Москвина Марина. Танец мотыльков над сухой землей

Марина Москвина
Танец мотыльков над сухой землей

 

 
   Решила назвать эту мою книгу – славословий, суждений, наставлений, записок, предостережений, эпитафий, деяний, примеров, обрывков, фрагментов, зерен и руин – «Овечий горох».
   А если бы, я подумала, тут были представлены более монументальные вещи – рассказы или повести, то это «Коровьи лепешки».
   – А роман? – спросил литературный критик и прозаик Леонид Бахнов. – Это ж страшно подумать!

* * *

   Название – сложная штука. Один старый человек в Наро-Фоминске мне сказал, что написал две книги. Первая – военная, он не помнил ее названия, а другая – «Дочь отца». Казалось, лучше не назовешь. А оказывается, можно еще лучше. Журналист В. Янчевский назвал книгу, над которой работал всю жизнь, «Мой Сталин».

* * *

   В Сургуте, выступая в детском доме, показала ребятам фотографию гигантского Будды в Камакуре.
   – Кто это?
   Молчание.
   Вдруг одна крошечная девочка в последнем ряду еле слышно сказала:
   – Это Будда.
   – Почему ты так решила?
   – Сама не знаю, – ответила она.

* * *

   Художник Тишков – расцветающему бутону:
   – Вот ты из нас только единственный, кто знает, чем занимается…

* * *

   В «Малеевке», в Доме творчества писателей, впервые повстречала философа и культуролога Георгия Гачева. Он очень любил кататься на лыжах. Даже когда Георгий Дмитриевич просто гулял по дорожкам, то поочередно выбрасывал руки вперед, будто отталкивался от снега палками.
   – Вот Гачев мысленно идет на лыжах, – заметил Леонид Бахнов.

* * *

   Меня пригласили в Кремль – на обед, который устроила участникам фестиваля «БиблиОбраз» в Георгиевском зале Людмила Путина. Перед обедом первая леди выступила с приветственной речью:
   – Так в чем заключается смысл жизни? – спросила она риторически, потом сделала эффектную паузу, так что слышно было, как учащенно забились наши сердца, и провозгласила: – Смысл жизни – …в самой жизни!

* * *

   После кремлевского обеда участникам застолья предложили в качестве сувенира взять домой меню. Я подарила его папе Льву. Он звонил родственникам и зачитывал это меню, пока я не отобрала и не спрятала.
   – А где меню? – огорченно спрашивал Лев. – А то в него хорошо заглядывать, когда проголодаешься, и радоваться, как ты тогда хорошо покушала.

* * *

   Мои родители долго собирались и в конце концов засели за письмо друзьям в Париж, чу́дным старикам Клоди и Андре Файен.
   – «Здравствуйте, Клоди и Андре!…» – начал Лев.
   – А Андре-то жив? – засомневалась Люся. – Что-то он болел последнее время…
   – Но ведь нет сведений, что он умер…
   – Ага, тогда так, – сказала Люся. – «Здравствуйте, Клоди и Андре, если ты жив…»

* * *

   В «Малеевке» поэт Евгений Солонович – переводчик итальянской литературы, лауреат множества литературных премий Италии, Командор ордена «Звезда итальянской солидарности» – подкармливал всех окрестных собак. В столовой он собирал с тарелок, кто что не доел, и выносил псам на улицу в условленное место, где они его заранее поджидали.
   Пора возвращаться в Москву, а Евгений Михайлович даже на лыжах ни разу не прокатился.
   – Ничего, – говорил, – я привык себя за что-нибудь корить. Лучше уж я буду думать: дурак я, дурак, не катался на лыжах, а не что-нибудь похуже.

* * *

   Очень старый грузин в «Малеевке» – настоящий пустынножитель в рубашке без пуговиц, наглухо зашитой на нем до самой шеи:
   – Вы знаете, – он спросил у меня, кутаясь в плед, – что здесь отдыхает Евгений Солонович, который перевел Петрарку? Как он перевел! Он не перевел! Он вжился в него! А Данте?! Ну, талант – само собой. Но – изящество! Русский человек все же, – он понизил голос, – топором немного сделан…

* * *

   Мой сосед по столу, драматург средних лет, возмущенно:
   – Не понимаю, для чего таких стариков держать в Доме творчества? Напоминать о том, что нас всех в скором времени ждет? Возмутительно! А вон тот большой медведь – автор песни «Есть у революции начало, нет у революции конца!..» – и ведь тоже считает себя большим писателем. Сидит, ничего не делает, жена всю жизнь работает на него простым экономистом. А тут съездил в Париж! На какие, спрашивается, шиши?..

* * *

   – Мы такую выставку организовываем, – сказали Тишкову. – «Ни уму, ни сердцу»! Предлагаем участвовать! Может, у вас есть что-нибудь?
   – Я посмотрю…

* * *

   Двое пожилых людей, муж с женой, рассказывают в электричке:
   – …У нас ведь сын – академик…
   – В какой области? – я поинтересовалась.
   – Ну, – они замялись, – он учится в военной академии.
   – Какой же он академик, если только учится? – возмутился мужик напротив. – Вот закончит – тогда будет академик!..

* * *

   Цирковой силач Валентин Дикуль жаловался мне на трудности, с которыми сталкиваешься, когда поднимаешь лошадь:
   – Ведь не всякая лошадь хочет, чтобы ее носили…

* * *

   Мы завели щенка сеттера, и сразу началось: поносы, глисты, лишаи… Леня сидит – одновременно анализ собирает в баночку и книжку сшивает самодельную – «Новые песни».
   – Вот, – говорит, – сошью и отнесу в Пушкинский музей. А баночку – в Тимирязевскую академию. Только бы не перепутать!

* * *

   С каждым годом у нашего пса Лакки открывались новые возможности. На пятом году он стал есть арбуз и виноград, на десятом – курить трубку, а на пятнадцатом – пить шампанское на Новый год.

* * *

   В свое время художница Лия Орлова всячески пыталась освободить сына от армии. Она ходила в военкомат, наводила мосты, осыпала подарками военкома, разводила турусы на колесах.
   – А что? Наш военком – довольно интеллигентный человек, – говорила Лия, – разумный, можно даже сказать, красноречивый. Только после каждого слова произносит: «понял-нет?».

* * *

   В Театре Ермоловой Олег Севастьянов с Алексеем Левинским играли пьесу Беккета «В ожидании Годо». Во время спектакля зрители толпами поднимались и покидали зал, громко хлопая дверьми.
   Буфетчицы говорили Олегу:
   – Что вы там показываете? Они уходят до антракта, не покушав. Кто такой Беккет? Публика спрашивает у нас, а мы не знаем!

* * *

   В «Гамлете» Севастьянов сыграл тень отца Гамлета. В фильме «Смиренное кладбище» исполнил роль могильщика. В областном ТЮЗе в Царицыне играл пьяницу в пьесе Горького «На дне».
   Спустя несколько лет мы случайно встретились в метро.
   – Теперь я служу священником в лютеранской церкви, – сказал Олег.
   – ???
   – Понимаешь, я имрассказал о своей жизни и творчестве, и онибезо всякой волокиты поручили мне приход.

* * *

   Тишков – задумчиво:
   – Антисфен – был такой философ? Или это лекарство?

* * *

   Писатель Борис Ряховский зим тридцать тому назад дал мне бесценный совет насчет писательского ремесла:
   – Вы еще дитя, а тут надо так – сразу ставить себе задачу, чтобы пупок трещал. А то время фьють – смотришь, сил нет, а там и умирать пора.
   И не сходя с места посетовал:
   – Я двенадцать лет пишу роман, тридцать листов написал, вдруг меня осенило: что́ я сижу – выдумываю, что-то сочиняю? Взял бы историю своей семьи – и вся Россия была бы, вся история, и в то же время это было бы личное, близкое и обо мне…

* * *

   Уборщица в Доме творчества писателей Елизавета Ивановна, выскакивая из комнаты какого-то поэта, как ошпаренная:
   – Наверное, он сидел – писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» И тут вхожу я со шваброй и говорю: «Я извиняюсь…» Он как меня обложит, чуть не трехэтажным!..

* * *

   Моя тетя Инна работала в спецателье ГУМа, и там у них заказал пошить пальто маг и провидец Вольф Мессинг. Однажды в ателье пропала курточка с манекена. И тетя Инна спросила у Вольфа Григорьевича – кто это сделал? Мессинг, безошибочно предсказавший начало и конец Гражданской войны, победу Советского Союза в Отечественной, день смерти Сталина, дату смерти своей жены, день и час своего собственного ухода, будущую войну в Афганистане и распад СССР, не раздумывая ответил: «Закройщик Яша». И тот мгновенно признался. Благодарные сотрудники ателье подарили Мессингу модную нейлоновую кофту.
   Дочь Инны, Алла, ни сном ни духом не знала про этот случай, однако давнишняя сотрудница Инны подтвердила: да, так оно и было. И рассказала, как они с Инной потом ходили к Мессингу с какой-то просьбой. Не успели войти, Вольф Григорьевич с порога посочувствовал, что им пришлось полчаса ждать автобуса, и напрасно они так надолго застряли в булочной, всё сомневались, какой торт выбрать – подешевле-попроще или подороже-повкуснее.

* * *

   – Вот мы с тобой сходим к Инне, а потом к Юре, – уговаривала меня сестра Алла. – Я должна тебе все показать – где кто, чтобы ты знала. И потом, это и в твоих интересах, – она добавила, – потому что у Юры там есть место, которое я могу тебе подарить. А что? Кладбище – в черте города. Это будет хороший подарок тебе… на день рождения.

* * *

   Алла познакомила меня с могильщиком Николаем:
   – А это моя сестра – писательница, – сказала она. – Может, читали ее что-нибудь?
   – Я только памятники читаю, – уклончиво ответил Николай.

* * *

   Зав. отделом прозы журнала «Дружба народов» Бахнов Леня попросил означить жанр моего произведения. А то у них в юбилейном номере – рассказ на рассказе, рассказом погоняет.
   Мы давай перебирать жанры, запустили лапу в музыкальную палитру: блюз – не блюз, свинг не подойдет, спиричуэл – хотя и духовная песнь, но там формат предполагает вопрос – ответ. Рага – непонятно, Песнь Поклонения – пафосно, сутра – была у меня уже. Взгляд мой падает на пластинку «Fado». Уличная испанская песня, страстная, пронзительная, слегка наивная.
   «Фадо» – лучше не придумаешь.
   – Ну, что – по рукам? – радостно кричу.
   – По рукам! – отвечает Бахнов.
   – Или «Канте Хондо»! «Канте» – «Глубокая», Хондо – «Песня»…
   – Да, – говорит, – лучше «Канте Хондо»…
   – Значит – по рукам?! – кричу.
   – По рукам!
   В результате он все забыл и вообще ничего не подписал.
   – Надо было «рапсодия» назвать, – говорит, – я бы тогда запомнил.

* * *

   Валентин Берестов рассказал мне, что однажды осенью, гуляя по лесу, увидел такую картину: кто-то вверх ногами стоит на руках, и глаза его бегают по листьям, как мыши.
   – Я присмотрелся, – сказал Валентин Дмитриевич, – и узнал в этом человеке Жору Гачева!

* * *

   Мое первое писательское выступление должно было произойти в Доме актера. Но дебютантов представляли мэтры. А у меня мэтра не было.
   – Хочешь, тебя представит Юрий Коваль? – спросили меня организаторы вечера. – Его попросит Таня Бек.
   Таня попросила.
   Я приехала к Ковалю – и давай с выражением читать свою сказку про крокодила, как тот высидел птенца, много пережил бед и невзгод, в результате они оба снялись с насиженных мест и улетели к чертовой матери.
   – Вылитый «Гадкий утенок», – недовольно проговорил Коваль, раскуривая трубку. – И вообще, хватит уже запускать всех летать! Кстати, почему вы гундосите, когда читаете?
   – Ладно, – сказала я, поднимаясь. – Не надо меня представлять.
   – Да кто вы такая, чтобы указывать – что мне надо, а что не надо?
   – Я? Кормящая мать.
   – Какой ужас! Теперь я вижу, какую мне уготовили роль. Выхожу на сцену – большой зал Дома актера – и говорю: «Граждане! Это кормящая мать». И тут уже муж идет с ребенком из-за кулис. Потому что – ПОРА.
   – Не надо мне от вас ничего, – говорю, надевая пальто. – А моего мужа с ребенком не троньте.
   – Стойте, – сказал Коваль. – Я вас представлю.
   – Зачем?
   – А вдруг у вас молоко пропадет?

* * *

   Прошло два года – встречаемся в Питере на фестивале анимационного кино.
   – Видел отличный мультфильм! – говорит Юрий Коваль. – Там, понимаешь, один крокодил высидел яйцо – а у него вылупился птенец…
   Я пристально смотрю на него. Он замолкает.
   – Это не твой ли крокодил?
   – Мой.
   Пауза.
   – …Что значит волшебная сила кинематографа! – восклицает Коваль.

* * *

   Молодой Иртеньев позвонил молодому Тишкову и попросил проиллюстрировать его книгу. Леня сказал:
   – Я сейчас очень занят. Могу тебе порекомендовать моего ученика.
   – Пусть твой ученик рисует моего ученика, – гордо ответил Игорь.

* * *

   Окрыленный успехом мультфильма «Что случилось с крокодилом», снискавшего множество премий на фестивалях и любовь зрителей, режиссер Александр Горленко снял еще фильм по моему сценарию «Увеличительное стекло», и нам сильно за него нагорело от начальства. Нас вызвали на ковер к какому-то заоблачному чиновнику в Госкино, стали распекать на все корки, а Горленко заявляет – весомо, убедительно:
   – Поймите, наш фильм жиздится на том…
   Я пихаю его под столом ногой. Шестое чувство тоже подсказывает Александру: что-то не так. Но что именно – неясно. Тогда он опять:
   – Наш фильм жиздится на том…
   Так тот и не понял, на чем у нас там все жиздится.

* * *

   Объявление на заборе:
   «Нужны рабочие по специальности сойферов, шойхетов и машгияхов».

* * *

   Федор Савельевич Хитрук разрешил зайти – посоветоваться насчет мультфильма «Корабль пустыни», который мы собрались снимать с художником Борисом Ардовым и режиссером Ольгой Розовской. Сценарий был разыгран Федором Савельичем по ролям. По ходу чтения он одарил нас бесценными рекомендациями – сценарными и режиссерскими.
   – А что касается ваших эскизов Тушканчика, – обратился к Ардову Хитрук, – я вам, Боря, прямо скажу: когда он у вас стоит на этих ляжках, то теряет всякую обаятельность.

* * *

   Позвонила Рине Зеленой, спросила, не согласится ли она озвучить в нашем фильме роль Черепахи.
   – Обратно черепаху? – возмутилась Рина Васильевна.

* * *

   – Я озвучивала первые мультфильмы, которые хоть что-нибудь да значили, – говорила с обидой Рина Зеленая. – А в Министерстве культуры понятия не имеют, есть ли я, была ли, не дала ли дуба раньше Раневской…

* * *

   Рина Зеленая – мне:
   – Вы будете у меня через полчаса.
   – Нет, через полтора.
   – Откуда же вы претесь?
   И объясняет, как к ней добраться:
   – Доезжаете до «Парка культуры», одна остановка на троллейбусе «Б». Всех дураков спрашивайте, все будут говорить разное, никого не слушайте, идите мимо громадного дома на курьих ногах, дальше тайга, по ней асфальтовая дорожка, спокойно плетитесь и будьте осторожны – кругом все пьяные! Дом, подъезд, этаж, квартира и код: ДЕВЯТКА, ПЯТЕРКА, ТРОЙКА. Я говорю, как Пиковая Дама, вы должны запомнить.

* * *

   Несколько дней подряд я приезжала к ней домой на Зубовский бульвар, нажимала на звонок и слышала из-за двери ее несравненный голос:
   – Это кто-о? Разбойники?!

* * *

   – Что ты надеваешь чистую рубашку??? – кричит Леня, глядя, как я собираюсь в полет на воздушном шаре. – Нет, я чувствую, что я тоже еду! Я чувствую, что я уже еду и – лечу вместо тебя!!!

* * *

   Мы с Люсей устроили ужин в честь ее хорошего знакомого востоковеда, питерского археолога Петра Грязневича. Я запекла гусиную ногу.
   – Раз он такой знатный археолог, – говорю, – пусть определит, кто это.
   Он обглодал кость и сказал:
   – Это гусь.
   – Правильно, – сказал Леня, – настоящий археолог может определить, чья это кость, только обглодав ее.

* * *

   Леня Тишков, отправляясь за гонораром в издательство за мою книжку о Японии, которую он проиллюстрировал:
   – Значит, мне – пятьсот, а тебе – четыреста?
   Я говорю:
   – Пусть так. Только почему мне четыреста? Я ее все-таки написала…
   – Потому что у нас мужчинам, – отвечает Леня со знанием дела, – платят больше, чем женщинам.

* * *

   На выступлении молодых писателей один начинающий литератор объявил, что посвящает свое стихотворение высокому гостю из секретариата СП.
   – «Не посвящай, тореро, бой правительственной ложе!» – послышался из зала голос поэта Марины Бородицкой.

* * *

   С Георгием Гачевым встретились на лыжне.
   – Слышал по «Эху Москвы» о вашем путешествии в Японию. Надо же! Какая вы странница!
   – А вы – какой пожиратель пространств! – отвечаю.
   – Но я-то путешествую ментально, – парировал Гачев. – А вы, матушка, – телесно!..

* * *

   Ехали с Гачевым на электричке в Москву. Я как раз прочитала его «Семейную хронику».
   – Я вообще так пишу, – сказал он, – об эросе, о ближнем окружении, а тут и Кант, и Шпенглер – все что хочешь. Жену спрашивают: «И ты не обижаешься?» Она отвечает мудро: «Я не читаю». А тут у старшей дочери нелады с мужем – каждый день новые впечатления. Я их дословно записывал. Она прочитала – изорвала в клочья, а меня отлупила. Если б ваш отец записывал все перипетии вашей жизни? Вы б тоже не обрадовались! – он вздохнул. – Видимо, менять надо ближнее окружение. А как? Ездить я стал мало. Никого не вижу, по редакциям не бегаю: что я, журналист – бздюльки рассовывать? У меня другое дыхание, эпическое…

* * *

   В Милане хороший Лёнин знакомый, Домиано, достал билеты на «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи.
   – А вдруг нам не понравится? – волновался Леня. – Лучше не смотреть…

* * *

   Возле Колизея стоят ряженые гладиаторы с картонными мечами, предлагают сфотографироваться.
   – Ну, это уже совсем ни в какие ворота! – вознегодовал Леня. – Хуже, чем наши витязи в Коломенском с секирами!..

* * *

   Люся решила подарить своему внуку Сергею микроскоп.
   Лев спрашивает:
   – Зачем ему микроскоп?
   – Рассматривать!
   – Кого???
   – Своих микробов, – отвечает Люся. – Потом, к ним клопы захаживают, тараканы. Ты сам хоть заглянешь раз в жизни в микроскоп. Как это не интересоваться микромиром? Так ты скажешь: «И что там рассматривать-то – в телескоп?..»

* * *

   – Мариночка! – говорила Люся. – Нехорошо постоянно находиться в нирване, когда другие в рванине!

* * *

   Сказочника Сергея Седова спрашивает редактор детского издательства, куда он отдал свои новые сказки:
   – А можно мы вас напечатаем по складам?
   – Понимаете, – растерялся Седов, – если б это была пятая публикация, тогда еще ладно, а то первая – и по складам?..
   – А с ударениями?
   – Ну, с ударениями – куда ни шло, – ответил он смиренно.

* * *

   Юрий Поляков летел в самолете, смотрит – какой-то мужичок с него прямо глаз не сводит.
   «Узнал», – довольно подумал Юра.
   А тот взглянул так хитро с прищуром и спрашивает доверительно:
   – Вы – Виталий Соломин?..
   Юра это рассказал после того, как Людмила Улицкая спросила у него:
   – Вы – Николай Кононов?

* * *

   – А как выглядел Энгельс? – поинтересовался мой сын Сергей.
   – Счастливое поколение! – воскликнул Леня. – Не знает, как выглядит Энгельс!

* * *

   Писатель Борис Минаев накупил в Переделкине сухарей.
   – Я очень люблю сухари! – признался он мне. – Как увижу сухари – сразу покупаю несколько килограммов.
   – Что-то в этой твоей любви к сухарям есть…
   – …предусмотрительное, – заметил Юрий Поляков.

* * *

   В Доме творчества с нами за столом сидел Валентин Распутин. Поляков что-то рассказывал, и в его рассказе прозвучало слово «инфернальный».
   – Юра, а что такое «инфернальный»? – спросил Валентин Григорьевич.
   – «Дьявольский», – ответил Юра.
   – Вот спасибо, а то я не знал, – сказал Распутин с детской улыбкой. – И все думаю, когда слышу это слово: что оно означает?..

* * *

   – Морковный суп? – удивился Распутин. – Ведь пост кончился, вы что, вегетарианец? А вы прозаик или поэт?
   – Прозаик.
   – Все-таки прозаику, – со знанием дела сказал Валентин Распутин, – раз в день котлетку надо бы съесть.

* * *

   Официантка в Переделкине сделала мне комплимент:
   – Вы так кушаете аккуратно, ничего под столом не валяется.

* * *

   Литературовед и переводчик Юрий Архипов запечатлевает для вечности Распутина и Личутина.
   – Вот я с кем вас сфотографирую сейчас, с Мариной! – говорит Архипов.
   – А вы чего такие серьезные, – говорю, – улыбайтесь! – Беру их обоих под руки и расплываюсь в улыбке.
   – Мне такую фотографию не давай, – сердито сказал Личутин. – А то жена скажет: чем это ты там занимался?..
   – Мне дайте, – говорю, – мой муж скажет: наконец-то с настоящими русскими писателями имела дело!..

* * *

   – Последнее, что я прочитал из молодых, это Нарбикова, – говорил Валентин Распутин. – Меня заинтересовало ее высказывание: «Соловьи поют, чтобы слаще совокупляться. Для того же предназначено искусство». Мне даже стало интересно, что может написать человек, который так считает?

* * *

   Владимир Личутин – поразительный прозаик. Он вскрывает такие пласты языка, которые давно никто не знает и не помнит. Недаром про него говорят: «Не читать Личутина – преступление. А читать – наказание».

* * *

   – На лыжах-то катаетесь, Георгий Дмитрич? – спрашиваю Гачева, повстречав его на проселочной дороге.
   – Я лыжи берегу, боюсь, затупятся. И так один конец отломился, вот я его привязал и уже лет пять катаюсь с привязанным концом.
   – А чего пластиковые не купите?
   – По причине крайней нищеты.

* * *

   В Уваровке сосед Леша от радикулита настоял для растирания поясницы водку на мухоморе. Захотелось выпить. А ничего больше не было спиртного. Тогда он сел рядом с телефоном (в случае чего вызвать «Скорую»), пригубил и смотрит в зеркало. Видит – не побледнел, ничего. И тогда он спокойно выпил все.

* * *

   Мой папа Лев на даче принялся растить картошку. Но у него вышла неувязка с колорадским жуком. Соседи стонали под игом колорадского жука, – только и ходили, собирали, согнувшись в три погибели.
   – А у меня нет никаких вредителей! – радовался Лев.
   Потом у всех выросла картошка, а у Льва – «горох».
   Сосед Толя пришел посмотреть, в чем дело, и увидел у нас на огороде сонмище жуков.
   – Как? Разве это он? – удивлялся папа. – Я думал, это божьи коровки. А колорадский жук, мне казалось, – большой, черный, страшный, похожий на жука-носорога, который водится в штате Колорадо.

* * *

   Увидев, как огорчился Лев, Толя сказал нам:
   – Я подложу ему в огород своей хорошей картошки, скажу, он плохо копал, и подложу. Он копнет – а там целый клад.
   Еще он и кабачок туда закопал. И полиэтиленовый пакет с морковью.

* * *

   – Сегодня Лемешеву сто лет! – объявила Люся. – По телевизору выступала его жена. «А поклонницы вам не досаждали? – спросила ведущая. – Про сыр была какая-то история?..» «Конечно! – та ответила. – Их звали сыроежками. Однажды Лемешев пошел в Елисеевский магазин и купил там сыр. Вот они все кинулись покупать этот сыр! Поэтому их прозвали сыроежки». Такую хреновину, – возмущенно сказала Люся, – про Сергей Яковлевича рассказывает!

* * *

   Писатель Валерий Воскобойников вспоминал, как в питерском журнале «Костер» готовили к публикации повесть Юрия Коваля «Пять похищенных монахов». А в этой повести, кроме всего прочего, сообщается о том, что в городе Карманове делают бриллианты.
   Вдруг в цензуре задержали тираж. Воскобойников побежал разбираться.
   Ему объясняют:
   – Нельзя называть город, где производят бриллианты.
   – Да это придуманный город, – объясняет Валерий Михайлович. – На самом деле такого города нет!
   – А бриллианты?
   – И бриллиантов нет!
   – А вы можете написать расписку, – спросили Воскобойникова, – что тут все выдумано от первого слова до последнего?
   – Могу.
   Так вышел «Костер» с «Пятью похищенными монахами» Коваля.

* * *

   – Особенно я люблю бездонные произведения, – говорил Коваль. – «Чистый Дор» или «Куролесова»… «Куролесов» пока не окончен. Может быть, я еще одного нахулиганю.

* * *

   Позвонила Люсина подруга: сын ее зовет с племянницами в Африку. А ей 89. Что делать?
   – Даже и не думай, – сказала Люся. – Даже не думай! – с жаром повторила она. –…Бери девочек – и лети!

* * *

   Люся – мне:
   – Господи! Танец живота! Зачем тебе это надо – корячиться? Лучше бы пошла в Школу Айседоры Дункан!..

* * *

   Лев:
   – У нас новая консьержка – ее, видимо, проинструктировали спрашивать незнакомых людей: куда вы идете? Но не сказали, когда они идут – в дом или из дома. Теперь, когда я выхожу на улицу, она меня спрашивает сурово: «Куда вы идете?»

* * *

   – Уж если ты выходишь рано утром – так только на похороны… или на рожденье, – сказал мой сын Сергей.
   – Уже, наверное, только на похороны.
   – А между прочим, зря!

* * *

   Поэт Яков Аким на утреннике, посвященном его шестидесятилетию, сказал:
   – Вот, ребята, как быстро летит время, просто поверить не могу, что мне уже пятьдесят!

* * *

   – Записывай, – Леня сказал по телефону, – тебе для твоего романа. На Савеловском вокзале, на столбе висит объявление: «Нашел в электричке шаманский бубен с колотушкой». Звоните – и телефон…. Представляешь? Какой-то шаман забыл в электричке настоящий шаманский бубен…

* * *

   Юра Ананьев – дрессировщик медведей и разного другого зверья – был универсальным драматическим актером. На сцене «Уголка Дурова» он создал настолько точный и колоритный образ Владимира Леонидовича Дурова – с усами, лихо загнутыми кверху, в камзоле с большими карманами, набитыми печеньем и вафлями, рубашке с кружевным воротником, атласных шароварах по колено, шелковых чулках и золотой бабочке, что казался достовернее самого Дурова.
   Юра был Дедом Морозом – от Бога, и если новогодний Саваоф и впрямь существует, то это исключительно Юрин типаж.
   Он мог принять любое обличье и всегда попадал «в яблочко», ничего случайного, каждая деталь костюма, грима – работала на образ.