Капитан Джим вскочил с места.
   — Это глаза Персис Селвин! — почти закричал он. — Вы не можете быть ее сыном… вы, должно быть, ее…
   — Внук. Да, я сын Элис Селвин.
   Капитан Джим налетел на Оуэна Форда и снова принялся пожимать ему руку.
   — Сын Элис Селвин! Бог ты мой! Добро пожаловать! Не раз я задумывался о том, где теперь живут потомки школьного учителя. Я знал, что на нашем острове никого из них нет. Элис… Элис… первый ребенок, родившийся в этом маленьком домике. Ни один младенец не приносил ни в один дом больше радости, чем она! Я качал ее на руках сотни раз. Именно с моих колен она сделала свой первый самостоятельный шаг. Я как сейчас вижу лицо ее матери, следящей за ней в ту минуту… а было это почти шестьдесят лет назад. Она еще жива?
   — Нет, она умерла, когда я был еще мальчиком.
   — О, — вздохнул капитан Джим. — Кажется несправедливым, что я дожил до того, чтобы услышать о ее кончине… Но я сердечно рад видеть вас. Это на время возвращает меня в дни моей молодости. Вы еще не ведаете, какое это благо… Мистрис Блайт обладает этой способностью, и она довольно часто делает мне такой подарок.
   Капитан Джим еще более взволновался, когда выяснил, что Оуэн Форд — настоящий писатель. Именно так назвал его капитан и взирал с этого момента на своего гостя, как на высшее существо. Капитан Джим знал, что Аня тоже пишет, но никогда не относился к этому обстоятельству очень серьезно. Он считал, что женщины — восхитительные создания, которым следует дать право голоса и все остальное, чего они пожелают — благослови их Господь! — но не верил в то, что они могут написать что-нибудь стоящее.
   — Вы только посмотрите на «Безумную любовь», — говорил он. — Этот роман написала женщина, и что мы видим? Сто три главы, когда хватило бы десяти, чтобы изложить всю историю. Женщина-писательница никогда не знает, где ей следует остановиться, — в этом вся беда. Главное для писателя — знать, где остановиться.
   — Мистер Форд хотел бы услышать какую-нибудь из ваших историй, капитан Джим, — сказала Аня. — Расскажите ему о том капитане, который сошел с ума и вообразил себя Летучим Голландцем [32].
   Это была одна из лучших историй капитана Джима, в которой удивительным образом соединились пугающее и смешное. И хотя Аня слышала ее уже несколько раз, она и теперь смеялась над ней так же искренне и содрогалась с таким же ужасом, как мистер Форд. За этой историей последовали другие, так как капитан Джим имел в этот вечер слушателей, которые были ему по сердцу. Он рассказал, как с его парусником столкнулся пароход; как он жил у пиратов на одном из островов Малайского архипелага; как ему удалось помочь политическому заключенному бежать из Южно-Африканской республики; как на его корабле произошел пожар; как он потерпел однажды осенью крушение на Магдаленских островах и вынужден был зимовать там в тяжелых условиях; как тигр выскочил из клетки на палубу; как команда корабля взбунтовалась и высадила его, капитана, на лишенном растительности, необитаемом острове — эти и множество других историй, трагических, забавных, нелепых, рассказал капитан Джим. Тайна моря, очарование дальних стран, притягательная сила приключений, смех и радость мира — его слушатели чувствовали и сознавали все это. Оуэн Форд сидел, подперев голову рукой и держа на коленях мурлыкающего Первого Помощника, и слушал рассказы капитана, не сводя блестящих глаз с его морщинистого, выразительного лица.
   — Нельзя ли мистеру Форду взглянуть на вашу «книгу жизни», капитан Джим? — спросила Аня, когда капитан наконец объявил, что на этот вечер рассказов, пожалуй, уже хватит.
   — Ну что вы! Он не захочет, чтобы ему докучали таким вздором, — запротестовал капитан Джим, хотя на самом деле ему до смерти хотелось показать свою книгу «настоящему писателю».
   — Я очень хотел бы заглянуть в вашу книгу, капитан Бойд, — сказал Оуэн. — Если она хотя бы вполовину так хороша, как ваши рассказы, ее стоит посмотреть.
   С притворной неохотой капитан Джим извлек книгу из своего старого сундучка и вручил Оуэну.
   — Думаю, вам не захочется долго разбирать мой корявый почерк, — заметил он небрежно. — Я человек малообразованный. А это все я написал просто, чтобы развлечь моего маленького племянника Джо. Ему всегда подавай занимательные истории. Приходит вчера сюда на берег и говорит мне — я в это время вынимал из моей лодки двадцатифунтовую треску… говорит вроде как с упреком: «Дядя Джим, разве треска не бессловесное животное?» Понимаете, я говорил ему, что следует быть добрым по отношению к бессловесным животным и никогда не причинять им боли. Я кое-как выкрутился, сказав ему, что хоть треска и бессловесная, но она не животное, однако Джо, похоже, не был удовлетворен таким ответом, да и сам я, признаться, тоже. Надо быть очень осторожным с малыми детьми и думать, что говоришь им. Уж они-то видят тебя насквозь!
   Говоря все это, капитан Джим краешком глаза следил за Оуэном Фордом и, заметив, что гость с головой погрузился в чтение «книги жизни», направился с улыбкой к своему буфету, чтобы приготовить чай. Оуэн оторвался от чтения так же неохотно, как скряга расстается со своим золотом, — оторвался лишь для того, чтобы выпить чаю, и вновь с жадностью накинулся на исписанные неровным почерком страницы.
   — Можете взять эту книжку с собой, если хотите, — сказал капитан Джим небрежно, словно «книжка» не была самым драгоценным из всего, что принадлежало ему. — Надо бы мне пойти да подтянуть мою лодку поближе к причалу. Приближается шторм. Вы заметили, какое сегодня небо?
 
    Облака-барашки говорят без слов:
    Корабли высокие, убавьте парусов!
 
   Оуэн с радостью принял предложение капитана и взял книгу с собой. По дороге домой Аня рассказала ему историю пропавшей Маргарет.
   — Этот капитан — замечательный старик! Какую удивительную жизнь он вел! — заметил Оуэн. — За одну неделю у него было столько приключений, сколько большинству из нас не видать за всю нашу жизнь… Вы действительно полагаете, что все его истории правдивы?
   — Конечно! Я уверена, что капитан Джим не способен солгать. К тому же все, кто живет в здешних местах, уверяют, что все было именно так, как он рассказывает. В прежнее время на этом берегу жили многие из его старых товарищей по плаванию, и они могли подтвердить, что он говорит правду. Он один из последних капитанов старой закалки, каких было немало на нашем острове. Теперь почти никого из них уже нет в живых.

Глава 25
Создание книги

   На следующее утро Оуэн Форд пришел в маленький домик в состоянии невероятного возбуждения.
   — Миссис Блайт, это замечательная книга! Совершенно замечательная! Если бы я мог воспользоваться этим материалом, не сомневаюсь, что создал бы роман года. Как вы полагаете, капитан Джим позволит мне сделать это?
   — Позволит ли он? О, я уверена, он будет в восторге! — воскликнула Аня. — Признаюсь вам, что именно на это я и рассчитывала, когда повела вас на маяк вчера вечером. Капитан Джим давно хотел найти кого-нибудь, кто сумел бы написать за него его «книгу жизни» так, как она должна быть написана.
   — Не согласитесь ли вы пойти со мной на мыс сегодня вечером, миссис Блайт? Я сам попрошу у него позволения использовать его книгу, но хотел бы, чтобы вы сказали ему о том, что мне известна с ваших слов история пропавшей Маргарет, и спросили его, не разрешит ли он мне ввести ее в роман в качестве основной сюжетной линии, позволяющей связать в гармоническое целое самые разные эпизоды «книги жизни».
   Капитан Джим пришел в необычайное волнение, когда Оуэн Форд рассказал ему о своем плане. Его заветной мечте наконец предстояло осуществиться, а «книге жизни» стать его подарком миру. Обрадовало капитана и то, что основой повествования станет история его пропавшей возлюбленной.
   — Это сохранит ее имя от забвения, — сказал он задумчиво. — Именно поэтому я хочу, чтобы она была в романе.
   — Будем сотрудничать! — заявил восхищенный Оуэн. — Вы дадите книге душу, а я — тело. О, вдвоем мы напишем чудесную книгу, капитан Джим! И возьмемся за работу без провол очек!
   — Подумать только! Моя книга будет написана внуком школьного учителя! — воскликнул капитан Джим. — Ваш дедушка был моим самым дорогим другом. Я считал, что равных ему нет на свете. Да-а, теперь я вижу, почему мне пришлось ждать столько лет. Моя книга не могла быть написана до тех пор, пока не появится подходящий человек. Ваше место здесь…в вас душа этого старого северного берега… вы единственный, кто способеннаписать эту книгу.
   Было решено, что крошечную комнатку в башне маяка, примыкающую к гостиной капитана Джима, отведут Оуэну для работы. Оуэн считал необходимым, чтобы капитан был рядом с ним во время создания книги, — могли потребоваться консультации по многим вопросам, связанным с мореплаванием, в которых Оуэн был совершенно несведущ.
   Он приступил к работе над книгой на следующее же утро и вкладывал в это дело всю душу. Что же до капитана Джима, он был в то лето счастливейшим из смертных и смотрел на маленькую комнатку, в которой работал Оуэн, как на святую обитель. Оуэн подробно обсуждал содержание будущей книги с капитаном, но рукопись ему не показывал.
   — Вам придется подождать, пока она выйдет в свет, — говорил он. — Тогда вы прочтете все сразу и в законченном виде.
   Он с головой ушел в изучение историй, изложенных в «книге жизни», и творчески использовал их. Пропавшая Маргарет, о которой он столько думал и грезил, стала для него яркой, совершенно реальной личностью и ожила на страницах его романа. По мере того как работа над романом продвигалась, она все больше увлекала Оуэна — он писал с воодушевлением и энтузиазмом. Аня и Лесли получили право читать написанное и высказывать свои замечания, и в основу заключительной главы, которую восхищенные критики позднее назвали идиллической, была положена художественная идея, поданная Лесли.
   Аня была в восторге и поздравляла себя с успехом своей затеи.
   — Едва я взглянула на Оуэна Форда, как поняла, что передо мной именно тот человек, который нужен для этого дела, — говорила она Гилберту. — По его лицу можно было догадаться и о веселости его нрава, и о пылкости натуры, а именно эти два качества наряду с мастерским владением выразительными средствами языка необходимы для написания такой книги. Как сказала бы миссис Линд, ему было «предначертано судьбой» взяться за осуществление этого плана.
   Оуэн писал по утрам. Вторая половина дня, как правило, посвящалась пикнику или веселой прогулке в обществе Блайтов. Лесли тоже не раз становилась участницей этих поездок, так как заботливый капитан Джим старался как можно чаще брать на свое попечение Дика, чтобы дать ей возможность отдохнуть. Вчетвером молодые люди катались на лодке по гавани и по впадающим в нее трем удивительно красивым речкам; пекли на костре моллюсков, собранных на мелководье; ходили на песчаную косу за земляникой; ловили треску под руководством капитана Джима; стреляли ржанок на прибрежных лугах и диких уток в бухтах — во всяком случае, мужчиныстреляли. Вечерами они бродили под золотистой луной по заросшим маргаритками заливным лугам или сидели в гостиной маленького домика, где порой принесенная морским ветром прохлада заставляла развести огонь в камине и можно было полюбоваться горящим плавником, — сидели и беседовали на тысячи самых разных тем, какие только могут найти для разговора счастливые, пылкие, умные молодые люди.
   Лесли стала совсем другим существом с того самого дня, как призналась Ане в том, что питала к ней враждебные чувства. Не было ни следа прежней холодности, ни тени прежней горечи и неприязни. Девичество, которое обманом отняла у нее судьба, казалось, вернулось к ней в годы ее женской зрелости. Она расцвела словно яркий и благоуханный цветок. Никто не смеялся заразительнее, никто не блистал б ольшим остроумием, чем она, в тесном кругу друзей, собиравшихся вместе в тихие сумерки того волшебного лета. Когда она бывала занята и не могла провести вечер с ними, все чувствовали, что их разговору недостает какого-то особого, утонченного очарования. Ее красота сияла в свете пробудившейся души, подобно тому как сияла бы великолепная, без единого изъяна, ваза молочного стекла, если бы в нее поместить яркую розовую лампу. Были часы, когда Ане казалось, что ее слепит блеск этой красоты. Что же до Оуэна Форда, то «Маргарет», ожившая на страницах его романа, — хотя у нее были мягкие темные волосы и милое, лукавое лицо той девушки, что исчезла много лет назад и «опочила там, где спит сном вечным Атлантида», — обладала душевными качествами Лесли Мур, как они открылись ему в те безмятежные дни на берегу гавани Четырех Ветров.
   В целом это было незабываемое лето — одно из тех, какие редко бывают в жизни человека, но оставляют ему после себя богатое наследство красивых воспоминаний… одно из тех, которые, принося удачное сочетание прекрасной погоды, замечательных друзей и восхитительного времяпрепровождения, настолько приближаются к совершенству, насколько такое только возможно в этом мире.
   — Все это было слишком уж хорошо, чтобы длиться вечно, — сказала себе с легким вздохом Аня в тот сентябрьский день, когда знакомый резкий холодок в воздухе и такой же знакомый оттенок глубокой синевы на поверхности залива ясно сказали ей, что осень совсем близко.
   В тот вечер Оуэн объявил, что завершил свой роман и что его отпуск подошел к концу.
   — Мне предстоит еще немало работы над книгой — переработка, сокращение и так далее, — сказал он, — но в основном она готова. Сегодня утром я написал последнее предложение. Если я найду издателя, она, вероятно, выйдет в свет следующим летом или осенью.
   Оуэн почти не сомневался, что найдет издателя. Он знал, что написал замечательную книгу — книгу, которую ждет огромный успех, книгу, которая будет жить.Он знал, что она принесет ему славу и богатство. Но когда была написана последняя строка, он уронил голову на рукопись и долго сидел так. И думал он совсем не о том, как хорошо потрудился этим летом.

Глава 26
Признание Оуэна Форда

   — Мне так жаль, что Гилберта нет дома, — сказала Аня. — Ему пришлось поехать в Глен — Аллан Лайенс получил серьезную травму. Гилберт, вероятно, вернется домой очень поздно. Но он велел передать, что завтра непременно встанет пораньше и зайдет к вам, чтобы попрощаться перед вашим отъездом. Такая досада! Мы с Сюзан собирались устроить веселый прощальный ужин.
   Она сидела в саду возле ручья на маленькой садовой скамейке, сделанной Гилбертом. Оуэн стоял перед ней, прислонясь к стройному стволу желтой березы, похожему на бронзовую колонну. На его бледном лице можно было заметить следы бессонной ночи. Аня взглянула на него и задумалась: действительно ли проведенное на море лето помогло ему укрепить здоровье, как он на то рассчитывал? Не переутомился ли он, работая над своей книгой? Она вспомнила, что всю последнюю неделю он выглядел неважно.
   — Пожалуй, я даже рад, что доктора нет дома, — начал Оуэн медленно. — Я хотел поговорить с вами наедине, миссис Блайт. Мне нужно с кем-нибудь поговорить, или то, о чем я все время думаю, сведет меня с ума. Я уже неделю пытаюсь посмотреть правде в глаза… и не могу. Я узнаю, что вам можно довериться… что вы поймете меня. Женщина с такими глазами, как у вас, всегда поймет. Вы из тех, кому люди, повинуясь внутреннему порыву, рассказывают все… Миссис Блайт, я люблю Лесли. Люблю!Это слишком слабо сказано!
   Его голос неожиданно прервался от едва сдерживаемого взрыва чувств. Он отвернулся, уткнувшись лицом в согнутую в локте руку. Все его тело содрогалось. Аня сидела, глядя на него, побледневшая и ошеломленная. Она никак не предполагала, что может произойти такое!И вместе с тем… как случилось, что мысль о подобной возможности ни разу не пришла ей в голову? Теперь же свершившееся казалось естественным и неизбежным. Аню удивила собственная слепота. Но… но… такое еще никогда не случалось в Четырех Ветрах. В любом другом месте на земле человеческие страсти могли бросать вызов условностям и законам общества… но уже никак не здесь!В последние десять лет Лесли не раз брала на лето постояльцев, и никогда ничего подобного не случалось. Но, вероятно, они не были похожи на Оуэна Форда, да и пылкая, живаяЛесли этих летних месяцев уже не была холодной, замкнутой девушкой прежних дней. Ах, хоть кто-нибудьдолжен был предвидеть это! Почему об этом не подумала мисс Корнелия? Мисс Корнелия всегда была готова бить тревогу, когда дело касалось мужчин. Аня почувствовала, как в ее душе шевельнулась безрассудная обида на мисс Корнелию. Затем она беззвучно застонала. Не имеет значения, кто виноват в том, что худшее все же произошло. И Лесли… как же Лесли? Именно о ней больше всего тревожилась Аня.
   — Лесли знает об этом, мистер Форд? — спросила она сдержанно.
   — Нет… нет… если только она сама обо всем не догадалась. Не думаете же вы, миссис Блайт, что я мог бы оказаться таким негодяем и подлецом, чтобы сказать ей… Но я не могу не любить ее — вот и все. И я не в силах терпеть эту муку.
   — А она?Тоже любит? — спросила Аня Едва этот вопрос сорвался с ее уст, она почувствовала, что задавать его не следовало. В ответ Оуэн чересчур горячо запротестовал.
   — Нет, нет, конечно нет. Но я мог бы добиться ее любви, если бы она была свободна… я знаю, что мог бы.
   «Она любит его… и он это знает», — мелькнуло в голове у Ани. Вслух же она сказала сочувственно, но твердо:
   — Однако она не свободна, мистер Форд. И единственное, что вы можете сделать, — это молча удалиться и предоставить ей жить ее собственной жизнью.
   — Я знаю… знаю, — простонал Оуэн. Он сел на поросший травой берег ручья и угрюмо смотрел в янтарную воду. — Я знаю, ничего нельзя сделать… ничего… только сказать традиционное: «До свидания, миссис Мур. Спасибо за все, что вы делали для меня в это лето», — точно так, как я сказал бы эти слова той дородной, добродушной, энергичной и все замечающей хозяйке, какой я ожидал найти ее в день моего приезда. Потом я заплачу за стол и жилье, как любой честный постоялец, и уеду! О, все это очень просто. Никаких сомнений… никакого замешательства… прямой дорогой на край света! И я пройду по этой дороге. Вам нет нужды беспокоиться, миссис Блайт, что я не сделаю этого. Только было бы легче пройти по раскаленным докрасна плужным лемехам.
   Боль, звучавшая в его голосе, заставила содрогнуться и Аню. В этой ситуации ей было почти нечего сказать. Об упреках не могло быть и речи; совет не требовался; слова сочувствия казались бессмысленными и бесполезными перед лицом страдания этого человека. Она могла лишь вместе с ним, в смятении чувств, терзаться состраданием и сожалениями. У нее болела душа за Лесли! Разве мало душевных мук уже выпало на долю бедной девушки?
   — Мне не было бы так тяжело уйти и оставить ее, если бы только она была счастлива, — горячо продолжил Оуэн. — Но думать о ее беспросветной жизни… осознавать, каким будет ее существование после моего отъезда… Вот что хуже всего! Я отдал бы жизнь, лишь бы сделать Лесли счастливой… но не могу сделать ничего даже для того, чтобы просто помочь ей — ничего. Она навечно прикована цепью к этому бедняге… и ей нечего ждать от жизни, кроме старения и череды пустых, бессмысленных, бесплодных лет. Мысль об этом бесит меня! Но я должен прожить свою жизнь, никогда не встречаясь с ней и лишь всегда помня о том, что ей приходится терпеть. Это отвратительно… отвратительно!
   — Это очень тяжело, — сказала Аня печально. — Мы — ее друзья, живущие здесь, — знаем, как ей тяжело.
   — А она так богато одарена природой, — продолжил Оуэн мятежно. — Ее красота — лишь самое малое из сокровищ, какими она обладает… а она самая красивая женщина из всех, каких я только знаю. Что у нее за смех! Все лето я старался как можно чаще смешить ее, просто для того, чтобы иметь удовольствие послушать этот смех. А ее глаза — они такие же глубокие и голубые, как воды залива вон там, вдали. Никогда прежде я не видел такой голубизны… и такого золота волос! Вы, миссис Блайт, когда-нибудь видели ее волосы распущенными?
   — Нет.
   — Я видел… один раз. В тот день я отправился на мыс — собирался ловить рыбу с капитаном Джимом. Однако сильно штормило, так что мы не решились выйти в море, и я вернулся. Она же, полагая, что весь день будет одна, решила воспользоваться этим, чтобы вымыть волосы. Когда я подходил к дому. она стояла на крыльце и сушила их на солнце. Они струились вокруг нее, словно фонтан жидкого золота, почти достигая земли. Увидев меня, она поспешила в дом, а ветер подхватил ее волосы, взметнул и закрутил их вокруг нее… Даная под золотым дождем [33]… Не знаю почему, но именно тогда я понял, что люблю ее и что любил ее с той самой минуты, когда впервые увидел ее стоящей в свете яркого огня на фоне вечерней темноты. И она должна по-прежнему жить здесь, обихаживая и ублажая Дика, экономя на всем, чтобы свести концы с концами, в то время как я буду жить, тщетно стремясь к ней всей душой, и в силу самого этого обстоятельства лишенный даже возможности оказать ей небольшую помощь, как это мог бы сделать друг. В прошлую ночь я бродил по берегу почти до рассвета и обдумывал все это снова и снова. И все же, несмотря ни на что, я не жалею что приехал в Четыре Ветра. Мне кажется, что как бы ни было плохо то, что есть, было бы еще хуже никогда не встретить Лесли. Любить ее и покинуть — значит вечно испытывать жгучую, иссушающую боль, но не встретить ее и не полюбить… нет, это невообразимо. Все это, я полагаю, похоже на речи безумца — все бурные страсти кажутся просто глупыми, когда мы говорим о них нашими обычными, неподходящими для их выражения словами. Душевные муки существуют не для их выражения словами. Душевные муки существуют не для того, чтобы разглагольствовать о них, а для того, чтобы испытывать их и безропотно выносить. Мне, вероятно, не следовало говорить ни о чем… но разговор помог — чуть-чуть. Во всяком случае, теперь у меня хватит сил уйти завтра утром, соблюдя все приличия и не устроив сцены. Но вы ведь будете писать мне иногда — не правда ли, миссис Блайт? — и сообщать, что нового у Лесли?
   — Разумеется, — заверила Аня. — Мне так жаль, что вы уезжаете. Нам будет вас очень не хватать. Мы все стали такими добрыми друзьями! Если бы не ваши чувства к Лесли, вы могли бы еще не раз вернуться сюда на лето. Возможно, что все же… со временем… когда вы забудете, может быть…
   — Я никогда не забуду… и никогда не вернусь в Четыре Ветра, — сказал Оуэн коротко и выразительно.
   Тишина и сумерки опустились на сад. Издали доносился спокойный и монотонный плеск волн, набегающих на песчаную косу. Вечерний ветер в тополях, казалось, выводил старинную, печальную и странную, песню — воспоминание о какой-то давней разбитой мечте. Стройная молоденькая осинка отчетливо вырисовывалась перед ними на фоне западного неба, окрашенного в нежные золотистые, изумрудные и бледно-розовые тона. Было видно каждую веточку, каждый листик во всей их сумеречной, трепетной, колдовской красоте.
   — Красиво, правда? — сказал Оуэн, указывая на осинку. У него был тон и вид человека, окончательно завершившего предыдущий разговор.
   — Так красиво, что мне даже больно от этой красоты, — отозвалась Аня мягко. — Совершенная красота всегда причиняет мне боль. Помню, в детстве я называла ее «странной, но приятной болью». В чем причина того, что подобная боль кажется неотделимой от совершенства? Не является ли она болью законченности творения… когда мы сознаем, что сверх существующего уже не может быть ничего, кроме ухудшения и упадка?
   — А может быть, — сказал Оуэн задумчиво, — то божественное, что заключено внутри нас, отзывается на то близкое ему по духу, что выражено в зримом совершенстве.
   — У вас, кажется, насморк. Натрите-ка лучше нос салом, перед тем как лечь спать, — сказала мисс Корнелия, которая вошла в сад через маленькую калитку между пихтами как раз вовремя для того, чтобы нечаянно подслушать последнее замечание Оуэна. Мисс Корнелии нравился Оуэн, но она считала делом принципа карать насмешкой любого мужчину за «выспренний» язык.
   Мисс Корнелия была олицетворением комедии, которая всегда выглядывает из-за угла на трагедию жизни. Аня, чьи нервы были все еще немного напряжены, разразилась безудержным смехом, и даже Оуэн слегка улыбнулся. Чувства и страсти явно исчезали из вида в присутствии мисс Корнелии. И Ане ничто уже не казалось таким безнадежным, мрачным и мучительным, каким казалось всего лишь за несколько минут до этого. Но сон бежал от нее в ту ночь.

Глава 27
На песчаной косе

   Оуэн Форд покинул Четыре Ветра на следующее утро. Вечером Аня отправилась навестить Лесли, но никого не нашла. Дом был заперт, и ни огонька ни в одном окне. Казалось, что в нем нет ни души. Лесли не заглянула в гости на следующий день, и Аня сочла это плохим знаком.
   Вечером Гилберта вызвали к больному в рыбачью деревушку, и Аня решила проехаться вместе с ним до мыса, чтобы провести несколько часов в обществе капитана Джима. Но за огромным маяком, рассекающим туман осеннего вечера взмахами своего светового луча, приглядывал племянник капитана, Алек Бойд, самого же капитана на маяке не было.