Страница:
И снова Галлахер взял себя в руки.
— Послушайте. Ромул ввязался в это дело потому, что пропал отец его жены. Они хотят узнать, что с ним случилось. Они заявляют, что обнаружили сеть, о которой никто не знает. Если эта сеть существует, она имеет отношение к тому, что случилось с его тестем. Все, что Ромул знает о своем деле, имеет отношение к нашему. Мы должны поддерживать его, а не воевать с ним. Пока он ищет своего тестя, он оказывает нам услугу.
Шеф цюрихского отделения удивил Галлахера тем, что неожиданно согласился.
— Да, поиски тестя связаны с поисками неизвестной сети. Теперь я понимаю, Ромула действительно надо поддерживать. Но за этим следует кое-что еще. Мы хотим, чтобы он оказал нам услугу. Но если мы расследуем существование неизвестной сети и если эта сеть имеет отношение к пропавшему тестю, мы будем помогать Ромулу в его поисках. Мы окажем услугу ему. Он действительно проницателен. Он нашел способ изменить ситуацию в свою пользу и вынудить нас поддерживать его.
Цюрихский босс начал звонить в Лэнгли. Галлахер взял другой телефон и позвонил в номер выше этажом:
— Дай мне Ромула… Это Галлахер. Я в отеле. Слушал с интересом. Мы просим Лэнгли принять твои условия. Ты понимаешь, мы можем только рекомендовать. Последнее слово за Лэнгли.
— Конечно.
— Но это честный жест, — сказал Галлахер. — Я обещаю сделать все, чтобы поддержать тебя. Однако мне надо кое-что еще. Ты не сказал нам всего. Я уверен. Дай мне дополнительную информацию, чтобы Лэнгли было легче склонить в нашу сторону.
— Честно?
— Даю слово. Может, я и манипулировал тобой, Ромул, но я никогда тебе не лгал. Скажи мне еще что-нибудь.
— Те люди, которые носили перстни… — Ромул колебался. — Те, кого я убил…
— Да?
— Думаю, они были священниками.
Книга пятая
Медуза
1
2
3
4
— Послушайте. Ромул ввязался в это дело потому, что пропал отец его жены. Они хотят узнать, что с ним случилось. Они заявляют, что обнаружили сеть, о которой никто не знает. Если эта сеть существует, она имеет отношение к тому, что случилось с его тестем. Все, что Ромул знает о своем деле, имеет отношение к нашему. Мы должны поддерживать его, а не воевать с ним. Пока он ищет своего тестя, он оказывает нам услугу.
Шеф цюрихского отделения удивил Галлахера тем, что неожиданно согласился.
— Да, поиски тестя связаны с поисками неизвестной сети. Теперь я понимаю, Ромула действительно надо поддерживать. Но за этим следует кое-что еще. Мы хотим, чтобы он оказал нам услугу. Но если мы расследуем существование неизвестной сети и если эта сеть имеет отношение к пропавшему тестю, мы будем помогать Ромулу в его поисках. Мы окажем услугу ему. Он действительно проницателен. Он нашел способ изменить ситуацию в свою пользу и вынудить нас поддерживать его.
Цюрихский босс начал звонить в Лэнгли. Галлахер взял другой телефон и позвонил в номер выше этажом:
— Дай мне Ромула… Это Галлахер. Я в отеле. Слушал с интересом. Мы просим Лэнгли принять твои условия. Ты понимаешь, мы можем только рекомендовать. Последнее слово за Лэнгли.
— Конечно.
— Но это честный жест, — сказал Галлахер. — Я обещаю сделать все, чтобы поддержать тебя. Однако мне надо кое-что еще. Ты не сказал нам всего. Я уверен. Дай мне дополнительную информацию, чтобы Лэнгли было легче склонить в нашу сторону.
— Честно?
— Даю слово. Может, я и манипулировал тобой, Ромул, но я никогда тебе не лгал. Скажи мне еще что-нибудь.
— Те люди, которые носили перстни… — Ромул колебался. — Те, кого я убил…
— Да?
— Думаю, они были священниками.
Книга пятая
«СТОЛКНОВЕНИЕ»
Медуза
1
Вашингтон.
Хотя было только девять шестнадцать утра и кошерный ресторан еще не открыл свои двери для посетителей, в банкетном зале за столом сидели восемь пожилых мужчин. Зал обычно снимали для банкетов, вечеров и свадеб, но в данный момент это был не праздник. Память о смерти и отчаянии отражалась на лицах собравшихся, хотя торжественность не исключала мрачной удовлетворенности, с которой мужчины поднимали бокалы и пили вино.
Их звали Абрахам, Даниэль, Эфраим, Йозеф, Яков, Мойша, Натан и Симон. Каждому было чуть меньше или чуть больше семидесяти лет, и у каждого на руке — татуировка.
— Все организовано? — спросил Эфраим. Он оглядел своих товарищей. Они закивали.
— Все механизмы на местах, — сказал Натан. — Остается только запустить их. Через неделю мы увидим конец.
— Слава Богу, — облегченно вздохнул Абрахам.
— Да, справедливость наконец восторжествует, — сказал Яков.
— Но наша роль в достижении этой цели еще не выполнена, — отозвался Абрахам. — То, что мы сделали, впечатляет, но теперь мы должны пойти дальше.
— То, что мы делаем, необходимо, — возразил Мойша.
— После стольких лет — какой в этом смысл?
— Неважно, сколько прошло лет. Если справедливость была нужна тогда, она нужна и сейчас, — настойчиво сказал Симон. — Или ты сомневаешься, что она вообще нужна?
— Ты настаиваешь на пассивности и всепрощении? — спросил Яков.
— Пассивность? Конечно, нет. Пассивность может привести к вымиранию, — он выдержал паузу. — Но прощение — добродетель. Иногда справедливость это просто слово, которое используют, чтобы скрыть уродство мести. Избранный Богом народ должен защищать себя, но останемся ли мы Его избранными, если нами будут двигать низкие побуждения?
— Если ты не одобряешь то, что мы делаем, почему ты с нами? — спросил Яков.
— Нет, — сказал Йозеф. — Абрахам прав, что начал этот разговор. Если мы действуем без уверенности в своей моральной правоте, мы можем опуститься.
— Да, признаюсь, я ненавижу, — сказал Эфраим. — Даже сейчас я вижу трупы моих родителей, братьев, сестры. Все, чего я жажду, — наказание.
— У меня не меньше причин для ненависти, чем у тебя, — сказал Абрахам. — Но я отвергаю эмоции. Только продуктивные чувства чего-то стоят.
— Мы уважаем твою позицию, — сказал Эфраим. — Но каждый из нас может делать одно и то же дело по разным причинам, позволь мне задать тебе два простых вопроса.
Абрахам ждал.
— Не думаешь ли ты, что те, кто извлек для себя выгоду благодаря нашим страданиям, может продолжать пользоваться этим во благо себе?
— Нет, это несправедливо.
— Я тоже так думаю. Не думаешь ли ты, что можно позволить грехам отцов повториться в их детях?
— Нет. Нельзя допустить, чтобы зло процветало. Его семена должны быть уничтожены до того, как они проросли и стали воспроизводить себя.
— Но в этом конкретном случае они воспроизвели себя и снова угрожают нашему народу. Мы должны действовать, разве ты не понимаешь? И если кто-то из нас делает это из мести, это не имеет значения. Важен результат, и этот результат позитивный.
В зале наступила тишина.
— Все согласны? — спросил Йозеф. Они закивали, Абрахам — неохотно.
— Тогда давайте вместе преломим хлеб, — сказал Эфраим. — В знак принятого сообща решения и начала слишком долго откладываемого конца.
Хотя было только девять шестнадцать утра и кошерный ресторан еще не открыл свои двери для посетителей, в банкетном зале за столом сидели восемь пожилых мужчин. Зал обычно снимали для банкетов, вечеров и свадеб, но в данный момент это был не праздник. Память о смерти и отчаянии отражалась на лицах собравшихся, хотя торжественность не исключала мрачной удовлетворенности, с которой мужчины поднимали бокалы и пили вино.
Их звали Абрахам, Даниэль, Эфраим, Йозеф, Яков, Мойша, Натан и Симон. Каждому было чуть меньше или чуть больше семидесяти лет, и у каждого на руке — татуировка.
— Все организовано? — спросил Эфраим. Он оглядел своих товарищей. Они закивали.
— Все механизмы на местах, — сказал Натан. — Остается только запустить их. Через неделю мы увидим конец.
— Слава Богу, — облегченно вздохнул Абрахам.
— Да, справедливость наконец восторжествует, — сказал Яков.
— Но наша роль в достижении этой цели еще не выполнена, — отозвался Абрахам. — То, что мы сделали, впечатляет, но теперь мы должны пойти дальше.
— То, что мы делаем, необходимо, — возразил Мойша.
— После стольких лет — какой в этом смысл?
— Неважно, сколько прошло лет. Если справедливость была нужна тогда, она нужна и сейчас, — настойчиво сказал Симон. — Или ты сомневаешься, что она вообще нужна?
— Ты настаиваешь на пассивности и всепрощении? — спросил Яков.
— Пассивность? Конечно, нет. Пассивность может привести к вымиранию, — он выдержал паузу. — Но прощение — добродетель. Иногда справедливость это просто слово, которое используют, чтобы скрыть уродство мести. Избранный Богом народ должен защищать себя, но останемся ли мы Его избранными, если нами будут двигать низкие побуждения?
— Если ты не одобряешь то, что мы делаем, почему ты с нами? — спросил Яков.
— Нет, — сказал Йозеф. — Абрахам прав, что начал этот разговор. Если мы действуем без уверенности в своей моральной правоте, мы можем опуститься.
— Да, признаюсь, я ненавижу, — сказал Эфраим. — Даже сейчас я вижу трупы моих родителей, братьев, сестры. Все, чего я жажду, — наказание.
— У меня не меньше причин для ненависти, чем у тебя, — сказал Абрахам. — Но я отвергаю эмоции. Только продуктивные чувства чего-то стоят.
— Мы уважаем твою позицию, — сказал Эфраим. — Но каждый из нас может делать одно и то же дело по разным причинам, позволь мне задать тебе два простых вопроса.
Абрахам ждал.
— Не думаешь ли ты, что те, кто извлек для себя выгоду благодаря нашим страданиям, может продолжать пользоваться этим во благо себе?
— Нет, это несправедливо.
— Я тоже так думаю. Не думаешь ли ты, что можно позволить грехам отцов повториться в их детях?
— Нет. Нельзя допустить, чтобы зло процветало. Его семена должны быть уничтожены до того, как они проросли и стали воспроизводить себя.
— Но в этом конкретном случае они воспроизвели себя и снова угрожают нашему народу. Мы должны действовать, разве ты не понимаешь? И если кто-то из нас делает это из мести, это не имеет значения. Важен результат, и этот результат позитивный.
В зале наступила тишина.
— Все согласны? — спросил Йозеф. Они закивали, Абрахам — неохотно.
— Тогда давайте вместе преломим хлеб, — сказал Эфраим. — В знак принятого сообща решения и начала слишком долго откладываемого конца.
2
Мехико.
Арон Розенберг сидел между двумя телохранителями на заднем сиденье своего пуленепробиваемого “мерседеса” и смотрел мимо водителя и телохранителя на переднее сиденье на ехавший впереди “олдсмобиль” с дополнительно нанятыми им охранниками. Потом он повернулся и посмотрел назад, на “крайслер” с еще одной командой персонала безопасности. Его болезненное воображение рисовало перед ним картины того, чем, возможно, сейчас, когда он покинул дом, занимаются его жена и ее телохранитель. В то же время он страшился любого другого угрожающего символа, который “Ночь и Туман” могут оставить в его доме. Он утроил меры предосторожности и дома и вне дома. Теперь Розенберг никуда не выезжал, если впереди и позади его “мерседеса” не ехали машины защиты. И тем не менее он не покинул бы сегодня дом, если бы его не вызвал к себе один из тех людей, кому он не мог отказать. Тут не о чем говорить, думал Розенберг, я больше не контролирую собственную жизнь.
Караван, сохраняя среднюю скорость и близкую дистанцию, ехал по Пасио-де-ля-Реформа. Вскоре группа машин, оставив за собой знойный город, направилась на юг, навстречу прохладному воздуху усадеб у озера Чалко. Маршрут, которым следовал “мерседес”, был знаком Арону. Крыша из красной черепицы на растянутом главном доме была реконструирована за его счет. Большой плавательный бассейн, скорее напоминающий озеро, был подарком Розенберга хозяину. Многочисленные слуги и садовники, без сомнений, получают зарплату через специальный банковский счет, на который первого числа каждого месяца Розенберг переводит значительную сумму.
Издержки бизнеса, подумал Розенберг, и эта мысль снова напомнила ему о том, что его жизнь вышла из-под контроля. Подавленный, он выбрался из машины и пошел к дому.
Высокопоставленный полицейский чин вышел из дома поприветствовать Арона. Его фамилия была Чавес. На нем были сандалии, шорты и ярко-красная рубашка, расстегнутая на толстом животе. Когда он улыбался, его тонкие черные усики превращались в горизонтальную линию.
— Сеньор Розенберг, как мило с вашей стороны, что вы приехали.
— Всегда рад, капитан.
Розенберг прошел вслед за капитаном из тени дома на солнечную сторону рядом с бассейном. Он обратил внимание на то, что ему не предложили выпить, и его стали одолевать дурные предчувствия.
— Подождите здесь, пожалуйста, — сказал капитан. Он прошел через раздвижные стеклянные двери в дом и вернулся с небольшим пакетом. — Я получил важную для вас информацию.
— Какая-нибудь проблема?
— Это скажете мне вы, — капитан раскрыл пакет и достал оттуда большую черно-белую фотографию. Он подал ее Розенбергу. Сердце Арона сжалось от страха.
— Не понимаю, — он поднял глаза на Чавеса. — Зачем вы показываете мне фотографию нацистского солдата времен второй мировой воины?
— Не просто солдата, офицера. Могу назвать ранг — прошу прощения за мой немецкий, — обер-фюрер, или старший полковник. Один из Totenkopfverbande, дивизии “Мертвая голова”. Видите серебряный череп на его фуражке? Вы также можете заметить двойную молнию на рукаве его кителя — символ SS. Фотография настолько подробная, что даже можно увидеть на пряжке ремня клятву этой части, дававшуюся фюреру: “Моя верность — моя честь”. Обратите, пожалуйста, внимание на фон — горы трупов. Дивизия “Мертвая голова” несет ответственность за массовое уничтожение евреев.
— Вам незачем рассказывать мне об уничтожении, — надулся Розенберг. — Почему вы показываете мне эту фотографию?
— Вы не узнаете этого офицера?
— Конечно, нет. Почему, собственно…
— Потому что он имеет поразительное сходство с вашим отцом, фотографию которого вы мне дали, чтобы я расследовал дело о его исчезновении несколько месяцев тому назад.
— Этот человек не мой отец.
— Не лгите мне! — резко сказал Чавес. — Я тщательнейшим образом сравнил фотографии! Прибавил морщины на лице! Убрал немного волос! Оставшиеся сделал седыми! Допустил незначительное вмешательство пластической хирургии! Этот человек — ваш отец!
— Как еврей может быть офицером SS?
— Ваш отец не еврей, и вы тоже! Ваша настоящая фамилия Роденбах! Имя вашего отца Отто! Ваше — Карл! — Чавес вытащил из пакета документы. — Это фото офицера на удостоверении и на иммиграционной карте, когда он приехал в Мехико. Хотя фамилии разные — лицо одно и то же. Скоро властям станет известно, кто он на самом деле! И властям США тоже, а мы оба знаем, что США поддерживают отношения с Израилем, изображая нетерпимость к нацистским военным преступникам!
Розенберг не мог даже пошевелиться.
— Кто вам все это рассказал?
— Вы думаете, что я выдам вам свои источники, — Чавес доброжелательно развел руки в стороны. — Но меня интересует, сколько вы заплатите за то, чтобы я нейтрализовал свои источники и убедил власти в том, что это ошибка.
Розенберга затошнило. Шантаж никогда не кончится. Можно лишь купить время, но это лимитируемые поставки. Они будут продолжаться, пока у него есть деньги. Он подумал о товаре на корабле, идущем в Средиземное море, и пришел к выводу, что теперь это реальная опасность.
— Сколько вы хотите? — спросил Розенберг.
Блеск в черных как уголь глазах капитана не успокоил его.
Арон Розенберг сидел между двумя телохранителями на заднем сиденье своего пуленепробиваемого “мерседеса” и смотрел мимо водителя и телохранителя на переднее сиденье на ехавший впереди “олдсмобиль” с дополнительно нанятыми им охранниками. Потом он повернулся и посмотрел назад, на “крайслер” с еще одной командой персонала безопасности. Его болезненное воображение рисовало перед ним картины того, чем, возможно, сейчас, когда он покинул дом, занимаются его жена и ее телохранитель. В то же время он страшился любого другого угрожающего символа, который “Ночь и Туман” могут оставить в его доме. Он утроил меры предосторожности и дома и вне дома. Теперь Розенберг никуда не выезжал, если впереди и позади его “мерседеса” не ехали машины защиты. И тем не менее он не покинул бы сегодня дом, если бы его не вызвал к себе один из тех людей, кому он не мог отказать. Тут не о чем говорить, думал Розенберг, я больше не контролирую собственную жизнь.
Караван, сохраняя среднюю скорость и близкую дистанцию, ехал по Пасио-де-ля-Реформа. Вскоре группа машин, оставив за собой знойный город, направилась на юг, навстречу прохладному воздуху усадеб у озера Чалко. Маршрут, которым следовал “мерседес”, был знаком Арону. Крыша из красной черепицы на растянутом главном доме была реконструирована за его счет. Большой плавательный бассейн, скорее напоминающий озеро, был подарком Розенберга хозяину. Многочисленные слуги и садовники, без сомнений, получают зарплату через специальный банковский счет, на который первого числа каждого месяца Розенберг переводит значительную сумму.
Издержки бизнеса, подумал Розенберг, и эта мысль снова напомнила ему о том, что его жизнь вышла из-под контроля. Подавленный, он выбрался из машины и пошел к дому.
Высокопоставленный полицейский чин вышел из дома поприветствовать Арона. Его фамилия была Чавес. На нем были сандалии, шорты и ярко-красная рубашка, расстегнутая на толстом животе. Когда он улыбался, его тонкие черные усики превращались в горизонтальную линию.
— Сеньор Розенберг, как мило с вашей стороны, что вы приехали.
— Всегда рад, капитан.
Розенберг прошел вслед за капитаном из тени дома на солнечную сторону рядом с бассейном. Он обратил внимание на то, что ему не предложили выпить, и его стали одолевать дурные предчувствия.
— Подождите здесь, пожалуйста, — сказал капитан. Он прошел через раздвижные стеклянные двери в дом и вернулся с небольшим пакетом. — Я получил важную для вас информацию.
— Какая-нибудь проблема?
— Это скажете мне вы, — капитан раскрыл пакет и достал оттуда большую черно-белую фотографию. Он подал ее Розенбергу. Сердце Арона сжалось от страха.
— Не понимаю, — он поднял глаза на Чавеса. — Зачем вы показываете мне фотографию нацистского солдата времен второй мировой воины?
— Не просто солдата, офицера. Могу назвать ранг — прошу прощения за мой немецкий, — обер-фюрер, или старший полковник. Один из Totenkopfverbande, дивизии “Мертвая голова”. Видите серебряный череп на его фуражке? Вы также можете заметить двойную молнию на рукаве его кителя — символ SS. Фотография настолько подробная, что даже можно увидеть на пряжке ремня клятву этой части, дававшуюся фюреру: “Моя верность — моя честь”. Обратите, пожалуйста, внимание на фон — горы трупов. Дивизия “Мертвая голова” несет ответственность за массовое уничтожение евреев.
— Вам незачем рассказывать мне об уничтожении, — надулся Розенберг. — Почему вы показываете мне эту фотографию?
— Вы не узнаете этого офицера?
— Конечно, нет. Почему, собственно…
— Потому что он имеет поразительное сходство с вашим отцом, фотографию которого вы мне дали, чтобы я расследовал дело о его исчезновении несколько месяцев тому назад.
— Этот человек не мой отец.
— Не лгите мне! — резко сказал Чавес. — Я тщательнейшим образом сравнил фотографии! Прибавил морщины на лице! Убрал немного волос! Оставшиеся сделал седыми! Допустил незначительное вмешательство пластической хирургии! Этот человек — ваш отец!
— Как еврей может быть офицером SS?
— Ваш отец не еврей, и вы тоже! Ваша настоящая фамилия Роденбах! Имя вашего отца Отто! Ваше — Карл! — Чавес вытащил из пакета документы. — Это фото офицера на удостоверении и на иммиграционной карте, когда он приехал в Мехико. Хотя фамилии разные — лицо одно и то же. Скоро властям станет известно, кто он на самом деле! И властям США тоже, а мы оба знаем, что США поддерживают отношения с Израилем, изображая нетерпимость к нацистским военным преступникам!
Розенберг не мог даже пошевелиться.
— Кто вам все это рассказал?
— Вы думаете, что я выдам вам свои источники, — Чавес доброжелательно развел руки в стороны. — Но меня интересует, сколько вы заплатите за то, чтобы я нейтрализовал свои источники и убедил власти в том, что это ошибка.
Розенберга затошнило. Шантаж никогда не кончится. Можно лишь купить время, но это лимитируемые поставки. Они будут продолжаться, пока у него есть деньги. Он подумал о товаре на корабле, идущем в Средиземное море, и пришел к выводу, что теперь это реальная опасность.
— Сколько вы хотите? — спросил Розенберг.
Блеск в черных как уголь глазах капитана не успокоил его.
3
Сент-Пол, Миннесота.
Пересекая коктейль-холл в направлении мужчины в левой кабинке у задней стены зала, Уильям Миллер старательно изображал приветственную улыбку.
По телефону мужчина представился как Слоэн. Он сказал, что работает на “Ассошиэйтед Пресс” и хотел бы поговорить от отце Миллера.
Слоэн имитировал улыбку Миллера и встал, протягивая ему руку.
Они оглядели друг друга.
— Что вам прислали? — спросил Слоэн. — По телефону вы сказали что-то о мерзости.
— Вы действительно репортер?
— Вот вам крест.
— Дерьмо, — Миллер сглотнул, он был отвратителен сам себе. — Извините, когда вы позвонили, я вышел из себя. Я подумал…
— Именно поэтому я здесь. Чтобы поговорить об этом. — Слоэн указал на кабинку.
Они сели друг против друга. Слоэну было около тридцати пяти лет, это был невысокий человек с широкой грудью, редкими черными волосами и умными глазами.
— Что вы имели в виду под мерзостью? — спросил он.
— Фотографии.
— Чего?
— Нацистских концлагерей. Трупы, пепел, — Миллер потер лоб. — Боже. Мой отец исчез. Потом кто-то нарисовал череп на дне моего бассейна.
— Череп?
— Теперь появляетесь вы…
— И вы решили…
— Хорошо, а разве вы не решили? Моя жена не знает о фотографиях.
— Спокойнее, — сказал Слоэн. — То, о чем вы говорите, связано с целью моего прихода. Я выложу вам то, что есть у меня, и тогда посмотрим, к чему мы придем.
— Ваши “верительные грамоты”?
— Что?
— Вы репортер “Ассошиэйтед Пресс”. Докажите это.
Слоэн вздохнул и вытащил из кармана удостоверение репортера.
— Такой бумажкой любой может обзавестись, — сказал Миллер.
— Здесь имеется номер телефона. Центральный офис агентства.
— И всякий может нанять голос, который заявит, что это офис агентства.
— Верно. У вас наверняка есть масса изумительных теорий об убийстве Кеннеди. О том, что ООН контролируется торговцами наркотиками. А тяжелый рок — порождение сатаны.
Миллер неохотно рассмеялся.
— Хорошо, — сказал Слоэн. — Пока вы можете смеяться над собой, с вами все в порядке.
— Иногда я бываю любознателен. Вы сказали, что хотите поговорить о моем отце. Почему?
— Я контактирую с министерством юстиции. Оказываю им услуги — пишу статьи, раздувающие их общественный имидж. Они оказывают услуги мне — информируют меня, когда работают над чем-то, что я могу использовать.
— Я все еще не понимаю. Какое отношение министерство юстиции имеет к моему отцу?
— Кто-то прислал им документы, после изучения которых они решили открыть на него дело.
Миллер так сжал бокал, что он чуть не треснул у него в руке.
— Это все больше и больше походит на безумие.
— И раз уж ваш отец исчез…
— Вы уже знаете об этом?
— Я решил, что единственный человек, с кем можно поговорить об этом, — вы.
— Хорошо, — слабо произнес Миллер. — Выкладывайте наконец самое худшее. Сразу с конца.
— Вашего отца зовут Фрэнк Миллер. Теория такова: его настоящее имя — Франц Мюллер, во время второй мировой войны он был офицером немецкой армии. Предполагается, что он был оберштурмбанфюрером, — немецкое слово Слоэн произнес запинаясь. — Что соответствует английскому — лейтенант-полковник. Франц Мюллер командовал соединением, известным под названием Einsatzgruppen[9]. Они подняли специальную задачу, следовали за регулярными частями нацистской армии на вновь завоеванных территориях, таких, например, как Чехословакия, Польша и Россия. Там они уничтожали каждого еврея, которого могли найти. Расстреливали на месте или сталкивали в яму, чтобы легче было захоронить, после того как расстрельная команда заканчивала работу. Только в России уничтожено полмиллиона.
— Вы хотите сказать… министерство юстиции подозревает, что мой отец связан с этими зверствами? Что он участник массовых убийств?
— Они не просто подозревают. Они убеждены в этом. И считают, что ваш отец исчез, так как его предупредили о том, что они начали расследование. Они полагают, что ваш отец сбежал от них. С вами все в порядке? Вы так побледнели.
— Вся моя проклятая жизнь разваливается на части, а вы спрашиваете, все ли со мной в порядке? Господи, я… Послушайте, кто-то должен остановить это безумие. Только потому, что имя моего отца похоже на имя Франц Мюллер…
— Нет. Не только это. В министерстве не стали бы начинать расследование на такой легковесной основе. Ваш отец эмигрировал сюда из Германии. Вы знали об этом?
— Конечно. Многие немцы эмигрировали. В этом не было ничего противозаконного.
— Но знали ли вы о том, что он сменил имя? — У Миллера задергалась щека.
— Бог мой, вы знали, — понял Слоэн.
— Дайте объяснить. Я знал. Но не в подробностях. Он лишь сказал мне, что американизировал свое имя, чтобы избежать антигерманских настроений, которые были здесь после войны.
— Он говорил вам, что служил в германской армии?
— Я не обязан слушать этот вздор, — Миллер встал.
— Будьте уверены, вам придется слушать, когда к вам явится следователь. На вашем месте я бы воспринимал происходящее как генеральную репетицию. И раз уж я взялся за это, я думаю вот о чем. Для вашей семьи будет очень выгодно, если пресса отнесется к вам с симпатией.
— С симпатией? — растерялся Миллер.
— Прошлое вернулось и преследует семью, которая и не подозревала о нем. Я могу сделать из этого интересную, гуманную историю. Историю в вашу пользу. Конечно, если вы расскажете мне правду о своем отце.
— Я говорил серьезно, — Миллер сел. — Я не могу поверить, что кто-то обвиняет моего отца в…
— Обвинять его — это одно. А знаете ли вы что-нибудь о его прошлом — это другое. Вы искренне верите, что он невиновен?
— Да, черт возьми!
— Тогда ответьте на мои вопросы. Он говорил вам, что служил в германской армии? Миллер задумался.
— Иногда, когда отец уже постарел, он рассказывал о войне. Он говорил, что ближе к концу войны всех мужчин, даже подростков, призвали в армию. Несмотря на его неопытность, его произвели в сержанты и приказали защищать какой-то мост. Когда пришли союзники, он спрятался, переждал, пока кончится самое худшее, а потом сдался.
— Вам не показалось странным, что немецкому солдату разрешили приехать в Америку? Это абсолютно нестандартная процедура.
— Он объяснял и это. Немецких солдат помещали в фильтрационные лагеря. Союзники не очень-то о них заботились, и никто из солдат не знал, как долго продлится заключение. Трюк был в том, чтобы, пока тебя не взяли союзники, найти труп штатского и поменяться с ним одеждой и документами. Мой отец умудрился попасть в лагерь беженцев, а не в фильтрационный лагерь. Он прожил там почти год, пока какой-то чиновник не обратил внимание на его повторяющиеся запросы и не выдал ему разрешение на эмиграцию в Америку. Если то, что вы мне сказали, — правда, получается, моему отцу не повезло, что мертвого штатского, с которым он поменялся документами, звали Франц Мюллер. Я имею в виду, что это очень распространенное в Германии имя. Там живут сотни, а может, и тысячи Францев Мюллеров. И лишь один из них командовал соединением SS.
Слоэн провел пальцем по мокрому кругу, который оставил на столе его бокал:
— В министерстве имеется фотография офицера SS, о котором мы говорим. У них также есть фото из эмиграционных документов вашего отца. Одно и то же лицо. Почему он исчез?
— Я не знаю! Господи, ему семьдесят три года. Куда он мог бежать? В министерстве юстиции ошибаются!
— Хорошо. Вы придерживайтесь этой позиции, а когда в министерстве решат придать гласности это дело, вы можете рассчитывать на статью в вашу пользу. Даже если они докажут виновность вашего отца, вы все равно будете представлены как невинный, любящий, но не знающий правды сын. С другой стороны — я предупреждаю вас, — если вы что-то умалчиваете, если вы обманываете, я поверну историю в обратную сторону. Вы и ваша семья превратитесь в соучастников.
— Я не обманываю.
— Продолжайте в том же духе. Это не просто очередная статья для меня. Я должен быть объективен, а я зол. В этой проклятой стране полно нацистских военных преступников. Я прямо сейчас могу дать вам дюжину имен и адресов. В этом нет тайны. В министерстве юстиции знают о них. Большинству из них ближе к семидесяти или чуть больше. Они поливают свои газончики, дают на чай разносчикам газет. Они приглашают соседей в гости. Я могу обвинить их на глазах их друзей. Это не имеет значения. Никому нет дела. Потому что они не создают проблем. Разве может быть, чтобы этот приятный мужчина, живущий по соседству, делал все эти ужасные вещи? И потом, все это было так давно. Зачем копаться в неприятных воспоминаниях?
— Вы преувеличиваете.
— Если бы! Наоборот. — Слоэн вытащил из кармана пиджака лист бумаги. — Это список, данный моими источниками в министерстве. Двадцать участников массовых убийств. Джек Потрошитель, Сын Сэма и Джон Вейн Гейси — любители по сравнению с этой бандой.
— И каждый из них военный преступник?
— Есть еще много других. Это только верхушка айсберга.
— Но если в министерстве известно, кто они…
— Почему они не были осуждены? Потому что после войны американская разведка заключила с ними сделку. Помогите нам использовать вашу шпионскую сеть против русских, а мы в обмен гарантируем вам неприкосновенность. Или: если вы не можете купить неприкосновенность, мы все равно не можем судить вас, так как преступления вами были совершены в Европе. Мы должны депортировать вас, но, с другой стороны, если мы лишим вас гражданства, ни одна страна не примет вас, так что мы повязаны с вами. Давайте забудем все это. Эти нацисты все равно скоро умрут. По крайней мере, несколько лет назад теория была такова. Группа идеалистически настроенных юристов из министерства решила как-то повлиять на правительство. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году был организован Отдел специальных расследований.
— Значит, по отношению к этим людям из списка что-то делается.
— Да. Но недостаточно. Нельзя точно назвать цифру, но можно сказать, что в нашу страну въехало примерно десять тысяч нацистских военных преступников. Осудили сорок из них. Наказание заключалось в лишении гражданства и депортации.
— По отношению к участникам массовых убийств?
— Убийства не были совершены в США. В результате, единственное, в чем их обвинили, сокрытие настоящих имен и прочего для иммиграционных документов.
— Если бы об этом стало известно общественности, люди были бы возмущены.
— Думаете? В случаях, которые дошли до суда, друзья и соседи обвиняемых предпочли забыть о прошлом.
— В этом суть вашей статьи?
— Я хочу помочь министерству. Если я смогу поднять общественность, может быть. Отделу специальных расследований выделят больше ассигнований. Эти подонки — меня не волнует, в каком они возрасте — должны почувствовать тот же страх, который испытывали их жертвы.
— Включая и моего отца?
— Если он виновен, — сказал Слоэн, — да. Миллер перехватил его злой взгляд.
— Я верил своему отцу и уважал его всю свою жизнь. Если случится невозможное и в министерстве окажутся правы насчет него… Если их так называемые доказательства того, кто он на самом деле…
— Вы согласитесь с тем, что его следует судить?
— Даже мой отец… — Миллеру стало дурно. — Если он окажется виновен, даже мой отец не может быть прощен.
Пересекая коктейль-холл в направлении мужчины в левой кабинке у задней стены зала, Уильям Миллер старательно изображал приветственную улыбку.
По телефону мужчина представился как Слоэн. Он сказал, что работает на “Ассошиэйтед Пресс” и хотел бы поговорить от отце Миллера.
Слоэн имитировал улыбку Миллера и встал, протягивая ему руку.
Они оглядели друг друга.
— Что вам прислали? — спросил Слоэн. — По телефону вы сказали что-то о мерзости.
— Вы действительно репортер?
— Вот вам крест.
— Дерьмо, — Миллер сглотнул, он был отвратителен сам себе. — Извините, когда вы позвонили, я вышел из себя. Я подумал…
— Именно поэтому я здесь. Чтобы поговорить об этом. — Слоэн указал на кабинку.
Они сели друг против друга. Слоэну было около тридцати пяти лет, это был невысокий человек с широкой грудью, редкими черными волосами и умными глазами.
— Что вы имели в виду под мерзостью? — спросил он.
— Фотографии.
— Чего?
— Нацистских концлагерей. Трупы, пепел, — Миллер потер лоб. — Боже. Мой отец исчез. Потом кто-то нарисовал череп на дне моего бассейна.
— Череп?
— Теперь появляетесь вы…
— И вы решили…
— Хорошо, а разве вы не решили? Моя жена не знает о фотографиях.
— Спокойнее, — сказал Слоэн. — То, о чем вы говорите, связано с целью моего прихода. Я выложу вам то, что есть у меня, и тогда посмотрим, к чему мы придем.
— Ваши “верительные грамоты”?
— Что?
— Вы репортер “Ассошиэйтед Пресс”. Докажите это.
Слоэн вздохнул и вытащил из кармана удостоверение репортера.
— Такой бумажкой любой может обзавестись, — сказал Миллер.
— Здесь имеется номер телефона. Центральный офис агентства.
— И всякий может нанять голос, который заявит, что это офис агентства.
— Верно. У вас наверняка есть масса изумительных теорий об убийстве Кеннеди. О том, что ООН контролируется торговцами наркотиками. А тяжелый рок — порождение сатаны.
Миллер неохотно рассмеялся.
— Хорошо, — сказал Слоэн. — Пока вы можете смеяться над собой, с вами все в порядке.
— Иногда я бываю любознателен. Вы сказали, что хотите поговорить о моем отце. Почему?
— Я контактирую с министерством юстиции. Оказываю им услуги — пишу статьи, раздувающие их общественный имидж. Они оказывают услуги мне — информируют меня, когда работают над чем-то, что я могу использовать.
— Я все еще не понимаю. Какое отношение министерство юстиции имеет к моему отцу?
— Кто-то прислал им документы, после изучения которых они решили открыть на него дело.
Миллер так сжал бокал, что он чуть не треснул у него в руке.
— Это все больше и больше походит на безумие.
— И раз уж ваш отец исчез…
— Вы уже знаете об этом?
— Я решил, что единственный человек, с кем можно поговорить об этом, — вы.
— Хорошо, — слабо произнес Миллер. — Выкладывайте наконец самое худшее. Сразу с конца.
— Вашего отца зовут Фрэнк Миллер. Теория такова: его настоящее имя — Франц Мюллер, во время второй мировой войны он был офицером немецкой армии. Предполагается, что он был оберштурмбанфюрером, — немецкое слово Слоэн произнес запинаясь. — Что соответствует английскому — лейтенант-полковник. Франц Мюллер командовал соединением, известным под названием Einsatzgruppen[9]. Они подняли специальную задачу, следовали за регулярными частями нацистской армии на вновь завоеванных территориях, таких, например, как Чехословакия, Польша и Россия. Там они уничтожали каждого еврея, которого могли найти. Расстреливали на месте или сталкивали в яму, чтобы легче было захоронить, после того как расстрельная команда заканчивала работу. Только в России уничтожено полмиллиона.
— Вы хотите сказать… министерство юстиции подозревает, что мой отец связан с этими зверствами? Что он участник массовых убийств?
— Они не просто подозревают. Они убеждены в этом. И считают, что ваш отец исчез, так как его предупредили о том, что они начали расследование. Они полагают, что ваш отец сбежал от них. С вами все в порядке? Вы так побледнели.
— Вся моя проклятая жизнь разваливается на части, а вы спрашиваете, все ли со мной в порядке? Господи, я… Послушайте, кто-то должен остановить это безумие. Только потому, что имя моего отца похоже на имя Франц Мюллер…
— Нет. Не только это. В министерстве не стали бы начинать расследование на такой легковесной основе. Ваш отец эмигрировал сюда из Германии. Вы знали об этом?
— Конечно. Многие немцы эмигрировали. В этом не было ничего противозаконного.
— Но знали ли вы о том, что он сменил имя? — У Миллера задергалась щека.
— Бог мой, вы знали, — понял Слоэн.
— Дайте объяснить. Я знал. Но не в подробностях. Он лишь сказал мне, что американизировал свое имя, чтобы избежать антигерманских настроений, которые были здесь после войны.
— Он говорил вам, что служил в германской армии?
— Я не обязан слушать этот вздор, — Миллер встал.
— Будьте уверены, вам придется слушать, когда к вам явится следователь. На вашем месте я бы воспринимал происходящее как генеральную репетицию. И раз уж я взялся за это, я думаю вот о чем. Для вашей семьи будет очень выгодно, если пресса отнесется к вам с симпатией.
— С симпатией? — растерялся Миллер.
— Прошлое вернулось и преследует семью, которая и не подозревала о нем. Я могу сделать из этого интересную, гуманную историю. Историю в вашу пользу. Конечно, если вы расскажете мне правду о своем отце.
— Я говорил серьезно, — Миллер сел. — Я не могу поверить, что кто-то обвиняет моего отца в…
— Обвинять его — это одно. А знаете ли вы что-нибудь о его прошлом — это другое. Вы искренне верите, что он невиновен?
— Да, черт возьми!
— Тогда ответьте на мои вопросы. Он говорил вам, что служил в германской армии? Миллер задумался.
— Иногда, когда отец уже постарел, он рассказывал о войне. Он говорил, что ближе к концу войны всех мужчин, даже подростков, призвали в армию. Несмотря на его неопытность, его произвели в сержанты и приказали защищать какой-то мост. Когда пришли союзники, он спрятался, переждал, пока кончится самое худшее, а потом сдался.
— Вам не показалось странным, что немецкому солдату разрешили приехать в Америку? Это абсолютно нестандартная процедура.
— Он объяснял и это. Немецких солдат помещали в фильтрационные лагеря. Союзники не очень-то о них заботились, и никто из солдат не знал, как долго продлится заключение. Трюк был в том, чтобы, пока тебя не взяли союзники, найти труп штатского и поменяться с ним одеждой и документами. Мой отец умудрился попасть в лагерь беженцев, а не в фильтрационный лагерь. Он прожил там почти год, пока какой-то чиновник не обратил внимание на его повторяющиеся запросы и не выдал ему разрешение на эмиграцию в Америку. Если то, что вы мне сказали, — правда, получается, моему отцу не повезло, что мертвого штатского, с которым он поменялся документами, звали Франц Мюллер. Я имею в виду, что это очень распространенное в Германии имя. Там живут сотни, а может, и тысячи Францев Мюллеров. И лишь один из них командовал соединением SS.
Слоэн провел пальцем по мокрому кругу, который оставил на столе его бокал:
— В министерстве имеется фотография офицера SS, о котором мы говорим. У них также есть фото из эмиграционных документов вашего отца. Одно и то же лицо. Почему он исчез?
— Я не знаю! Господи, ему семьдесят три года. Куда он мог бежать? В министерстве юстиции ошибаются!
— Хорошо. Вы придерживайтесь этой позиции, а когда в министерстве решат придать гласности это дело, вы можете рассчитывать на статью в вашу пользу. Даже если они докажут виновность вашего отца, вы все равно будете представлены как невинный, любящий, но не знающий правды сын. С другой стороны — я предупреждаю вас, — если вы что-то умалчиваете, если вы обманываете, я поверну историю в обратную сторону. Вы и ваша семья превратитесь в соучастников.
— Я не обманываю.
— Продолжайте в том же духе. Это не просто очередная статья для меня. Я должен быть объективен, а я зол. В этой проклятой стране полно нацистских военных преступников. Я прямо сейчас могу дать вам дюжину имен и адресов. В этом нет тайны. В министерстве юстиции знают о них. Большинству из них ближе к семидесяти или чуть больше. Они поливают свои газончики, дают на чай разносчикам газет. Они приглашают соседей в гости. Я могу обвинить их на глазах их друзей. Это не имеет значения. Никому нет дела. Потому что они не создают проблем. Разве может быть, чтобы этот приятный мужчина, живущий по соседству, делал все эти ужасные вещи? И потом, все это было так давно. Зачем копаться в неприятных воспоминаниях?
— Вы преувеличиваете.
— Если бы! Наоборот. — Слоэн вытащил из кармана пиджака лист бумаги. — Это список, данный моими источниками в министерстве. Двадцать участников массовых убийств. Джек Потрошитель, Сын Сэма и Джон Вейн Гейси — любители по сравнению с этой бандой.
— И каждый из них военный преступник?
— Есть еще много других. Это только верхушка айсберга.
— Но если в министерстве известно, кто они…
— Почему они не были осуждены? Потому что после войны американская разведка заключила с ними сделку. Помогите нам использовать вашу шпионскую сеть против русских, а мы в обмен гарантируем вам неприкосновенность. Или: если вы не можете купить неприкосновенность, мы все равно не можем судить вас, так как преступления вами были совершены в Европе. Мы должны депортировать вас, но, с другой стороны, если мы лишим вас гражданства, ни одна страна не примет вас, так что мы повязаны с вами. Давайте забудем все это. Эти нацисты все равно скоро умрут. По крайней мере, несколько лет назад теория была такова. Группа идеалистически настроенных юристов из министерства решила как-то повлиять на правительство. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году был организован Отдел специальных расследований.
— Значит, по отношению к этим людям из списка что-то делается.
— Да. Но недостаточно. Нельзя точно назвать цифру, но можно сказать, что в нашу страну въехало примерно десять тысяч нацистских военных преступников. Осудили сорок из них. Наказание заключалось в лишении гражданства и депортации.
— По отношению к участникам массовых убийств?
— Убийства не были совершены в США. В результате, единственное, в чем их обвинили, сокрытие настоящих имен и прочего для иммиграционных документов.
— Если бы об этом стало известно общественности, люди были бы возмущены.
— Думаете? В случаях, которые дошли до суда, друзья и соседи обвиняемых предпочли забыть о прошлом.
— В этом суть вашей статьи?
— Я хочу помочь министерству. Если я смогу поднять общественность, может быть. Отделу специальных расследований выделят больше ассигнований. Эти подонки — меня не волнует, в каком они возрасте — должны почувствовать тот же страх, который испытывали их жертвы.
— Включая и моего отца?
— Если он виновен, — сказал Слоэн, — да. Миллер перехватил его злой взгляд.
— Я верил своему отцу и уважал его всю свою жизнь. Если случится невозможное и в министерстве окажутся правы насчет него… Если их так называемые доказательства того, кто он на самом деле…
— Вы согласитесь с тем, что его следует судить?
— Даже мой отец… — Миллеру стало дурно. — Если он окажется виновен, даже мой отец не может быть прощен.
4
Несмотря на пятичасовое движение, Миллер умудрился проехать двадцатиминутный маршрут чуть больше чем за десять минут. Лифт целую вечность поднимался на пятый этаж. Открыв дверь с надписью “Миллер и компаньоны. Архитекторы”, он обнаружил, что секретарша еще не ушла домой.
— Как прошла ваша встреча, мистер Миллер? Вы получили заказ?
— Пока рано об этом говорить. Мне надо сделать кое-какие записи, Мардж. Если будут звонить, меня нет. Не прерывайте меня.
— Я вам понадоблюсь для диктовки?
— Нет, спасибо. Закончите печатать, идите домой.
— Как скажете…
Он вошел в свой кабинет, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Как поверить в то, что отец монстр, если любишь его?
Пот стекал у него по лбу. Через невероятно долгие пять минут машинка наконец перестала стучать. Он услышал щелчок выключателя компьютера и шорох чехла от пыли, накидываемого на монитор.
— До свидания, мистер Миллер.
— До свидания, — сказал он через дверь.
Звук удаляющихся шагов. Щелканье замка. Захлопнулась дверь в коридор. Тишина.
Миллер выдохнул, освободив от напряжения легкие, и посмотрел на сейф в правом углу комнаты. Два дня назад, получив фотографии трупов и пепла, он хотел уничтожить эти снимки. Но интуиция заставила его действовать осторожнее. Фотографии не просто чья-то выходка. Если он уничтожит их, он может лишиться ответа на вопрос — почему ему вообще прислали эти фотографии.
Теперь, боясь правды, которую он может обнаружить, Миллер жалел, что сохранил их. Он присел возле сейфа, набрал код и вытащил пакет с фотографиями. Один за другим он изучал черно-белые снимки.
Смерть. Ужасная смерть.
Он лгал Слоэну. Но только отвечая на один вопрос, и только часть ответа была ложью. Но эта ложь, даже частичная, была несравнима со всей остальной правдой его ответов.
Да, он отвечал искренне. “Я знал, что мой отец приехал из Германии. Я знал, что он изменил имя. Я знал, что он был немецким солдатом”.
Да, солдатом. Но Миллер знал, что его отец не был невинным участником военных действий, неопытным призывником, ошибочно произведенным в сержанты. Совсем нет. Его отец был полковником SS.
С годами Миллера все больше притягивало прошлое его отца. Было несколько дней в году, которые имели для него необъяснимо большое значение: 30 января, 20 апреля, 8 ноября. Он становился все более и более сентиментален. В эти дни он вел загадочные телефонные переговоры. Позже, как-то вечером отец рассказал сыну о том, чем занимался во время войны.
— Да, я служил в SS. Я выполнял приказы фюрера. Я верил в величие нации. Да, я верил в Lebensraum[10], мы должны были процветать и занимать новые пространства. Ноя не верил в истребление народов. Если мы превосходим всех, почему мы не можем существовать в гармонии с низшими нациями и терпимо к ним относиться? Почему мы не можем позволить им служить нам? Я не был в дивизии “Мертвая голова”. Я не был среди тех, кто истреблял. Я был в Waffens SS[11] — законное воинское подразделение Schutzstaffel[12]. Я был честным солдатом и достойно служил своей стране. Страна проиграла. Что ж. Истории решать. Теперь я живу в Америке. Граждане этой страны утверждают, что это самая великая страна в мире. Что ж, пусть так. Я трезво смотрю на вещи, и, если понадобится, я буду воевать, защищая Америку, с той же решимостью, с какой воевал за Германию.
— Как прошла ваша встреча, мистер Миллер? Вы получили заказ?
— Пока рано об этом говорить. Мне надо сделать кое-какие записи, Мардж. Если будут звонить, меня нет. Не прерывайте меня.
— Я вам понадоблюсь для диктовки?
— Нет, спасибо. Закончите печатать, идите домой.
— Как скажете…
Он вошел в свой кабинет, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Как поверить в то, что отец монстр, если любишь его?
Пот стекал у него по лбу. Через невероятно долгие пять минут машинка наконец перестала стучать. Он услышал щелчок выключателя компьютера и шорох чехла от пыли, накидываемого на монитор.
— До свидания, мистер Миллер.
— До свидания, — сказал он через дверь.
Звук удаляющихся шагов. Щелканье замка. Захлопнулась дверь в коридор. Тишина.
Миллер выдохнул, освободив от напряжения легкие, и посмотрел на сейф в правом углу комнаты. Два дня назад, получив фотографии трупов и пепла, он хотел уничтожить эти снимки. Но интуиция заставила его действовать осторожнее. Фотографии не просто чья-то выходка. Если он уничтожит их, он может лишиться ответа на вопрос — почему ему вообще прислали эти фотографии.
Теперь, боясь правды, которую он может обнаружить, Миллер жалел, что сохранил их. Он присел возле сейфа, набрал код и вытащил пакет с фотографиями. Один за другим он изучал черно-белые снимки.
Смерть. Ужасная смерть.
Он лгал Слоэну. Но только отвечая на один вопрос, и только часть ответа была ложью. Но эта ложь, даже частичная, была несравнима со всей остальной правдой его ответов.
Да, он отвечал искренне. “Я знал, что мой отец приехал из Германии. Я знал, что он изменил имя. Я знал, что он был немецким солдатом”.
Да, солдатом. Но Миллер знал, что его отец не был невинным участником военных действий, неопытным призывником, ошибочно произведенным в сержанты. Совсем нет. Его отец был полковником SS.
С годами Миллера все больше притягивало прошлое его отца. Было несколько дней в году, которые имели для него необъяснимо большое значение: 30 января, 20 апреля, 8 ноября. Он становился все более и более сентиментален. В эти дни он вел загадочные телефонные переговоры. Позже, как-то вечером отец рассказал сыну о том, чем занимался во время войны.
— Да, я служил в SS. Я выполнял приказы фюрера. Я верил в величие нации. Да, я верил в Lebensraum[10], мы должны были процветать и занимать новые пространства. Ноя не верил в истребление народов. Если мы превосходим всех, почему мы не можем существовать в гармонии с низшими нациями и терпимо к ним относиться? Почему мы не можем позволить им служить нам? Я не был в дивизии “Мертвая голова”. Я не был среди тех, кто истреблял. Я был в Waffens SS[11] — законное воинское подразделение Schutzstaffel[12]. Я был честным солдатом и достойно служил своей стране. Страна проиграла. Что ж. Истории решать. Теперь я живу в Америке. Граждане этой страны утверждают, что это самая великая страна в мире. Что ж, пусть так. Я трезво смотрю на вещи, и, если понадобится, я буду воевать, защищая Америку, с той же решимостью, с какой воевал за Германию.