Страница:
— Хоть бы сегодня Джильберта не вызвали ночью к больному, — вздохнула Энн, отходя от двери. Мисс Бейкер бросила прощальный взгляд в снежную мглу и пригрозила кому-то за окном:
— И не вздумай мне сегодня рожать!
Слова эти предназначались миссис Друк, которая ждала четвертого ребенка.
Несмотря на больную спину тети Марии, вьюга к утру утихла, и белые впадины между холмов наполнились красным вином утренней зари. Все дети встали очень рано и прямо-таки дрожали от нетерпения.
— Мама, а Санта-Клаус смог приехать в такую метель?
— Нет, он простудился и решил остаться дома, — тетя Мария пребывала в хорошем настроении и решила пошутить.
— Приехал-приехал, — поспешила успокоить детей Сьюзен, заметив, как вытянулись их личики. — После завтрака увидите, что он положил вам под елку.
После завтрака вдруг таинственным образом исчез Джильберт, но никто этого не заметил — все увлеченно разглядывали украшенную игрушками елку с зажженными свечами (шторы в гостиной не раздвигали) и лежащую под ней кучу завернутых в цветную бумагу и перевязанных шелковыми ленточками подарков. Тут появился Санта-Клаус в роскошном красном камзоле, отороченном белым мехом, с длинной белой бородой и огромным животом (Сьюзен подсунула целых три подушки под красный вельветовый камзол, который Энн сшила Джильберту). При виде него Джефри сначала закричал от страха, но все равно не дал Сьюзен увести себя из гостиной. Санта-Клаус роздал детям подарки и каждому сказал что-нибудь смешное очень знакомым, хотя и приглушенным маской голосом. Но под конец у него от свечки загорелась борода, что доставило немалое удовлетворение тете Марии, хотя не настолько ее развлекло, чтобы помешать ей влить свою ложку дегтю в бочку меду:
— Когда я была ребенком, Рождество справляли куда веселее, — она с неудовольствием глядела на подарок, который Элизабет прислала Энн из Парижа — прелестную бронзовую статуэтку, изображавшую Артемиду с серебряным луком в руках.
— Кто эта бесстыдница? — негодующе спросила тетя Мария.
— Это богиня Диана, — ответила Энн, обменявшись улыбкой с Джильбертом.
— А, язычница. Ну, тогда ладно. Но на твоем месте, Анни, я бы спрятала ее подальше от детей. Негоже им такое видеть. Иногда мне кажется, что в мире совсем забыли про скромность. Моя бабушка, — закончила тетя Мария с тем прелестным отсутствием логической связи, которое отличало большинство ее высказываний, — всегда надевала не меньше трех нижних юбок — и зимой и летом.
Тетя Мария связала всем детям по паре варежек ядовито-оранжевого цвета и такой же свитер для Энн. Джильберту она подарила бутылочного цвета галстук, а мисс Бейкер — красную фланелевую нижнюю юбку. Даже Сьюзен знала, что эти юбки давно вышли из моды, но все же принудила себя поблагодарить тетю Марию.
«Эта юбка больше пригодилась бы жене бедного миссионера, — подумала при этом Сьюзен. — Сказанула тоже — три нижних юбки! Я считаю себя скромной женщиной, но мне нравится эта статуэтка. Может, на ней и не так уж много одежды, но у нее такая фигурка, что просто грех закрывать ее одеждой. Надо пойти посмотреть начинку для индейки… впрочем, разве может быть хорошей начинка без луку!»
В тот день Инглсайд был переполнен счастьем, простым старомодным счастьем — несмотря на старания тети Марии, которой не нравилось, когда люди веселятся.
— Мне только белое мясо, пожалуйста. (Джеймс, неужели ты не можешь есть суп, не хлюпая?) Нет, Джильберт, так, как твой отец, тебе индейку никогда не нарезать. Он ухитрялся каждому дать такой кусочек, который ему больше всех нравился. (Девочки, дайте же и взрослым сказать хоть слово! Детей должно быть видно, но не слышно.) Спасибо, Джильберт, салату не надо. Я не ем сырые овощи. Да, Анни, кусочек пудинга я, пожалуй, попробую. А пироги с мясной начинкой вредны для пищеварения.
— У Сьюзен пирог с мясом — просто сказка, а яблочный пирог — поэма, — восхитился доктор. — Дай мне и того, и другого, девочка.
— Неужели тебе нравится, чтобы тебя в таком возрасте называли «девочкой», Анни? (Уолтер, ты не съел хлеб с маслом. У многих бедных детей на праздник и этого нет. Джеймс, высморкайся, пожалуйста, — хватит шмыгать носом!)
Но все равно Рождество получилось веселым. После обеда даже тетя Мария немного оттаяла и снисходительно признала, что вполне довольна подарками. И даже с мученическим видом терпела присутствие Шримпа, чем заставила всех остальных устыдиться, что они так любят это несносное животное.
— По-моему, дети вволю повеселились, — радостно сказала Энн вечером, глядя в окно на силуэты деревьев, вычерченные на фоне алого неба, и на детей, которые разбрасывали по газону крошки для птиц.
— Да уж, — согласилась тетя Мария. — По крайней мере, они вволю накричались. А сколько они съели! Ну, ничего, молод бываешь только раз, и, полагаю, у тебя в доме найдется достаточно касторки.
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
— И не вздумай мне сегодня рожать!
Слова эти предназначались миссис Друк, которая ждала четвертого ребенка.
Несмотря на больную спину тети Марии, вьюга к утру утихла, и белые впадины между холмов наполнились красным вином утренней зари. Все дети встали очень рано и прямо-таки дрожали от нетерпения.
— Мама, а Санта-Клаус смог приехать в такую метель?
— Нет, он простудился и решил остаться дома, — тетя Мария пребывала в хорошем настроении и решила пошутить.
— Приехал-приехал, — поспешила успокоить детей Сьюзен, заметив, как вытянулись их личики. — После завтрака увидите, что он положил вам под елку.
После завтрака вдруг таинственным образом исчез Джильберт, но никто этого не заметил — все увлеченно разглядывали украшенную игрушками елку с зажженными свечами (шторы в гостиной не раздвигали) и лежащую под ней кучу завернутых в цветную бумагу и перевязанных шелковыми ленточками подарков. Тут появился Санта-Клаус в роскошном красном камзоле, отороченном белым мехом, с длинной белой бородой и огромным животом (Сьюзен подсунула целых три подушки под красный вельветовый камзол, который Энн сшила Джильберту). При виде него Джефри сначала закричал от страха, но все равно не дал Сьюзен увести себя из гостиной. Санта-Клаус роздал детям подарки и каждому сказал что-нибудь смешное очень знакомым, хотя и приглушенным маской голосом. Но под конец у него от свечки загорелась борода, что доставило немалое удовлетворение тете Марии, хотя не настолько ее развлекло, чтобы помешать ей влить свою ложку дегтю в бочку меду:
— Когда я была ребенком, Рождество справляли куда веселее, — она с неудовольствием глядела на подарок, который Элизабет прислала Энн из Парижа — прелестную бронзовую статуэтку, изображавшую Артемиду с серебряным луком в руках.
— Кто эта бесстыдница? — негодующе спросила тетя Мария.
— Это богиня Диана, — ответила Энн, обменявшись улыбкой с Джильбертом.
— А, язычница. Ну, тогда ладно. Но на твоем месте, Анни, я бы спрятала ее подальше от детей. Негоже им такое видеть. Иногда мне кажется, что в мире совсем забыли про скромность. Моя бабушка, — закончила тетя Мария с тем прелестным отсутствием логической связи, которое отличало большинство ее высказываний, — всегда надевала не меньше трех нижних юбок — и зимой и летом.
Тетя Мария связала всем детям по паре варежек ядовито-оранжевого цвета и такой же свитер для Энн. Джильберту она подарила бутылочного цвета галстук, а мисс Бейкер — красную фланелевую нижнюю юбку. Даже Сьюзен знала, что эти юбки давно вышли из моды, но все же принудила себя поблагодарить тетю Марию.
«Эта юбка больше пригодилась бы жене бедного миссионера, — подумала при этом Сьюзен. — Сказанула тоже — три нижних юбки! Я считаю себя скромной женщиной, но мне нравится эта статуэтка. Может, на ней и не так уж много одежды, но у нее такая фигурка, что просто грех закрывать ее одеждой. Надо пойти посмотреть начинку для индейки… впрочем, разве может быть хорошей начинка без луку!»
В тот день Инглсайд был переполнен счастьем, простым старомодным счастьем — несмотря на старания тети Марии, которой не нравилось, когда люди веселятся.
— Мне только белое мясо, пожалуйста. (Джеймс, неужели ты не можешь есть суп, не хлюпая?) Нет, Джильберт, так, как твой отец, тебе индейку никогда не нарезать. Он ухитрялся каждому дать такой кусочек, который ему больше всех нравился. (Девочки, дайте же и взрослым сказать хоть слово! Детей должно быть видно, но не слышно.) Спасибо, Джильберт, салату не надо. Я не ем сырые овощи. Да, Анни, кусочек пудинга я, пожалуй, попробую. А пироги с мясной начинкой вредны для пищеварения.
— У Сьюзен пирог с мясом — просто сказка, а яблочный пирог — поэма, — восхитился доктор. — Дай мне и того, и другого, девочка.
— Неужели тебе нравится, чтобы тебя в таком возрасте называли «девочкой», Анни? (Уолтер, ты не съел хлеб с маслом. У многих бедных детей на праздник и этого нет. Джеймс, высморкайся, пожалуйста, — хватит шмыгать носом!)
Но все равно Рождество получилось веселым. После обеда даже тетя Мария немного оттаяла и снисходительно признала, что вполне довольна подарками. И даже с мученическим видом терпела присутствие Шримпа, чем заставила всех остальных устыдиться, что они так любят это несносное животное.
— По-моему, дети вволю повеселились, — радостно сказала Энн вечером, глядя в окно на силуэты деревьев, вычерченные на фоне алого неба, и на детей, которые разбрасывали по газону крошки для птиц.
— Да уж, — согласилась тетя Мария. — По крайней мере, они вволю накричались. А сколько они съели! Ну, ничего, молод бываешь только раз, и, полагаю, у тебя в доме найдется достаточно касторки.
Глава четырнадцатая
Зима, как выражалась мисс Бейкер, шла полосами — то мороз, то оттепель, и крышу Инглсайда украсила изумительная бахрома сосулек. Дети подкармливали семерых соек, которые каждый день прилетали в сад за своей порцией хлебных крошек и даже садились Джиму на руку. Затем над бухтой, дюнами и холмами задули мартовские ветры.
— Мама, правда, март ужасно волноватый месяц! — воскликнул Джим, для которого все ветры были братья.
Правда, Энн легко обошлась бы без «волнования» по поводу распухшей руки Джима, которую он оцарапал о ржавый гвоздь. Тетя Мария пересказала им все случаи заражения крови, которые сумела вспомнить. Но когда рука зажила, Энн философски подумала, что, имея столь непоседливого сына, такого следует ожидать каждую минуту.
А тут пришел апрель! Со смехом дождей… с их шепотом, брызгами, потоками и танцами…
— Мама, как чисто умылась земля! — воскликнула однажды утром Ди, когда вновь выглянуло солнце.
Над окутанными дымкой полями засияли бледные весенние звезды, на болоте распушилась верба. Даже веточки на деревьях утратили свои четкие холодные очертания, в них появилось что-то живое и мягкое. Прилетела первая малиновка — это было целое событие. Лощина опять превратилась в любимое место игр, таящее бесчисленные сюрпризы и восторги. Джим принес Энн первый букетик подснежников — к большому неудовольствию тети Марии, которая считала, что он должен был подарить эти цветы ей. Сьюзен принялась разбирать полки на чердаке, а Энн, у которой зимой не было ни одной свободной минуты, расцвела весенней радостью и буквально поселилась в саду. Шримп выражал свой восторг по поводу прихода весны, катаясь с боку на бок на дорожках сада.
— Ты свой сад любишь больше, чем мужа, — заметила тетя Мария.
— Мой сад так добр ко мне, — мечтательно проговорила Энн и, спохватившись, что ее слова могут быть не так истолкованы, рассмеялась.
— Какие странные вещи ты говоришь, Анни. Я, конечно, понимаю, что ты вовсе не хотела сказать, будто Джильберт не добр к тебе, но если бы твои слова услышал посторонний…
— Дорогая тетя Мария, — весело сказала Энн, — весной я не отвечаю за свои слова. Это всем известно. Весной я в какой-то степени теряю рассудок. Но это так приятно! Видите клочки тумана над дюнами? Правда, они похожи на пляшущих ведьм? А такого изобилия нарциссов, как в этом году, у нас никогда не было.
— Я не люблю нарциссы. Они чересчур броские, — заявила тетя Мария и ушла в дом, чтобы уберечь свою спину от простуды.
— А вы знаете, миссис доктор, голубушка, — негодующе проговорила Сьюзен, — что сталось с ирисами, которые вы хотели высадить в том тенистом углу? Онавзяла клубни и высадила их сегодня, когда вы уехали из дома, на самом солнцепеке.
— О, Сьюзен! Но если мы их пересадим, она очень обидится.
— Вы только скажите, миссис доктор, голубушка…
— Нет-нет, Сьюзен, пусть пока остаются где есть. Помнишь, как она плакала, когда я ей намекнула, что спирею не надо подстригать до цветения?
— Нарциссы наши ей, видишь ли, не нравятся — да ведь слава о них идет по всей округе.
— Пусть ее. Посмотри, как они смеются над тобой за то, что ты обращаешь на нее внимание. А настурции все-таки взошли в том углу, Сьюзен. Как это приятно, когда считаешь, что цветы пропали, и вдруг показываются ростки! А в юго-западном углу я хочу разбить небольшой розовый садик. Само слово «розовый садик» вызывает у меня радостную дрожь. Ты когда-нибудь видела такое голубое-преголубое небо, Сью? А ночью, если хорошенько прислушаться, слышно, как все ручейки в округе тихонько сплетничают между собой. Не провести ли мне сегодняшнюю ночь в Лощине, на перине из фиалок?
— Сыро вам там будет, — терпеливо сказала Сьюзен. Весной на миссис доктор всегда находило такое, но мисс Бейкер по опыту знала, что это пройдет.
— Сью, — вкрадчиво сказала Энн, — я хочу на следующей неделе справить день рождения.
— Ну, и давайте справим, — отозвалась Сьюзен. Правда, в мае ни у кого из их семьи дня рождения нет, но если миссис доктор хочет устроить праздник, так почему бы и нет?
— День рождения тети Марии, — продолжала Энн с решительным видом человека, вознамерившегося побыстрей сообщить о самом неприятном. — На следующей неделе ей исполняется пятьдесят пять лет, и я подумала…
— Миссис доктор, неужели вы в самом деле будете справлять день рождения этой…
— Сью, пожалуйста, сосчитай до ста… сосчитай до ста и успокоишься. Она будет так довольна. Ну, какие у нее в жизни радости?
— Сама же и виновата…
— Может быть, Сью. Но мне хочется устроить для нее праздник.
— Миссис доктор, голубушка, — зловеще сказала мисс Бейкер, — вы всегда отпускали меня на неделю, когда я вас просила. Может быть, мне взять отпуск на следующей неделе? Я попрошу племянницу Глэдис прийти вам помочь. И пусть мисс Блайт справляет хоть десять дней рождения.
— Ну, если ты так ставишь вопрос, Сьюзен, тогда мы не будем ничего праздновать, — медленно проговорила Энн.
— Миссис доктор, голубушка, эта женщина села вам на шею и собирается остаться здесь навсегда. Она действует вам на нервы… придирается к доктору… отравляет жизнь детям. Я уж не говорю о себе — кто я такая? Она только и делает, что бранится, делает пакостные намеки, ноет и ест всех поедом… И за это вы хотите отпраздновать ее день рождения? Что ж, если вы так решили, мне остается только сказать… ладно, давайте отпразднуем.
— Сью, душка ты моя!
После этого они принялись обсуждать, как все устроить втайне от тети Марии. Мисс Бейкер, сдавшись и согласившись с Энн, решила, что если уж устраивать праздник, то он должен быть столь безупречен, чтобы сама тетя Мария не нашла к чему придраться.
— Я думаю, Сью, что гостей надо позвать днем к обеду. Тогда они уйдут довольно рано, и мы с доктором еще успеем на концерт в Лоубридже. А ей ничего не скажем до последней минуты — пусть это будет сюрприз. Я приглашу всех, кто ей нравится.
— Интересно, кого это?
— Ну, по крайней мере тех, кого она терпит. Ее кузину Аделу Кэрри из Лоубриджа, кое-кого из Шарлоттауна. Испечем большой торт и воткнем в него пятьдесят пять свечей…
— А торт, конечно, должна печь я…
— Сьюзен, но так, как ты, не умеет печь торты никто на всем острове!
— Ох, миссис доктор, голубушка, вы из меня просто веревки вьете.
В течение следующей недели в доме происходили какие-то таинственные приготовления. Со всех, даже с детей, взяли клятву ни слова не говорить тете Марии. Но Энн и Сьюзен не учли, как быстро распространяются новости в Глене. За день до дня рождения тетя Мария, придя домой из Глена, вошла в гостиную, где сумерничали утомленные Энн и Сьюзен.
— Что это вы сидите в темноте, Анни? Понять не могу, какое в этом удовольствие. Мне в темной комнате делается тошно.
— Да еще не темно… сумерки… свет соединился с тенью, и от этого брака родились прекрасные дети, — почти про себя произнесла Энн.
— Ты хоть сама-то понимаешь, что говоришь? Я слышала, что завтра вы зовете гостей?
Энн подскочила в кресле.
— Откуда… как вы про это…
— Мне всегда приходится все узнавать от посторонних, — скорбно проговорила тетя Мария.
— Но мы… мы хотели сделать вам сюрприз, тетя Мария…
— Не знаю, с чего это ты вздумала звать гостей в мае, когда нельзя полагаться на погоду, Анни.
Энн вздохнула с облегчением. Видимо, тетя Мария только услышала, что они зовут гостей, но не подозревала, что это имеет какое-то отношение к ней.
— Я… я хотела позвать гостей, пока в саду еще не завяли первые цветы.
— Я надену свое платье из тафты. Если бы мне не сказали в Глене, Анни, то гости, наверное, застали бы меня в домашнем платье.
— Ну, что вы, тетя, конечно, мы бы вас предупредили заранее, чтобы вы успели переодеться.
— Вот что я скажу тебе, Анни, если только мои слова имеют для тебя хоть какой-нибудь вес — а мне начинает казаться, что никакого веса они не имеют. Хотелось бы, чтобы в будущем ты поменьше от меня скрывала. Между прочим, в Глене считают, что камень в окно методистской молельни бросил ваш Джим. Тебе это известно?
— Он не бросал, — тихо возразила Энн. — Он мне сказал, что не бросал.
— Так он тебе и признается! Ты уверена, что он не врет, Анни?
«Анни» по-прежнему тихо ответила:
— Совершенно уверена, тетя Мария. Джим не соврал ни разу в жизни.
— Ну, во всяком случае, я тебе передала, что говорят в Глене.
И тетя Мария со своей обычной любезностью развернулась и вышла из комнаты, демонстративно обойдя Шримпа, который развалился на полу, ожидая, чтобы кто-нибудь пощекотал ему животик.
Сьюзен и Энн вздохнули.
— Пожалуй, я пойду лягу, Сью. Действительно, хорошо бы завтра было солнце. Не нравится мне эта туча над гаванью.
— Вот увидите, погода будет отличная, — заверила ее мисс Бейкер. — Так сказано в календаре.
У Сьюзен был календарь, который предсказывал погоду вперед на целый год и довольно часто угадывал, так что Сьюзен в него свято верила.
— Не запирай боковую дверь, Сьюзен. Джильберт может поздно вернуться из города. Он поехал за розами… решил купить пятьдесят пять кремовых роз. Тетя Мария говорила, что признает только кремовые розы.
— Мама, правда, март ужасно волноватый месяц! — воскликнул Джим, для которого все ветры были братья.
Правда, Энн легко обошлась бы без «волнования» по поводу распухшей руки Джима, которую он оцарапал о ржавый гвоздь. Тетя Мария пересказала им все случаи заражения крови, которые сумела вспомнить. Но когда рука зажила, Энн философски подумала, что, имея столь непоседливого сына, такого следует ожидать каждую минуту.
А тут пришел апрель! Со смехом дождей… с их шепотом, брызгами, потоками и танцами…
— Мама, как чисто умылась земля! — воскликнула однажды утром Ди, когда вновь выглянуло солнце.
Над окутанными дымкой полями засияли бледные весенние звезды, на болоте распушилась верба. Даже веточки на деревьях утратили свои четкие холодные очертания, в них появилось что-то живое и мягкое. Прилетела первая малиновка — это было целое событие. Лощина опять превратилась в любимое место игр, таящее бесчисленные сюрпризы и восторги. Джим принес Энн первый букетик подснежников — к большому неудовольствию тети Марии, которая считала, что он должен был подарить эти цветы ей. Сьюзен принялась разбирать полки на чердаке, а Энн, у которой зимой не было ни одной свободной минуты, расцвела весенней радостью и буквально поселилась в саду. Шримп выражал свой восторг по поводу прихода весны, катаясь с боку на бок на дорожках сада.
— Ты свой сад любишь больше, чем мужа, — заметила тетя Мария.
— Мой сад так добр ко мне, — мечтательно проговорила Энн и, спохватившись, что ее слова могут быть не так истолкованы, рассмеялась.
— Какие странные вещи ты говоришь, Анни. Я, конечно, понимаю, что ты вовсе не хотела сказать, будто Джильберт не добр к тебе, но если бы твои слова услышал посторонний…
— Дорогая тетя Мария, — весело сказала Энн, — весной я не отвечаю за свои слова. Это всем известно. Весной я в какой-то степени теряю рассудок. Но это так приятно! Видите клочки тумана над дюнами? Правда, они похожи на пляшущих ведьм? А такого изобилия нарциссов, как в этом году, у нас никогда не было.
— Я не люблю нарциссы. Они чересчур броские, — заявила тетя Мария и ушла в дом, чтобы уберечь свою спину от простуды.
— А вы знаете, миссис доктор, голубушка, — негодующе проговорила Сьюзен, — что сталось с ирисами, которые вы хотели высадить в том тенистом углу? Онавзяла клубни и высадила их сегодня, когда вы уехали из дома, на самом солнцепеке.
— О, Сьюзен! Но если мы их пересадим, она очень обидится.
— Вы только скажите, миссис доктор, голубушка…
— Нет-нет, Сьюзен, пусть пока остаются где есть. Помнишь, как она плакала, когда я ей намекнула, что спирею не надо подстригать до цветения?
— Нарциссы наши ей, видишь ли, не нравятся — да ведь слава о них идет по всей округе.
— Пусть ее. Посмотри, как они смеются над тобой за то, что ты обращаешь на нее внимание. А настурции все-таки взошли в том углу, Сьюзен. Как это приятно, когда считаешь, что цветы пропали, и вдруг показываются ростки! А в юго-западном углу я хочу разбить небольшой розовый садик. Само слово «розовый садик» вызывает у меня радостную дрожь. Ты когда-нибудь видела такое голубое-преголубое небо, Сью? А ночью, если хорошенько прислушаться, слышно, как все ручейки в округе тихонько сплетничают между собой. Не провести ли мне сегодняшнюю ночь в Лощине, на перине из фиалок?
— Сыро вам там будет, — терпеливо сказала Сьюзен. Весной на миссис доктор всегда находило такое, но мисс Бейкер по опыту знала, что это пройдет.
— Сью, — вкрадчиво сказала Энн, — я хочу на следующей неделе справить день рождения.
— Ну, и давайте справим, — отозвалась Сьюзен. Правда, в мае ни у кого из их семьи дня рождения нет, но если миссис доктор хочет устроить праздник, так почему бы и нет?
— День рождения тети Марии, — продолжала Энн с решительным видом человека, вознамерившегося побыстрей сообщить о самом неприятном. — На следующей неделе ей исполняется пятьдесят пять лет, и я подумала…
— Миссис доктор, неужели вы в самом деле будете справлять день рождения этой…
— Сью, пожалуйста, сосчитай до ста… сосчитай до ста и успокоишься. Она будет так довольна. Ну, какие у нее в жизни радости?
— Сама же и виновата…
— Может быть, Сью. Но мне хочется устроить для нее праздник.
— Миссис доктор, голубушка, — зловеще сказала мисс Бейкер, — вы всегда отпускали меня на неделю, когда я вас просила. Может быть, мне взять отпуск на следующей неделе? Я попрошу племянницу Глэдис прийти вам помочь. И пусть мисс Блайт справляет хоть десять дней рождения.
— Ну, если ты так ставишь вопрос, Сьюзен, тогда мы не будем ничего праздновать, — медленно проговорила Энн.
— Миссис доктор, голубушка, эта женщина села вам на шею и собирается остаться здесь навсегда. Она действует вам на нервы… придирается к доктору… отравляет жизнь детям. Я уж не говорю о себе — кто я такая? Она только и делает, что бранится, делает пакостные намеки, ноет и ест всех поедом… И за это вы хотите отпраздновать ее день рождения? Что ж, если вы так решили, мне остается только сказать… ладно, давайте отпразднуем.
— Сью, душка ты моя!
После этого они принялись обсуждать, как все устроить втайне от тети Марии. Мисс Бейкер, сдавшись и согласившись с Энн, решила, что если уж устраивать праздник, то он должен быть столь безупречен, чтобы сама тетя Мария не нашла к чему придраться.
— Я думаю, Сью, что гостей надо позвать днем к обеду. Тогда они уйдут довольно рано, и мы с доктором еще успеем на концерт в Лоубридже. А ей ничего не скажем до последней минуты — пусть это будет сюрприз. Я приглашу всех, кто ей нравится.
— Интересно, кого это?
— Ну, по крайней мере тех, кого она терпит. Ее кузину Аделу Кэрри из Лоубриджа, кое-кого из Шарлоттауна. Испечем большой торт и воткнем в него пятьдесят пять свечей…
— А торт, конечно, должна печь я…
— Сьюзен, но так, как ты, не умеет печь торты никто на всем острове!
— Ох, миссис доктор, голубушка, вы из меня просто веревки вьете.
В течение следующей недели в доме происходили какие-то таинственные приготовления. Со всех, даже с детей, взяли клятву ни слова не говорить тете Марии. Но Энн и Сьюзен не учли, как быстро распространяются новости в Глене. За день до дня рождения тетя Мария, придя домой из Глена, вошла в гостиную, где сумерничали утомленные Энн и Сьюзен.
— Что это вы сидите в темноте, Анни? Понять не могу, какое в этом удовольствие. Мне в темной комнате делается тошно.
— Да еще не темно… сумерки… свет соединился с тенью, и от этого брака родились прекрасные дети, — почти про себя произнесла Энн.
— Ты хоть сама-то понимаешь, что говоришь? Я слышала, что завтра вы зовете гостей?
Энн подскочила в кресле.
— Откуда… как вы про это…
— Мне всегда приходится все узнавать от посторонних, — скорбно проговорила тетя Мария.
— Но мы… мы хотели сделать вам сюрприз, тетя Мария…
— Не знаю, с чего это ты вздумала звать гостей в мае, когда нельзя полагаться на погоду, Анни.
Энн вздохнула с облегчением. Видимо, тетя Мария только услышала, что они зовут гостей, но не подозревала, что это имеет какое-то отношение к ней.
— Я… я хотела позвать гостей, пока в саду еще не завяли первые цветы.
— Я надену свое платье из тафты. Если бы мне не сказали в Глене, Анни, то гости, наверное, застали бы меня в домашнем платье.
— Ну, что вы, тетя, конечно, мы бы вас предупредили заранее, чтобы вы успели переодеться.
— Вот что я скажу тебе, Анни, если только мои слова имеют для тебя хоть какой-нибудь вес — а мне начинает казаться, что никакого веса они не имеют. Хотелось бы, чтобы в будущем ты поменьше от меня скрывала. Между прочим, в Глене считают, что камень в окно методистской молельни бросил ваш Джим. Тебе это известно?
— Он не бросал, — тихо возразила Энн. — Он мне сказал, что не бросал.
— Так он тебе и признается! Ты уверена, что он не врет, Анни?
«Анни» по-прежнему тихо ответила:
— Совершенно уверена, тетя Мария. Джим не соврал ни разу в жизни.
— Ну, во всяком случае, я тебе передала, что говорят в Глене.
И тетя Мария со своей обычной любезностью развернулась и вышла из комнаты, демонстративно обойдя Шримпа, который развалился на полу, ожидая, чтобы кто-нибудь пощекотал ему животик.
Сьюзен и Энн вздохнули.
— Пожалуй, я пойду лягу, Сью. Действительно, хорошо бы завтра было солнце. Не нравится мне эта туча над гаванью.
— Вот увидите, погода будет отличная, — заверила ее мисс Бейкер. — Так сказано в календаре.
У Сьюзен был календарь, который предсказывал погоду вперед на целый год и довольно часто угадывал, так что Сьюзен в него свято верила.
— Не запирай боковую дверь, Сьюзен. Джильберт может поздно вернуться из города. Он поехал за розами… решил купить пятьдесят пять кремовых роз. Тетя Мария говорила, что признает только кремовые розы.
Глава пятнадцатая
Энн и Сьюзен встали очень рано, чтобы успеть кое-что доделать, до того как проснется тетя Мария.
— Ну, что я говорила, миссис доктор, голубушка, — самодовольно сказала мисс Бейкер. — Денек выдался, как на заказ! Попробую после завтрака испечь это новое изобретение — масляные шарики, да еще буду каждые полчаса звонить Флэггу, чтобы он не забыл про мороженое. Осталось даже время вымыть крыльцо на веранде.
— Ну, это-то зачем, Сью?
— Миссис доктор, голубушка, вы, как я понимаю, пригласили миссис Эллиотт. А она должна увидеть наше крыльцо чистым как стеклышко. А уж цветы вы сами поставьте — у меня нет вашего таланта на букеты.
— Четыре кекса? Вот это да! — воскликнул Джим.
— Уж если устраивать праздник, так чтоб это был праздник, — величественно проговорила Сьюзен.
В назначенное время начали прибывать гости, и их принимали тетя Мария в платье из бордовой тафты и Энн в платье из бежевого муслина. Она подумывала, не надеть ли белое — день выдался теплый, — но решила остановиться на бежевом.
— И правильно, — одобрила ее выбор тетя Мария. — Я всегда говорила, что белое пристало носить только молодым.
Все шло как по нотам. На застеленном белоснежной скатертью столе красовался парадный сервиз. В вазе стоял очаровательный букет из экзотических бело-лиловых ирисов. Приготовленные Сьюзен масляные шарики произвели сенсацию — ничего подобного в Глене до тех пор не видели и не пробовали. Суп-пюре был необычайно вкусен, салат с курицей был сделан из птицы, выращенной «не где-нибудь там», как сказала мисс Бейкер, а в Инглсайде. Затравленный Сьюзен Флэгг вовремя прислал мороженое. И напоследок Сьюзен внесла в столовую огромный торт с пятьюдесятью пятью свечами, походивший на голову Иоанна Крестителя, и поставила его перед тетей Марией.
Но у Энн, хотя она улыбалась и радушно потчевала гостей, уже с полчаса как кошки скребли на сердце. Все, казалось бы, шло хорошо, но в ней росло убеждение, что что-то не так. Поначалу она была слишком занята, чтобы заметить перемену, произошедшую с тетей Марией, когда миссис Корнелия от души поздравила ее с днем рождения. Но вот все сели за стол, и Энн вдруг увидела, что тетя Мария стала мрачнее тучи. За весь обед она не произнесла ни слова, а на адресованные ей реплики отвечала отрывисто и односложно. Она съела не больше двух ложечек супа и ложки салата, а на мороженое вообще не обратила внимания — будто его и не было на столе.
Когда же Сьюзен поставила перед ней торт со свечами, тетя Мария судорожно глотнула, но не смогла подавить странного звука, похожего на сдавленное рыдание.
— Тетя, что с вами? Вы нездоровы? — воскликнула Энн.
Тетя Мария глядела на нее ледяным взглядом.
— Я совершенно здорова. Что, конечно, очень странно, учитывая мой преклонный возраст!
В эту самую минуту Нэнни и Ди внесли в столовую корзину с пятьюдесятью пятью кремовыми розами и вручили ее тете Марии, пожелав ей при этом здоровья и долгих лет жизни. Весь стол ахнул от восхищения, но тетя Мария смотрела на розы взглядом василиска.
— Хотите, девочки задуют за вас свечи, — запинаясь, проговорила Энн, — а вы, может быть, разрежете торт?
— Я сама могу задуть свечи, Анни, не настолько я пока еще дряхла.
И тетя Мария принялась старательно задувать свечи. Потом так же старательно разрезала торт и положила нож на стол.
— А теперь прошу меня извинить. Такой старой женщине, как я,не по силам принимать столько гостей. Мне нужно отдохнуть.
И, зашуршав юбками, она вышла из столовой, задев по дороге корзину с розами так, что та опрокинулась на пол. На лестнице раздался стук каблучков, затем хлопнула дверь.
Ошеломленные гости в гробовой тишине кое-как съели по кусочку праздничного торта. Пытаясь рассеять напряжение, миссис Мартин принялась рассказывать о докторе из Новой Шотландии, который заразил дифтеритом нескольких человек, введя им не ту вакцину. Остальные гости, считая, что она выбрала не очень удачную тему, не поддержали ее весьма похвальную попытку оживить общую беседу и вскоре разошлись.
Энн бросилась в комнату тети Марии.
— Тетя Мария, чем мы вас обидели?
— Зачем вам понадобилось разглашать мой возраст? Да еще пригласили Аделу Кэрри, чтобы она наконец точно узнала сколько мне лет! Она уже давно умирает от любопытства…
— Тетя Мария, но мы же хотели…
— Не знаю, чего вы хотели, Анни. Но за этим несомненно что-то кроется. Я даже весьма хорошо представляю себе — что, но не стану вытягивать у тебя признание. Пусть это остается на твоей совести.
— Тетя Мария, но я же просто хотела устроить вам праздник… простите меня, пожалуйста.
Тетя Мария поднесла к глазам носовой платок и героически улыбнулась.
— Я тебя, конечно, прощаю, Анни. Но ты должна понять, что после такого нарочитого оскорбления я не могу оставаться в этом доме.
— Тетя, но почему вы мне не верите?
Тетя Мария подняла худую руку с длинными шишковатыми пальцами.
— Не будем это обсуждать, Анни. Я хочу только покоя… больше ничего. Мне надо залечить душевную рану.
Вечером Энн поехала с мужем на концерт, но не получила от него полного удовольствия. А вечером Джильберт вдруг припомнил («Одно слово — мужчина! — как сказала бы миссис Корнелия), что тетя Мария всегда очень болезненно воспринимала всякие упоминания о своем возрасте.
— Еще папа, бывало, дразнил ее из-за этого. Надо было тебя предупредить… но у меня совсем из головы выскочило. Но если она и в самом деле решит уехать, не препятствуй ей, — сказал Джильберт, только из чувства родственного долга удержавшись от того, чтобы не добавить: — Скатертью дорожка!
— Да не уедет она! Дождешься такого счастья, как же! — вставила присутствовавшая при разговоре Сьюзен.
Но на этот раз мисс Бейкер ошиблась. Тетя Мария уехала на следующий же день, напоследок простив всех и каждого.
— Не вини Анни, Джильберт, — великодушно заявила она. — Я готова поверить, что она не хотела меня оскорбить. И я не сержусь на нее за то, что она всегда все от меня скрывала, хотя для человека с такой тонкой душевной организацией, как у меня… Несмотря ни на что, бедная Анни мне всегда нравилась, — продолжала она, словно признаваясь в постыдной слабости, — но вот Сьюзен Бейкер — это другого поля ягода. Могу только одно тебе посоветовать напоследок, Джильберт: приструни прислугу и не разрешай ей вольничать.
Сначала обитатели Инглсайда не могли поверить своему счастью. И только постепенно осознали, что тетя Мария в самом деле уехала… что опять можно смеяться, и никто не будет жаловаться на головную боль… что можно открыть все окна, и никто не разворчится из-за сквозняков… что можно спокойно есть поданную на стол еду, и никто не скажет, что твое любимое блюдо вызывает рак желудка…
«Никогда я так не радовалась отъезду гостя, — несколько виновато подумала Энн. — По крайней мере, опять можно жить так, как хочется».
Шримп умывался на подоконнике, в саду расцвели первые пионы.
— Какой красивый наш мир, правда, мама? — сказал Уолтер.
— Календарь предсказывает, что июнь будет погожим, — заметила Сьюзен. — Состоится несколько свадеб и по крайней мере двое похорон. Наконец-то мы опять увидим свет! И подумать только, что я наотрез отказывалась устраивать этот день рождения, миссис доктор, голубушка. Нет, все-таки Провидение печется о нас. И как вам кажется, миссис доктор, голубушка, не подать ли доктору к бифштексу жареного лука?
— Ну, что я говорила, миссис доктор, голубушка, — самодовольно сказала мисс Бейкер. — Денек выдался, как на заказ! Попробую после завтрака испечь это новое изобретение — масляные шарики, да еще буду каждые полчаса звонить Флэггу, чтобы он не забыл про мороженое. Осталось даже время вымыть крыльцо на веранде.
— Ну, это-то зачем, Сью?
— Миссис доктор, голубушка, вы, как я понимаю, пригласили миссис Эллиотт. А она должна увидеть наше крыльцо чистым как стеклышко. А уж цветы вы сами поставьте — у меня нет вашего таланта на букеты.
— Четыре кекса? Вот это да! — воскликнул Джим.
— Уж если устраивать праздник, так чтоб это был праздник, — величественно проговорила Сьюзен.
В назначенное время начали прибывать гости, и их принимали тетя Мария в платье из бордовой тафты и Энн в платье из бежевого муслина. Она подумывала, не надеть ли белое — день выдался теплый, — но решила остановиться на бежевом.
— И правильно, — одобрила ее выбор тетя Мария. — Я всегда говорила, что белое пристало носить только молодым.
Все шло как по нотам. На застеленном белоснежной скатертью столе красовался парадный сервиз. В вазе стоял очаровательный букет из экзотических бело-лиловых ирисов. Приготовленные Сьюзен масляные шарики произвели сенсацию — ничего подобного в Глене до тех пор не видели и не пробовали. Суп-пюре был необычайно вкусен, салат с курицей был сделан из птицы, выращенной «не где-нибудь там», как сказала мисс Бейкер, а в Инглсайде. Затравленный Сьюзен Флэгг вовремя прислал мороженое. И напоследок Сьюзен внесла в столовую огромный торт с пятьюдесятью пятью свечами, походивший на голову Иоанна Крестителя, и поставила его перед тетей Марией.
Но у Энн, хотя она улыбалась и радушно потчевала гостей, уже с полчаса как кошки скребли на сердце. Все, казалось бы, шло хорошо, но в ней росло убеждение, что что-то не так. Поначалу она была слишком занята, чтобы заметить перемену, произошедшую с тетей Марией, когда миссис Корнелия от души поздравила ее с днем рождения. Но вот все сели за стол, и Энн вдруг увидела, что тетя Мария стала мрачнее тучи. За весь обед она не произнесла ни слова, а на адресованные ей реплики отвечала отрывисто и односложно. Она съела не больше двух ложечек супа и ложки салата, а на мороженое вообще не обратила внимания — будто его и не было на столе.
Когда же Сьюзен поставила перед ней торт со свечами, тетя Мария судорожно глотнула, но не смогла подавить странного звука, похожего на сдавленное рыдание.
— Тетя, что с вами? Вы нездоровы? — воскликнула Энн.
Тетя Мария глядела на нее ледяным взглядом.
— Я совершенно здорова. Что, конечно, очень странно, учитывая мой преклонный возраст!
В эту самую минуту Нэнни и Ди внесли в столовую корзину с пятьюдесятью пятью кремовыми розами и вручили ее тете Марии, пожелав ей при этом здоровья и долгих лет жизни. Весь стол ахнул от восхищения, но тетя Мария смотрела на розы взглядом василиска.
— Хотите, девочки задуют за вас свечи, — запинаясь, проговорила Энн, — а вы, может быть, разрежете торт?
— Я сама могу задуть свечи, Анни, не настолько я пока еще дряхла.
И тетя Мария принялась старательно задувать свечи. Потом так же старательно разрезала торт и положила нож на стол.
— А теперь прошу меня извинить. Такой старой женщине, как я,не по силам принимать столько гостей. Мне нужно отдохнуть.
И, зашуршав юбками, она вышла из столовой, задев по дороге корзину с розами так, что та опрокинулась на пол. На лестнице раздался стук каблучков, затем хлопнула дверь.
Ошеломленные гости в гробовой тишине кое-как съели по кусочку праздничного торта. Пытаясь рассеять напряжение, миссис Мартин принялась рассказывать о докторе из Новой Шотландии, который заразил дифтеритом нескольких человек, введя им не ту вакцину. Остальные гости, считая, что она выбрала не очень удачную тему, не поддержали ее весьма похвальную попытку оживить общую беседу и вскоре разошлись.
Энн бросилась в комнату тети Марии.
— Тетя Мария, чем мы вас обидели?
— Зачем вам понадобилось разглашать мой возраст? Да еще пригласили Аделу Кэрри, чтобы она наконец точно узнала сколько мне лет! Она уже давно умирает от любопытства…
— Тетя Мария, но мы же хотели…
— Не знаю, чего вы хотели, Анни. Но за этим несомненно что-то кроется. Я даже весьма хорошо представляю себе — что, но не стану вытягивать у тебя признание. Пусть это остается на твоей совести.
— Тетя Мария, но я же просто хотела устроить вам праздник… простите меня, пожалуйста.
Тетя Мария поднесла к глазам носовой платок и героически улыбнулась.
— Я тебя, конечно, прощаю, Анни. Но ты должна понять, что после такого нарочитого оскорбления я не могу оставаться в этом доме.
— Тетя, но почему вы мне не верите?
Тетя Мария подняла худую руку с длинными шишковатыми пальцами.
— Не будем это обсуждать, Анни. Я хочу только покоя… больше ничего. Мне надо залечить душевную рану.
Вечером Энн поехала с мужем на концерт, но не получила от него полного удовольствия. А вечером Джильберт вдруг припомнил («Одно слово — мужчина! — как сказала бы миссис Корнелия), что тетя Мария всегда очень болезненно воспринимала всякие упоминания о своем возрасте.
— Еще папа, бывало, дразнил ее из-за этого. Надо было тебя предупредить… но у меня совсем из головы выскочило. Но если она и в самом деле решит уехать, не препятствуй ей, — сказал Джильберт, только из чувства родственного долга удержавшись от того, чтобы не добавить: — Скатертью дорожка!
— Да не уедет она! Дождешься такого счастья, как же! — вставила присутствовавшая при разговоре Сьюзен.
Но на этот раз мисс Бейкер ошиблась. Тетя Мария уехала на следующий же день, напоследок простив всех и каждого.
— Не вини Анни, Джильберт, — великодушно заявила она. — Я готова поверить, что она не хотела меня оскорбить. И я не сержусь на нее за то, что она всегда все от меня скрывала, хотя для человека с такой тонкой душевной организацией, как у меня… Несмотря ни на что, бедная Анни мне всегда нравилась, — продолжала она, словно признаваясь в постыдной слабости, — но вот Сьюзен Бейкер — это другого поля ягода. Могу только одно тебе посоветовать напоследок, Джильберт: приструни прислугу и не разрешай ей вольничать.
Сначала обитатели Инглсайда не могли поверить своему счастью. И только постепенно осознали, что тетя Мария в самом деле уехала… что опять можно смеяться, и никто не будет жаловаться на головную боль… что можно открыть все окна, и никто не разворчится из-за сквозняков… что можно спокойно есть поданную на стол еду, и никто не скажет, что твое любимое блюдо вызывает рак желудка…
«Никогда я так не радовалась отъезду гостя, — несколько виновато подумала Энн. — По крайней мере, опять можно жить так, как хочется».
Шримп умывался на подоконнике, в саду расцвели первые пионы.
— Какой красивый наш мир, правда, мама? — сказал Уолтер.
— Календарь предсказывает, что июнь будет погожим, — заметила Сьюзен. — Состоится несколько свадеб и по крайней мере двое похорон. Наконец-то мы опять увидим свет! И подумать только, что я наотрез отказывалась устраивать этот день рождения, миссис доктор, голубушка. Нет, все-таки Провидение печется о нас. И как вам кажется, миссис доктор, голубушка, не подать ли доктору к бифштексу жареного лука?
Глава шестнадцатая
— Не пора ли нам подумать… о собаке? — спросил как-то Джильберт.
В Инглсайде, с тех пор как отравили старого Рекса, не было собаки, но мальчикам нужен был четвероногий друг, и доктор решил купить щенка. Однако он все время был так занят, что до щенка у него никак не доходили руки. И вот наконец Джим принес домой небольшого палевого щенка с вызывающе торчащими черными ушками.
— Мама, мне подарил его Джо Риз. Его зовут Джип. Можно мне его держать?
— А какой он породы? — с сомнением спросила Энн.
— По-моему, в нем много всяких пород, — ответил Джим. — Но это же даже лучше. Так он гораздо интереснее, чем если бы он был какой-нибудь одной породы. Мама, ну пожалуйста!
— Ну, если папа согласится…
Папа не возражал, и Джип поселился в Инглсайде. Все его обитатели приветствовали появление щенка, кроме Шримпа, который весьма недвусмысленно выразил свое отношение к пришельцу. Джип нравился даже мисс Бейкер, и днем, когда Джим был в школе, щенок, пока Сьюзен сидела за прялкой на чердаке, охотился там по темным углам на воображаемых крыс. Сьюзен признавала, что ей веселей работать на чердаке, когда там щенок, и считала, что ни одна другая собака не может додуматься до того, чтобы валиться на спину и болтать в воздухе лапами для того, чтобы ей дали косточку. Когда Берти Друк пренебрежительно сказал про Джипа: «И это ты называешь собакой?», Сьюзен рассердилась не меньше Джима.
— Да, — отрезала она, — это — собака. А по-твоему, кто — гиппопотам?
И Берти пришлось отправиться домой, не получив ни кусочка замечательного изделия, которое мисс Бейкер называла «хрустящий пирог» и пекла специально для мальчиков и их приятелей. Правда, ее не было поблизости, когда Мак Риз спросил: «Где ты это нашел — морем выбросило?» — но Джим и сам сумел постоять за Джипа. Когда же Нат Флэгг сказал, что у Джипа слишком длинные ноги, Джим ответил, что у собаки ноги должны, во всяком случае, доставать до земли. Нат не отличался находчивостью и не придумал, что на это возразить.
В тот год ноябрь был пасмурным, дули холодные ветры, и Лощина почти все время была заполнена какой-то мглой — не благородным и таинственным белым туманом, а тем, что Джильберт называл «дрянной унылой сыростью». Детям приходилось играть в основном на чердаке, но зато они подружились с двумя куропатками, которые каждый вечер прилетали на ночевку на большую яблоню, и с пятью ярко раскрашенными сойками, которые являлись на задний двор и с озорным посвистом склевывали хлеб, который им крошили дети. Только сойки были очень жадные и не подпускали к еде других птиц.
В декабре три недели шел снег, и пришла зима. Поля покрылись белой пеленой, на столбы нападали высокие шапки снега, мороз разрисовал стекла прихотливыми узорами, и окна Инглсайда светились в снежных сумерках, обещая приют и отдых всем путникам. В ту зиму в Глене родилось, по мнению Сьюзен, неслыханное количество детей, и, оставляя доктору «кое-что перекусить» в кладовке, она мрачно предсказывала, что он не дотянет до весны.
— Подумать только — у Друков уже девятый! Будто они и так мало наплодили!
— Наверное, миссис Друк так же восхищается своим новорожденным, как мы Риллой, Сью.
— Скажете тоже, миссис доктор, голубушка!
Прошло Рождество, на этот раз не омраченное присутствием тети Марии. Дети находили достаточно развлечений и на улице — выслеживали по свежему снегу кроликов, бегали наперегонки со своими тенями по насту на полях, катались на санках с искрящихся на солнце холмов и опробовали новые коньки на льду пруда. И палевый щенок с черными ушками повсюду носился за Джимом или встречал его радостным визгом, когда он приходил из школы, и спал в ногах у мальчика, и лежал у ног, когда он делал уроки, и сидел рядом, когда Джим обедал, время от времени тычась носом в ногу, чтобы напомнить о себе.
В Инглсайде, с тех пор как отравили старого Рекса, не было собаки, но мальчикам нужен был четвероногий друг, и доктор решил купить щенка. Однако он все время был так занят, что до щенка у него никак не доходили руки. И вот наконец Джим принес домой небольшого палевого щенка с вызывающе торчащими черными ушками.
— Мама, мне подарил его Джо Риз. Его зовут Джип. Можно мне его держать?
— А какой он породы? — с сомнением спросила Энн.
— По-моему, в нем много всяких пород, — ответил Джим. — Но это же даже лучше. Так он гораздо интереснее, чем если бы он был какой-нибудь одной породы. Мама, ну пожалуйста!
— Ну, если папа согласится…
Папа не возражал, и Джип поселился в Инглсайде. Все его обитатели приветствовали появление щенка, кроме Шримпа, который весьма недвусмысленно выразил свое отношение к пришельцу. Джип нравился даже мисс Бейкер, и днем, когда Джим был в школе, щенок, пока Сьюзен сидела за прялкой на чердаке, охотился там по темным углам на воображаемых крыс. Сьюзен признавала, что ей веселей работать на чердаке, когда там щенок, и считала, что ни одна другая собака не может додуматься до того, чтобы валиться на спину и болтать в воздухе лапами для того, чтобы ей дали косточку. Когда Берти Друк пренебрежительно сказал про Джипа: «И это ты называешь собакой?», Сьюзен рассердилась не меньше Джима.
— Да, — отрезала она, — это — собака. А по-твоему, кто — гиппопотам?
И Берти пришлось отправиться домой, не получив ни кусочка замечательного изделия, которое мисс Бейкер называла «хрустящий пирог» и пекла специально для мальчиков и их приятелей. Правда, ее не было поблизости, когда Мак Риз спросил: «Где ты это нашел — морем выбросило?» — но Джим и сам сумел постоять за Джипа. Когда же Нат Флэгг сказал, что у Джипа слишком длинные ноги, Джим ответил, что у собаки ноги должны, во всяком случае, доставать до земли. Нат не отличался находчивостью и не придумал, что на это возразить.
В тот год ноябрь был пасмурным, дули холодные ветры, и Лощина почти все время была заполнена какой-то мглой — не благородным и таинственным белым туманом, а тем, что Джильберт называл «дрянной унылой сыростью». Детям приходилось играть в основном на чердаке, но зато они подружились с двумя куропатками, которые каждый вечер прилетали на ночевку на большую яблоню, и с пятью ярко раскрашенными сойками, которые являлись на задний двор и с озорным посвистом склевывали хлеб, который им крошили дети. Только сойки были очень жадные и не подпускали к еде других птиц.
В декабре три недели шел снег, и пришла зима. Поля покрылись белой пеленой, на столбы нападали высокие шапки снега, мороз разрисовал стекла прихотливыми узорами, и окна Инглсайда светились в снежных сумерках, обещая приют и отдых всем путникам. В ту зиму в Глене родилось, по мнению Сьюзен, неслыханное количество детей, и, оставляя доктору «кое-что перекусить» в кладовке, она мрачно предсказывала, что он не дотянет до весны.
— Подумать только — у Друков уже девятый! Будто они и так мало наплодили!
— Наверное, миссис Друк так же восхищается своим новорожденным, как мы Риллой, Сью.
— Скажете тоже, миссис доктор, голубушка!
Прошло Рождество, на этот раз не омраченное присутствием тети Марии. Дети находили достаточно развлечений и на улице — выслеживали по свежему снегу кроликов, бегали наперегонки со своими тенями по насту на полях, катались на санках с искрящихся на солнце холмов и опробовали новые коньки на льду пруда. И палевый щенок с черными ушками повсюду носился за Джимом или встречал его радостным визгом, когда он приходил из школы, и спал в ногах у мальчика, и лежал у ног, когда он делал уроки, и сидел рядом, когда Джим обедал, время от времени тычась носом в ногу, чтобы напомнить о себе.