На маленькую стоянку въехал новый пикап-вседорожник. Позвякивая огромной связкой ключей, точно символом власти, спущенным с небес божеством сторожей и дворников, из машины выбрался Август Рассол. Хозяин магазина всякой всячины был мужчиной представительным: лет шестидесяти, седой, бородатый, с плечами, как у горной гориллы. Его поочередно сравнивали то с Санта-Клаусом, то с богом древних скандинавов Одином.
– Утро, ребятки, – пробурчал Рассол старикам, столпившимся за его спиной, пока он отпирал дверь в темное нутро “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”. Он зажигал свет, заваривал два первых кофейника своей особой секретной смеси темной обжарки, а старичье атаковало его залпом вопросов:
– Гас, ты ночью собак слышал?
– Мы слыхали, у тебя на горке дерево упало. Знаешь чего-нибудь?
– А без кофеина заваришь? Мне доктор сказал – поменьше кофеину.
– Билл думает, что гавкать они начали, потому что у ведьмы течка, но они ж по всему городу с ума посходили.
– Ты хоть выспался? А я все никак уснуть не мог.
Рассол поднял ручищу, давая понять, что сейчас говорить будет он, и старичье мигом притихло. Так происходило каждое утро: хозяин магазина прибывал посреди какой-нибудь оживленной дискуссии, и его немедля избирали экспертом, посредником и председательствующим.
– Джентльмены. Кофе готов. Что же касается событий сегодняшней ночи, я должен признаться в собственном неведении.
– Ты хочешь сказать, что собаки тебя не разбудили? – из-под козырька бейсбольной кепки “Бруклинских Живчиков” спросил Джим Уотли.
– Я вчера отошел ко сну рано с двумя хорошенькими молоденькими бутылочками каберне, Джим. Все дальнейшее происходило без моего ведома и согласия.
– Так по всему же городу собаки заливались, точно конец света наступил! – обиделся Джим на такую отчужденность Рассола.
– Собакам свойственно гавкать, – констатировал Рассол. Слово “подумаешь” в конце он опустил, но оно прозвучало.
– Но не по всему же городу. И не все сразу. Вот Джордж считает – тут без мистики не обошлось.
Рассол повел седой бровью в сторону Джорджа Питерса, сиявшего у автоматической кофеварки стоматологической ухмылкой:
– И что же именно, Джордж, подвело тебя к мысли о том, что причиной ночных беспорядков стала мистика?
– А я впервые за двадцать лет проснулся от того, что у меня стоит торчком. Меня так и подбросило. Думал, ворочался, чуть фонарь не раздавил – я на тумбочке фонарик всегда держу, если ночью по нужде встать понадобится.
– И как батарейки, Джорджи? Не сели? – поинтересовался кто-то.
– Бабу свою разбудить попробовал. Хреном по ней колочу, чтобы проснулась, говорю: на нас медведь лезет, а у меня последний патрон остался.
– А она? – заполнил паузу Рассол.
– А она говорит: льдом обложи, чтобы опухоль сошла.
– Ну что ж. – Рассол огладил бороду. – По мне, так это и впрямь похоже на мистику. – Он повернулся к остальным старикам и вынес вердикт: – Джентльмены. Я согласен с Джорджем. Подобно Лазарю, восставшему из мертвых, эта необъяснимая эрекция явно имеет под собой сверхъестественное основание. А теперь, если вы меня извините, я обслужу платежеспособных клиентов.
Последним замечанием он вовсе не хотел уесть стариков, которым позволял весь день пить кофе на дармовщину. Август Рассол давно завоевал их преданность. Старикам казалось крайне нелепым покупать вино, сыр, наживку или бензин у кого-то другого – несмотря даже на то, что цены у Рассола были на добрых тридцать процентов выше, чем в соседнем “Экономичном Гипермаркете”.
Разве могли прыщавые клерки гипермаркета посоветовать, какую наживку выбрать на морского окуня, дать рецепт элегантного укропного соуса для той же рыбы, порекомендовать отборное вино к этому окуню и одновременно осведомиться о здоровье каждого члена семейства поименно на три поколения вглубь истории? Никак не могли. В этом и заключалось тайное умение Августа Рассола преуспевать в бизнесе, рассчитанном на жителей городка, вся экономика которого нацелена на приезжих туристов.
Рассол зашел за прилавок, перед которым его дожидалась симпатичная женщина в переднике официантки. Она нетерпеливо мяла пятидолларовую бумажку.
– Неэтилированного на пятерку, Гас. – Она сунула бумажку Рассолу.
– Бурная ночь, Дженни?
– А что – заметно? – Дженни поправила золотисто-каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и огладила фартук.
– Всего-навсего невинное предположение, – улыбнулся Рассол, показав зубы, пожелтевшие от многолетнего употребления кофе и трубочного табака. – Мне тут ребятки рассказывали, что ночью по всему городу какие-то бесчинства творились.
– А-а, собаки? Я думала, это только у моих соседей. До четырех утра уснуть не могла, а потом телефон зазвонил, и я совсем проснулась.
– Слыхал, вы с Робертом расходитесь.
– Что – пресс-релизы кто-то уже рассылает? Мы всего несколько дней как разъехались. – Ее голос неприятно заскрежетал от раздражения.
– Городок-то маленький, – тихо сказал Рассол. – Мне не хотелось совать нос в чужие дела.
– Извини меня, Гас. Я просто не выспалась. Так устала, что у меня по дороге сюда галлюцинации начались. Мне показалось, что я слышу, как Уэйн Ньютон поет “Иисус – наш лучший друг”.
– А может, и впрямь пел?
– Ага, с верхушки сосны. Я тебе точно говорю, Гас, – всю эту неделю у меня такое чувство, будто по мне психушка плачет.
Рассол наклонился через прилавок и потрепал ее по руке:
– В этой жизни у нас не меняются только перемены, но это вовсе не просто. Тебе нужно отдохнуть.
Тут в магазин ворвался водитель местной скорой помощи Вэнс Макнелли. Рация у него на ремне шкворчала так, точно ее только что вынули из фритюрницы.
– Угадайте, кто сегодня ночью пробкой хлопнул? – провозгласил он в явной надежде, что никто не знает.
Притихнув, все обернулись к нему. Вэнс секунду понежился в лучах общего внимания, утверждаясь в собственной значимости.
– Майло Тобин, – наконец объявил он.
– Наш зловещий застройщик? – уточнил Джордж.
– Точно. Где-то около полуночи. Мы его только что в мешок упаковали, – сообщил Вэнс всему кадровому составу старичья. Потом обратился к Рассолу: – Можно пачку “Мальборо”?
Старичье переглянулось, толком не понимая, как следует реагировать на такую новость. Все надеялись: его мысль озвучит кто-нибудь другой. Например, “С более приятным человеком такого бы никогда не случилось” или даже “Туда ему и дорога”. Но поскольку старики знали, что следующее объявление грубияна Вэнса может касаться их самих, они старались придумать что-нибудь повежливее. Не стоит парковать машину на стоянке для инвалидов – дабы ирония судьбы действительно не подсунула тебе вескую причину парковаться там. Не стоит плохо отзываться о покойниках, ежели не хочешь оказаться в следующем мешке у Вэнса.
Старичье спасла Дженни:
– А как он со своего “крайслера” пылинки сдувал, а?
– Это уж точно, сдувал.
– На машине ни пятнышка не было.
– Как новенькую держал, что там говорить.
Вэнс довольно улыбался, наблюдая смятение, которое ему удалось посеять в обитателях городка.
– Ладно, парни, еще увидимся. – Он повернулся к выходу и моментально столкнулся с каким-то маленьким человечком, стоявшим у него за спиной.
– Извини, приятель, – сказал Вэнс.
Никто не заметил, как человечек вошел в магазин, никто не слышал, чтобы звякал звонок над входом. Человечек был арабом – смуглый, с длинным крючковатым носом и очень старый. Кожа лежала складками вокруг его пронизывающих серо-голубых глаз. На нем был мятый серый костюм из фланели – как минимум на два размера больше, чем нужно. На макушке лысой головы сидела красная детская вязаная шапочка. Общая потасканность в сочетании с миниатюрными размерами делали человечка похожим на куклу чревовещателя, которая слишком долго прожила в маленьком чемодане.
Человечек взмахнул перед носом у Вэнса корявой лапкой и исторг поток сердитых арабских восклицаний, замелькавших в воздухе, точно голубые всполохи на дамасском клинке. Вэнс вывалился из магазина спиной вперед, прыгнул в свою неотложку и рванул с места.
Неистовая ярость маленького человека ошеломила всех. Неужели в воздухе действительно что-то мелькало? Не показалось ли, что кончики зубов у араба чересчур остры? И глаза у него в этот момент в самом деле вспыхнули раскаленным добела сиянием? Впоследствии об этом никто не заговаривал ни разу.
Первым пришел в себя Август Рассол:
– Что вам будет угодно, сэр?
Неестественный свет в глазах араба померк, и он подобострастно осведомился:
– Извините меня, пожалуйста, но не мог бы я обеспокоить вас, испросив небольшое количество соли?
3
4
– Утро, ребятки, – пробурчал Рассол старикам, столпившимся за его спиной, пока он отпирал дверь в темное нутро “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”. Он зажигал свет, заваривал два первых кофейника своей особой секретной смеси темной обжарки, а старичье атаковало его залпом вопросов:
– Гас, ты ночью собак слышал?
– Мы слыхали, у тебя на горке дерево упало. Знаешь чего-нибудь?
– А без кофеина заваришь? Мне доктор сказал – поменьше кофеину.
– Билл думает, что гавкать они начали, потому что у ведьмы течка, но они ж по всему городу с ума посходили.
– Ты хоть выспался? А я все никак уснуть не мог.
Рассол поднял ручищу, давая понять, что сейчас говорить будет он, и старичье мигом притихло. Так происходило каждое утро: хозяин магазина прибывал посреди какой-нибудь оживленной дискуссии, и его немедля избирали экспертом, посредником и председательствующим.
– Джентльмены. Кофе готов. Что же касается событий сегодняшней ночи, я должен признаться в собственном неведении.
– Ты хочешь сказать, что собаки тебя не разбудили? – из-под козырька бейсбольной кепки “Бруклинских Живчиков” спросил Джим Уотли.
– Я вчера отошел ко сну рано с двумя хорошенькими молоденькими бутылочками каберне, Джим. Все дальнейшее происходило без моего ведома и согласия.
– Так по всему же городу собаки заливались, точно конец света наступил! – обиделся Джим на такую отчужденность Рассола.
– Собакам свойственно гавкать, – констатировал Рассол. Слово “подумаешь” в конце он опустил, но оно прозвучало.
– Но не по всему же городу. И не все сразу. Вот Джордж считает – тут без мистики не обошлось.
Рассол повел седой бровью в сторону Джорджа Питерса, сиявшего у автоматической кофеварки стоматологической ухмылкой:
– И что же именно, Джордж, подвело тебя к мысли о том, что причиной ночных беспорядков стала мистика?
– А я впервые за двадцать лет проснулся от того, что у меня стоит торчком. Меня так и подбросило. Думал, ворочался, чуть фонарь не раздавил – я на тумбочке фонарик всегда держу, если ночью по нужде встать понадобится.
– И как батарейки, Джорджи? Не сели? – поинтересовался кто-то.
– Бабу свою разбудить попробовал. Хреном по ней колочу, чтобы проснулась, говорю: на нас медведь лезет, а у меня последний патрон остался.
– А она? – заполнил паузу Рассол.
– А она говорит: льдом обложи, чтобы опухоль сошла.
– Ну что ж. – Рассол огладил бороду. – По мне, так это и впрямь похоже на мистику. – Он повернулся к остальным старикам и вынес вердикт: – Джентльмены. Я согласен с Джорджем. Подобно Лазарю, восставшему из мертвых, эта необъяснимая эрекция явно имеет под собой сверхъестественное основание. А теперь, если вы меня извините, я обслужу платежеспособных клиентов.
Последним замечанием он вовсе не хотел уесть стариков, которым позволял весь день пить кофе на дармовщину. Август Рассол давно завоевал их преданность. Старикам казалось крайне нелепым покупать вино, сыр, наживку или бензин у кого-то другого – несмотря даже на то, что цены у Рассола были на добрых тридцать процентов выше, чем в соседнем “Экономичном Гипермаркете”.
Разве могли прыщавые клерки гипермаркета посоветовать, какую наживку выбрать на морского окуня, дать рецепт элегантного укропного соуса для той же рыбы, порекомендовать отборное вино к этому окуню и одновременно осведомиться о здоровье каждого члена семейства поименно на три поколения вглубь истории? Никак не могли. В этом и заключалось тайное умение Августа Рассола преуспевать в бизнесе, рассчитанном на жителей городка, вся экономика которого нацелена на приезжих туристов.
Рассол зашел за прилавок, перед которым его дожидалась симпатичная женщина в переднике официантки. Она нетерпеливо мяла пятидолларовую бумажку.
– Неэтилированного на пятерку, Гас. – Она сунула бумажку Рассолу.
– Бурная ночь, Дженни?
– А что – заметно? – Дженни поправила золотисто-каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и огладила фартук.
– Всего-навсего невинное предположение, – улыбнулся Рассол, показав зубы, пожелтевшие от многолетнего употребления кофе и трубочного табака. – Мне тут ребятки рассказывали, что ночью по всему городу какие-то бесчинства творились.
– А-а, собаки? Я думала, это только у моих соседей. До четырех утра уснуть не могла, а потом телефон зазвонил, и я совсем проснулась.
– Слыхал, вы с Робертом расходитесь.
– Что – пресс-релизы кто-то уже рассылает? Мы всего несколько дней как разъехались. – Ее голос неприятно заскрежетал от раздражения.
– Городок-то маленький, – тихо сказал Рассол. – Мне не хотелось совать нос в чужие дела.
– Извини меня, Гас. Я просто не выспалась. Так устала, что у меня по дороге сюда галлюцинации начались. Мне показалось, что я слышу, как Уэйн Ньютон поет “Иисус – наш лучший друг”.
– А может, и впрямь пел?
– Ага, с верхушки сосны. Я тебе точно говорю, Гас, – всю эту неделю у меня такое чувство, будто по мне психушка плачет.
Рассол наклонился через прилавок и потрепал ее по руке:
– В этой жизни у нас не меняются только перемены, но это вовсе не просто. Тебе нужно отдохнуть.
Тут в магазин ворвался водитель местной скорой помощи Вэнс Макнелли. Рация у него на ремне шкворчала так, точно ее только что вынули из фритюрницы.
– Угадайте, кто сегодня ночью пробкой хлопнул? – провозгласил он в явной надежде, что никто не знает.
Притихнув, все обернулись к нему. Вэнс секунду понежился в лучах общего внимания, утверждаясь в собственной значимости.
– Майло Тобин, – наконец объявил он.
– Наш зловещий застройщик? – уточнил Джордж.
– Точно. Где-то около полуночи. Мы его только что в мешок упаковали, – сообщил Вэнс всему кадровому составу старичья. Потом обратился к Рассолу: – Можно пачку “Мальборо”?
Старичье переглянулось, толком не понимая, как следует реагировать на такую новость. Все надеялись: его мысль озвучит кто-нибудь другой. Например, “С более приятным человеком такого бы никогда не случилось” или даже “Туда ему и дорога”. Но поскольку старики знали, что следующее объявление грубияна Вэнса может касаться их самих, они старались придумать что-нибудь повежливее. Не стоит парковать машину на стоянке для инвалидов – дабы ирония судьбы действительно не подсунула тебе вескую причину парковаться там. Не стоит плохо отзываться о покойниках, ежели не хочешь оказаться в следующем мешке у Вэнса.
Старичье спасла Дженни:
– А как он со своего “крайслера” пылинки сдувал, а?
– Это уж точно, сдувал.
– На машине ни пятнышка не было.
– Как новенькую держал, что там говорить.
Вэнс довольно улыбался, наблюдая смятение, которое ему удалось посеять в обитателях городка.
– Ладно, парни, еще увидимся. – Он повернулся к выходу и моментально столкнулся с каким-то маленьким человечком, стоявшим у него за спиной.
– Извини, приятель, – сказал Вэнс.
Никто не заметил, как человечек вошел в магазин, никто не слышал, чтобы звякал звонок над входом. Человечек был арабом – смуглый, с длинным крючковатым носом и очень старый. Кожа лежала складками вокруг его пронизывающих серо-голубых глаз. На нем был мятый серый костюм из фланели – как минимум на два размера больше, чем нужно. На макушке лысой головы сидела красная детская вязаная шапочка. Общая потасканность в сочетании с миниатюрными размерами делали человечка похожим на куклу чревовещателя, которая слишком долго прожила в маленьком чемодане.
Человечек взмахнул перед носом у Вэнса корявой лапкой и исторг поток сердитых арабских восклицаний, замелькавших в воздухе, точно голубые всполохи на дамасском клинке. Вэнс вывалился из магазина спиной вперед, прыгнул в свою неотложку и рванул с места.
Неистовая ярость маленького человека ошеломила всех. Неужели в воздухе действительно что-то мелькало? Не показалось ли, что кончики зубов у араба чересчур остры? И глаза у него в этот момент в самом деле вспыхнули раскаленным добела сиянием? Впоследствии об этом никто не заговаривал ни разу.
Первым пришел в себя Август Рассол:
– Что вам будет угодно, сэр?
Неестественный свет в глазах араба померк, и он подобострастно осведомился:
– Извините меня, пожалуйста, но не мог бы я обеспокоить вас, испросив небольшое количество соли?
3
Трэвис
Трэвис О'Хирн сидел за рулем древнего “шевроле-импала”, которому исполнилось уже пятнадцать лет. Машину он купил в Лос-Анджелесе на те деньги, что демон забрал у сутенера. Сам демон стоял на пассажирском сиденье, высунув голову в окно, и хватал ртом порывы морского ветра, в восторге пуская слюни, как ирландский сеттер. Время от времени он втягивал голову внутрь, смотрел на Трэвиса и пел детскую дразнилку:
– Твоя мать сосет письки в адуууууу! Твоя мать сосет письки в адууууу!
При этом голова его для пущего эффекта делала несколько полных оборотов вокруг собственной оси.
Ночь они провели в дешевом мотеле к северу от Сан-Хуниперо. В номере демон переключил телевизор на кабельный канал, по которому крутили полную версию “Изгоняющего дьявола”. У демона это было любимое кино. По крайней мере, думал Трэвис, получше, чем в последний раз, когда демон посмотрел “Волшебника из страны Оз”, а потом весь день притворялся летающей мартышкой или вопил:
– А это твоему Тотошке!
– Сиди спокойно, Цап, – сказал Трэвис. – Я все-таки за рулем.
Демона укусила какая-то муха после того, как он ночью сожрал на дороге автостопщика. Тот парень был под кокаином или спидболом. Почему на демона так действует наркота, если ядом его вырубить невозможно? Загадка.
Демон похлопал Трэвиса по плечу длинной лапой рептилии:
– Хочу на капоте покататься. – Голос его звучал, как грохот ржавых гвоздей в консервной банке.
– Сделай одолжение. – Трэвис махнул рукой вперед.
Демон выбрался из окна, переполз по капоту и уселся впереди, точно наворот из преисподней: его раздвоенный язык трепетал на ветру вымпелом штормового предупреждения, слюна летела на ветровое стекло. Трэвис включил дворники и порадовался, что те двигаются через паузу, а не мельтешат как заведенные.
В Лос-Анджелесе они потратили целый день, чтобы отыскать сутенера, достаточно богатого на вид – им требовалась машина. Потом еще один день ушел на то, чтобы демон перехватил сутенера в укромном уголке и сожрал. Трэвис настоял на том, чтобы демон питался в одиночестве. Когда тот ел, его могли заметить посторонние. А кроме того, во время еды демон утраивался в размерах.
Трэвису постоянно снился один кошмар: кто-то просит дать объяснения по поводу застольных манер его спутника. Во сне он идет по улице, как вдруг по плечу его хлопает полицейский:
– Извините, сэр, – говорит полицейский.
Трэвис оборачивается в замедленной съемке, как в фильме Сэма Пекинпа.
– Слушаю вас, – отвечает он.
– Мне не хотелось бы вас беспокоить, – говорит полицейский, – но вон тот крупный чешуйчатый парень, который сейчас жует нашего мэра... Вы с ним не знакомы? – И страж порядка показывает на демона, который как раз откусывает голову какому-то человеку в строгом полосатом костюме из кримплена.
– Ну как же, знаком, – отвечает Трэвис. – Это Цап, демон. Примерно раз в пару дней ему нужно кого-нибудь съесть, а то он начинает капризничать. Мы с ним уже семьдесят лет знакомы. Готов поручиться за его бесхарактерность.
Полицейский, слышавший такое уже не раз, говорит:
– У нас городские власти приняли распоряжение, по которому не полагается есть выборных лиц без особого разрешения. Могу я взглянуть на ваше?
– Извините, – отвечает Трэвис, – но разрешения у меня нет. Я с радостью готов его получить, если вы мне покажете, где это можно сделать.
Фараон вздыхает и начинает выписывать штрафную квитанцию.
– Разрешения подписывает мэр, а ваш приятель, кажется, как раз его дожевывает. Нам не нравится, когда посторонние вот так запросто съедают наших градоначальников. Боюсь, вас придется оштрафовать.
– Но если вы мне выпишете еще один штраф, мне отменят страховку. – Этой части кошмара Трэвис никогда не мог понять: никакой страховки у него не было.
Но полицейский игнорирует протесты и продолжает выписывать квитанцию. И в кошмарах он просто выполняет свои обязанности.
Трэвис считал ужасно несправедливым, что от Цапа нет покоя даже во сне. Можно же хоть ненадолго сбежать от демона, который таскается с ним уже семьдесят лет и будет таскаться вечно, если он не найдет способа отправить его обратно в преисподнюю.
Для девяностолетнего старика Трэвис сохранился замечательно. На вид ему нельзя было дать больше двадцати – столько ему было, когда он впервые вызвал демона. Темноволосый, темноглазый и худой, с резкими чертами, Трэвис казался бы личностью недоброй, если бы не наивно-бестолковое выражение, не сходившее с его лица. Точно существовал один-единственный ответ, от которого в жизни ему все стало бы ясно, – вот только вспомнить бы еще вопрос.
На бесконечные скитания с демоном он никогда не подписывался. Не предполагал Трэвис и того, что ему придется придумывать, как остановить череду убийств. Иногда демон питался каждый день, иногда без новых жертв можно было обходиться неделями. Ни причины, ни связи, ни графика Трэвису обнаружить не удалось. Временами удавалось отговорить демона от нового убийства, временами – лишь нацелить на определенную добычу. Когда получалось, Трэвис спускал его на сутенеров и торговцев наркотиками – тех, без кого человечество запросто обойдется. А иногда приходилось выбирать бродяг и бездомных, которых бы потом наверняка не хватились.
Раньше он, бывало, плакал, когда приходилось отдавать Цапу какого-нибудь бомжа или старушку-побирушку. Среди обездоленных у Трэвиса было много друзей – еще в те времена, когда им с демоном приходилось путешествовать на товарняках, потому что автомобили были диковиной. Частенько бродяга, не знавший, где найдет себе следующий кров или выпивку, делил с Трэвисом и демоном пустой вагон и бутылку. И Трэвис давно уже понял, что зла в нищете нет – нищета просто открывает человека злу. Но за много лет он научился подавлять угрызения совести, и Цап время от времени все-таки ужинал бродягами.
Интересно, думал Трэвис, что происходит в головах у жертв Цапа перед тем, как их съедают. Он замечал, что они начинают размахивать перед лицом руками, точно чудовище, явившееся их взору, – иллюзия или обман света. Интересно, что бы случилось сейчас, если бы встречные водители увидели Цапа на капоте “шевроле”, где он восседал, приветливо помахивая встречным машинам, точно королева парада из Черной лагуны.
Начнется паника, водители наверняка не справятся с управлением на узком шоссе и полетят прямо в океан. Брызнут осколки ветровых стекол, взорвутся бензобаки, погибнут люди. Демон и смерть никогда надолго не расстаются. “Скоро гастроли в вашем городе, – думал Трэвис. – Но, быть может, последние”.
Слева от Трэвиса допплеровским сигналом пронеслась чайка, и он повернулся посмотреть в окно на океан. Утреннее солнце отражалось в гранях волн и поблескивало в нимбах брызг. На мгновение он забыл о Цапе и просто впитывал эту красоту, но когда снова взглянул на дорогу, на бампере по-прежнему маячил демон. От ответственности никуда не деться.
Трэвис вжал педаль газа в пол, двигатель “импалы” помедлил, но потом послушно взревел. Когда стрелка спидометра коснулась шестидесяти миль, Трэвис дал по тормозам.
Цап грохнулся на дорогу, проехался мордой по асфальту, высекая чешуей из шоссе искры. Наткнулся на столб и отлетел в канаву, где на мгновенье затих, пытаясь собраться с мыслями. “Импалу” юзом развернуло, и она замерла поперек шоссе.
Трэвис дал задний ход, прицелился машиной поточнее и со скрежетом рванулся к демону, стараясь не попасть колесами в канаву. Фары “импалы” разбились о грудь Цапа. Ребром бампера ему заехало в живот и вдавило глубоко в грязь. Двигатель побулькал и заглох, дохнув облаком ржавого пара из пробитого радиатора прямо в морду Цапа.
Со стороны водителя дверцу заклинило, Трэвис выбрался через окно и обогнул машину – посмотреть, велик ли ущерб. Цап лежал в канаве, придавленный бампером.
– Здорово гоняешь, – ухмыльнулся он. – Хоть в “Кэмел Трофи” на следующий год.
Трэвис был разочарован. Он, конечно, не надеялся прикончить Цапа, ибо по опыту знал, что демон неуничтожим, но хотелось, по крайней мере, его разозлить.
– Это чтобы ты не расслаблялся, – сказал он. – Проверка на прочность.
Цап приподнял машину, выполз из-под нее и встал рядом с Трэвисом в канаве.
– И как результат? Я выдержал?
– Ты не сдох?
– Не-а. Отлично себя чувствую.
– Значит, бездарно провалился. Прости, но придется переехать тебя еще разок.
– Но не на этой трахоме, – покачал головой демон.
Трэвис посмотрел на облачко пара, поднимавшееся от радиатора, и пожалел, что поддался гневу.
– Можешь вытащить ее из канавы?
– Раз плюнуть. – Демон взялся за бампер и перенес перед машины на обочину. – Но без нового радиатора ты далеко не уедешь.
– Каким опытным механиком ты вдруг заделался. То “помоги-мне-я-не-умею-переключать-каналы-а-волшебные-пальчики-не-помогают”, а теперь чуть ли не ученая степень по автоделу.
– Ну, а сам-то чего думаешь?
– Думаю, что впереди городок, где нам ее починят. Ты что – не прочел табличку, в которую вмазался? – Это было тонко рассчитанное издевательство: Трэвис знал, что демон не умеет читать. Чтобы позлить Цапа, он частенько смотрел кино с субтитрами, отключив звук.
– А чего там написано?
– Там написано: “Хвойная Бухта – 5 миль”. Туда мы с тобой сейчас и двинем. Этот драндулет даже с пробитым радиатором дохромает. А если нет – подтолкнешь.
– Ты меня, значит, переехал, все поломал, а мне – толкать?
– Угадал, – ответил Трэвис, протискиваясь за руль через окно.
– Слушаюсь и повинуюсь, хозяин, – саркастически заметил Цап.
Трэвис потыкал в зажигание. Машина взвыла и сдохла.
– Не заводится. Иди толкай.
– Ладно. – Цап обошел машину и уперся плечом в бампер. – Но учти – от толкания машин у меня разыгрывается аппетит.
– Твоя мать сосет письки в адуууууу! Твоя мать сосет письки в адууууу!
При этом голова его для пущего эффекта делала несколько полных оборотов вокруг собственной оси.
Ночь они провели в дешевом мотеле к северу от Сан-Хуниперо. В номере демон переключил телевизор на кабельный канал, по которому крутили полную версию “Изгоняющего дьявола”. У демона это было любимое кино. По крайней мере, думал Трэвис, получше, чем в последний раз, когда демон посмотрел “Волшебника из страны Оз”, а потом весь день притворялся летающей мартышкой или вопил:
– А это твоему Тотошке!
– Сиди спокойно, Цап, – сказал Трэвис. – Я все-таки за рулем.
Демона укусила какая-то муха после того, как он ночью сожрал на дороге автостопщика. Тот парень был под кокаином или спидболом. Почему на демона так действует наркота, если ядом его вырубить невозможно? Загадка.
Демон похлопал Трэвиса по плечу длинной лапой рептилии:
– Хочу на капоте покататься. – Голос его звучал, как грохот ржавых гвоздей в консервной банке.
– Сделай одолжение. – Трэвис махнул рукой вперед.
Демон выбрался из окна, переполз по капоту и уселся впереди, точно наворот из преисподней: его раздвоенный язык трепетал на ветру вымпелом штормового предупреждения, слюна летела на ветровое стекло. Трэвис включил дворники и порадовался, что те двигаются через паузу, а не мельтешат как заведенные.
В Лос-Анджелесе они потратили целый день, чтобы отыскать сутенера, достаточно богатого на вид – им требовалась машина. Потом еще один день ушел на то, чтобы демон перехватил сутенера в укромном уголке и сожрал. Трэвис настоял на том, чтобы демон питался в одиночестве. Когда тот ел, его могли заметить посторонние. А кроме того, во время еды демон утраивался в размерах.
Трэвису постоянно снился один кошмар: кто-то просит дать объяснения по поводу застольных манер его спутника. Во сне он идет по улице, как вдруг по плечу его хлопает полицейский:
– Извините, сэр, – говорит полицейский.
Трэвис оборачивается в замедленной съемке, как в фильме Сэма Пекинпа.
– Слушаю вас, – отвечает он.
– Мне не хотелось бы вас беспокоить, – говорит полицейский, – но вон тот крупный чешуйчатый парень, который сейчас жует нашего мэра... Вы с ним не знакомы? – И страж порядка показывает на демона, который как раз откусывает голову какому-то человеку в строгом полосатом костюме из кримплена.
– Ну как же, знаком, – отвечает Трэвис. – Это Цап, демон. Примерно раз в пару дней ему нужно кого-нибудь съесть, а то он начинает капризничать. Мы с ним уже семьдесят лет знакомы. Готов поручиться за его бесхарактерность.
Полицейский, слышавший такое уже не раз, говорит:
– У нас городские власти приняли распоряжение, по которому не полагается есть выборных лиц без особого разрешения. Могу я взглянуть на ваше?
– Извините, – отвечает Трэвис, – но разрешения у меня нет. Я с радостью готов его получить, если вы мне покажете, где это можно сделать.
Фараон вздыхает и начинает выписывать штрафную квитанцию.
– Разрешения подписывает мэр, а ваш приятель, кажется, как раз его дожевывает. Нам не нравится, когда посторонние вот так запросто съедают наших градоначальников. Боюсь, вас придется оштрафовать.
– Но если вы мне выпишете еще один штраф, мне отменят страховку. – Этой части кошмара Трэвис никогда не мог понять: никакой страховки у него не было.
Но полицейский игнорирует протесты и продолжает выписывать квитанцию. И в кошмарах он просто выполняет свои обязанности.
Трэвис считал ужасно несправедливым, что от Цапа нет покоя даже во сне. Можно же хоть ненадолго сбежать от демона, который таскается с ним уже семьдесят лет и будет таскаться вечно, если он не найдет способа отправить его обратно в преисподнюю.
Для девяностолетнего старика Трэвис сохранился замечательно. На вид ему нельзя было дать больше двадцати – столько ему было, когда он впервые вызвал демона. Темноволосый, темноглазый и худой, с резкими чертами, Трэвис казался бы личностью недоброй, если бы не наивно-бестолковое выражение, не сходившее с его лица. Точно существовал один-единственный ответ, от которого в жизни ему все стало бы ясно, – вот только вспомнить бы еще вопрос.
На бесконечные скитания с демоном он никогда не подписывался. Не предполагал Трэвис и того, что ему придется придумывать, как остановить череду убийств. Иногда демон питался каждый день, иногда без новых жертв можно было обходиться неделями. Ни причины, ни связи, ни графика Трэвису обнаружить не удалось. Временами удавалось отговорить демона от нового убийства, временами – лишь нацелить на определенную добычу. Когда получалось, Трэвис спускал его на сутенеров и торговцев наркотиками – тех, без кого человечество запросто обойдется. А иногда приходилось выбирать бродяг и бездомных, которых бы потом наверняка не хватились.
Раньше он, бывало, плакал, когда приходилось отдавать Цапу какого-нибудь бомжа или старушку-побирушку. Среди обездоленных у Трэвиса было много друзей – еще в те времена, когда им с демоном приходилось путешествовать на товарняках, потому что автомобили были диковиной. Частенько бродяга, не знавший, где найдет себе следующий кров или выпивку, делил с Трэвисом и демоном пустой вагон и бутылку. И Трэвис давно уже понял, что зла в нищете нет – нищета просто открывает человека злу. Но за много лет он научился подавлять угрызения совести, и Цап время от времени все-таки ужинал бродягами.
Интересно, думал Трэвис, что происходит в головах у жертв Цапа перед тем, как их съедают. Он замечал, что они начинают размахивать перед лицом руками, точно чудовище, явившееся их взору, – иллюзия или обман света. Интересно, что бы случилось сейчас, если бы встречные водители увидели Цапа на капоте “шевроле”, где он восседал, приветливо помахивая встречным машинам, точно королева парада из Черной лагуны.
Начнется паника, водители наверняка не справятся с управлением на узком шоссе и полетят прямо в океан. Брызнут осколки ветровых стекол, взорвутся бензобаки, погибнут люди. Демон и смерть никогда надолго не расстаются. “Скоро гастроли в вашем городе, – думал Трэвис. – Но, быть может, последние”.
Слева от Трэвиса допплеровским сигналом пронеслась чайка, и он повернулся посмотреть в окно на океан. Утреннее солнце отражалось в гранях волн и поблескивало в нимбах брызг. На мгновение он забыл о Цапе и просто впитывал эту красоту, но когда снова взглянул на дорогу, на бампере по-прежнему маячил демон. От ответственности никуда не деться.
Трэвис вжал педаль газа в пол, двигатель “импалы” помедлил, но потом послушно взревел. Когда стрелка спидометра коснулась шестидесяти миль, Трэвис дал по тормозам.
Цап грохнулся на дорогу, проехался мордой по асфальту, высекая чешуей из шоссе искры. Наткнулся на столб и отлетел в канаву, где на мгновенье затих, пытаясь собраться с мыслями. “Импалу” юзом развернуло, и она замерла поперек шоссе.
Трэвис дал задний ход, прицелился машиной поточнее и со скрежетом рванулся к демону, стараясь не попасть колесами в канаву. Фары “импалы” разбились о грудь Цапа. Ребром бампера ему заехало в живот и вдавило глубоко в грязь. Двигатель побулькал и заглох, дохнув облаком ржавого пара из пробитого радиатора прямо в морду Цапа.
Со стороны водителя дверцу заклинило, Трэвис выбрался через окно и обогнул машину – посмотреть, велик ли ущерб. Цап лежал в канаве, придавленный бампером.
– Здорово гоняешь, – ухмыльнулся он. – Хоть в “Кэмел Трофи” на следующий год.
Трэвис был разочарован. Он, конечно, не надеялся прикончить Цапа, ибо по опыту знал, что демон неуничтожим, но хотелось, по крайней мере, его разозлить.
– Это чтобы ты не расслаблялся, – сказал он. – Проверка на прочность.
Цап приподнял машину, выполз из-под нее и встал рядом с Трэвисом в канаве.
– И как результат? Я выдержал?
– Ты не сдох?
– Не-а. Отлично себя чувствую.
– Значит, бездарно провалился. Прости, но придется переехать тебя еще разок.
– Но не на этой трахоме, – покачал головой демон.
Трэвис посмотрел на облачко пара, поднимавшееся от радиатора, и пожалел, что поддался гневу.
– Можешь вытащить ее из канавы?
– Раз плюнуть. – Демон взялся за бампер и перенес перед машины на обочину. – Но без нового радиатора ты далеко не уедешь.
– Каким опытным механиком ты вдруг заделался. То “помоги-мне-я-не-умею-переключать-каналы-а-волшебные-пальчики-не-помогают”, а теперь чуть ли не ученая степень по автоделу.
– Ну, а сам-то чего думаешь?
– Думаю, что впереди городок, где нам ее починят. Ты что – не прочел табличку, в которую вмазался? – Это было тонко рассчитанное издевательство: Трэвис знал, что демон не умеет читать. Чтобы позлить Цапа, он частенько смотрел кино с субтитрами, отключив звук.
– А чего там написано?
– Там написано: “Хвойная Бухта – 5 миль”. Туда мы с тобой сейчас и двинем. Этот драндулет даже с пробитым радиатором дохромает. А если нет – подтолкнешь.
– Ты меня, значит, переехал, все поломал, а мне – толкать?
– Угадал, – ответил Трэвис, протискиваясь за руль через окно.
– Слушаюсь и повинуюсь, хозяин, – саркастически заметил Цап.
Трэвис потыкал в зажигание. Машина взвыла и сдохла.
– Не заводится. Иди толкай.
– Ладно. – Цап обошел машину и уперся плечом в бампер. – Но учти – от толкания машин у меня разыгрывается аппетит.
4
Роберт
Роберт Мастерсон уже выхлебал галлон красного вина, больше половины канистры пива “Курз” и полпинты текилы, но сон все равно снился.
Пустыня. Здоровая, яркая и вся в песке, как последняя сволочь. Сахара. Он – голый, привязан к стулу колючей проволокой. Перед ним – огромная кровать под балдахином, покрытая черным атласом. В прохладной тени его жена Дженни трахается с незнакомым мужиком, молодым, мускулистым и темноволосым. По щекам Роберта текут слезы и кристалликами соли падают на песок. Ни закрыть глаза, ни отвернуться он не может. Хочет закричать, но стоит только открыть рот, приземистый монстр, похожий на ящерицу, а ростом – с шимпанзе, сует ему в рот соленый крекер. Жара и боль в груди сводят с ума. Любовники не замечают его мук. Человек-рептилия туже затягивает колючую проволоку у него на груди, подкручивая ее палкой. С каждым всхлипом колючки впиваются в грудь все сильнее. Любовники медленно поворачиваются к нему, не размыкая объятий. Они машут ему – как с любительской кинопленки, – и улыбаются, точно на открытке. Привет из самого сердца страданий.
Он проснулся, приснившаяся боль в груди сменилась реальной – в голове. Свет – вот его личный враг. Затаился, ждет, когда он откроет глаза. Ну уж нет. Не дождется.
Жажда – свет мы переборем, жажду утолим. Вся жизнь – борьба.
Роберт открыл глаза навстречу тусклому свету. Наверное, снаружи облачно. Он огляделся. Подушки, переполненные пепельницы, пустые винные бутылки, стул, календарь за прошлый год: сёрфер оседлал доской волну огромных, роскошных коробок из-под пиццы. Это не дом. Так он никогда не жил. Люди вообще так не живут.
Он на чьей-то тахте. Где?
Роберт сел и подождал, пока вихрь в голове не уляжется, пока мозги снова щелчком не вернутся на место. Что они и сделали – со мстительной отдачей. А, да, он знает, где находится. Это Бодун. Бодун, штат Калифорния. Хвойная Бухта, где жена вышвырнула его из дома. Отель разбитых сердец, Калифорния.
Дженни, позвонить Дженни. Сказать ей, что люди так не живут. Никто так не живет. Кроме Сквозняка. Он в трейлере у Сквозняка.
Роберт поискал глазами жидкость. Кухня – в четырнадцати милях от него, за дальним концом тахты. Жидкость – на кухне.
Голышом он сполз с тахты, на четвереньках добрался до раковины и поднялся на колени. Крана не было, или же его погребла под собой куча грязных тарелок. Он осторожно сунул руку в пространство между ними, стараясь нащупать кран. Так ныряльщик выманивает из подводной пещеры мурену. Несколько тарелок с верхушки груды соскользнули с грохотом и лязгом на пол. Роберт осмотрел фарфоровые осколки вокруг собственных колен и заметил в отдалении мираж канистры “Курза”. Падение удалось рассчитать так, что рука ударилась о канистру. Настоящая. Спасение пришло: опохмел в удобной одноразовой пятилитровой упаковке.
Он глотнул из носика, и мгновенно рот, глотка, пазухи, слуховая полость и волосы на груди наполнились пеной.
– Возьми стакан, – сказала бы Дженни. – Ты что – животное?
Нужно позвонить Дженни и извиниться, как только пройдет первая жажда.
Но сначала – стакан. Все горизонтальные поверхности кухни были завалены грязной посудой: стойка, плита, стол, откидной прилавок и верх холодильника. В духовке тоже лежали тарелки.
Так не живут. В этой клоаке он заметил стакан. Святой Грааль. Схватил его и пустил струю пива. На оседающей пене плавала плесень. Он швырнул стакан в духовку и быстро захлопнул дверцу, пока лавина не набрала скорость.
Может, есть чистый? Роберт проверил буфет, где раньше хранилась чистая посуда. На него смотрела единственная миска для каши. С донышка его поздравил Фред Флинтстон: “Молодец! Добрался до дна!” Роберт налил в миску пива и по-турецки сел среди осколков утолять жажду.
Фред Флинтстон поздравил его три раза, пока не отпустило. Старый добрый Фред. Ты просто святой. Святой Фред Самого Дна.
– Фред, ну как она могла со мной так поступить? Ведь так никто не живет.
– Молодец! Добрался до дна! – ответил Фред.
– Позвони Дженни, – напомнил себе Роберт.
Он встал и через горы отходов побрел к телефону. По дороге тошнота скрутила так, что его отбросило через узкую прихожую трейлера в уборную, где он рухнул на пол и блевал в унитаз, пока не отрубился. Сквозняк называл это “поговорить с Рыгиной по Большому Белому Телефону”. Только звонок на этот раз был междугородный.
Минут через пять придя в себя, Роберт отыскал телефон. Попасть по нужным кнопкам казалось нечеловеческой задачей. Почему они расползаются из-под пальцев? Наконец, соединилось, трубку сняли после первого гудка.
– Дженни, милая, прости меня. Можно, я...
– Спасибо, что дозвонились до “Пиццы на Колесиках”. Мы открываемся в одиннадцать утра, доставка начинается в четыре часа дня. Зачем готовить самим, когда можно...
Роберт повесил трубку. Он набрал тот, что написан на липучке Сквозняка с экстренными номерами. После новой погони за кнопками удалось придавить их одну за другой. Это как по тарелочкам стрелять – поймать в прицел, проследить путь и бабахнуть.
– Алло? – Голос Дженни звучал очень сонно.
– Милая, прости меня. Я никогда так больше не буду. Можно, я вернусь домой?
– Роберт? Который час?
Он немного подумал и ответил наугад:
– Полдень?
– Сейчас пять утра, Роберт. Я спала всего час, Роберт. У соседей всю ночь лаяли собаки. Я еще не готова разговаривать с тобой. До свиданья, Роберт.
– Но, Дженни, как ты могла? Тебе ведь пустыни совсем не нравятся. И ты знаешь, что я терпеть не могу соленые крекеры.
– Ты пьян, Роберт.
– Кто этот парень, Дженни? Что есть у него и чего нет у меня?
– Нет никакого другого парня, Роберт. Я тебе уже вчера говорила. Я просто больше не могу с тобой жить. Мне кажется, я больше тебя не люблю.
– А кого ты любишь? Кого?
– Себя, Роберт. Я делаю это все ради себя. И теперь ради себя я положу трубку. Скажи мне “До свиданья”, чтобы не выглядело, будто я тебе нахамила.
– Но, Дженни...
– Все кончено. Живи как знаешь, Роберт. Я кладу трубку. До свидания.
– Но... – Она повесила трубку. – Так никто не живет, – сообщил Роберт коротким гудкам.
Живи как знаешь. Ладно, хоть какой-то план. Он вычистит эту конюшню и вычистит всю свою жизнь. Больше никогда не притронется к бутылке. Все изменится. Скоро она начнет вспоминать, какой он замечательный. Но сначала скорей в уборную – ему опять звонит Рыгина.
Пустыня. Здоровая, яркая и вся в песке, как последняя сволочь. Сахара. Он – голый, привязан к стулу колючей проволокой. Перед ним – огромная кровать под балдахином, покрытая черным атласом. В прохладной тени его жена Дженни трахается с незнакомым мужиком, молодым, мускулистым и темноволосым. По щекам Роберта текут слезы и кристалликами соли падают на песок. Ни закрыть глаза, ни отвернуться он не может. Хочет закричать, но стоит только открыть рот, приземистый монстр, похожий на ящерицу, а ростом – с шимпанзе, сует ему в рот соленый крекер. Жара и боль в груди сводят с ума. Любовники не замечают его мук. Человек-рептилия туже затягивает колючую проволоку у него на груди, подкручивая ее палкой. С каждым всхлипом колючки впиваются в грудь все сильнее. Любовники медленно поворачиваются к нему, не размыкая объятий. Они машут ему – как с любительской кинопленки, – и улыбаются, точно на открытке. Привет из самого сердца страданий.
Он проснулся, приснившаяся боль в груди сменилась реальной – в голове. Свет – вот его личный враг. Затаился, ждет, когда он откроет глаза. Ну уж нет. Не дождется.
Жажда – свет мы переборем, жажду утолим. Вся жизнь – борьба.
Роберт открыл глаза навстречу тусклому свету. Наверное, снаружи облачно. Он огляделся. Подушки, переполненные пепельницы, пустые винные бутылки, стул, календарь за прошлый год: сёрфер оседлал доской волну огромных, роскошных коробок из-под пиццы. Это не дом. Так он никогда не жил. Люди вообще так не живут.
Он на чьей-то тахте. Где?
Роберт сел и подождал, пока вихрь в голове не уляжется, пока мозги снова щелчком не вернутся на место. Что они и сделали – со мстительной отдачей. А, да, он знает, где находится. Это Бодун. Бодун, штат Калифорния. Хвойная Бухта, где жена вышвырнула его из дома. Отель разбитых сердец, Калифорния.
Дженни, позвонить Дженни. Сказать ей, что люди так не живут. Никто так не живет. Кроме Сквозняка. Он в трейлере у Сквозняка.
Роберт поискал глазами жидкость. Кухня – в четырнадцати милях от него, за дальним концом тахты. Жидкость – на кухне.
Голышом он сполз с тахты, на четвереньках добрался до раковины и поднялся на колени. Крана не было, или же его погребла под собой куча грязных тарелок. Он осторожно сунул руку в пространство между ними, стараясь нащупать кран. Так ныряльщик выманивает из подводной пещеры мурену. Несколько тарелок с верхушки груды соскользнули с грохотом и лязгом на пол. Роберт осмотрел фарфоровые осколки вокруг собственных колен и заметил в отдалении мираж канистры “Курза”. Падение удалось рассчитать так, что рука ударилась о канистру. Настоящая. Спасение пришло: опохмел в удобной одноразовой пятилитровой упаковке.
Он глотнул из носика, и мгновенно рот, глотка, пазухи, слуховая полость и волосы на груди наполнились пеной.
– Возьми стакан, – сказала бы Дженни. – Ты что – животное?
Нужно позвонить Дженни и извиниться, как только пройдет первая жажда.
Но сначала – стакан. Все горизонтальные поверхности кухни были завалены грязной посудой: стойка, плита, стол, откидной прилавок и верх холодильника. В духовке тоже лежали тарелки.
Так не живут. В этой клоаке он заметил стакан. Святой Грааль. Схватил его и пустил струю пива. На оседающей пене плавала плесень. Он швырнул стакан в духовку и быстро захлопнул дверцу, пока лавина не набрала скорость.
Может, есть чистый? Роберт проверил буфет, где раньше хранилась чистая посуда. На него смотрела единственная миска для каши. С донышка его поздравил Фред Флинтстон: “Молодец! Добрался до дна!” Роберт налил в миску пива и по-турецки сел среди осколков утолять жажду.
Фред Флинтстон поздравил его три раза, пока не отпустило. Старый добрый Фред. Ты просто святой. Святой Фред Самого Дна.
– Фред, ну как она могла со мной так поступить? Ведь так никто не живет.
– Молодец! Добрался до дна! – ответил Фред.
– Позвони Дженни, – напомнил себе Роберт.
Он встал и через горы отходов побрел к телефону. По дороге тошнота скрутила так, что его отбросило через узкую прихожую трейлера в уборную, где он рухнул на пол и блевал в унитаз, пока не отрубился. Сквозняк называл это “поговорить с Рыгиной по Большому Белому Телефону”. Только звонок на этот раз был междугородный.
Минут через пять придя в себя, Роберт отыскал телефон. Попасть по нужным кнопкам казалось нечеловеческой задачей. Почему они расползаются из-под пальцев? Наконец, соединилось, трубку сняли после первого гудка.
– Дженни, милая, прости меня. Можно, я...
– Спасибо, что дозвонились до “Пиццы на Колесиках”. Мы открываемся в одиннадцать утра, доставка начинается в четыре часа дня. Зачем готовить самим, когда можно...
Роберт повесил трубку. Он набрал тот, что написан на липучке Сквозняка с экстренными номерами. После новой погони за кнопками удалось придавить их одну за другой. Это как по тарелочкам стрелять – поймать в прицел, проследить путь и бабахнуть.
– Алло? – Голос Дженни звучал очень сонно.
– Милая, прости меня. Я никогда так больше не буду. Можно, я вернусь домой?
– Роберт? Который час?
Он немного подумал и ответил наугад:
– Полдень?
– Сейчас пять утра, Роберт. Я спала всего час, Роберт. У соседей всю ночь лаяли собаки. Я еще не готова разговаривать с тобой. До свиданья, Роберт.
– Но, Дженни, как ты могла? Тебе ведь пустыни совсем не нравятся. И ты знаешь, что я терпеть не могу соленые крекеры.
– Ты пьян, Роберт.
– Кто этот парень, Дженни? Что есть у него и чего нет у меня?
– Нет никакого другого парня, Роберт. Я тебе уже вчера говорила. Я просто больше не могу с тобой жить. Мне кажется, я больше тебя не люблю.
– А кого ты любишь? Кого?
– Себя, Роберт. Я делаю это все ради себя. И теперь ради себя я положу трубку. Скажи мне “До свиданья”, чтобы не выглядело, будто я тебе нахамила.
– Но, Дженни...
– Все кончено. Живи как знаешь, Роберт. Я кладу трубку. До свидания.
– Но... – Она повесила трубку. – Так никто не живет, – сообщил Роберт коротким гудкам.
Живи как знаешь. Ладно, хоть какой-то план. Он вычистит эту конюшню и вычистит всю свою жизнь. Больше никогда не притронется к бутылке. Все изменится. Скоро она начнет вспоминать, какой он замечательный. Но сначала скорей в уборную – ему опять звонит Рыгина.