Я попросил, чтобы музыку выключили. Мысли снова тихонько начали собираться в кучку и вынесли опять на Тибет, по территории которого мы ехали. Я четко осознал, что Большие Люди, некогда проживавшие здесь в государстве йогов и «выхаживавшие» тибетский клон, после распространения тибетцев по земному шару посчитали свою миссию выполненной и стали одни за другим уходить в прекрасный подземный мир Шамбалы.
А что же стало с тибетцами, которые остались жить на «Вечном Материке» и живут здесь до сих пор? Размышляя над этим вопросом, я понял, что коренные тибетцы тоже уже сделали свое дело, дав основной росток человечества на Земле. Но их не приняла прекрасная Шамбала, и они остались жить на этой суровой земле, которая некогда была цитаделью человечества.
По дороге встретился одиноко бредущий тибетский мальчик. Я взглянул на его лицо и заметил в нем глубокую подспудную тоску по своему былому величию.
— Миссия тибетцев выполнена! — вполголоса произнес я.
— Чего? — отозвался Селиверстов.
— Да так.
— От этой мысли мне стало грустно, очень грустно. Сам не понимая почему, я остановил автомобиль, вышел из него и, пригласив кого-то из ребят, сфотографировался с ним на фоне тибетского пейзажа.
— Мы тоже когда-то были тибетцами, — подумал я.
Когда мы садились в автомобиль, в нем уже опять играла китайская музыка.
Грузовик с экспедиционным скарбом и топливом, сопровождавший наш джип, вел Гану — тоже тибетец. Этот парень по-английски знал только слово «йес (yеs)», а слово «ноу (по)» не знал. Он, как говорится, звезд с неба не хватал, но баранку крутил исправно.
Наш джип «Ланкрузер-Тойота» вел некий Лан-Винь-Е. Этот по-английски не знал даже слова «йес» и почему-то плохо понимал жесты, с помощью которых мы пытались с ним объясниться. С ним мы общались только через Тату. Вскоре выяснилось, что Лан-Винь-Е — китаец, а Тату с ним говорит по-китайски. Лицо Лан-Винь-Е ничего не выражало и даже в тех случаях, когда наш джип ломался и надо было бы вспомнить «твою мать», сохраняло маскообразную непроницаемость.
Не сговариваясь, мы поняли, что Лан-Винь-Е и был тем самым «офицером связи», о котором нам говорили в китайском консульстве. Как-то я спросил его через Тату:
— Мистер Лан-Винь-Е, а можно Вас звать просто Лан?
— Нельзя, — ответил он.
— А Винь?
— Тоже нельзя.
— АЕ?
— Тоже нельзя.
— Только Лан-Винь-Е?
— Да.
По этому поводу Селиверстов пошутил:
— Меня, вон, хоть Сергеем зови, хоть Анатольевичем, хоть Селиверстовым, хоть все вместе скажи. Мне все равно.
Мы везли с собой несколько ящиков питьевой воды в бутылках. Среди ящиков с чистой водой у нас было по упаковке «Кока — Колы», «Спрайта» и «Меринды». Чистую воду мы пили хорошо, а вот «Кока — Кола», «Спрайт» и «Меринда» в условиях экстремального высокогорья не пошли, напоминая отравляющий химический раствор.
На одной из стоянок Лан-Винь-Е, увидев бутылку «Кока — Колы», взял ее и, не стесняясь никого, красивым пинком отправил подальше.
— Не любит он «Кока — Колу», — пояснил Тату.
— Американцев он не любит, — прошептал мне в ухо Селиверстов.
Улыбка на лице Лан-Винь-Е появлялась только тогда, когда мы встречали по пути стадо баранов. Эти животные, которые, по-моему, во всем мире считаются эталоном тупости, стали вызывать у него приступы смеха после того, как я научил его пугать баранов.
В детстве, как я помню, мы в деревне держали овец. Наблюдая за этими животными, я заметил, что они издают два принципиальных звука: «б-э-э-э» — призывный звук и «б-а-а-а-а» — звук тревоги. Я научился копировать эти звуки, после чего заимел власть над баранами. Стоило издать звук тревоги «б-а-а-а», как бараны поднимали головы, а при новом повторении этого звука мчались, сломя голову, в самом неподходящем направлении, чаще всего поперек дороги.
Тибетские бараны ничем не отличались от российских, и звук «б-а-а-а» производил на них такое же магическое действие. При виде стада я или, хорошо освоивший этот звук Лан-Винь-Е, высунувшись из окна, так сказать блеяли, после чего у баранов начиналась паника, которая сопровождалась тем, что стадо этих, не отличающихся интеллектом животных, в обязательном порядке перебегало дорогу, хотя логичнее было просто-напросто отбежать в сторону. Однажды, когда основная масса стада на дикой скорости пересекла дорогу, остались четыре барана, которые, не зная что делать, топтались на месте. Лан-Винь-Е высунулся из окна и снова заблеял. Самый крупный баран рванул, конечно же, поперек дороги, чуть не попав под колеса, а за ним последовали остальные трое. Я запомнил налитые ужасом глаза последнего перебегающего барана, издававшего предсмертный звук «бэк», который, как и вся остальная блеющая братия, на огромных просторах Тибета выбрал единственный путь — в нескольких сантиметрах от колес. Бараны как-то сблизили меня с Лан-Винь-Е. Я понимал, что он имеет задание следить за нами и не осуждал его лично за это. Я сам был продуктом коммунистической страны и воспринимал такую ситуацию по типу как «мы это уже проходили».
Нередко Лан-Винь-Е стоял у меня за спиной и смотрел, как я веду путевые заметки. У меня было такое ощущение, что он умеет читать по-русски. Был, помню, такой момент, когда из полевой сумки я достал новую тетрадь. Эту тетрадь подарила мне переводчица с японского языка фотомодель Приморья Елена Иожиц; обложка тетради была сплошь испещрена японскими иероглифами. Лан-Винь-Е не выдержал, вытянул у меня из рук тетрадку и начал разглядывать иероглифы.
— По-япон-ски э-то, а не по — ки-тай-ски, — членораздельно сказал я по-русски.
Вскоре мы поняли, что Лан-Винь-Е больше всего раздражают наши контакты с тибетскими монахами. Их, монахов, было и так мало, но каждый раз Лан-Винь-Е придумывал что-либо, чтобы наши контакты с ними не состоялись. У одного старенького монастыря мы вдруг увидели Равиля, который фотографировался вместе с монахом.
— Ла-ла, — закричал Лан-Винь-Е, показывая, что этого делать нельзя.
Тату пояснил, что это опасно для нас.
Однажды Сергей Анатольевич Селиверстов, отозвав меня в сторону, рассказал, что по его наблюдениям Лан-Винь-Е знает русский язык.
— Сказал я как-то в машине «закрой окно» по-русски, а он и закрыл. Потом резко говорю «открой окно», а он и открыл. Чую, шеф, знает он русский.
— М… да…. — только и ответил я.
После этого пройдет приличный промежуток экспедиционного времени, как во сне пролетят дни, проведенные в таинственном Городе Богов и, наконец, тысячекилометровые тибетские маршруты выведут нас обратно в приграничный китайский поселок Ниалам, где Селиверстов хорошо выпьет вместе с Лан-Винь-Е ужасной по вкусу китайской водки и придет ко мне со словами:
— Ты знаешь, шеф, оказывается, Лан-Винь-Е МГУ кончил. По-русски говорит лучше меня. Песню пел даже «выходила на берег Катюша…»
А тогда, когда наши машины, натужно урча, преодолевали одни за другим тибетские холмы, все более приближая нас к заветной цели — священной горе Кайлас, мы этого не знали. Мы только слегка догадывались.
Тату рассказал, что население Тибета составляет 8 миллионов человек, из которых 5 миллионов тибетцев и около 3 миллионов китайцев. В этом я, конечно же, сильно сомневался, поскольку здесь почти не встречается людей. Но там, где эти люди есть, все руководящие должности занимают китайцы.
Потом Тату выключил китайскую музыку и попросил нас ставить русскую. Селиверстов подал кассету Бориса Моисеева. Прекрасная музыка в голубых тонах стала разливаться по безбрежным тибетским равнинам. Понятно, что тема нашего разговора коснулась обсуждения голубых. Серьезный Рафаэль К)супов даже выдвинул гипотезу о причинах появления этой категории людей, суть которой сводилась к тому, что если мальчик рождается в тазовом прилежании, то есть задом вперед, то он становится голубым, поскольку в период беременности половой акт с женщиной-матерью сопровождается толчками в тазовую область ребенка, что рефлекторно закрепляется еще в утробе и выражается во взрослом периоде жизни в виде задней похоти.
Когда кассета Бориса Моисеева закончилась, Лан-Винь-Е опять включил китайскую музыку. Тату взглянул на него. Негодование увидел я в этом взгляде.
Редкая травка покрывала землю, но на высоте более 5000 метров и она исчезала. Травинки росли на расстоянии 20— 40 см ДР5Т от друга; было удивительно, что такое крупное животное как як, способно прокормиться здесь. Но Великий Созидатель предусмотрел и эту возможность.
А на участках плато, расположенных выше 5000 метров , можно было видеть только ржавый мох, да камни.
Везде и всюду на Тибете можно было заметить красивые горные вершины. Они казались совсем небольшими, но мы знали, что их абсолютная высота составляет 6000— 7000 метров над уровнем моря. Волей-неволей я вглядывался в детали каждой из этих тибетских вершин, пытаясь увидеть там людей, — слова Николая Рериха о том, что иногда на неприступных тибетских вершинах видят странных людей, невесть каким образом попавших туда, не давали мне покоя. Я помнил рассказы гималайских йогов о сверхлюдях Шамбалы и знал, что они обитают именно здесь, на Тибете. Но странных людей мне увидеть не удалось; показалось только несколько раз.
Холмистые места сменялись абсолютно ровными участками. Воспаленное воображение тут же рисовало здесь аэропорт, куда могли бы приземляться самолеты и привозить людей, чтобы они могли поклониться цитадели человечества на Земле — горе Кайлас. Наша главная земная Родина — «Вечный Материк» — заслуживала этого. Но я знал, что на такой высоте самолеты не могут совершить посадку и взлет, — слишком разрежен воздух.
На таких ровных участках нам нравилось останавливаться, чтобы перекусить. Чем-то ласковым веяло от этой земли, и мы, усевшись на землю, нежно поглаживали и похлопывали ее, — заложенное в подсознании слово «цитадель» и через тысячелетия влияло на нас. Завхоз Сергей Анатольевич Селиверстов доставал из пищевого мешка шоколад, орехи, изюм, печенье, воду, но есть не хотелось. Воду мы пили, а еду с трудом пихали себе в рот. Мы подспудно понимали, что нам здесь не хотелось нормально жить, нам хотелось… выживать, как это делали наши далекие — Далекие предки.
Чем далее мы продвигались на северо-запад, тем больше становилось песка. Вскоре появились красивые барханы. Мы выбегали из машины и, как дети, кидались друг в друга песком. А потом песок стал показывать свои «прелести». Прежде всего, это были пылевые бури, которые сопровождались грозовыми разрядами без дождя. Такие бури не только прижимали человека к земле и заметали его песком, но и останавливали автомобиль.
— Наверное, такими барханами занесло тибетский Вавилон — подумал я.
А бури шли одна за другой.
Но самым неприятным было то, что в носу появлялись камни или, как говорится по народному, — каменные козюльки. Дело в том, что из-за влияния высокогорья из слизистой носа выделялась сукровица, на которую налипал мелкодисперсный песок, который постепенно как бы каменел. Вытаскивать эти каменные козюльки, забивавшие весь нос, было сущим наказанием. Кроме того, после удаления внутриносового камня шла кровь, на которую опять налипал песок, имеющий склонность каменеть.
Рафаэль Юсупов большую часть времени в районе барханов провел в специальной марлевой маске, пугая своим видом не только тибетцев, но и нас. Он так привык бывать в маске, что даже курил через нее. Правда, каменные козюльки выковыривал из носа не реже нас.
Он же, Рафаэль Юсупов, постоянно учил нас дышать в условиях высокогорья. Когда мы ложились спать, то у нас возникал страх задохнуться, из-за чего мы всю ночь натужно дышали, боясь заснуть.
— В крови должно накопиться достаточное количество углекислоты, чтобы она раздражала дыхательный центр и переводила акт дыхания на рефлекторно-бессознательный вариант. А вы, дураки, своим натужным сознательным дыханием сбиваете рефлекторную функцию дыхательного центра. Терпеть надо до того, пока не задохнешься, — читал он нам нотации.
— Совсем задохнешься? — спрашивал не поддающийся этой методике Селиверстов.
— Почти, — отвечал Рафаэль Юсупов.
В один из дней я вышел из автомобиля, отошел метров на сто — Двести, сел на тибетскую землю и задумался. Предо мной расстилался Тибет с огромными солеными озерами, барханами, редкой травкой и высокими холмами.
— Когда-то здесь жили последние из атлантов, — подумал я. — Где же они сейчас?
Слово «Шамбала» вылезло из подсознания и стало клокотать наяву.
Я сел в автомобиль. Мы снова поехали. Я ждал появления прёдвестников Шамбалы.
Глава 6
А что же стало с тибетцами, которые остались жить на «Вечном Материке» и живут здесь до сих пор? Размышляя над этим вопросом, я понял, что коренные тибетцы тоже уже сделали свое дело, дав основной росток человечества на Земле. Но их не приняла прекрасная Шамбала, и они остались жить на этой суровой земле, которая некогда была цитаделью человечества.
По дороге встретился одиноко бредущий тибетский мальчик. Я взглянул на его лицо и заметил в нем глубокую подспудную тоску по своему былому величию.
— Миссия тибетцев выполнена! — вполголоса произнес я.
— Чего? — отозвался Селиверстов.
— Да так.
— От этой мысли мне стало грустно, очень грустно. Сам не понимая почему, я остановил автомобиль, вышел из него и, пригласив кого-то из ребят, сфотографировался с ним на фоне тибетского пейзажа.
— Мы тоже когда-то были тибетцами, — подумал я.
Когда мы садились в автомобиль, в нем уже опять играла китайская музыка.
Наши проводники
Главного проводника, говорившего вполне сносно по-английски, звали Тату. Он был тибетец. Мы сразу почувствовали в нем положительного человека. Только глаза, в которых тоже прослеживалась глубинная грусть, иногда смотрели в сторону с нескрываемым негодованием. Я, приглядываясь к нему, старался понять причину его внутреннего негодования, но никак не понимал. Тату говорил еще и по-китайски. Для характеристики Тату хорошо подходило татарское слово «юаш», что означает добрый, честный и беззащитный одновременно. Тату был умен. К России он относился с нескрываемой симпатией и считал нашу страну самой лучшей в мире, хотя до нас, русских никогда не видел.Грузовик с экспедиционным скарбом и топливом, сопровождавший наш джип, вел Гану — тоже тибетец. Этот парень по-английски знал только слово «йес (yеs)», а слово «ноу (по)» не знал. Он, как говорится, звезд с неба не хватал, но баранку крутил исправно.
Наш джип «Ланкрузер-Тойота» вел некий Лан-Винь-Е. Этот по-английски не знал даже слова «йес» и почему-то плохо понимал жесты, с помощью которых мы пытались с ним объясниться. С ним мы общались только через Тату. Вскоре выяснилось, что Лан-Винь-Е — китаец, а Тату с ним говорит по-китайски. Лицо Лан-Винь-Е ничего не выражало и даже в тех случаях, когда наш джип ломался и надо было бы вспомнить «твою мать», сохраняло маскообразную непроницаемость.
Не сговариваясь, мы поняли, что Лан-Винь-Е и был тем самым «офицером связи», о котором нам говорили в китайском консульстве. Как-то я спросил его через Тату:
— Мистер Лан-Винь-Е, а можно Вас звать просто Лан?
— Нельзя, — ответил он.
— А Винь?
— Тоже нельзя.
— АЕ?
— Тоже нельзя.
— Только Лан-Винь-Е?
— Да.
По этому поводу Селиверстов пошутил:
— Меня, вон, хоть Сергеем зови, хоть Анатольевичем, хоть Селиверстовым, хоть все вместе скажи. Мне все равно.
Мы везли с собой несколько ящиков питьевой воды в бутылках. Среди ящиков с чистой водой у нас было по упаковке «Кока — Колы», «Спрайта» и «Меринды». Чистую воду мы пили хорошо, а вот «Кока — Кола», «Спрайт» и «Меринда» в условиях экстремального высокогорья не пошли, напоминая отравляющий химический раствор.
На одной из стоянок Лан-Винь-Е, увидев бутылку «Кока — Колы», взял ее и, не стесняясь никого, красивым пинком отправил подальше.
— Не любит он «Кока — Колу», — пояснил Тату.
— Американцев он не любит, — прошептал мне в ухо Селиверстов.
Улыбка на лице Лан-Винь-Е появлялась только тогда, когда мы встречали по пути стадо баранов. Эти животные, которые, по-моему, во всем мире считаются эталоном тупости, стали вызывать у него приступы смеха после того, как я научил его пугать баранов.
В детстве, как я помню, мы в деревне держали овец. Наблюдая за этими животными, я заметил, что они издают два принципиальных звука: «б-э-э-э» — призывный звук и «б-а-а-а-а» — звук тревоги. Я научился копировать эти звуки, после чего заимел власть над баранами. Стоило издать звук тревоги «б-а-а-а», как бараны поднимали головы, а при новом повторении этого звука мчались, сломя голову, в самом неподходящем направлении, чаще всего поперек дороги.
Тибетские бараны ничем не отличались от российских, и звук «б-а-а-а» производил на них такое же магическое действие. При виде стада я или, хорошо освоивший этот звук Лан-Винь-Е, высунувшись из окна, так сказать блеяли, после чего у баранов начиналась паника, которая сопровождалась тем, что стадо этих, не отличающихся интеллектом животных, в обязательном порядке перебегало дорогу, хотя логичнее было просто-напросто отбежать в сторону. Однажды, когда основная масса стада на дикой скорости пересекла дорогу, остались четыре барана, которые, не зная что делать, топтались на месте. Лан-Винь-Е высунулся из окна и снова заблеял. Самый крупный баран рванул, конечно же, поперек дороги, чуть не попав под колеса, а за ним последовали остальные трое. Я запомнил налитые ужасом глаза последнего перебегающего барана, издававшего предсмертный звук «бэк», который, как и вся остальная блеющая братия, на огромных просторах Тибета выбрал единственный путь — в нескольких сантиметрах от колес. Бараны как-то сблизили меня с Лан-Винь-Е. Я понимал, что он имеет задание следить за нами и не осуждал его лично за это. Я сам был продуктом коммунистической страны и воспринимал такую ситуацию по типу как «мы это уже проходили».
Нередко Лан-Винь-Е стоял у меня за спиной и смотрел, как я веду путевые заметки. У меня было такое ощущение, что он умеет читать по-русски. Был, помню, такой момент, когда из полевой сумки я достал новую тетрадь. Эту тетрадь подарила мне переводчица с японского языка фотомодель Приморья Елена Иожиц; обложка тетради была сплошь испещрена японскими иероглифами. Лан-Винь-Е не выдержал, вытянул у меня из рук тетрадку и начал разглядывать иероглифы.
— По-япон-ски э-то, а не по — ки-тай-ски, — членораздельно сказал я по-русски.
Вскоре мы поняли, что Лан-Винь-Е больше всего раздражают наши контакты с тибетскими монахами. Их, монахов, было и так мало, но каждый раз Лан-Винь-Е придумывал что-либо, чтобы наши контакты с ними не состоялись. У одного старенького монастыря мы вдруг увидели Равиля, который фотографировался вместе с монахом.
— Ла-ла, — закричал Лан-Винь-Е, показывая, что этого делать нельзя.
Тату пояснил, что это опасно для нас.
Однажды Сергей Анатольевич Селиверстов, отозвав меня в сторону, рассказал, что по его наблюдениям Лан-Винь-Е знает русский язык.
— Сказал я как-то в машине «закрой окно» по-русски, а он и закрыл. Потом резко говорю «открой окно», а он и открыл. Чую, шеф, знает он русский.
— М… да…. — только и ответил я.
После этого пройдет приличный промежуток экспедиционного времени, как во сне пролетят дни, проведенные в таинственном Городе Богов и, наконец, тысячекилометровые тибетские маршруты выведут нас обратно в приграничный китайский поселок Ниалам, где Селиверстов хорошо выпьет вместе с Лан-Винь-Е ужасной по вкусу китайской водки и придет ко мне со словами:
— Ты знаешь, шеф, оказывается, Лан-Винь-Е МГУ кончил. По-русски говорит лучше меня. Песню пел даже «выходила на берег Катюша…»
А тогда, когда наши машины, натужно урча, преодолевали одни за другим тибетские холмы, все более приближая нас к заветной цели — священной горе Кайлас, мы этого не знали. Мы только слегка догадывались.
Тату рассказал, что население Тибета составляет 8 миллионов человек, из которых 5 миллионов тибетцев и около 3 миллионов китайцев. В этом я, конечно же, сильно сомневался, поскольку здесь почти не встречается людей. Но там, где эти люди есть, все руководящие должности занимают китайцы.
Потом Тату выключил китайскую музыку и попросил нас ставить русскую. Селиверстов подал кассету Бориса Моисеева. Прекрасная музыка в голубых тонах стала разливаться по безбрежным тибетским равнинам. Понятно, что тема нашего разговора коснулась обсуждения голубых. Серьезный Рафаэль К)супов даже выдвинул гипотезу о причинах появления этой категории людей, суть которой сводилась к тому, что если мальчик рождается в тазовом прилежании, то есть задом вперед, то он становится голубым, поскольку в период беременности половой акт с женщиной-матерью сопровождается толчками в тазовую область ребенка, что рефлекторно закрепляется еще в утробе и выражается во взрослом периоде жизни в виде задней похоти.
Когда кассета Бориса Моисеева закончилась, Лан-Винь-Е опять включил китайскую музыку. Тату взглянул на него. Негодование увидел я в этом взгляде.
Природа Тибета
А вокруг расстилался безбрежный Тибет. Это приподнятое на 4500— 5500 метров всхолмленное плато размером более чем Западная Европа и ограниченное самыми высокими горами в мире, казалось как бы специально сотворенным на случай Всемирного Потопа в виде «Вечного Материка». Здесь можно было спастись от надвигающейся и сметающей все на своем пути волны, но выжить было проблематично.Редкая травка покрывала землю, но на высоте более 5000 метров и она исчезала. Травинки росли на расстоянии 20— 40 см ДР5Т от друга; было удивительно, что такое крупное животное как як, способно прокормиться здесь. Но Великий Созидатель предусмотрел и эту возможность.
А на участках плато, расположенных выше 5000 метров , можно было видеть только ржавый мох, да камни.
Везде и всюду на Тибете можно было заметить красивые горные вершины. Они казались совсем небольшими, но мы знали, что их абсолютная высота составляет 6000— 7000 метров над уровнем моря. Волей-неволей я вглядывался в детали каждой из этих тибетских вершин, пытаясь увидеть там людей, — слова Николая Рериха о том, что иногда на неприступных тибетских вершинах видят странных людей, невесть каким образом попавших туда, не давали мне покоя. Я помнил рассказы гималайских йогов о сверхлюдях Шамбалы и знал, что они обитают именно здесь, на Тибете. Но странных людей мне увидеть не удалось; показалось только несколько раз.
Холмистые места сменялись абсолютно ровными участками. Воспаленное воображение тут же рисовало здесь аэропорт, куда могли бы приземляться самолеты и привозить людей, чтобы они могли поклониться цитадели человечества на Земле — горе Кайлас. Наша главная земная Родина — «Вечный Материк» — заслуживала этого. Но я знал, что на такой высоте самолеты не могут совершить посадку и взлет, — слишком разрежен воздух.
На таких ровных участках нам нравилось останавливаться, чтобы перекусить. Чем-то ласковым веяло от этой земли, и мы, усевшись на землю, нежно поглаживали и похлопывали ее, — заложенное в подсознании слово «цитадель» и через тысячелетия влияло на нас. Завхоз Сергей Анатольевич Селиверстов доставал из пищевого мешка шоколад, орехи, изюм, печенье, воду, но есть не хотелось. Воду мы пили, а еду с трудом пихали себе в рот. Мы подспудно понимали, что нам здесь не хотелось нормально жить, нам хотелось… выживать, как это делали наши далекие — Далекие предки.
Чем далее мы продвигались на северо-запад, тем больше становилось песка. Вскоре появились красивые барханы. Мы выбегали из машины и, как дети, кидались друг в друга песком. А потом песок стал показывать свои «прелести». Прежде всего, это были пылевые бури, которые сопровождались грозовыми разрядами без дождя. Такие бури не только прижимали человека к земле и заметали его песком, но и останавливали автомобиль.
— Наверное, такими барханами занесло тибетский Вавилон — подумал я.
А бури шли одна за другой.
Но самым неприятным было то, что в носу появлялись камни или, как говорится по народному, — каменные козюльки. Дело в том, что из-за влияния высокогорья из слизистой носа выделялась сукровица, на которую налипал мелкодисперсный песок, который постепенно как бы каменел. Вытаскивать эти каменные козюльки, забивавшие весь нос, было сущим наказанием. Кроме того, после удаления внутриносового камня шла кровь, на которую опять налипал песок, имеющий склонность каменеть.
Рафаэль Юсупов большую часть времени в районе барханов провел в специальной марлевой маске, пугая своим видом не только тибетцев, но и нас. Он так привык бывать в маске, что даже курил через нее. Правда, каменные козюльки выковыривал из носа не реже нас.
Он же, Рафаэль Юсупов, постоянно учил нас дышать в условиях высокогорья. Когда мы ложились спать, то у нас возникал страх задохнуться, из-за чего мы всю ночь натужно дышали, боясь заснуть.
— В крови должно накопиться достаточное количество углекислоты, чтобы она раздражала дыхательный центр и переводила акт дыхания на рефлекторно-бессознательный вариант. А вы, дураки, своим натужным сознательным дыханием сбиваете рефлекторную функцию дыхательного центра. Терпеть надо до того, пока не задохнешься, — читал он нам нотации.
— Совсем задохнешься? — спрашивал не поддающийся этой методике Селиверстов.
— Почти, — отвечал Рафаэль Юсупов.
В один из дней я вышел из автомобиля, отошел метров на сто — Двести, сел на тибетскую землю и задумался. Предо мной расстилался Тибет с огромными солеными озерами, барханами, редкой травкой и высокими холмами.
— Когда-то здесь жили последние из атлантов, — подумал я. — Где же они сейчас?
Слово «Шамбала» вылезло из подсознания и стало клокотать наяву.
Я сел в автомобиль. Мы снова поехали. Я ждал появления прёдвестников Шамбалы.
Глава 6
Предвестники Шамбалы
Наша экспедиция все ближе и ближе приближалась к священному Кайласу. Каждый из нас ждал встречи с загадочной Шамбалой, вернее мечтал об этом, хотя прекрасно понимал, что Шамбала от нас глубоко сокрыта и осознание ее недоступно для нашего разума. Загадка висела в воздухе.
Мы озирались по сторонам, стараясь увидеть какие-то косвенные признаки неведомой нам сверхвысокой формы жизни, но их все не было, и только унылый ландшафт безбрежного Тибета давил на воображение.
— Ребята, мне почему-то грустно, — неожиданно для самого себя сказал я в машине.
— Мне тоже что-то невесело, — отозвался Селиверстов. — Не тоскуй, шеф, все будет нормально.
— Я не тоскую, мне просто грустно. Грусть — это хорошее чувство, оно доброе, а не злое. Это чувство неразделенности помыслов и желаний, это чувство глубинного одиночества и глубинного осознания неосуществимости твоих устремлений к истине, — как бы анализируя самого себя, проговорил я.
— Ламы говорили пастуху, что — эти ступы поставлены для поклонения Шамбале. Пастух считает, что рядом с этой ступой человек может пользоваться тантрической силой Кайласа.
Я вышел из машины, подошел к ступам и компасом померил их ориентацию: она отличалась, как и в случае с непальскими ступами, ровно на 60° от линии «север-юг», то есть эти ступы были тоже ориентированы по древней магнитной сетке, когда точкой Северного Полюса была гора Кайлас.
Я понимал, что тибетский пастух, конечно же, не мог пользоваться тантрической силой Кайласа, но глубинная подсознательная память о Больших Людях, которые пользовались этой великой силой, толкала, видимо, этих бедных людей строить ступы, чтобы хотя бы казалось, что они тоже могут…
— Любопытно, что ступы похожи на ступенчатую пирамиду, — подумал я. — Неужели жизнь загадочной Шамбалы неким образом связана с пирамидами?
Далее по пути мы встречали немало таких ступ; все они были ориентированы по древней магнитной сетке Кайласа. Но одна из этих ступ оказалась особенной. Тату сам остановил машину и обратил наше внимание на нее. Эта ступа напоминала ворота. Вернее, ступа была установлена на конструкцию, похожую на ворота.
— Почему? — спросил я.
— Ну…. — задумался Тату, — эта ступа похожа на священную гору, у подножия которой есть врата в Шамбалу.
— Прямо-таки железные ворота, которые на замке, что ли? — послышался ехидный голос Рафаэля Юсупова.
— Нет, нет, — смутился Тату, — таких ворот там нет. Врата в Шамбалу каменные и очень большие. Открываются они только тем, кто знает заклинание и кого подпустит к вратам «счастливый камень», а не убьет при подходе.
— Мы сможем увидеть врата в Шамбалу? — я пристально посмотрел на Тату.
— Только тот человек, кому Богом разрешено, увидит врата в Шамбалу, — уклончиво ответил Тату.
Я вспомнил, что ламы в Непале тоже говорили про некий «счастливый камень», где расположены врата в подземный мир. Я чувствовал, что Тату сможет нам показать это место, но не стал просить его об этом заранее, боясь задеть что-то слишком святое для него.
— Вы, тибетцы, боитесь Шамбалы? — задал я вопрос Тату.
— Нет, мы не боимся, не боимся, совсем не боимся, — скороговоркой начал говорить он, мы просто почитаем ее, мы преклоняемся перед Шамбалой. Ведь Шамбала всегда покровительствовала нам, тибетцам. Мы ждем и зовем… В глазах Тату, одетого в старенькую клетчатую куртку, появились оттенки грусти. Было видно, что этот умный человек подсознательно очень хочет, чтобы легендарная Шамбала чудесным образом объявилась и возвратила былое величие тибетцев, некогда возродивших человечество на Земле. Этот человек, конечно же, мечтал, чтобы тибетцы, именно тибетцы, вновь научились пользоваться сказочными тантрическими силами Кайласа, стали бы всемогущими и стали бы учить людей всего мира яшть по-другому, жить по принципам Любви и Добра, положенных в основу удивительных технологий Шамбалы. Но Шамбала все не приходила. А тибетцы все строили и строили ступы, все звали и звали в молитвах Шамбалу… Ему, этому человеку, не хотелось верить, что миссия тибетцев закончена.
— Вы не старайтесь проникнуть в подземный мир. Одного желания здесь мало. Вы не знаете мантр, — прервал молчание Тату.
— Я понимаю это, — промолвил я. — Существует только один вход в Шамбалу или их несколько в районе священного Кайласа?
— Я знаю, что есть еще один, — по легенде его сделал великий йог Миларепа. Там врата сделаны из огромных гранитных плит, которые Миларепа переносил, используя тантрические силы Кайласа.
— Я хотел бы спросить…
— Не надо сейчас говорить, — прервал меня Тату и взглядом показал на приближающегося к нам «водителя» Лан-Винь-Е.
В этот момент я не знал, что скоро я буду стоять перед настоящими вратами в Шамбалу и буду ощущать свое «трехмерное ничтожество». Это «трехмерное ничтожество» не будет казаться мне унизительным, оно будет простым и теплым, а далекие проблески мысли о том, что в Шамбалу можно войти только через параллельный мир, начнут будоражить мое воображение и поведут в новые и новые экспедиции.
Мы поехали дальше. Холм за холмом, бархан за барханом преодолевали наши машины. Вдруг на одном из холмов я увидел какую-то надпись, выложенную камнями.
— Да так, камни просто, о — буркнул под нос Тату.
— Так это же надпись! — взъерошился Селиверстов.
Тату промолчал.
Через некоторое время до нас дошло, что Тату не хочет говорить при Лан-Винь-Е. Еще через какое-то время Тату остановил машину и показал нам камни, на которых были выгравированы непонятные надписи. Воспользовавшись моментом, когда Лан-Винь-Е начал копаться в моторе, я отвел Тату в сторонку и/расспросил об этих надписях.
— Все это призывы к Шамбале, — пояснил он. — Они сделаны в виде заклинаний, некогда переданных людям Шамбалой и роль которых на Тибете давным-давно была очень велика; тогда люди могли пользоваться великими силами Кайласа. Но у людей отобрали способность пользоваться заклинаниями. Люди стали забывать их. И только ламы стараются сохранить память о великих заклинаниях, выбивая их на камне или выкладывая из камней на склоне холма, хотя… они уже и сами не понимают того, что означают эти заклинания. Просто память, память о Великом… А люди ждут, ждут того, что Шамбала снова откроет у них способности пользоваться заклинаниями. Вот люди и призывают Шамбалу к этому, показывая, что они не забыли некогда переданных, им заклинаний.
— А не было случаев, чтобы Шамбала давала кому-то способности читать заклинания и через них начать владеть тантрическими силами Кайласа?
— Да, Шамбала давала такие способности отданным людям, но это было очень давно. Например, йог Миларепа имел такие способности: как только он прочитает заклинание, камень становился легким, как пух. Но современным людям Шамбала не дает таких способностей.
— Будем надеяться, что даст, — проговорил я неуверенным голосом.
Мы ехали дальше. Все угрюмо молчали. За стеклами автомобиля завывал ветер. Пылевые бури проносились одна за другой, посыпая наши машины песком. Когда одна из пылевых бурь закончилась также неожиданно, как и началась, перед нами как призрак возник маленький, сложенный из грубых камней тибетский домик. Мы остановились и вошли внутрь. Эта «придорожная» харчевня, стоявшая посреди поля около проселочной дороги была столь бедна, что было как-то неловко попросить покушать. Добрый Селиверстов предложил сделать перекус из своих продуктов, а хозяину харчевни просто заплатить, что мы и сделали.
На стене харчевни я заметил две странные картины на шелке, изображающие скелеты.
Тату расспросил хозяина харчевни и, потупив взгляд при виде Лан-Винь-Е, проговорил:
— Этот человек… как и многие другие тибетцы… м… м… они поклоняются Царству Мертвых. Поэтому им очень нравится вид скелетов.
Мне удалось увести Тату под видом выйти и покурить и расспросить его подробнее.
— Царство Мертвых — это, насколько я знаю, есть Генофонд Человечества, состоящий из само законсервированных людей в состоянии Сомати. Вы знаете об этом что-нибудь? — спросил я.
— Я что-то слышал о Сомати, — лицо Тату стало сосредоточенным, — но знаю об этом мало. Я знаю только то, что Царство Мертвых находится под священной горой Кайлас и то, что Шамбала охраняет его. Каждый тибетец мечтает попасть в Царство Мертвых. Говорят, что если читать специальные молитвы, посвященные Мертвым, то можно попасть в их Царство. Хозяин харчевни, естественно, ничего не знает о Сомати, он просто поклоняется скелетам, как его учили еще в детстве.
Я подумал, что сила установок, сделанных в детстве, очень велика, — как говорится, не вырубишь топором. Странно то, что «чистый от знаний» детский мозг способен навсегда запомнить не только полезную, но и совершенно абсурдную информацию по типу той, что надо всю жизнь поклоняться скелетам. Однако, если задуматься, можно понять, что далеко не все абсурдные детские установки остаются на всю жизнь, в большинстве случаев они нивелируются с возрастом. Остаются только те установки, которые лишь внешне абсурдны; какой-то более высокий уровень разума, не подвластный банальному мышлению, накрепко вдалбливает в детский мозг то, что имеет глубинный и сокрытый смысл, осознание которого, к сожалению, недоступно данному человеку. Но этот человек становится рабом такой глубинной детской установки и… всю жизнь, например, поклоняется скелетам, хотя и представления не имеет о том, что сокрытым смыслом этого непонятного для него самого поклонения является подсознательная оценка роли Генофонда Человечества для жизни на Земле. И только невесть откуда выплывшее словосочетание «Царство Мертвых» будоражит его примитивное сознание, наполняя содержанием процедуру нелепого склонения головы перед рисунком пляшущих скелетов. Что ж, долгие годы примитивизации в угоду низкопробным посулам властолюбия и жадности довели уровень сознания до того, что великие знания о Мертвых, до сих пор сохранившиеся в тибетских книгах и четко описывающие феномен Сомати, когда живой само законсервированный человек кажется мертвым, были забыты и заменены на комедийное поклонение костяному остову человека. Подсознание — главная путеводная нить нашей жизни — как бы мстит за беспутную историческую утерю великих знаний и как бы издевается над сознательной жизнью человека, направляя ее по пути смехотворного варианта преклонения.
Мы озирались по сторонам, стараясь увидеть какие-то косвенные признаки неведомой нам сверхвысокой формы жизни, но их все не было, и только унылый ландшафт безбрежного Тибета давил на воображение.
— Ребята, мне почему-то грустно, — неожиданно для самого себя сказал я в машине.
— Мне тоже что-то невесело, — отозвался Селиверстов. — Не тоскуй, шеф, все будет нормально.
— Я не тоскую, мне просто грустно. Грусть — это хорошее чувство, оно доброе, а не злое. Это чувство неразделенности помыслов и желаний, это чувство глубинного одиночества и глубинного осознания неосуществимости твоих устремлений к истине, — как бы анализируя самого себя, проговорил я.
Тибетские ступы
По пути, встретились три маленькие ступы, вокруг которых паслось стадо баранов. Я попросил остановить машину и расспросить пастуха о предназначении этих ступ. После расспроса проводник Тату сказал:— Ламы говорили пастуху, что — эти ступы поставлены для поклонения Шамбале. Пастух считает, что рядом с этой ступой человек может пользоваться тантрической силой Кайласа.
Я вышел из машины, подошел к ступам и компасом померил их ориентацию: она отличалась, как и в случае с непальскими ступами, ровно на 60° от линии «север-юг», то есть эти ступы были тоже ориентированы по древней магнитной сетке, когда точкой Северного Полюса была гора Кайлас.
Я понимал, что тибетский пастух, конечно же, не мог пользоваться тантрической силой Кайласа, но глубинная подсознательная память о Больших Людях, которые пользовались этой великой силой, толкала, видимо, этих бедных людей строить ступы, чтобы хотя бы казалось, что они тоже могут…
— Любопытно, что ступы похожи на ступенчатую пирамиду, — подумал я. — Неужели жизнь загадочной Шамбалы неким образом связана с пирамидами?
Далее по пути мы встречали немало таких ступ; все они были ориентированы по древней магнитной сетке Кайласа. Но одна из этих ступ оказалась особенной. Тату сам остановил машину и обратил наше внимание на нее. Эта ступа напоминала ворота. Вернее, ступа была установлена на конструкцию, похожую на ворота.
Врата в Шамбалу
Эта ступа считается вратами в Шамбалу, — сказал он.— Почему? — спросил я.
— Ну…. — задумался Тату, — эта ступа похожа на священную гору, у подножия которой есть врата в Шамбалу.
— Прямо-таки железные ворота, которые на замке, что ли? — послышался ехидный голос Рафаэля Юсупова.
— Нет, нет, — смутился Тату, — таких ворот там нет. Врата в Шамбалу каменные и очень большие. Открываются они только тем, кто знает заклинание и кого подпустит к вратам «счастливый камень», а не убьет при подходе.
— Мы сможем увидеть врата в Шамбалу? — я пристально посмотрел на Тату.
— Только тот человек, кому Богом разрешено, увидит врата в Шамбалу, — уклончиво ответил Тату.
Я вспомнил, что ламы в Непале тоже говорили про некий «счастливый камень», где расположены врата в подземный мир. Я чувствовал, что Тату сможет нам показать это место, но не стал просить его об этом заранее, боясь задеть что-то слишком святое для него.
— Вы, тибетцы, боитесь Шамбалы? — задал я вопрос Тату.
— Нет, мы не боимся, не боимся, совсем не боимся, — скороговоркой начал говорить он, мы просто почитаем ее, мы преклоняемся перед Шамбалой. Ведь Шамбала всегда покровительствовала нам, тибетцам. Мы ждем и зовем… В глазах Тату, одетого в старенькую клетчатую куртку, появились оттенки грусти. Было видно, что этот умный человек подсознательно очень хочет, чтобы легендарная Шамбала чудесным образом объявилась и возвратила былое величие тибетцев, некогда возродивших человечество на Земле. Этот человек, конечно же, мечтал, чтобы тибетцы, именно тибетцы, вновь научились пользоваться сказочными тантрическими силами Кайласа, стали бы всемогущими и стали бы учить людей всего мира яшть по-другому, жить по принципам Любви и Добра, положенных в основу удивительных технологий Шамбалы. Но Шамбала все не приходила. А тибетцы все строили и строили ступы, все звали и звали в молитвах Шамбалу… Ему, этому человеку, не хотелось верить, что миссия тибетцев закончена.
— Вы не старайтесь проникнуть в подземный мир. Одного желания здесь мало. Вы не знаете мантр, — прервал молчание Тату.
— Я понимаю это, — промолвил я. — Существует только один вход в Шамбалу или их несколько в районе священного Кайласа?
— Я знаю, что есть еще один, — по легенде его сделал великий йог Миларепа. Там врата сделаны из огромных гранитных плит, которые Миларепа переносил, используя тантрические силы Кайласа.
— Я хотел бы спросить…
— Не надо сейчас говорить, — прервал меня Тату и взглядом показал на приближающегося к нам «водителя» Лан-Винь-Е.
В этот момент я не знал, что скоро я буду стоять перед настоящими вратами в Шамбалу и буду ощущать свое «трехмерное ничтожество». Это «трехмерное ничтожество» не будет казаться мне унизительным, оно будет простым и теплым, а далекие проблески мысли о том, что в Шамбалу можно войти только через параллельный мир, начнут будоражить мое воображение и поведут в новые и новые экспедиции.
Мы поехали дальше. Холм за холмом, бархан за барханом преодолевали наши машины. Вдруг на одном из холмов я увидел какую-то надпись, выложенную камнями.
Каменные надписи
— Что это? — спросил я показав рукой.— Да так, камни просто, о — буркнул под нос Тату.
— Так это же надпись! — взъерошился Селиверстов.
Тату промолчал.
Через некоторое время до нас дошло, что Тату не хочет говорить при Лан-Винь-Е. Еще через какое-то время Тату остановил машину и показал нам камни, на которых были выгравированы непонятные надписи. Воспользовавшись моментом, когда Лан-Винь-Е начал копаться в моторе, я отвел Тату в сторонку и/расспросил об этих надписях.
— Все это призывы к Шамбале, — пояснил он. — Они сделаны в виде заклинаний, некогда переданных людям Шамбалой и роль которых на Тибете давным-давно была очень велика; тогда люди могли пользоваться великими силами Кайласа. Но у людей отобрали способность пользоваться заклинаниями. Люди стали забывать их. И только ламы стараются сохранить память о великих заклинаниях, выбивая их на камне или выкладывая из камней на склоне холма, хотя… они уже и сами не понимают того, что означают эти заклинания. Просто память, память о Великом… А люди ждут, ждут того, что Шамбала снова откроет у них способности пользоваться заклинаниями. Вот люди и призывают Шамбалу к этому, показывая, что они не забыли некогда переданных, им заклинаний.
— А не было случаев, чтобы Шамбала давала кому-то способности читать заклинания и через них начать владеть тантрическими силами Кайласа?
— Да, Шамбала давала такие способности отданным людям, но это было очень давно. Например, йог Миларепа имел такие способности: как только он прочитает заклинание, камень становился легким, как пух. Но современным людям Шамбала не дает таких способностей.
— Будем надеяться, что даст, — проговорил я неуверенным голосом.
Мы ехали дальше. Все угрюмо молчали. За стеклами автомобиля завывал ветер. Пылевые бури проносились одна за другой, посыпая наши машины песком. Когда одна из пылевых бурь закончилась также неожиданно, как и началась, перед нами как призрак возник маленький, сложенный из грубых камней тибетский домик. Мы остановились и вошли внутрь. Эта «придорожная» харчевня, стоявшая посреди поля около проселочной дороги была столь бедна, что было как-то неловко попросить покушать. Добрый Селиверстов предложил сделать перекус из своих продуктов, а хозяину харчевни просто заплатить, что мы и сделали.
На стене харчевни я заметил две странные картины на шелке, изображающие скелеты.
Мы поклоняемся Царству Мертвых
Странная картина!? — показал я пальцем.Тату расспросил хозяина харчевни и, потупив взгляд при виде Лан-Винь-Е, проговорил:
— Этот человек… как и многие другие тибетцы… м… м… они поклоняются Царству Мертвых. Поэтому им очень нравится вид скелетов.
Мне удалось увести Тату под видом выйти и покурить и расспросить его подробнее.
— Царство Мертвых — это, насколько я знаю, есть Генофонд Человечества, состоящий из само законсервированных людей в состоянии Сомати. Вы знаете об этом что-нибудь? — спросил я.
— Я что-то слышал о Сомати, — лицо Тату стало сосредоточенным, — но знаю об этом мало. Я знаю только то, что Царство Мертвых находится под священной горой Кайлас и то, что Шамбала охраняет его. Каждый тибетец мечтает попасть в Царство Мертвых. Говорят, что если читать специальные молитвы, посвященные Мертвым, то можно попасть в их Царство. Хозяин харчевни, естественно, ничего не знает о Сомати, он просто поклоняется скелетам, как его учили еще в детстве.
Я подумал, что сила установок, сделанных в детстве, очень велика, — как говорится, не вырубишь топором. Странно то, что «чистый от знаний» детский мозг способен навсегда запомнить не только полезную, но и совершенно абсурдную информацию по типу той, что надо всю жизнь поклоняться скелетам. Однако, если задуматься, можно понять, что далеко не все абсурдные детские установки остаются на всю жизнь, в большинстве случаев они нивелируются с возрастом. Остаются только те установки, которые лишь внешне абсурдны; какой-то более высокий уровень разума, не подвластный банальному мышлению, накрепко вдалбливает в детский мозг то, что имеет глубинный и сокрытый смысл, осознание которого, к сожалению, недоступно данному человеку. Но этот человек становится рабом такой глубинной детской установки и… всю жизнь, например, поклоняется скелетам, хотя и представления не имеет о том, что сокрытым смыслом этого непонятного для него самого поклонения является подсознательная оценка роли Генофонда Человечества для жизни на Земле. И только невесть откуда выплывшее словосочетание «Царство Мертвых» будоражит его примитивное сознание, наполняя содержанием процедуру нелепого склонения головы перед рисунком пляшущих скелетов. Что ж, долгие годы примитивизации в угоду низкопробным посулам властолюбия и жадности довели уровень сознания до того, что великие знания о Мертвых, до сих пор сохранившиеся в тибетских книгах и четко описывающие феномен Сомати, когда живой само законсервированный человек кажется мертвым, были забыты и заменены на комедийное поклонение костяному остову человека. Подсознание — главная путеводная нить нашей жизни — как бы мстит за беспутную историческую утерю великих знаний и как бы издевается над сознательной жизнью человека, направляя ее по пути смехотворного варианта преклонения.