Страница:
– Полагаю, такие ребята попадают к вам в руки нечасто.
– Крайне редко. Дело в том, что требуется захватить с поличным сразу обе копии – или как сейчас мертвыми, или задержать за преступление, подлежащее преследованию по линии ООН. Без санкции ООН законодательно запрещено выгружать сознание из живого тела. А в безвыходном положении двойник просто уничтожает память больших полушарий выстрелом в затылок. Такое несколько раз происходило у меня на глазах.
– Весьма сурово. И каково же наказание?
– Стирание.
– Стирание? У вас и это практикуется?
Ортега кивнула. Вокруг рта у неё заиграла едва уловимая мрачная усмешка, не тронувшая сами губы.
– Да, практикуется. Вас это шокирует?
Я задумался. В Корпусе чрезвычайных посланников некоторые преступления карались стиранием. В первую очередь дезертирство и неподчинение приказу в боевой обстановке. Но мне ни разу не приходилось видеть стирание в действии. Беспрекословное повиновение было неотъемлемой частью нашей подготовки. А на Харлане стирание отменили за десять лет до моего рождения.
– Довольно старомодный подход, вы не находите?
– Вас так глубоко трогает то, что произойдет с Димой?
Я провел языком по ранкам во рту. Вспомнил кружок холодного металла, прижатый к затылку, и покачал головой.
– Нет. Но разве это останавливает таких людей, как он?
– Существует ещё несколько тяжких преступлений, за которые предусмотрена высшая мера наказания. Однако сейчас в этих случаях стирание, как правило, заменяют двумя-тремя столетиями хранения.
Выражение лица Ортеги говорило, что лично она не приветствует подобную гуманность.
Поставив кружку, я потянулся за сигаретой. Движение было чисто машинальным, и я слишком устал, чтобы с ним бороться. Ортега махнула рукой, отказываясь от протянутой пачки. Прикоснувшись кончиком сигареты к зажигательной полоске, я прищурился, глядя на лейтенанта.
– Ортега, сколько вам лет?
Она подозрительно посмотрела на меня.
– Тридцать четыре. А что?
– Гм, и вас ни разу не оцифровывали?
– Почему? Несколько лет назад у меня была психохирургическая операция, и я пару дней провела на хранении. Но если не считать это, то не оцифровывали. Я не преступник и у меня нет денег на космические путешествия.
Я выпустил облачко дыма.
– Вы относитесь к этому чересчур чувствительно. Или я не прав?
– Я же сказала, что никогда не совершала преступлений.
– Понимаю. – Я вспомнил последнюю встречу с Вирджинией Видаурой. – В противном случае вы бы не считали, что выпасть из жизни на двести лет – такой пустяк.
– Я этого не говорила.
– А и не надо было ничего говорить.
Не знаю, что заставило меня забыть о том, что Ортега является представителем закона, но что-то определенно было. Это что-то зародилось в пространстве между нами подобно статическому заряду. Я наверняка бы разобрался в этом, если бы мои подсознательные навыки чрезвычайного посланника не были притуплены новой оболочкой. Но что бы это ни было, оно уже исчезло. Расправив плечи, я сделал глубокую затяжку. Мне просто необходимо выспаться.
– Кадмин стоит очень дорого, так? Высокие накладные расходы, большой риск, он должен брать за работу очень много.
– В среднем двадцать тысяч за дело.
– В таком случае Банкрофт не покончил с собой.
Ортега подняла брови.
– Шустрая работа для человека, только что прибывшего сюда.
– О, не надо. – Я выдохнул в её сторону облако дыма. – Если бы это было самоубийство, кому, чёрт побери, понадобилось бы платить двадцать тысяч, чтобы меня пришить?
– Вас очень любят, да?
Я подался вперед.
– Нет, меня терпеть не могут во многих местах, но только не люди, у которых есть такие связи и такие средства. Я не столь крупная птица, чтобы нажить себе влиятельных врагов. Тот, кто натравил на меня Кадмина, знает, что я работаю на Банкрофта.
Ортега хитро усмехнулась.
– Кажется, вы говорили, что по имени вас не называли?
«Устал, Такеси. – Я буквально увидел Вирджинию Видауру, с укоризной грозящую пальцем. – Чрезвычайный посланник не должен попадаться в ловушки простого полицейского».
Я постарался как можно аккуратнее выбраться из капкана.
– Убийцы знали, кто я такой. Такие люди, как Кадмин, не шатаются по отелям, надеясь обчистить зазевавшегося туриста. Ну же, Ортега, согласитесь, что я прав.
Я умолк, не зная, что сказать дальше. Ортега ответила не сразу.
– Значит, Банкрофт также был убит? Возможно. И что с того?
– А то, что вы должны провести повторное расследование.
– Вы меня не слушаете, Ковач. – Она изогнула губы в улыбке, призванной останавливать вооруженных грабителей. – Дело закрыто.
Бессильно уронив плечи, я откинулся назад, глядя на неё сквозь облако дыма. Наконец я сказал:
– Знаете, когда сюда прибыла группа быстрого реагирования, один из полицейских показывал значок так долго, что я успел его разглядеть. При ближайшем рассмотрении он весьма любопытен. Орел, щит. И надпись вокруг.
Ортега знаком предложила мне продолжать, и я, затянувшись, вонзил в неё острый шип.
– Кажется, там написано «Служить и защищать»? Полагаю, к тому времени как становишься лейтенантом, уже перестаешь в это верить.
Попадание. У Ортеги под глазом дернулась жилка, щеки втянулись, словно она проглотила что-то горькое. Лейтенант пристально посмотрела на меня, и какое-то время казалось, что я переборщил. Затем она вздохнула, уронив плечи.
– Ладно, валяйте. Вы всё равно ни хрена не понимаете. Банкрофт и ему подобные не похожи на нас. Он – маф, мать его.
– Маф?
– Да, маф. Знаете, «всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет». Он старый. Я хочу сказать, очень старый.
– Разве это преступление, лейтенант?
– Это должно считаться преступлением, – мрачно заметила Ортега. – Когда живешь так долго, с тобой многое происходит. Начинаешь придавать самому себе слишком большую ценность. Всё кончается тем, что ты принимаешься мнить себя Господом Богом. И мелкие людишки, которым от роду тридцать-сорок лет, перестают тебя волновать. На твоих глазах возникало, крепло и увядало не одно общество, и ты начинаешь чувствовать, что стоишь надо всем этим. Подобные пустяки больше не имеют для тебя никакого значения. И возможно, ты начнешь топтать этих мелких людишек, путающихся под ногами, – просто так, от нечего делать, как прохожий сбивает ногой головки полевых цветов.
Я внимательно посмотрел на неё.
– Вы ловили Банкрофта на чём-то подобном? Да?
– Я не имею в виду Банкрофта, – нетерпеливо отмахнулась Ортега. – Я говорю о подобном типе людей. Они чем-то напоминают ИскИнов. Превратились в обособленную породу. В них уже нет ничего человеческого, а к остальным людям они относятся так, как мы с вами относимся к насекомым. Так вот, когда имеешь дело с управлением полиции Бей-Сити, подобное отношение может выйти боком.
Вспомнив выходки Рейлины Кавахары, я подумал: а так ли сильно преувеличивает Ортега? На Харлане большинство людей может сменить оболочку по крайней мере один раз. Но дело в том, что всем, за исключением очень богатых, приходится полностью проживать отведённый срок, а даже с препаратами против старения это очень утомительно. Второй раз все становится гораздо хуже, потому что человек знает, что его ждёт впереди. Мало у кого хватает духу повторить это больше двух раз. Большинство добровольно отправляется на хранение, лишь время от времени загружаясь в оболочку для каких-нибудь особо важных семейных дел. И разумеется, с годами и эти перезагрузки становятся всё более редкими, так как новые поколения прекрасно обходятся без своих отдаленных предков.
Далеко не каждый хочет продолжать жить, меняя жизнь за жизнью, оболочку за оболочкой. Нужен особый подход, чтобы не задумываться о том, чем ты станешь через несколько столетий.
– Значит, Банкрофта никто не стал слушать, потому что он маф. «Извини, Лоренс, ты заносчивый ублюдок, зажившийся на этом свете. У полиции Бей-Сити есть дела поважнее, чем проверка твоих фантазий», – что-нибудь в таком духе.
На этот раз Ортега не заглотила наживку. Отпив кофе, она неопределенно махнула рукой.
– Послушайте, Ковач, Банкрофт остался жив, и какими бы ни были обстоятельства дела, у него достаточно средств, чтобы обеспечить необходимые меры безопасности и не допустить повторения случившегося. Никто не пострадал от ошибок правосудия. А департаменту полиции не хватает средств, не хватает людей. Работы у нас по горло, и мы не можем бесконечно гоняться за призраками.
– А если это не призраки?
Ортега вздохнула.
– Ковач, я трижды облазила весь дом с бригадой криминалистов. Мы не смогли обнаружить никаких следов борьбы, никаких признаков проникновения через наружные заграждения, никаких данных о нарушителях в архивах системы безопасности. Мириам Банкрофт добровольно вызвалась пройти самые совершенные тесты на детекторе лжи и ни разу не дрогнула. Она не убивала своего мужа, и никакой посторонний человек не проникал на виллу и не убивал Лоренса Банкрофта. Он покончил с собой по причинам, известным ему одному, и к этому больше нечего добавить. Мне очень жаль, что вам предложено доказать обратное. Увы, одного желания и упорства тут недостаточно. Дело всесторонне изучено и закрыто.
– Ну а телефонный звонок? Тот факт, что Банкрофт не мог не помнить про копию своей памяти на внешнем носителе? Тот факт, что кто-то посчитал меня настолько серьёзной угрозой, что прислал сюда Кадмина?
– Ковач, я не собираюсь спорить с вами. Мы допросим Кадмина и выясним всё, что ему известно. А относительно остального скажу, положа руку на сердце: я всё проверила и перепроверила, и это начинает мне надоедать. В Бей-Сити полно тех, кому мы нужны больше, чем Банкрофту. Жертвы настоящих убийств, у которых не было припасено копии на внешнем носителе в момент, когда им размозжили память больших полушарий. – Взгляд Ортеги затянуло туманом усталости. – Жертвы органических повреждений, не имеющие денег на новую оболочку и надеющиеся на то, что преступление против них будет раскрыто, а власти возложат расходы на виновных. Я вынуждена копаться в этом дерьме по десять часов в день, а то и больше. Так что, извините, у меня не осталось сочувствия к Лоренсу Банкрофту с его замороженными клонами, влиятельными покровителями на самом высшем уровне и крючкотворами-адвокатами, которых он натравливает на нас, когда кто-нибудь из членов его семьи или прислуги сбивается с прямой дорожки.
– А такое часто случается?
– Весьма часто, не удивляйтесь. – Ортега слабо улыбнулась. – Не забывайте, Банкрофт маф, мать его. А они все одинаковые.
Она показывала себя со стороны, которая мне не нравилась, вела спор, который я не хотел вести, и рисовала образ Банкрофта, который мне был не нужен. И к тому же моя нервная система вопила, требуя сна.
Я загасил сигарету.
– Лейтенант, буду вам очень признателен, если вы уйдете. От ваших предубеждений у меня разболелась голова.
У неё во взгляде что-то сверкнуло – что-то такое, в чём я не смог разобраться. Оно задержалось лишь на мгновение и тотчас исчезло. Пожав плечами, Ортега поставила кружку и скинула ноги с полки. Встав на пол, она потянулась так, что хрустнули позвонки, и, не обернувшись, направилась к двери. Я остался на месте, провожая взглядом её отражение в оконном стекле на фоне огней города.
В дверях Ортега остановилась и оглянулась.
– Эй, Ковач.
Я обернулся.
– Вы что-то забыли?
Кивнув, она поджала губы, словно признавая очередное пропущенное очко в игре, которую мы вели.
– Хотите получить наводку? Отправную точку? Что ж, вы дали мне Кадмина, так что, наверное, я перед вами в долгу.
– Вы мне ничего не должны, Ортега. Это сделал «Хендрикс», а не я.
– Лейла Бегин, – сказала лейтенант. – Назовите это имя адвокатам Банкрофта и посмотрите, что у нас получится.
Дверь, скользнув, закрылась, и в комнате не осталось ничего, кроме городских огней за окном. Я зажег новую сигарету и долго смотрел на них, выкурив её до фильтра.
Банкрофт не совершал самоубийства, это очевидно. Я занимался делом меньше суток, а на меня успели надавить с двух сторон. Сначала воспитанные громилы Кристины Ортеги в исправительном учреждении, затем этот владивостокский убийца и его запасная оболочка. Не говоря уже про двусмысленное поведение Мирным Банкрофт. Слишком много мутной воды, чтобы вес действительно обстояло так, как выглядело на первый взгляд. Ортега явно чего-то хочет; чего-то хочет и тот, кто заплатил Дмитрию Кадмину.
И, судя по всему, хотят они, чтобы дело Банкрофта оставалось закрытым.
Такой вариант меня не устраивал.
– Ваш гость покинул здание, – сказал «Хендрикс», разрушив мое задумчивое оцепенение.
– Спасибо, – рассеянно поблагодарил я, загасим окурок в пепельнице. – Вы можете запереть дверь и блокировать остановку лифта на этом этаже?
– Естественно. Вы хотите, чтобы вас предупреждали о каждом постороннем, заходящем в отель?
– Нет. – Я зевнул словно змея, собирающаяся заглотить яйцо. – Просто не пускайте их сюда. И никаких звонков в течение следующих семи с половиной часов.
Внезапно я почувствовал, что могу думать только о том, чтобы раздеться, прежде чем меня захлестнет волна сна. Повесив костюм Банкрофта на спинку подвернувшегося кстати стула, я забрался в просторную кровать, застеленную алым бельем. Поверхность матраса плавно покачалась, подстраиваясь под размеры и вес тела, после чего подхватила меня словно вода. От белья исходил слабый аромат благоуханий.
Я предпринял унылую попытку заняться мастурбацией, вяло призывая образы соблазнительных форм Мириам Банкрофт, по перед глазами стояла картина бледного тела Сары, изуродованного огнем «Калашникова».
А затем сон поглотил меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Крайне редко. Дело в том, что требуется захватить с поличным сразу обе копии – или как сейчас мертвыми, или задержать за преступление, подлежащее преследованию по линии ООН. Без санкции ООН законодательно запрещено выгружать сознание из живого тела. А в безвыходном положении двойник просто уничтожает память больших полушарий выстрелом в затылок. Такое несколько раз происходило у меня на глазах.
– Весьма сурово. И каково же наказание?
– Стирание.
– Стирание? У вас и это практикуется?
Ортега кивнула. Вокруг рта у неё заиграла едва уловимая мрачная усмешка, не тронувшая сами губы.
– Да, практикуется. Вас это шокирует?
Я задумался. В Корпусе чрезвычайных посланников некоторые преступления карались стиранием. В первую очередь дезертирство и неподчинение приказу в боевой обстановке. Но мне ни разу не приходилось видеть стирание в действии. Беспрекословное повиновение было неотъемлемой частью нашей подготовки. А на Харлане стирание отменили за десять лет до моего рождения.
– Довольно старомодный подход, вы не находите?
– Вас так глубоко трогает то, что произойдет с Димой?
Я провел языком по ранкам во рту. Вспомнил кружок холодного металла, прижатый к затылку, и покачал головой.
– Нет. Но разве это останавливает таких людей, как он?
– Существует ещё несколько тяжких преступлений, за которые предусмотрена высшая мера наказания. Однако сейчас в этих случаях стирание, как правило, заменяют двумя-тремя столетиями хранения.
Выражение лица Ортеги говорило, что лично она не приветствует подобную гуманность.
Поставив кружку, я потянулся за сигаретой. Движение было чисто машинальным, и я слишком устал, чтобы с ним бороться. Ортега махнула рукой, отказываясь от протянутой пачки. Прикоснувшись кончиком сигареты к зажигательной полоске, я прищурился, глядя на лейтенанта.
– Ортега, сколько вам лет?
Она подозрительно посмотрела на меня.
– Тридцать четыре. А что?
– Гм, и вас ни разу не оцифровывали?
– Почему? Несколько лет назад у меня была психохирургическая операция, и я пару дней провела на хранении. Но если не считать это, то не оцифровывали. Я не преступник и у меня нет денег на космические путешествия.
Я выпустил облачко дыма.
– Вы относитесь к этому чересчур чувствительно. Или я не прав?
– Я же сказала, что никогда не совершала преступлений.
– Понимаю. – Я вспомнил последнюю встречу с Вирджинией Видаурой. – В противном случае вы бы не считали, что выпасть из жизни на двести лет – такой пустяк.
– Я этого не говорила.
– А и не надо было ничего говорить.
Не знаю, что заставило меня забыть о том, что Ортега является представителем закона, но что-то определенно было. Это что-то зародилось в пространстве между нами подобно статическому заряду. Я наверняка бы разобрался в этом, если бы мои подсознательные навыки чрезвычайного посланника не были притуплены новой оболочкой. Но что бы это ни было, оно уже исчезло. Расправив плечи, я сделал глубокую затяжку. Мне просто необходимо выспаться.
– Кадмин стоит очень дорого, так? Высокие накладные расходы, большой риск, он должен брать за работу очень много.
– В среднем двадцать тысяч за дело.
– В таком случае Банкрофт не покончил с собой.
Ортега подняла брови.
– Шустрая работа для человека, только что прибывшего сюда.
– О, не надо. – Я выдохнул в её сторону облако дыма. – Если бы это было самоубийство, кому, чёрт побери, понадобилось бы платить двадцать тысяч, чтобы меня пришить?
– Вас очень любят, да?
Я подался вперед.
– Нет, меня терпеть не могут во многих местах, но только не люди, у которых есть такие связи и такие средства. Я не столь крупная птица, чтобы нажить себе влиятельных врагов. Тот, кто натравил на меня Кадмина, знает, что я работаю на Банкрофта.
Ортега хитро усмехнулась.
– Кажется, вы говорили, что по имени вас не называли?
«Устал, Такеси. – Я буквально увидел Вирджинию Видауру, с укоризной грозящую пальцем. – Чрезвычайный посланник не должен попадаться в ловушки простого полицейского».
Я постарался как можно аккуратнее выбраться из капкана.
– Убийцы знали, кто я такой. Такие люди, как Кадмин, не шатаются по отелям, надеясь обчистить зазевавшегося туриста. Ну же, Ортега, согласитесь, что я прав.
Я умолк, не зная, что сказать дальше. Ортега ответила не сразу.
– Значит, Банкрофт также был убит? Возможно. И что с того?
– А то, что вы должны провести повторное расследование.
– Вы меня не слушаете, Ковач. – Она изогнула губы в улыбке, призванной останавливать вооруженных грабителей. – Дело закрыто.
Бессильно уронив плечи, я откинулся назад, глядя на неё сквозь облако дыма. Наконец я сказал:
– Знаете, когда сюда прибыла группа быстрого реагирования, один из полицейских показывал значок так долго, что я успел его разглядеть. При ближайшем рассмотрении он весьма любопытен. Орел, щит. И надпись вокруг.
Ортега знаком предложила мне продолжать, и я, затянувшись, вонзил в неё острый шип.
– Кажется, там написано «Служить и защищать»? Полагаю, к тому времени как становишься лейтенантом, уже перестаешь в это верить.
Попадание. У Ортеги под глазом дернулась жилка, щеки втянулись, словно она проглотила что-то горькое. Лейтенант пристально посмотрела на меня, и какое-то время казалось, что я переборщил. Затем она вздохнула, уронив плечи.
– Ладно, валяйте. Вы всё равно ни хрена не понимаете. Банкрофт и ему подобные не похожи на нас. Он – маф, мать его.
– Маф?
– Да, маф. Знаете, «всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет». Он старый. Я хочу сказать, очень старый.
– Разве это преступление, лейтенант?
– Это должно считаться преступлением, – мрачно заметила Ортега. – Когда живешь так долго, с тобой многое происходит. Начинаешь придавать самому себе слишком большую ценность. Всё кончается тем, что ты принимаешься мнить себя Господом Богом. И мелкие людишки, которым от роду тридцать-сорок лет, перестают тебя волновать. На твоих глазах возникало, крепло и увядало не одно общество, и ты начинаешь чувствовать, что стоишь надо всем этим. Подобные пустяки больше не имеют для тебя никакого значения. И возможно, ты начнешь топтать этих мелких людишек, путающихся под ногами, – просто так, от нечего делать, как прохожий сбивает ногой головки полевых цветов.
Я внимательно посмотрел на неё.
– Вы ловили Банкрофта на чём-то подобном? Да?
– Я не имею в виду Банкрофта, – нетерпеливо отмахнулась Ортега. – Я говорю о подобном типе людей. Они чем-то напоминают ИскИнов. Превратились в обособленную породу. В них уже нет ничего человеческого, а к остальным людям они относятся так, как мы с вами относимся к насекомым. Так вот, когда имеешь дело с управлением полиции Бей-Сити, подобное отношение может выйти боком.
Вспомнив выходки Рейлины Кавахары, я подумал: а так ли сильно преувеличивает Ортега? На Харлане большинство людей может сменить оболочку по крайней мере один раз. Но дело в том, что всем, за исключением очень богатых, приходится полностью проживать отведённый срок, а даже с препаратами против старения это очень утомительно. Второй раз все становится гораздо хуже, потому что человек знает, что его ждёт впереди. Мало у кого хватает духу повторить это больше двух раз. Большинство добровольно отправляется на хранение, лишь время от времени загружаясь в оболочку для каких-нибудь особо важных семейных дел. И разумеется, с годами и эти перезагрузки становятся всё более редкими, так как новые поколения прекрасно обходятся без своих отдаленных предков.
Далеко не каждый хочет продолжать жить, меняя жизнь за жизнью, оболочку за оболочкой. Нужен особый подход, чтобы не задумываться о том, чем ты станешь через несколько столетий.
– Значит, Банкрофта никто не стал слушать, потому что он маф. «Извини, Лоренс, ты заносчивый ублюдок, зажившийся на этом свете. У полиции Бей-Сити есть дела поважнее, чем проверка твоих фантазий», – что-нибудь в таком духе.
На этот раз Ортега не заглотила наживку. Отпив кофе, она неопределенно махнула рукой.
– Послушайте, Ковач, Банкрофт остался жив, и какими бы ни были обстоятельства дела, у него достаточно средств, чтобы обеспечить необходимые меры безопасности и не допустить повторения случившегося. Никто не пострадал от ошибок правосудия. А департаменту полиции не хватает средств, не хватает людей. Работы у нас по горло, и мы не можем бесконечно гоняться за призраками.
– А если это не призраки?
Ортега вздохнула.
– Ковач, я трижды облазила весь дом с бригадой криминалистов. Мы не смогли обнаружить никаких следов борьбы, никаких признаков проникновения через наружные заграждения, никаких данных о нарушителях в архивах системы безопасности. Мириам Банкрофт добровольно вызвалась пройти самые совершенные тесты на детекторе лжи и ни разу не дрогнула. Она не убивала своего мужа, и никакой посторонний человек не проникал на виллу и не убивал Лоренса Банкрофта. Он покончил с собой по причинам, известным ему одному, и к этому больше нечего добавить. Мне очень жаль, что вам предложено доказать обратное. Увы, одного желания и упорства тут недостаточно. Дело всесторонне изучено и закрыто.
– Ну а телефонный звонок? Тот факт, что Банкрофт не мог не помнить про копию своей памяти на внешнем носителе? Тот факт, что кто-то посчитал меня настолько серьёзной угрозой, что прислал сюда Кадмина?
– Ковач, я не собираюсь спорить с вами. Мы допросим Кадмина и выясним всё, что ему известно. А относительно остального скажу, положа руку на сердце: я всё проверила и перепроверила, и это начинает мне надоедать. В Бей-Сити полно тех, кому мы нужны больше, чем Банкрофту. Жертвы настоящих убийств, у которых не было припасено копии на внешнем носителе в момент, когда им размозжили память больших полушарий. – Взгляд Ортеги затянуло туманом усталости. – Жертвы органических повреждений, не имеющие денег на новую оболочку и надеющиеся на то, что преступление против них будет раскрыто, а власти возложат расходы на виновных. Я вынуждена копаться в этом дерьме по десять часов в день, а то и больше. Так что, извините, у меня не осталось сочувствия к Лоренсу Банкрофту с его замороженными клонами, влиятельными покровителями на самом высшем уровне и крючкотворами-адвокатами, которых он натравливает на нас, когда кто-нибудь из членов его семьи или прислуги сбивается с прямой дорожки.
– А такое часто случается?
– Весьма часто, не удивляйтесь. – Ортега слабо улыбнулась. – Не забывайте, Банкрофт маф, мать его. А они все одинаковые.
Она показывала себя со стороны, которая мне не нравилась, вела спор, который я не хотел вести, и рисовала образ Банкрофта, который мне был не нужен. И к тому же моя нервная система вопила, требуя сна.
Я загасил сигарету.
– Лейтенант, буду вам очень признателен, если вы уйдете. От ваших предубеждений у меня разболелась голова.
У неё во взгляде что-то сверкнуло – что-то такое, в чём я не смог разобраться. Оно задержалось лишь на мгновение и тотчас исчезло. Пожав плечами, Ортега поставила кружку и скинула ноги с полки. Встав на пол, она потянулась так, что хрустнули позвонки, и, не обернувшись, направилась к двери. Я остался на месте, провожая взглядом её отражение в оконном стекле на фоне огней города.
В дверях Ортега остановилась и оглянулась.
– Эй, Ковач.
Я обернулся.
– Вы что-то забыли?
Кивнув, она поджала губы, словно признавая очередное пропущенное очко в игре, которую мы вели.
– Хотите получить наводку? Отправную точку? Что ж, вы дали мне Кадмина, так что, наверное, я перед вами в долгу.
– Вы мне ничего не должны, Ортега. Это сделал «Хендрикс», а не я.
– Лейла Бегин, – сказала лейтенант. – Назовите это имя адвокатам Банкрофта и посмотрите, что у нас получится.
Дверь, скользнув, закрылась, и в комнате не осталось ничего, кроме городских огней за окном. Я зажег новую сигарету и долго смотрел на них, выкурив её до фильтра.
Банкрофт не совершал самоубийства, это очевидно. Я занимался делом меньше суток, а на меня успели надавить с двух сторон. Сначала воспитанные громилы Кристины Ортеги в исправительном учреждении, затем этот владивостокский убийца и его запасная оболочка. Не говоря уже про двусмысленное поведение Мирным Банкрофт. Слишком много мутной воды, чтобы вес действительно обстояло так, как выглядело на первый взгляд. Ортега явно чего-то хочет; чего-то хочет и тот, кто заплатил Дмитрию Кадмину.
И, судя по всему, хотят они, чтобы дело Банкрофта оставалось закрытым.
Такой вариант меня не устраивал.
– Ваш гость покинул здание, – сказал «Хендрикс», разрушив мое задумчивое оцепенение.
– Спасибо, – рассеянно поблагодарил я, загасим окурок в пепельнице. – Вы можете запереть дверь и блокировать остановку лифта на этом этаже?
– Естественно. Вы хотите, чтобы вас предупреждали о каждом постороннем, заходящем в отель?
– Нет. – Я зевнул словно змея, собирающаяся заглотить яйцо. – Просто не пускайте их сюда. И никаких звонков в течение следующих семи с половиной часов.
Внезапно я почувствовал, что могу думать только о том, чтобы раздеться, прежде чем меня захлестнет волна сна. Повесив костюм Банкрофта на спинку подвернувшегося кстати стула, я забрался в просторную кровать, застеленную алым бельем. Поверхность матраса плавно покачалась, подстраиваясь под размеры и вес тела, после чего подхватила меня словно вода. От белья исходил слабый аромат благоуханий.
Я предпринял унылую попытку заняться мастурбацией, вяло призывая образы соблазнительных форм Мириам Банкрофт, по перед глазами стояла картина бледного тела Сары, изуродованного огнем «Калашникова».
А затем сон поглотил меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вокруг руины, погружающиеся в темноту, а за далекими холмами садится кроваво-красное солнце. Над головой мягкобрюхие облака в панике несутся к горизонту, словно киты, спасающиеся от гарпунера, а ветерок, не переставая, шевелит ветвями деревьев, растущих вдоль улицы.
Инненининеннининеннин…
Мне хорошо знакомо это место.
Я пробираюсь между развалинами, стараясь не задеть за стены, потому что каждый раз, когда это происходит, они издают приглушенные отголоски выстрелов и криков, как будто побоище, уничтожившее город, впиталось в груды камней. В то же время я перемещаюсь достаточно быстро, так как меня что-то преследует, нечто такое, что не смущают прикосновения к руинам. Его продвижение можно отследить по приливам канонады и пронзительных криков за спиной. Оно настигает меня. Я пытаюсь идти быстрее, но сдавило грудь, а в горле стоит комок.
Из-за полуобвалившейся башни выходит Джимми де Сото. Я не слишком удивлен, встретив его здесь, хотя меня до сих пор коробит от его изуродованного лица. Джимми улыбается тем, что осталось от глаз и губ, и кладет руку мне на плечо. Я делаю усилие, чтобы не вздрогнуть.
– Лейла Бегин, – говорит Джимми, кивая в сторону, откуда я только что пришел. – Назови это имя адвокатам Банкрофта.
– Обязательно назову, – обещаю я, проходя мимо.
Но рука Джимми остается на моем плече, из чего следует, что она растягивается, словно нагретый воск. Я останавливаюсь, смущенный тем, что причинил ему боль, но он по-прежнему у меня за спиной. Я снова трогаюсь вперед.
– Не собираешься развернуться и сразиться? – как бы мимоходом спрашивает Джимми, обходя меня без каких-нибудь заметных усилий, не переступая ногами.
– Чем? – говорю я, разводя руками.
– А надо бы вооружиться, дружок. Давно пора.
– Вирджиния учила нас не искать силы в оружии.
Джимми де Сото презрительно фыркает.
– И посмотри, чем закончила эта глупая сучка. От восьмидесяти до ста лет, без права на досрочную выгрузку.
– Ты не можешь этого знать, – рассеянно замечаю я, так как мое внимание поглощено звуками преследования. – Ты умер за много лет до того, как это произошло.
– О, не надо, кто сейчас умирает по-настоящему?
– Попробуй сказать это католику. К тому же ты действительно умер, Джимми. Необратимо, насколько я помню.
– А что такое «католик»?
– Расскажу как-нибудь потом. У тебя сигареты не найдется?
– Сигареты? А что случилось с твоей рукой?
Разорвав спираль нелогичных заключений, я смотрю на свою руку. Джимми прав. Шрамы на запястье превратились в свежую кровоточащую рану. Конечно же…
Я прикасаюсь к левому глазу и чувствую влагу. Отнимая пальцы, я вижу на них кровь.
– Повезло, – рассудительно замечает Джимми де Сото. – Глазница не задета.
Кому же ещё разбираться в таких вещах. У самого Джимми левая глазница представляет собой жуткое кровавое месиво – все, что осталось после того, как на Инненине он вытащил пальцами глазное яблоко. Никто так и не узнал, какие галлюцинации виделись ему тогда. К тому времени, когда Джимми и остальных, высаженных на Инненин в составе передового отряда, переслали на психохирургию, вирус успел внести в их сознание неисправимые искажения. Программа была настолько заразной, что врачи даже не рискнули оставить остатки памяти больших полушарий для исследований. Остатки сознания Джимми де Сото, записанные на запечатанный диск с красной предостерегающей надписью «ОПАСНАЯ ИНФОРМАЦИЯ», хранятся где-то в подвале штаб-квартиры Корпуса чрезвычайных посланников.
– Мне надо что-то предпринять, – говорю я, и в моем голосе звучит отчаяние.
Звуки, пробуждаемые из стен преследователем, опасно приближаются. Последний луч солнца скрылся за холмами. Кровь хлещет из ран на руке и лице.
– Чувствуешь запах? – спрашивает Джимми, подставляя лицо прохладному ветру. – Он меняется.
– Что?
Но ещё задавая свой вопрос, я ощутил запах. Свежий, бодрящий аромат, чем-то похожий на тот, что исходил от «Хендрикса», но едва уловимо отличающийся. Не совсем то ударяющее в голову благоухание, в объятиях которого я заснул всего…
– Пора идти, – говорит Джимми. Я собираюсь спросить у него, куда он уходит, но вдруг понимаю, что он имеет в виду меня, а я…
Проснулся.
Открыв глаза, я увидел перед собой стену отеля, расписанную психоделическими картинами. Стройные фигуры в кафтанах, похожие на бродяг, рассыпались по зелёному полю, усеянному белыми и желтыми цветами. Нахмурившись, я пощупал огрубевшие ткани шрама на руке. Крови нет. Только теперь я полностью очнулся от сна и уселся в просторной кровати, застеленной алым бельем. Изменение запахов, пробудившее меня, сводилось к кофе и свежему хлебу. Будильник «Хендрикса» воздействовал на обоняние. Через поляризованное стекло окна в полумрак комнаты проникал свет.
– К вам гость, – деловитым тоном произнес «Хендрикс».
– Сколько сейчас времени? – хрипло спросил я. Мне показалось, будто глотка изнутри смазана чем-то клейким.
– Поясное время десять часов шестнадцать минут. Вы проспали семь часов сорок две минуты.
– А кто пожаловал?
– Оуму Прескотт, – сказал отель. – Завтракать будете?
Встав с кровати, я направился в ванную.
– Да. Кофе с молоком, кусок хорошо прожаренной курицы и какой-нибудь фруктовый сок. Пригласите Прескотт сюда.
К тому времени, как раздался мелодичный звонок в дверь, я уже успел выйти из душа и шлёпал по полу босиком, накинув переливчатый голубой халат, отделанный золотым шитьем. Забрав завтрак из служебного люка, я взял поднос в одну руку и открыл дверь.
Оуму Прескотт оказалась высокой импозантной женщиной африканского типа, ростом сантиметра на два выше моей новой оболочки. Волосы у неё были заплетены в косички, зачесанные назад и украшенные десятками овальных разноцветных стеклянных бусинок. Щёки украшала какая-то абстрактная татуировка. Оуму Прескотт стояла на пороге, одетая в бледно-серый костюм и длинный чёрный плащ с поднятым воротником, с сомнением разглядывая меня.
– Вы мистер Ковач?
– Да, заходите. Не хотите позавтракать вместе со мной?
Я поставил поднос на незаправленную кровать.
– Нет, благодарю вас. Мистер Ковач, я представляю контору «Прескотт, Форбс и Эрнандес» и являюсь старшим юридическим поверенным Лоренса Банкрофта. Мистер Банкрофт сообщил, что…
– Да, знаю.
Я взял с подноса поджаренный до золотистой корки окорочок.
– Видите ли, мистер Ковач, у нас договоренность с Деннисом Найманом из центра хранения психической информации. Он будет ждать нас… – её взгляд на мгновение дернулся, сверяясь с часами на сетчатке глаз, – через тридцать минут.
– Понятно, – сказал я, принимаясь неторопливо жевать. – Я этого не знал.
– Я звонила, начиная с восьми утра, но отель отказывался соединить с вами.
Я улыбнулся, впиваясь зубами в цыплёнка.
– В таком случае должен сказать, вы не владеете всей информацией. Я только вчера был выгружен в новую оболочку.
Прескотт недовольно поморщилась, но профессиональное хладнокровие взяло верх.
– Что ж, значит, мы опоздаем, – сказала она. – Полагаю, вам необходимо позавтракать.
Посреди залива было холодно.
Я выбрался из автотакси на яркий солнечный свет и пронизывающий ветер. Всю ночь шёл дождь, и над островом до сих пор кружили серые кучевые облака, упрямо сопротивляющиеся попыткам свежего морского бриза разогнать их. Подняв воротник легкого пиджака, я мысленно отметил, что нужно купить одежду потеплее. Ничего серьёзного, что-нибудь длиной до середины бедра, с воротником и большими карманами, куда можно спрятать руки.
Я не мог спокойно смотреть на Прескотт, уютно укутавшуюся в теплый плащ. Изящным движением большого пальца она расплатилась с такси, и мы проводили взглядом поднимающуюся в воздух машину. Руки и лицо обдало приятным теплом из сопел турбины. Я заморгал, спасаясь от миниатюрной песчаной бури, и краем глаза увидел, как Прескотт с той же целью поднесла к лицу тонкую кисть. Такси влилось в оживленный поток машин над материком. Прескотт лаконичным жестом ткнула пальцем в здание у нас за спиной.
– Сюда.
Засунув руки в крохотные карманы пиджака, я последовал за ней. Наклоняясь вперед, чтобы справиться с дующим в лицо ветром, мы стали подниматься по извивающейся лестнице, ведущей в центр хранения психической информации «Алькатрас».
Я ожидал увидеть заведение, оборудованное самыми совершенными системами защиты, и центр «Алькатрас» меня не разочаровал. Он размещался в нескольких длинных приземистых двухэтажных блоках, напоминающих военный командный бункер, с узкими, глубоко утопленными в стены окнами. Из общей картины выбивался лишь одинокий купол на западной окраине, в котором, как я решил, находилось оборудование спутниковой связи. Все здания комплекса были сложены из бледно-серого гранита, а в окнах розовело дымчатое зеркальное стекло. Здесь не было ни голографического дисплея, ни рекламы в эфире. Вообще ничего, говорившего о том, что мы прибыли в нужное место, если не считать строгой таблички на наклонной каменной стене у входа с выгравированной лазером надписью:
Центр хранения психической информации
Хранение оцифрованного человеческого мозга
Загрузка сознания в клоны
Над табличкой чёрнел небольшой глаз автоматического охранника с двумя забранными толстой решеткой громкоговорителями по бокам. Оуму Прескотт помахала рукой, привлекая внимание.
– Добро пожаловать в центр хранения психической информации «Алькатрас», – произнёс резкий механический голос. – Пожалуйста, назовите себя до истечения пятнадцатисекундного интервала.
– Оуму Прескотт и Такеси Ковач к доктору Найману. Мы заранее договорились о встрече.
Тонкий зелёный луч сканирующего лазера обежал нас с ног до головы, после чего секция стены бесшумно скользнула на петлях назад и вниз, образуя вход внутрь. Радуясь возможности спастись от пронизывающего ветра, я торопливо шагнул в открывшуюся нишу и, ориентируясь по оранжевым огонькам указателей, пошел по короткому коридору. Прескотт замыкала шествие. Как только мы очутились в приемном помещении, массивная каменная дверь поднялась и встала на место. Безопасность на высшем уровне.
Мы попали в круглое помещение, залитое теплым светом, с низкими столиками и рядами стульев, расставленными по направлениям компаса. На севере и востоке можно было рассмотреть небольшие группки людей, разговаривавших вполголоса. В центре стоял круглый стол, заваленный канцелярским хламом, за которым сидел секретарь. Здесь уже не было ничего искусственного. Живое человеческое существо – стройный молодой мужчина лет двадцати – поднял на нас взгляд.
– Вы можете пройти к доктору Найману, мисс Прескотт. Его кабинет вверх по лестнице, третья дверь направо.
– Благодарю вас.
Прескотт пошла первой. Как только мы отошли от секретаря на достаточное расстояние, она обернулась и шепнула:
– С тех пор как Найман стал директором этого центра, он считает себя большой шишкой. Но в целом человек он хороший. Постарайтесь не обращать на него особого внимания.
– Разумеется.
Следуя указаниям секретаря, мы подошли к нужной двери, и мне пришлось сделать усилие, чтобы сдержать смешок. Дверь в кабинет Наймана, несомненно, по последней земной моде, была сверху донизу из зеркального дерева. После навороченной системы безопасности и секретаря в плоти и крови это выглядело так же ненавязчиво, как вагинальные тампоны в урнах борделя мадам Ми. Заметив мое веселье, Прескотт нахмурилась. Она постучала в дверь.
Инненининеннининеннин…
Мне хорошо знакомо это место.
Я пробираюсь между развалинами, стараясь не задеть за стены, потому что каждый раз, когда это происходит, они издают приглушенные отголоски выстрелов и криков, как будто побоище, уничтожившее город, впиталось в груды камней. В то же время я перемещаюсь достаточно быстро, так как меня что-то преследует, нечто такое, что не смущают прикосновения к руинам. Его продвижение можно отследить по приливам канонады и пронзительных криков за спиной. Оно настигает меня. Я пытаюсь идти быстрее, но сдавило грудь, а в горле стоит комок.
Из-за полуобвалившейся башни выходит Джимми де Сото. Я не слишком удивлен, встретив его здесь, хотя меня до сих пор коробит от его изуродованного лица. Джимми улыбается тем, что осталось от глаз и губ, и кладет руку мне на плечо. Я делаю усилие, чтобы не вздрогнуть.
– Лейла Бегин, – говорит Джимми, кивая в сторону, откуда я только что пришел. – Назови это имя адвокатам Банкрофта.
– Обязательно назову, – обещаю я, проходя мимо.
Но рука Джимми остается на моем плече, из чего следует, что она растягивается, словно нагретый воск. Я останавливаюсь, смущенный тем, что причинил ему боль, но он по-прежнему у меня за спиной. Я снова трогаюсь вперед.
– Не собираешься развернуться и сразиться? – как бы мимоходом спрашивает Джимми, обходя меня без каких-нибудь заметных усилий, не переступая ногами.
– Чем? – говорю я, разводя руками.
– А надо бы вооружиться, дружок. Давно пора.
– Вирджиния учила нас не искать силы в оружии.
Джимми де Сото презрительно фыркает.
– И посмотри, чем закончила эта глупая сучка. От восьмидесяти до ста лет, без права на досрочную выгрузку.
– Ты не можешь этого знать, – рассеянно замечаю я, так как мое внимание поглощено звуками преследования. – Ты умер за много лет до того, как это произошло.
– О, не надо, кто сейчас умирает по-настоящему?
– Попробуй сказать это католику. К тому же ты действительно умер, Джимми. Необратимо, насколько я помню.
– А что такое «католик»?
– Расскажу как-нибудь потом. У тебя сигареты не найдется?
– Сигареты? А что случилось с твоей рукой?
Разорвав спираль нелогичных заключений, я смотрю на свою руку. Джимми прав. Шрамы на запястье превратились в свежую кровоточащую рану. Конечно же…
Я прикасаюсь к левому глазу и чувствую влагу. Отнимая пальцы, я вижу на них кровь.
– Повезло, – рассудительно замечает Джимми де Сото. – Глазница не задета.
Кому же ещё разбираться в таких вещах. У самого Джимми левая глазница представляет собой жуткое кровавое месиво – все, что осталось после того, как на Инненине он вытащил пальцами глазное яблоко. Никто так и не узнал, какие галлюцинации виделись ему тогда. К тому времени, когда Джимми и остальных, высаженных на Инненин в составе передового отряда, переслали на психохирургию, вирус успел внести в их сознание неисправимые искажения. Программа была настолько заразной, что врачи даже не рискнули оставить остатки памяти больших полушарий для исследований. Остатки сознания Джимми де Сото, записанные на запечатанный диск с красной предостерегающей надписью «ОПАСНАЯ ИНФОРМАЦИЯ», хранятся где-то в подвале штаб-квартиры Корпуса чрезвычайных посланников.
– Мне надо что-то предпринять, – говорю я, и в моем голосе звучит отчаяние.
Звуки, пробуждаемые из стен преследователем, опасно приближаются. Последний луч солнца скрылся за холмами. Кровь хлещет из ран на руке и лице.
– Чувствуешь запах? – спрашивает Джимми, подставляя лицо прохладному ветру. – Он меняется.
– Что?
Но ещё задавая свой вопрос, я ощутил запах. Свежий, бодрящий аромат, чем-то похожий на тот, что исходил от «Хендрикса», но едва уловимо отличающийся. Не совсем то ударяющее в голову благоухание, в объятиях которого я заснул всего…
– Пора идти, – говорит Джимми. Я собираюсь спросить у него, куда он уходит, но вдруг понимаю, что он имеет в виду меня, а я…
Проснулся.
Открыв глаза, я увидел перед собой стену отеля, расписанную психоделическими картинами. Стройные фигуры в кафтанах, похожие на бродяг, рассыпались по зелёному полю, усеянному белыми и желтыми цветами. Нахмурившись, я пощупал огрубевшие ткани шрама на руке. Крови нет. Только теперь я полностью очнулся от сна и уселся в просторной кровати, застеленной алым бельем. Изменение запахов, пробудившее меня, сводилось к кофе и свежему хлебу. Будильник «Хендрикса» воздействовал на обоняние. Через поляризованное стекло окна в полумрак комнаты проникал свет.
– К вам гость, – деловитым тоном произнес «Хендрикс».
– Сколько сейчас времени? – хрипло спросил я. Мне показалось, будто глотка изнутри смазана чем-то клейким.
– Поясное время десять часов шестнадцать минут. Вы проспали семь часов сорок две минуты.
– А кто пожаловал?
– Оуму Прескотт, – сказал отель. – Завтракать будете?
Встав с кровати, я направился в ванную.
– Да. Кофе с молоком, кусок хорошо прожаренной курицы и какой-нибудь фруктовый сок. Пригласите Прескотт сюда.
К тому времени, как раздался мелодичный звонок в дверь, я уже успел выйти из душа и шлёпал по полу босиком, накинув переливчатый голубой халат, отделанный золотым шитьем. Забрав завтрак из служебного люка, я взял поднос в одну руку и открыл дверь.
Оуму Прескотт оказалась высокой импозантной женщиной африканского типа, ростом сантиметра на два выше моей новой оболочки. Волосы у неё были заплетены в косички, зачесанные назад и украшенные десятками овальных разноцветных стеклянных бусинок. Щёки украшала какая-то абстрактная татуировка. Оуму Прескотт стояла на пороге, одетая в бледно-серый костюм и длинный чёрный плащ с поднятым воротником, с сомнением разглядывая меня.
– Вы мистер Ковач?
– Да, заходите. Не хотите позавтракать вместе со мной?
Я поставил поднос на незаправленную кровать.
– Нет, благодарю вас. Мистер Ковач, я представляю контору «Прескотт, Форбс и Эрнандес» и являюсь старшим юридическим поверенным Лоренса Банкрофта. Мистер Банкрофт сообщил, что…
– Да, знаю.
Я взял с подноса поджаренный до золотистой корки окорочок.
– Видите ли, мистер Ковач, у нас договоренность с Деннисом Найманом из центра хранения психической информации. Он будет ждать нас… – её взгляд на мгновение дернулся, сверяясь с часами на сетчатке глаз, – через тридцать минут.
– Понятно, – сказал я, принимаясь неторопливо жевать. – Я этого не знал.
– Я звонила, начиная с восьми утра, но отель отказывался соединить с вами.
Я улыбнулся, впиваясь зубами в цыплёнка.
– В таком случае должен сказать, вы не владеете всей информацией. Я только вчера был выгружен в новую оболочку.
Прескотт недовольно поморщилась, но профессиональное хладнокровие взяло верх.
– Что ж, значит, мы опоздаем, – сказала она. – Полагаю, вам необходимо позавтракать.
Посреди залива было холодно.
Я выбрался из автотакси на яркий солнечный свет и пронизывающий ветер. Всю ночь шёл дождь, и над островом до сих пор кружили серые кучевые облака, упрямо сопротивляющиеся попыткам свежего морского бриза разогнать их. Подняв воротник легкого пиджака, я мысленно отметил, что нужно купить одежду потеплее. Ничего серьёзного, что-нибудь длиной до середины бедра, с воротником и большими карманами, куда можно спрятать руки.
Я не мог спокойно смотреть на Прескотт, уютно укутавшуюся в теплый плащ. Изящным движением большого пальца она расплатилась с такси, и мы проводили взглядом поднимающуюся в воздух машину. Руки и лицо обдало приятным теплом из сопел турбины. Я заморгал, спасаясь от миниатюрной песчаной бури, и краем глаза увидел, как Прескотт с той же целью поднесла к лицу тонкую кисть. Такси влилось в оживленный поток машин над материком. Прескотт лаконичным жестом ткнула пальцем в здание у нас за спиной.
– Сюда.
Засунув руки в крохотные карманы пиджака, я последовал за ней. Наклоняясь вперед, чтобы справиться с дующим в лицо ветром, мы стали подниматься по извивающейся лестнице, ведущей в центр хранения психической информации «Алькатрас».
Я ожидал увидеть заведение, оборудованное самыми совершенными системами защиты, и центр «Алькатрас» меня не разочаровал. Он размещался в нескольких длинных приземистых двухэтажных блоках, напоминающих военный командный бункер, с узкими, глубоко утопленными в стены окнами. Из общей картины выбивался лишь одинокий купол на западной окраине, в котором, как я решил, находилось оборудование спутниковой связи. Все здания комплекса были сложены из бледно-серого гранита, а в окнах розовело дымчатое зеркальное стекло. Здесь не было ни голографического дисплея, ни рекламы в эфире. Вообще ничего, говорившего о том, что мы прибыли в нужное место, если не считать строгой таблички на наклонной каменной стене у входа с выгравированной лазером надписью:
Центр хранения психической информации
Хранение оцифрованного человеческого мозга
Загрузка сознания в клоны
Над табличкой чёрнел небольшой глаз автоматического охранника с двумя забранными толстой решеткой громкоговорителями по бокам. Оуму Прескотт помахала рукой, привлекая внимание.
– Добро пожаловать в центр хранения психической информации «Алькатрас», – произнёс резкий механический голос. – Пожалуйста, назовите себя до истечения пятнадцатисекундного интервала.
– Оуму Прескотт и Такеси Ковач к доктору Найману. Мы заранее договорились о встрече.
Тонкий зелёный луч сканирующего лазера обежал нас с ног до головы, после чего секция стены бесшумно скользнула на петлях назад и вниз, образуя вход внутрь. Радуясь возможности спастись от пронизывающего ветра, я торопливо шагнул в открывшуюся нишу и, ориентируясь по оранжевым огонькам указателей, пошел по короткому коридору. Прескотт замыкала шествие. Как только мы очутились в приемном помещении, массивная каменная дверь поднялась и встала на место. Безопасность на высшем уровне.
Мы попали в круглое помещение, залитое теплым светом, с низкими столиками и рядами стульев, расставленными по направлениям компаса. На севере и востоке можно было рассмотреть небольшие группки людей, разговаривавших вполголоса. В центре стоял круглый стол, заваленный канцелярским хламом, за которым сидел секретарь. Здесь уже не было ничего искусственного. Живое человеческое существо – стройный молодой мужчина лет двадцати – поднял на нас взгляд.
– Вы можете пройти к доктору Найману, мисс Прескотт. Его кабинет вверх по лестнице, третья дверь направо.
– Благодарю вас.
Прескотт пошла первой. Как только мы отошли от секретаря на достаточное расстояние, она обернулась и шепнула:
– С тех пор как Найман стал директором этого центра, он считает себя большой шишкой. Но в целом человек он хороший. Постарайтесь не обращать на него особого внимания.
– Разумеется.
Следуя указаниям секретаря, мы подошли к нужной двери, и мне пришлось сделать усилие, чтобы сдержать смешок. Дверь в кабинет Наймана, несомненно, по последней земной моде, была сверху донизу из зеркального дерева. После навороченной системы безопасности и секретаря в плоти и крови это выглядело так же ненавязчиво, как вагинальные тампоны в урнах борделя мадам Ми. Заметив мое веселье, Прескотт нахмурилась. Она постучала в дверь.