Речка, вдоль которой мы шли к Анапурне, представляла собой каскад водопадов, ограниченных высокими прижимами. Тропа шла верхом, пресекая глубокие ущелья. Поэтому мы теряли до 700— 800 метров по вертикали, чтобы вновь набрать их на другом краю ущелья. Было жарко, постоянно шел дождь.
Больше всего нервировали пиявки, которые, попав на кожу, безболезненно впивались и начинали сосать кровь. Имея первоначальный размер в 3-5мм длиной, пиявка, оказывается, может увеличиваться до размеров пальца взрослого человека, — столько она выпивает крови. Однажды я, решив взглянуть на часы, обнаружил на руке еще один браслет черного цвета, — это была пиявка. Когда я ее оторвал и выбросил, кровь не сворачивалась более часа; известно, что пиявки выделяют вещество гирудин, препятствующее свертыванию крови. Змей, которых я панически боюсь, к счастью не встретилось.
Правда, однажды я, шагая впереди, наступил на мертвую змею; вопль ужаса огласил гималайские горы.
Чем выше мы поднимались в горы, тем чаще встречались остроконечные пики, совершить восхождение, на которые не представлялось возможным, даже в совершенстве владея техникой горных восхождений. Напротив одного из таких пиков мы остановились, сбросив рюкзаки и закурив. Разглядывая пик, я вспомнил, что в одной из своих книг Николай Рерих, рассуждая о Шамбале, отмечал, что на вершинах недоступных пиков местные жители иногда видят людей, неведомым образом появляющихся там и также неведомым образом исчезающих. — Как много загадок в этом мире! Как упрощенно мы думаем о жизни! — подумал я и, вскинув рюкзак, пошел по тропе.
Сергей Анатольевич Селиверстов, способный съедать по 100 пельменей за раз, несмотря на свои мощные габариты, шел легко и непринужденно. Только иногда, при преодолении какого-либо препятствия, слышался его густой грудной голос, произносящий далеко не лучшие из русских слов. Истинная русская доброта была всегда нарисована на его лице. Один из непальцев, ростом доходящий до груди Селиверстова, однажды показал на него и простодушно сказал:
— Кайнд, вери кайнд[9].
А еще Сергей Анатольевич отличался тем, что на него не нападали пиявки. Он часто вспоминал свою маму — Галину Григорьевну, красочно описывая ее кулинарные способности; особенно вкусно он описывал мамины ватрушки и голубцы, не переставая критиковать семейную привычку готовить сразу большое количество еды: борщ — так ведро, голубцы — так ведерную кастрюлю, пирог — так величиной с таз и так далее.
Сергей Анатольевич еще не знал, что на Тибете он потеряет 30 кг веса, а, прилетев в Россию, будет целовать родную русскую землю.
Рафаэль Гаязович Юсупов, напротив, оказался лакомством для пиявок, хотя его худое тело навевало скорее противоположные мысли. Будучи от кожи до костей ученым-физиологом, Рафаэль Гаязович относился к проблеме пиявок философски, приговаривая что-то наподобие того, что любое божье создание имеет право на питание, предопределенное природой. Мокнуть под дождем он не хотел и всегда шел с цветастым зонтиком в руках, которым, видимо, и стряхивал с кустов на себя пиявок.
Рафаэль Гаязович был убежден, что в процессе приобретения спортивной формы организм человека нуждается в большом количестве воды и жирных кислот, настоятельно рекомендуя много пить и есть масло.
— Меня от воды с маслом тошнит уже, — в сердцах сказал как-то Селиверстов, — мне каши с хлебом хочется.
— Ты не понимаешь ничего, Сергей Анатольевич, — обычно говорил Рафаэль Юсупов, — жирные кислоты, вступая в процесс расщепления в цикле Кноопа, нуждаются в хорошей гидратации. Тогда перенос электрона по цепочке цитохромов осуществляется легко и формируется энергоемкая аденозинтрифосфатная кислота, так необходимая для сокращения мышечных волокон. Поэтому запомни, Сергей Анатольевич, — вода и масло — вот, что нужно туристу. А воду надо пить всегда впрок. Впрок. Понял? Обладая природной выносливостью, Рафаэль Юсупов, тем не менее, не выносил ситуаций, когда возникала неопределенность, и трудно было рассчитать силы. Однажды, когда мы поднялись на гребень очередного ущелья, я опытным взглядом определил, что высота противоположного гребня, куда мы тоже должны были подняться, лишь на 100— 200 метров выше нашего гребня. После спуска на дно ущелья я объявил, что подъем продлится 40-50минут. Через некоторое время нам встретились два непальца, идущих вниз в ущелье. Рафаэль перекинулся с ними несколькими словами и тут же занервничал.
— Скажи-ка, Эрнст, сколько времени еще идти до верха? — спросил он.
— Максимум 30 минут, — ответил я.
— А непальцы сказали, что до верха идти 2 часа! Скоро, ведь, темнеть начнет! Может здесь, где-нибудь, ночевать будем?
— Какой два часа! — возмутился я. — Противоположный склон по высоте только чуть-чуть ниже этого склона, на который мы лезем. Я видел это. Посмотри горизонтально, — видишь, что мы уже поднялись больше, чем на половину. Мало ли, что сказали непальцы! Идти 20-З0 минут!
И в самом деле, через 20 минут мы оказались на вершине гребня.
— А я ведь не поверил тебе, — обратился ко мне Рафаэль. — Я весь мобилизовался, чтобы выдержать двухчасовой подъем. Я включил в своем организме стрессовую систему Ганса-Селье; эх, сколько адреналина зря выделил…
— Масло, то есть… жирные кислоты, все зря сжег, — язвительно добавил Селиверстов. — Силы для Тибета надо поберечь, там будет труднее.
— Да уж…
— Непальцы, наверное, подумали, что мы слабаки, — радостно сказал Равиль.
Рафаэль Юсупов еще и наблюдателен, находя даже в банальных ситуациях какой-нибудь аспект.
— Посмотрите «пирамидальный Селиверстов» сидит, — закричал как-то он, показывая на Сергея Анатольевича в дождевике, который на его теле принял такую форму, что он и в самом деле был похож на какое-то треугольное создание природы.
Далее Рафаэль Гаязович стал рассуждать на тему пирамидальности многих анатомических структур, включая части белка коллагена и части ДНК и даже дошел до того, что йоги целенаправленно принимают специальные позы, чтобы тело имело пирамидальный характер.
— Мы еще насмотримся на пирамиды, — заметил Селиверстов, скинув дождевик.
Равиль Мирхайдаров относится к той категории людей, которых в народе называют живчиками. А еще, таких как он мужчин, называют жилистыми. Главная особенность Равиля — это то, что он умеет терпеть, сильно терпеть, будь то физически, будь то морально. Возникает такое ощущение, что Равилю всегда хорошо: когда давит рюкзак — он радуется тому, что способен его нести, когда идет дождь — он доволен тем, что трусы еще пока сухие, когда на душе плохо — что в жизни бывает и хуже и так далее. Лицо его всегда светится, а голос в любых ситуациях бывает бодрым. Равиль умеет плакать и делает это так, как могут делать только добрые, сильные и романтичные мужчины, те самые — которых любят женщины.
Мне было приятно наблюдать его искреннюю романтическую радость, когда он фотографировался на фоне Анапурны. Первый раз за границей все же, да еще где — в Гималаях! Я еще не знал, что этот молодой деревенский парень там, в поднебесном Городе Богов, покажет не только свою жилистость, но и окажется разумным человеком, способным анализировать ситуацию при встрече с загадочным и неизвестным.
Равиль Мирхайдаров в Гималаях почти не ел масло, рекомендованное Рафаэлем Юсуповым, он предпочитал так называемый далбат — основную пищу непальцев. Далбат представляет собой блюдо, состоящее из риса с добавками из овощей (маис, лук, травы), растительного масла и дала — мелких зернышек, по вкусу напоминающих сою или чечевицу. Он умудрялся съедать целый тазик этой простонародной пищи с не очень эстетическим названием, приговаривая, что непальцы не зря остановили свой выбор на этом блюде. Даже Сергей Анатольевич Селиверстов, способный съедать по 100 пельменей зараз, пасовал перед количеством далбата, который в путевых гостиничках нам подавали непальцы.
На одной из стоянок мы встретились с двумя американками и разговорились с ними. Одна из них рассказала, что она — писательница и сейчас работает над книгой о «вьетнамском синдроме» в Америке, когда у многих американцев появился комплекс неполноценности из-за проигранной войны. Она четко понимала, что проиграли они нам — русским. Я в ответ рассказал ей об «афганском синдроме», имеющем такую же подоплеку.
Обе американки были крупны, — как говорится «широкая кость», к тому же, они обе очень любили далбат. По ходу маршрута мы, раза два или три останавливались вместе на ночлег, где они неизменно, как и Равиль, заказывали на ужин и завтрак только далбат.
— Далбат ис вери гуд, вери гуд (далбат очень хорош, очень хорош), — с вкусными интонациями в голосе приговаривала более крупная из американок, та самая, которая писательница.
— При таком количестве углеводов, входящих в этот самый далбат, — нередко приговаривал Рафаэль Юсупов, — на их широкие кости нарастет столько сала…
— А сколько там будет жирных кислот! — обычно подковыривал его Селиверстов.
— Где? — В сале.
— Помню, — ответил я.
— В литературе я нашел очень много любопытных данных в отношении числа 108, которое, оказывается, является константой во многих разделах науки. Российский ученый Сергей Борисович Проскуряков в своей монографии очень подробно описал загадку числа 108. Так, в отношении математических закономерностей строительства египетских пирамид он отмечает следующее: сторона основания пирамиды Миккерина составляет 108 м , пирамиды Хефрена-108x1,0810 м.
— Интересно, — проговорил я.
— Он же, то есть Проскуряков, приводит следующие данные в отношении астрономии и физики, — Селиверстов перелистнул свою тетрадь. — Вот посмотри: скорость света в вакууме — 108х1010 м/час масса Солнца — 108х109 то объем Земли — 108х1010 км3 скорость движения Земли вокруг Солнца — 108х 103 км/час расстояние от Венеры до Солнца — 108х106 км время полета вокруг Земли по наиболее устойчивой орбите — 108 мин.
— Интересно, — как автомат проговорил я и смахнул двух бабочек с головы Селиверстова.
— Смотри, сколько их набралось! — воскликнул Селиверстов, показав на окно, о которое с нашей стороны и в самом деле бились сотни бабочек, невесть каким образом попавшие в комнату.
Я быстренько сбегал за горничной гостиницы (мужского пола!), который, не растерявшись, грубо метлой вымел бабочек на улицу и почему-то извинился за них перед нами.
— Жалко бабочек, — грустно сказал Селиверстов. — А если бы нас, людей, вымести метлой на улицу? А они, бабочки, может быть, летели к мечте своей жизни — свету?!
Я посмотрел на обломки крыльев бабочек, оставшиеся на полу и тоже грустно попросил Селиверстова продолжить рассуждения о числе 108.
— Число 108 является константой в биологии и медицине, — продолжал Селиверстов. — Сергей Проскуряков пишет, что отношение длины туловища к длине черепа человека составляет 108x10"', а отношение длины нуклеотидной пары спирали ДНК любого живого организма на Земле к — 108х — 1010 см .
Любопытно!
Известно, что число четок должно быть равно 108, а в буддистских монастырях колокола в Новый год должны бить 108 раз, — проговорил Селиверстов.
Мы оба замолчали, уставившись в окно, рядом с которым опять появились бабочки.
— Послушай, перебил молчание Селиверстов, — а почему бы не разделить 360, то есть окружность, на число 108? Что из этого получится? Так, так… Получится число 3,33. Что бы это могло означать?
— В правительстве России несколько лет назад существовал отдел ясновидения, который возглавляла одна женщина, — начал вспоминать я. — Она мне говорила, что знает древнее я, которое было другим и не равнялось 3,14. Не является ли число 3,33 древним я?
— А почему бы и нет? — задумался Селиверстов. — Вполне возможно, что до Всемирного Потопа было другое я; нельзя исключить того, что в те давние времена были иные пространственные измерения, и было другое течение времени. В подтверждение этому можно привести тот факт, что древние люди жили значительно дольше нас. Я убежден, что математические характеристики пространства и времени оказывают влияние на константу я. Это трудно осознать сейчас, трудно доказать современным математикам, но… если бы эти математики пожили в пространственном измерении, имеющем другие пространственные характеристики, они бы махом осознали, что константа я может быть и другой. Кто знает, может в другом пространственном измерении круг имеет иную форму?
Бабочки начали нервировать меня. Они почему-то заметались и, хлопая крыльями, то бились об окно, то, подлетая к свече (электричества в путевой гостинице не было), обжигали крылья и, корчась в предсмертных судорогах, лежали на столе.
— Наверное, эти гималайские бабочки напоминают наших мотылей и срок их жизни, скорее всего, один день, — подумал я.
— Кто знает, — опять заговорил Селиверстов, — может, бабочки живут в другом времени, может один день для них кажется целой вечностью, целой жизнью.
Я продолжал разглядывать бабочек. Селиверстов что-то подсчитывал на листе бумаги. Потом он поднял голову и сказал:
— Шеф, посмотри, что получилось.
— Что?
— Если от предположительно древнего я, равного 3,33, отнять современное я, то есть 3,14, то получится 0,19. А если 0,19 умно жить на три, то мы получим 0,57, что можно интерпретировать как 57°, то есть радиан — одну из единиц измерения в геометрии.
— Интересно, да?
— И в самом деле, интересно. Только почему ты умножил на три?
— Честно говоря, не знаю, — Селиверстов задумался, — умножил, да и все. Что-то о Кайласе думалось в этот момент.
— Интересно…. — уже задумался я, — ты, говоришь, о Кайласе думал, когда умножал на 3? М… м… В физике существует понятие фрактала, что означает разномасштабную или относительную единицу измерения; здесь не важно, будет ли произведено измерение в сантиметрах, метрах или километрах, здесь важно то, чтобы эта единица измерения повторялась в разных масштабах в относительном исчислении. Высота священной горы Кайлас, как мы знаем, равна 6666 метрам. Фрактал этой величины может быть равен 6666 километрам. А расстояние «Кайлас — Пасхи» составляет 6666 км х 3, то есть 3 фрактала высоты Кайласа.
— Наверное, поэтому я подсознательно решил умножить на три, — проговорил Селиверстов. — Да, о многом может сказать трагическое послание древних, переданное через высоту священной горы!
— Вспомни, Сергей Анатольевич, что число 108, от которого мы начали все наши расчеты, отображено и в комплексах ступ Сваямбанат и Будханат: 108 цилиндров, 108 ниш с божествами и 108 малых ступ. Не думаешь ли ты, что в Городе Богов мы можем встретить 108 древних пирамид?
— Кто его знает! Если найдем Город Богов, то подсчитаем, — ответил Селиверстов.
В тот момент, когда в маленькой гималайской гостинице, мы под хлопанье крыльев ночных бабочек обсуждали загадку числа 108, я не знал, что после опубликования в газете «Аргументы и Факты» этого материала на нас посыплется шквал озлобленных писем. В них будут напрочь отрицаться все закономерности, связанные с этим числом и нас будут называть кем-то наподобие «поганых математиков-самоучек». Читая эти письма, я буду прежде всего удивляться той степени гнева, которую у этих людей вызвали вроде бы безобидные арифметические расчеты и приду к выводу, что этот гнев носил у них подсознательный характер и был вызван дьявольским противодействием осознанию одной из сокрытых закономерностей Природы.
Главной особенностью гималайской жизни является отсутствие дорог для колесного транспорта; здесь, извините, все надо делать на своих двоих: перетаскивать грузы, носить больных или пьяных людей и тому подобное. Казалось бы, здесь должны использовать в массовом порядке вьючных животных (лошадей, мулов и прочее), но они встречаются исключительно редко, причиной чему является, по-видимому, не только традиционное, местное осознание человека как ходовой машины, но и отсутствие пастбищ на крутых гималайских склонах. Любой участок склона, не поросший лесом или не имеющий скальных выходов, используется для террасного земледелия, когда создаются горизонтальные маленькие участки земли для выращивания риса, маиса, дала и овощей. Из всего этого гималайские жители готовят свою основную пищу — далбат, который они едят с умиленной улыбкой на лице. Тут, понимаете ли, лучше все носить на себе, чем конкурировать с прожорливыми конями или мулами, которые, конечно же, съедят все молодые поросли риса.
Для переноски тяжестей (дров, камней, всевозможного скарба) обычно используются плетеные корзины. Однажды мы увидели, как в такой корзине переносили больного старика. Четверо гималайских парней шли в крутую гору, поочередно передавая друг другу корзину со стариком. Каждый из них проходил метров 20-30 и мягко перевешивал ленту корзины на лоб другого парня.
— Куда несете старика? — спросил я, проходя мимо.
— В больницу, в город. Заболел он, — ответил один из парней.
— А сколько перевалов уже прошли с такой ношей?
— Четыре уже.
Я знал, что высота каждого перевала составляет 500— 800 метров по вертикали. А еще им предстояло пройти три перевала.
Отсутствие дорог накладывает отпечаток на все аспекты гималайской жизни. Тропинка здесь — линия жизни, поэтому во многих местах они выложены камнями, сделаны ступени. Каждая гималайская семья должна внести свой вклад в ремонт тропинок. Здесь считается особым шиком сбегать на свидание за три перевала или принести из города для любимой брошку, хотя для этого надо пройти по горам 70— 80 км . Слово путник в Гималаях свято; его всегда накормят и приютят, лишь деликатно намекнув что-то типа «если бы Вы заплатили, было бы хорошо». Однажды я, встретив коренного гималайского путника, устало присевшего на одном из перевалов, спросил его:
— Вы счастливы?
— О-о…. — нелепо проговорил он и широко от души улыбнулся, а потом, взвалив на плечи корзину с дровами, пошел дальше.
Закончив тренировочный поход, мы на автобусе поехали из Покхары в Катманду, чтобы оттуда отправиться на Тибет. Селиверстов, рядом с которым я сидел, достал плеер и, слушая его через наушники, сладостно улыбался.
— Шеф, хочешь послушать? — спросил он.
— Давай, а кто там поет?
— Борис Моисеев. Последний концерт.
— Это тот самый…
— Да.
Я надел наушники и, слушая «голубые нотки» в обрамлении прекрасной музыки, громко хохотал. Я чувствовал себя сильным и здоровым, мое тело, вошедшее в физическую форму, ощущало то, что в медицине называют «мышечная радость». В этот момент я не мог и подумать о том, что Тибет измотает нас — здоровых российских мужиков — и что однажды я, корчась от боли, упаду на редкую тибетскую травку и громко, навзрыд заплачу.
Глава 4
Больше всего нервировали пиявки, которые, попав на кожу, безболезненно впивались и начинали сосать кровь. Имея первоначальный размер в 3-5мм длиной, пиявка, оказывается, может увеличиваться до размеров пальца взрослого человека, — столько она выпивает крови. Однажды я, решив взглянуть на часы, обнаружил на руке еще один браслет черного цвета, — это была пиявка. Когда я ее оторвал и выбросил, кровь не сворачивалась более часа; известно, что пиявки выделяют вещество гирудин, препятствующее свертыванию крови. Змей, которых я панически боюсь, к счастью не встретилось.
Правда, однажды я, шагая впереди, наступил на мертвую змею; вопль ужаса огласил гималайские горы.
Чем выше мы поднимались в горы, тем чаще встречались остроконечные пики, совершить восхождение, на которые не представлялось возможным, даже в совершенстве владея техникой горных восхождений. Напротив одного из таких пиков мы остановились, сбросив рюкзаки и закурив. Разглядывая пик, я вспомнил, что в одной из своих книг Николай Рерих, рассуждая о Шамбале, отмечал, что на вершинах недоступных пиков местные жители иногда видят людей, неведомым образом появляющихся там и также неведомым образом исчезающих. — Как много загадок в этом мире! Как упрощенно мы думаем о жизни! — подумал я и, вскинув рюкзак, пошел по тропе.
Сергей Анатольевич Селиверстов, способный съедать по 100 пельменей за раз, несмотря на свои мощные габариты, шел легко и непринужденно. Только иногда, при преодолении какого-либо препятствия, слышался его густой грудной голос, произносящий далеко не лучшие из русских слов. Истинная русская доброта была всегда нарисована на его лице. Один из непальцев, ростом доходящий до груди Селиверстова, однажды показал на него и простодушно сказал:
— Кайнд, вери кайнд[9].
А еще Сергей Анатольевич отличался тем, что на него не нападали пиявки. Он часто вспоминал свою маму — Галину Григорьевну, красочно описывая ее кулинарные способности; особенно вкусно он описывал мамины ватрушки и голубцы, не переставая критиковать семейную привычку готовить сразу большое количество еды: борщ — так ведро, голубцы — так ведерную кастрюлю, пирог — так величиной с таз и так далее.
Сергей Анатольевич еще не знал, что на Тибете он потеряет 30 кг веса, а, прилетев в Россию, будет целовать родную русскую землю.
Рафаэль Гаязович Юсупов, напротив, оказался лакомством для пиявок, хотя его худое тело навевало скорее противоположные мысли. Будучи от кожи до костей ученым-физиологом, Рафаэль Гаязович относился к проблеме пиявок философски, приговаривая что-то наподобие того, что любое божье создание имеет право на питание, предопределенное природой. Мокнуть под дождем он не хотел и всегда шел с цветастым зонтиком в руках, которым, видимо, и стряхивал с кустов на себя пиявок.
Рафаэль Гаязович был убежден, что в процессе приобретения спортивной формы организм человека нуждается в большом количестве воды и жирных кислот, настоятельно рекомендуя много пить и есть масло.
— Меня от воды с маслом тошнит уже, — в сердцах сказал как-то Селиверстов, — мне каши с хлебом хочется.
— Ты не понимаешь ничего, Сергей Анатольевич, — обычно говорил Рафаэль Юсупов, — жирные кислоты, вступая в процесс расщепления в цикле Кноопа, нуждаются в хорошей гидратации. Тогда перенос электрона по цепочке цитохромов осуществляется легко и формируется энергоемкая аденозинтрифосфатная кислота, так необходимая для сокращения мышечных волокон. Поэтому запомни, Сергей Анатольевич, — вода и масло — вот, что нужно туристу. А воду надо пить всегда впрок. Впрок. Понял? Обладая природной выносливостью, Рафаэль Юсупов, тем не менее, не выносил ситуаций, когда возникала неопределенность, и трудно было рассчитать силы. Однажды, когда мы поднялись на гребень очередного ущелья, я опытным взглядом определил, что высота противоположного гребня, куда мы тоже должны были подняться, лишь на 100— 200 метров выше нашего гребня. После спуска на дно ущелья я объявил, что подъем продлится 40-50минут. Через некоторое время нам встретились два непальца, идущих вниз в ущелье. Рафаэль перекинулся с ними несколькими словами и тут же занервничал.
— Скажи-ка, Эрнст, сколько времени еще идти до верха? — спросил он.
— Максимум 30 минут, — ответил я.
— А непальцы сказали, что до верха идти 2 часа! Скоро, ведь, темнеть начнет! Может здесь, где-нибудь, ночевать будем?
— Какой два часа! — возмутился я. — Противоположный склон по высоте только чуть-чуть ниже этого склона, на который мы лезем. Я видел это. Посмотри горизонтально, — видишь, что мы уже поднялись больше, чем на половину. Мало ли, что сказали непальцы! Идти 20-З0 минут!
И в самом деле, через 20 минут мы оказались на вершине гребня.
— А я ведь не поверил тебе, — обратился ко мне Рафаэль. — Я весь мобилизовался, чтобы выдержать двухчасовой подъем. Я включил в своем организме стрессовую систему Ганса-Селье; эх, сколько адреналина зря выделил…
— Масло, то есть… жирные кислоты, все зря сжег, — язвительно добавил Селиверстов. — Силы для Тибета надо поберечь, там будет труднее.
— Да уж…
— Непальцы, наверное, подумали, что мы слабаки, — радостно сказал Равиль.
Рафаэль Юсупов еще и наблюдателен, находя даже в банальных ситуациях какой-нибудь аспект.
— Посмотрите «пирамидальный Селиверстов» сидит, — закричал как-то он, показывая на Сергея Анатольевича в дождевике, который на его теле принял такую форму, что он и в самом деле был похож на какое-то треугольное создание природы.
Далее Рафаэль Гаязович стал рассуждать на тему пирамидальности многих анатомических структур, включая части белка коллагена и части ДНК и даже дошел до того, что йоги целенаправленно принимают специальные позы, чтобы тело имело пирамидальный характер.
— Мы еще насмотримся на пирамиды, — заметил Селиверстов, скинув дождевик.
Равиль Мирхайдаров относится к той категории людей, которых в народе называют живчиками. А еще, таких как он мужчин, называют жилистыми. Главная особенность Равиля — это то, что он умеет терпеть, сильно терпеть, будь то физически, будь то морально. Возникает такое ощущение, что Равилю всегда хорошо: когда давит рюкзак — он радуется тому, что способен его нести, когда идет дождь — он доволен тем, что трусы еще пока сухие, когда на душе плохо — что в жизни бывает и хуже и так далее. Лицо его всегда светится, а голос в любых ситуациях бывает бодрым. Равиль умеет плакать и делает это так, как могут делать только добрые, сильные и романтичные мужчины, те самые — которых любят женщины.
Мне было приятно наблюдать его искреннюю романтическую радость, когда он фотографировался на фоне Анапурны. Первый раз за границей все же, да еще где — в Гималаях! Я еще не знал, что этот молодой деревенский парень там, в поднебесном Городе Богов, покажет не только свою жилистость, но и окажется разумным человеком, способным анализировать ситуацию при встрече с загадочным и неизвестным.
Равиль Мирхайдаров в Гималаях почти не ел масло, рекомендованное Рафаэлем Юсуповым, он предпочитал так называемый далбат — основную пищу непальцев. Далбат представляет собой блюдо, состоящее из риса с добавками из овощей (маис, лук, травы), растительного масла и дала — мелких зернышек, по вкусу напоминающих сою или чечевицу. Он умудрялся съедать целый тазик этой простонародной пищи с не очень эстетическим названием, приговаривая, что непальцы не зря остановили свой выбор на этом блюде. Даже Сергей Анатольевич Селиверстов, способный съедать по 100 пельменей зараз, пасовал перед количеством далбата, который в путевых гостиничках нам подавали непальцы.
На одной из стоянок мы встретились с двумя американками и разговорились с ними. Одна из них рассказала, что она — писательница и сейчас работает над книгой о «вьетнамском синдроме» в Америке, когда у многих американцев появился комплекс неполноценности из-за проигранной войны. Она четко понимала, что проиграли они нам — русским. Я в ответ рассказал ей об «афганском синдроме», имеющем такую же подоплеку.
Обе американки были крупны, — как говорится «широкая кость», к тому же, они обе очень любили далбат. По ходу маршрута мы, раза два или три останавливались вместе на ночлег, где они неизменно, как и Равиль, заказывали на ужин и завтрак только далбат.
— Далбат ис вери гуд, вери гуд (далбат очень хорош, очень хорош), — с вкусными интонациями в голосе приговаривала более крупная из американок, та самая, которая писательница.
— При таком количестве углеводов, входящих в этот самый далбат, — нередко приговаривал Рафаэль Юсупов, — на их широкие кости нарастет столько сала…
— А сколько там будет жирных кислот! — обычно подковыривал его Селиверстов.
— Где? — В сале.
Загадка числа 108
В одной из путевых гостиниц, где как я помню, было очень много ночных бабочек, мы с Селиверстовым разговорились о числе 108. Сергей Анатольевич около полугода собирал на эту тему литературу, а некоторые цифровые заметки у него были записаны в тетради. Отогнав от себя бабочку, Селиверстов сказал: — Ты помнишь угол 108°, который получился между линией «Кайлас — Пасхи» (через египетские пирамиды) и линией «мексиканские пирамиды — египетские пирамиды»?— Помню, — ответил я.
— В литературе я нашел очень много любопытных данных в отношении числа 108, которое, оказывается, является константой во многих разделах науки. Российский ученый Сергей Борисович Проскуряков в своей монографии очень подробно описал загадку числа 108. Так, в отношении математических закономерностей строительства египетских пирамид он отмечает следующее: сторона основания пирамиды Миккерина составляет 108 м , пирамиды Хефрена-108x1,0810 м.
— Интересно, — проговорил я.
— Он же, то есть Проскуряков, приводит следующие данные в отношении астрономии и физики, — Селиверстов перелистнул свою тетрадь. — Вот посмотри: скорость света в вакууме — 108х1010 м/час масса Солнца — 108х109 то объем Земли — 108х1010 км3 скорость движения Земли вокруг Солнца — 108х 103 км/час расстояние от Венеры до Солнца — 108х106 км время полета вокруг Земли по наиболее устойчивой орбите — 108 мин.
— Интересно, — как автомат проговорил я и смахнул двух бабочек с головы Селиверстова.
— Смотри, сколько их набралось! — воскликнул Селиверстов, показав на окно, о которое с нашей стороны и в самом деле бились сотни бабочек, невесть каким образом попавшие в комнату.
Я быстренько сбегал за горничной гостиницы (мужского пола!), который, не растерявшись, грубо метлой вымел бабочек на улицу и почему-то извинился за них перед нами.
— Жалко бабочек, — грустно сказал Селиверстов. — А если бы нас, людей, вымести метлой на улицу? А они, бабочки, может быть, летели к мечте своей жизни — свету?!
Я посмотрел на обломки крыльев бабочек, оставшиеся на полу и тоже грустно попросил Селиверстова продолжить рассуждения о числе 108.
— Число 108 является константой в биологии и медицине, — продолжал Селиверстов. — Сергей Проскуряков пишет, что отношение длины туловища к длине черепа человека составляет 108x10"', а отношение длины нуклеотидной пары спирали ДНК любого живого организма на Земле к — 108х — 1010 см .
Любопытно!
Известно, что число четок должно быть равно 108, а в буддистских монастырях колокола в Новый год должны бить 108 раз, — проговорил Селиверстов.
Мы оба замолчали, уставившись в окно, рядом с которым опять появились бабочки.
— Послушай, перебил молчание Селиверстов, — а почему бы не разделить 360, то есть окружность, на число 108? Что из этого получится? Так, так… Получится число 3,33. Что бы это могло означать?
— В правительстве России несколько лет назад существовал отдел ясновидения, который возглавляла одна женщина, — начал вспоминать я. — Она мне говорила, что знает древнее я, которое было другим и не равнялось 3,14. Не является ли число 3,33 древним я?
— А почему бы и нет? — задумался Селиверстов. — Вполне возможно, что до Всемирного Потопа было другое я; нельзя исключить того, что в те давние времена были иные пространственные измерения, и было другое течение времени. В подтверждение этому можно привести тот факт, что древние люди жили значительно дольше нас. Я убежден, что математические характеристики пространства и времени оказывают влияние на константу я. Это трудно осознать сейчас, трудно доказать современным математикам, но… если бы эти математики пожили в пространственном измерении, имеющем другие пространственные характеристики, они бы махом осознали, что константа я может быть и другой. Кто знает, может в другом пространственном измерении круг имеет иную форму?
Бабочки начали нервировать меня. Они почему-то заметались и, хлопая крыльями, то бились об окно, то, подлетая к свече (электричества в путевой гостинице не было), обжигали крылья и, корчась в предсмертных судорогах, лежали на столе.
— Наверное, эти гималайские бабочки напоминают наших мотылей и срок их жизни, скорее всего, один день, — подумал я.
— Кто знает, — опять заговорил Селиверстов, — может, бабочки живут в другом времени, может один день для них кажется целой вечностью, целой жизнью.
Я продолжал разглядывать бабочек. Селиверстов что-то подсчитывал на листе бумаги. Потом он поднял голову и сказал:
— Шеф, посмотри, что получилось.
— Что?
— Если от предположительно древнего я, равного 3,33, отнять современное я, то есть 3,14, то получится 0,19. А если 0,19 умно жить на три, то мы получим 0,57, что можно интерпретировать как 57°, то есть радиан — одну из единиц измерения в геометрии.
— Интересно, да?
— И в самом деле, интересно. Только почему ты умножил на три?
— Честно говоря, не знаю, — Селиверстов задумался, — умножил, да и все. Что-то о Кайласе думалось в этот момент.
— Интересно…. — уже задумался я, — ты, говоришь, о Кайласе думал, когда умножал на 3? М… м… В физике существует понятие фрактала, что означает разномасштабную или относительную единицу измерения; здесь не важно, будет ли произведено измерение в сантиметрах, метрах или километрах, здесь важно то, чтобы эта единица измерения повторялась в разных масштабах в относительном исчислении. Высота священной горы Кайлас, как мы знаем, равна 6666 метрам. Фрактал этой величины может быть равен 6666 километрам. А расстояние «Кайлас — Пасхи» составляет 6666 км х 3, то есть 3 фрактала высоты Кайласа.
— Наверное, поэтому я подсознательно решил умножить на три, — проговорил Селиверстов. — Да, о многом может сказать трагическое послание древних, переданное через высоту священной горы!
— Вспомни, Сергей Анатольевич, что число 108, от которого мы начали все наши расчеты, отображено и в комплексах ступ Сваямбанат и Будханат: 108 цилиндров, 108 ниш с божествами и 108 малых ступ. Не думаешь ли ты, что в Городе Богов мы можем встретить 108 древних пирамид?
— Кто его знает! Если найдем Город Богов, то подсчитаем, — ответил Селиверстов.
В тот момент, когда в маленькой гималайской гостинице, мы под хлопанье крыльев ночных бабочек обсуждали загадку числа 108, я не знал, что после опубликования в газете «Аргументы и Факты» этого материала на нас посыплется шквал озлобленных писем. В них будут напрочь отрицаться все закономерности, связанные с этим числом и нас будут называть кем-то наподобие «поганых математиков-самоучек». Читая эти письма, я буду прежде всего удивляться той степени гнева, которую у этих людей вызвали вроде бы безобидные арифметические расчеты и приду к выводу, что этот гнев носил у них подсознательный характер и был вызван дьявольским противодействием осознанию одной из сокрытых закономерностей Природы.
Как живут коренные жители Гималаев
Жителей Гималаев, конечно же, красавцами не назовешь, будь-то мужчины, будь-то женщины. Они низкорослы и худощавы, их короткие ноги отличаются жилистостью, руки тоже жилистые, лица имеют отпечаток изможденности нелегкой жизнью. Гималайские женщины сексуально привлекательны, видимо, только для гурманов, хотя… вполне возможно, что гималайские мужчины имеют такое же мнение по поводу наших белых женщин.Главной особенностью гималайской жизни является отсутствие дорог для колесного транспорта; здесь, извините, все надо делать на своих двоих: перетаскивать грузы, носить больных или пьяных людей и тому подобное. Казалось бы, здесь должны использовать в массовом порядке вьючных животных (лошадей, мулов и прочее), но они встречаются исключительно редко, причиной чему является, по-видимому, не только традиционное, местное осознание человека как ходовой машины, но и отсутствие пастбищ на крутых гималайских склонах. Любой участок склона, не поросший лесом или не имеющий скальных выходов, используется для террасного земледелия, когда создаются горизонтальные маленькие участки земли для выращивания риса, маиса, дала и овощей. Из всего этого гималайские жители готовят свою основную пищу — далбат, который они едят с умиленной улыбкой на лице. Тут, понимаете ли, лучше все носить на себе, чем конкурировать с прожорливыми конями или мулами, которые, конечно же, съедят все молодые поросли риса.
Для переноски тяжестей (дров, камней, всевозможного скарба) обычно используются плетеные корзины. Однажды мы увидели, как в такой корзине переносили больного старика. Четверо гималайских парней шли в крутую гору, поочередно передавая друг другу корзину со стариком. Каждый из них проходил метров 20-30 и мягко перевешивал ленту корзины на лоб другого парня.
— Куда несете старика? — спросил я, проходя мимо.
— В больницу, в город. Заболел он, — ответил один из парней.
— А сколько перевалов уже прошли с такой ношей?
— Четыре уже.
Я знал, что высота каждого перевала составляет 500— 800 метров по вертикали. А еще им предстояло пройти три перевала.
Отсутствие дорог накладывает отпечаток на все аспекты гималайской жизни. Тропинка здесь — линия жизни, поэтому во многих местах они выложены камнями, сделаны ступени. Каждая гималайская семья должна внести свой вклад в ремонт тропинок. Здесь считается особым шиком сбегать на свидание за три перевала или принести из города для любимой брошку, хотя для этого надо пройти по горам 70— 80 км . Слово путник в Гималаях свято; его всегда накормят и приютят, лишь деликатно намекнув что-то типа «если бы Вы заплатили, было бы хорошо». Однажды я, встретив коренного гималайского путника, устало присевшего на одном из перевалов, спросил его:
— Вы счастливы?
— О-о…. — нелепо проговорил он и широко от души улыбнулся, а потом, взвалив на плечи корзину с дровами, пошел дальше.
Закончив тренировочный поход, мы на автобусе поехали из Покхары в Катманду, чтобы оттуда отправиться на Тибет. Селиверстов, рядом с которым я сидел, достал плеер и, слушая его через наушники, сладостно улыбался.
— Шеф, хочешь послушать? — спросил он.
— Давай, а кто там поет?
— Борис Моисеев. Последний концерт.
— Это тот самый…
— Да.
Я надел наушники и, слушая «голубые нотки» в обрамлении прекрасной музыки, громко хохотал. Я чувствовал себя сильным и здоровым, мое тело, вошедшее в физическую форму, ощущало то, что в медицине называют «мышечная радость». В этот момент я не мог и подумать о том, что Тибет измотает нас — здоровых российских мужиков — и что однажды я, корчась от боли, упаду на редкую тибетскую травку и громко, навзрыд заплачу.
Глава 4
Что рассказали паломники, видевшие священную гору Кайлас
После завершения тренировочного похода по Гималаям, придя в китайское посольство, я понял, что китайские визы на Тибет мы сможем получить только в том случае, если с нами в экспедицию поедет так называемый офицер связи китайской армии.
— А что он будет делать с нами в экспедиции? Какую связь осуществлять? — наивно спросил я китайского консула.
— Связь с нами и еще…. — сконфузившись, ответил консул.
— У него что — будет спутниковый мобильный телефон? Другой тип мобильного телефона там, на диком Тибете, вряд ли будет работать.
— Что Вы, что Вы, — замахал руками консул, — пользоваться мобильными телефонами на Тибете запрещено.
— Тогда я не понимаю роли офицера связи, — твердолобо продолжал я расспрашивать консула, — какова его роль в экспедиции?
— Ну, неужели Вы не понимаете, что на территории китайского Тибета все иностранные экспедиции должны быть под контролем! — раздраженно сказал консул, округлив свои узкие глаза.
Я потупил взгляд и уставился в точку. Свободный образ российской жизни последних лет начал уже вычеркивать из памяти более чем семидесятилетние устремления советских властей во всем и вся видеть угрозу непонятному для них самих строю, когда красивые, очень красивые лозунги, в свое время бывшие под угрозой мирового империализма, все продолжают и продолжают оставаться под угрозой и…. эх, наверное, будут всегда оставаться под угрозой.
Игра! Мировая человеческая игра! Игра в идеалы! Игра в равенство! Игра в справедливость! Игра в борьбу с коварным врагом! Кровавая игра! Жестокая игра! Смердящая игра!
Зачем мы играем? Зачем играем остервенело и смертельно? Неужели воспоминания детства так значимы, что заставляют нас играть по жизни и, иногда, играть смертельно? Что за страсть вложена в слово «игра»? Почему игра пропитала всю нашу жизнь? Почему люди не думают о смысле жизни, а постоянно и всегда играют? Почему люди играют в богатство, корча из себя всемогущих, покупая других и не задумываясь над тем, что за его гробом никогда не понесут сейф с деньгами? Почему мы, ненавидя самого себя, завидуем более сильному и из последних сил играем в собственную значимость, хотя в глубине души осознаем лживость игры? Почему мы, успокаивая ближнего, ощущаем глубинную радость от его страданий и играем покровительственно-стервозную игру? Почему мы не можем быть всегда искренними? Неужели это невозможно? Неужели искренность так трудно достижима? Неужели искренность есть лишь атрибут примитивного образа мышления, а ум есть лишь умение более искренне играть? Пожизненными актерами можно назвать людей…
Если у вас, дорогой читатель, была или есть любовь, то, обняв любимую (или любимого) и сладостно ощущая родной запах волос, задумайтесь, пожалуйста, над вопросом — любите ли Вы искренне или все же играете в любовь? Как только Вы зададите себе этот вопрос и хотя бы чуть-чуть проанализируете свою любовь, Вы поймаете себя на мысли, что часто, очень часто Вы играете в любовь. А если я поглажу ее (его) вот так, то это, наверное, понравится! А если я буду целоваться с придыханием, то это, наверное, подчеркнет мою любовь! Если я скажу вот такие слова, то она (он), наверное, подумает, что…!
Мы, к сожалению, даже в самом святом — любви — не умеем быть полностью искренними. Какая-то ниточка лживости постоянно вьется внутри нас и заставляет нас играть. Почему?
Да потому, что мы на нашем духовном уровне не имеем способности ощущать всеобъемлющую и всезахватывающую любовь, которая подвластна только Богам или Сынам Богов. До нас доносятся только отголоски настоящей любви, и даже, ощущая эти всего-навсего отголоски, мы счастливы, потому что они есть. И пусть эта вездесущая жизненная игра входит даже в самое святое — любовь, приглушая и глубинно опоганивая, многое-многое в жизни, пусть эта игра стала составляющей частью нашего бытия, но мы, пусть даже подсознательно, способны все же хоть немного ощущать главное созидательное начало — Любовь и хоть немного быть близкими к Богу. Хоть немного… а это уже немало.
— А что он будет делать с нами в экспедиции? Какую связь осуществлять? — наивно спросил я китайского консула.
— Связь с нами и еще…. — сконфузившись, ответил консул.
— У него что — будет спутниковый мобильный телефон? Другой тип мобильного телефона там, на диком Тибете, вряд ли будет работать.
— Что Вы, что Вы, — замахал руками консул, — пользоваться мобильными телефонами на Тибете запрещено.
— Тогда я не понимаю роли офицера связи, — твердолобо продолжал я расспрашивать консула, — какова его роль в экспедиции?
— Ну, неужели Вы не понимаете, что на территории китайского Тибета все иностранные экспедиции должны быть под контролем! — раздраженно сказал консул, округлив свои узкие глаза.
Почему мы всегда играем?
А-а…. — дошло, наконец, до меня.Я потупил взгляд и уставился в точку. Свободный образ российской жизни последних лет начал уже вычеркивать из памяти более чем семидесятилетние устремления советских властей во всем и вся видеть угрозу непонятному для них самих строю, когда красивые, очень красивые лозунги, в свое время бывшие под угрозой мирового империализма, все продолжают и продолжают оставаться под угрозой и…. эх, наверное, будут всегда оставаться под угрозой.
Игра! Мировая человеческая игра! Игра в идеалы! Игра в равенство! Игра в справедливость! Игра в борьбу с коварным врагом! Кровавая игра! Жестокая игра! Смердящая игра!
Зачем мы играем? Зачем играем остервенело и смертельно? Неужели воспоминания детства так значимы, что заставляют нас играть по жизни и, иногда, играть смертельно? Что за страсть вложена в слово «игра»? Почему игра пропитала всю нашу жизнь? Почему люди не думают о смысле жизни, а постоянно и всегда играют? Почему люди играют в богатство, корча из себя всемогущих, покупая других и не задумываясь над тем, что за его гробом никогда не понесут сейф с деньгами? Почему мы, ненавидя самого себя, завидуем более сильному и из последних сил играем в собственную значимость, хотя в глубине души осознаем лживость игры? Почему мы, успокаивая ближнего, ощущаем глубинную радость от его страданий и играем покровительственно-стервозную игру? Почему мы не можем быть всегда искренними? Неужели это невозможно? Неужели искренность так трудно достижима? Неужели искренность есть лишь атрибут примитивного образа мышления, а ум есть лишь умение более искренне играть? Пожизненными актерами можно назвать людей…
Если у вас, дорогой читатель, была или есть любовь, то, обняв любимую (или любимого) и сладостно ощущая родной запах волос, задумайтесь, пожалуйста, над вопросом — любите ли Вы искренне или все же играете в любовь? Как только Вы зададите себе этот вопрос и хотя бы чуть-чуть проанализируете свою любовь, Вы поймаете себя на мысли, что часто, очень часто Вы играете в любовь. А если я поглажу ее (его) вот так, то это, наверное, понравится! А если я буду целоваться с придыханием, то это, наверное, подчеркнет мою любовь! Если я скажу вот такие слова, то она (он), наверное, подумает, что…!
Мы, к сожалению, даже в самом святом — любви — не умеем быть полностью искренними. Какая-то ниточка лживости постоянно вьется внутри нас и заставляет нас играть. Почему?
Да потому, что мы на нашем духовном уровне не имеем способности ощущать всеобъемлющую и всезахватывающую любовь, которая подвластна только Богам или Сынам Богов. До нас доносятся только отголоски настоящей любви, и даже, ощущая эти всего-навсего отголоски, мы счастливы, потому что они есть. И пусть эта вездесущая жизненная игра входит даже в самое святое — любовь, приглушая и глубинно опоганивая, многое-многое в жизни, пусть эта игра стала составляющей частью нашего бытия, но мы, пусть даже подсознательно, способны все же хоть немного ощущать главное созидательное начало — Любовь и хоть немного быть близкими к Богу. Хоть немного… а это уже немало.