Моррелл Дэвид. Братство Розы

   Парень сделал выпад.
   Сол ловко отбил его, хотя силы были неравные.
   — Я так и знал, что у вас вышла ошибка. Он хотел было уйти, но потом передумал и велел парням вывернуть карманы.
   Семьдесят долларов.

14

   — Это место занято. — Человек с квадратной челюстью кивнул на кружку с пивом, стоявшую на стойке бара.
   Крис пожал плечами и сел, выстукивая пальцами “Игрока” Кенни Роджерса.
   — Твоему другу оно не понадобится, пока он сидит в туалете. На сцене позади него шел сеанс стриптиза. Девушка медленно двигалась под музыку в стиле кантри, с усилием садилась на шпагат.
   — Она покалечит себя, — сказал Крис.
   Какой-то толстяк сердито посмотрел в его сторону.
   — Они заменят ее. Вы случаем не мазохист?
   — Нет. Я занимаюсь с женщинами любовью, а не истязанием.
   — Понял.
   На толстяке была цветастая рубашка, выпущенная поверх протертых джинсов. Он затушил сигарету, встал и в упор посмотрел на Криса.
   — Ты так нагло занял этот стул, что вынуждаешь меня выбить его из-под тебя.
   — Ты уже пытался сделать это однажды в Сайгоне. Не вышло.
   — Но здесь Гонолулу. И здесь у меня выйдет.
   — Мне сейчас не до этого. — Крис повернулся к бармену. — Еще пиво для моего друга и кока-колу для меня.
   — Не пьешь? — спросил толстяк.
   — Сегодня не пью.
   — Что, плохи дела?
   — Неважнецки. Тебе не идет эта рубашка.
   — Захотелось сменить форму. Меня тошнит от хаки. Кто меня видит здесь, у черта на рогах? Хочешь верь, хочешь нет, но женщины так и прут.
   — Скажи им, что ты майор. Это произведет на них большее впечатление, чем рубашка.
   — Остынь.
   Крис расплатился за выпивку.
   Толстяк потихоньку потягивал пиво.
   — Обходишь все бары спецслужб? Крис кивнул.
   — Проведываешь друзей? Крис опять кивнул.
   — Кто-то задолжал по счетам?
   Крис пожал плечами и уставился на дверной проем бара.
   — Ты подозрительный малый, — сказал он.
   — А у тебя дырявая коленка.
   — Мне пришлось в темпе делать ноги, и было не до новых штанов.
   — Здесь тебе ничего не угрожает. Сюда за тобой не придут, так что спи спокойно.
   — Но стоит мне выйти наружу — и меня сцапают. Честно говоря, мне бы хотелось попутешествовать. Надоел этот вонючий остров, — сказал Крис.
   — Куда конкретно?
   — Беру тебя в свои агенты по туризму, пока мы не очутимся на материке.
   Толстяк глядел на обнаженную девицу.
   — Вылетаем завтра, — наконец произнес он.
   — Военным самолетом?
   — Зона канала. — Толстяк посмотрел на Криса. — Подходит?
   — Ты можешь взять меня?
   — Нет проблем. Двое ребят мне кое-чем обязаны.
   — Я теперь тоже.
   — Эй, кто начал счет? Крис рассмеялся.
   — Но я должен решить еще одну проблему, — сказал майор.
   — В чем дело?
   — Парень, который сидел на этом месте, уже давно должен был вернуться. Он так надрался, что упал в туалете или даже умер там.
   Завели пластинку Уэлблона Дженнингса, и девушка стала одеваться.

15

   Крис вспотел, кидая землю. Он оперся на лопату, прищурился и стал смотреть на окружавший его тропический лес, источающие крепкий аромат зеленые кедры, колючие лавровые деревья. Пестрые птицы, привыкнув к его присутствию, махали крыльями и пели в ветвях. Над ним нависала туча москитов, но они пока соблюдали дистанцию. Крис не боялся лихорадки, так как майор по пути сюда, в Панаму, снабдил его необходимыми свечами, из запасов медикаментов специальных сил. Особый химический состав всасывался капиллярами прямой кишки, после чего тело начинало издавать слабый, отпугивающий москитов запах. Крис понял, что средство начало действовать, когда его моча стала зеленого цвета.
   Он продолжал свою работу под палящим солнцем — дыра должна быть широкой. Он позаимствовал идею “капкана для человека” у вьетконговцев — они рыли их во врейя войны в джунглях. Капкан представлял собой глубокую яму, покрытую металлическим листом, на который насыпали землю и сверху клали папоротник. Лист наклонялся, как только на него наступал неосторожный солдат, и падал на острые колья на дне ямы. Крис не собирался ставить колья, он просто делал ловушку.
   Он копал все утро. Яма уже была семь футов в длину, три в ширину и четыре в глубину. Она напоминала формой могилу. Еще пару футов” подумал Крис и вытер со лба пот.
   Он закончил копать и вошел в лес. Отыскал в папоротниках четыре прочных палки, четыре фута длиной каждая, вернулся на прогалину и юркнул в яму.
   Там было прохладно. Он взял лист фанеры, который приготовил заранее. Лист был размером семь футов на три и в полдюйма толщиной. Он нес его издалека, пробираясь через лес. Это были глухие места. Крис был уверен, что за ним не следили.
   С помощью палок он установил лист так, чтобы он покрывал яму, как крыша. Потом вылез из темной норы, которую сам и вырыл. Он тщательно покрыл фанеру землей из ямы, выкопал папоротники и посадил их сверху.
   Сделав шаг назад, оглядел свое сооружение. Свежевырытая земля казалась темной по сравнению с ярко-коричневой поверхностью земли в лесу. К завтрашнему дню она подсохнет, и яма будет не заметна. Довольный своей работой, Крис положил камень у входа в нору.
   Он был готов. Оставалось нанести визит дантисту. Хорошо, что он отложил его на потом — визит отнимет у него уйму сил. Когда он вернется от дантиста, ему уже не понадобятся свечи, которые ему дал майор. Малярия — это пустяки по сравнению с тем, что ему предстоит.

16

   — Мистер Бартоломью? — спросила Криса медсестра. Это была привлекательная панамка, чья темная кожа резко выделялась на фоне белой униформы. — Доктор не знал, что этот пациент займет у него так много времени. Вам придется несколько минут подождать.
   Крис кивнул и поблагодарил ее. В Панаме два официальных языка — испанский и английский. Крис говорил на испанском, не считая еще трех языков, но, когда дня два назад он пришел к Дантисту, ему было проще объясняться по-английски.
   — Но назовите причину, — сказал ему дантист.
   — Это вам не нужно. Вот все, что вам нужно. — Крис снял свои золотые часы “ролекс” и отдал их дантисту. — Они стоят больше четырех тысяч долларов. Разумеется, это не все. Вы получите деньги. И это. — Крис показал ему драгоценную цепочку. — Но только когда будет сделана работа.
   Глаза дантиста алчно блеснули. Потом он нахмурился.
   — Я не хочу участвовать в чем-то противозаконном.
   — Но разве дантисту запрещено законом удалять зубы? Дантист пожал плечами.
   — Считайте, что я ненормальный, и сделайте мне одолжение, — сказал Крис. — Я приду через два дня. Не оставляйте никаких записей обо мне. И никаких рентгеновских снимков.
   — Без них я не могу гарантировать качество работы. Могут быть осложнения.
   — Это не имеет никакого значения.
   Дантист нахмурился.
   Сейчас Крис сидел в приемной, уставившись на дешевые деревянные стулья и на покрытый пластиком продавленный диван. Люминесцентные лампы слегка потрескивали. На столике лежали журналы на испанском языке. Вместо того чтобы взять один из них, он закрыл глаза и сосредоточился.
   Скоро, думал он. Сегодня вечером перед тем, как уйти в лес, он вернется и уничтожит это помещение. Хоть дантист и пообещал соблюдать секретность, нельзя быть до конца уверенным в том, что не останутся записи или рентгеновские снимки — ведь он будет под наркозом. Не должно остаться никаких улик.
   Пост — единственный способ самоубийства, разрешенный католической церковью. Все другие пути подразумевают отчаяние, безысходность, недоверие к мудрости Господа, нежелание терпеть лишения, которыми Господь испытывает своих чад. Самоубийство — смертный грех, и за него — вечное проклятие и Геенна Огненная. Пост же соблюдают для того, чтобы наказать себя, предаться размышлениям и испытать духовный экстаз. Пост очищает душу и умерщвляет плоть. Пост приближает душу к Богу.
   По мнению Криса, размышление о своих грехах было единственным путем к спасению.
   — Мистер Бартоломью, доктор сейчас вас примет, — сказала медсестра.
   Он встал и прошел в комнату с зубоврачебным креслом. Он не видел самого доктора, но слышал, как за закрытой дверью течет вода.
   — Я сделаю вам анестезию, — объяснила медсестра. Он сел в кресло. Она приготовила шприц.
   — Что это? — спросил Крис.
   — Атропин и вистарил.
   Он кивнул. Он знал, что в качестве наркоза вводят амитал натрия, так называемую сыворотку правды, погружающую человека в бессознательное, почти гипнотическое состояние, в котором его воля ослабевает настолько, что он может ответить на любой вопрос из тех, отвечать на которые запрещено.
   — Считайте в обратном порядке, — попросила медсестра.
   Когда Крис дошел до девяноста пяти, у него перед глазами пошли круги. Он думал о монастыре, о тех шести годах, проведенных под одной крышей с цистерцианцами, когда единственным средством общения был язык жестов, когда каждый день был похож на предыдущий — молитва, размышление, работа. Он думал о своем белом одеянии, таком же белом, каким сейчас было его сознание.
   Он вернется в лес на то место, которое расчистил, и начнет свой пост. Он должен длиться примерно шестьдесят дней. Хотя когда москиты покусают его, и он схватит малярию, может хватить тридцати дней. Но больше шестидесяти он наверняка не протянет.
   Он будет размышлять, молиться Господу, просить его о прощении, прощении за убийство бесчисленного множества людей. Не таких, как тот русский, кто должен был умереть, что травил людей опиумом, а тех, чья вина была лишь в том, что они жили на этом свете. С мучительной болью вспоминал он их имена, лица, то, как большинство просило о пощаде. Сейчас он сам будет просить о пощаде для себя. Он попытается очиститься от позора, избавиться от боли в душе, от укоров собственной совести.
   Он будет поститься до тех пор, пока его мозг не озарится божественной правдой. Когда плоть начнет умирать, у него появятся галлюцинации, его сознание поплывет. И тогда, достигнув состояния экстаза, он поползет в нору, в свою могилу. Он выбьет столбы, поддерживающие лист фанеры. Лист упадет, на него опустится земля, и он задохнется.
   Его тело окажется в укрытии. Им займутся черви, или же его откопают животные, питающиеся падалью. Они сгрызут его кости. Возможно, и останется только череп, но без зубов, его не смогут опознать.
   Это самое важное. Он должен умереть безымянным. Ради Элиота и Сола. Для них, конечно же, потрясение узнать, что он нарушил закон. Но их стыд смягчится радостью, что его так и не нашли. Конечно, они будут ломать голову, куда он делся. Но эту Загадку он унесет в могилу. Так лучше. Ведь если они узнают, что он совершил самоубийство, им будет очень стыдно. Но все будет сделано чисто. Он не хочет быть обузой для самых близких людей — побратима и приемного отца.
   Если бы его не попросили покинуть монастырь, если бы ему было не тридцать шесть, а на год меньше, он бы принял пострижение и спас бы свою душу.
   Сейчас, когда он больше не может жить в миру, а в монастырь дороги нет, у него остается единственный выход — пост, ведущий к смерти и очищению, путь к полному совершенству.
   Голова кружилась все сильней. Он почувствовал сухость во рту. Ему стало трудно дышать.
   — Это не атропин, — шептал он. — Это что-то другое! Он попытался встать с кресла. Медсестра властным движением руки усадила его на место.
   — Нет, — хрипел он.
   Белое пятно перед его глазами стало приобретать какие-то очертания. В открытую дверь вошел человек в белом и остановился возле него. Он был похож на привидение.
   — Нет! — воскликнул Крис.
   Человек приблизил свое лицо — старое, сморщенное, серое. Неужели это дантист? Не может быть.
   Он побледнел и, проваливаясь в кромешный мрак, вдруг понял, что это не дантист. Это был Элиот.

Книга вторая
«НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ»

“Мои черные принцы”

1

   Элиот прощупывал пульс Криса. Он нахмурился так, что явственнее проступили морщины на лице. Наконец он кивнул и повернулся к медсестре.
   — Доктор в баре за углом, — хрипло сказал он. — Предлагаю и вам к нему присоединиться.
   Испуганно раскрыв глаза, она попятилась к двери.
   — И вот еще что. — Увидев, что он сунул руку под халат, она замерла. Он достал конверт. — Ваши деньги. И заприте за собой дверь.
   Она облегченно вздохнула, выйдя из кабинета дантиста в приемную, и очутилась на улице.
   Элиот слышал, как щелкнул замок. Он закрыл дверь кабинета и посмотрел на поднос с зубоврачебными инструментами.
   Крис обмяк в кресле. Его дыхание было неглубоким. После того” как ему ввели амитал натрия, он потерял сознание. Лекарство подавляло сдерживающие центры, давая возможность получать информацию от человека, не желающего отвечать на вопросы. Однако допрашиваемый должен быть в состоянии отвечать на эти вопросы, а потому его сознание нельзя отключать полностью. Он должен пребывать в контролируемом полусне, не реагируя ни на что, кроме задаваемых вопросов. Сестре было ведено полностью отключить сознание Криса, поэтому Элиоту пришлось подождать, пока действие лекарства ослабнет.
   Он взял иглу капельницы и ввел ее Крису в вену на руке, затем открыл шкафчик и достал два наполненных шприца, лежавших рядом с ампулой амитала. Лекарство было в виде порошка. Он растворил пятьсот миллиграммов в двадцати миллилитрах Дистиллированной воды для инъекций, вставил один из шприцев в отверстие капельницы, торчавшей из руки Криса, и нажал на поршень. В трубочке находился клапан, при помощи которого можно было регулировать поступление лекарства в организм. На всякий случай он положил рядом второй шприц, хотя, если допрос продлится более получаса, раствор придется готовить заново, потому что амитал быстро разлагается.
   Как Элиот и ожидал, через пять минут веки Криса затрепетали. Элиот приоткрыл клапан капельницы и ввел в вену немного препарата. Когда речь Криса станет бессвязной, Элиот прикроет клапан, а когда Крис начнет очухиваться, откроет его снова. Процедура требовала внимательности и аккуратности.
   Лучше начать с простых вопросов.
   — Ты знаешь, кто я?
   Не получив ответа, Элиот повторил вопрос.
   — Элиот, — прошептал Крис.
   — Очень хорошо. Правильно, я Элиот. — Он внимательно посмотрел на Криса и вспомнил его таким, каким увидел впервые, тридцать один год назад. Он хорошо помнил того пятилетнего мальчугана, тощего, оборванного, грязного. Отец умер, проститутка-мать бросила сына на произвол судьбы. Приют находился в пригороде Филадельфии, в трущобах. В помещении — множество столов. На каждом столе — аккуратно сложенная кучка мух. Мальчик ловил их с помощью полосок клейкой ленты. — Помнишь, — спросил Элиот, — как я заботился о тебе? Я тебе, можно сказать, отец, а ты мне — сын. Повтори.
   — Отец, сын, — пробормотал Крис.
   — Ты любишь меня.
   — Люблю тебя, — безо всякого выражения повторил Крис.
   — Ты мне доверяешь. Я всегда был так добр к тебе. Ты в безопасности. Тебе нечего бояться. Крис вздохнул.
   — Хочешь порадовать меня? Крис кивнул. Элиот улыбнулся.
   — Конечно, ты этого хочешь. Ты любишь меня. Слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Говори правду. — Внезапно Элиот почувствовал, что в кабинете пахнет перечной мятой. — Ты что-нибудь слышал о Соле?
   Крис так долго молчал, что Элиот уже отчаялся получить ответ.
   — Нет.
   — Ты знаешь, где он?
   — Нет, — еле слышно ответил Крис.
   — Сейчас я произнесу одну фразу. Что она означает? Четыре дня назад из Атланты в Рим пришла телеграмма для Криса. На адрес Средиземноморского цветочного магазина, тамошней конторы ЦРУ. До того, как исчезнуть, Крис был помощником резидента. С испытательным сроком. Элиот выяснял, как повлияла на него жизнь в монастыре. Телеграмма была без подписи. Ничего необычного в этом не было, ее получение совпало с исчезновением Сола. Исходя из того, что Сол попытается выйти на Криса, Элиот решил, что эта телеграмма, в отличие от множества других, приходивших на имя Криса, не имеет отношения к используемым в управлении кодам.
   — В корзинке яичко, — произнес Элиот.
   — Весточка от Сола, — ответил Крис, опуская веки. Глаза у него были, как у пьяного.
   — Продолжай.
   — Он в беде. Ему нужна моя помощь.
   — И это все?
   — Сейф.
   Элиот подался вперед.
   — Где?
   — Банк.
   — Место?
   — Санта-Фе. Ключи у нас обоих. Мы их спрятали. В сейфе будет письмо.
   — Зашифрованное? — Костлявые пальцы Элиота вцепились в зубоврачебное кресло. Крис кивнул.
   — Я смогу расшифровать код?
   — Личный.
   — Объясни его мне.
   — Их несколько.
   Элиот выпрямился. От разочарования защемило в груди. Он мог бы попросить Криса объяснить ему все коды, но откуда ему знать ключевой вопрос? А без него невозможно получить полную информацию. Несомненно, Крис принял необходимые меры для того, чтобы никто не смог выдать себя за него и получить доступ к сейфу. Например, где ключ? Существует ли пароль? Эти вопросы были очевидны и напрашивались сами собой.
   Дело в том, что Элиот не знал, какие именно вопросы нужно задавать. Крис и Сол дружат с тех пор, как тридцать один год назад встретились в приюте. Должно быть, у них сотни понятных лишь им одним сигналов. Стоит Элиоту столкнуться хотя бы с одним из них, и Сола ему ни за что не поймать. Конечно, с помощью компьютеров личные шифры в конце концов расшифруют, но на это потребуется уйма времени.
   А оно не ждет.
   Элиот поскреб свою морщинистую щеку. Еще один вопрос пришел ему в голову.
   — Зачем ты хотел удалить зубы? Крис ответил.
   Элиота передернуло. Он думал, его уже ни чем не удивишь. Господи, что такое!

2

   Крис посасывал шоколадку, с каждой секундой испытывая все больше и больше удовольствия.
   — “Бэби Рут”. Ты все еще помнишь.
   — Такое не забывается. — Элиот с грустью посмотрел на него.
   — Но как ты меня нашел? — После амитала Крис едва ворочал языком.
   — Секрет фирмы. — Элиот ухмыльнулся. Это была ухмылка обтянутого сморщенной кожей лица.
   Сощурившись от яркого солнца, Крис смотрел на простиравшиеся внизу белоснежные облака, вслушивался в приглушенный стеклом шум моторов.
   — Мне нужно это знать, — хрипло произнес он и посмотрел на своего приемного отца.
   Элиот пожал плечами.
   — Помнишь, о чем я всегда говорил? Чтобы предугадать еле дующий ход противника, нужно думать, как он. Не забудь — тебя обучал я. Я знаю о тебе все.
   — Не совсем.
   — К этому мы еще вернемся. Я представил себя на твоем месте. Зная о тебе все, я стал тобой.
   — И что дальше?
   — Кто перед тобой в долгу? Кому бы ты мог доверить свою жизнь? Кому ты доверял ее раньше? Как только я понял, какие вопросы должен тебе задать, я вычислил ответы. Один из них был следующим: необходимо установить слежку за теми барами в Гонолулу, которые посещает спецназ.
   — Хитро придумано.
   — Ты действовал не менее хитро.
   — Увы, именно хитрости мне как раз и не хватило, коль меня смогли обнаружить в баре. Я и не заметил, что за мной следят.
   — Не забывай, в команде противника играл твой учитель. Сомневаюсь, чтобы твои действия кто-нибудь другой смог бы предугадать.
   — Почему меня не взяли в Гонолулу? В конце концов, я нарушил неприкосновенность убежища. За мной охотятся все разведки. Выдав меня, ты заработал бы себе очки, особенно в глазах русских.
   — Я не был уверен, что ты дашься живым.
   Крис уставился на своего учителя. С подносом в руках вошел помощник Элиота, носивший кольцо и галстук выпускника Йельского университета. Он поставил на столик бутылки с перье, лед и бокалы и вышел.
   — А кроме того, — сказал Элиот, разливая вино по бокалам и тщательно подбирая слова, — мне было любопытно узнать, зачем, тебе понадобился дантист.
   — Это мое личное дело.
   — Уже нет. — Элиот протянул ему стакан. — Пока ты был без сознания, я задал тебе несколько вопросов. — Он помолчал. — Я знаю, ты хотел покончить с собой.
   — Хотел.
   — Надеюсь, что да, и это моя заслуга. Зачем ты хотел это сделать? Ты ведь знаешь, какую боль причинила бы мне твоя смерть. А тем более самоубийство.
   — Потому-то я и хотел удалить зубы. Если бы мое тело когда-нибудь нашли, его не смогли бы опознать.
   — Но зачем ты обратился к священнику? Пошел в убежище?
   — Мне был нужен зубной врач, привыкший работать с оперативными агентами. Такой не задает лишних вопросов. Элиот покачал головой.
   — Ты мне не веришь?
   — Нет. Стоило поискать, и ты бы сам нашел зубного врача. Даже если он как-то связан с нами, его всегда можно заставить молчать. С помощью денег. Нет, к священнику ты обратился по другой причине.
   — Ну, раз тебе все известно…
   — Ты пошел к священнику, потому что знал — прежде чем дать тебе необходимую информацию, он наведет справки. И я узнаю, где ты находишься. Твоя просьба меня удивит — и я тебя перехвачу.
   — Но я не хотел, чтобы мне помешали выполнить задуманное.
   — Не хотел? — Элиот подмигнул. — Твое обращение к священнику — это крик о помощи. Предсмертная записка самоубийцы. Ты хотел, чтобы я знал, как тебе плохо.
   Крис покачал головой.
   — Ты хотел это неосознанно, не так ли? — Элиот нахмурил брови и подался вперед. — В чем дело? Ты хочешь мне возразить?
   — Не знаю, смогу ли я объяснить. Скажем… — Крис мучительно подбирал слова. — Мне все опротивело.
   — За годы жизни в монастыре ты сильно изменился.
   — Нет, мне стало тошно еще до монастыря.
   — Выпей перье. От амитала у тебя, должно быть, сухо во рту Крис машинально повиновался. Элиот одобрительно кивнул.
   — Что именно тебе опротивело?
   — Мне стыдно.
   — Того, что ты делаешь?
   — Того, что я чувствую. Вину. Я вижу лица, слышу голоса-Мертвых. Я не могу от них избавиться. Ты приучил меня к дисциплине, но она больше не помогает. Я не вынесу стыда.
   — Послушай меня, — сказал Элиот. Крис потер лоб.
   — У тебя опасная профессия. И дело не только в риске для собственной жизни. Как ты убедился, существует еще и духовная опасность. Наша работа вынуждает нас совершать бесчеловечные поступки.
   — Но зачем?
   — Ты не ребенок. Ты знаешь ответ не хуже меня. Мы защищаем наш образ жизни. Тот, который считаем единственно верным. Мы жертвуем собой, чтобы другие могли вести нормальную жизнь. Не вини себя за то, что ты вынужден делать. Вини наших противников. Кстати, о монастыре: почему эти цистерцианцы не смогли утолить твою духовную жажду, если все дело было в ней? Почему они выгнали тебя? Может, ты нарушил обет молчания? Что, тебя хватило всего на шесть лет?
   — Это были замечательные годы. Шесть лет покоя. — Крис нахмурился. — Слишком много покоя.
   — Не понимаю.
   — Из-за того, что устав ордена так строг, каждые шесть месяцев нас проверял психиатр. Он выявлял малейшие наклонности к бесцельному времяпрепровождению. Ведь смысл жизни цистерианцев в работе. Чтобы прокормить себя, мы возделывали землю. Тому, кто не мог внести свою лепту, не позволялось жить за счет других.
   Элиот выжидательно кивнул.
   — Кататония. — Крис глубоко вздохнул. — Ее-то и искал у нас психиатр. Навязчивые идеи. Транс. Он задавал нам вопросы. Следил за нашей реакцией на различные звуки и цвета. Изучал наше повседневное поведение. Однажды он застал меня, когда я неподвижно сидел в саду и любовался скалой. Целый час. Он доложил настоятелю. Скала была удивительно красивой, я до сих пор ее помню. — Крис прикрыл глаза. — Я не выдержал испытания. В следующий раз, когда кто-то застал меня в таком же заторможенном — кататоническом — состоянии, меня выгнали. Покой. Мой грех заключался в том, что мне требовалось слишком много покоя.
   Рядом с бутылками перье на подносе стояла ваза с темно-красной розой на длинном стебле. Элиот взял ее в руку.
   — У тебя была твоя скала. У меня — мои розы. При нашей профессии нам необходимо соприкасаться с прекрасным. — Он понюхал розу и протянул ее Крису. — Ты никогда не задумывался, почему я выбрал именно розы?
   Крис пожал плечами.
   — Думаю, ты просто любишь цветы.
   — Но почему именно розы? Крис покачал головой.
   — Это эмблема нашей профессии. Мне нравится видеть во всем двойной смысл. В греческой мифологии бог любви предложил однажды богу молчания розу, чтобы тот не рассказал о слабостях других богов. Со временем роза стала символом молчания и тайны. В средние века розу обычно подвешивали к потолку зала заседаний совета. Члены совета клялись не разглашать того, что они обсуждали в этом помещении sub rosa, “под розой”.
   — Ты всегда любил играть словами, — сказал Крис, возвращая Элиоту розу. — Моя беда в том, что я больше не верю словам.
   — Дай мне закончить. Больше всего мне нравится то, что существует огромное количество сортов роз. Разных оттенков, разной формы. У меня есть любимые — “Леди Икс” и “Лицо Ангела”. Эти названия стали кличками двух моих женщин — оперативных агентов. Моих леди. — Элиот улыбнулся. — Мне нравятся и другие названия: “Столп Америки”. “Глория Мунди”. Но главная цель всех любителей роз — вывести новый сорт. Мы подрезаем, делаем отводки, прививаем черенки, либо проводим перекрестное опыление. Готовые саженцы держат до весны в песке, а затем высаживают в горшки. На первом году можно определить только цвет. Лишь потом роза приобретает свою форму, и становится ясно, чего она стоит. Новый сорт — гибрид. Это должен быть большой, хорошо сформированный, одиночный цветок. И высокий — выше всех других. Чтобы цветок набрал полную силу, боковые побеги удаляют. Вы с Солом — мои гибриды. Выросшие без семьи, в приюте, вы были изначально лишены боковых побегов, их не нужно было искусственно отсекать. Сама природа позаботилась об этом. Вы расцвели благодаря суровому обучению и дисциплине. Чтобы сформировать ваши характеры, пришлось избавить вас от некоторых эмоций. Вам привили патриотизм и опыт ведения боевых действий. Вы — мои гибриды и вы выше всех остальных. Но, если несмотря на все усилия, эмоции в вас взяли верх, вы должны ощущать гордость, а не стыд. Вы прекрасны. Я бы придумать вам новое название, но вы мне напоминаете мне эту розу. Она такого густого красного цвета, что кажется черной. Это “Черный принц”. Так я и называю вас с Солом — мои Черные принцы.