Страница:
— И что обозный?
— Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит — будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?
— Новгородцы хоть народ и шустрый зело, — заметил один из стрельцов, — но наш, славянский. А англичане твои…
— Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее — пруд пруди. А англичанин будет.
Семен махнул рукой:
— Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили — видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.
— А ляхов мы чего положили, — спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. — Их бы на дыбу — может, и выплывет что важное.
— Что у ляхов на уме, — покачал головой Семе-н, — то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.
— Что так?
— Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так — измена пресечена? Пресечена. Где ляхи? А бес их знает. К опальному воеводе ехали, да делись куда-то. По Руси не катались — пошлин-то с них нет никаких. Вот и весь сказ.
— И все же есть у них змеиное гнездо в здешних краях. Иначе зачем бы сюда ехали?
— Гнездо-то есть, — почесал в затылке Семен. — Только коротки у нас с тобой, брат Ваня, ручонки — из того гнезда яйца таскать.
— И всегда так будет?
— Пока мы Ливонию не прибрали себе, торговлю не поставили — обязательно будет. Земщина она чем стоит — дескать, веками мы все для Руси делали, пущай она теперь для нас изогнется коромыслом. Будут великие дела за опричниной — залезем во всякие гнезда. А не будет дел — так и будем ляхов голоштаных по дворам ловить…
Глава 29
Глава 30
— Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит — будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?
— Новгородцы хоть народ и шустрый зело, — заметил один из стрельцов, — но наш, славянский. А англичане твои…
— Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее — пруд пруди. А англичанин будет.
Семен махнул рукой:
— Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили — видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.
— А ляхов мы чего положили, — спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. — Их бы на дыбу — может, и выплывет что важное.
— Что у ляхов на уме, — покачал головой Семе-н, — то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.
— Что так?
— Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так — измена пресечена? Пресечена. Где ляхи? А бес их знает. К опальному воеводе ехали, да делись куда-то. По Руси не катались — пошлин-то с них нет никаких. Вот и весь сказ.
— И все же есть у них змеиное гнездо в здешних краях. Иначе зачем бы сюда ехали?
— Гнездо-то есть, — почесал в затылке Семен. — Только коротки у нас с тобой, брат Ваня, ручонки — из того гнезда яйца таскать.
— И всегда так будет?
— Пока мы Ливонию не прибрали себе, торговлю не поставили — обязательно будет. Земщина она чем стоит — дескать, веками мы все для Руси делали, пущай она теперь для нас изогнется коромыслом. Будут великие дела за опричниной — залезем во всякие гнезда. А не будет дел — так и будем ляхов голоштаных по дворам ловить…
Глава 29
ДЕ СОТО
Дивная буря, вызванная просьбой Гретхен и колдовством болотным, мотала лойму многие дни и ночи. Не один только Карстен Роде и свены видели корабль-призрак. Поговаривали, что известный витальер, держащий руку принца Датского Магнуса, встретившись со страшной лоймой, на всю жизнь стал бояться воды. Сошел на берег, стал кутить и прокутил все нажитое морскими грабежами состояние. Потом ушел в какой-то скит и стал великим праведником. Последнее, кстати, сомнительно, потому как откуда же скиты в Дании?..
Чернильный Грейс видел якобы корабль-призрак со своего корыта. Да не где-нибудь, а прямо на входе в ганзейский порт. Наушник нарвский, действительно, с определенной поры стал опасаться в море ходить.
Сам же испанский гранд, впавший в безумие и беспамятство, никому и никогда, даже на смертном одре не сможет сказать, по каким пучинам и в каких мирах его мотало…
Облегчение наступило внезапно, когда лойма, начиненная мертвецами, вынырнула из бури неподалеку от устья Невы. Боль в ранах, оставленных невидимыми слугами Брунгильды, отпустила. Волю вернуть испанец так и не смог, но стал, по крайней мере, видеть, что творится вокруг, а не только крылья призрачных демонов и сполохи молний.
Плавание безумца на корабле-призраке оборвалось так же странно, как началось.
Испанец с трудом отлепил свои закостеневшие пальцы от рулевого весла и с ужасом посмотрел на корабль, хотя вернее будет сказать — погребальную ладью.
Аойма уже не выглядела такой ужасающей, как мираж, представший очам Карстена Роде. Волны омыли палубу от крови, прихватив с собой большую часть мертвецов.
Только трое или четверо все еще сидели на веслах, представляя собой пугающее зрелище. Чайки успели выклевать глаза, тела раздулись и посинели.
Борясь с тошнотой, испанец перевесился через борт и кубарем скатился во влажный мох. Его судно, гонимое по морю колдовством Брунгильды, выбросилось на песчаный остров посреди Невы.
В заповедном месте, куда местные жители могут прийти только бесплотными тенями, шла своя жизнь. Юноша по имени Артур подошел к истерзанному человеку, одетому в рванье.
— Досталось тебе, брат, — сказал он.
Из кустов к де Сото подбежали две собаки, подобных которым не видели даже потомки кастильцев — конкистадоры, любившие скармливать ретивых негров и склонных к бунтам индейцев специально обученным псам-людоедам.
Чудовищные псы, обнюхав испанца, нашли его малосъедобным и вернулись к своим прерванным занятиям — погоне за бабочками и вычесыванию блох.
Посмотрев на мертвецов, Артур покачал головой.
— Надо похоронить, а ты, кажется, не помощник.
Целый день ушел у невского Робинзона на то, чтобы увезти тела с острова и зарыть в песок под могучими соснами. Де Сото все это время безучастно сидел у костра, глядя на врытого в землю истукана — сердце заповедного острова.
— Ты говорить-то умеешь? — наклонился Артур над испанцем. — Поешь вот… Извини, у меня мяса нет. Собаки сами кормятся, а мне Харя Кришны не велит.
Кастилец принялся молча жевать какие-то корешки, орехи, побеги.
— Теоретически, — рассуждал Артур, — я должен тебя убить. За нарушение границ заповедного края. Но это только в первом приближении.
Испанец дважды моргнул, словно его поразили незнакомые термины.
— Во втором приближении, — продолжал Артур, — я должен мочить всякого, кто приплывет по воде, прилетит по воздуху или подойдет по земле.
Он огляделся, словно ища поддержки у камней и деревьев этого пустынного места.
— Тебя принесла очень странная буря, подобная которой намыла аккурат за месяц до твоего появления вот эту песчаную косу… Артур опять помолчал.
— Песчаная коса, — начал он снова тоном лектора, — материя весьма интересная. Она не попадает ни под какие строгие определения. Маху дали древние, что уж говорить! Она не суша и не вода, не небо и не земля. Междуцарствие, виртуальность, частичка хаоса.
Испанец внимательно слушал, но в глазах его не отражалось и тени мысли.
— Замечательно, — вздохнул Артур. — Ты еще и идиот. Ну и везет мне, право слово.
Он поставил на огонь глиняный горшок, укрепил его парой камней и, оставшись довольным своей работой, вернулся к отвлеченным рассуждениям.
— Тебя не принесли сюда, ты не пришел, не прилетел и не прискакал. Место твоего, так сказать, десантирования также не попадает ни под одно из известных магических определений. Что из этого следует?
Де Сото блаженно улыбнулся.
— Что ты мой безмозглый Пятница, — тряхнул головой Артур. — Ничего удивительного: какой Робинзон, таков и Пятница. Все честно, все справедливо.
Из леса появились собаки, еще раз обнюхали испанца, улеглись у огня.
— И эти вот горе-сторожа, — кивнул на них Артур, — тоже на тебя не реагируют как на нарушителя. А уж у них с мозгами все в порядке. Если я малость тронулся в глуши, и не заметил, то Гармошка и Хельга сообразительнее академика Павлова, поверь мне.
Испанец неожиданно закивал.
— Что такое? Тоже считаешь Павлова не очень умным?
Артур встал, засунул руки в карманы джинсов и стал напевать себе под нос:
Собак ножами режете,
А это — бандитизм.
Тут Артура осенило:
— Слушай, у меня как раз нету читателя, вернее — слушателя. А я, знаешь ли, начинающий писака. И пусть мне уже никогда не попасть в Союз писателей — не беда. Археологи когда-нибудь найдут мою тетрадку и офигеют.
Робинзон загорелся идеей, сбегал в свой шалаш, принес толстую тетрадку с клеенчатой обложкой.
— Этим четвероногим оболтусам все едино — литература высокая, или телефонный справочник. А ты, вижу, натура творческая, утонченная.
Тут из-за истукана появился крепкий парень в нарочито простоватой одежде. Он был известен как калика перехожий, с кличкой Рагдай.
— Верно ты рассудил, — заявил Рагдай, усаживаясь и внимательно осматривая испанца, словно найденный на дороге кошелек. — Этого заморского человека нельзя убивать. Тем более, на святом острове.
— Слава богам Вишну и Шиве, — сказал Артур, — а также слоноголовому богу Ганеше и ослоголовому богу Сету! У меня появился слушатель… Эх, кулаками ты здорово машешь, а вот книжки читать…
— Отчего же, — улыбнулся Par дай. — Я читал твою тетрадку. Мы, калики, быстро учимся.
— Ну и как? — тупо спросил пораженный до глубины души Артур.
— Забавная басня, — зевнул Рагдай и принялся помешивать веточкой варево в горшке. — И самое забавное и тревожное в ней — это он.
Посмотрев в направлении, котором указывал перст Рагдая, Артур обнаружил там только придурковатого пришельца и развел руками.
— Он, — еще раз указал на де Сото Рагдай. — Не знаю, откуда ты взял свою басню, но она — про него.
— Он — инкарнация эмира? — загорелся Артур.
— Инкар… чего? Не важно — речь не об эмире. Речь о пленниках, странными путями попавшими с юга на север мира.
— Хорошо, — стал рассуждать Робинзон логически, то есть сел в позу Родена и принялся загибать пальцы. — Ты выучился читать прописные буквы. Допустим. Уразумел смысл рассказа — опять же, допустим. Но откуда ты знаешь, кто такой этот чудик?
— А у него на лбу написано, кто он такой, — рассмеялся Рагдай. — Тать настоящий, кромешник.
— А не глуповат для кромешника, Рагдай?
— Это его чужое ведовство коснулось. Сильное ведовство, старое, настоящее. Но здесь оно развеялось, ибо нет для острова Отца Дружин иного волшебства, кроме его собственного.
— Допускаю, — покладисто согласился Артур. — Я в последнее время много чего допускаю. Он тать, прибыл сюда самым настоящим колдовским способом, и еще — описан в моей «басне»?
— Ты не пальцы загибай, — сказал Рагдай, прихлебывая мутное варево, — а лучше скажи — откуда у тебя в голове эта басенка завелась, какая птичка нашептала?
— Да придумал я ее, — честно сказал Артур.
— Не бывает чтобы р-р-раз — и придумал, — возразил терпеливый Рагдай. — Ты о чем-то розмыслы свои кидал, виделось тебе чего, мерещилось…
— Вообще-то, я с самого детства викингами бредил, — признался Артур, — а как времени много появилось на острове этом — сел, да и написал. Вложил туда все, что помнил — даты точные, лица с монеток, какие видел в музеях. То есть, может быть, я их не точно описал, но очень тщательно представлял их.
— Страшная сила может скрываться в такой вот штуковине, — сказал Рагдай, с неожиданной и плохо вяжущейся с его обликом робостью беря тетрадку.
— Так я почитаю этому заморскому гостю? — спросил Артур. — Убивать его ты не собираешься…
— Пока… — сказал Рагдай. — Пока не знаю, как удалить его отсюда, не нарушая устоев.
— Добрый ты парень, Рагдай, — с чувством сказал Артур. — Я читать могу?
— Валяй, — сказал калика, укладываясь на песок и подсовывая под голову кулак.
Артур откашлялся и начал.
Чернильный Грейс видел якобы корабль-призрак со своего корыта. Да не где-нибудь, а прямо на входе в ганзейский порт. Наушник нарвский, действительно, с определенной поры стал опасаться в море ходить.
Сам же испанский гранд, впавший в безумие и беспамятство, никому и никогда, даже на смертном одре не сможет сказать, по каким пучинам и в каких мирах его мотало…
Облегчение наступило внезапно, когда лойма, начиненная мертвецами, вынырнула из бури неподалеку от устья Невы. Боль в ранах, оставленных невидимыми слугами Брунгильды, отпустила. Волю вернуть испанец так и не смог, но стал, по крайней мере, видеть, что творится вокруг, а не только крылья призрачных демонов и сполохи молний.
Плавание безумца на корабле-призраке оборвалось так же странно, как началось.
Испанец с трудом отлепил свои закостеневшие пальцы от рулевого весла и с ужасом посмотрел на корабль, хотя вернее будет сказать — погребальную ладью.
Аойма уже не выглядела такой ужасающей, как мираж, представший очам Карстена Роде. Волны омыли палубу от крови, прихватив с собой большую часть мертвецов.
Только трое или четверо все еще сидели на веслах, представляя собой пугающее зрелище. Чайки успели выклевать глаза, тела раздулись и посинели.
Борясь с тошнотой, испанец перевесился через борт и кубарем скатился во влажный мох. Его судно, гонимое по морю колдовством Брунгильды, выбросилось на песчаный остров посреди Невы.
В заповедном месте, куда местные жители могут прийти только бесплотными тенями, шла своя жизнь. Юноша по имени Артур подошел к истерзанному человеку, одетому в рванье.
— Досталось тебе, брат, — сказал он.
Из кустов к де Сото подбежали две собаки, подобных которым не видели даже потомки кастильцев — конкистадоры, любившие скармливать ретивых негров и склонных к бунтам индейцев специально обученным псам-людоедам.
Чудовищные псы, обнюхав испанца, нашли его малосъедобным и вернулись к своим прерванным занятиям — погоне за бабочками и вычесыванию блох.
Посмотрев на мертвецов, Артур покачал головой.
— Надо похоронить, а ты, кажется, не помощник.
Целый день ушел у невского Робинзона на то, чтобы увезти тела с острова и зарыть в песок под могучими соснами. Де Сото все это время безучастно сидел у костра, глядя на врытого в землю истукана — сердце заповедного острова.
— Ты говорить-то умеешь? — наклонился Артур над испанцем. — Поешь вот… Извини, у меня мяса нет. Собаки сами кормятся, а мне Харя Кришны не велит.
Кастилец принялся молча жевать какие-то корешки, орехи, побеги.
— Теоретически, — рассуждал Артур, — я должен тебя убить. За нарушение границ заповедного края. Но это только в первом приближении.
Испанец дважды моргнул, словно его поразили незнакомые термины.
— Во втором приближении, — продолжал Артур, — я должен мочить всякого, кто приплывет по воде, прилетит по воздуху или подойдет по земле.
Он огляделся, словно ища поддержки у камней и деревьев этого пустынного места.
— Тебя принесла очень странная буря, подобная которой намыла аккурат за месяц до твоего появления вот эту песчаную косу… Артур опять помолчал.
— Песчаная коса, — начал он снова тоном лектора, — материя весьма интересная. Она не попадает ни под какие строгие определения. Маху дали древние, что уж говорить! Она не суша и не вода, не небо и не земля. Междуцарствие, виртуальность, частичка хаоса.
Испанец внимательно слушал, но в глазах его не отражалось и тени мысли.
— Замечательно, — вздохнул Артур. — Ты еще и идиот. Ну и везет мне, право слово.
Он поставил на огонь глиняный горшок, укрепил его парой камней и, оставшись довольным своей работой, вернулся к отвлеченным рассуждениям.
— Тебя не принесли сюда, ты не пришел, не прилетел и не прискакал. Место твоего, так сказать, десантирования также не попадает ни под одно из известных магических определений. Что из этого следует?
Де Сото блаженно улыбнулся.
— Что ты мой безмозглый Пятница, — тряхнул головой Артур. — Ничего удивительного: какой Робинзон, таков и Пятница. Все честно, все справедливо.
Из леса появились собаки, еще раз обнюхали испанца, улеглись у огня.
— И эти вот горе-сторожа, — кивнул на них Артур, — тоже на тебя не реагируют как на нарушителя. А уж у них с мозгами все в порядке. Если я малость тронулся в глуши, и не заметил, то Гармошка и Хельга сообразительнее академика Павлова, поверь мне.
Испанец неожиданно закивал.
— Что такое? Тоже считаешь Павлова не очень умным?
Артур встал, засунул руки в карманы джинсов и стал напевать себе под нос:
Собак ножами режете,
А это — бандитизм.
Тут Артура осенило:
— Слушай, у меня как раз нету читателя, вернее — слушателя. А я, знаешь ли, начинающий писака. И пусть мне уже никогда не попасть в Союз писателей — не беда. Археологи когда-нибудь найдут мою тетрадку и офигеют.
Робинзон загорелся идеей, сбегал в свой шалаш, принес толстую тетрадку с клеенчатой обложкой.
— Этим четвероногим оболтусам все едино — литература высокая, или телефонный справочник. А ты, вижу, натура творческая, утонченная.
Тут из-за истукана появился крепкий парень в нарочито простоватой одежде. Он был известен как калика перехожий, с кличкой Рагдай.
— Верно ты рассудил, — заявил Рагдай, усаживаясь и внимательно осматривая испанца, словно найденный на дороге кошелек. — Этого заморского человека нельзя убивать. Тем более, на святом острове.
— Слава богам Вишну и Шиве, — сказал Артур, — а также слоноголовому богу Ганеше и ослоголовому богу Сету! У меня появился слушатель… Эх, кулаками ты здорово машешь, а вот книжки читать…
— Отчего же, — улыбнулся Par дай. — Я читал твою тетрадку. Мы, калики, быстро учимся.
— Ну и как? — тупо спросил пораженный до глубины души Артур.
— Забавная басня, — зевнул Рагдай и принялся помешивать веточкой варево в горшке. — И самое забавное и тревожное в ней — это он.
Посмотрев в направлении, котором указывал перст Рагдая, Артур обнаружил там только придурковатого пришельца и развел руками.
— Он, — еще раз указал на де Сото Рагдай. — Не знаю, откуда ты взял свою басню, но она — про него.
— Он — инкарнация эмира? — загорелся Артур.
— Инкар… чего? Не важно — речь не об эмире. Речь о пленниках, странными путями попавшими с юга на север мира.
— Хорошо, — стал рассуждать Робинзон логически, то есть сел в позу Родена и принялся загибать пальцы. — Ты выучился читать прописные буквы. Допустим. Уразумел смысл рассказа — опять же, допустим. Но откуда ты знаешь, кто такой этот чудик?
— А у него на лбу написано, кто он такой, — рассмеялся Рагдай. — Тать настоящий, кромешник.
— А не глуповат для кромешника, Рагдай?
— Это его чужое ведовство коснулось. Сильное ведовство, старое, настоящее. Но здесь оно развеялось, ибо нет для острова Отца Дружин иного волшебства, кроме его собственного.
— Допускаю, — покладисто согласился Артур. — Я в последнее время много чего допускаю. Он тать, прибыл сюда самым настоящим колдовским способом, и еще — описан в моей «басне»?
— Ты не пальцы загибай, — сказал Рагдай, прихлебывая мутное варево, — а лучше скажи — откуда у тебя в голове эта басенка завелась, какая птичка нашептала?
— Да придумал я ее, — честно сказал Артур.
— Не бывает чтобы р-р-раз — и придумал, — возразил терпеливый Рагдай. — Ты о чем-то розмыслы свои кидал, виделось тебе чего, мерещилось…
— Вообще-то, я с самого детства викингами бредил, — признался Артур, — а как времени много появилось на острове этом — сел, да и написал. Вложил туда все, что помнил — даты точные, лица с монеток, какие видел в музеях. То есть, может быть, я их не точно описал, но очень тщательно представлял их.
— Страшная сила может скрываться в такой вот штуковине, — сказал Рагдай, с неожиданной и плохо вяжущейся с его обликом робостью беря тетрадку.
— Так я почитаю этому заморскому гостю? — спросил Артур. — Убивать его ты не собираешься…
— Пока… — сказал Рагдай. — Пока не знаю, как удалить его отсюда, не нарушая устоев.
— Добрый ты парень, Рагдай, — с чувством сказал Артур. — Я читать могу?
— Валяй, — сказал калика, укладываясь на песок и подсовывая под голову кулак.
Артур откашлялся и начал.
Глава 30
СЕВЕРНЫЙ ГРОМ НАД СЕВИЛЬЕЙ
Речь у нас пойдет о тех временах, когда на испанской земле беспощадно дрались христианские и мусульманские армии, считая каждый свой бой решающим, ведущим к окончательной победе над врагом. Ни те, ни другие не ведали, что Реконкиста, война за свободу Пиренеев, продлится еще без малого шесть веков. Ни те, ни другие, не брали в расчет язычников, считая их осколками уходящего в прошлое мира.
…Эмир Севильи проснулся от собственного стона и выглянул из шатра. Его спящее воинство, словно огромный зверь, грузно ворочалось в походном лагере, пробуждаясь к ратному труду.
— Что меня разбудило? — спросил сам себя мавританский военачальник, и тут же скрежетнул зубами. — Если это опять проклятый дервиш…
Действительно, фигура тощего старика в рубище пронеслась мимо шатра, как обычно, выкрикивая какую-то чушь. Кажется, то были слова:
— Они идут, люди из сна! Правоверные, Небеса наказывают вас за грехи!
И так каждое утро, начиная с того, как войско халифата, повинуясь приказу владыки Гранады, двинулось на север, чтобы положить конец сопротивлению христиан. Эмир был почти всесилен в своем воинстве, но расправиться с надоедливым дервишем не мог. Войско неминуемо взбунтуется, нельзя трогать мерзавца, его устами говорит чуть ли не само Небо…
Мгновенное замешательство вызвало у эмира Севильи воспоминание о сне, в котором к нему по бурлящему морю несся корабль, подобный сказочному дракону. Что-то пугающее было в нем самом и в бородатых людях, столпившихся у носовой фигуры. Они как будто видели непобедимого эмира и смеялись над ним, бросая вызов…
Тряхнув головой, эмир стал смотреть, как войско выдвигается из лагеря.
Ходко идет мавританская кавалерия, быстро пожирая пространство, словно нет вокруг лесистых холмов и тенистых лощин, а простираются окрест бескрайние аравийские пески, породившие эти бесчисленные орды, настоящий кошмар христианского мира.
Эмир поднимает руку и подзывает Резателя, смуглокожего и белозубого командира легкой берберийской конницы. Эти союзники арабов из Северной Африки традиционно составляют авангард армии халифата, так называемое «Утро псового лая». Неспроста так величаво именуется отряд — он врывается во вражеские села вместе с первым лаем самых чутких сторожевых собак. Кастильцы называют темнокожих всадников «быстрой смертью».
Армия халифата достигает излучины реки, обходит опкую равнину и останавливается. Рука владыки указывает авангарду дорогу — в лощину между двумя заросшими жестким кустарником холмами. Эмир не торопится вводить в эту распахнутую пасть основные силы — он знает, как хорошо умеют маскироваться беспощадные мстители из летучих отрядов непокорных андалузцев.
Закованное в сталь воинство эмира Севильи замирает, словно змея, приготовившаяся к броску, а «Утро псового лая» устремляется в лощину.
Авангард, подобный змеиному языку, ощупывающему дорогу, тыкается в одну темную прогалину за другой, пока у ручья, над самым крутояром не натыкается на отряд андалузского барона. Зашипели стрелы, — и первый бербер, истошно закричав, раскидывает руки и валится с коня.
Резатель резко бросает послушного скакуна в сторону, пригибается, буквально распластавшись на конской спине, и дотягивается самым кончиком сабли до выскочившего из-за дерево мстителя.
— Всем назад! — кричит он, и вовремя. Поперек тропы спереди и сзади от авангарда начинают валиться подпиленные деревья, загораживая проход. Вертясь в седлах и отмахиваясь саблями, берберийцы уносятся прочь, оставив на траве несколько трупов.
Уже на выходе из лощины ливень стрел вновь настигает улепетывающий авангард, седла пустеют одно за другим.
Свою главную задачу они выполнили — уберегли главные силы от коварного удара, и самое главное — нащупали местоположение баронской дружины. Теперь конец бесконечным засадам и изнуряющим погоням, длительным переходам и мелким стычкам. Неуловимые летучие отряды последних защитников Ан-далузии прижаты к скалистому хребту и неминуемо будут растоптаны воинством халифата.
Барон выходит из-за дерева и подходит к мертвым воинам халифата. Его рука тянется к дивному дамасскому клинку. Рукоять витого рога унизана драгоценными камнями, ножны расшиты серебряными и золотыми нитями. По сравнению с этим оружием, собственный баронский скрамасакс кажется именно тем, чем он и является — заточенной с одного края грубой железякой, кое-как закаленной и вставленной в простую деревянную рукоять с парой медных накладок. Некоторое время барон колеблется, намереваясь взять себе саблю мертвеца, но потом хмурится и с проклятьем отбрасывает ее в сторону. По клинку бежит арабская вязь. Конечно же, сура из Корана, письмена дьявола!
Наступив ногой на трофей, барон кричит своим людям, добивающим раненых:
— По коням! Отступаем, пока сюда не явился сам халиф или эмир со всей своей адской сворой!
Эмир поднимает глаза на сумбурно докладывающего Резателя. Тот, понимая, что понес неоправданно большие потери, пытается оправдаться.
— Где они? — лениво выплевывая слова, вопрошает эмир.
— Заняли позицию над ручьем, на холме.
— Эти дети шайтана не пытаются скрыться? Отлично, хвала Всевышнему, он отнял у врага остатки разума!
Бербериец, косившийся на молчаливых и грозных телохранителей эмира, несмело улыбается, блестя белоснежными зубами. Кажется, прославленный полководец доволен.
«Все, сопротивлению христиан пришел конец, — думает эмир, — я преподнесу этот край властелину в Гранаде на острие сабли! А дальше воинство под зелеными знаменами устремится к Пиренеям, в мягкое подбрюшье прогнившей державы Каролингов!..»
Тут его взгляд, как бы случайно, падает на Резателя.
— Ты доставил мне удовольствие, — цедит слова эмир. — Нашел противника, но потерял многих… Слишком многих. Впрочем, я тебя прощаю. Для эмира ты оказался хорошим воином…
Бербериец переводит дух.
— Но недостаточно хорошим — для Всевышнего! Не успевают отзвучать слова приговора, как один из телохранителей делает короткое, неуловимое движение рукой, и под пляшущей на губах Резателя улыбкой острый кинжал прочерчивает еще одну, от уха до уха. Испуганно всхрапнув, конь отпрыгивает в сторону, с него в андалузскую пыль соскальзывает тело мертвого командира авангарда.
— Иди сюда, Шем, — подзывает эмир заместителя провинившегося, — обойди с отрядом холм и отрежь им пути к отступлению! Чтобы мышь не проскочила!
Короткая и беспощадная расправа придает прыти и без того стремительной легкой кавалерии. Берберийцы, словно голодные степные волки, серыми тенями рассыпаются в тылу баронской дружины, добив нескольких малодушных, начавших разбегаться с холма.
Ловушка захлопнулась, и эмир улыбается своим мыслям, отдавая короткие приказы.
Стальная змея приходит в движение, рассыпаясь на отдельные сотни, дугой охватывая пологий участок последнего убежища изгоев.
Эмиру становится скучно. Он грузно сползает с коня и начинает теребить подкрашенную охрой вьющуюся бороду. Ему исход битвы очевиден. Сегодня ничто не спасет христиан от карающего клинка Всевышнего.
Нет нужды вносить коррективы в обычное расположение войск. Этот порядок непобедимая арабская армия пронесла сквозь многовековую войну с Ираном и Византией, сквозь города Египта и пустыни Северной Африки. Волна за волной, словно гонимые ветром песчаные смерчи, пойдут на неверных «Утро псового лая», за ним «День помощи», потом — «Вечер Потрясения». Вряд ли придется бросать в бой личных телохранителей или отборный отряд чистокровных выходцев из Аравии, закованных в пластинчатые доспехи, — «Меч Пророка». Такой натиск сломил бы и более серьезного врага, нежели слабо организованное ополчение Андалузии и отряд баронской дружины.
«Христиане сильны порывом, — улыбается в бороду эмир, видевший десятки, если не сотни сражений на своем ратном веку. — Они словно солома — быстро вспыхивают и так же стремительно превращаются в пыль. Нет в них упорства детей Востока. А о дисциплине они вообще не слыхивали — каждый род сам за себя. Всякий рыцарь со своим оруженосцем и парой лучников ведет свое собственное сражение, нимало не заботясь о приказах главного вождя. Мы сомнем их и растопчем. Не сразу, но уже вечером я поднимусь на вершину холма…»
Звучит на вершине холма пастушья свирель, и эмир морщится. Он множество раз слышал этот звук, созывающий испанцев на битву. Топот коней, звон брони и дикие крики атакующих заглушают сигнал.
Эти кельтские дудки слышали в лесистых холмах римские завоеватели, ненавидели их и боялись как предвестников смерти. Невзлюбили свирели и карфагенские наемники, когда здесь застряла армия Ганнибала, рвавшаяся к Пиренеям. Потом пришла очередь готов. И вот и мавры очень быстро научились втягивать головы в плечи и бормотать суры, когда раздается противный писк деревянных дудок, а за ними — змеиный шип безошибочно находящих живую плоть белоперых стрел.
Мавры хлынули на холм, но барон, не надеясь на стойкость своей пехоты, повел горстку всадников в контратаку. Ему удалось совершить невозможное — расколоть волну штурмующих надвое.
Эмир не без восхищения следит за тем, как схватка начинает перемещаться к подножью холма. Потом удовлетворенно улыбается, и зевает.
Наступательный порыв рыцарей иссяк, они застряли, словно колун в сыром дереве. Обтекая их, к беззащитной испанской пехоте ринулись новые сотни мавров. Баронская дружина от нападения перешла к обороне, сгрудившись вокруг своего неистового, но не очень расчетливого вожака.
И тут пронзительно закричал заместитель Резате-ля, примчавшийся к эмиру с каким-то донесением. Бербериец указывал рукой на реку и дико вращал глазами.
— Что такое?
И тут эмир замер, словно увидел призрак.
По реке, словно соткавшись из легкой дымки над водой, неслись низкопалубные корабли, похожие на атакующих морских змеев. Весла гнулись от напряжения, ветер едва не рвал полосатые паруса. На судовых носах хищно смотрели в сторону холма резные деревянные чудовища.
— Они пришли, — завывает дервиш, приплясывая, словно одержимый. — Люди из сна! Аллах отвернулся от тебя, Бич Андалузии!
Эмир, словно сомнамбула, медленно вытаскивает саблю, приподнимается в стременах и наносит страшной силы косой удар. Дервиш, предсказавший нашествие, словно подрубленный, падает на траву. Словно не слыша неодобрительного гомона в рядах своих воинов, Бич Андалузии смотрит, как корабли, уткнувшись в берег, начинают высаживать отряды врагов.
Не зря эмир слыл любимцем халифа, выиграл множество битв. Замешательство прошло, и он уже вновь презрительно кривил губы, наблюдая за нестройной ватагой викингов, двинувшейся в тыл его армии.
— Лучники, засыпьте их стрелами! Но не очень усердствуйте, иначе они успеют сбежать к кораблям! Как только они покинут топкий берег, пусть берберий-цы и мои телохранители втопчут их в землю!
В сторону холма военачальник даже не смотрел. Хотя там все еще упрямо терзала слух правоверных пастушья свирель, судьба баронского летучего отряда была решена уже давно.
— Кто они, Шем? — спросил эмир, указывая на толпу бородачей, бесстрашно катившуюся навстречу собственной неминуемой гибели. — Какие-то союзники андалузцев? Кастильцы? Люди из герцогства Леон? Сумасшедшие франки, решившие бросить вызов Полумесяцу?
Ему ответил ветеран войны с Византией, одноглазый Гурхан:
— Я встречал подобных им. В Константинополе они служат императору, там их величают варангами. Стойкие и сильные воины, неистовые в наступлении и упорные в обороне.
— И тем не менее сейчас они полягут, увеличив значимость моей сегодняшней победы! — воскликнул эмир, когда мимо него пронеслась разворачивающаяся для удара тяжелая мавританская кавалерия.
Хлопнула тетива первого лука, потом еще одного, и еще. Стальной ливень хлестнул по пришельцам, расчищая путь конной лавине.
На эмира произвели большое впечатление пришельцы, суетящиеся на берегу. Даже умирая под стрелами, они продолжали снимать с кораблей носовые фигуры. Таков был обычай викингов — не оскорблять богов чужой земли.
— Наверное, защищающие их ифриты и джины настолько страшны, что они сами бояться выпускать их на волю, — заключил Шем и поскакал к своим готовым к удару берберийцам.
Волна пришельцев, оставив за собой множество корчащихся со стрелами в груди бойцов, выкатилась с топкого участка луговины на твердую почву. Эмир разглядел двоих высоких вождей, размахивающих мечами, и приказал своим телохранителям принести после боя их головы к своему шатру.
Кавалерия, сминая траву, тяжело рванулась вперед, переходя с рыси на галоп, склоняя пики для таранного удара.
Эмир не разглядел у пришельцев ни серьезного защитного вооружения, ни сколь-нибудь значительного количества лучников, ни лошадей.
Да что там, даже кольчуги, не идущие ни в какое сравнение с пластинчатой броней арабов, как и шлемы, были далеко не у каждого пришельца. Безумцы, обманутые Шайтаном и кинутые под сабли правоверных, словно спелые колосья под серп…
Им конец! Ни пробиться к холму, ни уйти на корабли непобедимая мавританская армия уже не позволит.
Внезапно один из вождей викингов взревел:
— Скъяльборг!
Так викинги именовали «стену щитов», особое воинское построение, наследника древней фаланги.
Толпа высадившихся, словно по мановению волшебной палочки, закрылась сплошной чешуей из круглых щитов, ощетинившись копьями. Теперь навстречу кавалерии полз сказочный дракон из снов эмира.
Стрелы в последний раз стеганули пришельцев, но в этот раз не принесли видимого вреда. И конница грянула в «стену щитов».
Короткие копья, более похожие на зверовые рогатины, чем на тонкие восточные пики, приняли на себя тела умирающих в муках скакунов. «Колья в броне», так именовали их викинги.
Со второго ряда, через головы сдерживающих мавританский натиск пришельцев, слитно ударили секиры, насаженные на длинные древки. Это принялись за свой кровавый труд «хускарлы», знатные воины хир-да. С третьего ряда полетели сулицы — легкие метательные дротики, смертельные на короткой дистанции.
…Эмир Севильи проснулся от собственного стона и выглянул из шатра. Его спящее воинство, словно огромный зверь, грузно ворочалось в походном лагере, пробуждаясь к ратному труду.
— Что меня разбудило? — спросил сам себя мавританский военачальник, и тут же скрежетнул зубами. — Если это опять проклятый дервиш…
Действительно, фигура тощего старика в рубище пронеслась мимо шатра, как обычно, выкрикивая какую-то чушь. Кажется, то были слова:
— Они идут, люди из сна! Правоверные, Небеса наказывают вас за грехи!
И так каждое утро, начиная с того, как войско халифата, повинуясь приказу владыки Гранады, двинулось на север, чтобы положить конец сопротивлению христиан. Эмир был почти всесилен в своем воинстве, но расправиться с надоедливым дервишем не мог. Войско неминуемо взбунтуется, нельзя трогать мерзавца, его устами говорит чуть ли не само Небо…
Мгновенное замешательство вызвало у эмира Севильи воспоминание о сне, в котором к нему по бурлящему морю несся корабль, подобный сказочному дракону. Что-то пугающее было в нем самом и в бородатых людях, столпившихся у носовой фигуры. Они как будто видели непобедимого эмира и смеялись над ним, бросая вызов…
Тряхнув головой, эмир стал смотреть, как войско выдвигается из лагеря.
Ходко идет мавританская кавалерия, быстро пожирая пространство, словно нет вокруг лесистых холмов и тенистых лощин, а простираются окрест бескрайние аравийские пески, породившие эти бесчисленные орды, настоящий кошмар христианского мира.
Эмир поднимает руку и подзывает Резателя, смуглокожего и белозубого командира легкой берберийской конницы. Эти союзники арабов из Северной Африки традиционно составляют авангард армии халифата, так называемое «Утро псового лая». Неспроста так величаво именуется отряд — он врывается во вражеские села вместе с первым лаем самых чутких сторожевых собак. Кастильцы называют темнокожих всадников «быстрой смертью».
Армия халифата достигает излучины реки, обходит опкую равнину и останавливается. Рука владыки указывает авангарду дорогу — в лощину между двумя заросшими жестким кустарником холмами. Эмир не торопится вводить в эту распахнутую пасть основные силы — он знает, как хорошо умеют маскироваться беспощадные мстители из летучих отрядов непокорных андалузцев.
Закованное в сталь воинство эмира Севильи замирает, словно змея, приготовившаяся к броску, а «Утро псового лая» устремляется в лощину.
Авангард, подобный змеиному языку, ощупывающему дорогу, тыкается в одну темную прогалину за другой, пока у ручья, над самым крутояром не натыкается на отряд андалузского барона. Зашипели стрелы, — и первый бербер, истошно закричав, раскидывает руки и валится с коня.
Резатель резко бросает послушного скакуна в сторону, пригибается, буквально распластавшись на конской спине, и дотягивается самым кончиком сабли до выскочившего из-за дерево мстителя.
— Всем назад! — кричит он, и вовремя. Поперек тропы спереди и сзади от авангарда начинают валиться подпиленные деревья, загораживая проход. Вертясь в седлах и отмахиваясь саблями, берберийцы уносятся прочь, оставив на траве несколько трупов.
Уже на выходе из лощины ливень стрел вновь настигает улепетывающий авангард, седла пустеют одно за другим.
Свою главную задачу они выполнили — уберегли главные силы от коварного удара, и самое главное — нащупали местоположение баронской дружины. Теперь конец бесконечным засадам и изнуряющим погоням, длительным переходам и мелким стычкам. Неуловимые летучие отряды последних защитников Ан-далузии прижаты к скалистому хребту и неминуемо будут растоптаны воинством халифата.
Барон выходит из-за дерева и подходит к мертвым воинам халифата. Его рука тянется к дивному дамасскому клинку. Рукоять витого рога унизана драгоценными камнями, ножны расшиты серебряными и золотыми нитями. По сравнению с этим оружием, собственный баронский скрамасакс кажется именно тем, чем он и является — заточенной с одного края грубой железякой, кое-как закаленной и вставленной в простую деревянную рукоять с парой медных накладок. Некоторое время барон колеблется, намереваясь взять себе саблю мертвеца, но потом хмурится и с проклятьем отбрасывает ее в сторону. По клинку бежит арабская вязь. Конечно же, сура из Корана, письмена дьявола!
Наступив ногой на трофей, барон кричит своим людям, добивающим раненых:
— По коням! Отступаем, пока сюда не явился сам халиф или эмир со всей своей адской сворой!
Эмир поднимает глаза на сумбурно докладывающего Резателя. Тот, понимая, что понес неоправданно большие потери, пытается оправдаться.
— Где они? — лениво выплевывая слова, вопрошает эмир.
— Заняли позицию над ручьем, на холме.
— Эти дети шайтана не пытаются скрыться? Отлично, хвала Всевышнему, он отнял у врага остатки разума!
Бербериец, косившийся на молчаливых и грозных телохранителей эмира, несмело улыбается, блестя белоснежными зубами. Кажется, прославленный полководец доволен.
«Все, сопротивлению христиан пришел конец, — думает эмир, — я преподнесу этот край властелину в Гранаде на острие сабли! А дальше воинство под зелеными знаменами устремится к Пиренеям, в мягкое подбрюшье прогнившей державы Каролингов!..»
Тут его взгляд, как бы случайно, падает на Резателя.
— Ты доставил мне удовольствие, — цедит слова эмир. — Нашел противника, но потерял многих… Слишком многих. Впрочем, я тебя прощаю. Для эмира ты оказался хорошим воином…
Бербериец переводит дух.
— Но недостаточно хорошим — для Всевышнего! Не успевают отзвучать слова приговора, как один из телохранителей делает короткое, неуловимое движение рукой, и под пляшущей на губах Резателя улыбкой острый кинжал прочерчивает еще одну, от уха до уха. Испуганно всхрапнув, конь отпрыгивает в сторону, с него в андалузскую пыль соскальзывает тело мертвого командира авангарда.
— Иди сюда, Шем, — подзывает эмир заместителя провинившегося, — обойди с отрядом холм и отрежь им пути к отступлению! Чтобы мышь не проскочила!
Короткая и беспощадная расправа придает прыти и без того стремительной легкой кавалерии. Берберийцы, словно голодные степные волки, серыми тенями рассыпаются в тылу баронской дружины, добив нескольких малодушных, начавших разбегаться с холма.
Ловушка захлопнулась, и эмир улыбается своим мыслям, отдавая короткие приказы.
Стальная змея приходит в движение, рассыпаясь на отдельные сотни, дугой охватывая пологий участок последнего убежища изгоев.
Эмиру становится скучно. Он грузно сползает с коня и начинает теребить подкрашенную охрой вьющуюся бороду. Ему исход битвы очевиден. Сегодня ничто не спасет христиан от карающего клинка Всевышнего.
Нет нужды вносить коррективы в обычное расположение войск. Этот порядок непобедимая арабская армия пронесла сквозь многовековую войну с Ираном и Византией, сквозь города Египта и пустыни Северной Африки. Волна за волной, словно гонимые ветром песчаные смерчи, пойдут на неверных «Утро псового лая», за ним «День помощи», потом — «Вечер Потрясения». Вряд ли придется бросать в бой личных телохранителей или отборный отряд чистокровных выходцев из Аравии, закованных в пластинчатые доспехи, — «Меч Пророка». Такой натиск сломил бы и более серьезного врага, нежели слабо организованное ополчение Андалузии и отряд баронской дружины.
«Христиане сильны порывом, — улыбается в бороду эмир, видевший десятки, если не сотни сражений на своем ратном веку. — Они словно солома — быстро вспыхивают и так же стремительно превращаются в пыль. Нет в них упорства детей Востока. А о дисциплине они вообще не слыхивали — каждый род сам за себя. Всякий рыцарь со своим оруженосцем и парой лучников ведет свое собственное сражение, нимало не заботясь о приказах главного вождя. Мы сомнем их и растопчем. Не сразу, но уже вечером я поднимусь на вершину холма…»
Звучит на вершине холма пастушья свирель, и эмир морщится. Он множество раз слышал этот звук, созывающий испанцев на битву. Топот коней, звон брони и дикие крики атакующих заглушают сигнал.
Эти кельтские дудки слышали в лесистых холмах римские завоеватели, ненавидели их и боялись как предвестников смерти. Невзлюбили свирели и карфагенские наемники, когда здесь застряла армия Ганнибала, рвавшаяся к Пиренеям. Потом пришла очередь готов. И вот и мавры очень быстро научились втягивать головы в плечи и бормотать суры, когда раздается противный писк деревянных дудок, а за ними — змеиный шип безошибочно находящих живую плоть белоперых стрел.
Мавры хлынули на холм, но барон, не надеясь на стойкость своей пехоты, повел горстку всадников в контратаку. Ему удалось совершить невозможное — расколоть волну штурмующих надвое.
Эмир не без восхищения следит за тем, как схватка начинает перемещаться к подножью холма. Потом удовлетворенно улыбается, и зевает.
Наступательный порыв рыцарей иссяк, они застряли, словно колун в сыром дереве. Обтекая их, к беззащитной испанской пехоте ринулись новые сотни мавров. Баронская дружина от нападения перешла к обороне, сгрудившись вокруг своего неистового, но не очень расчетливого вожака.
И тут пронзительно закричал заместитель Резате-ля, примчавшийся к эмиру с каким-то донесением. Бербериец указывал рукой на реку и дико вращал глазами.
— Что такое?
И тут эмир замер, словно увидел призрак.
По реке, словно соткавшись из легкой дымки над водой, неслись низкопалубные корабли, похожие на атакующих морских змеев. Весла гнулись от напряжения, ветер едва не рвал полосатые паруса. На судовых носах хищно смотрели в сторону холма резные деревянные чудовища.
— Они пришли, — завывает дервиш, приплясывая, словно одержимый. — Люди из сна! Аллах отвернулся от тебя, Бич Андалузии!
Эмир, словно сомнамбула, медленно вытаскивает саблю, приподнимается в стременах и наносит страшной силы косой удар. Дервиш, предсказавший нашествие, словно подрубленный, падает на траву. Словно не слыша неодобрительного гомона в рядах своих воинов, Бич Андалузии смотрит, как корабли, уткнувшись в берег, начинают высаживать отряды врагов.
Не зря эмир слыл любимцем халифа, выиграл множество битв. Замешательство прошло, и он уже вновь презрительно кривил губы, наблюдая за нестройной ватагой викингов, двинувшейся в тыл его армии.
— Лучники, засыпьте их стрелами! Но не очень усердствуйте, иначе они успеют сбежать к кораблям! Как только они покинут топкий берег, пусть берберий-цы и мои телохранители втопчут их в землю!
В сторону холма военачальник даже не смотрел. Хотя там все еще упрямо терзала слух правоверных пастушья свирель, судьба баронского летучего отряда была решена уже давно.
— Кто они, Шем? — спросил эмир, указывая на толпу бородачей, бесстрашно катившуюся навстречу собственной неминуемой гибели. — Какие-то союзники андалузцев? Кастильцы? Люди из герцогства Леон? Сумасшедшие франки, решившие бросить вызов Полумесяцу?
Ему ответил ветеран войны с Византией, одноглазый Гурхан:
— Я встречал подобных им. В Константинополе они служат императору, там их величают варангами. Стойкие и сильные воины, неистовые в наступлении и упорные в обороне.
— И тем не менее сейчас они полягут, увеличив значимость моей сегодняшней победы! — воскликнул эмир, когда мимо него пронеслась разворачивающаяся для удара тяжелая мавританская кавалерия.
Хлопнула тетива первого лука, потом еще одного, и еще. Стальной ливень хлестнул по пришельцам, расчищая путь конной лавине.
На эмира произвели большое впечатление пришельцы, суетящиеся на берегу. Даже умирая под стрелами, они продолжали снимать с кораблей носовые фигуры. Таков был обычай викингов — не оскорблять богов чужой земли.
— Наверное, защищающие их ифриты и джины настолько страшны, что они сами бояться выпускать их на волю, — заключил Шем и поскакал к своим готовым к удару берберийцам.
Волна пришельцев, оставив за собой множество корчащихся со стрелами в груди бойцов, выкатилась с топкого участка луговины на твердую почву. Эмир разглядел двоих высоких вождей, размахивающих мечами, и приказал своим телохранителям принести после боя их головы к своему шатру.
Кавалерия, сминая траву, тяжело рванулась вперед, переходя с рыси на галоп, склоняя пики для таранного удара.
Эмир не разглядел у пришельцев ни серьезного защитного вооружения, ни сколь-нибудь значительного количества лучников, ни лошадей.
Да что там, даже кольчуги, не идущие ни в какое сравнение с пластинчатой броней арабов, как и шлемы, были далеко не у каждого пришельца. Безумцы, обманутые Шайтаном и кинутые под сабли правоверных, словно спелые колосья под серп…
Им конец! Ни пробиться к холму, ни уйти на корабли непобедимая мавританская армия уже не позволит.
Внезапно один из вождей викингов взревел:
— Скъяльборг!
Так викинги именовали «стену щитов», особое воинское построение, наследника древней фаланги.
Толпа высадившихся, словно по мановению волшебной палочки, закрылась сплошной чешуей из круглых щитов, ощетинившись копьями. Теперь навстречу кавалерии полз сказочный дракон из снов эмира.
Стрелы в последний раз стеганули пришельцев, но в этот раз не принесли видимого вреда. И конница грянула в «стену щитов».
Короткие копья, более похожие на зверовые рогатины, чем на тонкие восточные пики, приняли на себя тела умирающих в муках скакунов. «Колья в броне», так именовали их викинги.
Со второго ряда, через головы сдерживающих мавританский натиск пришельцев, слитно ударили секиры, насаженные на длинные древки. Это принялись за свой кровавый труд «хускарлы», знатные воины хир-да. С третьего ряда полетели сулицы — легкие метательные дротики, смертельные на короткой дистанции.