Москвина Марина. Мусорная корзина для алмазной сутры

   - Можно, я его убью? - спрашивал всякий раз Василий у своей мамы Аграфены Евдокимовны.
   Но мама ему не разрешала.
   17. Аграфена Евдокимовна Посиделкина - мать Маруси, Фаины, Анны и дядьки Василия была простая деревенская неграмотная бабуся, кругленькая, румяная, как яблочко наливное, хотя ее звали Груша. Много раз бабушку Грушу пытались обучить грамоте, но она оказывала отчаянное сопротивление.
   - Все это мне лишнее! - отвечала она.
   Бабушка Груша знала главное, то, что действительно необходимо в жизни человека. Я имею в виду, что, несмотря на свою абсолютную неграмотность, она великолепно умела считать. Аграфена Евдокимовна Посиделкина была прирожденным мастером, даже, можно сказать, виртуозом устного счета. Она еще в деревне Семёнково этим отличалась. К ней все старушки приходили консультироваться что им на рынке почем продавать, и какую выручку домой принести, и как при своей темноте и неграмотности не обсчитаться и не оказаться в убытке. Соседи просто диву давались, до чего она быстро и точно в уме все могла подсчитать.
   Когда бабушка Груша переехала в Москву, она часто ходила в Елисеевский магазин. Там тоже продавщицы удивлялись, как эта простая деревенская бабуля мигом обнаруживала, если они сдачу неправильно давали. Причем не только ей, но и другим покупателям.
   Однажды Аграфена Евдокимовна в своем черном платочке стояла в очереди за неким почтенным господином в шляпе, в очках и с можжевеловой тростью. Вдруг она видит - его обсчитали.
   - Вас, - говорит, - обсчитали, отец мой родной. Вам не додали тридцать три копейки.
   Он проверил - верно, именно тридцать три копейки!
   - Спасибо, гражданочка, - он говорит, - я, видимо, замечтался и не заметил. Хотя я профессор и даже автор учебника по высшей математике. Финкельштейн Лазарь Моисеевич.
   - А я бабушка Груша, - представилась Аграфена Евдокимовна. И приветливо добавила: - Неграмотная.
   - А как вы обнаружили, что меня обсчитали? - спросил Лазарь Моисеевич. Причем с такой точностью?
   - Почуяла, - отвечает бабушка Груша.
   - Ну, вы ведь умеете прибавлять, вычитать? Таблицу умножения знаете? заинтересовался Лазарь Моисеевич.
   - Нет, сударь мой, не знаю.
   - А, например, вы сможете сосчитать, сколько будет - три с полтиной прибавить к четырем рублям? - спрашивает профессор.
   Бабушка Груша:
   - Зачем это вам?
   - Дочь купила на рынке двух поросят, взяла с собой десять рублей, а сдачу принесла полтинник.
   - Обманули ее, - говорит Аграфена Евдокимовна. - Прохиндеи! Если парочка поросят - семь с полтиной, два с полтиной должны были сдачи дать, а ее, золотой мой, на два рубля обсчитали. Может быть, зайдете к нам чаю попить?
   - Охотно! - согласился Лазарь Моисеевич. - А если, к примеру, на даче, они уже ехали в лифте, - мы с женой вырастили в огороде восемнадцать кабачков. Из них двенадцать мы собираемся увезти в Москву, а шесть продать соседям профессорам математики и физики Чеснокову и Сорокину по семьдесят четыре копейки штука. Сколько мы получим от Чеснокова и Сорокина?
   - Четыре рубля сорок четыре копейки, - сказала бабушка Груша. - Если они возьмут у тебя по такой спекулятивной цене. Тогда ты им и остальные отдай плюс еще будет восемь рублей восемьдесят восемь копеек, чем плохо? За весь урожай получите с супругой тринадцать рублей тридцать две копейки. А в городе на рынке кабачки сейчас по сорок копеек, если к закрытию подойти, то и по тридцать пять найти можно. Возьмешь двенадцать кабачков - отдашь четыре двадцать. А восемнадцать штук обойдутся тебе, душа моя, всего в шесть рублей тридцать четыре копейки. Да ты заходи, батюшка, вот это мои дети. А это, дети, мой знакомый профессор математики Лазарь Моисеевич. Его в Елисеевском обсчитали. И дочку его обсчитали на рынке, она поросят покупала, а ей двух рублей недодали. Они всей семьей на даче растят кабачки.
   Дочери Анна, Фаина и Маруся - с мужьями Гергардом, Степаном, отцом Никодимом и братом Василием прямо онемели от такого блестящего знакомства. А Лазарь Моисеевич Финкельштейн и бабушка Груша уединились на кухне, закрыв за собой дверь.
   Тогда дети бабушки Груши столпились у двери и стали подслушивать.
   - Моя лекция в университете длится шесть академических часов, - услышали они звучный баритон академика Финкельштейна. - В неделю я имею три присутственных дня. За каждый час мне платят двадцать семь рублей восемнадцать копеек. Сколько я должен получать в месяц? Уж не обманывает ли меня ректор университета?
   - Зарплата у тебя хорошая, - не раздумывая, отвечала бабушка Груша. Тысяча девятьсот пятьдесят шесть рублей девяносто шесть копеек в месяц. За такое место зубами надо держаться. На кабачках сейчас вряд ли проживешь.
   - Не может быть!!! - воскликнул профессор Финкельштейн. - Я потрясен, как вы сосчитали?!! Впрочем, зарплата действительно неплохая, иной раз даже удается отложить на черную старость. Только вам, Аграфена Евдокимовна, доверю свою тайну вклада. У меня сейчас на сберкнижке девять тысяч восемьсот сорок восемь рублей пятьдесят семь копеек. И каждый месяц с зарплаты я регулярно кладу туда двести пятнадцать рублей восемнадцать копеек. До пенсии мне остается пять лет, плюс пять процентов годовых и тринадцатая зарплата. Не подскажете ли, на какую мне сумму рассчитывать, когда я уйду на заслуженный отдых?
   А бабушка Груша:
   - Деньги такие тебе набегут: тридцать семь тысяч пятьсот пятьдесят девять рублей сорок одна копейка. С голоду, сударь мой, не помрешь. Только б не раскулачили.
   - А если взять, - закричал в страшном возбуждении Лазарь Моисеевич, - и на все - накупить лотерейных билетов по тридцать копеек штука. Сколько выйдет билетов?
   - Не одобряю я эту твою идею, Моисеич! - строго сказала Аграфена Евдокимовна. - Сто двадцать пять тысяч сто девяносто восемь билетов - ты их зараз не утащишь! И всего десять копеек получишь сдачи. Риск-то какой большой, а ничего не выйграешь? По миру пойдешь?
   В общем, дети бабушки Груши из-за двери только и слышали, как профессор высшей математики, мировое математическое светило Финкельштейн Лазарь Моисеевич в величайшем волнении восклицал:
   - Невероятно!
   - Потрясающе!
   - Фантастика!
   - Полностью за гранью человеческих возможностей!
   - Да вы гений, Аграфена Евдокимовна, - возопил он наконец. - У вас феноменальные математические способности!
   - Какой там гений, - скромно отвечала бабушка Груша. - Просто копейка рубль бережет, а денежки счет любят.
   - А если денежки, поросят, кабачки, лотерейные билеты мы отбросим в сторону? - вдруг спрашивает профессор. - И возьмем абсолютно абстрактные цифры, например: триста восемьдесят шесть умножить на семьсот семьдесят два? Сколько будет?
   А бабушка Груша:
   - Откуда мне знать, Лазарь Моисеич, я же неграмотная.
   - Ну, семь плюс восемь?
   - Не спрашивай, Моисеич, не знаю.
   - Не верю!!! - закричал заполошный Лазарь Моисеевич. - Вы меня просто хотите обдурить!
   Сестры с мужьями и брат Василий за кухонной дверью даже испугались, что Лазарь Моисеевич бабушке Груше сейчас по шее надает. Хотя он и пожилой благовоспитанный академик, но их мать-старушка любого доведет до белого каления.
   - А ну, посмотрите мне в глаза!!! - велел он бабушке Груше страшным голосом.
   И тут она посмотрела ему в глаза, ее дети поняли это даже из-за двери по звенящей тишине, которая разлилась по всей квартире. И в ее глазах он увидел глубокий покой, бездонную чистоту, запредельную ясность и неподвижность.
   - Она святая!.. - прошептал профессор Финкельштейн.
   Ударом ноги он резко распахнул дверь на кухне, стукнув по лбу приникшего к дверной щели отца Никодима, пошатываясь, вышел в прихожую и, отказавшись от чая, ушел, позабыв на вешалке трость, перчатки и шляпу.
   18. Бабушка Груша ходила в церковь, молилась, крестилась, но иногда, случалось, лукавила, мошенничала и подворовывала.
   К примеру, гостит она у старшей дочери Маруси с ее мужем - священником отцом Никодимом. Пойдет - незаметно - из холодильника продуктов у них наберет - кефирчика, постного масла, сыра, пирожков, и едет с гостинцами к средней дочке - Фаине со Степаном. Все им отдаст, побудет у Фаины, потом без спросу, тайком, прихватит пару селедок и отнесет младшей дочери Анне. У той тоже втихаря из буфета отсыпет сахарного песка, конфет, печенья - вот и гостинец для сына Василия. А по секрету от Василия (уж он бы ей задал, если бы застукал!) - полную сумку гастрономических продуктов - Василий сало свиное любил, купаты, жирную колбасу, - такая радостная! - везет через всю Москву Марусе с Никодимом.
   Дети ее ругали. А между тем, такой круговорот еды в природе шел всем на пользу, хотя в то время об этом никто не подозревал. Тогда ведь не знали, что в Индии есть наука - аюрведа, которая как раз и занимается подобными вопросами: это можно есть, это нельзя - в зависимости от индивидуальных особенностей организма. Бабушка Груша была стихийным мастером аюрведы. Поэтому ее родственники жили долго и умирали практически здоровыми.
   Точно так же Аграфена Евдокимовна обращалась с полностью незнакомыми людьми. На вокзале, например. Ей дали комнату недалеко от Павелецкого вокзала. Тихая, незаметная, придет бабушка Груша в зал ожидания, внимательно окинет взглядом пассажиров, их багаж, отметит про себя, у кого из спящих одинаковые чемоданы, возьмет - раз-раз и чемоданы поменяет!
   Раньше ведь не было такого чрезмерного разнообразия - все чемоданы были коричневые, фанерные, с кожаными или металлическими уголками и жесткой скрипучей ручкой.
   Я думаю, и содержимое было довольно однообразным, но бабушка Груша считала, что всем это будет веселый сюрприз.
   Обычно ее проделки сходили ей с рук, но как-то раз она все-таки попалась. Аграфена Евдокимовна шла в церковь Архангела Гавриила на Варварке, а на паперти сидел нищий с забинтованной ногой. И у него была картонка с просьбой: "Подайте на костыль!".
   Груша оглянулась - видит, в садике на лавочке дышат свежим воздухом старик со старухой, а рядом с дедушкой - видавший виды потрепанный костыль. Тогда Аграфена Евдокимовна со всем смирением и кротостью, на какие только была способна, приблизилась со стороны газона к этой весьма пожилой, почтенной паре, чуть ли не у них на глазах взяла без разрешения костыль и отнесла на паперть нищему. Тот даже заплясал от радости.
   В это самое мгновение старик, оставшись без своего верного потрепанного друга, внезапно обнаружил пропажу и поднял ужасный крик, мол, вот как в России относятся к герою, оставившему ногу на полях сражений.
   А там же - в садике церковном - стояла чья-то инвалидная коляска.
   Недолго думая Аграфена - хвать эту коляску! - и прикатила обобранному ею старику.
   - Садитесь, - говорит, - дедуля! Довольно вам, - она сказала, - в вашем преклонном возрасте, как мальчишке, на костыле скакать. А вы, бабуля, до конца дней своих теперь своего дедулю на коляске будете возить, как младенца.
   И с чувством выполненного долга пошла, наконец, в церковь.
   Зашла, перекрестилась и прямиком направилась к небольшой, потемневшей от времени, с виду не слишком приметной иконе Архангела Гавриила. Та за колонной висела слева от алтаря. Про эту икону ходили слухи, что с помощью ее чудодейственной силы русские одержали несколько знаменитых воинских побед ну, и среди других называли Ледовое побоище, Куликовскую битву и Бородинское сражение.
   Тем временем из церкви на улицу выводят инвалида - хозяина той самой инвалидной коляски - большого парня с крепкими руками, но слабыми ногами. Вели его два бугая, видно, братья - уж очень они все трое были похожи друг на друга. И с ними мать-старушка.
   Как мать увидела, что нет коляски, так за голову и схватилась.
   - Люди добрые! - голосит. - У инвалида безногого коляску украли!!!
   Вдруг наша бабушка Груша появляется из церкви, и на груди у нее под кофтой замотанная в платок чудотворная икона с изображением Архангела Гавриила.
   Подходит Аграфена Евдокимовна к этой разнесчастной семье с голосящей на все лады матерью-старушкой, выуживает Архангела Гавриила и прикасается к слабым ногам инвалида. И хотя эта икона считалась отнюдь не целебной, а исключительно патриотической, ноги его, о великое чудо, окрепли! Да так, что ясно: никакая коляска этому бугаю теперь не понадобится лет семьдесят, а может, и семьдесят пять.
   Из церкви служки бегут, протодьякон и сам настоятель - отец Михаил. Хватают бабушку Грушу, отнимают икону и тащат в милицию.
   Короче, ее отдали под суд.
   Была весна, конец апреля, Пасха, как раз когда она любила шататься по Ваганьковскому кладбищу, пасхальные яйца на могилах менять.
   Бабушку Грушу выводят под конвоем, сажают на скамью подсудимых, и прокурор Альфред Штабель произносит обвинительную речь. Мол, иск предъявляет настоятель храма отец Михаил к Аграфене Посиделкиной, которая посреди бела дня утащила бесценную древнюю чудотворную икону - вполне возможно, кисти самого Андрея Рублева! - с изображением самого Архангела Гавриила!
   - Граждане судьи! - проникновенно говорил прокурор. - Мы можем верить или не верить в утверждение истца, что на счету этой иконы несколько известнейших побед в истории нашего отечества. Стоило ее вынести на поле боя, - голос Альфреда Штабеля гулко и торжественно звучал под сводами зала районного суда, - как бы ни теснили нас вражеские войска, как бы ни напирали, кто бы там ни был - татары, французы, шведы - все обращались в позорное бегство!.. Так это или нет, однако налицо факт похищения общественной ценности, народного достояния! И мы не имеем права смотреть на это сквозь пальцы.
   - Даже дотронуться до этой иконы - и то святотатство! - отметил в своем выступлении рассерженный отец Михаил. - А эта чертова старуха схватила своими руками и вынесла ее в мир из храма! Анафеме ее предать! И точка!
   - Таким несознательным бабулям только в геенне огненной гореть! поддержал настоятеля протодьякон.
   - Да вкатать ей за это дело десять лет строгого режима! - крикнул со своего места служка.
   Все трое, бедные, потом скитались по ссылкам да по каторгам, хоть и остались, хвала Всевышнему, живы. Но на суде тогда проявили суровую непримиримость и требовали отмщения.
   Напрасно адвокат Никанорова Елена, молоденькая, неопытная, только в прошлом году закончила юридический факультет, звала к снисхождению, просила у судей дать бабушке Груше последний шанс начать новую честную жизнь. Никто и слушать не хотел. Суд был настроен очень враждебно.
   Даже два брата чудом исцеленного инвалида оказались не на стороне подсудимой, поскольку ее непрошеное вмешательство лишило это почтенное семейство кормильца. Кто им теперь подаст милостыню, когда они все трое такие бугаи?
   Бабушке Груше дали последнее слово, и это слово ее было таково:
   - Дети мои! - сказала она, обратившись к своим родным. - Берегите себя! А ты, Степа, не обижай Васю!
   Судьи встали, чтобы удалиться на совещание. И, судя по их строгим лицам, над Грушей за Гавриила нависло от трех до пяти лет самого натурального заключения.
   Внезапно легкий ветерок пробежал по залу, запах ладана почувствовали все, даже те, у кого вообще не было обоняния, откуда-то послышался тихий звон колокольчиков, а на свидетельском месте возник странный персонаж с огромными крыльями, в золотом облачении, с нимбом над головой. В руке он держал скипетр, увенчанный геральдической лилией, обвитый лентой, на которой что-то было написано, неясно что.
   Первым опомнился прокурор Альфред Штабель.
   - Не понял, - говорит прокурор. - Вы кто будете, товарищ? Как ваша фамилия?
   Пришелец молчал и с такою глубокой любовью смотрел на прокурора Штабеля, с какой на того с самого рождения в семье поволжских немцев, сосланных потом с берегов Волги в далекий уральский город Асбест, никто никогда не смотрел.
   Он так смотрел на него, смотрел, смотрел, пока прокурор Альфред Штабель не заплакал.
   - Гражданин! - подал голос тогда судья Тарасов. - Если вы что-то знаете по данному вопросу, - попробуйте пролить свет. В случае же, если вы забрели сюда случайно, то я вас попрошу очистить помещение.
   Тут незнакомец как начал лить свет - на судей Тарасова, Прошкина и Реброва, на молодую защитницу Никанорову, на прокурора Альфреда, на публику, весь залил светом зал суда. Распахнулись окна, подул сильный ветер, лента со скипетра развернулась и затрепетала на ветру прямо над скамьей подсудимых, где как раз в платочке сидела наша дорогая бабушка Груша.
   "РАДУЙСЯ, БЛАГОДАТНАЯ! - было начертано на ленте. - ГОСПОДЬ С ТОБОЮ!"
   - Да это ж ваш Архангел Гавриил!!! - узнал его Степан Гудков, зять бабушки Груши, секретарь партийной организации Рогожско-Симоновского райкома партии.
   - Господи Иисусе!.. - закричал настоятель храма и, осенив себя крестным знамением, повалился архангелу в ноги. За ним пали ниц протодьякон и служка.
   Свет стал уже нестерпимо ярок, все зажмурились, а когда открыли глаза, его уже не было, лишь запах ладана оставался еще некоторое время, да тихий звон колокольчиков.
   Само собой разумеется, церковнослужители, не сходя с этого места, сняли все свои обвинения. Однако судьи все равно удалились на совещание, чтобы не нарушать процессуальный судебный порядок.
   И, посовещавшись, учтя все отягчающие, а также смягчающие обстоятельства, дали нашей бабушке Груше год условно.
   19. Дочь бабушки Груши Анна училась на рабфаке. Окончив рабфак, она пошла устраиваться работать на кондитерскую фабрику "Красный Октябрь". Ее посадили за стол и дали шоколада. Все, что ей дали, она моментально съела. Ей дали еще. Она съела. Еще принесли - она съела.
   - Хороший работник, - сказали в дирекции. - А то у нас тут такой закон: кто мало ест сладкого, будет воровать. А кто много ... тот - честный!
   20. Ее взяли на фабрику "сухарным мальчиком". В трудовой книжке до конца дней ее (она умерла в глубокой старости) было записано:
   "Анна Кирилловна Посиделкина - сухарный мальчик".
   21. Каждый вечер, когда Анна Кирилловна возвращалась домой со службы - с орденоносной ордена Ленина кондитерской фабрики "Красный Октябрь", она кричала с порога:
   - Говна мне, говна!..
   22. Однажды тетка Анна познакомилась с молодым человеком. Он был рабочим на заводе Гужона. Звали его Гергард Наполеонович Цвирко.
   Получалось, что папу его звали Наполеон.
   - Ты когда-нибудь видел своего папу? - спрашивала его тетка Анна.
   - Никогда, - отвечал Гергард Наполеонович.
   - А кто-нибудь видел его когда-нибудь?
   - Нет, никто, - отвечал Гергард.
   23. Гергард Наполеонович и тетка Анна поженились. Вскоре у них родился мальчик, которого они тоже не могли назвать Ваня или Петя, и на его беду назвали Джемсом. В школе его дети дразнили "джем". Он ходил с "бабочкой" и с кружевным воротником. Белые ресницы, белые брови. Во дворе его звали Женька.
   В сорок пятом году Джемс погиб, дойдя до Берлина в штрафном батальоне. Подростком он был хулиган. Тетка Анна в церкви заказала поминальную молитву и написала: "Помянуть - Евгения". Побоялась, что "Джемс Гергардович" в одно ухо Богу влетит, в другое вылетит.
   Много лет она искала, где он похоронен. Наконец, ей пришло письмо:
   "Нашли имя вашего сына в архивах погибших под Берлином. Высылаем фотографию его могилы".
   На фотографии река Рейн, пологий берег, высокий тополь, обелиск со звездой и надпись:
   "Денис Гордеевич Цвирко".
   24. Когда тетка Анна и Гергард Наполеонович поженились, они жили очень бедно, но счастливо. Анна вещи донашивала за Фаиной. Как и старшая, Маруся. Та была замужем за священником, отцом Никодимом, а тогда это не пользовалось почетом.
   Со временем Гергард Наполеонович перешел работать в Кремль помощником коменданта. Ему дали форму со "шпалами" на гимнастерке, кожаный портфель. Это был пик их жизни с теткой Аней. Они стали очень обеспеченные. Хорошая квартира в Кремле, кремлевские продуктовые пайки. Анна ходила модная, наряженная. Джемс надел тогда свою "бабочку" и кружевной воротник.
   Тетка Анна всем делала подарки, звала в гости, устраивала вечеринки.
   И вдруг в Кремле начались аресты в связи с подозрением в шпионаже. Одним из первых (с таким-то отчеством!) арестовали нашего Гергарда Наполеоновича.
   Из отдельной кремлевской квартиры Анну перевезли в деревянный стоквартирный барак. Теперь она мыла полы, выполняла всю черную работу.
   Но потом ее вызвали куда следует, и человек в форме по фамилии Лялин ей сказал:
   - Вы должны отречься от своего мужа и подтвердить, что он шпион. Если нет - то вас тоже ждет арест и многолетняя ссылка. За сына не беспокойтесь, с ним будет полный порядок - его сдадут в детский дом.
   И предоставил ей несколько дней на размышление.
   И вот наша тетка Анна пришла в свой барак, закрылась у себя в комнате, села на стул и думает:
   - Эрик, радость моя, любовь моя, жизнь моя, смерть моя, никогда я не отрекусь от тебя, пусть они что хотят со мной делают, я им ничего не подпишу. Пусть меня растерзают, на части разорвут - не поверю, что ты немецкий шпион. Даже если мне скажут, что ты французский шпион, не поверю! Хотя твой отец Наполеон. Ты верный ленинец, коммунист, настоящий большевик, да я перед самим Господом Богом могу поклясться, что у тебя и в мыслях не было работать на иностранную разведку. Хоть меня на каторгу сошлют, не подпишу я этот подлый донос!..
   Тут она живо представила себе свой арест, ссылку, товарные вагоны, лесоповал или бескрайние степи, голод, надсмотрщиков, холодный ветер, ледяную воду и - в любом случае - вечную разлуку.
   - Все равно, - тетка думала. - Будь что будет. Иначе как я нашему сыну в глаза посмотрю?..
   Тут она вспомнила про Джемса, что, когда ее арестуют, его сдадут в детский дом.
   Она представила себе чужие стены, железные кровати, серое белье с лиловыми размытыми печатями "Детдом ..." (номер неразборчиво), запах хлорки, очередь в столовую, алюминиевые миски, стриженые головки, чужие люди, косые взгляды...
   - Эрик, жизнь моя, смерть моя, - думала тетка Анна. - Только не это.
   Теперь перед ее мысленным взором возникла такая картина: она, тетка Анна, пишет донос, что ее муж иностранный шпион, проникший в сердце Кремля и тем самым нанесший Стране Советов невосполнимый ущерб. Его законная жена свидетельствует это, а посему их брак отныне просит считать недействительным. И вот на допросе Гергарду Наполеоновичу этот донос показывают. И он видит, что жена, единственная, навеки любимая Аннушка, предала его!..
   - Что делать? - спрашивала себя моя тетка и не находила ответа.
   - Отречься? - думала тетка Анна. - Или не отречься? Предать? Или не предать?
   - Отречься, - она решала твердо и с той же твердостью она решала: - Ни за что!
   - Предать. Просто нету другого выхода, - думала тетка.
   А следующая мысль была:
   - Лучше смерть.
   - Как можно жить после этого? Нет, это невозможно. Значит, не отрекаться? Нет, нет, нет, нет, нет. Да! Нет! Да, да, нет. Да! Нет, нет, нет! Все! Это мое последнее слово! Нет! Нет, нет и нет! Да! Да, да, да, да, да! Нет! Нет, нет, нет, нет!..
   Вот так она думала, думала, думала, три дня и три ночи она просидела на стуле, не двигаясь, не видя ничего и не слыша, почти не дыша, пока наутро четвертого дня эти "да" и "нет" каким-то чудесным образом не расплавились и не растворились друг в друге.
   Тут в нашей тетке Анне открылся невиданный ею - другой, обычно закрытый облаками и туманами берег, Чистая Земля, свободная от правильного и неправильного, от всех противоположностей и противоречий, иллюзий и заблуждений.
   В единый момент в своем собственном сознании узрела она Абсолютную Реальность, и Абсолютную Нереальность узрела она в окружающем мире, достигнув состояния, когда можно свободно уходить или оставаться, снимать или надевать одеяние жизни. С тех пор она обладала способностью появляться повсюду, поскольку ее духовное тело было неизмеримо, как космос.
   Попросту говоря, всего за три дня моя тетка Анна выскочила из круговорота рождений и смертей, на что даже древним продвинутым йогинам и аскетам требовалось немало эпох и тысячелетий.
   Стояла поздняя осень. А возле их барака росла яблоня. Она вся облетела. И вдруг случилось чудо: дерево покрылось листьями, бутонами и зацвело. Вокруг этой белой яблони в конце ноября собралась толпа людей. Никто ничего не понимал. Только подоспевший к цветению Степан Гудков понял, что к чему, быстро превратив это собрание вокруг цветущей ноябрьской яблони в бурный революционный митинг.
   - Товарищи! - сказал он. - Пусть это чрезвычайное происшествие поможет вам осознать полную бессмысленность и огромный вред беспокойства, которое вы испытываете, рассматривая несчастье как то, чего не должно быть.
   - Пока вы бесконечно вращаетесь в колесе жизни, - возвысил голос Степан Степанович, - где вы только и делаете, что гоняетесь за удовольствиями, возникновение несчастья не является несправедливым и нечестным - такова сама природа циклического существования.
   - "Что делать?" - спрашивал вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин в своей одноименной статье, оказавшей огромное влияние на развитие революционного движения в России. Что нужно делать, товарищи, чтобы неисчислимые бедствия, которые обрушиваются на ваши головы, не сломили вас, а, наоборот, укрепили? И сам же Владимир Ильич отвечает: учиться, учиться и учиться! Сейчас я вам растолкую эту загадочную сутру Ильича. Вам нужно учиться видеть в катастрофах нечто бесценное. Ибо для нас наиважнейшим является развитие чувства такого глубокого разочарования, чтобы под натиском революционных марксистов народные массы в ужасе отвратились от мира сего и обратили взор внутрь в поисках истинной свободы, где нет места неблагоприятным обстоятельствам, несчастьям и страданию. Это заложено в основу всей тактики большевиков в эпоху революционных преобразований. И это по силам нашим замечательным работникам госбезопасности, благодаря которым все помрачения растворяются и природа Будды сама открывается человеку, как солнце из-за туч. Собственно, это и случилось с моей свояченицей Аннушкой, которая, судя по расцветшей у ее окна яблони, достигла полного и окончательного просветления.