Страница:
- Но, может быть, они сами не знали, каково сидеть в тюрьме? - заметил я.
Дик помрачнел и даже рассердился.
- Тем больший позор им, раз мы с вами и то знаем, что это такое, столько лет спустя! - воскликнул он. - Видите ли, сосед, они не могли не знать, как вредны тюрьмы с точки зрения общего народного блага.
- Ay вас совсем нет больше тюрем?
Как только у меня вырвались эти слова, я понял, что сказал глупость, так как Дик густо покраснел и нахмурился, а старик удивился и огорченно посмотрел на меня. Сдерживая гнев, Дик сказал:
- Как вы могли задать подобный вопрос?! Разве я не говорил вам, что мы достаточно знаем о тюрьмах по свидетельству источников, заслуживающих доверия. Мы очень ясно представляем себе прежние застенки. И разве вы сами не обращали внимания, что у встречавшихся нам по дороге людей счастливый вид? А как могли бы люди быть счастливы, зная, что их друзья в тюрьмах? Неужели они терпели бы это спокойно? Если бы люди томились в тюрьмах, разве можно было бы скрыть это от народа, как можно скрыть случайное убийство. Такое убийство происходит не преднамеренно, без хладнокровной поддержки многих лиц, как это бывает при заключении в тюрьму. Тюрьма! О, нет, нет! - Он остановился и, немного остыв, продолжал уже мягче: - Простите меня! Мне не следовало так горячиться, раз теперь никаких тюрем нет. Боюсь, что вы осудите мою несдержанность. Вы приехали из дальних стран, и нельзя ждать от вас знакомства со всеми этими вещами. Наверно, мои слова вас задели.
Это было отчасти верно. Но он был так искренен, что в своей горячности понравился мне еще больше, и я сказал:
- Нет, я сам виноват, сболтнув глупость. Позвольте переменить тему нашего разговора и спросить у вас, что это за внушительное здание виднеется налево, в конце платановой аллеи?
- А, - ответил он, - это старинное здание, построенное еще в первой половине девятнадцатого столетия и, как видите, в несуразном, причудливом стиле. Но в нем хранится много чудесных произведений искусства, большей частью - картин, и среди них немало старинных. Это "Национальная галерея". Я иногда задумывался над тем, что означает это название. В наши дни помещения, в которых собраны для показа картины, всегда называют национальными галереями, вероятно, по примеру этой. Их очень много разбросано по всей стране.
Не пытаясь просветить его, ввиду трудности задачи, я достал свою великолепную трубку и закурил, в то время как наша старая лошадка потрусила дальше.
- Эта трубка - очень затейливая игрушка, - обратился я к Дику. - Вы представляетесь мне такими дельными людьми, и ваша архитектура так прекрасна. Почему же вы тратите время на подобные пустяки?
Не успел я произнести эти слова, как уже пожалел о них: хорошо же я отблагодарил за прекрасный подарок! Но Дик, по-видимому, не заметил моей оплошности и произнес:
- Как сказать! Это красивая вещица, а так как никого не заставляют их делать, почему этим не могут увлечься любители. Конечно, если бы художников-резчиков было мало, все они были бы заняты, как вы это называете, "архитектурой", и тогда никто не делал бы таких "игрушек" (хорошее слово!). Но так как выполнять резные работы умеет множество людей, - в сущности, почти все, и так как спрос на подобный труд сокращается, мы поощряем изготовление мелких художественных изделий.
Он на минуту озабоченно нахмурился, но затем лицо его просветлело, и он сказал:
- В конце концов вы должны признать, что трубка прелестна. Как чисто и тонко вырезаны все эти человечки под деревьями! Может быть, слишком изысканно для трубки, зато красиво!
- Эта вещица, пожалуй, слишком ценна для своего назначения, - заметил я.
- Что такое? - переспросил он. - Я не понимаю.
Я только начал свои беспомощные объяснения, как вдруг мы подъехали к железным воротам громадного неуклюжего здания. Там, казалось, шла какая-то работа.
- Что это такое? - спросил я с живостью, так как мне было приятно среди всего чуждого найти что-нибудь знакомое, привычное - Не фабрика ли?
- Да, - сказал он, - я вас понял. Это именно то, что вы думаете. Но мы теперь называем это не фабрикой, а мастерскими объединенного труда. Здесь собираются люди, желающие работать вместе.
- Вероятно, - сказал я, - здесь используют для работы тот или иной вид энергии?
- Нет, нет, - возразил он, - зачем людям собираться всем вместе, для того чтобы пользоваться двигателями, когда они могут пользоваться ими у себя дома, - по двое, по трое или даже каждый в отдельности. Нет, люди собираются в мастерской объединенного труда ради занятий ремеслом, если совместная работа необходима или более удобна. И такая работа подчас очень приятна. Здесь, например, выделывают глиняную посуду и стекло. Вон там вы можете видеть верхушки печей. Ведь очень удобно иметь под рукой большие плавильные и обжигальные печи, тигли и прочие принадлежности? Таких фабрик у нас много. Смешно было бы, если бы человек с наклонностью к гончарному или стеклодувному делу вынужден был или жить в определенной местности, или отказаться от приятной для себя работы.
- Я не вижу дыма фабричных труб, - удивился я.
- Дыма? - переспросил Дик. - При чем тут дым?
Я замолчал, и он продолжал:
- Это помещение внутри очень удобное, хотя столь же простое, как снаружи. Мне кажется, что работа на гончарном круге должна быть занимательной, занятие же стеклодува - довольно утомительно. Но это дело многим нравится, и не удивительно: если втянуться, то испытываешь особое чувство власти над расплавленной массой стекла. Интересной работы здесь много, - добавил он, улыбаясь, - как ни беречь стеклянные вещи, они все равно рано или поздно разобьются. Вот почему работы в мастерской всегда хватает.
Я молчал и думал.
В это время мы подъехали к группе людей, чинивших дорогу. Это немного задержало нас, но я не был огорчен, так как все, что я видел до сих пор, казалось мне каким-то летним праздником, и мне хотелось посмотреть, как этот народ умеет работать по-настоящему. Люди только что отдохнули и, когда мы к ним подъехали, как раз приступили к работе. Стук их кирок вывел меня из задумчивости. Их было человек двенадцать, крепких молодых людей, которые напомнили мне компанию оксфордских студентов, членов гребного клуба, и казались не более тех обремененными своей работой. Их верхняя одежда лежала, сложенная в порядке, на обочине дороги, под охраной шестилетнего мальчугана, который обнимал огромного сторожевого пса, имевшего такой разнеженный вид, словно ему одному светило солнце в этот чудесный летний день. Всмотревшись в ближайшую груду одежды, я заметил сверкание золотых и серебряных вышивок и заключил, что многие молодые люди обладали вкусом "золотого мусорщика" из Хэммерсмита. Тут же на земле стояла большая корзина, в которой угадывались вино и холодный пирог. Несколько молодых женщин наблюдали за работой и ее исполнителями. Им было чем полюбоваться. Мощный удар следовал за ударом. Молодые люди наносили их очень ловко. Красота их лиц и сложения гармонировала с чудесным летним днем. Они смеялись и весело болтали друг с другом и с женщинами. Но вот их старший поднял голову и заметил, что они преграждают нам путь.
- Стой, друзья, дадим соседям проехать! - крикнул он, перестав размахивать киркой.
Тогда остальные, прервав работу, окружили нас и стали помогать старой лошади, подталкивая колеса экипажа по раскопанной дороге. Затем, как люди, увлеченные интересным делом, они поспешили вернуться на места, с улыбкой пожелав нам счастливого пути. И едва мы успели отъехать, как позади нас вновь зазвенели удары кирок. Дик повернулся, посмотрел на них через плечо и сказал:
- Им сегодня повезло: погода прекрасная, чтобы состязаться, кто больше перекопает за один час. И я вижу, что эти молодцы хорошо знают свое дело. Для такой работы нужна не только сила. Верно я говорю, гость?
- Думаю, что да, - ответил я, - но, по правде сказать, к подобной работе я никогда не прикладывал рук.
- Неужели? - сочувственным тоном сказал Дик. - Жаль! Эта работа полезна для развития мускулов, и мне она по сердцу. Хотя надо признать, что во вторую неделю она приятнее, чем в первую! Не могу сказать, что я в ней особенно ловок. Когда я работал, товарищи обычно подтрунивали надо мной. Помню, они припевали: "Замахнись повыше! Поклонись пониже!"
- Такая работа не шутка, - заметил я.
- Эх, - сказал Дик, - когда дело ладится и с тобой веселые товарищи, все кажется шуткой! Чувствуешь себя таким счастливым!
И я опять промолчал и задумался.
Глава VIII
СТАРЫЙ ДРУГ
Мы свернули на живописную узкую дорогу. Ветви старых платанов почти скрещивались над нашими головами. За деревьями виднелись низкие дома, расположенные близко друг от друга.
- Лонг Акр, - сказал Дик. - Очевидно, когда-то здесь было возделанное поле. Как странно, что места так меняются и сохраняют старые названия. Посмотрите, как тесно стоят
дома, и все-таки люди продолжают здесь строиться.
- Да,- сказал старик,- но, кажется, поле было застроено еще в первой половине девятнадцатого века. Я слышал, что именно здесь было самое густое население города. Однако мне нужно сойти, соседи! Я должен навестить друга, который живет в садах за Лонг Акром. Прощайте, счастливого пути!
С этими словами он выпрыгнул из экипажа и зашагал бодро, как молодой человек.
- Сколько, по-вашему, ему лет? - спросил я Дика, когда старик скрылся из виду.
Несомненно, он был очень стар, но казался крепким и стойким, как древний дуб. Таких стариков я не привык встречать.
- Пожалуй, лет девяносто, - сказал Дик.
- Как долговечны у вас люди! - заметил я.
- Да, - ответил Дик, - конечно, мы превзошли семидесятилетний предел, установленный в книге притчей. Но эта книга написана в Сирии, жаркой, сухой стране, где люди проходят жизненный путь быстрее, чем в нашем умеренном климате. Однако я думаю, никакие сроки не имеют значения, пока человек здоров и счастлив тем, что он жив. А теперь, гость, мы находимся уже близко к дому моего родича, так что остальные вопросы вам лучше приберечь для него.
Я кивнул в знак согласия. Мы повернули влево и начали спускаться по пологому склону между двумя роскошными садами, где благоухали розы. Здесь когда-то пролегала улица, называемая Эндел-стрит. Подвигаясь вперед. Дик на минуту
придержал лошадь, когда мы пересекли длинную и прямую улицу с редко разбросанными домами и, показав рукой вправо и влево, пояснил:
- В ту сторону идет Холборн, а в эту - Оксфорд-роуд. Здесь когда-то была важная часть густонаселенного города, разросшегося за пределы старого римского и средневекового поселения. Многие средневековые феодалы, говорят, владели большими особняками по обеим сторонам Холборна. Вы помните дом епископа Иле, упомянутый в пьесе Шекспира "Ричард Третий"? До сих пор сохранились развалины этого дома. Однако дорога теперь, когда от древнего города с его валами ничего не осталось, уже не играет своей прежней роли.
Мы поехали дальше, и я слегка улыбнулся при мысли о том, какое ничтожное значение имеет девятнадцатый век, о котором было сказано столько громких слов, в глазах человека, читавшего Шекспира и не забывшего Средние века. Мы пересекли дорогу и попали в узкую уличку между садами, а затем опять на широкую проезжую дорогу. По одну сторону ее я увидел длинное здание, отвернувшееся фасадом от дороги. Здесь, по-видимому, находилось какое-то общественное учреждение. По другую сторону дороги зеленел ничем не огражденный парк. И сквозь деревья я увидел портик с колоннами. Как хорошо я его знал! Я точно встретил старого друга, ведь это был Британский музей. У меня захватило дух, когда я вдруг увидел его среди окружавшей меня чуждой обстановки. Но я молчал, предоставив говорить Дику.
- Вот Британский музей, где мой прадед живет большую часть времени,сказал он.- Поэтому о нем я не
буду много говорить. Здание налево - Музейный рынок, и я думаю, нам следует заглянуть туда: Среброкудрая, наверно, не прочь отдохнуть и подкрепиться овсом, - ведь вы, вероятно, проведете весь день у моего прадеда. Признаюсь, мне надо кое-кого здесь повидать, и у нас будет довольно долгий разговор.
Он покраснел и вздохнул. Мне показалось, что он не ждет большой радости от этого свидания.
Мы проехали под аркой и очутились на громадном четырехугольном мощеном дворе. По углам его росли большие клены, а посредине бил фонтан. Вблизи фонтана расположилось несколько ларьков с тентами из яркого полосатого холста. Перед ларьками прогуливались женщины и дети, осматривая выставленные товары. Вдоль нижнего этажа здания, во дворе которого мы находились, тянулась крытая галерея, своеобразным и величественным стилем которой я не мог вдоволь налюбоваться. В галерее народа было немного: одни прохаживались, другие, сидя на скамейках, читали.
- Здесь, сегодня, как и повсюду, довольно малолюдно, - сказал Дик, как бы извиняясь. - А вот по пятницам рынок битком набит и под вечер у фонтана играет музыка. А впрочем, думаю, и сегодня будет большое скопление народа в обеденное время.
Мы пересекли двор, проехали под сводчатыми воротами и оказались у большой красивой конюшни, где быстро устроили нашу старую лошадку, обеспечив ее хорошим кормом. Когда мы возвращались через рынок, мне показалось, что Дик чем-то озабочен. Я заметил, что люди строго
разглядывают меня, и, сравнивая их одежду с моей, я этому не удивлялся. Однако, встречаясь со мной взглядом, они мне дружески кланялись.
Мы направились прямо к музею. Здесь не было старой ограды, кругом шелестела зеленая листва, но в остальном все осталось по-прежнему. Как и в старину, голуби кружились над крышей и садились на украшения фронтона. Дик казался немного рассеянным, но все же не удержался от замечания по поводу архитектуры музея.
- Не правда ли, довольно безобразное здание? Его хотели снести и построить новое. Возможно, это и случится, если будет мало другой работы. Но мой прадед скажет вам, что это было бы не очень разумным предприятием, потому что в музее удивительные коллекции всякого рода древностей, а кроме того, огромная библиотека с множеством замечательных книг. Некоторые из них ценны как памятники прошлого. Есть много древних рукописей и тому подобных сокровищ. Сдвинуть их с места было бы очень рискованно, и это соображение пока спасало само здание. Кроме того, как я уже говорил, не плохо иметь образец того, что наши предки считали красивым. На это строение затрачено много материалов и труда.
- Я это знаю, - сказал я, - и вполне с вами согласен. Но не следует ли нам поторопиться к вашему прадеду!
Действительно, я не мог не заметить, что Дик нарочно медлит.
- Хорошо, мы сейчас пойдем к нему, - ответил он. - Прадед слишком стар, чтобы много работать в музее, где он
долгие годы был одним из хранителей библиотеки. Но он по-прежнему живет здесь. Мне кажется, - добавил он, улыбаясь, - что старик считает себя частью библиотечного фонда.
Дик помедлил еще немного, потом, неожиданно покраснев, взял меня за руку и со словами "ну, пошли!" повел меня к двери одного из старых жилых домов при музее.
Глава IX
О ЛЮБВИ
- Ваш родственник, по-видимому, не особенный любитель красивых здании, сказал я, когда мы входили в сумрачный дом классического стиля.
Комнаты были совершенно пусты, только кое-где их украшали большие кадки с цветами. Все было чисто, стены - тщательно выбелены.
- Я, право, не знаю, - рассеянно сказал Дик, - прадед становится стар, ему более ста пяти лет, и, конечно, ему не хочется переезжать. Он мог бы жить в более красивом доме, если бы пожелал. Как и все другие, он не обязан постоянно жить на одном месте. Прошу сюда, гость!
С этими словами Дик провел меня наверх. Открыв дверь, мы очутились в довольно большой комнате, такой же простой, как и весь дом. Здесь была необходимая мебель, довольно грубая, но прочная, украшенная резным рисунком, не особенно тщательно выполненным. В дальнем углу комнаты, за письменным столом у окна, в большом мягком кресле сидел старичок. На нем была сильно поношенная широкая
синяя куртка с поясом, такие же панталоны и теплые серые чулки. Он вскочил с места и голосом, очень звучным для такого старика, воскликнул:
- Здравствуй, Дик, дорогой! Клара здесь и будет счастлива тебя видеть. Радуйся!
- Клара здесь? - переспросил Дик. - Если бы я знал, я бы не привел... во всяком случае, я думаю, я бы...
Он запнулся в смущении, видимо опасаясь, как бы я не почувствовал себя лишним. Но старик, который не сразу заметил меня, выручил его и, сделав несколько шагов мне навстречу, ласково заговорил:
- Прошу вас извинить меня. Дик такой огромный, что всякого заслонит, и я сразу не увидел, что он привел ко мне своего друга. Сердечный привет вам, и, надеюсь, вы развлечете старика вестями из-за моря, так как я вижу, что вы прибыли из дальних стран. - Он посмотрел на меня задумчиво, даже озабоченно. Смею ли спросить вас, откуда вы? - изменившимся голосом сказал он. - Ведь ясно, что вы чужеземец!
- Когда-то я жил в Англии, - уклончиво ответил я, - а теперь вернулся и сегодня ночевал в хэммерсмитском Доме для гостей.
Он вежливо поклонился, но казался немного разочарованным моим ответом. Что же касается меня, то я смотрел на него пристальнее, чем разрешается благовоспитанному человеку, потому что лицо его, похожее на печеное яблоко, показалось мне необычайно знакомым, будто я видел его где-то раньше, может быть даже в зеркале, сказал я себе.
- Откуда бы вы ни приехали, - промолвил старик, - вы здесь среди друзей, и по выражению лица моего правнука Ричарда Хаммонда я вижу, что он привез вас ко мне, чтобы я мог быть вам чем-либо полезным Верно, Дик?
Дик, который все меньше прислушивался к разговору и беспокойно поглядывал на дверь, ответил:
- Да, это так. Наш гость находит, что многое теперь очень изменилось, и не может всего понять, а я не могу ему объяснить. Потому то я и надумал привезти его к вам. Вы знаете больше кого-либо другого, что произошло за последние двести лет... Кто там?
И он снова повернулся к двери. Мы услышали снаружи шаги, дверь отворилась, и вошла очень красивая молодая женщина. При виде Дика она остановилась на пороге, вспыхнула, как роза, и тем не менее посмотрела ему прямо в глаза. Дик глядел на нее в упор, нерешительно протянув руку, и все лицо его выражало необыкновенное волнение. Прадед поспешил вывести их из замешательства и с веселой старческой улыбкой сказал:
- Дик, мой мальчик, и моя милая Клара, мне кажется, что мы, старики, мешаем вам. Я понимаю, что вам многое нужно сказать друг другу. Пойдите-ка наверх в комнату Нельсона, - он куда-то ушел. Стены его комнаты теперь уставлены сверху донизу средневековыми книгами, и они послужат приятным фоном для вас и для вашего возрождающегося счастья.
Девушка взяла Дика за руку и увела из комнаты, глядя прямо перед собой, но легко было понять, что покраснела она
от счастья, а не от досады, ибо любовь застенчивее, чем гнев.
Когда дверь за ними закрылась, старик повернулся ко мне, продолжая улыбаться:
- По правде сказать, дорогой гость, вы окажете мне огромную услугу, если, как говорится, развяжете мне язык. Моя любовь к разговорам не покидает меня, скорее даже растет, и хотя мне отрадно любоваться этими молодыми людьми и их любовной игрой, которую они ведут так серьезно, как если бы судьбы мира зависели от их поцелуев (а ведь это иногда так и бывает), все же я не думаю, чтобы мои рассказы о прошлом могли быть им интересны. Последний урожай, рождение последнего ребенка, последний завиток, сделанный рукою резчика - все это для них представляет историю. Когда я был молод, дело обстояло иначе, потому что тогда не было подобной уверенности в мире и постоянном благоденствии, как теперь. Итак, не желая подвергать вас допросу, я позволю себе все же спросить вас об одном должен ли я смотреть на вас как на исследователя, который хоть немного осведомлен о нашей современной жизни, или как на человека, приехавшего из страны, где сами основы жизни не имеют ничего общего с нашими? Знаете ли вы что-нибудь о нас?
Он внимательно посмотрел на меня с растущим недоумением, и я тихо ответил ему:
- Я лишь настолько знаю вашу современную жизнь, насколько мог охватить ее взором по пути из Хэммерсмита сюда, а также по ответам Ричарда на мои вопросы, большинство которых он с трудом понимал.
Старик улыбнулся на это и сказал:
- Тогда я буду говорить с вами так, как если бы вы были...
- ...с другой планеты, - докончил я.
Старик, который так же, как Дик, носил имя Хаммонд, снова улыбнулся и, повернувшись, предложил мне массивное дубовое кресло. Заметив мой взгляд, остановившийся на резьбе этого кресла, он промолвил:
- Да, я очень привязан к прошлому, моему прошлому, - подчеркнул он. - Эта мебель приобретена еще до моего рождения, ее заказывал мой отец. Если бы эти вещи были сделаны за последние пятьдесят лет, конечно, работа была бы более искусной. Но я не думаю, чтобы тогда я любил их больше. Мы как бы начинали жизнь сначала, это было время горячих голов и быстрых решений... Но я опять заболтался. Спрашивайте меня, спрашивайте, о чем хотите, дорогой гость! Раз уж я не могу не говорить, пусть моя болтовня пойдет вам на пользу.
Я помолчал и потом, немного волнуясь, сказал:
- Простите меня, я, может быть, покажусь вам нескромным, но меня очень интересует Ричард: он был так внимателен ко мне, совершенно чужому человеку, и я хотел бы задать вам вопрос, касающийся его.
- Но если бы он не был внимателен к вам, совершенно чужому человеку, сказал старик, - это было бы по меньшей мере странно. Люди имели бы основание избегать его. Спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь!
- Эта красивая девушка... - нерешительно начал я, - он женится на ней?..
- Да,- сказал старик,- собирается. Они уже были женаты, и мне ясно, что они поженятся опять.
- Как так? - спросил я, не понимая его.
- Сейчас я расскажу вам всю историю, - произнес старый Хаммонд, - она довольно проста и, надеюсь, кончится счастливо. В первый раз они жили вместе два года - оба были тогда еще очень молоды. Потом ей взбрело в голову, что она влюблена в другого, и она бросила бедного Дика. Я говорю, "бедного" потому, что он не встретил новой подруги. Это продолжалось недолго - около года. Потом Клара пришла ко мне, так как привыкла обращаться со своими огорчениями к старому деду, и спросила меня, как поживает Дик, счастлив ли он, и все такое. Я понял, куда ветер дует, и сказал, что он очень несчастлив и нездоров. Последнее не было правдой. Об остальном вы можете догадаться. Сегодня Клара пришла ко мне для серьезного разговора, но думаю, что Дик будет ей лучшим собеседником, чем я. Если бы он случайно не заглянул ко мне сегодня, я завтра послал бы за ним.
- А дети у них есть? - спросил я.
- Да, двое, - ответил старик. - Они сейчас у одной из моих дочерей, у которой живет Клара. Я не хотел терять ее из виду, так как был уверен, что она опять сойдется с Диком, который действительно добрейший малый и принял все это очень близко к сердцу. У него ведь не было никого, кто бы его пригрел. И вот я все устроил, как случалось не раз в подобных случаях.
- Ax, вы, конечно, хотели, чтобы они избежали бракоразводного суда! Наверно, семенные отношения часто улаживаются через его посредство?
- Вы глубоко ошибаетесь! Я знаю, что раньше было такое сумасшедшее учреждение, как суд, занимавшееся делами о разводе. Однако все подобные дела бывали вызваны ссорами из-за собственности. А теперь, я думаю, дорогой гость, - прибавил он, улыбаясь, - хотя вы и приехали с другой планеты, все-таки, даже бегло окинув взглядом наш мир, вы могли убедиться, что среди нас не может быть ссор из-за частной собственности.
И в самом деле, мое путешествие из Хэммерсмита в Блумсбери и вся та спокойная, счастливая жизнь, которую я мог наблюдать, даже пример моей покупки, - все это показывало мне, что священное, как мы привыкли считать, право собственности больше не существует. Я сидел молча, а старик продолжал:
- Итак, ссоры из-за собственности теперь невозможны. Что же остается в этой области для деятельности суда? Вообразите себе суд, заставляющий выполнять договоры о страсти или чувстве! Если бы требовалось доказать нелепость принуждения по брачным договорам, такой суд мог бы существовать как reductio ad absurdum1.
Он снова помолчал и сказал:
- Поймите раз и навсегда, что мы все это изменили. Вернее, изменились наши взгляды на подобные вещи, изменились и мы сами за последние двести лет. Мы не обманываем себя и не считаем, что можем избавиться от всех бед, связанных с отношениями полов. Мы знаем, что нельзя предотвратить несчастья мужчин и женщин, не умеющих отличить страсть и любовь от дружбы, способной смягчать боль при пробуждении от кратковременных иллюзий. Но мы не настолько безумны, чтобы усугублять свое несчастье, затевая отвратительные дрязги из-за средств к жизни или права тиранить детей, которые явились плодами любви или сладострастия.
Он опять замолк, а затем продолжал:
- Ребяческая любовь, принимаемая за гордое чувство "до гробовой доски", быстро испаряется и сменяется разочарованием. Мужчину более зрелых лет часто охватывает необъяснимое желание быть всем на свете для какой-нибудь женщины, чьи самые обыкновенные душевные качества и внешность он идеализирует до сверхчеловеческого совершенства, делая ее единственным предметом своих мечтаний. Возьмем наконец разумное стремление сильного, здравомыслящего человека сблизиться с красивой и умной женщиной. Она для него непревзойденное воплощение физической и духовной красоты. Испытав в наших любовных переживаниях все наслаждения и восторженный полет духа, мы покорно несем печали, нередко сопровождающие любовь. Вспомним строки древнего поэта (я привожу по памяти один из переводов девятнадцатого века):
Дик помрачнел и даже рассердился.
- Тем больший позор им, раз мы с вами и то знаем, что это такое, столько лет спустя! - воскликнул он. - Видите ли, сосед, они не могли не знать, как вредны тюрьмы с точки зрения общего народного блага.
- Ay вас совсем нет больше тюрем?
Как только у меня вырвались эти слова, я понял, что сказал глупость, так как Дик густо покраснел и нахмурился, а старик удивился и огорченно посмотрел на меня. Сдерживая гнев, Дик сказал:
- Как вы могли задать подобный вопрос?! Разве я не говорил вам, что мы достаточно знаем о тюрьмах по свидетельству источников, заслуживающих доверия. Мы очень ясно представляем себе прежние застенки. И разве вы сами не обращали внимания, что у встречавшихся нам по дороге людей счастливый вид? А как могли бы люди быть счастливы, зная, что их друзья в тюрьмах? Неужели они терпели бы это спокойно? Если бы люди томились в тюрьмах, разве можно было бы скрыть это от народа, как можно скрыть случайное убийство. Такое убийство происходит не преднамеренно, без хладнокровной поддержки многих лиц, как это бывает при заключении в тюрьму. Тюрьма! О, нет, нет! - Он остановился и, немного остыв, продолжал уже мягче: - Простите меня! Мне не следовало так горячиться, раз теперь никаких тюрем нет. Боюсь, что вы осудите мою несдержанность. Вы приехали из дальних стран, и нельзя ждать от вас знакомства со всеми этими вещами. Наверно, мои слова вас задели.
Это было отчасти верно. Но он был так искренен, что в своей горячности понравился мне еще больше, и я сказал:
- Нет, я сам виноват, сболтнув глупость. Позвольте переменить тему нашего разговора и спросить у вас, что это за внушительное здание виднеется налево, в конце платановой аллеи?
- А, - ответил он, - это старинное здание, построенное еще в первой половине девятнадцатого столетия и, как видите, в несуразном, причудливом стиле. Но в нем хранится много чудесных произведений искусства, большей частью - картин, и среди них немало старинных. Это "Национальная галерея". Я иногда задумывался над тем, что означает это название. В наши дни помещения, в которых собраны для показа картины, всегда называют национальными галереями, вероятно, по примеру этой. Их очень много разбросано по всей стране.
Не пытаясь просветить его, ввиду трудности задачи, я достал свою великолепную трубку и закурил, в то время как наша старая лошадка потрусила дальше.
- Эта трубка - очень затейливая игрушка, - обратился я к Дику. - Вы представляетесь мне такими дельными людьми, и ваша архитектура так прекрасна. Почему же вы тратите время на подобные пустяки?
Не успел я произнести эти слова, как уже пожалел о них: хорошо же я отблагодарил за прекрасный подарок! Но Дик, по-видимому, не заметил моей оплошности и произнес:
- Как сказать! Это красивая вещица, а так как никого не заставляют их делать, почему этим не могут увлечься любители. Конечно, если бы художников-резчиков было мало, все они были бы заняты, как вы это называете, "архитектурой", и тогда никто не делал бы таких "игрушек" (хорошее слово!). Но так как выполнять резные работы умеет множество людей, - в сущности, почти все, и так как спрос на подобный труд сокращается, мы поощряем изготовление мелких художественных изделий.
Он на минуту озабоченно нахмурился, но затем лицо его просветлело, и он сказал:
- В конце концов вы должны признать, что трубка прелестна. Как чисто и тонко вырезаны все эти человечки под деревьями! Может быть, слишком изысканно для трубки, зато красиво!
- Эта вещица, пожалуй, слишком ценна для своего назначения, - заметил я.
- Что такое? - переспросил он. - Я не понимаю.
Я только начал свои беспомощные объяснения, как вдруг мы подъехали к железным воротам громадного неуклюжего здания. Там, казалось, шла какая-то работа.
- Что это такое? - спросил я с живостью, так как мне было приятно среди всего чуждого найти что-нибудь знакомое, привычное - Не фабрика ли?
- Да, - сказал он, - я вас понял. Это именно то, что вы думаете. Но мы теперь называем это не фабрикой, а мастерскими объединенного труда. Здесь собираются люди, желающие работать вместе.
- Вероятно, - сказал я, - здесь используют для работы тот или иной вид энергии?
- Нет, нет, - возразил он, - зачем людям собираться всем вместе, для того чтобы пользоваться двигателями, когда они могут пользоваться ими у себя дома, - по двое, по трое или даже каждый в отдельности. Нет, люди собираются в мастерской объединенного труда ради занятий ремеслом, если совместная работа необходима или более удобна. И такая работа подчас очень приятна. Здесь, например, выделывают глиняную посуду и стекло. Вон там вы можете видеть верхушки печей. Ведь очень удобно иметь под рукой большие плавильные и обжигальные печи, тигли и прочие принадлежности? Таких фабрик у нас много. Смешно было бы, если бы человек с наклонностью к гончарному или стеклодувному делу вынужден был или жить в определенной местности, или отказаться от приятной для себя работы.
- Я не вижу дыма фабричных труб, - удивился я.
- Дыма? - переспросил Дик. - При чем тут дым?
Я замолчал, и он продолжал:
- Это помещение внутри очень удобное, хотя столь же простое, как снаружи. Мне кажется, что работа на гончарном круге должна быть занимательной, занятие же стеклодува - довольно утомительно. Но это дело многим нравится, и не удивительно: если втянуться, то испытываешь особое чувство власти над расплавленной массой стекла. Интересной работы здесь много, - добавил он, улыбаясь, - как ни беречь стеклянные вещи, они все равно рано или поздно разобьются. Вот почему работы в мастерской всегда хватает.
Я молчал и думал.
В это время мы подъехали к группе людей, чинивших дорогу. Это немного задержало нас, но я не был огорчен, так как все, что я видел до сих пор, казалось мне каким-то летним праздником, и мне хотелось посмотреть, как этот народ умеет работать по-настоящему. Люди только что отдохнули и, когда мы к ним подъехали, как раз приступили к работе. Стук их кирок вывел меня из задумчивости. Их было человек двенадцать, крепких молодых людей, которые напомнили мне компанию оксфордских студентов, членов гребного клуба, и казались не более тех обремененными своей работой. Их верхняя одежда лежала, сложенная в порядке, на обочине дороги, под охраной шестилетнего мальчугана, который обнимал огромного сторожевого пса, имевшего такой разнеженный вид, словно ему одному светило солнце в этот чудесный летний день. Всмотревшись в ближайшую груду одежды, я заметил сверкание золотых и серебряных вышивок и заключил, что многие молодые люди обладали вкусом "золотого мусорщика" из Хэммерсмита. Тут же на земле стояла большая корзина, в которой угадывались вино и холодный пирог. Несколько молодых женщин наблюдали за работой и ее исполнителями. Им было чем полюбоваться. Мощный удар следовал за ударом. Молодые люди наносили их очень ловко. Красота их лиц и сложения гармонировала с чудесным летним днем. Они смеялись и весело болтали друг с другом и с женщинами. Но вот их старший поднял голову и заметил, что они преграждают нам путь.
- Стой, друзья, дадим соседям проехать! - крикнул он, перестав размахивать киркой.
Тогда остальные, прервав работу, окружили нас и стали помогать старой лошади, подталкивая колеса экипажа по раскопанной дороге. Затем, как люди, увлеченные интересным делом, они поспешили вернуться на места, с улыбкой пожелав нам счастливого пути. И едва мы успели отъехать, как позади нас вновь зазвенели удары кирок. Дик повернулся, посмотрел на них через плечо и сказал:
- Им сегодня повезло: погода прекрасная, чтобы состязаться, кто больше перекопает за один час. И я вижу, что эти молодцы хорошо знают свое дело. Для такой работы нужна не только сила. Верно я говорю, гость?
- Думаю, что да, - ответил я, - но, по правде сказать, к подобной работе я никогда не прикладывал рук.
- Неужели? - сочувственным тоном сказал Дик. - Жаль! Эта работа полезна для развития мускулов, и мне она по сердцу. Хотя надо признать, что во вторую неделю она приятнее, чем в первую! Не могу сказать, что я в ней особенно ловок. Когда я работал, товарищи обычно подтрунивали надо мной. Помню, они припевали: "Замахнись повыше! Поклонись пониже!"
- Такая работа не шутка, - заметил я.
- Эх, - сказал Дик, - когда дело ладится и с тобой веселые товарищи, все кажется шуткой! Чувствуешь себя таким счастливым!
И я опять промолчал и задумался.
Глава VIII
СТАРЫЙ ДРУГ
Мы свернули на живописную узкую дорогу. Ветви старых платанов почти скрещивались над нашими головами. За деревьями виднелись низкие дома, расположенные близко друг от друга.
- Лонг Акр, - сказал Дик. - Очевидно, когда-то здесь было возделанное поле. Как странно, что места так меняются и сохраняют старые названия. Посмотрите, как тесно стоят
дома, и все-таки люди продолжают здесь строиться.
- Да,- сказал старик,- но, кажется, поле было застроено еще в первой половине девятнадцатого века. Я слышал, что именно здесь было самое густое население города. Однако мне нужно сойти, соседи! Я должен навестить друга, который живет в садах за Лонг Акром. Прощайте, счастливого пути!
С этими словами он выпрыгнул из экипажа и зашагал бодро, как молодой человек.
- Сколько, по-вашему, ему лет? - спросил я Дика, когда старик скрылся из виду.
Несомненно, он был очень стар, но казался крепким и стойким, как древний дуб. Таких стариков я не привык встречать.
- Пожалуй, лет девяносто, - сказал Дик.
- Как долговечны у вас люди! - заметил я.
- Да, - ответил Дик, - конечно, мы превзошли семидесятилетний предел, установленный в книге притчей. Но эта книга написана в Сирии, жаркой, сухой стране, где люди проходят жизненный путь быстрее, чем в нашем умеренном климате. Однако я думаю, никакие сроки не имеют значения, пока человек здоров и счастлив тем, что он жив. А теперь, гость, мы находимся уже близко к дому моего родича, так что остальные вопросы вам лучше приберечь для него.
Я кивнул в знак согласия. Мы повернули влево и начали спускаться по пологому склону между двумя роскошными садами, где благоухали розы. Здесь когда-то пролегала улица, называемая Эндел-стрит. Подвигаясь вперед. Дик на минуту
придержал лошадь, когда мы пересекли длинную и прямую улицу с редко разбросанными домами и, показав рукой вправо и влево, пояснил:
- В ту сторону идет Холборн, а в эту - Оксфорд-роуд. Здесь когда-то была важная часть густонаселенного города, разросшегося за пределы старого римского и средневекового поселения. Многие средневековые феодалы, говорят, владели большими особняками по обеим сторонам Холборна. Вы помните дом епископа Иле, упомянутый в пьесе Шекспира "Ричард Третий"? До сих пор сохранились развалины этого дома. Однако дорога теперь, когда от древнего города с его валами ничего не осталось, уже не играет своей прежней роли.
Мы поехали дальше, и я слегка улыбнулся при мысли о том, какое ничтожное значение имеет девятнадцатый век, о котором было сказано столько громких слов, в глазах человека, читавшего Шекспира и не забывшего Средние века. Мы пересекли дорогу и попали в узкую уличку между садами, а затем опять на широкую проезжую дорогу. По одну сторону ее я увидел длинное здание, отвернувшееся фасадом от дороги. Здесь, по-видимому, находилось какое-то общественное учреждение. По другую сторону дороги зеленел ничем не огражденный парк. И сквозь деревья я увидел портик с колоннами. Как хорошо я его знал! Я точно встретил старого друга, ведь это был Британский музей. У меня захватило дух, когда я вдруг увидел его среди окружавшей меня чуждой обстановки. Но я молчал, предоставив говорить Дику.
- Вот Британский музей, где мой прадед живет большую часть времени,сказал он.- Поэтому о нем я не
буду много говорить. Здание налево - Музейный рынок, и я думаю, нам следует заглянуть туда: Среброкудрая, наверно, не прочь отдохнуть и подкрепиться овсом, - ведь вы, вероятно, проведете весь день у моего прадеда. Признаюсь, мне надо кое-кого здесь повидать, и у нас будет довольно долгий разговор.
Он покраснел и вздохнул. Мне показалось, что он не ждет большой радости от этого свидания.
Мы проехали под аркой и очутились на громадном четырехугольном мощеном дворе. По углам его росли большие клены, а посредине бил фонтан. Вблизи фонтана расположилось несколько ларьков с тентами из яркого полосатого холста. Перед ларьками прогуливались женщины и дети, осматривая выставленные товары. Вдоль нижнего этажа здания, во дворе которого мы находились, тянулась крытая галерея, своеобразным и величественным стилем которой я не мог вдоволь налюбоваться. В галерее народа было немного: одни прохаживались, другие, сидя на скамейках, читали.
- Здесь, сегодня, как и повсюду, довольно малолюдно, - сказал Дик, как бы извиняясь. - А вот по пятницам рынок битком набит и под вечер у фонтана играет музыка. А впрочем, думаю, и сегодня будет большое скопление народа в обеденное время.
Мы пересекли двор, проехали под сводчатыми воротами и оказались у большой красивой конюшни, где быстро устроили нашу старую лошадку, обеспечив ее хорошим кормом. Когда мы возвращались через рынок, мне показалось, что Дик чем-то озабочен. Я заметил, что люди строго
разглядывают меня, и, сравнивая их одежду с моей, я этому не удивлялся. Однако, встречаясь со мной взглядом, они мне дружески кланялись.
Мы направились прямо к музею. Здесь не было старой ограды, кругом шелестела зеленая листва, но в остальном все осталось по-прежнему. Как и в старину, голуби кружились над крышей и садились на украшения фронтона. Дик казался немного рассеянным, но все же не удержался от замечания по поводу архитектуры музея.
- Не правда ли, довольно безобразное здание? Его хотели снести и построить новое. Возможно, это и случится, если будет мало другой работы. Но мой прадед скажет вам, что это было бы не очень разумным предприятием, потому что в музее удивительные коллекции всякого рода древностей, а кроме того, огромная библиотека с множеством замечательных книг. Некоторые из них ценны как памятники прошлого. Есть много древних рукописей и тому подобных сокровищ. Сдвинуть их с места было бы очень рискованно, и это соображение пока спасало само здание. Кроме того, как я уже говорил, не плохо иметь образец того, что наши предки считали красивым. На это строение затрачено много материалов и труда.
- Я это знаю, - сказал я, - и вполне с вами согласен. Но не следует ли нам поторопиться к вашему прадеду!
Действительно, я не мог не заметить, что Дик нарочно медлит.
- Хорошо, мы сейчас пойдем к нему, - ответил он. - Прадед слишком стар, чтобы много работать в музее, где он
долгие годы был одним из хранителей библиотеки. Но он по-прежнему живет здесь. Мне кажется, - добавил он, улыбаясь, - что старик считает себя частью библиотечного фонда.
Дик помедлил еще немного, потом, неожиданно покраснев, взял меня за руку и со словами "ну, пошли!" повел меня к двери одного из старых жилых домов при музее.
Глава IX
О ЛЮБВИ
- Ваш родственник, по-видимому, не особенный любитель красивых здании, сказал я, когда мы входили в сумрачный дом классического стиля.
Комнаты были совершенно пусты, только кое-где их украшали большие кадки с цветами. Все было чисто, стены - тщательно выбелены.
- Я, право, не знаю, - рассеянно сказал Дик, - прадед становится стар, ему более ста пяти лет, и, конечно, ему не хочется переезжать. Он мог бы жить в более красивом доме, если бы пожелал. Как и все другие, он не обязан постоянно жить на одном месте. Прошу сюда, гость!
С этими словами Дик провел меня наверх. Открыв дверь, мы очутились в довольно большой комнате, такой же простой, как и весь дом. Здесь была необходимая мебель, довольно грубая, но прочная, украшенная резным рисунком, не особенно тщательно выполненным. В дальнем углу комнаты, за письменным столом у окна, в большом мягком кресле сидел старичок. На нем была сильно поношенная широкая
синяя куртка с поясом, такие же панталоны и теплые серые чулки. Он вскочил с места и голосом, очень звучным для такого старика, воскликнул:
- Здравствуй, Дик, дорогой! Клара здесь и будет счастлива тебя видеть. Радуйся!
- Клара здесь? - переспросил Дик. - Если бы я знал, я бы не привел... во всяком случае, я думаю, я бы...
Он запнулся в смущении, видимо опасаясь, как бы я не почувствовал себя лишним. Но старик, который не сразу заметил меня, выручил его и, сделав несколько шагов мне навстречу, ласково заговорил:
- Прошу вас извинить меня. Дик такой огромный, что всякого заслонит, и я сразу не увидел, что он привел ко мне своего друга. Сердечный привет вам, и, надеюсь, вы развлечете старика вестями из-за моря, так как я вижу, что вы прибыли из дальних стран. - Он посмотрел на меня задумчиво, даже озабоченно. Смею ли спросить вас, откуда вы? - изменившимся голосом сказал он. - Ведь ясно, что вы чужеземец!
- Когда-то я жил в Англии, - уклончиво ответил я, - а теперь вернулся и сегодня ночевал в хэммерсмитском Доме для гостей.
Он вежливо поклонился, но казался немного разочарованным моим ответом. Что же касается меня, то я смотрел на него пристальнее, чем разрешается благовоспитанному человеку, потому что лицо его, похожее на печеное яблоко, показалось мне необычайно знакомым, будто я видел его где-то раньше, может быть даже в зеркале, сказал я себе.
- Откуда бы вы ни приехали, - промолвил старик, - вы здесь среди друзей, и по выражению лица моего правнука Ричарда Хаммонда я вижу, что он привез вас ко мне, чтобы я мог быть вам чем-либо полезным Верно, Дик?
Дик, который все меньше прислушивался к разговору и беспокойно поглядывал на дверь, ответил:
- Да, это так. Наш гость находит, что многое теперь очень изменилось, и не может всего понять, а я не могу ему объяснить. Потому то я и надумал привезти его к вам. Вы знаете больше кого-либо другого, что произошло за последние двести лет... Кто там?
И он снова повернулся к двери. Мы услышали снаружи шаги, дверь отворилась, и вошла очень красивая молодая женщина. При виде Дика она остановилась на пороге, вспыхнула, как роза, и тем не менее посмотрела ему прямо в глаза. Дик глядел на нее в упор, нерешительно протянув руку, и все лицо его выражало необыкновенное волнение. Прадед поспешил вывести их из замешательства и с веселой старческой улыбкой сказал:
- Дик, мой мальчик, и моя милая Клара, мне кажется, что мы, старики, мешаем вам. Я понимаю, что вам многое нужно сказать друг другу. Пойдите-ка наверх в комнату Нельсона, - он куда-то ушел. Стены его комнаты теперь уставлены сверху донизу средневековыми книгами, и они послужат приятным фоном для вас и для вашего возрождающегося счастья.
Девушка взяла Дика за руку и увела из комнаты, глядя прямо перед собой, но легко было понять, что покраснела она
от счастья, а не от досады, ибо любовь застенчивее, чем гнев.
Когда дверь за ними закрылась, старик повернулся ко мне, продолжая улыбаться:
- По правде сказать, дорогой гость, вы окажете мне огромную услугу, если, как говорится, развяжете мне язык. Моя любовь к разговорам не покидает меня, скорее даже растет, и хотя мне отрадно любоваться этими молодыми людьми и их любовной игрой, которую они ведут так серьезно, как если бы судьбы мира зависели от их поцелуев (а ведь это иногда так и бывает), все же я не думаю, чтобы мои рассказы о прошлом могли быть им интересны. Последний урожай, рождение последнего ребенка, последний завиток, сделанный рукою резчика - все это для них представляет историю. Когда я был молод, дело обстояло иначе, потому что тогда не было подобной уверенности в мире и постоянном благоденствии, как теперь. Итак, не желая подвергать вас допросу, я позволю себе все же спросить вас об одном должен ли я смотреть на вас как на исследователя, который хоть немного осведомлен о нашей современной жизни, или как на человека, приехавшего из страны, где сами основы жизни не имеют ничего общего с нашими? Знаете ли вы что-нибудь о нас?
Он внимательно посмотрел на меня с растущим недоумением, и я тихо ответил ему:
- Я лишь настолько знаю вашу современную жизнь, насколько мог охватить ее взором по пути из Хэммерсмита сюда, а также по ответам Ричарда на мои вопросы, большинство которых он с трудом понимал.
Старик улыбнулся на это и сказал:
- Тогда я буду говорить с вами так, как если бы вы были...
- ...с другой планеты, - докончил я.
Старик, который так же, как Дик, носил имя Хаммонд, снова улыбнулся и, повернувшись, предложил мне массивное дубовое кресло. Заметив мой взгляд, остановившийся на резьбе этого кресла, он промолвил:
- Да, я очень привязан к прошлому, моему прошлому, - подчеркнул он. - Эта мебель приобретена еще до моего рождения, ее заказывал мой отец. Если бы эти вещи были сделаны за последние пятьдесят лет, конечно, работа была бы более искусной. Но я не думаю, чтобы тогда я любил их больше. Мы как бы начинали жизнь сначала, это было время горячих голов и быстрых решений... Но я опять заболтался. Спрашивайте меня, спрашивайте, о чем хотите, дорогой гость! Раз уж я не могу не говорить, пусть моя болтовня пойдет вам на пользу.
Я помолчал и потом, немного волнуясь, сказал:
- Простите меня, я, может быть, покажусь вам нескромным, но меня очень интересует Ричард: он был так внимателен ко мне, совершенно чужому человеку, и я хотел бы задать вам вопрос, касающийся его.
- Но если бы он не был внимателен к вам, совершенно чужому человеку, сказал старик, - это было бы по меньшей мере странно. Люди имели бы основание избегать его. Спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь!
- Эта красивая девушка... - нерешительно начал я, - он женится на ней?..
- Да,- сказал старик,- собирается. Они уже были женаты, и мне ясно, что они поженятся опять.
- Как так? - спросил я, не понимая его.
- Сейчас я расскажу вам всю историю, - произнес старый Хаммонд, - она довольно проста и, надеюсь, кончится счастливо. В первый раз они жили вместе два года - оба были тогда еще очень молоды. Потом ей взбрело в голову, что она влюблена в другого, и она бросила бедного Дика. Я говорю, "бедного" потому, что он не встретил новой подруги. Это продолжалось недолго - около года. Потом Клара пришла ко мне, так как привыкла обращаться со своими огорчениями к старому деду, и спросила меня, как поживает Дик, счастлив ли он, и все такое. Я понял, куда ветер дует, и сказал, что он очень несчастлив и нездоров. Последнее не было правдой. Об остальном вы можете догадаться. Сегодня Клара пришла ко мне для серьезного разговора, но думаю, что Дик будет ей лучшим собеседником, чем я. Если бы он случайно не заглянул ко мне сегодня, я завтра послал бы за ним.
- А дети у них есть? - спросил я.
- Да, двое, - ответил старик. - Они сейчас у одной из моих дочерей, у которой живет Клара. Я не хотел терять ее из виду, так как был уверен, что она опять сойдется с Диком, который действительно добрейший малый и принял все это очень близко к сердцу. У него ведь не было никого, кто бы его пригрел. И вот я все устроил, как случалось не раз в подобных случаях.
- Ax, вы, конечно, хотели, чтобы они избежали бракоразводного суда! Наверно, семенные отношения часто улаживаются через его посредство?
- Вы глубоко ошибаетесь! Я знаю, что раньше было такое сумасшедшее учреждение, как суд, занимавшееся делами о разводе. Однако все подобные дела бывали вызваны ссорами из-за собственности. А теперь, я думаю, дорогой гость, - прибавил он, улыбаясь, - хотя вы и приехали с другой планеты, все-таки, даже бегло окинув взглядом наш мир, вы могли убедиться, что среди нас не может быть ссор из-за частной собственности.
И в самом деле, мое путешествие из Хэммерсмита в Блумсбери и вся та спокойная, счастливая жизнь, которую я мог наблюдать, даже пример моей покупки, - все это показывало мне, что священное, как мы привыкли считать, право собственности больше не существует. Я сидел молча, а старик продолжал:
- Итак, ссоры из-за собственности теперь невозможны. Что же остается в этой области для деятельности суда? Вообразите себе суд, заставляющий выполнять договоры о страсти или чувстве! Если бы требовалось доказать нелепость принуждения по брачным договорам, такой суд мог бы существовать как reductio ad absurdum1.
Он снова помолчал и сказал:
- Поймите раз и навсегда, что мы все это изменили. Вернее, изменились наши взгляды на подобные вещи, изменились и мы сами за последние двести лет. Мы не обманываем себя и не считаем, что можем избавиться от всех бед, связанных с отношениями полов. Мы знаем, что нельзя предотвратить несчастья мужчин и женщин, не умеющих отличить страсть и любовь от дружбы, способной смягчать боль при пробуждении от кратковременных иллюзий. Но мы не настолько безумны, чтобы усугублять свое несчастье, затевая отвратительные дрязги из-за средств к жизни или права тиранить детей, которые явились плодами любви или сладострастия.
Он опять замолк, а затем продолжал:
- Ребяческая любовь, принимаемая за гордое чувство "до гробовой доски", быстро испаряется и сменяется разочарованием. Мужчину более зрелых лет часто охватывает необъяснимое желание быть всем на свете для какой-нибудь женщины, чьи самые обыкновенные душевные качества и внешность он идеализирует до сверхчеловеческого совершенства, делая ее единственным предметом своих мечтаний. Возьмем наконец разумное стремление сильного, здравомыслящего человека сблизиться с красивой и умной женщиной. Она для него непревзойденное воплощение физической и духовной красоты. Испытав в наших любовных переживаниях все наслаждения и восторженный полет духа, мы покорно несем печали, нередко сопровождающие любовь. Вспомним строки древнего поэта (я привожу по памяти один из переводов девятнадцатого века):