Страница:
— Пятнадцать лет. Вскоре после того как они поженились, я, юный негодник, сбежал из дома и ушел в море. Но каждый раз, возвратившись из плавания, я — даже прежде чем зайти домой — держал курс сюда, чтобы рассказать мистрис Селвин все о своих странствиях. Пятнадцать счастливых лет! Они, эти двое, обладали чем-то вроде таланта быть счастливыми. Есть такие люди; может быть, вы замечали? Они не могли долго оставаться несчастными — неважно, что случилось. Они ссорились между собой раз или два, так как оба были людьми горячими. Но мистрис Селвин сказала мне однажды: «Я чувствовала себя ужасно, когда мы с Джоном поссорились, но в глубине сердца была очень счастлива — ведь у меня есть такой хороший муж, с которым я могу поссориться и помириться»… Потом они переехали в Шарлоттаун, а их дом купил Нед Рассел и привез сюда свою молодую жену. Это была веселая пара, сколько я их помню. Мисс Элизабет Рассел, сестра Неда, приехала и поселилась у них примерно год спустя, и она тоже была веселым созданием. Стены этого дома, должно быть, насквозь
пропитанысмехом и весельем. Вы третья новобрачная, какую я встречаю в этом доме, мистрис Блайт… и самая красивая.
Капитан Джим ухитрился придать своему комплименту-подсолнуху изящество фиалки, и Аня сочла, что может с гордостью носить этот цветок. Она никогда не выглядела лучше, чем в этот вечер, с прелестным румянцем невесты на щеках и нежным светом любви в глазах. Даже немного грубоватый старый доктор Дейв бросил на нее одобрительный взгляд, а потом сказал своей жене, когда они вдвоем ехали домой, что рыжеволосую жену племянника, пожалуй, можно даже назвать красавицей.
— Я должен вернуться на маяк, — объявил капитан Джим. — Но этот вечер, проведенный с вами, доставил мне невероятное удовольствие.
— Приходите к нам почаще, — сказала Аня.
— Интересно, прозвучало бы из ваших уст это приглашение, если бы вы знали, как охотно я его приму, — таков был весьма затейливый ответ капитана.
— Другими словами, вы хотите знать, была ли я искренна, — улыбнулась Аня. — Да. «Вот вам крест», — как мы говаривали в школе.
— Тогда приду. И вероятно, стану часто докучать вам своими визитами. Буду счастлив, если и вы найдете время, чтобы заглянуть иногда ко мне на маяк. Обычно мне не с кем поговорить, кроме Первого Помощника, — общительная душа, спасибо ему! Он отличный слушатель и знает больше любого болтливого Мак-Алистера, но не очень разговорчив… Вы молоды, мистрис Блайт, а я стар, но наши души примерно одного возраста. Мы оба из племени, знающих Иосифа [13], как сказала бы мисс Корнелия Брайент.
— Из племени, знающих Иосифа? — Аня была озадачена.
— Да. Корнелия делит всех людей на свете на два вида: племя, знающих Иосифа, и племя, не знающих Иосифа. Если человек вроде как сходится с вами во взглядах, и у вас с ним примерно одинаковые понятия о вещах, и ему по вкусу те же шутки, что и вам, — тогда он принадлежит к племени, знающих Иосифа.
— О, понимаю! — воскликнула Аня, которой все сразу стало ясно. — Это то, что я раньше называла и до сих пор называю — только теперь уже в кавычках — «родственные души».
— Именно так… именно так, — закивал капитан Джим. — Это о нас, как ни скажи. Когда вы вошли в комнату сегодня вечером, мистрис Блайт, я сразу сказал себе: «Она из племени, знающих Иосифа», и очень обрадовался, так как в противном случае мы не получили бы никакого настоящего удовольствия от общества друг друга. Я думаю, что племя знающих Иосифа, — это соль земли.
Луна только что появилась на небосклоне, когда Аня и Гилберт вышли из дома, чтобы проводить своих гостей. Гавань Четырех Ветров медленно превращалась в чудо мечты, волшебства и очарования… заколдованная гавань, на которую никогда не может обрушиться ни одна буря. Лунный свет серебрил верхушки пирамидальных тополей, стоящих вдоль дорожки, — высоких и темных, как силуэты монахов какого-то тайного ордена.
— Я всегда любил ломбардские тополя, — сказал капитан Джим, махнув рукой в их сторону. — Это деревья принцесс. Теперь они не в моде. Люди жалуются, что ветки на верхушке засыхают, и от этого вид у тополей потрепанный. Так и бывает обычно, если вы не хотите каждую весну рисковать своей шеей, взбираясь по приставной лестнице, чтобы подстричь их. Я всегда делал эту работу для мисс Элизабет, и ее тополя никогда не ходили в лохмотьях. Она их очень любила. Ей нравились их величественность и чопорность. Уж они-то не станут якшаться с каждым встречным и поперечным. Если клены — теплая компания, мистрис Блайт, тополя — светское общество.
— Какая красивая ночь! — сказала старая докторша, усаживаясь в бричку.
— Почти все ночи красивы, — заметил капитан Джим. — Но должен признать, что этот лунный свет над гаванью заставляет меня задуматься: а что же осталось для рая? Луна — мой большой друг, мистрис Блайт. Я всегда любил ее, сколько себя помню. Когда я был мальчуганом лет восьми, я уснул однажды вечером в саду, и никто меня не хватился. Я проснулся среди ночи и до смерти испугался. Какие тени и странные звуки заполняли сад! Я не смел двинуться с места. Только припал к земле, весь дрожа, бедный малыш. Казалось, будто в мире нет никого, кроме меня, а мир такой огромный. И вдруг я увидел луну: она смотрела на меня сквозь ветви яблони — смотрела, как старый друг. Я сразу успокоился. Встал и пошел к дому, храбрый как лев, не сводя с нее глаз… Много ночей я следил за ней с палубы моего корабля, плывя по далеким морям… Почему вы не велите мне заткнуться и идти домой?
Прощальный смех затих вдали. Аня и Гилберт рука об руку обошли свой сад. Ручей, бегущий в тени берез, был покрыт прозрачной рябью. Маки на его берегах казались маленькими кубками, наполненными лунным светом. Цветы, посаженные женой школьного учителя, источали сладкий аромат, словно красоту и благословение священного былого. Аня остановилась на тенистой дорожке, чтобы сорвать веточку.
— Я люблю вдыхать запах цветов в темноте, — сказала она. — Тогда узна ешь их душу. Ах, Гилберт, этот маленький домик — именно то, о чем я мечтала. И я так рада, что мы не первые, кто бродил в этом саду в вечер после своей свадьбы.
Глава 8
Капитан Джим ухитрился придать своему комплименту-подсолнуху изящество фиалки, и Аня сочла, что может с гордостью носить этот цветок. Она никогда не выглядела лучше, чем в этот вечер, с прелестным румянцем невесты на щеках и нежным светом любви в глазах. Даже немного грубоватый старый доктор Дейв бросил на нее одобрительный взгляд, а потом сказал своей жене, когда они вдвоем ехали домой, что рыжеволосую жену племянника, пожалуй, можно даже назвать красавицей.
— Я должен вернуться на маяк, — объявил капитан Джим. — Но этот вечер, проведенный с вами, доставил мне невероятное удовольствие.
— Приходите к нам почаще, — сказала Аня.
— Интересно, прозвучало бы из ваших уст это приглашение, если бы вы знали, как охотно я его приму, — таков был весьма затейливый ответ капитана.
— Другими словами, вы хотите знать, была ли я искренна, — улыбнулась Аня. — Да. «Вот вам крест», — как мы говаривали в школе.
— Тогда приду. И вероятно, стану часто докучать вам своими визитами. Буду счастлив, если и вы найдете время, чтобы заглянуть иногда ко мне на маяк. Обычно мне не с кем поговорить, кроме Первого Помощника, — общительная душа, спасибо ему! Он отличный слушатель и знает больше любого болтливого Мак-Алистера, но не очень разговорчив… Вы молоды, мистрис Блайт, а я стар, но наши души примерно одного возраста. Мы оба из племени, знающих Иосифа [13], как сказала бы мисс Корнелия Брайент.
— Из племени, знающих Иосифа? — Аня была озадачена.
— Да. Корнелия делит всех людей на свете на два вида: племя, знающих Иосифа, и племя, не знающих Иосифа. Если человек вроде как сходится с вами во взглядах, и у вас с ним примерно одинаковые понятия о вещах, и ему по вкусу те же шутки, что и вам, — тогда он принадлежит к племени, знающих Иосифа.
— О, понимаю! — воскликнула Аня, которой все сразу стало ясно. — Это то, что я раньше называла и до сих пор называю — только теперь уже в кавычках — «родственные души».
— Именно так… именно так, — закивал капитан Джим. — Это о нас, как ни скажи. Когда вы вошли в комнату сегодня вечером, мистрис Блайт, я сразу сказал себе: «Она из племени, знающих Иосифа», и очень обрадовался, так как в противном случае мы не получили бы никакого настоящего удовольствия от общества друг друга. Я думаю, что племя знающих Иосифа, — это соль земли.
Луна только что появилась на небосклоне, когда Аня и Гилберт вышли из дома, чтобы проводить своих гостей. Гавань Четырех Ветров медленно превращалась в чудо мечты, волшебства и очарования… заколдованная гавань, на которую никогда не может обрушиться ни одна буря. Лунный свет серебрил верхушки пирамидальных тополей, стоящих вдоль дорожки, — высоких и темных, как силуэты монахов какого-то тайного ордена.
— Я всегда любил ломбардские тополя, — сказал капитан Джим, махнув рукой в их сторону. — Это деревья принцесс. Теперь они не в моде. Люди жалуются, что ветки на верхушке засыхают, и от этого вид у тополей потрепанный. Так и бывает обычно, если вы не хотите каждую весну рисковать своей шеей, взбираясь по приставной лестнице, чтобы подстричь их. Я всегда делал эту работу для мисс Элизабет, и ее тополя никогда не ходили в лохмотьях. Она их очень любила. Ей нравились их величественность и чопорность. Уж они-то не станут якшаться с каждым встречным и поперечным. Если клены — теплая компания, мистрис Блайт, тополя — светское общество.
— Какая красивая ночь! — сказала старая докторша, усаживаясь в бричку.
— Почти все ночи красивы, — заметил капитан Джим. — Но должен признать, что этот лунный свет над гаванью заставляет меня задуматься: а что же осталось для рая? Луна — мой большой друг, мистрис Блайт. Я всегда любил ее, сколько себя помню. Когда я был мальчуганом лет восьми, я уснул однажды вечером в саду, и никто меня не хватился. Я проснулся среди ночи и до смерти испугался. Какие тени и странные звуки заполняли сад! Я не смел двинуться с места. Только припал к земле, весь дрожа, бедный малыш. Казалось, будто в мире нет никого, кроме меня, а мир такой огромный. И вдруг я увидел луну: она смотрела на меня сквозь ветви яблони — смотрела, как старый друг. Я сразу успокоился. Встал и пошел к дому, храбрый как лев, не сводя с нее глаз… Много ночей я следил за ней с палубы моего корабля, плывя по далеким морям… Почему вы не велите мне заткнуться и идти домой?
Прощальный смех затих вдали. Аня и Гилберт рука об руку обошли свой сад. Ручей, бегущий в тени берез, был покрыт прозрачной рябью. Маки на его берегах казались маленькими кубками, наполненными лунным светом. Цветы, посаженные женой школьного учителя, источали сладкий аромат, словно красоту и благословение священного былого. Аня остановилась на тенистой дорожке, чтобы сорвать веточку.
— Я люблю вдыхать запах цветов в темноте, — сказала она. — Тогда узна ешь их душу. Ах, Гилберт, этот маленький домик — именно то, о чем я мечтала. И я так рада, что мы не первые, кто бродил в этом саду в вечер после своей свадьбы.
Глава 8
Мисс Корнелия Брайент наносит первый визит
Тот сентябрь был в Четырех Ветрах месяцем золотых туманов и лиловой дымки — месяцем, в котором дни были напоены солнцем, а ночи купались в лунном свете или пульсировали звездами. Ни одна буря, ни один сильный порыв ветра не омрачили его. Аня и Гилберт занимались устройством своего гнездышка, бродили по берегу, плавали на лодке по гавани, ездили к мысу Четырех Ветров и в Глен св. Марии, а иногда катались по поросшим папоротниками, безлюдным дорогам в лесах, окружающих канал, — короче, проводили свой медовый месяц так, что им могли позавидовать все влюбленные в мире.
— Даже если бы наша жизнь должна была оборваться прямо сейчас, все равно мы знали бы, что прожить ее, несомненно, стоило хотя бы ради этих последних четырех недель, не правда ли? — сказала Аня. — Не думаю, что у нас еще когда-нибудь будут четыре такие чудесные недели — но они у нас были.Все — ветры, погода, люди, наш Дом Мечты — объединили свои усилия, чтобы сделать наш медовый месяц восхитительным. Не было даже ни одного дождливого дня, с тех пор как мы приехали сюда.
— И мы даже ни разу не поссорились, — поддразнил ее Гилберт.
— Что ж, «чем дольше это удовольствие откладывается, тем оно желаннее», — процитировала Аня. — Я так рада, что мы решили провести наш медовый месяц здесь. Наши воспоминания об этих днях всегда будут частью нашего Дома Мечты, вместо того чтобы быть разбросанными по чужим местам.
Атмосфера их нового дома имела определенный привкус романтики и приключений, какого Аня никогда не находила в Авонлее. Там, хотя она и жила у моря, ее жизнь не была так тесно связана с ним. Но здесь, в Четырех Ветрах, оно окружало и постоянно окликало ее. Из каждого окна своего нового дома она видела какой-нибудь меняющийся морской пейзаж. Навязчивое бормотание волн вечно звучало в ее ушах. Каждый день в гавань входили корабли и бросали якорь у пристани в Глене, а потом снова проплывали сквозь закат, направляясь в порты, что могли быть на другой половине земного шара. Рыбацкие лодки, расправив белые крылья парусов, уходили по утрам через пролив мимо дюн и возвращались по вечерам, нагруженные рыбой По красным, вьющимся вдоль берега дорогам ездили и ходили моряки и рыбаки, беззаботные и веселые. Здесь всегда было ощущение, что вот-вот что-то произойдет, — предчувствие приключений и путешествий. В здешнем образе жизни было меньше постоянства, размеренности, рутины; над гаванью дули ветры перемен. Море вечно звало живущих на берегу, и даже те, кто не мог откликнуться на его зов, ощущали его трепет, беспокойство, таинственность и манящие возможности.
— Теперь я понимаю, почему некоторые мужчины просто не могут не уходить в море, — сказала Аня. — Это желание, временами посещающее каждого из нас — «уплыть за цель далекую заката», — оказывается, вероятно, непреоборимым, если оно врожденное. Меня не удивляет, что оно заставило капитана Джима убежать из дома. При виде корабля, выплывающего из гавани, или чайки, парящей над проливом, мне всегда хочется оказаться на борту корабля или иметь крылья — не как голубь, «чтоб улететь и успокоиться» [14], но как чайка, чтобы унестись в самое сердце бури.
— Ты останешься здесь со мной, моя девочка Аня, — лениво откликнулся Гилберт. — Я не допущу, чтобы ты улетала от меня в сердца бурь.
Они сидели на своем пороге из красного песчаника. День клонился к вечеру. Глубокий покой царил кругом — на земле, на море и на небе. Серебристые чайки парили в вышине. Вдоль горизонта тянулась длинная кружевная лента нежных розоватых облачков. В тишине звучал лишь приглушенный рефрен песни ветров и волн. Бледные астры цвели на увядших, окутанных легкой дымкой лугах между домиком и гаванью.
— У докторов, которым приходится проводить бессонные ночи, ухаживая за больными, не возникает, я полагаю, особой жажды приключений, — снисходительно отозвалась Аня. — Если бы ты, Гилберт, хорошо спал прошлую ночь, то был бы, как я, готов к полету фантазии.
— Я хорошо потрудился прошлой ночью, — сказал Гилберт негромко. — С Божьей помощью я спас человеку жизнь. Впервые я могу утверждать это без всяких оговорок. В других случаях я, возможно, просто помог людям поправиться; но, Аня, если бы я не остался в доме Аллонби прошлой ночью и не схватился со смертью врукопашную, та женщина к утру умерла бы. Я испробовал новый метод, который, безусловно, никогда еще не применялся в Четырех Ветрах. Сомневаюсь, что он вообще применялся где-либо вне больницы. Даже в Кингспортской клинике его впервые опробовали только прошлой зимой. Я ни за что не решился бы применить его здесь, если бы не был абсолютно уверен, что иначе нет никакой надежды. Я рискнул — и добился успеха. В результате замечательная жена и мать спасена и проживет еще много лет счастливой и плодотворной жизни. Я ехал сегодня утром домой, смотрел, как солнце поднимается над гаванью, и благодарил Бога за то, что выбрал профессию врача. Я упорно боролся и победил — подумай об этом, Аня, — победилВеликого Разрушителя. Это именно то, о чем я мечтал, когда — помнишь? — мы с тобой говорили о том, чему хотели бы посвятить жизнь. Моя мечта сбылась сегодня утром.
— Это единственная твоя мечта, которая сбылась? — спросила Аня. Она отлично знала, в чем будет заключаться ответ, но хотела услышать его еще раз.
— Ты все знаешь, моя девочка Аня, — сказал Гилберт, с улыбкой глядя в ее глаза. В эту минуту на пороге маленького белого домика на берегу гавани Четырех Ветров сидели два совершенно счастливых человека.
Неожиданно Гилберт сказал совсем другим тоном:
— Не обманывают ли меня мои глаза? Кажется, я вижу корабль с полным парусным вооружением, плывущий прямо сюда по нашей дорожке.
Аня взглянула и вскочила на ноги.
— Это, должно быть, мисс Корнелия Брайент или миссис Мур с визитом, — пробормотала она.
— Я иду в свою приемную, и если это мисс Корнелия, то предупреждаю тебя, что буду подслушивать, — сказал Гильберт. — Из всего, слышанного мной касательно мисс Корнелии, я делаю вывод, что ее разговор, мягко говоря, не будет скучным.
— Может быть, это миссис Мур.
— Не думаю, что миссис Мур скроена по такому образцу. Я видел ее на днях — она работала в своем саду, — и хотя я был слишком далеко, чтобы разглядеть ее как следует, мне показалось, что она довольно стройная. Но она, похоже, не слишком общительна, если, будучи твоей ближайшей соседкой, еще ни разу тебя не навестила.
— Значит, она все же не вторая миссис Линд, иначе любопытство непременно привело бы ее сюда, — заметила Аня. — А эта посетительница скорее всего мисс Корнелия.
Это действительно была мисс Корнелия. Более того, мисс Корнелия пришла не с каким-нибудь там мимолетным светским визитом, лишь для того, чтобы принести поздравления по случаю свадьбы. Под мышкой она держала большой пакет со своим рукоделием и, когда Аня предложила ей зайти в дом, с готовностью сняла широкополую шляпу от солнца, которую, вопреки усилиям непочтительных сентябрьских ветерков, уверенно удерживала на ее голове плотная резиновая тесьма, проходившая под маленьким тугим узлом светлых волос. Шляпные булавки? Нет уж, увольте, это не для мисс Корнелии! Резиновая тесьма вполне устраивала ее мать, и она вполне устраивает мисс Корнелию!.. У нее было свежее, круглое, румяное лицо и веселые карие глаза. Она совершенно не походила на традиционную старую деву, а в ее взгляде было что-то такое, что сразу покорило Анино сердце. Природная способность быстро распознавать родственные души позволяла Ане не сомневаться в том, что мисс Корнелия ей понравится, несмотря на спорную эксцентричность воззрений и бесспорную эксцентричность наряда.
Никто, кроме мисс Корнелии, не явился бы с визитом облаченный в полосатый бело-голубой передник и ситцевый капот с узором из огромных пунцовых роз, редко разбросанных на фоне шоколадного цвета. И никто, кроме мисс Корнелии, не казался бы в таком наряде чрезвычайно величественным и одетым надлежащим образом. Войди мисс Корнелия во дворец, чтобы нанести визит молодой супруге какого-нибудь принца, она была бы так же величественна и так же чувствовала бы себя хозяйкой положения. Она так же небрежно проволокла бы свои усеянные розами оборки по мраморным полам и так же невозмутимо принялась бы освобождать принцессу от всяких иллюзий на тот счет, что наличие мужа, будь то принц или простой крестьянин, является чем-то таким, чем стоило бы хвастаться.
— Я принесла свое рукоделие, миссис Блайт, душенька, — сказала она, разворачивая какой-то дорогой и тонкий белый материал. — Я спешу покончить с этой работой, и мне нельзя терять ни минуты.
Аня с некоторым удивлением смотрела на предмет одежды, расстеленный на поместительных коленях мисс Корнелии. Это явно было детское платьице, необыкновенно красивое, с крошечными оборочками и складочками. Мисс Корнелия вздела на нос очки и принялась вышивать какими-то затейливыми стежками.
— Это для миссис Проктор из Глена, — объявила она. — Ее восьмой ребенок вот-вот появится на свет, а у нее для него ни чепчика, ни распашонки. Другие семеро сносили все, что она сшила для первого, а теперь у нее нет ни времени, ни сил, ни энергии, чтобы сшить что-нибудь еще. Эта женщина — настоящая мученица, миссис Блайт, поверьте мне!Когда они с Фредом поженились, уж я-то знала, что из этого выйдет. Он был одним из этих ваших пресловутых «порочных и обольстительных» мужчин. Женившись, он перестал быть обольстительным и остался лишь порочным. Пьет и не заботится о семье. Но чего же еще ожидать от мужчины? Не знаю, как миссис Проктор могла бы прилично одевать своих детей, если бы ей не помогали соседи.
Как Ане предстояло впоследствии узнать, мисс Корнелия была единственной соседкой, заметно беспокоившейся о приличном виде юных Прокторов.
— Когда я услышала, что будет восьмой, тут же решила сшить для него кое-какие вещички, — продолжила мисс Корнелия. — Это платьице последнее, и я хочу закончить его сегодня.
— Очень красивое платьице, — сказала Аня. — Я достану мое рукоделие, и мы с вами приятно проведем время за шитьем. Вы отличная швея, мисс Брайент.
— Да, лучшая в здешних местах, — сказала мисс Корнелия, сухо констатируя факт. — Иначе и быть не могло! Я сшила куда больше одежды для новорожденных, чем даже если бы имела сотню собственных детей, поверьте мне!Наверное, это глупо — делать вышивку на платьице для восьмого ребенка. Но, миссис Блайт, душенька, не его вина, что он восьмой, и мне захотелось, чтобы у него было красивое платьице, как если бы он был желанным. Никто не рад бедной крошке — именно по этой причине я потратила столько времени на отделку его маленьких вещичек.
— Любой малыш мог бы гордиться таким платьицем, — сказала Аня, чувствуя еще сильнее, что мисс Корнелия ей понравится.
— Вы, наверное, думали, что я так никогда и не зайду к вам, — продолжила мисс Корнелия. — Но надо было убрать урожай, и я была занята… и так много сезонных рабочих околачивается на ферме — едят больше, чем работают! А чего же еще ждать от мужчин? Конечно, можно было бы зайти вчера, но я была на похоронах миссис Мак-Алистер, вдовы Родерика Мак-Алистера. С утра у меня ужасно болела голова, и я боялась, что если и пойду, то все равно не получу никакого удовольствия. Но ей было сто лет, и я всегда обещала себе, что непременно схожу на ее похороны.
— Церемония прошла успешно? — спросила Аня, отмечая про себя, что дверь приемной приоткрыта.
— Что? А, ну да, похороны были великолепные. У нее очень много родни. Процессия состояла из более чем ста двадцати экипажей. Были два-три забавных эпизода. Я думала, умру от смеха, когда увидела старого Джо Бредшоу, — он неверующий и в церковь ни ногой, а тут распевал «Спасен в объятьях Иисуса» с глубоким чувством и огромным наслаждением. Он прямо-таки упивается своим пением — поэтому-то никогда и не пропускает ничьих похорон. А вот его жене явно было не до пения — бедняжка вконец измучена работой по дому. Старый Джо время от времени выражает намерение купить ей подарок, но каждый раз привозит домой какую-нибудь сельскохозяйственную машину. Но чего же еще ожидать от мужчины? Да еще такого, который никогда не ходит ни в какую церковь — даже методистскую?! Я была чрезвычайно рада, когда увидела вас и молодого доктора в пресвитерианской церкви в первое воскресенье после вашего приезда. Доктор для меня не доктор, если он не пресвитерианин.
— Мы были в методической церкви в прошлое воскресенье, — сообщила коварная Аня.
— О, разумеется, доктору Блайту придется изредка появляться в методистской церкви, иначе к нему не будут обращаться пациенты-методисты.
— Нам очень понравилась проповедь, —смело объявила Аня. — И я нашла, что молитва методистского священника была одной из самых красивых, какие я только слышала.
— О, я не сомневаюсь, что он умеет молиться. Я не слышала никого, кто произносил бы более красивые молитвы, чем старый Саймон Бентли, который всегда или был пьян, или надеялся напиться, и чем пьянее он был, тем лучше молился.
— У методистского священника прекрасная внешность, — продолжила Аня, чтобы дверь приемной стояла приоткрытой не напрасно.
— Да, он, пожалуй, хорош как декоративный элемент, — согласилась мисс Корнелия. — Такой субтильный и изнеженный. И думает, что каждая девушка как посмотрит на него, так сразу влюбляется! Если вы и молодой доктор примете мойсовет, вы не будете особенно тесно общаться с методистами. Мой девиз — если ты пресвитерианин, будьпресвитерианином.
— Вы не думаете, что методисты попадут на небеса так же, как просвитериане? — спросила Аня без тени улыбки.
— Не намрешать. Все в руках Всевышнего, — торжественно заявила мисс Корнелия. — Но я не собираюсь общаться с ними на земле, вне зависимости от того, что мне, возможно, придется делать на небесах. Этотметодистский священник холост. У прежнего была жена — глупейшее, ветренейшее создание, какое я только видела. Я сказала однажды ее мужу, что ему следовало подождать, пока она вырастет, прежде чем жениться на ней. Он ответил, что хотел воспитать ее сам. Но чего же еще ожидать от мужчины?
— Довольно трудно определить, когда именно люди становятся взрослыми, — засмеялась Аня.
— Сущая правда, душенька. Некоторые родятся взрослыми, а другие остаются детьми и тогда, когда им все восемьдесят, поверьте мне!Та самая миссис Мак-Алистер, о которой я говорила, так никогда и не выросла. Она была так же глупа в сто лет, как и в десять.
— Может быть, поэтому-то она и прожила так долго, — предположила Аня.
— Может быть. Яохотнее прожила бы пятьдесят разумных лет, чем сто глупых.
— Но только подумайте, как скучен был бы этот мир, если бы его населяли только разумные люди, — выдвинула свой излюбленный довод Аня.
Мисс Корнелия сочла ниже своего достоинства вступать в легкомысленную словесную стычку.
— Миссис Мак-Алистер была урожденная Милгрейв, а Милгрейвы никогда особым умом не отличались. Ее племянник, Эбинизер Милгрейв, был безумен много лет. Он считал, что умер, и злился на свою жену за то, что она его не хоронит. Яна ее месте сделала бы это.
Вид у мисс Корнелии был такой беспощадный и решительный, что Аня почти представила ее с лопатой в руке.
— Неужели вы не знали никакиххороших мужей, мисс Брайент?
— О да, их много — вон там… — И мисс Корнелия махнула рукой за открытое окно в направлении маленького кладбища при церкви, по другую сторону гавани.
— А живых — ходящих по земле во плоти? — настаивала Аня.
— Есть несколько таких — только для того, чтобы показать, что для Бога нет невозможного, — неохотно признала мисс Корнелия. — Я не отрицаю, что можно изредка встретить отдельного мужчину, из которого — если захватить его, пока он молод, и школить надлежащим образом, и если мать хорошо шлепала его в детстве — может выйти приличное существо. Вашмуж, как мужчина, не так уж плох, судя по всему, что я о нем слышала. Я полагаю, — мисс Корнелия быстро и внимательно взглянула на Аню поверх очков, — вы думаете, что второго такого нет на свете.
— Нет, — с готовностью подтвердила Аня.
— Что ж, — вздохнула мисс Корнелия, — то же самое я слышала от другой новобрачной. Дженни Дин тоже думала, когда выходила замуж, что второго такого, как еемуж, нет на свете. И она была права — второго такого не было! И очень хорошо, что не было, поверьте мне!Он устроил ей ужасную жизнь, и уже заигрывал со своей будущей второй женой, когда Дженни умирала. Но чего же еще ожидать от мужчины? Однако я надеюсь, душенька, что ваша уверенность оправдается лучше. Молодой доктор имеет успех. А сначала я боялась, что будет иначе, так как народ тут всегда считал, что старому доктору Дейву нет равных. Хотя, конечно, доктор Дейв не отличался особым тактом — всегда говорил о веревках в домах повесившихся. Но люди забывали о своих оскорбленных чувствах, когда у них болели животы. Будь он священником, а не доктором, дни никогда бы его не простили. Душевная боль тревожит людей далеко не так сильно, как боль в животе… Учитывая, что мы обе пресвитерианки и поблизости нет никаких методистов, скажите мне, пожалуйста, откровенно ваше мнение о нашемсвященнике.
— О… право же… я… э-э… — колебалась Аня.
Мисс Корнелия кивнула.
— Совершенно верно. Я согласна с вами, душенька. Мы совершили ошибку, когда пригласили его на нашу кафедру. Лицо у него — точь-в-точь одна из длинных, узких надгробных плит, не правда ли? «Памяти такого-то», — следовало бы написать у него на лбу. Никогда не забуду первую проповедь, которую он прочел вскоре после своего приезда. Она была на тему о том, что каждый должен делать то, к чему он лучше всего приспособлен. Тема, конечно, очень хорошая, но что за примеры он приводил! Он сказал: «Если у вас есть корова и яблоня, и если вы привяжите яблоню на своем скотном дворе и посадите корову в своем саду с задранными кверху копытами, то много ли молока вы получите от яблони и много ли яблок от коровы?» Вы хоть раз в жизни слышали что-нибудь подобное, душенька? Я была так рада, что никаких методистов не оказалось в тот день в нашей церкви — они никогда не перестали бы хохотать над этой проповедью. Но что мне больше всего не нравится в нем — это его привычка соглашаться с каждым, что бы тот ни сказал. Если бы вы сказали ему: «Вы негодяй», он ответил бы с этой своей сладенькой улыбочкой: «Да, именно так». Священник должен выказывать большую твердость характера. Короче говоря, я считаю его преподобным ослом! Но, разумеется, это только между нами. Когда меня могут слышать методисты, я превозношу его до небес… Некоторые находят, что его жена слишком наряжается, но я говорю, что, поскольку ей приходится жить, вечно имея перед собой лицо ее супруга, ей просто необходимо что-то, чтобы приободриться. Чтобы я осудила женщину за то, как она одета? Никогда! Я только радуюсь, если ее муж не слишком скареден, чтобы позволить ей купить хорошее платье. Хотя саму меня мало заботят мои наряды. Женщины наряжаются только для того, чтобы нравиться мужчинам, а я никогда не унизилась бы до этого.Я веду по-настоящему безмятежную, приятную жизнь, душенька, и это именно потому, что мне всегда совершенно безразлично, что думают мужчины.
— Даже если бы наша жизнь должна была оборваться прямо сейчас, все равно мы знали бы, что прожить ее, несомненно, стоило хотя бы ради этих последних четырех недель, не правда ли? — сказала Аня. — Не думаю, что у нас еще когда-нибудь будут четыре такие чудесные недели — но они у нас были.Все — ветры, погода, люди, наш Дом Мечты — объединили свои усилия, чтобы сделать наш медовый месяц восхитительным. Не было даже ни одного дождливого дня, с тех пор как мы приехали сюда.
— И мы даже ни разу не поссорились, — поддразнил ее Гилберт.
— Что ж, «чем дольше это удовольствие откладывается, тем оно желаннее», — процитировала Аня. — Я так рада, что мы решили провести наш медовый месяц здесь. Наши воспоминания об этих днях всегда будут частью нашего Дома Мечты, вместо того чтобы быть разбросанными по чужим местам.
Атмосфера их нового дома имела определенный привкус романтики и приключений, какого Аня никогда не находила в Авонлее. Там, хотя она и жила у моря, ее жизнь не была так тесно связана с ним. Но здесь, в Четырех Ветрах, оно окружало и постоянно окликало ее. Из каждого окна своего нового дома она видела какой-нибудь меняющийся морской пейзаж. Навязчивое бормотание волн вечно звучало в ее ушах. Каждый день в гавань входили корабли и бросали якорь у пристани в Глене, а потом снова проплывали сквозь закат, направляясь в порты, что могли быть на другой половине земного шара. Рыбацкие лодки, расправив белые крылья парусов, уходили по утрам через пролив мимо дюн и возвращались по вечерам, нагруженные рыбой По красным, вьющимся вдоль берега дорогам ездили и ходили моряки и рыбаки, беззаботные и веселые. Здесь всегда было ощущение, что вот-вот что-то произойдет, — предчувствие приключений и путешествий. В здешнем образе жизни было меньше постоянства, размеренности, рутины; над гаванью дули ветры перемен. Море вечно звало живущих на берегу, и даже те, кто не мог откликнуться на его зов, ощущали его трепет, беспокойство, таинственность и манящие возможности.
— Теперь я понимаю, почему некоторые мужчины просто не могут не уходить в море, — сказала Аня. — Это желание, временами посещающее каждого из нас — «уплыть за цель далекую заката», — оказывается, вероятно, непреоборимым, если оно врожденное. Меня не удивляет, что оно заставило капитана Джима убежать из дома. При виде корабля, выплывающего из гавани, или чайки, парящей над проливом, мне всегда хочется оказаться на борту корабля или иметь крылья — не как голубь, «чтоб улететь и успокоиться» [14], но как чайка, чтобы унестись в самое сердце бури.
— Ты останешься здесь со мной, моя девочка Аня, — лениво откликнулся Гилберт. — Я не допущу, чтобы ты улетала от меня в сердца бурь.
Они сидели на своем пороге из красного песчаника. День клонился к вечеру. Глубокий покой царил кругом — на земле, на море и на небе. Серебристые чайки парили в вышине. Вдоль горизонта тянулась длинная кружевная лента нежных розоватых облачков. В тишине звучал лишь приглушенный рефрен песни ветров и волн. Бледные астры цвели на увядших, окутанных легкой дымкой лугах между домиком и гаванью.
— У докторов, которым приходится проводить бессонные ночи, ухаживая за больными, не возникает, я полагаю, особой жажды приключений, — снисходительно отозвалась Аня. — Если бы ты, Гилберт, хорошо спал прошлую ночь, то был бы, как я, готов к полету фантазии.
— Я хорошо потрудился прошлой ночью, — сказал Гилберт негромко. — С Божьей помощью я спас человеку жизнь. Впервые я могу утверждать это без всяких оговорок. В других случаях я, возможно, просто помог людям поправиться; но, Аня, если бы я не остался в доме Аллонби прошлой ночью и не схватился со смертью врукопашную, та женщина к утру умерла бы. Я испробовал новый метод, который, безусловно, никогда еще не применялся в Четырех Ветрах. Сомневаюсь, что он вообще применялся где-либо вне больницы. Даже в Кингспортской клинике его впервые опробовали только прошлой зимой. Я ни за что не решился бы применить его здесь, если бы не был абсолютно уверен, что иначе нет никакой надежды. Я рискнул — и добился успеха. В результате замечательная жена и мать спасена и проживет еще много лет счастливой и плодотворной жизни. Я ехал сегодня утром домой, смотрел, как солнце поднимается над гаванью, и благодарил Бога за то, что выбрал профессию врача. Я упорно боролся и победил — подумай об этом, Аня, — победилВеликого Разрушителя. Это именно то, о чем я мечтал, когда — помнишь? — мы с тобой говорили о том, чему хотели бы посвятить жизнь. Моя мечта сбылась сегодня утром.
— Это единственная твоя мечта, которая сбылась? — спросила Аня. Она отлично знала, в чем будет заключаться ответ, но хотела услышать его еще раз.
— Ты все знаешь, моя девочка Аня, — сказал Гилберт, с улыбкой глядя в ее глаза. В эту минуту на пороге маленького белого домика на берегу гавани Четырех Ветров сидели два совершенно счастливых человека.
Неожиданно Гилберт сказал совсем другим тоном:
— Не обманывают ли меня мои глаза? Кажется, я вижу корабль с полным парусным вооружением, плывущий прямо сюда по нашей дорожке.
Аня взглянула и вскочила на ноги.
— Это, должно быть, мисс Корнелия Брайент или миссис Мур с визитом, — пробормотала она.
— Я иду в свою приемную, и если это мисс Корнелия, то предупреждаю тебя, что буду подслушивать, — сказал Гильберт. — Из всего, слышанного мной касательно мисс Корнелии, я делаю вывод, что ее разговор, мягко говоря, не будет скучным.
— Может быть, это миссис Мур.
— Не думаю, что миссис Мур скроена по такому образцу. Я видел ее на днях — она работала в своем саду, — и хотя я был слишком далеко, чтобы разглядеть ее как следует, мне показалось, что она довольно стройная. Но она, похоже, не слишком общительна, если, будучи твоей ближайшей соседкой, еще ни разу тебя не навестила.
— Значит, она все же не вторая миссис Линд, иначе любопытство непременно привело бы ее сюда, — заметила Аня. — А эта посетительница скорее всего мисс Корнелия.
Это действительно была мисс Корнелия. Более того, мисс Корнелия пришла не с каким-нибудь там мимолетным светским визитом, лишь для того, чтобы принести поздравления по случаю свадьбы. Под мышкой она держала большой пакет со своим рукоделием и, когда Аня предложила ей зайти в дом, с готовностью сняла широкополую шляпу от солнца, которую, вопреки усилиям непочтительных сентябрьских ветерков, уверенно удерживала на ее голове плотная резиновая тесьма, проходившая под маленьким тугим узлом светлых волос. Шляпные булавки? Нет уж, увольте, это не для мисс Корнелии! Резиновая тесьма вполне устраивала ее мать, и она вполне устраивает мисс Корнелию!.. У нее было свежее, круглое, румяное лицо и веселые карие глаза. Она совершенно не походила на традиционную старую деву, а в ее взгляде было что-то такое, что сразу покорило Анино сердце. Природная способность быстро распознавать родственные души позволяла Ане не сомневаться в том, что мисс Корнелия ей понравится, несмотря на спорную эксцентричность воззрений и бесспорную эксцентричность наряда.
Никто, кроме мисс Корнелии, не явился бы с визитом облаченный в полосатый бело-голубой передник и ситцевый капот с узором из огромных пунцовых роз, редко разбросанных на фоне шоколадного цвета. И никто, кроме мисс Корнелии, не казался бы в таком наряде чрезвычайно величественным и одетым надлежащим образом. Войди мисс Корнелия во дворец, чтобы нанести визит молодой супруге какого-нибудь принца, она была бы так же величественна и так же чувствовала бы себя хозяйкой положения. Она так же небрежно проволокла бы свои усеянные розами оборки по мраморным полам и так же невозмутимо принялась бы освобождать принцессу от всяких иллюзий на тот счет, что наличие мужа, будь то принц или простой крестьянин, является чем-то таким, чем стоило бы хвастаться.
— Я принесла свое рукоделие, миссис Блайт, душенька, — сказала она, разворачивая какой-то дорогой и тонкий белый материал. — Я спешу покончить с этой работой, и мне нельзя терять ни минуты.
Аня с некоторым удивлением смотрела на предмет одежды, расстеленный на поместительных коленях мисс Корнелии. Это явно было детское платьице, необыкновенно красивое, с крошечными оборочками и складочками. Мисс Корнелия вздела на нос очки и принялась вышивать какими-то затейливыми стежками.
— Это для миссис Проктор из Глена, — объявила она. — Ее восьмой ребенок вот-вот появится на свет, а у нее для него ни чепчика, ни распашонки. Другие семеро сносили все, что она сшила для первого, а теперь у нее нет ни времени, ни сил, ни энергии, чтобы сшить что-нибудь еще. Эта женщина — настоящая мученица, миссис Блайт, поверьте мне!Когда они с Фредом поженились, уж я-то знала, что из этого выйдет. Он был одним из этих ваших пресловутых «порочных и обольстительных» мужчин. Женившись, он перестал быть обольстительным и остался лишь порочным. Пьет и не заботится о семье. Но чего же еще ожидать от мужчины? Не знаю, как миссис Проктор могла бы прилично одевать своих детей, если бы ей не помогали соседи.
Как Ане предстояло впоследствии узнать, мисс Корнелия была единственной соседкой, заметно беспокоившейся о приличном виде юных Прокторов.
— Когда я услышала, что будет восьмой, тут же решила сшить для него кое-какие вещички, — продолжила мисс Корнелия. — Это платьице последнее, и я хочу закончить его сегодня.
— Очень красивое платьице, — сказала Аня. — Я достану мое рукоделие, и мы с вами приятно проведем время за шитьем. Вы отличная швея, мисс Брайент.
— Да, лучшая в здешних местах, — сказала мисс Корнелия, сухо констатируя факт. — Иначе и быть не могло! Я сшила куда больше одежды для новорожденных, чем даже если бы имела сотню собственных детей, поверьте мне!Наверное, это глупо — делать вышивку на платьице для восьмого ребенка. Но, миссис Блайт, душенька, не его вина, что он восьмой, и мне захотелось, чтобы у него было красивое платьице, как если бы он был желанным. Никто не рад бедной крошке — именно по этой причине я потратила столько времени на отделку его маленьких вещичек.
— Любой малыш мог бы гордиться таким платьицем, — сказала Аня, чувствуя еще сильнее, что мисс Корнелия ей понравится.
— Вы, наверное, думали, что я так никогда и не зайду к вам, — продолжила мисс Корнелия. — Но надо было убрать урожай, и я была занята… и так много сезонных рабочих околачивается на ферме — едят больше, чем работают! А чего же еще ждать от мужчин? Конечно, можно было бы зайти вчера, но я была на похоронах миссис Мак-Алистер, вдовы Родерика Мак-Алистера. С утра у меня ужасно болела голова, и я боялась, что если и пойду, то все равно не получу никакого удовольствия. Но ей было сто лет, и я всегда обещала себе, что непременно схожу на ее похороны.
— Церемония прошла успешно? — спросила Аня, отмечая про себя, что дверь приемной приоткрыта.
— Что? А, ну да, похороны были великолепные. У нее очень много родни. Процессия состояла из более чем ста двадцати экипажей. Были два-три забавных эпизода. Я думала, умру от смеха, когда увидела старого Джо Бредшоу, — он неверующий и в церковь ни ногой, а тут распевал «Спасен в объятьях Иисуса» с глубоким чувством и огромным наслаждением. Он прямо-таки упивается своим пением — поэтому-то никогда и не пропускает ничьих похорон. А вот его жене явно было не до пения — бедняжка вконец измучена работой по дому. Старый Джо время от времени выражает намерение купить ей подарок, но каждый раз привозит домой какую-нибудь сельскохозяйственную машину. Но чего же еще ожидать от мужчины? Да еще такого, который никогда не ходит ни в какую церковь — даже методистскую?! Я была чрезвычайно рада, когда увидела вас и молодого доктора в пресвитерианской церкви в первое воскресенье после вашего приезда. Доктор для меня не доктор, если он не пресвитерианин.
— Мы были в методической церкви в прошлое воскресенье, — сообщила коварная Аня.
— О, разумеется, доктору Блайту придется изредка появляться в методистской церкви, иначе к нему не будут обращаться пациенты-методисты.
— Нам очень понравилась проповедь, —смело объявила Аня. — И я нашла, что молитва методистского священника была одной из самых красивых, какие я только слышала.
— О, я не сомневаюсь, что он умеет молиться. Я не слышала никого, кто произносил бы более красивые молитвы, чем старый Саймон Бентли, который всегда или был пьян, или надеялся напиться, и чем пьянее он был, тем лучше молился.
— У методистского священника прекрасная внешность, — продолжила Аня, чтобы дверь приемной стояла приоткрытой не напрасно.
— Да, он, пожалуй, хорош как декоративный элемент, — согласилась мисс Корнелия. — Такой субтильный и изнеженный. И думает, что каждая девушка как посмотрит на него, так сразу влюбляется! Если вы и молодой доктор примете мойсовет, вы не будете особенно тесно общаться с методистами. Мой девиз — если ты пресвитерианин, будьпресвитерианином.
— Вы не думаете, что методисты попадут на небеса так же, как просвитериане? — спросила Аня без тени улыбки.
— Не намрешать. Все в руках Всевышнего, — торжественно заявила мисс Корнелия. — Но я не собираюсь общаться с ними на земле, вне зависимости от того, что мне, возможно, придется делать на небесах. Этотметодистский священник холост. У прежнего была жена — глупейшее, ветренейшее создание, какое я только видела. Я сказала однажды ее мужу, что ему следовало подождать, пока она вырастет, прежде чем жениться на ней. Он ответил, что хотел воспитать ее сам. Но чего же еще ожидать от мужчины?
— Довольно трудно определить, когда именно люди становятся взрослыми, — засмеялась Аня.
— Сущая правда, душенька. Некоторые родятся взрослыми, а другие остаются детьми и тогда, когда им все восемьдесят, поверьте мне!Та самая миссис Мак-Алистер, о которой я говорила, так никогда и не выросла. Она была так же глупа в сто лет, как и в десять.
— Может быть, поэтому-то она и прожила так долго, — предположила Аня.
— Может быть. Яохотнее прожила бы пятьдесят разумных лет, чем сто глупых.
— Но только подумайте, как скучен был бы этот мир, если бы его населяли только разумные люди, — выдвинула свой излюбленный довод Аня.
Мисс Корнелия сочла ниже своего достоинства вступать в легкомысленную словесную стычку.
— Миссис Мак-Алистер была урожденная Милгрейв, а Милгрейвы никогда особым умом не отличались. Ее племянник, Эбинизер Милгрейв, был безумен много лет. Он считал, что умер, и злился на свою жену за то, что она его не хоронит. Яна ее месте сделала бы это.
Вид у мисс Корнелии был такой беспощадный и решительный, что Аня почти представила ее с лопатой в руке.
— Неужели вы не знали никакиххороших мужей, мисс Брайент?
— О да, их много — вон там… — И мисс Корнелия махнула рукой за открытое окно в направлении маленького кладбища при церкви, по другую сторону гавани.
— А живых — ходящих по земле во плоти? — настаивала Аня.
— Есть несколько таких — только для того, чтобы показать, что для Бога нет невозможного, — неохотно признала мисс Корнелия. — Я не отрицаю, что можно изредка встретить отдельного мужчину, из которого — если захватить его, пока он молод, и школить надлежащим образом, и если мать хорошо шлепала его в детстве — может выйти приличное существо. Вашмуж, как мужчина, не так уж плох, судя по всему, что я о нем слышала. Я полагаю, — мисс Корнелия быстро и внимательно взглянула на Аню поверх очков, — вы думаете, что второго такого нет на свете.
— Нет, — с готовностью подтвердила Аня.
— Что ж, — вздохнула мисс Корнелия, — то же самое я слышала от другой новобрачной. Дженни Дин тоже думала, когда выходила замуж, что второго такого, как еемуж, нет на свете. И она была права — второго такого не было! И очень хорошо, что не было, поверьте мне!Он устроил ей ужасную жизнь, и уже заигрывал со своей будущей второй женой, когда Дженни умирала. Но чего же еще ожидать от мужчины? Однако я надеюсь, душенька, что ваша уверенность оправдается лучше. Молодой доктор имеет успех. А сначала я боялась, что будет иначе, так как народ тут всегда считал, что старому доктору Дейву нет равных. Хотя, конечно, доктор Дейв не отличался особым тактом — всегда говорил о веревках в домах повесившихся. Но люди забывали о своих оскорбленных чувствах, когда у них болели животы. Будь он священником, а не доктором, дни никогда бы его не простили. Душевная боль тревожит людей далеко не так сильно, как боль в животе… Учитывая, что мы обе пресвитерианки и поблизости нет никаких методистов, скажите мне, пожалуйста, откровенно ваше мнение о нашемсвященнике.
— О… право же… я… э-э… — колебалась Аня.
Мисс Корнелия кивнула.
— Совершенно верно. Я согласна с вами, душенька. Мы совершили ошибку, когда пригласили его на нашу кафедру. Лицо у него — точь-в-точь одна из длинных, узких надгробных плит, не правда ли? «Памяти такого-то», — следовало бы написать у него на лбу. Никогда не забуду первую проповедь, которую он прочел вскоре после своего приезда. Она была на тему о том, что каждый должен делать то, к чему он лучше всего приспособлен. Тема, конечно, очень хорошая, но что за примеры он приводил! Он сказал: «Если у вас есть корова и яблоня, и если вы привяжите яблоню на своем скотном дворе и посадите корову в своем саду с задранными кверху копытами, то много ли молока вы получите от яблони и много ли яблок от коровы?» Вы хоть раз в жизни слышали что-нибудь подобное, душенька? Я была так рада, что никаких методистов не оказалось в тот день в нашей церкви — они никогда не перестали бы хохотать над этой проповедью. Но что мне больше всего не нравится в нем — это его привычка соглашаться с каждым, что бы тот ни сказал. Если бы вы сказали ему: «Вы негодяй», он ответил бы с этой своей сладенькой улыбочкой: «Да, именно так». Священник должен выказывать большую твердость характера. Короче говоря, я считаю его преподобным ослом! Но, разумеется, это только между нами. Когда меня могут слышать методисты, я превозношу его до небес… Некоторые находят, что его жена слишком наряжается, но я говорю, что, поскольку ей приходится жить, вечно имея перед собой лицо ее супруга, ей просто необходимо что-то, чтобы приободриться. Чтобы я осудила женщину за то, как она одета? Никогда! Я только радуюсь, если ее муж не слишком скареден, чтобы позволить ей купить хорошее платье. Хотя саму меня мало заботят мои наряды. Женщины наряжаются только для того, чтобы нравиться мужчинам, а я никогда не унизилась бы до этого.Я веду по-настоящему безмятежную, приятную жизнь, душенька, и это именно потому, что мне всегда совершенно безразлично, что думают мужчины.