Страница:
В библиотеке бродили толпы студентов, хотя до сессии было еще далеко. Заказанную мной книгу нашли на полке не сразу. Отыскать место за столами в читальных залах стало почти непосильной задачей еще тогда, когда в библиотеке пооткрывали английский и французский культурные центры, и с тех пор ничего не изменилось. Молодежь громоздилась на подоконниках, кое-кто бегло просматривал книги на весу. Но мне все-таки повезло, когда сразу три девушки покинули свои места. Я успела приземлиться за столик, прежде чем вся пустота, которой, как известно, природа не терпит, заполнилась. Итак, Отто Фишер, "Переводы Библии на малые языки Европы", Фрайбург, 1821 год, 287 страниц.. Книжка старая, но в отличной сохранности. Видно, мало кто туда заглядывал. Сосредоточиться мне было трудно, вокруг стоял тихий гул, шепот и шелест. Но я все же сделала над собой усилие, и начала читать, как водится с самого начала. Я надеялась, что несмотря на мой далеко не блестящий немецкий, смогу добраться до конца книги часа через два.
Прочитав всего три страницы предисловия, я поняла, за что филологи и теоретики перевода не жаловали господина Фишера своим вниманием. Видимо, именно благодаря таким, как он, и возник расхожий миф о немецкой занудности. Книга была написана таким сухим языком, что с первых же строчек меня одолела жажда. Каждая фраза была логически безупречна, точна и лишена жизни. А ритм наукобезобразного языка Отто Фишера заставлял читателя дремать, скользя взглядом по строчкам.
К концу третьей страницы я пожалела, что не страдаю бессонницей. Мне было стыдно, но бороться со сном было еще тяжелее, чем мириться с жаждой. И как это я не прихватила с собой бутылку "святого источника"? Оказывается, это теперь не запрещено – вон у каждой второй девушки на столе…
Дочитав первый абзац четвертой страницы, я вспомнила о том, как однажды Татьяна решила повести своего четырнадцатилетнего Димочку в Большой театр. Откуда уж на нее свалились эти билеты, не помню, но она поняла, что для нее, матери-одиночки это первая и последняя возможность отвести сына в Большой и приобщить к высокому искусству. Димочка сопротивлялся, как умел, но отбояриться ему так и не удалось. Не помню, что за оперу они слушали, кажется "Царскую невесту". Татьяна сидела на крайнем в ряду сидении, а Димочка на откидном. Я так понимаю, что заснул он еще в самом начале первого действия. Но Татьяна была так захвачена происходящим на сцене, что пропустила тот момент, когда ее юный отпрыск смежил очи. А зря. В самый патетический момент, когда отзвучала очередная ария, в напряженной тишине раздался стук падающего на ковровую дорожку тела: это Димочка в глубоком сне умудрился свалиться в проход с откидного сидения. Секундой позже под своды зала вознесся храп, достойный не мальчика, но мужа… Больше Татьяна не таскала сына по театрам, чему он был страшно рад.
На четверной странице бессмертного памятника германскому занудству я была готова подобно Димочке грохнуться на пол и засопеть в две дырочки. Поэтому решила изменить раз и навсегда заведенному правилу читать научную литературу от начала и до завершения, и обратилась к оглавлению. Структура книги была безупречно четкой (а что еще ждать от такого буквоеда?), и найти нужный мне раздел не составило труда. Бретонском языку, как всегда, было отведено весьма скромное место, сразу после пространных описаний валлийской елизаветинской Библии. Честно говоря, я не рассчитывала на тот, что автор упомянет перевод Жана Юэльвана, но дотошный немец докопался и до этого момента. Больше того, он, оказывается, был в курсе скандальной находки Ле Пеллетье!
"Имеются сведения о том, что два списка этого перевода, один полный, другой – поврежденный, оказались в коллекции известного бретонского лексикографа Луи Ле Пеллетье. Поврежденный список был уничтожен еще при жизни Ле Пеллетье его прислугой по недоразумению, причина которого нам неизвестна. Второй же, полный экземпляр долгое время хранился в библиотеке лексикографа. Дальнейшая судьба рукописи не выяснена.". И в сноске: "К сожалению, документального подтверждения этих сведений у меня нет. Основываюсь на устном свидетельстве С. Флешера".
Кто такой этот С. Флешер? Бретонец или немец? И откуда ему известны подробности? Причина, по которой прислуга уничтожила поврежденную рукопись, сперва заинтриговала меня, но я вспомнила письмо Ле Пеллетье,: рукопись, извлеченная из отхожего места, распространяла нестерпимое зловоние. Возможно, какая-нибудь добросовестная служанка долго искала источник дурного запаха. Потом, наконец, отыскала, ужаснулась и, морща нос, ухватила "эту пакость" каминными щипцами, да и швырнула в печку. Не знаю, что сотворил с ней за это преподобный лексикограф. Вряд ли предал анафеме, скорее рассчитал ее на месте.
Но я, кажется, снова фантазирую. Как ни крути, а искомый мною экземпляр оказывался единственным в мире и совершенно неповторимым. И отказаться от его поисков было просто невозможно.
Тут не к месту я вспомнила о своей детской и оттого слегка дурацкой мечте. Мне очень хотелось стать великим ученым. Тогда еще у науки был вполне осязаемый престиж, но для меня не это было главным. Я мечтала совершить Открытие. Не просто маленькое какое-нибудь открытие, о котором никто и не узнает, а такое, с большой буквы О, о котором загудит весь мир. Вот сделаю я свое Открытие, и меня покажут по телевизору, обо мне напишут на первых страницах всех газет, включая "Правду". Я уже видела заголовки: "Открытие Маргариты Сергеевны Надежкиной стало революционным!" или еще что-нибудь в таком роде. Естественно, за мое Открытие мне полагались сразу и Ленинская и Нобелевская премии, которые я сразу же перечислила бы в Фонд Мира (нас же учили быть бескорыстными!). Единственное, что мне слегка мешало в моих мечтах – это какая-то несерьезность и легкомысленность собственной фамилии. Вот если бы я была Надеждиной, то звучало и смотрелось бы красиво. А Надежкина… Я даже думала, не сменить ли мне фамилию, но как была Надежкиной, так и осталась. Может быть, потому и открытия мои были маленькими и несерьезными. Я не стала первооткрывателем неизвестных науке племен, не жила месяцами в джунглях Амазонии или на худой конец в индейских резервациях Америки… Так, почитывала книжечки, пописывала статеечки, защитила диссертацию по обрядам гостеприимства у европейских народов, да и все. Но как я завидовала тем, кто действительно отважился на что-то эдакое, чего раньше никто никогда не делал, или находил то, что никому еще не удавалось найти! И вот в кои-то веки мне предоставляется возможность стать первооткрывателем, а я должна слушаться Володю и оставить поиски единственного на земле экземпляра бретонской Библии? Только потому, что какие-то торговцы раритетами тоже ищут его и не остановятся ни перед чем ради того, чтобы этой книги так и не коснулась рука ученого?! Я никогда не была решительной, но всегда была упрямой. И видимо, одного полета в лужу было недостаточно для того, чтобы отбить у меня охоту совершить то самое Открытие!
Мои размышлению были прерваны слишком громким для библиотеки разговором двух девиц:
– Ой, а ты к Колбаскину на вечеринку идешь? – проговорила одна, манерно растягивая слоги.
– Ой, Дашечка, ну ты странная какая! – так же жеманно ответила вторая, – Ну конечно иду. Он мне сам позвонил и пригласил, между прочим!
– Ах, так? – пронзительно взвизгнула первая, – Он, значит, тебе теперь звонит? А меня, значит, в игнор посылает? – ее голос постепенно становился похож на скрип несмазанной двери.
– Ну почему же сразу в игнор-то, Господи! – всплеснула руками Дашечка, – Он мне сказал: "И Наташе обязательно передай, что я вас обеих жду" Понятно тебе, дурында? О-бе-их!
– Ну конечно, но только звонил-то он тебе, а меня значит просто за компанию, как бедную родственницу, так что ли?
Как ни была я занята моими Фишером и Флешером, а знакомую фамилию все же уловила. Нехорошо, конечно, подслушивать, но девицы, казалось, сами вовсю старались, чтобы окружающие против своего желания уловили их разговор.
– Ну вот, какая ты ду-у-у-урочка, Наташа! – пропела Дашечка, – А ведь в прошлый раз он тебе звонил и меня через тебя приглашал, а я же ничего не сказала! А ты обижаешься, прямо губки надула!
– Да я не обижаюсь! – оскорблено запищала та, которую звали Наташей.
Юноша, сидевший впереди нее, недовольно обернулся и выразил взглядом все то, что пока еще не решался сказать. Девушки хихикнули и перешли на настоящий шепот. Теперь до меня долетали только обрывки фраз: "…а еще там Настя будет… Хи-хи-хи!.. Может споют… Как что? У него бретонский вечер, ты что дурочка?… А он мне знаешь что сказал?…" Через какое-то время я снова стала рассеянно пролистывать "Переводы Библии на малые языки Европы", как вдруг из трескотни шерочки с машерочкой выскочила фраза: " А еще он собрался там что-то по-бретонски читать, представляешь? У него там Библия…"
Я ослышалась? Так бывает, когда закапываешься в какую-то тему и слышишь везде только то, что хочешь узнать… Я снова прислушалась к их шепотов, но кроме "Хи-хи, ду-у-урочка!" так ничего и не услышала. Как быть? Подойти и спросить их про Колбаскина? Уточнить, не ослышалась ли я? Но это будет выглядеть ужасно глупо: подходит к ним незнакомая женщина и спрашивает: "Девушки, а не тот ли это Мишка Кобаскин, который с Димочкой дружит? Здрасьте, я ваша тетя Рита! " Но оставить все как есть? А вдруг они и в самом деле говорили про ту самую Библию? Нет, наверное, все же нет… А может быть речь идет о бесстыдно похищенной Рыжиком Библии? Кто знает, а вдруг этот самый Рыжик и загадочный Кобаскин – лучшие друзья? А может, это вообще одно и то же лицо…Тогда Колбаскина тоже надо опасаться.
Кстати, при таком раскладе все выглядело вполне стройно и логично: кельтанутым тусовщикам нужна была бретонская Библия для каких-то их неведомых целей, и, возможно, в отличие от питерских охотников за раритетами им совершенно не требовалась "моя" старинная рукопись. Но как сформулировать вопрос девушкам? Как заговорить с этой эксцентричной парочкой? Как всегда, поставив перед собой проблему, я атаковала собственную персону массой дополнительных вопросов, и теряла время зря. И снова – хотела как лучше, а получилось как всегда! Девицы встали из-за стола и удалились, не переставая щебетать, а я так и осталась при своем бретонском интересе. Оставалось лишь переключиться на мысли о том, кто же такой этот С. Флешер и каким образом ему стали известны подробности судьбы искомого манускрипта.
– 39 -
Домой я шла, уже не обращая внимания на красоты остатков старой Москвы. Мне начинало казаться, что я медленно, но бесповоротно схожу с ума. Мне везде мерещилось одно и то же. Преподавание, научная работа, друзья и вообще все, что когда-то интересовало меня, – все это куда-то исчезло, оставив место для одной идеи, большой и навязчивой – НАЙТИ КНИГУ, чего бы это ни стоило. Кажется, впервые в жизни я не управляла своими мыслями. Они сами текли куда-то, а я не могла за ними угнаться. Мое видение – юная Маргарита, прижимающая к себе список, который она собирается передать заезжему священнику – снова появилось перед глазами, мелькнуло и пропало. Да, пора прощаться с Институтом этнографии и перемещаться в Институт имени Сербского.
Я начинала сомневаться в том, что являюсь самою собою. По крайней мере, на меня, М. С. Надежкину, все это было совершенно непохоже. Мне всегда пеняли на то, что у меня мало чувств, одни мысли, и что женщине так не положено. И я всегда гордилась тем, что чувства меня слушаются, и мысли беспрекословно подчиняются мне. С чувствами все было в порядке, а вот мысли… Они будто взбунтовались!
Я пыталась собрать их, не дать им разбежаться, как вдруг увидела приближающийся ко мне знакомый силуэт. И тут же непослушные мысли испугано сбились в кучку где-то в районе левого виска, который болезненно заныл.
– Маргарита! Вы? – Рыжик стоял, растерянно раскинув руки, будто сам не знал, как это так вышло, что мы случайно повстречались. Хотя понятно было, что он снова меня выследил. Кроме нас на извилистой улице, резко поднимающейся вверх, не было ни души. Но почему-то я не подумала о том, что этот человек мог меня снова толкнуть на асфальт, покалечить, ограбить или убить. Я просто разозлилась на него и как это теперь принято говорить, "наехала". "Наезд", правда, получился вполне в моем духе, беспомощно-интеллигентский:
– Да как это?! Вы… Как вообще это называется? После того, что вы со мной сделали? Так вот запросто подходите и здороваетесь, как ни в чем не бывало?
Рыжик ухватил мою руку и поцеловал через перчатку.
– Маргарита, я все объясню. Я понимаю, что это было очень неприятно, но… если бы я вовремя не вырвал у вас эту книгу, то… В общем, это было очень опасно.
– Что было опасно?
– То, что вы сделали. Вам сложно поверить в это, но я… сейчас все-все объясню. И прошу вас, пожалуйста… Прекратите поиски. За этой книгой и так охотится слишком много народу.
– Стоп! – по-учительски четко сказала я, и для убедительности остановилась. – Объясните мне четко и внятно, о чем идет речь. Кто и за чем охотится? При чем тут я? И почему вы считаете, что если бы вы не украли у меня книгу, то со мной бы случилось что-то еще?
Рыжик вздохнул.
– Вы не хуже меня знаете, о чем речь.
– Хуже. Поэтому и прошу объяснить.
– Мои мысли вдруг снова пришли в боевую готовность и стройными рядами ринулись на собеседника. – Во-первых, объясните причину вашего поступка на Красных воротах. Вы могли подойти ко мне и объяснить, что творится. Могли бы поспросить у меня эту книгу. Но не сделали этого. Во-вторых, я вижу, что вам от меня еще что-то надо, но вы свои намерения скрываете. Пока не узнаю, чего вы от меня хотите, разговор продолжать не буду. А в-третьих… Когда получу разъяснения по первым двум пунктам, скажу, что в-третьих.
Рыжик как-то странно, сочувственно на меня посмотрел и неожиданно галантно подхватил меня под руку.
– Я понял, – доверительно сообщил он мне, – Что вы действительно не понимаете, в какую историю вмешиваетесь. И насколько все это серьезно.
– Ну так растолкуйте мне! – взмолилась я.
Мне очень хотелось отдернуться от него, уж очень неловко было идти с ним под ручку по улице (не влюбленные же мы, в самом деле!), но я не знала, как объяснить ему это, не задев, и не обидев.
– Я бы растолковал, – вздохнул Рыжик и посмотрел на носки своих, а потом моих ботинок, – но тут есть некоторые моменты, о которых я не имею права говорить. Так что придется опустить кое-какие детали. А в общем… В общем, ситуация выглядит так. Я работаю… то есть скорее подрабатываю. Я сам историк, преподавал, занимался научной работой, с деньгами – сами знаете. И вот одно частное лицо предложило мне заняться поиском одной книги, которая нужна этому самому частному лицу. Для чего она ему нужна – не знаю, это не мое дело. Он ищет эту книгу давно и никак не может найти. Сначала я решил, что речь идет просто о поиске по библиотекам, и согласился на эту работу. Хотя я предпочитаю читать книги дома: у меня аллергия на библиотечную пыль, глаза все время слезятся. Но не в этом дело. Я ищу эту книгу уже два года. Мой коллега в Питере тоже ее ищет, и довольно долго. Я слишком поздно понял, что искатель из меня никакой. И потом, мой питерский коллега – человек более расторопный и нахальный. Больше того, он готов использовать любые методы… И вот он норовит выхватить книгу у меня из-под носа, потому что частное лицо, о котором я Вам говорю, назначила солидное денежное вознаграждение тому, кто первым ее ухватит. А она не ухватывается. Она где-то здесь, рядом, прячется. И не показывается. Я не мистик, но иногда у меня такое впечатление, будто она сама решает, кому даться в руки. И очень не хочет, чтобы ее заполучило это самое лицо… – внезапно он осекся и какое-то время молчал. – Шучу, конечно же, – продолжал он после неловкой паузы, – какая у книги может быть воля? Даже у такой. И вот я узнаю через общих знакомых (только не спрашивайте через кого, мир тесен, круг узок!), что есть еще один, то есть третий человек, который ищет эту Книгу. Причем ищет совершенно бескорыстно. Просто так, из научного интереса. И именно этому бескорыстному человеку, оказывется, легче всего достичь цели. По крайней мере, мне так сказал тот, кто заказал мне найти Книгу. И вот он поручило мне следовать за вами и в нужный момент у вас эту Книгу перехватить.
– Что вы и сделали на Красных воротах.
– Да поймите же, не один я! Нас двое! И тот, второй, тоже следит за вами, только не показывается, потому что он умнее! И про наш сегодняшний разговор он узнает рано или поздно. Он и к Матвееву тоже ходил, только ничего не добился. Хотя он шустрее меня. Я-то хорош! Решил просто на вас посмотреть, познакомиться. И все время мучился совестью. Что вот вы ищете с чистой душой, науки ради, а я… А тот не мучается ничем. Он действует. Я точно знал, что если начну вас просить отдать книгу, да объяснять что к чему, да еще ведь и не все могу… То есть имею право объяснить. Короче, время потерял бы. А так мне удалось его слегка перехитрить. Ну, второго… Я -то думал, что это ТА САМЯ книга, то есть та, которую мы все ищем.
– Угу, а оказалось – не та, на год издания посмотрели, и все стало ясно, да? – угрюмо проворчала я.
– Ну конечно! – его голос стал низким, таким интимным, будто он собирался снова признаться мне в любви, а не вспоминал о том, что он делал после того, как сбил меня на мокрый тротуар. – Мой конкурент… В общем, он понял, что его опередили. Он тоже не знал, что Книга не та. Тогда я с ним впервые и встретился. Посмотрел на него. Увидел, что это за человек. И, честное, слово, мне стало страшно. Очень страшно. Мне с самого начала раздражала эта история. Но очень нужны были деньги, да и кто мог знать, чем это обернется? И я… в общем, вы мне понравились… Нет, серьезно, понравились, и я с самого начала, как только начал подозревать, во что именно я вляпался, да и вы тоже… Я хотел предупредить вас, еще когда бродил около вашего дома, но вы не слушали. Я хотел сказать, что это опасно. Но вы так легкомысленно мне ответили, что сами понимаете… Я просто не знал что сказать на это. Наверное, мы тогда друг друга не поняли. А после того как я встретился с тем, который скажем так, мой конкурент, я понял, насколько он опасен для вас, для меня, для того, у кого сейчас это Книга. Этот ни перед чем не остановится. И с вами церемониться не станет, а уж со мной и подавно. Я-то у него как бельмо на глазу, он уже предупреждал, что если я не перестану искать, он просто уберет меня с дороги… А уж вы! Как только вы возьмете Книгу в руки, то все… Я-то так, неудачник. Вряд ли что-то найду. Вот… и простите за то, что я… В общем, меня совесть мучает. Особенно за то, что вообще взялся за это дело.
– А вы бросьте этим заниматься, да и все. – пожала я плечами.
– Не могу, – он снова уставился на наши ботинки, – договор подписал. А заказчик очень серьезный… А вот вы, Маргарита, никому ничего не должны, и никакими договорами не связаны. Как поступать и что решать – ваше дело, но… Лучше отойдите от зла, чтобы сотворить благо!
– Как это мило и как патетично! – я начинала злиться на Рыжика и одновременно жалеть его. Не знаю, отчего мне было так жаль этого, в общем-то, не самого приятного человека. Злость я вполне могла объяснить – а как еще к нему относиться? А вот жалость… Я наконец-то решилась высвободить руку.
– Очень неудобно так идти… – объяснила я. И мне снова стало жаль его. Такого неловкого, беспомощного. Неудачник – так он сам сказал. Я всегда жалела неудачников, но все же не настолько. Такого щемящего чувства я никогда не испытывала по отношению к людям. Только к сломанным и выброшенным на помойку игрушкам. Не могу – до вполне ощутимой физической боли! – смотреть на плюшевых зайцев с оторванными ногами, на наивные кукольные личики, перемазанные в уличной грязи и на картофельные очистки, прилипшие к белым волосах чьей-то когда-то любимой лялечки… Игрушку всякий может обидеть. Она не станет сопротивляться, просто раскинет свои ненастоящие ручки-лапки и удивленно распахнет глаза-пуговицы: "За что ж ты меня так? Что я тебе плохо сделала?" Еще десять минут назад я хвасталась сама себе, что умею управлять своими чувствами, а тут – нате вам! Смотрела на молодого мужчину, а видела вместо него валяющегося на помойке разбитого целлулоидного пупса. И мне хотелось плакать по нему.
Остаток пути мы проделали молча, я перешла улицу возле старой церкви у метро, а Рыжик, церемонно попрощавшись, остался у театра на Таганке. Я была рада, что едва подошла к переходу, зажегся зеленый свет: обычно здесь приходится долго-долго ждать, пока проедут все машины, и светофор наконец-то переключится на зеленый. Оказавшись на нужной мне стороне улицы, я оглянулась, чтобы еще раз взглянуть на Рыжика. Зачем я это сделала, не могла объяснить сама. И сразу же заметила его – он так же восторженно, как при первой нашей встрече пожирал меня глазами, на сей раз издали. Действительно, выражение лица у него было такое же, как у выброшенной куклы.
…Оказалось, что у меня в тот вечер нежданно-негаданно прорезался дар предвидения. Дальнейшие события я вспоминаю так, будто видела их в замедленной съемке: трое мужчин в черных куртках подошли к Рыжику сзади, один из них бесцеремонно ткнул его в бок. Рыжик обернулся и тут же рухнул на тротуар от удара по лицу. Тут же эти трое окружили его. Что там происходило, был плохо видно за проезжающими машинами, но было ясно, что эти трое неторопливо и методично избивали Рыжика ногами. Как всегда бывает в такие острые моменты, я растерялась. На той стороне улицы бьют человека, который только что разговаривал со мной. Значит, я в какой-то степени отвечаю за этого человека, и должна немедленно оказать ему помощь. Но как? Во-первых, нас разделяет поток машин. Во-вторых, даже если я окажусь рядом, то ничего не сделаю против этих трех амбалов. Закричать, чтобы привлечь чье-то внимание? Так люди, идущие мимо и так все это видят, но не вмешиваются, скорее всего потому что сами боятся. И я их понимаю.. Вот если бы милиция… А где она, милиция? Тут, около станции Таганская всегда дежурит милиционер. Где он? Я металась вокруг ларьков, которых тут очень некстати понаставили, и искала хоть одного человека в серой форме, но как обычно бывает, когда кто-то нужен, то его днем с огнем не сыщешь. Время от времени я поглядывала на светофор. Наконец-то зажегся зеленый, и я помчалась на ту сторону улицы – может, хоть у театра есть милиционер? Бежать сквозь толпу оказалось делом непростым.
– Во несется, б… ненормальная! – крикнул кто-то мне в след. У театра не было ни Рыжика, ни тех, кто его избивал. Пока я лавировала в толпе, все они исчезли. На том месте, где была драка – то ли кровь, то ли грязь – не понять. И милиции тоже нет.
– 40-
Впервые в жизни и плакала в метро. До этого если и приходилось реветь, то, по крайней мере, я делала это вдали от посторонних глаз. Но тут… Ну как такое могло случиться? Человека бьют ногами в центре города, на самой людной улице, и ничего нельзя сделать, чтобы ему помочь! А эти прохожие, идут мимо и как не замечают! Понятно, за что иногородние москвичей не любят. Ну где еще, в каком таком городе возможно, чтобы человека уродовали на глазах у всех, и никто даже и не обернулся? Впрочем, я бы тоже не обернулась, если бы речь шла о незнакомце. Вокруг столько криминальных разборок… Может, и эти прохожие думали, что Рыжик – преступник, а те трое – другие преступники, и они всего лишь выбивают из него какой-нибудь долг, и это их преступные разборки, которые никого не касаются… Кстати, я так и не поняла, кто и за что на него напал?
Это потом уже, приехав домой, я стала думать, как найти Рыжика и как помочь ему, и будто провалилась в пустоту: я не знала ни его имени, ни адреса, ни номера телефона. Обзванивать больницы и спрашивать, не поступал ли туда молодой человек лет тридцати с рыжими волосами и слезящимися глазами? Да кто обратит внимание на его слезящиеся глаза, если он попадет в больницу после такого избиения? А рыжие волосы… сколько в Москве рыжеволосых! Если бы я знала хотя бы имя!
Оставалось только сидеть на диване, обхватив голову руками и плакать, плакать… Телефонный звонок заставил меня подскочить на месте, потом – срочно высморкаться и поднять трубку предательски дрожащей рукой.
Прочитав всего три страницы предисловия, я поняла, за что филологи и теоретики перевода не жаловали господина Фишера своим вниманием. Видимо, именно благодаря таким, как он, и возник расхожий миф о немецкой занудности. Книга была написана таким сухим языком, что с первых же строчек меня одолела жажда. Каждая фраза была логически безупречна, точна и лишена жизни. А ритм наукобезобразного языка Отто Фишера заставлял читателя дремать, скользя взглядом по строчкам.
К концу третьей страницы я пожалела, что не страдаю бессонницей. Мне было стыдно, но бороться со сном было еще тяжелее, чем мириться с жаждой. И как это я не прихватила с собой бутылку "святого источника"? Оказывается, это теперь не запрещено – вон у каждой второй девушки на столе…
Дочитав первый абзац четвертой страницы, я вспомнила о том, как однажды Татьяна решила повести своего четырнадцатилетнего Димочку в Большой театр. Откуда уж на нее свалились эти билеты, не помню, но она поняла, что для нее, матери-одиночки это первая и последняя возможность отвести сына в Большой и приобщить к высокому искусству. Димочка сопротивлялся, как умел, но отбояриться ему так и не удалось. Не помню, что за оперу они слушали, кажется "Царскую невесту". Татьяна сидела на крайнем в ряду сидении, а Димочка на откидном. Я так понимаю, что заснул он еще в самом начале первого действия. Но Татьяна была так захвачена происходящим на сцене, что пропустила тот момент, когда ее юный отпрыск смежил очи. А зря. В самый патетический момент, когда отзвучала очередная ария, в напряженной тишине раздался стук падающего на ковровую дорожку тела: это Димочка в глубоком сне умудрился свалиться в проход с откидного сидения. Секундой позже под своды зала вознесся храп, достойный не мальчика, но мужа… Больше Татьяна не таскала сына по театрам, чему он был страшно рад.
На четверной странице бессмертного памятника германскому занудству я была готова подобно Димочке грохнуться на пол и засопеть в две дырочки. Поэтому решила изменить раз и навсегда заведенному правилу читать научную литературу от начала и до завершения, и обратилась к оглавлению. Структура книги была безупречно четкой (а что еще ждать от такого буквоеда?), и найти нужный мне раздел не составило труда. Бретонском языку, как всегда, было отведено весьма скромное место, сразу после пространных описаний валлийской елизаветинской Библии. Честно говоря, я не рассчитывала на тот, что автор упомянет перевод Жана Юэльвана, но дотошный немец докопался и до этого момента. Больше того, он, оказывается, был в курсе скандальной находки Ле Пеллетье!
"Имеются сведения о том, что два списка этого перевода, один полный, другой – поврежденный, оказались в коллекции известного бретонского лексикографа Луи Ле Пеллетье. Поврежденный список был уничтожен еще при жизни Ле Пеллетье его прислугой по недоразумению, причина которого нам неизвестна. Второй же, полный экземпляр долгое время хранился в библиотеке лексикографа. Дальнейшая судьба рукописи не выяснена.". И в сноске: "К сожалению, документального подтверждения этих сведений у меня нет. Основываюсь на устном свидетельстве С. Флешера".
Кто такой этот С. Флешер? Бретонец или немец? И откуда ему известны подробности? Причина, по которой прислуга уничтожила поврежденную рукопись, сперва заинтриговала меня, но я вспомнила письмо Ле Пеллетье,: рукопись, извлеченная из отхожего места, распространяла нестерпимое зловоние. Возможно, какая-нибудь добросовестная служанка долго искала источник дурного запаха. Потом, наконец, отыскала, ужаснулась и, морща нос, ухватила "эту пакость" каминными щипцами, да и швырнула в печку. Не знаю, что сотворил с ней за это преподобный лексикограф. Вряд ли предал анафеме, скорее рассчитал ее на месте.
Но я, кажется, снова фантазирую. Как ни крути, а искомый мною экземпляр оказывался единственным в мире и совершенно неповторимым. И отказаться от его поисков было просто невозможно.
Тут не к месту я вспомнила о своей детской и оттого слегка дурацкой мечте. Мне очень хотелось стать великим ученым. Тогда еще у науки был вполне осязаемый престиж, но для меня не это было главным. Я мечтала совершить Открытие. Не просто маленькое какое-нибудь открытие, о котором никто и не узнает, а такое, с большой буквы О, о котором загудит весь мир. Вот сделаю я свое Открытие, и меня покажут по телевизору, обо мне напишут на первых страницах всех газет, включая "Правду". Я уже видела заголовки: "Открытие Маргариты Сергеевны Надежкиной стало революционным!" или еще что-нибудь в таком роде. Естественно, за мое Открытие мне полагались сразу и Ленинская и Нобелевская премии, которые я сразу же перечислила бы в Фонд Мира (нас же учили быть бескорыстными!). Единственное, что мне слегка мешало в моих мечтах – это какая-то несерьезность и легкомысленность собственной фамилии. Вот если бы я была Надеждиной, то звучало и смотрелось бы красиво. А Надежкина… Я даже думала, не сменить ли мне фамилию, но как была Надежкиной, так и осталась. Может быть, потому и открытия мои были маленькими и несерьезными. Я не стала первооткрывателем неизвестных науке племен, не жила месяцами в джунглях Амазонии или на худой конец в индейских резервациях Америки… Так, почитывала книжечки, пописывала статеечки, защитила диссертацию по обрядам гостеприимства у европейских народов, да и все. Но как я завидовала тем, кто действительно отважился на что-то эдакое, чего раньше никто никогда не делал, или находил то, что никому еще не удавалось найти! И вот в кои-то веки мне предоставляется возможность стать первооткрывателем, а я должна слушаться Володю и оставить поиски единственного на земле экземпляра бретонской Библии? Только потому, что какие-то торговцы раритетами тоже ищут его и не остановятся ни перед чем ради того, чтобы этой книги так и не коснулась рука ученого?! Я никогда не была решительной, но всегда была упрямой. И видимо, одного полета в лужу было недостаточно для того, чтобы отбить у меня охоту совершить то самое Открытие!
Мои размышлению были прерваны слишком громким для библиотеки разговором двух девиц:
– Ой, а ты к Колбаскину на вечеринку идешь? – проговорила одна, манерно растягивая слоги.
– Ой, Дашечка, ну ты странная какая! – так же жеманно ответила вторая, – Ну конечно иду. Он мне сам позвонил и пригласил, между прочим!
– Ах, так? – пронзительно взвизгнула первая, – Он, значит, тебе теперь звонит? А меня, значит, в игнор посылает? – ее голос постепенно становился похож на скрип несмазанной двери.
– Ну почему же сразу в игнор-то, Господи! – всплеснула руками Дашечка, – Он мне сказал: "И Наташе обязательно передай, что я вас обеих жду" Понятно тебе, дурында? О-бе-их!
– Ну конечно, но только звонил-то он тебе, а меня значит просто за компанию, как бедную родственницу, так что ли?
Как ни была я занята моими Фишером и Флешером, а знакомую фамилию все же уловила. Нехорошо, конечно, подслушивать, но девицы, казалось, сами вовсю старались, чтобы окружающие против своего желания уловили их разговор.
– Ну вот, какая ты ду-у-у-урочка, Наташа! – пропела Дашечка, – А ведь в прошлый раз он тебе звонил и меня через тебя приглашал, а я же ничего не сказала! А ты обижаешься, прямо губки надула!
– Да я не обижаюсь! – оскорблено запищала та, которую звали Наташей.
Юноша, сидевший впереди нее, недовольно обернулся и выразил взглядом все то, что пока еще не решался сказать. Девушки хихикнули и перешли на настоящий шепот. Теперь до меня долетали только обрывки фраз: "…а еще там Настя будет… Хи-хи-хи!.. Может споют… Как что? У него бретонский вечер, ты что дурочка?… А он мне знаешь что сказал?…" Через какое-то время я снова стала рассеянно пролистывать "Переводы Библии на малые языки Европы", как вдруг из трескотни шерочки с машерочкой выскочила фраза: " А еще он собрался там что-то по-бретонски читать, представляешь? У него там Библия…"
Я ослышалась? Так бывает, когда закапываешься в какую-то тему и слышишь везде только то, что хочешь узнать… Я снова прислушалась к их шепотов, но кроме "Хи-хи, ду-у-урочка!" так ничего и не услышала. Как быть? Подойти и спросить их про Колбаскина? Уточнить, не ослышалась ли я? Но это будет выглядеть ужасно глупо: подходит к ним незнакомая женщина и спрашивает: "Девушки, а не тот ли это Мишка Кобаскин, который с Димочкой дружит? Здрасьте, я ваша тетя Рита! " Но оставить все как есть? А вдруг они и в самом деле говорили про ту самую Библию? Нет, наверное, все же нет… А может быть речь идет о бесстыдно похищенной Рыжиком Библии? Кто знает, а вдруг этот самый Рыжик и загадочный Кобаскин – лучшие друзья? А может, это вообще одно и то же лицо…Тогда Колбаскина тоже надо опасаться.
Кстати, при таком раскладе все выглядело вполне стройно и логично: кельтанутым тусовщикам нужна была бретонская Библия для каких-то их неведомых целей, и, возможно, в отличие от питерских охотников за раритетами им совершенно не требовалась "моя" старинная рукопись. Но как сформулировать вопрос девушкам? Как заговорить с этой эксцентричной парочкой? Как всегда, поставив перед собой проблему, я атаковала собственную персону массой дополнительных вопросов, и теряла время зря. И снова – хотела как лучше, а получилось как всегда! Девицы встали из-за стола и удалились, не переставая щебетать, а я так и осталась при своем бретонском интересе. Оставалось лишь переключиться на мысли о том, кто же такой этот С. Флешер и каким образом ему стали известны подробности судьбы искомого манускрипта.
– 39 -
Домой я шла, уже не обращая внимания на красоты остатков старой Москвы. Мне начинало казаться, что я медленно, но бесповоротно схожу с ума. Мне везде мерещилось одно и то же. Преподавание, научная работа, друзья и вообще все, что когда-то интересовало меня, – все это куда-то исчезло, оставив место для одной идеи, большой и навязчивой – НАЙТИ КНИГУ, чего бы это ни стоило. Кажется, впервые в жизни я не управляла своими мыслями. Они сами текли куда-то, а я не могла за ними угнаться. Мое видение – юная Маргарита, прижимающая к себе список, который она собирается передать заезжему священнику – снова появилось перед глазами, мелькнуло и пропало. Да, пора прощаться с Институтом этнографии и перемещаться в Институт имени Сербского.
Я начинала сомневаться в том, что являюсь самою собою. По крайней мере, на меня, М. С. Надежкину, все это было совершенно непохоже. Мне всегда пеняли на то, что у меня мало чувств, одни мысли, и что женщине так не положено. И я всегда гордилась тем, что чувства меня слушаются, и мысли беспрекословно подчиняются мне. С чувствами все было в порядке, а вот мысли… Они будто взбунтовались!
Я пыталась собрать их, не дать им разбежаться, как вдруг увидела приближающийся ко мне знакомый силуэт. И тут же непослушные мысли испугано сбились в кучку где-то в районе левого виска, который болезненно заныл.
– Маргарита! Вы? – Рыжик стоял, растерянно раскинув руки, будто сам не знал, как это так вышло, что мы случайно повстречались. Хотя понятно было, что он снова меня выследил. Кроме нас на извилистой улице, резко поднимающейся вверх, не было ни души. Но почему-то я не подумала о том, что этот человек мог меня снова толкнуть на асфальт, покалечить, ограбить или убить. Я просто разозлилась на него и как это теперь принято говорить, "наехала". "Наезд", правда, получился вполне в моем духе, беспомощно-интеллигентский:
– Да как это?! Вы… Как вообще это называется? После того, что вы со мной сделали? Так вот запросто подходите и здороваетесь, как ни в чем не бывало?
Рыжик ухватил мою руку и поцеловал через перчатку.
– Маргарита, я все объясню. Я понимаю, что это было очень неприятно, но… если бы я вовремя не вырвал у вас эту книгу, то… В общем, это было очень опасно.
– Что было опасно?
– То, что вы сделали. Вам сложно поверить в это, но я… сейчас все-все объясню. И прошу вас, пожалуйста… Прекратите поиски. За этой книгой и так охотится слишком много народу.
– Стоп! – по-учительски четко сказала я, и для убедительности остановилась. – Объясните мне четко и внятно, о чем идет речь. Кто и за чем охотится? При чем тут я? И почему вы считаете, что если бы вы не украли у меня книгу, то со мной бы случилось что-то еще?
Рыжик вздохнул.
– Вы не хуже меня знаете, о чем речь.
– Хуже. Поэтому и прошу объяснить.
– Мои мысли вдруг снова пришли в боевую готовность и стройными рядами ринулись на собеседника. – Во-первых, объясните причину вашего поступка на Красных воротах. Вы могли подойти ко мне и объяснить, что творится. Могли бы поспросить у меня эту книгу. Но не сделали этого. Во-вторых, я вижу, что вам от меня еще что-то надо, но вы свои намерения скрываете. Пока не узнаю, чего вы от меня хотите, разговор продолжать не буду. А в-третьих… Когда получу разъяснения по первым двум пунктам, скажу, что в-третьих.
Рыжик как-то странно, сочувственно на меня посмотрел и неожиданно галантно подхватил меня под руку.
– Я понял, – доверительно сообщил он мне, – Что вы действительно не понимаете, в какую историю вмешиваетесь. И насколько все это серьезно.
– Ну так растолкуйте мне! – взмолилась я.
Мне очень хотелось отдернуться от него, уж очень неловко было идти с ним под ручку по улице (не влюбленные же мы, в самом деле!), но я не знала, как объяснить ему это, не задев, и не обидев.
– Я бы растолковал, – вздохнул Рыжик и посмотрел на носки своих, а потом моих ботинок, – но тут есть некоторые моменты, о которых я не имею права говорить. Так что придется опустить кое-какие детали. А в общем… В общем, ситуация выглядит так. Я работаю… то есть скорее подрабатываю. Я сам историк, преподавал, занимался научной работой, с деньгами – сами знаете. И вот одно частное лицо предложило мне заняться поиском одной книги, которая нужна этому самому частному лицу. Для чего она ему нужна – не знаю, это не мое дело. Он ищет эту книгу давно и никак не может найти. Сначала я решил, что речь идет просто о поиске по библиотекам, и согласился на эту работу. Хотя я предпочитаю читать книги дома: у меня аллергия на библиотечную пыль, глаза все время слезятся. Но не в этом дело. Я ищу эту книгу уже два года. Мой коллега в Питере тоже ее ищет, и довольно долго. Я слишком поздно понял, что искатель из меня никакой. И потом, мой питерский коллега – человек более расторопный и нахальный. Больше того, он готов использовать любые методы… И вот он норовит выхватить книгу у меня из-под носа, потому что частное лицо, о котором я Вам говорю, назначила солидное денежное вознаграждение тому, кто первым ее ухватит. А она не ухватывается. Она где-то здесь, рядом, прячется. И не показывается. Я не мистик, но иногда у меня такое впечатление, будто она сама решает, кому даться в руки. И очень не хочет, чтобы ее заполучило это самое лицо… – внезапно он осекся и какое-то время молчал. – Шучу, конечно же, – продолжал он после неловкой паузы, – какая у книги может быть воля? Даже у такой. И вот я узнаю через общих знакомых (только не спрашивайте через кого, мир тесен, круг узок!), что есть еще один, то есть третий человек, который ищет эту Книгу. Причем ищет совершенно бескорыстно. Просто так, из научного интереса. И именно этому бескорыстному человеку, оказывется, легче всего достичь цели. По крайней мере, мне так сказал тот, кто заказал мне найти Книгу. И вот он поручило мне следовать за вами и в нужный момент у вас эту Книгу перехватить.
– Что вы и сделали на Красных воротах.
– Да поймите же, не один я! Нас двое! И тот, второй, тоже следит за вами, только не показывается, потому что он умнее! И про наш сегодняшний разговор он узнает рано или поздно. Он и к Матвееву тоже ходил, только ничего не добился. Хотя он шустрее меня. Я-то хорош! Решил просто на вас посмотреть, познакомиться. И все время мучился совестью. Что вот вы ищете с чистой душой, науки ради, а я… А тот не мучается ничем. Он действует. Я точно знал, что если начну вас просить отдать книгу, да объяснять что к чему, да еще ведь и не все могу… То есть имею право объяснить. Короче, время потерял бы. А так мне удалось его слегка перехитрить. Ну, второго… Я -то думал, что это ТА САМЯ книга, то есть та, которую мы все ищем.
– Угу, а оказалось – не та, на год издания посмотрели, и все стало ясно, да? – угрюмо проворчала я.
– Ну конечно! – его голос стал низким, таким интимным, будто он собирался снова признаться мне в любви, а не вспоминал о том, что он делал после того, как сбил меня на мокрый тротуар. – Мой конкурент… В общем, он понял, что его опередили. Он тоже не знал, что Книга не та. Тогда я с ним впервые и встретился. Посмотрел на него. Увидел, что это за человек. И, честное, слово, мне стало страшно. Очень страшно. Мне с самого начала раздражала эта история. Но очень нужны были деньги, да и кто мог знать, чем это обернется? И я… в общем, вы мне понравились… Нет, серьезно, понравились, и я с самого начала, как только начал подозревать, во что именно я вляпался, да и вы тоже… Я хотел предупредить вас, еще когда бродил около вашего дома, но вы не слушали. Я хотел сказать, что это опасно. Но вы так легкомысленно мне ответили, что сами понимаете… Я просто не знал что сказать на это. Наверное, мы тогда друг друга не поняли. А после того как я встретился с тем, который скажем так, мой конкурент, я понял, насколько он опасен для вас, для меня, для того, у кого сейчас это Книга. Этот ни перед чем не остановится. И с вами церемониться не станет, а уж со мной и подавно. Я-то у него как бельмо на глазу, он уже предупреждал, что если я не перестану искать, он просто уберет меня с дороги… А уж вы! Как только вы возьмете Книгу в руки, то все… Я-то так, неудачник. Вряд ли что-то найду. Вот… и простите за то, что я… В общем, меня совесть мучает. Особенно за то, что вообще взялся за это дело.
– А вы бросьте этим заниматься, да и все. – пожала я плечами.
– Не могу, – он снова уставился на наши ботинки, – договор подписал. А заказчик очень серьезный… А вот вы, Маргарита, никому ничего не должны, и никакими договорами не связаны. Как поступать и что решать – ваше дело, но… Лучше отойдите от зла, чтобы сотворить благо!
– Как это мило и как патетично! – я начинала злиться на Рыжика и одновременно жалеть его. Не знаю, отчего мне было так жаль этого, в общем-то, не самого приятного человека. Злость я вполне могла объяснить – а как еще к нему относиться? А вот жалость… Я наконец-то решилась высвободить руку.
– Очень неудобно так идти… – объяснила я. И мне снова стало жаль его. Такого неловкого, беспомощного. Неудачник – так он сам сказал. Я всегда жалела неудачников, но все же не настолько. Такого щемящего чувства я никогда не испытывала по отношению к людям. Только к сломанным и выброшенным на помойку игрушкам. Не могу – до вполне ощутимой физической боли! – смотреть на плюшевых зайцев с оторванными ногами, на наивные кукольные личики, перемазанные в уличной грязи и на картофельные очистки, прилипшие к белым волосах чьей-то когда-то любимой лялечки… Игрушку всякий может обидеть. Она не станет сопротивляться, просто раскинет свои ненастоящие ручки-лапки и удивленно распахнет глаза-пуговицы: "За что ж ты меня так? Что я тебе плохо сделала?" Еще десять минут назад я хвасталась сама себе, что умею управлять своими чувствами, а тут – нате вам! Смотрела на молодого мужчину, а видела вместо него валяющегося на помойке разбитого целлулоидного пупса. И мне хотелось плакать по нему.
Остаток пути мы проделали молча, я перешла улицу возле старой церкви у метро, а Рыжик, церемонно попрощавшись, остался у театра на Таганке. Я была рада, что едва подошла к переходу, зажегся зеленый свет: обычно здесь приходится долго-долго ждать, пока проедут все машины, и светофор наконец-то переключится на зеленый. Оказавшись на нужной мне стороне улицы, я оглянулась, чтобы еще раз взглянуть на Рыжика. Зачем я это сделала, не могла объяснить сама. И сразу же заметила его – он так же восторженно, как при первой нашей встрече пожирал меня глазами, на сей раз издали. Действительно, выражение лица у него было такое же, как у выброшенной куклы.
…Оказалось, что у меня в тот вечер нежданно-негаданно прорезался дар предвидения. Дальнейшие события я вспоминаю так, будто видела их в замедленной съемке: трое мужчин в черных куртках подошли к Рыжику сзади, один из них бесцеремонно ткнул его в бок. Рыжик обернулся и тут же рухнул на тротуар от удара по лицу. Тут же эти трое окружили его. Что там происходило, был плохо видно за проезжающими машинами, но было ясно, что эти трое неторопливо и методично избивали Рыжика ногами. Как всегда бывает в такие острые моменты, я растерялась. На той стороне улицы бьют человека, который только что разговаривал со мной. Значит, я в какой-то степени отвечаю за этого человека, и должна немедленно оказать ему помощь. Но как? Во-первых, нас разделяет поток машин. Во-вторых, даже если я окажусь рядом, то ничего не сделаю против этих трех амбалов. Закричать, чтобы привлечь чье-то внимание? Так люди, идущие мимо и так все это видят, но не вмешиваются, скорее всего потому что сами боятся. И я их понимаю.. Вот если бы милиция… А где она, милиция? Тут, около станции Таганская всегда дежурит милиционер. Где он? Я металась вокруг ларьков, которых тут очень некстати понаставили, и искала хоть одного человека в серой форме, но как обычно бывает, когда кто-то нужен, то его днем с огнем не сыщешь. Время от времени я поглядывала на светофор. Наконец-то зажегся зеленый, и я помчалась на ту сторону улицы – может, хоть у театра есть милиционер? Бежать сквозь толпу оказалось делом непростым.
– Во несется, б… ненормальная! – крикнул кто-то мне в след. У театра не было ни Рыжика, ни тех, кто его избивал. Пока я лавировала в толпе, все они исчезли. На том месте, где была драка – то ли кровь, то ли грязь – не понять. И милиции тоже нет.
– 40-
Впервые в жизни и плакала в метро. До этого если и приходилось реветь, то, по крайней мере, я делала это вдали от посторонних глаз. Но тут… Ну как такое могло случиться? Человека бьют ногами в центре города, на самой людной улице, и ничего нельзя сделать, чтобы ему помочь! А эти прохожие, идут мимо и как не замечают! Понятно, за что иногородние москвичей не любят. Ну где еще, в каком таком городе возможно, чтобы человека уродовали на глазах у всех, и никто даже и не обернулся? Впрочем, я бы тоже не обернулась, если бы речь шла о незнакомце. Вокруг столько криминальных разборок… Может, и эти прохожие думали, что Рыжик – преступник, а те трое – другие преступники, и они всего лишь выбивают из него какой-нибудь долг, и это их преступные разборки, которые никого не касаются… Кстати, я так и не поняла, кто и за что на него напал?
Это потом уже, приехав домой, я стала думать, как найти Рыжика и как помочь ему, и будто провалилась в пустоту: я не знала ни его имени, ни адреса, ни номера телефона. Обзванивать больницы и спрашивать, не поступал ли туда молодой человек лет тридцати с рыжими волосами и слезящимися глазами? Да кто обратит внимание на его слезящиеся глаза, если он попадет в больницу после такого избиения? А рыжие волосы… сколько в Москве рыжеволосых! Если бы я знала хотя бы имя!
Оставалось только сидеть на диване, обхватив голову руками и плакать, плакать… Телефонный звонок заставил меня подскочить на месте, потом – срочно высморкаться и поднять трубку предательски дрожащей рукой.