Как-то я звоню ему:
   – Юр, привет, как дела?
   – Ужасно, – сказал он. – Сижу, гримируюсь под Нелюдя. Режиссер поручил мне роль Нелюдя, а как он выглядит – понятия не имею…
* * *
   Я – Люсе, нежно:
   – Ты моя Полярная звезда…
   – А вы – мой Южный крест, – отвечает Люся.
* * *
   Леня в Уваровке:
   – Мы тут под елками встретились, три мужика – я, Миша и Женя, и все про груши говорили, про грибы. Поговорили минуты три и разошлись. Они про помидоры стали говорить, а мне это было неинтересно.
* * *
   Наш сосед Женя долго и старательно прививал грушу к рябине и в конце концов добился успеха! У него народились маленькие горькие груши.
* * *
   Женя – бывший милиционер. Лев кому-то его представил:
   – Женя – наш большой друг, он нам лук сажал.
   – Что «лук»! – сказал Женя. – Я людей сажал!
* * *
   Летчик-испытатель Марина Попович поведала мне, что многие очевидцы, попавшие к инопланетянам, дружно отмечали – те совсем лишены эмоций. Может быть, это были роботы, неизвестно, в общем, они называли людей «животные с эмоциями». И очень удивлялись: «Как вы – с такой бурей эмоций – не уничтожили еще друг друга?..»
   – Не понимают, – сказала Марина Лаврентьевна, – что у нас тут все равно торжествует любовь!
* * *
   Куда-то мы ехали на поезде и остановились ночью в Гусе-Хрустальном. Нижнюю часть окна закрывали шторы, а верхняя была открыта. Вдруг за окном чудеса сияющие поплыли по воздуху – честейшие Херувимы и славнейшие без сравнения Серафимы...
   Я:
   – Леня! Леня! Что это???
   А это пришли работники хрустального завода продавать на станцию свои изделия в три часа ночи.
* * *
   – Ну, как ты жила без нас все это время? – спрашиваем мать мою Люсю, вернувшись из дальних странствий.
   – Прекрасно, – она отвечает. – Мне вас отлично заменял зефир в шоколаде!
* * *
   В моей передаче «Будильник» на телевидении Ананьев снимал козла. Почему-то из «Уголка Дурова» за ними не приехала машина. Мы вышли на дорогу. Я подняла руку, голосую, а Юра с козлом отошли в сторонку. На мой зов остановился какой-то драндулет.
   Я – приветливо:
   – Нам нужно с вами подвезти одного козла.
   Пока водитель пытался переварить эту информацию, Юра стремительно затолкал козла в машину и сел сам.
   – Но вы ведь сказали – одного! – обиженно проговорил шофер.
* * *
   – Я был на даче, в деревне, – сказал художник Виктор Чижиков, – и никакого это мне удовольствия не доставило. Плохая погода, все время дождь. Там, правда, Коля Устинов рисовал книгу – воспоминания Коровина. И вот из этих воспоминаний вырисовывается образ Шаляпина как ужасного скопидома. Такой у него бас, диапазон, такие роли – Борис Годунов и так далее. А при этом – жмотина и крохобор.
* * *
   Яков Аким познакомил меня с художником Евгением Мониным.
   – Это такой человек, – сказал он, – помнишь у Ильфа? Не пройдет в дверь, пока не пропустит всех.
* * *
   Евгений Монин:
   – Ты знаешь, как меня осаждал один режиссер Одесской киностудии, чтобы я в его фильме сыграл Дзержинского? И не понимал, почему я отказываюсь от роли, где такое количество психологических сцен и крупных планов? Недели две длилась эта осада, мне тогда было не до смеха. Я объяснял ему, что я недосужий человек… А Лия Ахеджакова, с которой мы были тогда дружны, сказала: «Женька, соглашайся, тебе дадут квартиру с видом на Лубянку!»
* * *
   Художники Николай Устинов и Евгений Монин поселились в гостинице в номере с одной очень большой кроватью.
   – Ты можешь мне поклясться, – спросил Женя, – что моей чести ничто не угрожает?
* * *
   К Тишкову пришли в мастерскую немцы, любители искусств. А у него в шкафу лежит каска фашистская, пробитая пулей. Он им хотел показать. Но переводчица не велела.
   – Мы тоже не любим фашистов, – сухо сказала она. – И нам неприятно о них вспоминать и разговаривать.
* * *
   Леня вернулся из поездки по достопримечательностям Украины.
   – Я привез тебе подарок, – сказал он, – каштан с могилы родителей Гоголя.
* * *
   Или – он говорит:
   – Я привез тебе из Лондона… привет от Биг-Бена.
* * *
   – Вот вас, художников – Лосина, Перцова, Монина и Чижикова, – зовут мушкетерами. Значит, Атос, Арамис, Портос и…
   – Артроз! – подсказал Монин.
* * *
   У меня есть рассказ «Метеорит» о том, как мужик уральский квасил капусту и в качестве гнета капустного, сам того не подозревая, использовал метеорит.
   – Тебе надо написать серию таких рассказов, – предложил Тишков. – Например, человек, задавленный нищетой, идет вешаться, то есть не вешаться, а топиться – с веревкой и камнем на шее. А по дороге встречается ученый и говорит: «А ну дай сюда. Это метеорит!..» – и отваливает ему кучу денег.
* * *
   В Царицыне накрапывает дождь, земля в кленовых листьях. Старик под зонтом, в слегка помятой шляпе и болоньевой куртке, с тряпичной сумкой, крошит хлеб голубям и воронам.
   – Что же такое счастье? – он проповедует им. – Счастье всегда противоположно несчастью. Как планомерно достигается счастье? Борьбой против несчастья. Когда долго счастье бывает, тогда своего счастья не замечают, как сказал поэт. Чем же создается несчастье советских людей? Первое: враждебными происками империалистов. Второе: проявлениями эгоизма закоренелых эгоистов. А начало начал – в семье, как гласит пословица – сова не воспитает сокола…
* * *
   – Я вечно поворачиваю руль не в ту сторону, в какую мне нужно, – сказал нам археолог Грязневич, – зато я всегда вижу что-то неожиданное…
* * *
   Художник Лепин Анатолий Васильевич – живописец трав:
   – Слушай, у меня идея насчет тебя, если выгорит – будешь вся в шоколаде. Ты похожа на Цветаеву, тебе ее только в кино играть. У тебя как с дикцией? Ничё? Это облегчает дело. А чё? Бабки заработаешь!
* * *
   В какой-то поездке мой папа Лев посетил экспериментальный террариум. Что удивительно, о научной работе их уникальной лаборатории экскурсовод рассказывал с гюрзой на шее.
   Все – потрясенно:
   – Позвольте вас сфотографировать!
   – А я могу и вам ее дать! – лукаво заметил экскурсовод. – Гюрза-то дохлая!
* * *
   – Сереж, – говорю Седову, – тебе привет от одного художника, он как-то представился, я забыла – то ли Упокой, то ли Неупокой…
   – Так НЕ или У? – спросил Седов.
* * *
   Всю жизнь я мечтала послушать лингвиста Вячеслава Иванова, столько слышала про него от разных почитаемых мною людей. А когда мечта сбылась, в Дубултах, в Доме творчества, он читал неописуемо интересную лекцию о семиотике, я позорно заснула на первом ряду. Единственное меня утешало, что рядом со мной крепким сном спала поэт Марина Бородицкая.
* * *
   Сергею Седову предложили заключить договор в издательстве на десять лет. Он уже собрался его подписывать. Я еле успела его остановить.
   – Вы что?! – вскричала я.
   – А в Японии и на сто пятьдесят лет заключают, – ответили они недовольно.
* * *
   Однажды мы с Седовым придумали детский сериал и предложили его на телевидение. Причем Седов сам хотел все поставить и чтобы мы с ним исполнили все роли.
   – И вам не нужен режиссер? – спросили нас изумленно.
   – Нет, – отвечаем.
   – А что вы уже сняли? – поинтересовались у Седова.
   – «Восемь с половиной», – сказал он, приосанившись. – «Романс о влюбленных», «Я шагаю по Москве»…
* * *
   Знаменитый дизайнер, лауреат Государственной премии Андрей Логвин подарил Лёне авторскую майку с надписью на груди: «Все говно, а я художник». Леня ходит в ней по дому.
   – Чистенько и хорошо, – говорит он благодушно.
* * *
   Однажды Седову позвонили и сказали, что к нему с предложением собирается обратиться продюсер Бекмамбетов.
   – Я даже стал скорей бежать отовсюду домой, – говорит Седов. – И когда приходил, спрашивал у мамы: «Бекмамбетов не звонил?»
   – Ты знаешь, – сказал он мне через несколько месяцев, – я уже начал волноваться: все-таки богатый человек. Вдруг телохранители зазевались, или какой-то завистник… Прямо хочется позвонить и спросить – все ли с ним в порядке?
* * *
   Я – нашему издателю:
   – Понимаете, мы с Седовым имеем дело только с порядочными людьми, поэтому мы даже друг с другом дел никаких не имеем.
* * *
   Юра Ананьев замечательно играл на трубе. И научил этому своего гималайского медведя. В трубу Топтыгина Юра закладывал бутылку с молоком, рассчитанную по секундам на основную тему «Каравана». Топтыгин лихо вскидывал трубу на первой ноте и не опускал – до последней.
   Однажды кто-то крикнул из зала:
   – Медведь халтурит.
   – Почему? – спросил Юра.
   – На кнопки не нажимает.
   – Он вам что, – произнес Юра своим благородным бархатным баритоном, – Армстронг?
* * *
   В электричку, где едет моя мать Люся с новым веником, торчащим из сумки, входит мужик, достает пистолет и говорит:
   – Если я проеду Кубинку, всех уложу.
   Люся ему отвечает приветливо:
   – Так, молодой человек, сядьте и сторожите своим пистолетом мой веник. А я пойду посмотрю по расписанию, когда будет Кубинка.
* * *
   Поэт Геннадий Калашников, бесконечно лояльный к людям, с неисчерпаемым чувством юмора, один только раз я видела его возбужденным и разгневанным – когда заговорила о литераторе, которого он подозревал в антисемитизме.
   – Поверь мне, Гена, – говорю, – я знаю этого человека много лет, мы уйму времени с ним провели, гуляя, выпивая и размышляя об индуизме и буддизме, и никогда, ни в какой степени подпития, не слышала я ничего такого, о чем ты сейчас возмущаешься. А ведь люди, которых ты имеешь в виду, разговаривают об этом вслух даже сами с собой!
   На что Гена воскликнул с неожиданной горечью:
   – Да разве с тобой можно поговорить хотя бы о чем-нибудь, что действительно по-настоящему волнует человека?!
* * *
   Чуть ли не сигнал своей первой книжки, который мне самой-то дали на время – показать родителям, я с трепетом подарила в ЦДЛ Юрию Ковалю. Он ее тут же в трубочку свернул, бурно ею жестикулировал, почесывался, дирижировал, кого-то окликнув, постучал по плечу, кому-то дал по башке, потом вдруг опомнился и спрашивает:
   – Слушай, ничего, что я твою книгу… скатал в рулон?
* * *
   На побережье Балтийского моря в Дубултах Юрий Осич увидел двух высоченных стюардесс. Коваль с ними познакомился, пригласил в гости, выдумал, что у него друг – летчик.
   – Все в Доме творчества ахнули, когда их увидели, – он рассказывал, – а они влюбились в нас с Яшей Акимом, расставались – плакали, обнимались, целовались. Одна даже долго мне писала письма.
   Тут в наш разговор вмешался Яков Лазаревич – ему показалось, что в обществе столь низкорослых экземпляров, как мы с Бородицкой, невежливо воспевать длинноногих дам, поэтому он сказал:
   – Ерунда! В женщине главное… ум.
   Коваль искренне рассмеялся.
   – Да-да, – настаивал Аким. – И вообще, один мужчина может любить нескольких женщин.
   – Скольких, Яков? – посерьезнел Юра. – Говори, скольких? Трех?
* * *
   – У нас в молодежной редакции радио, – говорила Люся, – был начальник. Он нас собрал, отчитал и в заключение произнес, кипя от возмущения: «Все это способствует разврату и призерватуции!»
* * *
   Леня сгорел на пляже, спина чешется, он мажется кефиром:
   – Посмотри, у меня там не крылья растут? Или плавник?..
* * *
   В электричке:
   – …У него клубника разговаривала и так хорошо выговаривала букву «Р»!..
* * *
   – С какой стати вы говорите мне «ты»?
   – Да тут некого называть на «вы». Тут на «ты»-то некого называть!..
* * *
   – А что это – вот, я слышал, говорят – «крайняя плоть», «крайняя плоть»?..
   – Это пятка, – ответил кто-то со знанием дела.
* * *
   Художник Узбяков, разведясь с женой и не желая больше встречаться с нею, бросал алименты в форточку – они жили на первом этаже.
   Вдруг ему приходит повестка в суд.
   – Что такое? – он спрашивает. – Я несколько лет бросал деньги в форточку.
   Оказывается, его семья давным-давно переехала на другую квартиру.
* * *
   – Когда ты умрешь, – сказал мне Седов, – я никому не позволю плакать. А на твоей могильной плите напишу: «Ура, ура, умерла с утра!» А если я умру первым, то ты на моей напиши: «Ура, ура, умер вчера!»
   Потом звонит и говорит:
   – Знаешь, я передумал. Все-таки это не очень – «Ура-ура, умер вчера». Я сочинил себе новую эпитафию: «Всем спасибо».
   Потом опять звонит:
   – Слушай, не надо «Всем спасибо!». Напишешь так: «Чего тянуть-то?!»
   Семь пятниц на неделе!
* * *
   Рассказала Юрию Ковалю, что пишу историю о том, как в московском дворе на Петровско-Разумовской загорелось дерево. Я давай собирать народ из окрестных пятиэтажек, это был сущий театр абсурда, и что наконец приехала пожарная машина, но у них не оказалось воды. И тогда, говорю я, пожарники спустили штаны и стали гасить огонь старым добрым испытанным способом.
   – Вряд ли, – усомнился Коваль, – пожарные столь малыми средствами могли загасить пылающий… платан.
* * *
   В парке две женщины проходят мимо меня, одна – другой:
   – …Ругались, дрались, обзывались – жизнь была! Как только она умерла – через полгода его не стало. Что ж такое? Вообще никуда не годится!..
* * *
   Седов:
   – Мы с тобой две вещи не доделали в жизни – недореализовались в кино и недосамореализовались!
* * *
   Однажды Яша Аким, Алеша Леонтьев, Монин и я, – рассказывает Виктор Чижиков, – сидели в ЦДЛ. Видим – Константин Симонов. Яша его подозвал, они были знакомы:
   – Посидите с нами?
   А он вдруг и заявляет:
   – Я вообще не склонен ни с кем – ни выпить, ни посидеть. Потому что обычно меня приглашают, когда люди ограничены в средствах.
   Тут Женя Монин, который как раз получил на «Диафильме» кучу денег, вынимает их из кармана, кладет на стол и говорит:
   – Сегодня не тот случай.
   …И сгладил и отбрил! – резюмировал Чижиков.
* * *
   Тишков не пошел в мастерскую, мучается дома с монтажом своего видео на компьютере, никак программы не может освоить, звук соединить с изображением.
   Мы у него спрашиваем:
   – Лень, а ты чисто русский?
   – ЧИСТО! Зря вы задаете такие вопросы! Молчали бы, полукровки! Что ж я не понимаю, как закачать звук в компьютер? Наверное, потому что русский! Усложнили нам жизнь своими изобретениями, евреи!..
* * *
   Тетя Нюра в деревне жалуется на соседку:
   – Она попросит два стожка, а спиздит пять. Я ей говорю, а она: «И правда…»
* * *
   Тетя Нюра делала творог из скисшего молока, и у нее сыворотка осталась. Дай, думает, поросенку отнесу – Тамариному, у колодца. Он выпил да отравился.
   Тамара:
   – Ты – колдунья! Моего поросенка отравила.
   А тетя Нюра:
   – Господи! Ты все видел! Не хотела я поросенка отравить! Я только хотела его угостить.
* * *
   – Если что – звоните мне на мобильный в Венецию, – сказал Андрей Бильжо. – Завтра вылетаю устанавливать памятник Петровичу.
   – Ну, желаю тебе, – говорю, – чтобы он украсил собой этот город.
   – Да, – ответил Андрей, – он сделает.
* * *
   Рассказываю Люсе, что Леня посещает Литфондовскую поликлинику по карте Седова. Ему надавали направлений на все анализы, он их под видом Седова сдает. Обращается к различным специалистам. Воспользовался услугами УЗИ, рентгеном, посетил уролога, проктолога, Седов показался дерматологу, стоматологу…
   Люся выслушала это и сказала задумчиво:
   – Так, если оба они будут столь интенсивно ходить лечиться на одну карту, скоро Седову дадут инвалидность.
* * *
   Люся в ЦДХ посетила выставку под названием «Трое». Выставлялись Тишков, Гриша Берштейн и Владимир Сальников. Вот она звонит своей подруге и рассказывает:
   – Я была на выставке трех художников, один из них – самозабвенный певец жоп. И чем хороши эти жопы – тем, что каждая из них имеет свое лицо!
* * *
   Пытаемся проскочить в метро с добрейшим сеттером Лакки – а тетка-контролер скандалит и не пускает.
   Я спрашиваю:
   – Смотрели фильм «Белый Бим Черное ухо»?
   Она – угрюмо:
   – Смотрела…
   – Как его обижали нехорошие женщины, помните?
   Она молча дала нам пройти.
* * *
   «Марин! – пишет мне моя ученица Юля Говорова, вернувшись из Михайловского. – Вам нужно что-нибудь помочь? Я выполню все с большим удовольствием. Вы мне должны давать побольше заданий. Любых! Например, если бы вам нужно было покосить где-нибудь, я бы покосила. Вот когда б вы увидели меня во всей красе!»
* * *
   Дина Рубина явилась выступать в московский Дом актера. Мы входим в лифт, а там ее поджидает всклоченный старик и, беззубой расческой расчесывая седые пряди, выкрикивает:
   – Бикитцер! Позвольте представиться: я сын француза и гойки Хаим-Пьер Бельмондо. Что я буду пропадать дома, такой молодой – с собаками и кошками? Куда лучше с вами вращаться в культурном обществе!
   – Вращайтесь, – строго сказала Дина. – Но только молча.
   Потом повернулась ко мне и добавила:
   – Приходится прямо с героями своих произведений ехать на выступление.
* * *
   Неожиданно меня пригласили в ток-шоу «Что хочет женщина». Тема такая: «Если женщина говорит «нет», то это ничего не значит».
   – Не можете сегодня, приходите завтра. Темы: «Любовник только укрепляет семью». И «Большая зарплата женщины – разрушает». Предполагаются звезда и эксперты.
   – Надеюсь, – говорю, – я буду звезда?
   – Нет, вы будете эксперт.
* * *
   – Монахи! – прочла я нашему сыну Сергею прощальные слова Будды, – все вещи мира, движущиеся или покоящиеся, не вечны и обречены на умирание. Время уходит, и вот уж мне пора идти к другому берегу, это мое последнее вам предостережение, – так, закончив проповедь Дхармы, Будда вступил в паринирвану.
   – А кто сказал, что вечны? – вскричал Серега. – Что вы все ломитесь в открытую дверь? Кто с этим спорит?..
* * *
   Выступали на радио «Свобода» с директором Центра образования Сергеем Казарновым.
   – Мы должны делать все, чтобы ребенок не чувствовал себя виноватым, – сказал он. – К примеру, дети забывают за собой спускать в туалете. Поэтому культура может начинаться с того, что унитаз у них должен быть без полочки, а сразу дырка!
* * *
   Встретила Гену Калашникова в ЦДЛ, он познакомил меня с поэтом Мишей, своим хорошим приятелем.
   – Этот Миша, – тихо сказал Гена, – всегда так звонит не вовремя – ну, знаешь, бывает – жена ушла, пришел налоговый инспектор, с потолка течет вода, от свечи загорелись шторы. Тут обычно звонит Миша и спрашивает: «Старик! Как ты думаешь, можно так сказать: «Муравьеда горделивая походка»? Вот это слово «горделивая» не кажется тебе неуместным?» Ты отвечаешь: «Старик! Я никогда не видел муравьеда. Может, у него действительно походка горделивая?..» А закончить с ним разговор можно только механически…
* * *
   Мне Юрий Коваль говорил:
   – Проза должна быть такой, чтобы хотелось поцеловать каждую написанную строчку.
   А Татьяне Бек:
   – В руках Творца, – говорил он, – должно быть ощущение уверенности и счастья.
* * *
   Таня Бек бандеролью прислала мне свою новую книгу стихотворений «Облака сквозь деревья».
   – Получила, – говорю ей по телефону, – прижала к груди – гудят токи. Открыла – брызнул свет.
   А Таня:
   – Так что же я, по-вашему? Торшер?
* * *
   Юрия Коваля спросили в издательстве:
   – Над чем вы сейчас работаете?
   – Пишу роман «Рояль из Порт-Артура».
   – Название не подходит, – сказали ему.
   «И у меня отпало желание писать эту вещь, – сказал Коваль, – в которой еще не было ни строчки».
* * *
   – Я тут познакомился с кореянкой, – говорит писатель Леонид Юзефович. – Она переводила Пастернака с английского. И ее интересовал «Доктор Живаго». А там у него рябина, раздавленная на снегу, как символ революции. Я ей показал рябину возле станции Переделкино. Ее это потрясло. Так вот, она вела два дневника: один на корейском – там она записывала, во сколько проснулась, что было на завтрак, как работает кишечник, а второй на японском языке – там уже она писала о Пастернаке, о рябине…
* * *
   Яков Аким:
   – Знаешь, как мы встретились с Генкой Снегиревым? Кто-то позвонил мне и сказал: приехал один парень, он в Белоруссии разводил бобров. И привез свои тетради. Я взял эти тетради и – зачитался. Послал их в Ленинград Виталию Бианки. Ему это все очень понравилось, он отнес их директору издательства «Детская литература» Пискунову. А Генка не учился нигде, ничего. Так, писал свои маленькие хорошие рассказы. Я был у него дома. Он там сделал большой аквариум во всю стену. Однажды пол не выдержал тяжести, и этот аквариум провалился в нижнюю квартиру. Когда мы еще с ним перезванивались, Генке как ни позвонишь и не спросишь: «Что делаешь?» – он всегда отвечал: «Лежу». Потом ему кто-то передал, что я выступил против его поездки в Монголию. Он тогда сильно пил, а я был в иностранной комиссии, я за него просто беспокоился. Так вот, после этого он со мной уже сорок пять лет не разговаривает.
* * *
   Леня морковку принес с базара:
   – О, молоденькая!
   – Ты так плотоядно восхищаешься молоденькой морковкой, – возмутилась я. – А нам, старым морковкам, – обидно.
   – О господи! – воскликнул Леня, пораженный сложностью женской натуры. – Никогда не знаешь, чем можно ранить ваши души.
* * *
   Отправляясь с выставкой в Париж, Леня спрашивает:
   – Что тебе привезти?
   – Привези мне ботинки.
   Он обрисовал мою стопу для ботинка и все боялся, что его как начнут на таможне штамповать, примут этот рисунок за неучтенное произведение искусства, отберут и напишут телегу в Министерство культуры.
   – А, ладно, – махнул он рукой, – скажу, что везу в Антропологический музей отпечаток ноги неведомого животного!..
* * *
   За свою жизнь художник Олег Теслер повидал много удивительных стран. Однажды его спросили как знаменитого на весь мир карикатуриста: какая страна показалась ему смешнее всего?
   – Очень смешная страна Малайзия, – ответил Олег, – особенно та часть ее, которая находится на острове Калимантан. Туда туристов везут несколько километров на пирогах и оставляют ночевать в бараке, где живут аборигены, на их травяных матрацах. Там была замечательная сцена – когда по кругу пустили маленькую рюмочку рисовой водки. Я сидел последним в ряду людей, для которых она предназначалась. Так вот, ко мне она пришла полной, потому что ни один из них не решился выпить эту рюмку. А после меня она оказалась пустой!.. Но чтобы увидеть самую смешную страну, – добавил Теслер, – вообще не нужно никуда уезжать…
* * *
   Моя подруга Ольга, жена Теслера, возвратилась из Лапландии, ужасно довольная, каталась на упряжке собак – собаки пушистые, возбужденные, кусают друг друга за нос от нетерпения, так они рвутся побегать, поработать. Она хотела погладить кого-нибудь, потрепать по загривку – вдруг вышел старый еврей и говорит:
   – Вы не трогайте собак, а то они на вас накинутся.
   – А вы откуда такой… русский? – спрашивает Ольга.
   – А я, – он ей отвечает, – учусь тут в университете на менеджера-турагента. Здесь можно поступать в любом возрасте.
   «Так что, – радостно сказала Ольга, – подождем еще лет двадцать, поедем в Лапландию и снова поступим с Москвиной в университет».
* * *
   – Что ты все «старый еврей» да «старый еврей»! – недовольно сказал Тишков.
   Теперь я не знаю – рассказывать или нет, что в Томске в центральной детской библиотеке меня потчевали кофейно-шоколадным тортом с орехами, который назывался «Старый еврей». Это было типографским способом объявлено на упаковке – с датой и часом выпечки.
* * *
   Несколько лет подряд мы с Ольгой ездили в октябре в Снегири на день рождения художника Валерия Дмитрюка.
   В своей поздравительной речи я отметила, что в прошлом году, когда Дмитрюк получил от нас крем для ног, он имел неосторожность выразить неудовольствие бездуховностью нашего подарка, поэтому на сей раз ему вручается полное собрание сочинений Генриха Гейне. С перспективой на будущий год получить восьмитомник Шиллера!
   Больше он меня не приглашал.
* * *
   Дача в Снегирях, куда мы наведывались к Дмитрюку, принадлежала артистам балета Екатерине Максимовой и Владимиру Васильеву. Владимир Викторович тоже присутствовал на празднике и целый вечер показывал гостям свои акварели.
   – А танцы будут? – спросила наконец Ольга. – А то Москвина хочет с Васильевым потанцевать.
* * *
* * *
   В мастерскую к Тишкову Лёне приехала теннисистка Штефи Граф. Она прижала к себе даблоида, надела даблоидный шлем, смотрела на художника влюбленными глазами и вообще не собиралась от него уходить, хотя у нее в Москве – Кремлевский турнир, матч с мэром и вообще полно всяких дел.
   – Придется мне стать чемпионкой мира по теннису, – тревожно сказала я, – и сразиться со Штефи Граф.
   – Да ладно, – махнул рукой Леня. – Пока ты станешь чемпионкой, она уже сойдет.
* * *
   Ольге позвонила мама и сказала:
   – Вот вы не ездите к дедушке на кладбище, а его выкопали и выбросили!
* * *
   Карикатурист Игорь Смирнов пришел к карикатуристу Борису Ефимову. Тому 108 лет. Он открывает дверь и говорит:
   – Игорь! Все. Чувствую, что начал стареть.
   – А как этот проявляется? – спрашивает Смирнов. – Что? Поясница? Или что?
   – Стихи начал забывать, – сказал Ефимов.
* * *
   Мой деверь пожаловался, что работать ему осталось два месяца до пенсии, молодые теснят, подпирают со всех сторон, а я, говорит он, как хромая утка.
   – Тебя надо на «кладбище слонов», – сказала Левина сестра Надя. – У нас на работе было такое место – туда ссылались все доктора наук, старые завлабы, которых неудобно было выгнать взашей из-за их заслуг, вот они сидели в одном отделе на полставки, и все к ним приходили за советом.