Страница:
Одна из близняшек достала из бумажного пакета распределительный щит и
вручила мне. Под дождем он выглядел еще неказистее.
- Прочитай какую-нибудь молитву.
- Молитву? - удивился я.
- Похороны ведь! Надо помолиться.
- Как-то упустил из виду, - сказал я. - Ни одной не помню.
- Да что угодно пойдет!
- Это ведь формальность!
Дождь уже вымочил меня с головы до кончиков ногтей - а я все стоял и
подыскивал подобающие случаю слова. Девчонки вперяли взволнованные взгляды
поочередно то в меня, то в распределительный щит.
- Долг философии, - начал я словами Канта, - состоит в устранении
фантазий, порожденных заблуждениями... Распределительный щит! Спи спокойно
на дне водохранилища...
- Бросай!
- ?
- Щит бросай!
Размахнувшись что было сил, я со всей мочи метнул щит под углом в сорок
пять градусов. Он прочертил под дождем живописную дугу и ударился о воду. По
воде пошли медленные круги и достигли наших ног.
- Потрясающая молитва!
- Это ты сам придумал?
- Конечно, - сказал я.
Вымокшие, как те собаки, мы стояли у самой кромки и смотрели на
водохранилище.
- Тут глубоко или не очень? - спросила одна.
- Жутко глубоко, - ответил я.
- А рыбы есть? - спросила другая.
- Рыбы в любом водоеме есть.
Думаю, издалека мы смотрелись неплохим памятником.
* / 12. / *
В четверг следующей недели я первый раз за осень надел свитер. Ничем не
примечательный свитер из серой шетландской шерсти - слегка расползшийся
подмышками, но так оно даже приятнее. Побрился тщательнее обычного, натянул
теплые хлопчатые брюки, вытащил покрытые копотью армейские ботинки, обулся.
Ботинки напоминали двух послушных щенков после команды "К ноге!" Девчонки
пошуровали в комнате, нашли мои сигареты, зажигалку, бумажник, проездной - и
вручили все это мне.
Добравшись до конторы, я уселся за стол - и под кофе, принесенный
секретаршей, заточил шесть карандашей. В комнате сильно запахло грифелем и
свитером.
В перерыв я сходил пообедать и еще раз поиграл с двумя абиссинскими
кошками. Я просовывал мизинец в сантиметровую щель между стеклами, а они
кидались к нему наперегонки и хватали зубами.
В этот день продавщица зоомагазина дала мне подержать кошку на руках.
На ощупь будто связанная из качественной кашмирской шерсти, она уткнулась
мне холодным носом в губы.
- Легко к людям привыкает, - сказала продавщица.
Я поблагодарил, отпустил кошку обратно в ящик и купил пачку совершенно
ненужного кошачьего корма. Продавщица аккуратно его завернула. Когда я
выходил из магазина с кошачьим кормом в руках, обе кошки пялились на меня,
как на осколок мечты.
В конторе секретарша стряхнула с моего свитера кошачью шерсть.
- С кошками играл, - объяснил я без смущения.
- И на боку дыра.
- Знаю. Это с прошлого года. На машину инкассатора напал и за зеркало
зацепился.
- Снимай, - распорядилась она без малейшего интереса к сказанному.
Я стянул свитер, и она принялась штопать его черной ниткой, присев на
краешке стула и скрестив длинные ноги. Пока она штопала, я вернулся за стол,
заточил карандаши на вторую половину дня - и взялся за работу. Что бы там
кто ни говорил, а я никогда не ною по поводу работы. В отведенное время
выполняю ее отведенный объем. Пусть и не более того - но по возможности
добросовестно. Такие качества наверняка оценили бы в Освенциме. Собственно,
в том проблема и заключается: все места, которые могли бы мне подойти,
остались в прошлом. И ничего не поделать. Не вернуть ни Освенцима, ни
двухместных торпедоносцев. Никто не носит мини-юбок, никто не слушает Джана
и Дина. И совсем уж не вспомнить, когда я последний раз видел девушку с
чулками на подвязках.
Часы показали три. Секретарша, как всегда, принесла горячий зеленый чай
и три пирожных. Свитер тоже был зашит на славу.
- Можно с тобой кое-что обсудить?
- Давай обсудим. - Я отъел кусок пирожного.
- Насчет ноября, - сказала она. - Может, нам на Хоккайдо съездить?
В ноябре мы всегда брали всей фирмой отпуск и ехали куда-нибудь втроем.
- Почему бы нет? - сказал я.
- Значит, решили. А медведей там не будет?
- Медведей? Да ну, они уже в спячку залягут.
Она успокоенно кивнула.
- Ты со мной не поужинаешь сегодня? Тут недалеко хорошими креветками
кормят.
- Давай, - сказал я.
Ресторан находился в пяти минутах на такси, посреди тихой жилой улицы.
Мы сели за столик, и одетый в черное официант, беззвучно подойдя по
кокосовой плетенке, положил перед нами два меню величиной с плавательную
доску. Мы заказали два пива до еды.
- Креветки здесь очень вкусные. Их живыми варят.
Я застонал, отхлебывая из кружки.
Некоторое время она вертела тонкими пальцами висевший на шее кулон в
форме звезды.
- Если ты сказать чего хочешь, то давай лучше сейчас, пока не принесли,
- предложил я. И сразу подумал: лучше бы я этого не говорил. Всегда у меня
так.
Она еле заметно улыбнулась. Убирать с лица эту улыбку в четверть
сантиметра было делом хлопотным - поэтому улыбка некоторое время оставалась
у нее на губах. Ресторан был совершенно пуст - казалось, сейчас мы услышим,
как креветки шевелят усами.
- Тебе твоя работа нравится? - спросила она.
- Даже не знаю... Я такими вопросами не задавался... Во всяком случае,
неудовлетворенности нет.
- Вот и у меня нет, - сказала она и отпила пива. - Зарплата высокая,
ребята вы хорошие, отпуск получаю исправно...
Я молчал. Уж больно давно серьезно никого не выслушивал.
- Но мне ведь только двадцать лет, - продолжала она. - Я не хочу до
самого конца вот так...
Разговор прервался, пока нам накрывали на стол.
- Ты еще совсем молодая, - сказал я. - Скоро влюбишься, выйдешь
замуж... Жизнь переменится.
- Не переменится, - тихо сказала она, ловко чистя креветку ножом и
вилкой. - Никому я не нужна. Так до смерти и буду тараканов ловить, да
свитера штопать.
Я вздохнул. Мне вдруг показалось, что я на несколько лет постарел.
- Да брось ты... Вон симпатичная какая! И ноги длинные, и лицо
ничего... И креветок чистишь здорово. Все у тебя нормально будет.
Она замолчала, принялась есть креветку. Я последовал ее примеру. Мне
вдруг вспомнился распределительный щит на дне водохранилища.
- А когда тебе было двадцать лет, что ты делал?
- Был по уши влюблен.
Шестьдесят девятый. Наш год...
- И что с ней потом стало?
- Расстались.
- Тебе с ней было хорошо?
- Если глядеть издалека, - сказал я, глотая кусок креветки, - что
угодно кажется красивым.
Когда мы с ней все доели, ресторан начинал потихоньку заполняться.
Звякали ножи и вилки, скрипели стулья. Я заказал кофе, она - тоже кофе и
лимонное суфле.
- А сейчас? - спросила она. - Сейчас у тебя кто-нибудь есть?
Немного подумав, я решил не говорить про близняшек.
- Никого нет.
- И тебе не одиноко?
- Привык. Дело тренировки.
- Какой тренировки?
Я закурил и выпустил струйку дыма, целясь на полметра выше ее головы.
- Видишь ли, я под интересной звездой родился. Чего ни захочу, все
получаю. Но как только что-нибудь получу, тут же растопчу что-нибудь другое.
Понимаешь?
- Немножко...
- Никто не верит, но так оно и есть. Года три назад я это заметил. И
решил, что буду теперь стараться ничего не хотеть.
Она покачала головой.
- Ты что, собираешься так прожить всю жизнь?
- Наверное... А как еще никому не мешать?
- Если ты на самом деле так думаешь, - сказала она, - тебе лучше жить в
ящике для обуви.
Отлично сказано!
Мы прошлись с ней пешком до станции. В свитере мне было хорошо.
- О'кей, - сказала она. - Попробую как-нибудь дальше.
- Извини, что пользы от меня немного.
- Поговорили, легче стало...
Уезжали мы с одной платформы, но в разные стороны.
- Тебе правда не одиноко? - еще раз спросила она напоследок. Пока я
подыскивал достойный ответ, подошел поезд.
* / 13. / *
Случаются дни, когда что-нибудь берет и хватает за душу. Это может быть
что угодно, любой пустяк. Розовый бутон, потерянная кепка, свитер, который
нравился в детстве, старая пластинка Джинa Питни... Список из скромных
вещей, которым сегодня больше некуда податься. Два или три дня они скитаются
по душе, перед тем, как возвратиться туда, откуда пришли. ......Потемки.
Колодцы, вырытые в наших душах. И птицы, летающие над колодцами.
Тем осенним воскресным вечером меня схватил за душу пинбол. Мы с
близняшками наблюдали закат, стоя на грине у восьмой лунки. Восьмая лунка
была "длинная", рассчитанная на попадание с пяти ударов, без препятствий и
без уклонов. Один лишь фервей тянулся к ней, похожий на школьный коридор. У
седьмой лунки упражнялся на флейте живший по соседству студент. Под
изводящие сердце двухоктавные гаммы солнце наполовину скрылось за холмами. И
почему в это мгновение меня схватил за душу пинбольный автомат, мне знать не
дано.
И мало того - в голове у меня с каждой новой секундой стали множиться
пинбольные образы. Стоило закрыть глаза, как у самого уха раздавался щелчок
выстреливаемого шарика, и тарахтели цифры, выстраиваясь в ряд на счетном
табло.
В семидесятом году, когда мы с Крысой хлестали пиво в "Джейз-баре", я
вовсе не был фанатом пинбола. У Джея стоял редкий для того времени автомат -
модель с тремя флипперами под названием "Ракета". Поле делилось на верхнюю и
нижнюю части - один флиппер в верхней и два в нижней. Модель доброго мирного
времени, когда полупроводниковая инфляция еще не проникла в пинбольный мир.
Личный рекорд одержимого пинболом Крысы составлял 92500 очков; по этому
поводу я даже сделал памятную фотографию. Крыса счастливо улыбается,
облокотясь на автомат, - и автомат с выброшенными цифрами "92500" улыбается
тоже. Единственный душевный снимок, который я сделал своим карманным
"Кодаком". Крыса на нем - вылитый воздушный ас эпохи Второй Мировой. Автомат
же подобен старому истребителю - которому руками раскручивают пропеллер, а
пилот после взлета сам захлопывает ветрозащитный колпак. Цифры "92500"
сближают Крысу с автоматом, придавая всей картине оттенок интимности.
Раз в неделю из пинбольной фирмы приходил ответственный за сбор денег и
ремонт. Это был тридцатилетний мужчина, до странности худой и крайне
неразговорчивый. Войдя в бар, он даже не одаривал Джея взглядом, а сразу
открывал ключом какую-то дверцу под автоматом и высыпал мелочь в суму из
грубой холстины. Потом брал оттуда одну монетку, бросал в щель, два-три раза
проверял состояние плунжерной пружины - и без видимого интереса запускал
шарик в игру. Попав им в буфер, смотрел, исправны ли магниты, а затем
проходил полный маршрут, загоняя шарик во все возможные места - лузы,
мишени, ловушки... Напоследок зажигал призовую лампочку и с облегчением на
лице позволял шарику скатиться на выход. После чего кивал Джею - мол,
проблем нет! - и уходил. За время, которое ему требовалось, удавалось
выкурить полсигареты.
Я забывал стряхивать пепел, Крыса забывал о своем пиве, - мы просто
сидели и обалдело пялились на эту великолепную технику.
- Фантастика! - говорил Крыса. - С такой техникой можно запросто
сделать сто пятьдесят тысяч. Да что там - и все двести можно сделать!
- Чего ты хочешь, это же профессионал! - пытался я утешить Крысу.
Однако гордость аса уже не возвращалась.
- Я по сравнению с ним просто молокосос! - С этими словами Крыса уходил
в молчание. Его бессмысленные грезы о заполнении всех шести разрядов на
табло могли длиться бесконечно.
- Это ведь для него работа, - продолжал я. - Интересно только поначалу.
А когда с утра до вечера, кому угодно надоест.
- Не-е-ет, - тряс головой Крыса. - Мне не надоест!
* / 14. / *
"Джейз-бар" был набит битком, чего давно не случалось. Джей мало кого
знал - но клиент всегда клиент, и повода для расстройства здесь не было.
Треск раскалываемого льда, его постукивание в стаканах, смех, "Джексон Файв"
из музыкального автомата, облака белого дыма под потолком, как изо ртов у
героев комиксов, - словно частичка лета забрела сюда этим вечером.
Однако для Крысы во всем этом что-то было не так. Одиноко сидя за
стойкой, он несколько раз пробовал читать - но, не в силах продвинуться
дальше одной страницы, отложил книгу в сторону. Теперь он хотел - если
получится - выпить последний глоток пива, вернуться домой и уснуть. Если /
действительно / получится уснуть...
В эту неделю удача напрочь отвернулась от Крысы. Все портилось -
обрывки сна, пиво, сигареты, даже погода. Потоки дождя омывали горные
склоны, уносились реками в море и красили его в коричнево-серую крапинку.
Зрелище не из приятных. В голову же словно напихали старых газет, свернутых
трубочкой. Сон поверхностный и всегда короткий. Будто спишь перед приемом у
зубного врача, а прихожую еще и натопили сверх всякой меры. Стоит
кому-нибудь открыть дверь, как ты просыпаешься. И перед глазами - циферблат.
В середине недели Крыса накачивался виски, чтобы потихоньку заморозить
все мысли. Каждую щель в сознании он затягивал слоем льда - такого толстого,
что по нему прошел бы белый медведь, - и засыпал, надеясь дожить в таком
виде до следующей недели. Но когда просыпался, все было по-прежнему. Лишь
слегка болела голова.
Перед рассеянным взглядом Крысы - шесть пустых бутылок из-под пива.
Между бутылок видна спина Джея.
Неплохой момент для выхода в отставку, - думает Крыса. - Первый раз я
выпил здесь пива в восемнадцать лет. И с тех пор - тысячи бутылок, тысячи
тарелок с закуской, тысячи пластинок в музыкальном автомате. Все это подобно
волнам, бьющим в борт шлюпке - как пришло, так и ушло. Может, я уже
достаточно попил пива? Конечно, мне еще будет тридцать, потом будет сорок, и
пива я еще попью. И тем не менее, - думает Крыса, - тем не менее, пиво,
которое я пью здесь - это разговор отдельный... Двадцать пять лет - неплохой
возраст для выхода в отставку. Человек с умом и вкусом в этом возрасте
переходит из университета в банк, чтобы стать каким-нибудь ответственным по
кредитованию.
Крыса прибавляет к батарее пустых бутылок еще одну, берет готовый
расплескаться стакан и одним глотком отхлебывает половину. Потом машинально
вытирает губы тыльной стороной ладони. Потом вытирает ладонь о штаны.
- Давай подумаем, - говорит сам себе Крыса, - давай подумаем, не
торопясь. Двадцать пять лет... Возраст, когда можно немного подумать. Два
двенадцатилетних мальчишки - разве такая тебе цена? Нет, столько на тебя
одного не хватит... Тогда, может, цена тебе - муравейник в банке из-под
огурцов? Ну, будет... Нагородил метафор, и ни одна ни к черту. Где-то у тебя
ошибка - сиди, думай. Вспоминай... Понятно тебе?
Устав от раздумий, Крыса допивает оставшееся пиво. Поднимает руку и
заказывает еще одну.
- Упьешься сегодня, - говорит ему Джей. Но все же ставит перед ним
восьмую бутылку.
Потихоньку начинает болеть голова. Ощущение, будто тебя качает
вверх-вниз на волнах. Внутри глаз - вялость. Проблюйся, - говорит голос в
голове. - Хорошо проблюйся, а потом уже будешь думать. Прямо сейчас вставай
и иди в сортир... Нет, никак. Мне дотуда не дойти... Все же Крыса
расправляет грудь, добирается до уборной, открывает дверь, изгоняет оттуда
молодую женщину, красящую глаза перед зеркалом, и склоняется над унитазом.
Когда же я блевал последний раз? Даже забыл, как это делается. Штаны снимать
или нет?.. Отставить шуточки! Блюют молча! Блюй до желудочного сока.
Доблевав до желудочного сока, Крыса садится на унитаз и курит. Затем
моет с мылом руки и лицо, мокрыми руками приводит в порядок волосы.
Меланхолии еще многовато, но очертания носа и подбородка вполне ничего.
Учительнице средних классов муниципальной школы могли бы понравиться.
Крыса выходит из уборной, подходит к столику, где сидит женщина с
недокрашенными глазами, и приносит ей свои извинения. Потом возвращается за
стойку, выпивает полстакана пива и глоток ледяной воды, которую дает ему
Джей. Два-три раза встряхивает головой, закуривает - и только после этого
его мозговые функции начинают приходить в норму.
- Теперь хватит, - говорит он вслух. - Ночь длинная. Будет время
подумать.
* / 15. / *
По-настоящему я попал в мир пинбольной магии зимой семидесятого. Целых
полгода прошли тогда, как в темной яме. В чистом поле была вырыта ямка под
мои габариты - и я сидел в ней, плотно заткнув уши. Моего интереса ничто не
могло привлечь. Но с наступлением вечера я просыпался, надевал пальто и шел
в игровой центр.
Автомат, найденный мной после долгих поисков, был копией того, что
стоял в "Джейз-баре", - трехфлипперная "Ракета". Когда я кидал в нее монету
и жал на кнопку "Старт", она тарахтела, поднимала десять своих мишеней,
гасила призовую лампочку, обнуляла все шесть разрядов на табло и выставляла
на старт первый шарик. Потребовалось бессчетное количество мелочи, чтобы
ровно через месяц, холодным и дождливым зимним вечером, мне покорился шестой
разряд - как последний мешок с песком, выброшенный из корзины аэростата.
Я с трудом оторвал от флипперных кнопок дрожащие пальцы, оперся спиной
о стену, открыл банку ледяного пива - и долго-долго смотрел на шесть цифр:
"105220".
Это был наш медовый месяц - мой и пинбольной машины. В университете я
практически не показывался, а большую часть денег от подработок вкладывал в
пинбол. Я методично осваивал все приемы - захваты, перепасовки, задержки,
удары с лета... Пока я играл, за спиной у меня постоянно толклись зрители.
Какие-то перемазанные помадой школьницы вечно терлись о мой локоть мягкими
грудями.
Когда я перевалил за сто тысяч, пришла настоящая зима. Промерзший
игровой зал совсем обезлюдел; я же, закутавшись в байковое пальто и намотав
шарф по самые уши, продолжал обниматься с пинбольной машиной. Иногда я видел
себя в зеркале уборной: осунувшееся лицо, костлявые скулы, обветренная
кожа... Отыграв три партии, я откидывался к стене и отдыхал, трясясь от
холода и глотая пиво. Последний глоток всегда имел свинцовый привкус. Потом
я кидал под ноги окурок и грыз принесенный в кармане хот-дог.
Она была прекрасна, моя трехфлипперная... Только я понимал ее - и
только она понимала меня. Всякий раз, когда я жал на "старт", она с
блаженным урчанием выставляла ноль в шестом разряде и улыбалась мне. Я же с
миллиметровой точностью оттягивал плунжер - и выстреливал серебристым
сверкающим шариком. Пока шарик угорело носился по игровому полю, моя душа
была безгранично свободна - как бывает, когда покуришь качественного гашиша.
В голове у меня без всякой связи появлялись и исчезали самые разные
мысли. На стекле, покрывавшем игровое поле, возникали и пропадали образы
самых разных людей. Как волшебный фонарь, стекло отражало мои мечты - и они
мерцали на нем вместе с огоньками буфера и призовой лампочкой.
Ты не виноват, качая головой, говорит мне машина. Ты старался, ты
сделал все, что мог.
Если бы, говорю я. Левый флиппер, тычковый пас, девятая мишень. Я
вообще ничего не сделал. Я даже пальцем не шевельнул. А могло бы и
получиться, если бы сильно захотел.
Человеческие возможности очень ограничены, говорит она.
Возможно, отвечаю я. Но еще ничего не кончилось, я еще держусь...
Возврат, пуск, ловушка, вброс, отскок, захват, шестая мишень...... призовая
игра. "121150". Теперь кончилось, говорит машина. Все кончилось.
А в феврале она пропала. Игровой центр снесли, и через месяц на его
месте возвели круглосуточную пончиковую. Узор на занавесках повторялся на
форме официанток, которые разносили пересушенные пончики на тарелках - с
точно таким же узором. Приехавшие на велосипедах старшеклассницы, шофера из
ночных смен, работницы баров и одетые не по сезону хиппи пили там кофе с
одинаково тоскливым выражением на лицах. Заказав чашку совершенно мерзкого
кофе и пончик с корицей, я спросил официантку о судьбе игрового центра.
- Игровой центр?
- Был здесь совсем недавно...
- Не знаю. - Официантка сонно покачала головой. Такой вот у нас город -
никто не помнит о событиях месячной давности.
С тяжелым сердцем я отправился кружить по городу. Где теперь находилась
трехфлипперная "Ракета", не знал никто.
И я завязал с пинболом. Когда приходит положенное время, человек
перестает играть в пинбол. Только и всего.
* / 16. / *
Дождь, ливший уже несколько дней, в пятницу вечером вдруг прекратился.
Город, который был виден из окна, напитался противной дождевой водой и весь
распух. Закат выцветил волшебными красками рваные тучи, и отраженный свет
принес эти краски в комнату.
Надев поверх майки ветровку, Крыса вышел на улицу. Черный асфальт,
тянувшийся далеко-далеко, был весь в неподвижных лужах. В городе пахло
сумерками после дождя. Стоявшие вдоль реки сосны насквозь промокли; с
кончиков их зеленых иголок стекали водяные капли. Побуревшая дождевая вода
была теперь в реке и скользила по бетонному дну вниз, по направлению к морю.
Сумерки подошли к концу - на город надвинулась сырая темнота. Сырость
моментально обернулась туманом.
Крыса медленно проехался по городу на машине, выставив локоть в
открытое окно. Покатая дорога, ведущая на запад, исчезала в белом тумане.
Доехав до морского берега, Крыса остановил машину у мола, откинул спинку
кресла и закурил. Береговой песок, бетонные блоки, сосновая роща - все
вымокло до черноты. Сквозь шторы ее окон пробивался теплый желтый свет. На
часах - десять минут восьмого. Время, когда люди заканчивают ужин и
растворяются в тепле своих комнат.
Крыса заложил руки за голову, закрыл глаза и попытался вызвать в памяти
обстановку ее квартиры. Он заходил туда всего два раза, поэтому воспоминания
были не очень достоверны. Как заходишь, попадаешь в кухню-столовую размером
в шесть татами... Оранжевая скатерть, цветочные горшки, четыре стула, пакет
апельсинового сока, на столе газета и чайник из нержавейки... Все
расставлено и разложено очень аккуратно. Нигде ни пятнышка. Что дальше...
Дальше две маленькие комнаты - но перегородку давно сломали, и получилась
одна большая. Там продолговатый письменный стол, накрытый стеклом, а на
нем... На нем три глиняные пивные кружки. Один ящик битком набит разными
карандашами, линейками, ручками... В другом лежат простые и чернильные
резинки, старые квитанции, пресс-папье, клейкая лента, всевозможных цветов
скрепки... А еще карандашная точилка и марки.
Рядом со столом - видавшая виды чертежная доска и лампа на длинной
штанге. Какой на лампе абажур? Кажется, зеленый... А дальше, у стены -
кровать. Маленькая кровать из некрашеного дерева, каких много в Северной
Европе. Залезешь на нее вдвоем - она заскрипит, как прогулочная лодка,
взятая в парке напрокат.
Туман сгущался с каждой минутой. Морской берег плыл в молочно-белой
тьме. Время от времени на дороге показывались желтые огни противотуманных
фар и медленно проходили мимо. Проникавшая в окно морось вымочила все в
машине - сиденья, лобовое стекло, ветровку, сигареты в кармане... Резко
взвыли сирены сухогрузов на рейде - так голосят отбившиеся от стада телята.
То короткие, то длинные гудки складывались в гаммы, пронзали темноту и
улетали в сторону гор.
А что там у левой стены? - продолжает вспоминать Крыса. Там книжная
полка, маленькая стереосистема, пластинки... Дальше платяной шкаф. Две
репродукции Бена Шана. На полке ничего интересного. Большей частью книги по
архитектуре. Ну, еще по туризму - путеводители, карты, дорожные заметки.
Несколько бестселлеров, жизнеописание Моцарта, ноты, разные словари... Есть
французский, с надписью на форзаце: награждается такая-то. Пластинки - в
основном, Бах, Гайдн, Моцарт. И несколько оставшихся с девичества - Пэт Бун,
Бобби Дарин, "Плэттерз"...
Крыса застрял. Что-то оставалось еще. И это было важно. Без этого вся
комната зависала, не обретала реальных контуров. Что же там еще? Погоди,
сейчас вспомню... Ну да, люстра... и ковер. А что там за люстра? И какого
цвета ковер? Не помню, хоть тресни...
А если открыть сейчас дверцу, пройти через рощу, постучаться к ней и
все узнать про люстру и цвет ковра? Господи, какая глупость... Крыса снова
откидывается назад и смотрит на море. Над морем повис белый туман, кроме
него, ничего не разглядеть. А в глубине тумана с размеренностью сердечного
ритма вспыхивает и гаснет оранжевый огонь маяка.
Лишенная потолка и пола, ее комната некоторое время потерянно висела в
темноте. Образ стал постепенно терять мелкие подробности - и в конце концов
растерял их все до единой.
Крыса уставился в потолок и медленно закрыл глаза. Потом, как щелкнув
выключателем, погасил у себя в голове весь свет - и зарылся сердцем в эту
новую темноту.
* / 17. / *
Трехфлипперная "Ракета"... Она не переставала звать меня откуда-то. Изо
дня в день, без отдыха...
Со страшной скоростью я разделался с горой накопившейся работы. На обед
не ходил, с абиссинскими кошками не играл. И ни с кем не разговаривал.
Секретарша время от времени заходила меня проведать, изумленно качала
головой и уходила обратно. К двум часам я выполнил дневную норму, кинул
черновики секретарше на стол и выпорхнул на улицу. А потом бегал по игровым
центрам в центре Токио и искал трехфлипперную "Ракету". Увы, безрезультатно.
Никто такого автомата не видел, и никто о таком не слышал.
- Может, вам подойдет "Покоритель подземелья"? Четыре флиппера, новая
модель, только пришла, - спросил меня хозяин одного из центров.
- Не подойдет. К сожалению...
Казалось, я его слегка разочаровал.
- А вот еще "Леворукий бейсболист". Три флиппера. На каждом круге
выдает призовой шарик.
- Извините, - сказал я. - Меня интересует только "Ракета".
Тем не менее, он любезно поделился телефонным номером своего знакомого,
вручила мне. Под дождем он выглядел еще неказистее.
- Прочитай какую-нибудь молитву.
- Молитву? - удивился я.
- Похороны ведь! Надо помолиться.
- Как-то упустил из виду, - сказал я. - Ни одной не помню.
- Да что угодно пойдет!
- Это ведь формальность!
Дождь уже вымочил меня с головы до кончиков ногтей - а я все стоял и
подыскивал подобающие случаю слова. Девчонки вперяли взволнованные взгляды
поочередно то в меня, то в распределительный щит.
- Долг философии, - начал я словами Канта, - состоит в устранении
фантазий, порожденных заблуждениями... Распределительный щит! Спи спокойно
на дне водохранилища...
- Бросай!
- ?
- Щит бросай!
Размахнувшись что было сил, я со всей мочи метнул щит под углом в сорок
пять градусов. Он прочертил под дождем живописную дугу и ударился о воду. По
воде пошли медленные круги и достигли наших ног.
- Потрясающая молитва!
- Это ты сам придумал?
- Конечно, - сказал я.
Вымокшие, как те собаки, мы стояли у самой кромки и смотрели на
водохранилище.
- Тут глубоко или не очень? - спросила одна.
- Жутко глубоко, - ответил я.
- А рыбы есть? - спросила другая.
- Рыбы в любом водоеме есть.
Думаю, издалека мы смотрелись неплохим памятником.
* / 12. / *
В четверг следующей недели я первый раз за осень надел свитер. Ничем не
примечательный свитер из серой шетландской шерсти - слегка расползшийся
подмышками, но так оно даже приятнее. Побрился тщательнее обычного, натянул
теплые хлопчатые брюки, вытащил покрытые копотью армейские ботинки, обулся.
Ботинки напоминали двух послушных щенков после команды "К ноге!" Девчонки
пошуровали в комнате, нашли мои сигареты, зажигалку, бумажник, проездной - и
вручили все это мне.
Добравшись до конторы, я уселся за стол - и под кофе, принесенный
секретаршей, заточил шесть карандашей. В комнате сильно запахло грифелем и
свитером.
В перерыв я сходил пообедать и еще раз поиграл с двумя абиссинскими
кошками. Я просовывал мизинец в сантиметровую щель между стеклами, а они
кидались к нему наперегонки и хватали зубами.
В этот день продавщица зоомагазина дала мне подержать кошку на руках.
На ощупь будто связанная из качественной кашмирской шерсти, она уткнулась
мне холодным носом в губы.
- Легко к людям привыкает, - сказала продавщица.
Я поблагодарил, отпустил кошку обратно в ящик и купил пачку совершенно
ненужного кошачьего корма. Продавщица аккуратно его завернула. Когда я
выходил из магазина с кошачьим кормом в руках, обе кошки пялились на меня,
как на осколок мечты.
В конторе секретарша стряхнула с моего свитера кошачью шерсть.
- С кошками играл, - объяснил я без смущения.
- И на боку дыра.
- Знаю. Это с прошлого года. На машину инкассатора напал и за зеркало
зацепился.
- Снимай, - распорядилась она без малейшего интереса к сказанному.
Я стянул свитер, и она принялась штопать его черной ниткой, присев на
краешке стула и скрестив длинные ноги. Пока она штопала, я вернулся за стол,
заточил карандаши на вторую половину дня - и взялся за работу. Что бы там
кто ни говорил, а я никогда не ною по поводу работы. В отведенное время
выполняю ее отведенный объем. Пусть и не более того - но по возможности
добросовестно. Такие качества наверняка оценили бы в Освенциме. Собственно,
в том проблема и заключается: все места, которые могли бы мне подойти,
остались в прошлом. И ничего не поделать. Не вернуть ни Освенцима, ни
двухместных торпедоносцев. Никто не носит мини-юбок, никто не слушает Джана
и Дина. И совсем уж не вспомнить, когда я последний раз видел девушку с
чулками на подвязках.
Часы показали три. Секретарша, как всегда, принесла горячий зеленый чай
и три пирожных. Свитер тоже был зашит на славу.
- Можно с тобой кое-что обсудить?
- Давай обсудим. - Я отъел кусок пирожного.
- Насчет ноября, - сказала она. - Может, нам на Хоккайдо съездить?
В ноябре мы всегда брали всей фирмой отпуск и ехали куда-нибудь втроем.
- Почему бы нет? - сказал я.
- Значит, решили. А медведей там не будет?
- Медведей? Да ну, они уже в спячку залягут.
Она успокоенно кивнула.
- Ты со мной не поужинаешь сегодня? Тут недалеко хорошими креветками
кормят.
- Давай, - сказал я.
Ресторан находился в пяти минутах на такси, посреди тихой жилой улицы.
Мы сели за столик, и одетый в черное официант, беззвучно подойдя по
кокосовой плетенке, положил перед нами два меню величиной с плавательную
доску. Мы заказали два пива до еды.
- Креветки здесь очень вкусные. Их живыми варят.
Я застонал, отхлебывая из кружки.
Некоторое время она вертела тонкими пальцами висевший на шее кулон в
форме звезды.
- Если ты сказать чего хочешь, то давай лучше сейчас, пока не принесли,
- предложил я. И сразу подумал: лучше бы я этого не говорил. Всегда у меня
так.
Она еле заметно улыбнулась. Убирать с лица эту улыбку в четверть
сантиметра было делом хлопотным - поэтому улыбка некоторое время оставалась
у нее на губах. Ресторан был совершенно пуст - казалось, сейчас мы услышим,
как креветки шевелят усами.
- Тебе твоя работа нравится? - спросила она.
- Даже не знаю... Я такими вопросами не задавался... Во всяком случае,
неудовлетворенности нет.
- Вот и у меня нет, - сказала она и отпила пива. - Зарплата высокая,
ребята вы хорошие, отпуск получаю исправно...
Я молчал. Уж больно давно серьезно никого не выслушивал.
- Но мне ведь только двадцать лет, - продолжала она. - Я не хочу до
самого конца вот так...
Разговор прервался, пока нам накрывали на стол.
- Ты еще совсем молодая, - сказал я. - Скоро влюбишься, выйдешь
замуж... Жизнь переменится.
- Не переменится, - тихо сказала она, ловко чистя креветку ножом и
вилкой. - Никому я не нужна. Так до смерти и буду тараканов ловить, да
свитера штопать.
Я вздохнул. Мне вдруг показалось, что я на несколько лет постарел.
- Да брось ты... Вон симпатичная какая! И ноги длинные, и лицо
ничего... И креветок чистишь здорово. Все у тебя нормально будет.
Она замолчала, принялась есть креветку. Я последовал ее примеру. Мне
вдруг вспомнился распределительный щит на дне водохранилища.
- А когда тебе было двадцать лет, что ты делал?
- Был по уши влюблен.
Шестьдесят девятый. Наш год...
- И что с ней потом стало?
- Расстались.
- Тебе с ней было хорошо?
- Если глядеть издалека, - сказал я, глотая кусок креветки, - что
угодно кажется красивым.
Когда мы с ней все доели, ресторан начинал потихоньку заполняться.
Звякали ножи и вилки, скрипели стулья. Я заказал кофе, она - тоже кофе и
лимонное суфле.
- А сейчас? - спросила она. - Сейчас у тебя кто-нибудь есть?
Немного подумав, я решил не говорить про близняшек.
- Никого нет.
- И тебе не одиноко?
- Привык. Дело тренировки.
- Какой тренировки?
Я закурил и выпустил струйку дыма, целясь на полметра выше ее головы.
- Видишь ли, я под интересной звездой родился. Чего ни захочу, все
получаю. Но как только что-нибудь получу, тут же растопчу что-нибудь другое.
Понимаешь?
- Немножко...
- Никто не верит, но так оно и есть. Года три назад я это заметил. И
решил, что буду теперь стараться ничего не хотеть.
Она покачала головой.
- Ты что, собираешься так прожить всю жизнь?
- Наверное... А как еще никому не мешать?
- Если ты на самом деле так думаешь, - сказала она, - тебе лучше жить в
ящике для обуви.
Отлично сказано!
Мы прошлись с ней пешком до станции. В свитере мне было хорошо.
- О'кей, - сказала она. - Попробую как-нибудь дальше.
- Извини, что пользы от меня немного.
- Поговорили, легче стало...
Уезжали мы с одной платформы, но в разные стороны.
- Тебе правда не одиноко? - еще раз спросила она напоследок. Пока я
подыскивал достойный ответ, подошел поезд.
* / 13. / *
Случаются дни, когда что-нибудь берет и хватает за душу. Это может быть
что угодно, любой пустяк. Розовый бутон, потерянная кепка, свитер, который
нравился в детстве, старая пластинка Джинa Питни... Список из скромных
вещей, которым сегодня больше некуда податься. Два или три дня они скитаются
по душе, перед тем, как возвратиться туда, откуда пришли. ......Потемки.
Колодцы, вырытые в наших душах. И птицы, летающие над колодцами.
Тем осенним воскресным вечером меня схватил за душу пинбол. Мы с
близняшками наблюдали закат, стоя на грине у восьмой лунки. Восьмая лунка
была "длинная", рассчитанная на попадание с пяти ударов, без препятствий и
без уклонов. Один лишь фервей тянулся к ней, похожий на школьный коридор. У
седьмой лунки упражнялся на флейте живший по соседству студент. Под
изводящие сердце двухоктавные гаммы солнце наполовину скрылось за холмами. И
почему в это мгновение меня схватил за душу пинбольный автомат, мне знать не
дано.
И мало того - в голове у меня с каждой новой секундой стали множиться
пинбольные образы. Стоило закрыть глаза, как у самого уха раздавался щелчок
выстреливаемого шарика, и тарахтели цифры, выстраиваясь в ряд на счетном
табло.
В семидесятом году, когда мы с Крысой хлестали пиво в "Джейз-баре", я
вовсе не был фанатом пинбола. У Джея стоял редкий для того времени автомат -
модель с тремя флипперами под названием "Ракета". Поле делилось на верхнюю и
нижнюю части - один флиппер в верхней и два в нижней. Модель доброго мирного
времени, когда полупроводниковая инфляция еще не проникла в пинбольный мир.
Личный рекорд одержимого пинболом Крысы составлял 92500 очков; по этому
поводу я даже сделал памятную фотографию. Крыса счастливо улыбается,
облокотясь на автомат, - и автомат с выброшенными цифрами "92500" улыбается
тоже. Единственный душевный снимок, который я сделал своим карманным
"Кодаком". Крыса на нем - вылитый воздушный ас эпохи Второй Мировой. Автомат
же подобен старому истребителю - которому руками раскручивают пропеллер, а
пилот после взлета сам захлопывает ветрозащитный колпак. Цифры "92500"
сближают Крысу с автоматом, придавая всей картине оттенок интимности.
Раз в неделю из пинбольной фирмы приходил ответственный за сбор денег и
ремонт. Это был тридцатилетний мужчина, до странности худой и крайне
неразговорчивый. Войдя в бар, он даже не одаривал Джея взглядом, а сразу
открывал ключом какую-то дверцу под автоматом и высыпал мелочь в суму из
грубой холстины. Потом брал оттуда одну монетку, бросал в щель, два-три раза
проверял состояние плунжерной пружины - и без видимого интереса запускал
шарик в игру. Попав им в буфер, смотрел, исправны ли магниты, а затем
проходил полный маршрут, загоняя шарик во все возможные места - лузы,
мишени, ловушки... Напоследок зажигал призовую лампочку и с облегчением на
лице позволял шарику скатиться на выход. После чего кивал Джею - мол,
проблем нет! - и уходил. За время, которое ему требовалось, удавалось
выкурить полсигареты.
Я забывал стряхивать пепел, Крыса забывал о своем пиве, - мы просто
сидели и обалдело пялились на эту великолепную технику.
- Фантастика! - говорил Крыса. - С такой техникой можно запросто
сделать сто пятьдесят тысяч. Да что там - и все двести можно сделать!
- Чего ты хочешь, это же профессионал! - пытался я утешить Крысу.
Однако гордость аса уже не возвращалась.
- Я по сравнению с ним просто молокосос! - С этими словами Крыса уходил
в молчание. Его бессмысленные грезы о заполнении всех шести разрядов на
табло могли длиться бесконечно.
- Это ведь для него работа, - продолжал я. - Интересно только поначалу.
А когда с утра до вечера, кому угодно надоест.
- Не-е-ет, - тряс головой Крыса. - Мне не надоест!
* / 14. / *
"Джейз-бар" был набит битком, чего давно не случалось. Джей мало кого
знал - но клиент всегда клиент, и повода для расстройства здесь не было.
Треск раскалываемого льда, его постукивание в стаканах, смех, "Джексон Файв"
из музыкального автомата, облака белого дыма под потолком, как изо ртов у
героев комиксов, - словно частичка лета забрела сюда этим вечером.
Однако для Крысы во всем этом что-то было не так. Одиноко сидя за
стойкой, он несколько раз пробовал читать - но, не в силах продвинуться
дальше одной страницы, отложил книгу в сторону. Теперь он хотел - если
получится - выпить последний глоток пива, вернуться домой и уснуть. Если /
действительно / получится уснуть...
В эту неделю удача напрочь отвернулась от Крысы. Все портилось -
обрывки сна, пиво, сигареты, даже погода. Потоки дождя омывали горные
склоны, уносились реками в море и красили его в коричнево-серую крапинку.
Зрелище не из приятных. В голову же словно напихали старых газет, свернутых
трубочкой. Сон поверхностный и всегда короткий. Будто спишь перед приемом у
зубного врача, а прихожую еще и натопили сверх всякой меры. Стоит
кому-нибудь открыть дверь, как ты просыпаешься. И перед глазами - циферблат.
В середине недели Крыса накачивался виски, чтобы потихоньку заморозить
все мысли. Каждую щель в сознании он затягивал слоем льда - такого толстого,
что по нему прошел бы белый медведь, - и засыпал, надеясь дожить в таком
виде до следующей недели. Но когда просыпался, все было по-прежнему. Лишь
слегка болела голова.
Перед рассеянным взглядом Крысы - шесть пустых бутылок из-под пива.
Между бутылок видна спина Джея.
Неплохой момент для выхода в отставку, - думает Крыса. - Первый раз я
выпил здесь пива в восемнадцать лет. И с тех пор - тысячи бутылок, тысячи
тарелок с закуской, тысячи пластинок в музыкальном автомате. Все это подобно
волнам, бьющим в борт шлюпке - как пришло, так и ушло. Может, я уже
достаточно попил пива? Конечно, мне еще будет тридцать, потом будет сорок, и
пива я еще попью. И тем не менее, - думает Крыса, - тем не менее, пиво,
которое я пью здесь - это разговор отдельный... Двадцать пять лет - неплохой
возраст для выхода в отставку. Человек с умом и вкусом в этом возрасте
переходит из университета в банк, чтобы стать каким-нибудь ответственным по
кредитованию.
Крыса прибавляет к батарее пустых бутылок еще одну, берет готовый
расплескаться стакан и одним глотком отхлебывает половину. Потом машинально
вытирает губы тыльной стороной ладони. Потом вытирает ладонь о штаны.
- Давай подумаем, - говорит сам себе Крыса, - давай подумаем, не
торопясь. Двадцать пять лет... Возраст, когда можно немного подумать. Два
двенадцатилетних мальчишки - разве такая тебе цена? Нет, столько на тебя
одного не хватит... Тогда, может, цена тебе - муравейник в банке из-под
огурцов? Ну, будет... Нагородил метафор, и ни одна ни к черту. Где-то у тебя
ошибка - сиди, думай. Вспоминай... Понятно тебе?
Устав от раздумий, Крыса допивает оставшееся пиво. Поднимает руку и
заказывает еще одну.
- Упьешься сегодня, - говорит ему Джей. Но все же ставит перед ним
восьмую бутылку.
Потихоньку начинает болеть голова. Ощущение, будто тебя качает
вверх-вниз на волнах. Внутри глаз - вялость. Проблюйся, - говорит голос в
голове. - Хорошо проблюйся, а потом уже будешь думать. Прямо сейчас вставай
и иди в сортир... Нет, никак. Мне дотуда не дойти... Все же Крыса
расправляет грудь, добирается до уборной, открывает дверь, изгоняет оттуда
молодую женщину, красящую глаза перед зеркалом, и склоняется над унитазом.
Когда же я блевал последний раз? Даже забыл, как это делается. Штаны снимать
или нет?.. Отставить шуточки! Блюют молча! Блюй до желудочного сока.
Доблевав до желудочного сока, Крыса садится на унитаз и курит. Затем
моет с мылом руки и лицо, мокрыми руками приводит в порядок волосы.
Меланхолии еще многовато, но очертания носа и подбородка вполне ничего.
Учительнице средних классов муниципальной школы могли бы понравиться.
Крыса выходит из уборной, подходит к столику, где сидит женщина с
недокрашенными глазами, и приносит ей свои извинения. Потом возвращается за
стойку, выпивает полстакана пива и глоток ледяной воды, которую дает ему
Джей. Два-три раза встряхивает головой, закуривает - и только после этого
его мозговые функции начинают приходить в норму.
- Теперь хватит, - говорит он вслух. - Ночь длинная. Будет время
подумать.
* / 15. / *
По-настоящему я попал в мир пинбольной магии зимой семидесятого. Целых
полгода прошли тогда, как в темной яме. В чистом поле была вырыта ямка под
мои габариты - и я сидел в ней, плотно заткнув уши. Моего интереса ничто не
могло привлечь. Но с наступлением вечера я просыпался, надевал пальто и шел
в игровой центр.
Автомат, найденный мной после долгих поисков, был копией того, что
стоял в "Джейз-баре", - трехфлипперная "Ракета". Когда я кидал в нее монету
и жал на кнопку "Старт", она тарахтела, поднимала десять своих мишеней,
гасила призовую лампочку, обнуляла все шесть разрядов на табло и выставляла
на старт первый шарик. Потребовалось бессчетное количество мелочи, чтобы
ровно через месяц, холодным и дождливым зимним вечером, мне покорился шестой
разряд - как последний мешок с песком, выброшенный из корзины аэростата.
Я с трудом оторвал от флипперных кнопок дрожащие пальцы, оперся спиной
о стену, открыл банку ледяного пива - и долго-долго смотрел на шесть цифр:
"105220".
Это был наш медовый месяц - мой и пинбольной машины. В университете я
практически не показывался, а большую часть денег от подработок вкладывал в
пинбол. Я методично осваивал все приемы - захваты, перепасовки, задержки,
удары с лета... Пока я играл, за спиной у меня постоянно толклись зрители.
Какие-то перемазанные помадой школьницы вечно терлись о мой локоть мягкими
грудями.
Когда я перевалил за сто тысяч, пришла настоящая зима. Промерзший
игровой зал совсем обезлюдел; я же, закутавшись в байковое пальто и намотав
шарф по самые уши, продолжал обниматься с пинбольной машиной. Иногда я видел
себя в зеркале уборной: осунувшееся лицо, костлявые скулы, обветренная
кожа... Отыграв три партии, я откидывался к стене и отдыхал, трясясь от
холода и глотая пиво. Последний глоток всегда имел свинцовый привкус. Потом
я кидал под ноги окурок и грыз принесенный в кармане хот-дог.
Она была прекрасна, моя трехфлипперная... Только я понимал ее - и
только она понимала меня. Всякий раз, когда я жал на "старт", она с
блаженным урчанием выставляла ноль в шестом разряде и улыбалась мне. Я же с
миллиметровой точностью оттягивал плунжер - и выстреливал серебристым
сверкающим шариком. Пока шарик угорело носился по игровому полю, моя душа
была безгранично свободна - как бывает, когда покуришь качественного гашиша.
В голове у меня без всякой связи появлялись и исчезали самые разные
мысли. На стекле, покрывавшем игровое поле, возникали и пропадали образы
самых разных людей. Как волшебный фонарь, стекло отражало мои мечты - и они
мерцали на нем вместе с огоньками буфера и призовой лампочкой.
Ты не виноват, качая головой, говорит мне машина. Ты старался, ты
сделал все, что мог.
Если бы, говорю я. Левый флиппер, тычковый пас, девятая мишень. Я
вообще ничего не сделал. Я даже пальцем не шевельнул. А могло бы и
получиться, если бы сильно захотел.
Человеческие возможности очень ограничены, говорит она.
Возможно, отвечаю я. Но еще ничего не кончилось, я еще держусь...
Возврат, пуск, ловушка, вброс, отскок, захват, шестая мишень...... призовая
игра. "121150". Теперь кончилось, говорит машина. Все кончилось.
А в феврале она пропала. Игровой центр снесли, и через месяц на его
месте возвели круглосуточную пончиковую. Узор на занавесках повторялся на
форме официанток, которые разносили пересушенные пончики на тарелках - с
точно таким же узором. Приехавшие на велосипедах старшеклассницы, шофера из
ночных смен, работницы баров и одетые не по сезону хиппи пили там кофе с
одинаково тоскливым выражением на лицах. Заказав чашку совершенно мерзкого
кофе и пончик с корицей, я спросил официантку о судьбе игрового центра.
- Игровой центр?
- Был здесь совсем недавно...
- Не знаю. - Официантка сонно покачала головой. Такой вот у нас город -
никто не помнит о событиях месячной давности.
С тяжелым сердцем я отправился кружить по городу. Где теперь находилась
трехфлипперная "Ракета", не знал никто.
И я завязал с пинболом. Когда приходит положенное время, человек
перестает играть в пинбол. Только и всего.
* / 16. / *
Дождь, ливший уже несколько дней, в пятницу вечером вдруг прекратился.
Город, который был виден из окна, напитался противной дождевой водой и весь
распух. Закат выцветил волшебными красками рваные тучи, и отраженный свет
принес эти краски в комнату.
Надев поверх майки ветровку, Крыса вышел на улицу. Черный асфальт,
тянувшийся далеко-далеко, был весь в неподвижных лужах. В городе пахло
сумерками после дождя. Стоявшие вдоль реки сосны насквозь промокли; с
кончиков их зеленых иголок стекали водяные капли. Побуревшая дождевая вода
была теперь в реке и скользила по бетонному дну вниз, по направлению к морю.
Сумерки подошли к концу - на город надвинулась сырая темнота. Сырость
моментально обернулась туманом.
Крыса медленно проехался по городу на машине, выставив локоть в
открытое окно. Покатая дорога, ведущая на запад, исчезала в белом тумане.
Доехав до морского берега, Крыса остановил машину у мола, откинул спинку
кресла и закурил. Береговой песок, бетонные блоки, сосновая роща - все
вымокло до черноты. Сквозь шторы ее окон пробивался теплый желтый свет. На
часах - десять минут восьмого. Время, когда люди заканчивают ужин и
растворяются в тепле своих комнат.
Крыса заложил руки за голову, закрыл глаза и попытался вызвать в памяти
обстановку ее квартиры. Он заходил туда всего два раза, поэтому воспоминания
были не очень достоверны. Как заходишь, попадаешь в кухню-столовую размером
в шесть татами... Оранжевая скатерть, цветочные горшки, четыре стула, пакет
апельсинового сока, на столе газета и чайник из нержавейки... Все
расставлено и разложено очень аккуратно. Нигде ни пятнышка. Что дальше...
Дальше две маленькие комнаты - но перегородку давно сломали, и получилась
одна большая. Там продолговатый письменный стол, накрытый стеклом, а на
нем... На нем три глиняные пивные кружки. Один ящик битком набит разными
карандашами, линейками, ручками... В другом лежат простые и чернильные
резинки, старые квитанции, пресс-папье, клейкая лента, всевозможных цветов
скрепки... А еще карандашная точилка и марки.
Рядом со столом - видавшая виды чертежная доска и лампа на длинной
штанге. Какой на лампе абажур? Кажется, зеленый... А дальше, у стены -
кровать. Маленькая кровать из некрашеного дерева, каких много в Северной
Европе. Залезешь на нее вдвоем - она заскрипит, как прогулочная лодка,
взятая в парке напрокат.
Туман сгущался с каждой минутой. Морской берег плыл в молочно-белой
тьме. Время от времени на дороге показывались желтые огни противотуманных
фар и медленно проходили мимо. Проникавшая в окно морось вымочила все в
машине - сиденья, лобовое стекло, ветровку, сигареты в кармане... Резко
взвыли сирены сухогрузов на рейде - так голосят отбившиеся от стада телята.
То короткие, то длинные гудки складывались в гаммы, пронзали темноту и
улетали в сторону гор.
А что там у левой стены? - продолжает вспоминать Крыса. Там книжная
полка, маленькая стереосистема, пластинки... Дальше платяной шкаф. Две
репродукции Бена Шана. На полке ничего интересного. Большей частью книги по
архитектуре. Ну, еще по туризму - путеводители, карты, дорожные заметки.
Несколько бестселлеров, жизнеописание Моцарта, ноты, разные словари... Есть
французский, с надписью на форзаце: награждается такая-то. Пластинки - в
основном, Бах, Гайдн, Моцарт. И несколько оставшихся с девичества - Пэт Бун,
Бобби Дарин, "Плэттерз"...
Крыса застрял. Что-то оставалось еще. И это было важно. Без этого вся
комната зависала, не обретала реальных контуров. Что же там еще? Погоди,
сейчас вспомню... Ну да, люстра... и ковер. А что там за люстра? И какого
цвета ковер? Не помню, хоть тресни...
А если открыть сейчас дверцу, пройти через рощу, постучаться к ней и
все узнать про люстру и цвет ковра? Господи, какая глупость... Крыса снова
откидывается назад и смотрит на море. Над морем повис белый туман, кроме
него, ничего не разглядеть. А в глубине тумана с размеренностью сердечного
ритма вспыхивает и гаснет оранжевый огонь маяка.
Лишенная потолка и пола, ее комната некоторое время потерянно висела в
темноте. Образ стал постепенно терять мелкие подробности - и в конце концов
растерял их все до единой.
Крыса уставился в потолок и медленно закрыл глаза. Потом, как щелкнув
выключателем, погасил у себя в голове весь свет - и зарылся сердцем в эту
новую темноту.
* / 17. / *
Трехфлипперная "Ракета"... Она не переставала звать меня откуда-то. Изо
дня в день, без отдыха...
Со страшной скоростью я разделался с горой накопившейся работы. На обед
не ходил, с абиссинскими кошками не играл. И ни с кем не разговаривал.
Секретарша время от времени заходила меня проведать, изумленно качала
головой и уходила обратно. К двум часам я выполнил дневную норму, кинул
черновики секретарше на стол и выпорхнул на улицу. А потом бегал по игровым
центрам в центре Токио и искал трехфлипперную "Ракету". Увы, безрезультатно.
Никто такого автомата не видел, и никто о таком не слышал.
- Может, вам подойдет "Покоритель подземелья"? Четыре флиппера, новая
модель, только пришла, - спросил меня хозяин одного из центров.
- Не подойдет. К сожалению...
Казалось, я его слегка разочаровал.
- А вот еще "Леворукий бейсболист". Три флиппера. На каждом круге
выдает призовой шарик.
- Извините, - сказал я. - Меня интересует только "Ракета".
Тем не менее, он любезно поделился телефонным номером своего знакомого,