Можаев Борис Андреевич. Полтора квадратных метра

   - Злодей, злодей! - Елена Александровна схватилась за ухо и побежала домой. - Я сейчас же соберусь и в милицию! - кричала она из комнаты. Тебе найдут там местечко.
   - Нет, врешь! Я тебе сам гауптвахту устрою...
   Чиженок бросился домой, взял молоток и пару шестидюймовых гвоздей.
   - Ты меня в окно зазывала? Да! - кричал он в коридоре. - Вот теперь сама попрыгай через окошко.
   Хакая, с оттяжкой он стал молотить по гвоздям, заколачивая ими дверь Елены Александровны.
   - На помощь! Ка-ра-ул! Сосед, помоги! - кричала она и стучала кулаками в стенку к Полубояриновым.
   Но там ни одна половица не скрипнула.
   - Павел Семенович, Павел Семенович, помогите-е!
   Ни отзвука, ни шороха...
   - Ах, будьте вы прокляты! Это все из-за вас... Из-за вашей двери. Я на всех напишу. На всех!
   Чиженок, заколотив дверь, постоял несколько минут с молотком - не выйдет ли Полубояринов? Потом крикнул:
   - Кто сунется к двери, молотком башку расшибу! - и ушел.
   Елена Александровна заметалась по комнате, заламывая руки и восклицая:
   - Это насилие над судьбой человека. Нет, я лучше умру, но не сдамся.
   Она растворила окно и посмотрела вниз, как в колодец, наваливаясь грудью на подоконник. Никогда еще ей не казалась земля столь пугающе далекой. Под самыми окнами, словно часовой, прохаживался петух; он наклонял голову набок и глядел на нее круглым быстрым глазом, будто подмаргивая ей: не бойся, мол, сигай ко мне!
   Елена Александровна прикинула - до земли ей не достать, если даже спуститься на руках и стать на цыпочки. Но до выступа фундамента она, пожалуй, дотянется... А там и спрыгнуть можно.
   Она села на подоконник, свесила ноги - нет, далеко. Обернулась, грузно легла на живот и стала потихонечку спускаться вниз. Но вдруг она почувствовала, что юбка и комбинация ползут куда-то вверх к подбородку. Только тут она заметила, что зацепилась подолом за пробой; попробовала подтянуться на руках - не вышло. Поболтала ногами - далеко ли до фундамента? Не достала... Юбка врезалась ей в ляжки и натянулась, как барабан, стукни - забубнит. Елена Александровна будто надсела, надавила задом, юбка с треском разорвалась, и она облегченно почувствовала - летит.
   Удара вроде бы и не было; Елена Александровна вскочила и с криком повалилась наземь - коленку будто прострелило.
   Сначала приехала "скорая помощь" - Павел Семенович вызвал по телефону. Но Елена Александровна наотрез отказалась ехать в больницу, пока представитель милиции не составит акта на месте преступления. Наконец появился Парфенов и, словно поджидая его, откуда-то вынырнула Зинка, и даже Павел Семенович вышел на крыльцо.
   - Во-первых, он меня ударил по уху, - начала свое показание Елена Александровна представителю закона.
   - А я тебе еще и по другому заеду! - крикнула Зинка, продираясь сквозь толпу зевак.
   - Попрошу соблюдать порядок, - сказал Парфенов.
   - А ты меня не проси! - кричала Зинка. - Ты вон кого проси! Ее!
   Елена Александровна лежала на носилках, как та Клеопатра на софе облокотясь, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза.
   - Она мужа моего спаивала... В постель к себе зазывала. - Зинка распахнула кофту, руками размахивала, как в драку лезла. - А у меня двое детей. Это как расценить?
   - Тише, гражданка! Разберемся... Спокойно.
   - Нет, товарищ участковый уполномоченный, спокойствия не будет! торжественно, как с трибуны, произнес с крыльца Павел Семенович. - Вы ночью вместо дежурства рыбку ловили?
   - Что такое?
   - А то самое... Нам доподлинно известно. Вместо того чтобы откликнуться на призыв честных граждан, обуздать злостного хулигана, вы, товарищ Парфенов, личное удовольствие справляли. Вот к чему это попустительство привело... К увечью!
   - Да перестаньте чепуху молоть!
   - Нет уж, теперь-то я не перестану. Все инстанции пройду, но каждый получит по заслугам, свое. У нас демократия! - торжественно уперев палец в небо, Павел Семенович ушел.
   Парфенов только головой покачал и начал составлять протокол.
   7
   На открытие охотничьего сезона собрался весь цвет районного охотсоюза. Для сбора, как всегда, выбрали Липовую гору - место сухое, открытое, с пчельником в липовой роще, на берегу озера Долгого, где в камышовых зарослях до самой осени хранились утиные выводки.
   Директор совхоза, высокий, пухлогрудый Шинкарев, приехал на "газике" и привез ведро яиц. Пожарный инспектор капитан Стенин и участковый уполномоченный Парфенов прикатили на мотоцикле с ружьем и малопулькой для стрельбы по дальней сидячей утке, если она к берегу не станет подходить. Павлинов прихватил с собой бредень Дезертира, который принес. ему капитан Стенин. Он выехал на "Волге" вместе с редактором районной газеты Федулеевым. Проезжая через Тимофеевку, последнее село к лугам, они решили завернуть на колхозный птичник. "Там еще убьем утку или нет вопрос с закорюкой. А домашние, они вернее..."
   За Тимофеевкой, уже на лугах, перед самым птичником они увязли прямо на мосточке. Вернее, в осушительном канале, через который было брошено четыре бревна, омываемые со всех сторон мутной водицей. Сели прочно, всем брюхом - и колес по ступицу не видать. Бросили машину, бросили бредень, всякую домашнюю снедь, взяли только ружья да по две поллитровки и топали по лугам аж до самого вечера.
   На Липовую гору поднялись уже затемно. Возле пчельника вовсю полыхал костер и охотнички восседали на корточках и потирали руки.
   - Сейчас я их оглоушу, - сказал Павлинов.
   Он снял ружье и шандарахнул по верхушкам деревьев сразу из двух стволов: "Бум-бах!"
   Моментально вскочили люди, бросились с лаем собаки и захлопали крыльями, загалдели, сорвавшись с деревьев в небо, грачи.
   - Что за шум, а драки нету? - заорал, выходя на освещенную поляну, Павлинов.
   - Тьфу ты, мать твоя тетенька! - хлопнул себя по ляжкам Шинкарев.
   - Ты чего, Семен, чертей пугаешь? - сказал Стенин.
   - Салютую, мужики! Охотничий сезон открывается... Сесть на свои места, - гоготал Павлинов.
   - Надо пощупать - все ли места сухие? Никто не обмочился с перепугу? сказал от котла егерь в фуфайке; его, несмотря на молодость, все звали почтительно Николай Иванычем.
   - А где бредень? Где утки? - спросил Стенин.
   - Бреднем шофер на канале лягушек ловит, а пекинские утки в газету улетели. Вот у кого спроси, у редактора, - Павлинов хлопнул по плечу Федулеева и загоготал громче всех.
   - В таком случае вы нам не родня, а мы вам не товарищи, - сказал Шинкарев.
   - Ах, так! Да мы вас гранатами закидаем. Р-рразойдись! - Павлинов выхватил два поллитра, поднял их кверху донцами и страшно выкатил глаза.
   Федулеев вынул тоже два поллитра:
   - Ну, как, принимаете?
   - Дак с такой оснасткой не токмо в компанию, в рай можно проситься, сказал капитан Стенин.
   - Э-э, постой, мужики! А что вы варите? - Павлинов заглянул в котел и пошевелил ноздрями.
   - Архиерейскую, - сказал Николай Иванович.
   - Из чего? Из лягушек, что ли?
   - А мы егерских подсадных уток ощипали, - ответил Стенин, и опять все загоготали.
   - А рыба откуда?
   - Из озера.
   - Да вы ее чем, кальсонами, что ли, вытащили?
   - Парфенов щук настрелял из малопульки.
   - А может, из пистолета?
   - Пистолет - оружие уставное. Не положено, - отозвался Парфенов, молчаливо стоявший в стороне.
   - А ты чего такой снулый, как судак в болоте? - обернулся к нему Павлинов. - У тебя не вид, а компроментация охотничьего сезона.
   - Ему выговор влепили, - сказал Стенин, - Полубояринов донос на него настрочил.
   - Это который? Зубодер, что ли? - спросил Павлинов.
   - А кто же.
   - Энтот настрочит, - сказал Федулеев. - Он меня забомбил своими заметками. То черепицу почему не делают? Раньше делали - теперь нет. Пригласим, говорит, спецов из ГДР. Они знают толк в черепице...
   - Ага. Выпиши ему из Америки клизму, а мы вставим, - сказал егерь.
   - Уголь у нас перестали копать - опять заметка, - продолжал Федулеев, переждав хохот. - Он, мол, самый дешевый. У нас он в воде, а вон в Донбассе, говорит, с газом.
   - Нанюхался газу-то от Марии Ивановны и очумел, - сказал Стенин.
   - Сунул бы я ему вот это под нос и спросил: чем пахнет? - ввернул опять егерь, показывая кулак.
   - Газ, мол, взрывается, а вода даже не горит, - рассказывал Федулеев. И в Англии тоже, говорит, вода. Там копают уголь, а в нашей области нет. Почему? Я ему: Павел Семенович, это не в нашей компетенции. Мы же районная газета! А он мне - ты увиливаешь.
   - Это все дискредитация и компроментация, - сказал Павлинов, закуривая.
   - Нет, вы послушайте, - зарокотал Шинкарев. - Он меня учил, как удобрения доставать. В озерах у нас, говорит, илу много под названием сапропель. Его раньше земство со дна черпало, как нечистоты из уборных. А вы, говорит, брезгуете.
   - Окунуть бы его самого в этот сапропель да за ноги подержать - вся бы дурь вышла, - сказал от котла егерь, схлебывая с ложки горячую уху.
   - А за что Парфенова наказали? - спросил Павлинов.
   - Там у них лабуда вышла. Соседи подрались из-за коридора. А Парфенов виноватый, что вовремя не разнял, - сказал Стенин.
   - Стеганул бы ты его через газету, - обернулся Павлинов к Федулееву. Склочник, мол, спокойно работать не дает.
   - Сложно... У меня жена его работает главбухом.
   - Подумаешь, какая шишка, - усмехнулся Шинкарев.
   - Как-то неудобно, - произнес Парфенов. - Ведь он инвалид.
   - Чего?! - спросил егерь. - Подумаешь, хромой. Да еще без костыля ходит. Он поболе нас с тобой заколачивает.
   - Ты на мотоцикле ездишь, и то на служебном. А он на личном автомобиле, - поднял палец Шинкарев.
   - Постой, а на него вроде бы жалобу подали соседи, что он незаконно отхватил часть общего коридора, - сказал Стенин Павлинову. - Вот и прикажи ему перенести дверь обратно.
   - В том-то и беда, что по закону. Дура Фунтикова успела провести через исполком это решение.
   - Катька, что ль?
   - Она. На старости лет за инвалидами ухлестывает.
   - Сладкую жизнь с Овсовым вспоминает.
   - Га-га-га!
   - Уха готова!
   - Мужики, хватит трепаться! За дело. Где кружки? Федя, Коля, позовите-ка пасечника! Пусть меду сюда тащит. Да ложек деревянных... А то железными рот обожжешь.
   На другой день пополудни Федулеев вызвал к себе в кабинет сотрудника газеты Сморчкова и сунул ему жалобу, подписанную Зинкой и Еленой Александровной.
   "Мы, нижеподписавшиеся, просим обуздать Полубояринова, поскольку он захватил общую территорию коридора путем переноски двери на полтора метра..."
   - Но тут нет резолюции товарища Павлинова. А ведь жалоба ему адресована, - сказал Сморчков, кончив читать жалобу.
   Федулеев, красный, одутловатый от вчерашней охоты, помотал головой и сделал губами эдакое "р-р-р", будто его только что стошнило, потом сердито, с недоумением поглядел на Сморчкова:
   - А я тебе что, не авторитет? Понимаешь, склочника привести к порядку надо?!
   - Дак я не против, - заморгал своими светлыми ресницами сотрудник редакции.
   - Ну?! Сходишь к нему и осторожно, издалека, вроде бы с сочувствием расспроси его. И пошире окинь, пообъемнее! Чем недоволен? На кого претензии имеет? И тому подобное... А потом в захвате общей территории обвини. Ткни его в полтора квадратных метра. Мордой об пол. Понятно?
   - Сообразим.
   Витя Сморчков был человеком творческим, исполнительным. Его посылали на задание, когда нужно было из воровства, мошенничества или мордобойства извлечь высокую мораль насчет служения обществу... И с этой высоты горьким укором, призывом к совести, разуму поставить в строй паршивую овцу, отбившуюся от стада.
   Сухонький, тихий, весь в коричневых конопатинках и в желтом пушке, очкастый и уши лопухами со спины, как у тушканчика, он сам вызывал к себе сострадание. "О чем тебе рассказывать, очкарик?" - спросит умиротворенно иной напроказивший бедолага. "А вы мне про себя, про свое прошлое. Случаем, не обижали ли вас?" Кого же не обижали на Руси? И кому не хочется поплакать в жилетку? Витя Сморчков охал, переживал, возмущался... Словом, настраивался на волну, а потом уж извлекал мораль.
   Павел Семенович встретил Витю, как родного брата.
   - Не обижали?
   - Ну, что вы? Как без этого? Было, было...
   Мария Ивановна как своему сотруднику - все-таки она главбух в редакции - поставила ему наливочки вишневой, грибочков маринованных:
   - Кушайте! Не побрезгайте... И кто же вас надоумил зайти? - хлопотала она вокруг Вити. - Вы свой человек - перед вами как на духу. Вот она, видите, дверь? На полтора метра перенесли. Дымоход мешал. А главное, Чиженок одолевал.
   Но Витя мало интересовался дверью. Он все на обиды напирал. Покопайтесь в памяти, вспомните! Павел Семенович вспомнил, что в каком-то сорок восьмом или девятом году его снять хотели. Сначала зубной кабинет перевели на хозрасчет, а потом добавили еще одного техника. А у него, Павла Семеновича, весь инструмент для себя приспособлен.
   - Видите, я ж об одной ноге, да и рука левая не того - пальцы не гнутся. Вот я и перевел все оборудование на одну руку и ногу. А тут приказ: в две смены работать. Кому ж здоровому со мной захочется работать? Нашелся один умник из областного здравотдела - мы, говорит, на поток зубную технику должны поставить, а этот Полубояринов всю нашу сменную работу разбивает. Не можем мы отдать ему технику в частную собственность. На этом основании меня взяли да уволили. Но ЦК профсоюза медработников восстановил меня и за прогул приказал оплатить. Да я вам покажу выписку из решения. Хотите?
   - Не надо! Верю, верю... - Витя приложил руки к груди и улыбнулся так сладко, словно ложку меду проглотил. - Я вот насчет вашего увечья интересуюсь: это что ж, от первой мировой войны или от второй?
   - Ну что вы? В первую мировую я еще пацаном был, - сказал Павел Семенович. - В двадцатом году играл на дворе. Мне попалась ржавая граната. Вот она меня и оскоблила.
   - Ах, какое несчастье! - Витя покачал головой и что-то записал в блокноте.
   Потом он осмотрел комнату и кухню, спросил: работает ли голубой огонь, то есть газ? Не течет ли где? И площадь какая? Дерматиновую обшивку на двери пальцем потрогал и сосчитал, сколько порезов на ней.
   - Жалобы есть какие? Или, может, претензии? - спросил под конец.
   Отозвалась Мария Ивановна:
   - Теперь, слава богу, нет. Милиционера наказали. Чиженок сидит пятнадцать суток дали.
   - А вы больше ничего не писали? - обернулся он к Павлу Семеновичу.
   Павел Семенович задумался:
   - Писал я насчет торфоразработок в газету "Известия".
   - Так, так... Это интересно!
   - Наша область имеет богатейшие залежи торфа. До четырех метров достигает толщина пласта. И никто его не разрабатывает. А электроэнергией снабжают нас от Шатуры. Это ли не головотяпство?
   - Кто же, по-вашему, виноват?
   - Московский совнархоз и его планирование.
   - Но ведь его уже нет. Он ликвидирован.
   - Это не важно. Люди-то остались.
   - Пра-авильно, - сказал Витя.
   Расставались долго; Павел Семенович тряс Витину руку, а Мария Ивановна уговаривала:
   - Вечерком заглянули бы как-нибудь. Вот осенью сын приедет с Бертой.
   - Спасибо! Непременно воспользуюсь, - отвечал Витя.
   Под конец Павел Семенович совсем расчувствовался, он обнял Сморчкова за плечи и пошел выдавать ему свои проекты:
   - У меня есть идея! Давайте напишем вместе статью - как оживить город Рожнов? Перевести сюда из Московской области обувную или трикотажную фабрику? Вдохнуть в него пролетарскую струю. А? Да, вы знаете, на Пупковом болоте грязи лечебные! Построить бы грязелечебницу да гостиницу. Курорт в средней полосе? Это тебе не юг... Какая экономия на одних только поездках? И молодежь вся на месте останется... А то про фосфориты напишем? Розовые! Их свиньи раньше носами разрывали... Дайте мне денег сто тысяч и одну цилиндрическую мельницу. И чтоб я сам хозяин был. То есть кого хочу нанимаю и плачу сколько хочу. Через месяц суперфосфат выдам!
   - Откуда вы все это берете? Какие мысли! - одобрил Витя.
   - Исключительно от скуки... От нечего делать. В кабинете шесть часов отстою, и девать себя некуда. Энциклопедию читаю, Брокгауза и Ефрона.
   - Где ж вы ее достаете?
   - У доктора Долбежова. Вот у кого голова-то! Он знает все старые границы нашей губернии. Говорит, по три миллиона пудов одного сена вывозили с наших лугов только в Москву. Царские конюшни Петербурга на нашем сене жили. А теперь вот распахали, говорит, луга - а есть чего?
   - Он что, сено ест, ваш доктор? - усмехнулся Сморчков.
   - Это он к примеру. Так что вы не подумайте насчет иного прочего. Живем-то мы ноне хорошо... - рассыпчато, бисерном подхохотнул Павел Семенович.
   Когда Витя Сморчков ушел, Мария Ивановна проворчала:
   - Язык тебе мало оторвать. Ну чего ты ему насчет сена понес?
   - А что? Он свой человек.
   - Свой-то свой, но не забывайся. Он все ж таки сотрудник. Да не простой, а печатного органа.
   8
   Статья в газете появилась через три дня. Мария Ивановна влетела в кабинет к Павлу Семеновичу и ткнула ему в нос сложенной газетой.
   - Что я тебе говорила, пустобрех? На, читай! Нашел перед кем душу изливать, - она села в зубоврачебное кресло и схватилась за виски. - Что теперь делать? Что делать?
   Павел Семенович надел очки, развернул газету "Красный Рожнов". Пальцы его слегка подрагивали. "Война за квадратный метр", - прочел он название большой заметки и сразу понял, это про него.
   "От супругов Полубояриновых потоком идут жалобы и письма: то их обижают, то они чем-то недовольны..."
   У Павла Семеновича запершило в горле; он взял стакан с водой, стоявший возле плевательницы на зубоврачебном кресле, и, отпив несколько глотков, сунул стакан на металлическую розетку, но не попал. Стакан грохнулся на пол. Мария Ивановна дернулась и обругала Павла Семеновича. Тот и бровью не повел. Он мельком пробежал начало статьи, где описывалась суть дела: как, с какой целью, каким методом Павел Семенович перенес дверь в коридор и захватил общую территорию. Что пострадали от этого невинные люди и что Фунтикова, к сожалению, пошла на поводу частнособственнических интересов Полубояриновых и сама ввела в заблуждение исполком депутатов трудящихся.
   "Но кто же они, эти недовольные своим положением граждане Полубояриновы?" - спрашивал автор, и тут Павел Семенович понял, что начинается самое главное.
   "Хозяин квартиры на особом положении, он инвалид. И инвалид рассчитывает на заслуженное внимание общества. Были войны - были и ранения. Но Павлу Семеновичу, увы, не пришлось повоевать. Когда-то еще мальчиком, играя во дворе, он нашел ржавую гранату, стал разбирать ее... Произошел взрыв, и Павел Семенович стал калекой. Ну, что же? И такие инвалиды окружены у нас заботой. Товарищи относились к нему с участием, государство выплачивает ему пенсию - двадцать три рубля (после того как он стаж набрал).
   Полубояринов понял это по-своему. Ему не по душе пришлось, что в зубной кабинет к нему прислали молодого специалиста, и он всяческими путями стал его выживать. Я, мол, инвалид, и условия мне нужны особые. Но, к его немалому удивлению, случилась осечка - молодого специалиста поддержали, а Полубояринова уволили.
   Вскоре он еще раз убедился, что в социалистическом обществе не дадут пропасть человеку, не оставят его один на один со своей бедой. Из области, куда он послал жалобу, позвонили в больницу и, обратите внимание, не потребовали, ибо для этого не было никаких оснований, а попросили принять Полубояринова на работу. И его приняли.
   Ненадолго он притих. Но вскоре опять принялся за старое. Прикидываясь неким правдолюбцем, Полубояринов строчит письма во все инстанции со своими бредовыми проектами и тем самым треплет государственным людям нервы. То ему, видите ли, мост понадобился через реку, то захотелось торф копать, то у нас луга не там распаханы, то он грязи лечебные открыл в Пупковом болоте. И всех обвиняет в том, что мы якобы не используем ресурсы. Послушаешь товарища Полубояринова, и можно подумать, что мы живем где-нибудь в отсталой Африке. А ведь у самого Полубояринова в квартиру проведен "голубой огонь", то есть газ. Более того, входная дверь по его первому требованию и вопреки существующему положению была обита дерматином за счет домоуправления. Будто и мелочь, а говорит о многом.
   Не пора ли товарищу Полубояринову открыть глаза на нашу действительность и поглядеть воочию вокруг себя. Вы же, т.Полубояринов, обливаете все грязью... Что же касается вашего общественного лица и ваших целей, то они вполне понятны каждому, после того как вы захватили полтора квадратных метра чужой жилплощади. Виктор Сморчков".
   - Подлец! - сказал Павел Семенович, засовывая газету в карман.
   - А ты дурак! Его же Федулеев к нам подослал. С целью!
   - Откуда ты знаешь?
   - Бона, секрет какой. Это он мне за приемник отомстил.
   Надо сказать, что Федулеев три года назад отдыхал на Рижском взморье и купил там "Спидолу" за счет редакции. Но приемник оставил у себя. Этим летом он принес в редакцию паспорт и сказал, что приемник испортился, спишите, мол, его. Создали комиссию, акт составили, расписались. Федулеев утвердил его и передал Марии Ивановне. "Спишите с баланса". - "Не могу, срок не вышел". - "Он разбился". - "Извиняюсь, но акт на разбивку надо составлять отдельно. И разбитый приемник приложите..." Федулеев тяжко засопел. "Что ж я вам, черепки хранить буду?" - "Дак ведь порядок установлен". - "А мое указание для вас не порядок?" Мария Ивановна в тот раз уступила, но Федулеев долгое время был с ней сух и неразговорчив.
   - И Федулеев твой подлец, - сказал Павел Семенович.
   - Он и мотоцикл хочет присвоить таким же макаром. Но, будь спокоен, этот номер у него не пройдет.
   - Плевать мне на ваш мотоцикл! Мне оправдаться надо, иначе жизни не будет.
   - А я о чем говорю? - Мария Ивановна вскочила с кресла. - Иди сейчас же в местком к себе и проси, чтоб опровержение дали.
   Председателем больничного месткома был старый доктор Долбежов. Он принимал больных в амбулатории.
   - Николай Илларионович, помогите! Меня оклеветали, - сказал, входя в кабинет доктора, Павел Семенович.
   - Бота, вота, нашел чему дивиться, - забубнил глуховатым баском Долбежов. - Собака лает - ветер уносит.
   - Меня не просто так, а через газету.
   - Эка невидаль твоя газета. Где она?
   Павел Семенович отчеркнул карандашом то место, где было написано про его увольнение из больницы. Долбежов прочел:
   - Ничего особенного. Обыкновенная брехня.
   - Брехня-то на мою личность, Николай Илларионович.
   - Э-э, голубчик! Мало ли что вынесли наши личности. А это сущие пустяки.
   - Ну, этого я не ожидал от вас! - Павел Семенович как-то оторопело глядел на старого доктора. - Вы не хотите мне помочь?
   - Чем я могу вам помочь? - с огорчением сказал доктор.
   - Как чем? Пойдем к редактору, скажем, что это ложь. Потребуем опровержения.
   - И вы полагаете, нас послушают?
   - Мы докажем! Документы с собой возьмем. Ну, я прошу вас, Николай Илларионович!
   Доктор как-то грустно улыбнулся, снял халат, надел серый полотняный пиджачок с мятыми лацканами, натянул старомодный белый картуз с высоким околышем, палку суковатую взял.
   - Пошли!
   Они прихватили с собой старую выписку из решения ЦК профсоюза медработников о восстановлении Полубояринова на работе и двинулись в редакцию. Доктор шел насупившись - козырек на глаза, палку ставил твердо, прямой, как аршин проглотил. Сбоку, чуть поодаль, вихлял плечами, припадая на левую ногу, Павел Семенович и говорил, говорил без умолку:
   - Тут главное дело не в том, большая обида или малая. Спуску давать нельзя, вот в чем принцип. Ежели ты видишь несправедливость и миришься в душе своей, ты как бы в роли некоего соучастника находишься. Это вроде греха: не страшен грех, совершенный перед богом, а страшно, когда не замечают его. Грешить греши, да раскаивайся. Ведь дурной пример заразителен. Иной начнет дубье ломать и вот похваляется перед честным народом: "Сторонись, не то голоса лишу!" Тут бы сгрудиться всем, цап-царап его, милака! Да на видное местечко, за ушко, за ушко: "А ну-ка, держи ответ перед народом. Почто превышаешь?" Но не тут-то было... Он за дубину, а мы в кусты. Иной любитель, глядя на эту разгульную картину, возьмет дубину еще потяжельше. "Ты так их глушишь, а я эдак умею. Еще похлеще тебя..." А мы возле подворотни да под забором про закон толкуем превышают, мол. Эх, наро-од!
   Когда Федулееву доложила секретарша, что в приемную Колтун привел доктора (Колтуном Павла Семеновича прозывали), тот сердито крикнул, чтобы за дверью слышали:
   - Я "скорую помощь" не вызывал. У нас все здоровы.
   Но принять принял.
   Он сидел за столом и будто бы читал свежую полосу, склонив свою крупную лысеющую голову. В таком положении он и встретил их - не в силах оторваться, чтоб почуяли, уж до чего важным делом занят был. Доктор Долбежов и Павел Семенович стояли у двери, ждали.
   - По какому поводу? - спросил наконец Федулеев и повел бровью; мутный серый глаз его округлился, второй, прикрытый сонным веком, все еще косился на газету. Федулеев гордился, что может смотреть эдак вразлет.
   Долбежов держал картуз в полусогнутой руке, словно каску:
   - У нас не минутная просьба, - доктор не хотел говорить от порога.
   - К сожалению, я занят, - все еще не соглашался Федулеев.
   - Мы сможем подождать, - смиренно, но твердо стоял на своем доктор.
   Второй глаз Федулеева тоже приоткрылся и уперся в доктора:
   - Хорошо, садитесь.
   Федулеев указал на стандартный диван с высокой спинкой, обтянутый черным дерматином. Они сели. Долбежов поставил палку промеж колен, картуз на нее повесил. Павел Семенович как-то осел головой в плечи и - спина дугой, будто из него пружину вынули.
   - Ну, я вас слушаю, - сказал Федулеев.
   - Мы пришли выразить свой протест по поводу заметки, опубликованной в сегодняшнем номере вашей газеты, - отчеканивая каждое слово, начал доктор.