказал
он.-- Вам следует вести себя очень осмотрительно. Ей тоже многое придется
вам простить.
-- Это оттого, что я ее побил? Я знаю, это было ужасно.
-- Вовсе нет. Это ей на благо. Я имел в виду другое. Вы ведете себя
очень великодушно, старина, а вы знаете, от человека требуется бездна такта,
чтобы люди сумели простить ему великодушие. Женщины, к счастью,
легкомысленны и очень скоро забывают о дарованных им милостях. Не то жизнь с
ними была бы, разумеется, невозможна.
Саффари взирал на него, раскрыв рот.
-- Право слово, я еще таких, как вы, не видывал,-- сказал он.-- Иногда
вы твердый как сталь, а потом так заговорите, ну прямо по-человечески, и
только подумаешь, мол, неверно я о нем судил, все-таки есть у него сердце,
вы такое отколете, только диву даешься. Наверно, это и называется циник.
-- Я не слишком об этом задумывался,--- улыбнулся Джордж Мун.-- Но если
глядеть правде в лицо и не возмущаться, как бы неприятна она ни была, и
принимать человеческую натуру такой, какая она есть, улыбаться, когда она
нелепа, и печалиться, не впадая в крайности, когда жалка, значит быть
циником, тогда, вероятно, я циник. По большей части человеческая натура и
нелепа, и одновременно жалка, но если жизнь научила тебя терпимости, ты
находишь в ней больше такого, что вызывает у тебя улыбку, а не слезы.
Когда Том Саффари ушел, резидент не спеша закурил сигарету, как он
полагал, последнюю перед завтраком. То была новая для него роль -- мирить
разгневанного супруга с согрешившей женой, и роль эту он воспринял не без
удовольствия. Он продолжал размышлять о человеческой натуре. Холодная улыбка
пробегала по его бледным губам. Ему вспомнилось, как он, бывало, стоял на
берегу высохших ручьев и с интересом наблюдал за илистыми прыгунами. Иной
раз их там бывали сотни, от крохотных, в два-три дюйма длиной, до жирных и
крупных, с его ступню. Были они цвета ила, в котором живут. Сидят и смотрят
на тебя большими круглыми глазами и вдруг рывком зарываются в свою норку.
Поразительное это зрелище, когда они стремительно и плавно несутся на своих
плавниках по илу. Им нет числа. Со страхом ощущаешь, будто сам ил каким-то
таинственным образом оживает и древний ужас леденил кровь, когда
вспоминалось, что лишь подобные существа, но только гигантские и чудовищные,
и населяли землю в незапамятные времена. Что-то было в этих прыгунах жуткое,
но и забавное. Уж очень они напоминали людей. Так занятно бывало постоять
там полчасика, глядя на их прыжки.
Джордж Мун снял с крючка тропический шлем и вполне довольный жизнью
вышел на солнце.