Муратова Анна. Беглая книга

   О том, что наши милый хрущобы вот-вот вот снесут, разговоры шли уже не первый год. Многие были бы рады уехать отсюда, из тесных квартирок, населенных жутким количеством людей и полчищами тараканов. Трубы в квартирах вечно прорывало, соседи затапливал друг друга, смачно ругались, вызывали сантехника дядю Петю, мрачного типа с мощной челюстью и сизыми наколками на пальцах. Известно было, что он не так давно вышел из тюрьмы, отсидев там не помню сколько лет за убийство. Кого он именно убил, никто не знал, а спрашивать не решались. Трубы дядя Петя чинил виртуозно, правда, весь процесс сопровождал недовольным ворчанием, из которого следовало, что трубы – дерьмо, весь дом – дерьмо, равно как и весь этот город, а все потому, что власти тоже состоят целиком и полностью из экскрементов. Причем власти перечислялись все поименно – начиная от непосредственного дяди петиного начальства до самого – страшно подумать! – президента. Беря деньги за услугу, дядя Петя всегда брезгливо разглядывал купюры и цедил сквозь зубы: "Ну ладно…" у меня после его ухода было такое чувство, что я обидела честного трудового человека. Хотя я всегда давала дяде Пете как минимум на десять рублей больше, чем положено.
   Но я не хотела никуда уезжать. С тараканами я смирилась, хотя не сказать, чтобы подружилась. Дядя Петя хоть и наводил на меня суеверный ужас, но и его присутствие можно было временно потерпеть ради исправления сантехники. Я даже не представляла, как это можно расстаться с квартиркой, где я прожила столько лет, почти всю сознательную жизнь, где тихо умерла моя мама, где я так привыкла встречать рассвет, с трудом пробивавшийся через густую мичуринскую листву. На соседском балконе, на самом краешке росла маленькая березка. Как она умудрялась держаться корнями за те несколько сантиметров пола, которые выступают за пределы балконных стенок, известно только ботаникам. И все же она держится уже который год, и каждое лето умудряется отращивать вполне солидную крону. Сначала я боялась, что соседи увидят, какое безобразие наросло на внешней стороне их балкона, и вырубят это милое эктравагантное деревце. Но эти соседи уже много лет пили горькую, и даже если бы на их балконе вырос целый лес с папоротниками и поганками, они бы не очень забеспокоились. А их подростки-сыновья поганкам очень даже обрадовались бы…
   А чего стоили местные старушки! Мечта фольклориста! С начала мая, как только вечера становились теплыми, они усаживались за стол, на котором днем местные мужчины отчаянно "забивали козла", и начинали петь песни своей молодости. "Живет моя отрада в высоком терему" – выводили они чистыми, почти молодыми голосами. Наверное, так они пели, когда здесь еще не было в помине никаких хрущоб, а была какая-нибудь деревенька. Я закрывала глаза и погружалась в песню, которой, по сути дела, нечего было делать в нашем мегаполисе. Песня просилась на волю, куда-то куда, еще не дотянулся город… Я от души привязалась к этим милым старушкам, хотя мало кого из них знала по имени. Особенно умиляло меня то, что бабульки изо всех сил стремились казаться городскими, это у них, слава Богу, так и не получалось. И вот из этого-то сказочного места городские власти предлагали мне уехать! Я уж не говорю о том, что шпорцевые лягушки вообще очень плохо приспособлены к душевным потрясениям, и как на них скажется этот несчастный переезд – неизвестно.
   Маргаритки я поставила в банку из-под маринованных грибов: для единственной в доме вазы букет Рыжика был слишком мал. Как обычно, стоило мне только поставить чайник на огонь, как зазвонил телефон.
   – Красавица Марго, привет! – бодрый Володин голос вывел меня из печальных размышлений о гипотетическом переезда.
   – Привет, чего хорошего? – не знаю почему, но у меня снова задрожали коленки, как невесть сколько лет назад, когда мы с ним гуляли на смотровой площадке.
   – Сенсация, Риточка, я нашел эту книгу! Ту самую Библию!
   – Да неужели? Надо же, какой ты быстрый!…
   – А то! – расхохотался Володя, – Но это не значит, что я исчезаю с твоего горизонта. Во-первых, ты знаешь, как я безумно хочу тебя видеть, а во-вторых, ты мне в этом деле нужна как эксперт.
   – Я нужна только как переводчик с бретонского?
   – Риточка, не дуй губки, конечно, я больше всего на свете желаю тебя видеть. Но женатому мужчине нужен какой-нибудь приличный повод, а?
   – Выкрутился, как всегда, – грустно улыбнулась я. – А где ты нашел эту Библию? Она мне уж сколько времени покоя не дает, ночами снится…
   – Вай, какие благочестивые сны у нашей барышни! Все, Ритуля, место в раю тебе гарантировано. Нимб не жмет? Ладно, к делу. Короче говоря, по своим каналам добыл информацию. Бретонская Библия имеется в с частной библиотеке профессора Матвеева… Слыхала о таком?
   – Конечно! Хоть я и не лингвист, но не знать такого человека просто стыдно. Помнишь, у нас на первом курсе были лекции по языкознанию, и там нам как раз про него читали. Он уже тогда был дядечка немолодой… Слушай, а сколько ему лет сейчас?
   – Ритка, ну и память у тебя! Да, ты права, старичок крепкий. Ему девяносто восемь, представляешь? При этом живет себе совсем один и сам себя обслуживает. Судя по тому, что о нем рассказывают, абсолютно чокнутый, как и все ученые…
   – Спасибо.
   – Не за что… Так вот, мне совершенно некогда к нему ехать, да и вряд ли он пустит на порог журналюгу – Володя заливисто расхохотался, хотя, по-моему ничего смешного сказано не было, – а вот ты – другое дело. Вообще мутный какой-то старичок, все время дома сидит, никуда не вылезает. Даже с коллегами не очень-то общается… Пиши его телефон, короче. Сходишь к нему – звякнешь мне!
   – Володя, но подожди, это же неудобно! Я его совсем не знаю, как это я так позвоню и скажу "Здрастье, я ваша тетя, мне нужна бретонская Библия"! Он вряд ли захочет меня видеть.
   – Тебя? Да у тебя ж дипломатический дар! Будто сама не знаешь! Пиши телефон…
   Я старательно записала цифры. Неужели мне придется вот так запросто звонить человеку, о котором нам говорили с придыханием еще на первом курсе? Даже поверить невозможно…
   – В общем, мне пора бежать, действуй, Риточка! Пока! – и вместе Володиного голоса в трубке мерзко занудели гудки.
   Отказывать было уже поздно… Но как с бухты-барахты заявляться домой к живому классику? Такое могут сделать только беспардонные нахалы типа Володи.
   – 30-
   Долгие-долгие гудки. Потом – какое-то то ли потрескивание, то ли покашливание, и после него – слегка дребезжащий старческий голос:
   – Я слушаю!
   – Эээ… Вениамин Григорьевич? – несмело спросила я.
   Наверное, слишком тихо, старик мог и не услышать. Но он услышал и ответил.
   – Да, это я. С кем имею удовольствие разговаривать?
   – Это Маргарита Надежкина из института этнографии… Старший научный сотрудник…
   – Очень приятно. – Несмотря на старческое дребезжание, голос был ровный, спокойный, так что я перестала волноваться.
   – Понимаете, мне нужна Ваша консультация по одному вопросу. Мне говорили, что у Вас есть одна редкая книга, перевод Библии на бретонский язык.
   – Да, у меня есть эта книга.
   – Так вот, мне необходимо на нее взглянуть… дело в том, что вокруг нее закрутилась одна довольно сложная история.
   – Надо же! Никогда не думал, что эта книга может вообще кого-то заинтересовать. – Профессор сухо рассмеялся, а может быть, закашлялся. – Но вы понимаете, я живу один и вообще не люблю, когда ко мне кто-то заходит…
   – А может быть, я могу вам чем-то помочь? – Я сразу представила себе немощного старика, который сидит один в тесной маленькой квартирке, и никто его не обихаживает, никто и стакана воды не поднесет…- Я могу Вам закупить продуктов или что-нибудь по дому сделать…
   – Это лишнее, – спокойно ответил профессор, – Ко мне ходит человек и приносит продукты, убирает в доме. Пенсия у меня не очень большая, академиком я так и не стал… Да…Но все-таки могу себе позволить нанять помощника по хозяйству.
   – Ну тогда, – растерялась я, – Я даже не знаю… Но мне очень нужна эта книга. Хотя бы просто посмотреть на нее.
   Профессор задумался. Видимо, ему непросто было решить, пускать меня на порог или нет. Я ждала, потому что не знала, что говорить дальше. Эта минута молчания длилась так долго, что я уж стала опасаться: не случилось ли чего на том конце провода.
   – А вы занимаетесь кельтологией?
   – Да, это не основная моя специальность, но все-таки…
   – Что ж… Честно говоря, эта книга у меня не вызывает особого интереса. Да и кельтскими языками я занимался очень давно. Они для меня были не более чем материал для реконструкции. А эта книга не дает в этом плане ничего, абсолютно ничего. Сами увидите.
   "Мне бы только увидеть!" – думала я.
   Профессор помедлил еще минуту, потом снова заговорил:
   – А вас не шокирует, если я предложу вам купить эту книгу?
   – Да что вы, почему шокирует? – почти ликующим тоном прокричала я и с опаской подумала: сколько ж может стоить такое сокровище?
   – Не подумайте плохого… Конечно, в иных условиях я, безусловно, отдал бы ее вам даром, раз она вам так нужна, а мне не нужна абсолютно. Но… Понимаете, как я уже говорил пенсия у меня не очень большая. На жизнь хватает, а на смерть… Родственников у меня нет, значит, хоронить меня придется коллегам. Не мне вам рассказывать, в каком положении сейчас ученые. Поэтому я коплю деньги на похороны. И если бы вы согласились…
   – Я согласна, Вениамин Георгиевич, о чем разговор! У меня и мысли не было брать эту книгу даром! Это было бы просто нечестно по отношению к вам! Только скажите сразу, во сколько вы ее оцените… – и зажмурилась, боясь услышать головокружительную сумму.
   Профессор снова замолчал, видимо, что-то подсчитывая. И, когда я уже мысленно составила список всех, кто теоретически мог одолжить мне деньги, он изрек:
   – Шестьсот рублей, то есть примерно двадцать долларов. Надеюсь, это не очень большая для вас сумма?
   Я готова была расхохотаться.
   – Нет, что вы, я бы даже сказала, что сумма символическая!
   – Книга, на мой взгляд, большего не стоит. Вот если бы речь шла об этимологическом словаре древнеирландского языка, или еще о чем-нибудь равноценном, уж поверьте, я бы не стал так разбрасываться. Но брать с вас огромных денег за это… Так когда вы приедете?
   – Могу завтра, если вам удобно.
   – Хорошо, приезжайте завтра в шестнадцать часов. Записывайте адрес.
   Записав адрес и церемонно попрощавшись с профессором, я с размаху бухнулась с кресло! Вот это да! Как все просто оказалось! Надо будет просить, кто же нашептал Володьке, что у этого легендарного старца есть заветная книга? Неужели завтра я буду держать ее в руках? Даже не верится. А почему, собственно, не верится? Завтра поеду, куплю Библию, и буду наслаждаться.
   Я вспомнила о том, что собиралась попить чай. Снова пошла на кухню, зажгла конфорку, поставила чайник на огонь. Потом пошла к аквариуму. Лягуши линяли. Они стаскивали с себя старые шкурки, тонкие как паутина. Особенно смешно было смотреть, как они стягивают кожу с задних лап: я точно так же колготки снимаю. Кстати, только после того, как мои питомцы впервые полиняли, я поняла, почему Василиса прекрасная сбрасывала с себя лягушечью кожу. Оказывается, кожа у лягушек по определению временная, ее никто всю жизнь не носит. Только в отличие от Василисы, настоящие лягушки ее на полу не бросают, а тут же съедают. Да еще умудряются друг у друга отбирать. Правильно. А то придет какой-нибудь Иван-Царевич…
   Стоп! А что это я думаю о всякой ерунде? Я отошла от аквариума, чтобы не мешать земноводным заниматься столь важным делом: мне бы не понравилось, если бы кто-то подсматривал в окно, как я переодеваюсь. Ясно, я пытаюсь отвлечь себя от мыслей о завтрашней поездке. А почему? Мне кажется эта сделка нечестной. Платить такие смешные деньги за такой раритет… Может быть в этом дело? Стоп, но если только профессор не выжил из ума (по разговору не похоже), то почему он отдает мне рукопись практически даром? Он не может не знать ее настоящей ценности. Уж кто-кто, а он-то.. Что-то тут не так. Хотя, чем черт не шутит, может быть у него свои критерии: не дает она ничего для реконструкций индоевропейских основ – значит не ценно… И все равно, не верится мне, что ТА САМЯ КНИГА окажется завтра у меня в руках. Я прошлась по комнате, зашла на кухню, машинально открыла холодильник, увидела, что ничего особенного там нет, закрыла холодильник и прислонилась лбом к оконному стеклу.
   Так почему же мне не верится? Да потому что ничего не сходится! Если Библия у Матвеева, то откуда эта отксерокопированная страничка могла взяться у Маши Петровой и у Иры Черемис? Вряд ли эти студентки так вот запросто ходили пить чай к одинокому профессору и брали у него книгу взаймы, чтобы ее переснять. Конечно, всякое может быть… В любом случае, завтра я это узнаю. Как раз с утра у меня две лекции, потом – в родной НИИ, там и пообедаю. А оттуда – прямиком к Вениамину Георгиевичу. И все станет ясно. Но сколько бы я ни пыталась отвлечься, это логическое несоответствие возвращало к себе мои мысли. Предчувствие того, что какая-то загадка скоро будет разгадана, щекотало меня изнутри. Примерно так же я чувствовала себя лет в шесть, когда гадала: что же родители подарят мне на день рождения?
   – 31-
   Последнее время Колбаскин почти не ел и не спал. Время будто изменило свой ход, постепенно убыстряя его перед тем, как свиться в причудливую спирать и унестись в иное измерение.
   Ощущения сделались более яркими, контуры предметов – более четкими. Все тело пронизывала удивительная легкость, чего с неуклюжим от рождения Мишкой ни разу в жизни еще не случалось. И сомнений в том, что все это – лишь подготовительные шажочки к тому большому шагу в неизвестность, уже не было.
   Он уже обзвонил всех знакомых и малознакомых людей, разослал приглашения на прощальную вечеринку по электронной почте. Придут – хорошо, нет – им же хуже… В самом потайном уголке души у Колбаскина зрела надежда на то, что кто-нибудь из его соратников и почитателей поймет-таки, что надо бросать все и ехать вместе со своим гуру на поляну Сидов. Но пока что желающих (или даже сочувствующих) не находилось.
   – Ой, Мишенька, бедненький, да как же ты ночью-то поедешь? – лепетали девушки-поклонницы.
   – Ну, Миш… – удивлялись приятели,
   – Езжай, конечно… Но ты уверен, что тебе это надо? Точно уверен?
   И никто, ни один человек, не сказал ожидаемого:
   – Миша, а можно я с тобой поеду? Возьмешь меня, а?
   Взял бы Миша кого-нибудь из своего окружения туда или нет – это вопрос десятый. Скорее всего, и не взял бы. Но все равно хотелось, чтобы кто-то уговаривал его и упрашивал, набивался в попутчики… Последняя надежда была на Иру Черемис. Во всей тусовке она была самой решительной и самой безбашенной. Вот уж кто бы не побоялся ехать в ночи к черту на куличики! Но у Ириши отсутствие страха сочеталось с редкой, совершенно не женской практичностью. Ловить машину на безлюдной ночной улице – пожалуйста, потому что это надо, чтобы до дома доехать. А вот тащиться куда-то далеко в лес за романтикой – совсем на нее не похоже. Правда, в последнее время Ира Черемис изменилась к лучшему: по крайней мере, этой, прощальной вечеринкой она заинтересовалась. Может, попросится?
   …Звонок Ириши Колбаскин воспринял чуть ли не как милость, оказанную ему Сидами.
   – Миш, привет. Что там насчет твоей вечеринки? Все в силе? – по-деловому начал допрашивать Ириша.
   – Угу, – мрачно ответил Колбаскин, а внутри все болезненно напряглось: спросил про поляну или нет?
   – Я приду, и, наверное, не одна.
   Пауза.
   – Приходи, – настороженно ответил Миша, выжидая: что она еще там скажет?
   – Хорошо. Ты без меня только книги не раздавай, ладно? – осторожно, чтобы не обидеть Колбаскина. Не то, чтобы его легко было обидеть, просто ни Ириша, ни кто-либо другой не знали, на что точно может обидеться этот человек.
   – А ты не опаздывай на культурную программу, – неожиданно доброжелательно ответил Мишка, и его, как обычно, понесло: – Сначала будет как обычно: стихи, песни. Ну и сидр, конечно, куда ж вы все без него… А потом уже для желающих книги, может быть, вместе почитаем что-нибудь, а потом – главное событие. Ты знаешь, о чем я. Мне хочется наконец-то сделать то, что я давно задумывал, и уйти… Но я хочу уйти красиво, так чтобы вы все это запомнили!
   Он сказал это очень и очень многозначительно, так что Иришка прикрыла рукой трубку, чтобы ее сдавленный смех ни коим образом не донесся до мрачно-пафосного собеседника. Почему-то ей представилось, что Колбаскин, подобно Бильбо Бэггинсу, собирается в самый разгар торжества надеть на палец кольцо и стать невидимым… Представив Мишу Колбаскина, произносящего на своей вечеринке речь Бильбо в переводе Гоблина, Ириша согнулась пополам и пробормотав что-то типа "До встречи!" положила трубку. А сама отправилась истерически рыдать на диван. Услышав в трубке короткие гудки, Колбаскин нервно пожал плечами: ну что поделать, женщины вообще такие странные! И Ириша не лучше других.
   – 32-
   В гости к профессору я собиралась, как в юности на экзамен. Разве что свою "счастливую" кофточку не надела, за неимением этой самой кофточки, в которой я ходила на все экзамены и получала одни пятерки. Потом я носила эту кофточку на свидания, потом, когда она уже потеряла парадный вид, донашивала дома, а в конце концов – разрезала на тряпки.
   Выходя из родного НИИ, я заметила у выхода до боли знакомую фигуру. Это был Рыжик, мой воздыхатель, собственной персоной. Надо же, и сюда успел добраться! Последнее время он все чаще появлялся на моем горизонте: позавчера он пытался говорить со мной на тему сноса хрущоб а нашем районе, потом вчера, когда после звонка профессору Матвееву я вышла в "Любимые продукты" за творожками и морковным соком (сигареты не покупала, честно-честно!).. Вчера он подошел ко мне, неожиданно схватил за руку и поцеловал ее. Я вздрогнула, так как по привычке углубилась в свои мысли.
   – Ой, простите, Маргарита, я Вас напугал!
   – Не совсем. А откуда вы знаете, как меня зовут? – понятно, что глупее вопроса нельзя было и придумать, ведь наши экс-деревенские бабушки, в отличие от меня, знали по именам всех соседей.
   – Я знал это, – патетически воскликнул незнакомец, – Вы такая загадочная, что Вам никакое другое имя не подходит. Вот помните, у Булгакова, в "Мастере и Маргарите"…
   Я расхохоталась.
   – Простите, молодой человек, но все это уж очень похоже на мелодраму. А мелодрамы любят только маменькины дочки и домохозяйки.
   – А Вы не любите? – его отчаяние было настолько искренним, что у меня даже отпала охота смеяться. – тогда я даже не знаю, как к Вам подступиться! Вы такая красивая… А красота – это мимолетное наслаждение.
   – Конечно, красивая! Несмотря на мои почти пятьдесят лет!
   – Но ведь дело не в возрасте… – он опять заморгал своими воспаленными глазами, которые из-за бесцветных ресниц казались вовсе незащищенными. – Я не знаю, с какой стороны к Вам подобраться. Думал пригласить в кафе, но ведь Вы не пойдете! А ведь мне надо о многом поговорить с Вами!
   – Разумеется, не пойду! В этом Вы абсолютно правы. Так что переключитесь на кого-нибудь другого!
   – Не могу, Маргарита… послушайте, мне надо кое о чем предупредить Вас… Это серьезно!
   Мы уже подошли к "Любимым продуктам", я сказала ему "всего хорошего" и скрылась от него в недрах магазина. Вообще, когда кто-то начинает оказывать мне такое повышенное внимание и, тем более, говорить комплименты, я сразу настораживаюсь. Я всегда завидовала женщинам, которые принимают подобные знаки восхищения как должное. Наверное, поэтому я так тяжело схожусь с незнакомыми людьми.
   Когда я вышла из магазина, Рыжика на тротуаре уже не было. Я вздохнула с облегчением. Все-таки мне не верилось, что этот молодой человек приятной наружности действительно в меня влюблен.
   А теперь, когда он ко всему прочему подкарауливает меня около работы – это вдвойне повод насторожиться. Но почему-то на этот раз я даже не вздрогнула, когда он поцеловал мне руку.
   – Здравствуйте, – произнес он, глядя на меня заискивающе, как будто хотел получить от меня зачет автоматом. – Приветствую Вас. Вы уж и до моей работы добрались.
   – Я не могу жить без Вас!
   – Ой, не смешите меня, молодой человек!
   – Но ведь я правда не могу без Вас жить! Вы мне так нужны! – Завопил Рыжик как ужаленный. – С тех пор как я увидел Ваше лицо.. А можно я Вас провожу до метро?
   – Ну можно, можно…
   В метро он снова поехал за мной. Я уже жалела, что поздоровалась с ним. Надо все-таки иногда быть хоть чуточку невежливой. Очень полезно. Но если уж меня поприветствовали, то и я здороваюсь на свою голову…
   В метро разговаривать было невозможно. Поэтому Рыжик стол напротив меня и сверлил мое "красивое лицо" глазами. Я уже не знала, куда деться. Хотя, с другой стороны, мне было приятно, что, несмотря на мой явно не девичий возраст, я еще могу внушать кому-то такие чувства. Так мы и доехали до "Красных ворот".
   – Ну все, молодой человек, прогулка закончена. Мне нужно идти по делам.
   – Можно я Вас подожду здесь? – робко спросил Рыжик (как его зовут, кстати?).
   – Это совершенно бессмысленно. Я надолго.
   – Я все равно Вас подожду.
   – Ваше дело. Только ведь замерзнете!
   Рыжик пожал плечами. Погода была уже совершенно не октябрьская: слишком холодная, промозглая. Тротуары сделались скользкие от воды, сверху моросило, снизу летели брызги от машин. Я представила, что Рыжик будет стоять и мокнуть, и мне впервые стало его жалко:
   – Идите домой, чайку попейте! До свидания.
   Мне предстояло впервые в жизни побывать в Высотке, выстроенной на месте знаменитых Красных ворот. Когда я была маленькая, меня все время интриговало: а что там, в этих жутких жилых высотках, внутри? Там ведь жили совершенно недосягаемые люди, почти небожители (а кто еще будет жить под самым небом?). Ходили легенды о том, что "высотные" квартиры, которые давали всяким выдающимся деятелям, какие-то невероятно, огромные, шестикомнатные, с высоченными потолками. И якобы там имелись специальные комнатки для прислуги. Я с трепетом открыла тяжелую дверь (она была даже тяжелее, чем в Главном здании МГУ), и оказалась в неожиданно темном и убогом подъезде. Я и так понимала, что со временем "высотный шик" успел померкнуть, но чтобы настолько… Плитка под ногами какая-то уж настолько обыденная, что воспринимать ее иначе как издевку было невозможно: за таким шикарным фасадом спряталось обычное советское убожество. Но лестничные пролеты все же свидетельствовали о том, что потолки в этом доме и вправду ого-го какие.
   Я поднялась пешком на третий этаж, нашла нужную мне дверь и не без священного трепета нажала на кнопку звонка. Достаточно долго за дверью ничего не происходило. Я еще раз сверила номер квартиры, посмотрела на часы: может, временем ошиблась? Вроде бы нет.. Еще раз нажала на кнопку звонка. Прислушалась. Где-то в глубине, по ту сторону двери, послышались мелкие шаркающие шаги, потом – звон многочисленных цепочек. Потом дверь слегка приоткрылась, потом призакрылась снова, и только уже после этого распахнулась окончательно.
   Передо мной стоял живой классик.
   В молодости он был красив, это было заметно даже сейчас, несмотря на то, что спина у него была каким-то странным способом изогнута, а лицо стало рябым от старческих пигментных пятен. Зеленые глаза смотрели на меня так, будто видели меня насквозь. Он был гладко выбрит, седые волосы аккуратно расчесаны на пробор
   – Здравствуйте, я Маргарита… – оробев, представилась я.
   – Заходите, деточка, не стойте на лестнице! Тут очень сильный сквозняк.
   Сначала я улыбнулась: деточкой меня давно уже никто не называл, а потом задумалась: аведь этот человек старше меня аж в два раза!
   – Да вы проходите в переднюю. Пальто вот сюда можете повесить. Дайте-ка, я за Вами поухаживаю…
   А как он говорит! Старомосковское произношение, какого сейчас в нашем безумном городе и не услышишь!
   Я сняла пальто. Прихожая оказалась удивительно узкой и тесной. Видимо, шикарным в этом доме был только фасад. Но когда благородный старец провел меня в гостиную, я ахнула. Такое я видела только в старых фильмах: ковер, на котором шаги были неслышны, тяжелые бархатный занавески на окнах ("Как в Большом театре!" – почему-то подумала я), старинная мебель, вся изогнутая и резная. На огромном письменном столе, покрытом зеленым сукном – лампа с большим матерчатым абажуром. Возле одной стены стояло фортепиано, черное, подтянутое и изящное, а противоположную стену занимал стеллаж, тоже старинный, огромный, до потолка. И там были книги-книги-книги… Но несмотря на несколько громоздкую мебель, комната все равно была необъятная. День был тусклый, и лампа мягко освещала стол и часть стеллажа, а по углам комнаты расползался уютный полумрак.
   Профессор перехватил мой восхищенный взгляд и спросил "Нравится?" Я молча кивнула.
   – А вы… играете? – спросила я, глядя на аккуратную стопку нот, лежавших на фортепиано.
   – Сейчас нет. – ответил Вениамин Георгиевич, и с сожалением посмотрел на свои узловатые, искореженные временем руки, – А в молодости играл. Учился с четырех лет. И одно время даже думал, что стану пианистом. Но все же выбрал языкознание… Вы садитесь вот в то кресло, в коришневное. – Он указал мне на большое плюшевое кресло.