Н.М. Карамзин, заканчивая свое повествование о стоянии на Угре, неожиданном бегстве Ахмата, такой же неожиданной смерти его и разрушении одного из главных враждебных Руси государств – Большой Орды, подводит итог этим событиям:
«Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами, как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства. Народ веселился; а митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига монголов: ибо здесь конец нашему рабству».
Весной 1521 года крымский хан Магмет-Гирей, свергнув промосковского хана в Казани и поставив на его место своего брата, тем самым усилился, призвал ногаев, и они общим войском двинулись грабить владения своего «друга и брата» – московского князя.
Поход Магмет-Гирея был настолько неожиданным для Москвы, что о нем узнали лишь тогда, когда татары вошли в русские пределы. Великий князь Василий Иванович послал навстречу им на Оку два отряда – один под началом князя Дмитрия Вельского, другой – великокняжеского брата Андрея Ивановича. Татары разбили их и рассеялись о всему пространству от Коломны до Москвы, грабя и захватывая полон. Великий князь выехал в Волок, куда назначили собраться войску со всех земель. Москвичи и жители ближайших сел бросились в Кремль, под защиту крепостных стен, на городских улицах образовались заторы от телег, в воротах поднялась давка. Кремль наполнился людьми, теснота была ужасная, стояла жара, воды не хватало, еще дня три-четыре – и могла начаться неминуемая беда осадной «тесноты» – заразные болезни и мор.
А татары окружили Москву. Горели вокруг села и деревни, враги сожгли Николо-Угрешский монастырь, разграбили княжье село Остров, в великокняжеском дворце на Воробьевых горах пили мед из великокняжеских погребов и смотрели на кремлевские церкви и хоромы.
В Кремле, ожидая штурма, люди в отчаянии повторяли: «Бог оставил нас!» Воины готовились к обороне, но всем было ясно, что силы неравны. Митрополит Варлаам призывал молиться и надеяться на Бога.
За несколько дней до того, как татары подошли к Москве, московский юродивый Василий Блаженный день и ночь молился на паперти кремлевского Успенского собора: ему было откровение, что только заступничеством Божией Матери «ради Ее чудотворные иконы» может быть спасена Москва. В один из дней молящиеся в соборе услышали шум и увидели, как икона Владимирской Богоматери сдвинулась со своего места, и послышался глас, возгласивший, что по грехам и беззакониям жителей, она уходит из города. Василий Блаженный, обливаясь слезами, продолжал молиться, а москвичи ожидали страшной беды.
Но на вторую ночь осадного сидения по Москве разнеслась утешительная весть.
Одной монахине Вознесенского монастыря в эту ночь было чудесное видение. Она увидела Успенский собор, его двери были закрыты, и вдруг сквозь закрытые двери вышли наружу, на площадь, святые митрополиты московские Петр и Алексий и вынесли чудотворный образ Владимирской Божией Матери. У Спасских ворот их встретили преподобные Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский. Преподобные спросили святителей, куда и почему они уходят. Те ответили, что уходят, потому что московские люди забыли заповеди Господни. Упали преподобные пред образом Божией Матери, стали молить Владычицу не оставлять город, не обрекать на погибель свой народ. Они умолили Пресвятую Заступницу. Монахиня видела, что святители повернули обратно, так же, сквозь закрытую дверь, вошли в собор и установили Владимирскую икону Божией Матери на ее место в соборном иконостасе.
Несмотря на ночное время, собор наполнился людьми, все горячо молились.
Наутро войско хана Магмет-Гирея отступило от Москвы. Татарские воины, как рассказывается в летописи, получили приказ перед штурмом города выжечь ближние посады, но, подъехав к стенам Москвы, увидели неизвестно откуда взявшееся летящее по воздуху и окружающее город бесчисленное войско. Они поскакали к хану и рассказали ему о том, что увидели. Магмет-Гирей, не поверив, послал других воинов, но и те, «видеша того сугубейшее воинство русское», вернулись с теми же словами. «И третие посла некоего от ближних уведати истину… И <тот> трибеже и вопия: О царю! что коснеши? побегнем! Грядут на нас безмерное множество войска от Москвы…» «И побегоша», – заключает свой рассказ летописец.
В память этого события 21 мая проводится ежегодный крестный ход с Владимирской иконой Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь.
Исторический музей. 1880-е гг.
В 1918 году в Кремль въехало советское правительство. Он был закрыт для посещения, прекратилась служба в кремлевских соборах. Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора в качестве исторического экспоната передали в Исторический музей. Икона была отреставрирована и выставлена в экспозиции музея. Впервые за многие столетия людям полностью открылась живопись иконы, о ней заговорили как о произведении гениального художника.
Однако, став экспонатом сначала Исторического музея, а с 1930 года – Третьяковской галереи, икона оставалась для верующих святыней, чудотворным образом.
В середине 1920-х годов Максимилиан Волошин пишет стихотворение «Владимирская Богоматерь». Думая о страшной судьбе современной России, о трагедиях, разыгрывающихся вокруг, о беззащитности людей перед темной силой революционного насилия, поэт и в музейном облике чудотворного образа видит знак того, что Божия Матерь не лишила Москву и Русь своего Покрова. Он увидел его в том, что, изъятая из церкви, раскрытая реставраторами от вековых записей и оклада и выставленная для народного обозрения в зале Исторического музея, она «явила подлинный свой лик»:
26 августа 1812 года, в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году, состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. Этот день описывает журнал «Наука и религия» в статье 1984 года: «Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, и в Успенском соборе, где пребывала «чудотворная»: «Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!..» Но устрашющий сон не приснился Бонапарту».
Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому все должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер, что почувствовали многие современники тех событий, отразившие позднее это в своих мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высшая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.
Присутствие в событиях сентября – октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л.Н. Толстой в романе «Война и мир».
В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:
«Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! – И он заплакал».
Народное понимание событий Бородинской битвы и оставления без боя Москвы гениально и точно сформулировал М.Ю. Лермонтов, выросший среди тех, кто сражался на редутах Бородина и шел по улицам оставляемой Москвы:
В настоящее время чудотворная Владимирская икона Божией Матери из музейного зала Третьяковской галереи перенесена в старинный храм Святителя Николая в Толмачах, построенный в XVII веке, в 1929 году закрытый и переданный галерее под складское помещение. В начале 1990-х годов храм был реставрирован, и в 1993 году в нем возобновлены богослужения.
Никола в Толмачах, являясь действующим храмом, одновременно сохраняет и музейный статус. В нем хранятся два великих произведения мирового искусства, две великие православные святыни: Владимирская икона Божией Матери и Святая Троица преподобного Андрея Рублева.
Казанская
«Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами, как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства. Народ веселился; а митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига монголов: ибо здесь конец нашему рабству».
* * *
После того как прекратила свое существование Большая Орда и Россия перестала быть ее данницей, с Крымским и Казанским ханствами были заключены договоры о дружбе. Крымский и Казанский ханы не требовали дани, но вымогали «поминки», то есть якобы обещанные им дары, причем ханские приближенные советовали русским послам не скупиться: «а не захочешь царю (так они называли хана. – В.М.) дать добром, ведь царь у тебя силою возьмет все, что захочет». Крымские татары совершали грабительские набеги на окраинные русские села, и на требования прекратить их крымский хан Магмет-Гирей отвечал: «Хотя я с братом своим великим князем буду в дружбе и братстве, людей своих мне не унять». Однако татары в своих набегах не шли далее пограничных районов, и Москва не видела под своими стенами татарского войска почти полвека.Весной 1521 года крымский хан Магмет-Гирей, свергнув промосковского хана в Казани и поставив на его место своего брата, тем самым усилился, призвал ногаев, и они общим войском двинулись грабить владения своего «друга и брата» – московского князя.
Поход Магмет-Гирея был настолько неожиданным для Москвы, что о нем узнали лишь тогда, когда татары вошли в русские пределы. Великий князь Василий Иванович послал навстречу им на Оку два отряда – один под началом князя Дмитрия Вельского, другой – великокняжеского брата Андрея Ивановича. Татары разбили их и рассеялись о всему пространству от Коломны до Москвы, грабя и захватывая полон. Великий князь выехал в Волок, куда назначили собраться войску со всех земель. Москвичи и жители ближайших сел бросились в Кремль, под защиту крепостных стен, на городских улицах образовались заторы от телег, в воротах поднялась давка. Кремль наполнился людьми, теснота была ужасная, стояла жара, воды не хватало, еще дня три-четыре – и могла начаться неминуемая беда осадной «тесноты» – заразные болезни и мор.
А татары окружили Москву. Горели вокруг села и деревни, враги сожгли Николо-Угрешский монастырь, разграбили княжье село Остров, в великокняжеском дворце на Воробьевых горах пили мед из великокняжеских погребов и смотрели на кремлевские церкви и хоромы.
В Кремле, ожидая штурма, люди в отчаянии повторяли: «Бог оставил нас!» Воины готовились к обороне, но всем было ясно, что силы неравны. Митрополит Варлаам призывал молиться и надеяться на Бога.
За несколько дней до того, как татары подошли к Москве, московский юродивый Василий Блаженный день и ночь молился на паперти кремлевского Успенского собора: ему было откровение, что только заступничеством Божией Матери «ради Ее чудотворные иконы» может быть спасена Москва. В один из дней молящиеся в соборе услышали шум и увидели, как икона Владимирской Богоматери сдвинулась со своего места, и послышался глас, возгласивший, что по грехам и беззакониям жителей, она уходит из города. Василий Блаженный, обливаясь слезами, продолжал молиться, а москвичи ожидали страшной беды.
Но на вторую ночь осадного сидения по Москве разнеслась утешительная весть.
Одной монахине Вознесенского монастыря в эту ночь было чудесное видение. Она увидела Успенский собор, его двери были закрыты, и вдруг сквозь закрытые двери вышли наружу, на площадь, святые митрополиты московские Петр и Алексий и вынесли чудотворный образ Владимирской Божией Матери. У Спасских ворот их встретили преподобные Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский. Преподобные спросили святителей, куда и почему они уходят. Те ответили, что уходят, потому что московские люди забыли заповеди Господни. Упали преподобные пред образом Божией Матери, стали молить Владычицу не оставлять город, не обрекать на погибель свой народ. Они умолили Пресвятую Заступницу. Монахиня видела, что святители повернули обратно, так же, сквозь закрытую дверь, вошли в собор и установили Владимирскую икону Божией Матери на ее место в соборном иконостасе.
Несмотря на ночное время, собор наполнился людьми, все горячо молились.
Наутро войско хана Магмет-Гирея отступило от Москвы. Татарские воины, как рассказывается в летописи, получили приказ перед штурмом города выжечь ближние посады, но, подъехав к стенам Москвы, увидели неизвестно откуда взявшееся летящее по воздуху и окружающее город бесчисленное войско. Они поскакали к хану и рассказали ему о том, что увидели. Магмет-Гирей, не поверив, послал других воинов, но и те, «видеша того сугубейшее воинство русское», вернулись с теми же словами. «И третие посла некоего от ближних уведати истину… И <тот> трибеже и вопия: О царю! что коснеши? побегнем! Грядут на нас безмерное множество войска от Москвы…» «И побегоша», – заключает свой рассказ летописец.
В память этого события 21 мая проводится ежегодный крестный ход с Владимирской иконой Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь.
* * *
Эти три события, три чудесных спасения Москвы от неминуемого, казалось бы, разорения и гибели стали главными доказательствами и источниками веры москвичей в то, что Божия Матерь приняла Москву под свой Покров. Эта вера настолько проникла в народное сознание, что даже в подвергнувший все сомнению скептический XX век в глубинах души осталась незыблемой.Исторический музей. 1880-е гг.
В 1918 году в Кремль въехало советское правительство. Он был закрыт для посещения, прекратилась служба в кремлевских соборах. Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора в качестве исторического экспоната передали в Исторический музей. Икона была отреставрирована и выставлена в экспозиции музея. Впервые за многие столетия людям полностью открылась живопись иконы, о ней заговорили как о произведении гениального художника.
Однако, став экспонатом сначала Исторического музея, а с 1930 года – Третьяковской галереи, икона оставалась для верующих святыней, чудотворным образом.
В середине 1920-х годов Максимилиан Волошин пишет стихотворение «Владимирская Богоматерь». Думая о страшной судьбе современной России, о трагедиях, разыгрывающихся вокруг, о беззащитности людей перед темной силой революционного насилия, поэт и в музейном облике чудотворного образа видит знак того, что Божия Матерь не лишила Москву и Русь своего Покрова. Он увидел его в том, что, изъятая из церкви, раскрытая реставраторами от вековых записей и оклада и выставленная для народного обозрения в зале Исторического музея, она «явила подлинный свой лик»:
Советская атеистическая пропаганда, ставя под сомнение вообще возможность «чудес», совершаемых чудотворными иконами, для «разоблачения» Владимирской иконы Богоматери приводила неопровержимый, по ее мнению, исторический факт: сдачу Москвы в 1812 году Наполеону.
Но слепой народ в годину гнева
Отдал сам ключи своих твердынь,
И ушла Предстательница-Дева
Из своих поруганных святынь.
А когда кумашные помосты
Подняли перед церквами крик,
Из-под риз и набожной коросты
Ты явила подлинный свой Лик.
Светлый Лик Премудрости-Софии,
Заскорузлый в скаредной Москве,
А в грядущем – Лик самой России —
Вопреки наветам и молве.
Не дрожит от бронзового гуда
Древний Кремль, и не цветут цветы:
Нет в мирах слепительнее чуда
Откровенья вечной красоты!
26 августа 1812 года, в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году, состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. Этот день описывает журнал «Наука и религия» в статье 1984 года: «Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, и в Успенском соборе, где пребывала «чудотворная»: «Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!..» Но устрашющий сон не приснился Бонапарту».
Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому все должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер, что почувствовали многие современники тех событий, отразившие позднее это в своих мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высшая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.
Присутствие в событиях сентября – октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л.Н. Толстой в романе «Война и мир».
В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:
«Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! – И он заплакал».
Народное понимание событий Бородинской битвы и оставления без боя Москвы гениально и точно сформулировал М.Ю. Лермонтов, выросший среди тех, кто сражался на редутах Бородина и шел по улицам оставляемой Москвы:
Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и его достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался в даль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища Лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны). Наполеон метался между московскими дорогами, явно ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной – по разоренной, по которой и пришел в Москву. В 1856 году бельгийский журналист Л. Гейсманс после путешествия по России опубликовал в журнале «Le Nord» очерк, в котором утверждал, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Видение, о котором сообщает иностранный журналист, продолжает (это совершенно очевидно) ряд аналогичных видений, описанных в старинных русских преданиях о чудесной защите Божией Матерью Москвы и москвичей от нашествия татар. Здесь следует напомнить о том, что в 1812 году в России народ называл Наполеона «новым Батыем».
Не будь на то Господня воля,
Не отдали б Москвы!
В настоящее время чудотворная Владимирская икона Божией Матери из музейного зала Третьяковской галереи перенесена в старинный храм Святителя Николая в Толмачах, построенный в XVII веке, в 1929 году закрытый и переданный галерее под складское помещение. В начале 1990-х годов храм был реставрирован, и в 1993 году в нем возобновлены богослужения.
Никола в Толмачах, являясь действующим храмом, одновременно сохраняет и музейный статус. В нем хранятся два великих произведения мирового искусства, две великие православные святыни: Владимирская икона Божией Матери и Святая Троица преподобного Андрея Рублева.
Казанская
Казанская икона Божией Матери была обретена в XVI веке в городе Казани при чудесных обстоятельствах и в присутствии достойных доверия свидетелей, благодаря рассказам которых эта история известна в подробностях.
23 июня 1579 года в Казани случился большой пожар, который истребил весь посад и часть зданий в кремле. При этом пожаре сгорел и дом стрельца Даниила Онучина.
Печалься не печалься, а жить надо, и стрелец, расчистив пожарище, приступил к постройке нового дома. Но тут его десятилетняя дочь Матрена рассказала родителям, что во сне ей явилась Божия Матерь, и указала, что на месте их сгоревшего дома в земле лежит Ее святая икона, и велела сообщить об этом городскому начальству.
Сон этот снился девочке трижды.
Отец пошел к начальству, однако начальник счел рассказ девочки «мечтой юного воображения» и ничего не предпринял.
Однако священник их приходского храма святого Чудотворца Николая отец Гермоген поверил, что это не выдумка и что девочке действительно было чудесное видение. Матрена сама начала искать икону, и 8 июля она нашла ее в земле на глубине двух аршин на том месте, где стояла в доме печь. Икона была завернута в старый вишневого цвета рукав, и выглядела как новая, только что написанная.
Окрестные жители, узнав об удивительной находке, собрались на дворе Онучина, прибыло начальство и архиепископ казанский Иеремия. Отец Гермоген принял обретенную икону из рук девочки и под пение молитв внес ее в храм Чудотворца Николая.
Известие о найденной на пожарище иконе быстро распространилось в городе, и в храм пошли богомольцы. Несколько больных после молитвы перед этой иконой избавились от недуга. Так обнаружилось, что икона – чудотворная.
Архиепископ распорядился сделать список с новоявленной иконы и с письмом, в котором описал ее обретение и совершившиеся исцеления, послал в Москву царю Иоанну IV Васильевичу.
От царя пришло указание: «На том месте церковь поставити, иде же обретеся чудотворная оная икона, и монастырь девичь повеле устроить».
В честь обретения Казанской иконы Божией Матери 8 июля был учрежден ежегодный праздник. Сначала этот праздник был местным, казанским, затем стал общероссийским.
На месте обретения иконы был основан Богородицкий девичий монастырь, построен деревянный храм, в котором и была поставлена обретенная икона. В царствование царя Феодора Иоанновича по его повелению вместо деревянного храма воздвигли каменный. Первой сестрой новой обители стала Матрена, впоследствии она приняла постриг под именем Мавры и была игуменьей монастыря.
Священник казанской церкви святого Николая отец Гермоген в 1589 году был назначен казанским митрополитом. Своей праведной жизнью, пастырским служением, духовными сочинениями он приобрел большую известность и авторитет в духовных кругах и среди мирян. В числе его сочинений имеется и подробное «Сказание о явлении и чудесах иконы Казанской Богоматери».
Однако главный свой подвиг митрополит Гермоген совершил в годы Смуты начала XVII века, когда в Россию вторглись алчные иноземные завоеватели, заняли западные земли, захватили Москву. Тогда две беды грозили самому существованию России как государству: польско-литовские и шведские оккупанты, чувствовавшие себя хозяевами в Москве, и измена правителей-бояр, которые предали родину, свой народ и ради сохранения своих богатств стали прислуживать врагам. Именно в это тяжелое для страны время Гермоген отказался подчиняться требованиям захватчиков, их ставленников-самозванцев и бояр-предателей, став духовным вождем русского сопротивления.
В 1605 году Лжедмитрий I, образовавший для руководства страной Сенат, дал Гермогену звание сенатора и вызвал в Москву.
Сенат должен был одобрить венчание Лжедмитрия на дочери польского магната Ежи Мнишека, одного из организаторов польской интервенции в Россию, Марине Мнишек. Марина Мнишек была католичкой и, по замыслам интервентов, должна была остаться ею и став царицей России.
Гермоген потребовал, чтобы царская невеста перед венчанием приняла православие, и твердо стоял на своем, за что и был отослан обратно в Казань.
После свержения первого самозванца Гермоген приехал в Москву на собор епископов, который собрался для низложения польского ставленника патриарха Игнатия. Собор возвел Гермогена в сан патриарха всероссийского.
Гермоген первым делом объявил о самозванстве Лжедмитрия, о том, что истинный царевич Дмитрий мертв, и что все, называющие себя его именем, – самозванцы. Прах царевича Дмитрия был перевезен в Москву и похоронен в Архангельском соборе, рядом с могилами его отца и братьев.
В дальнейшем при всех событиях Смуты, когда на русский престол претендовали то еще два Лжедмитрия, то польский король Сигизмунд III, то его сын царевич Владислав, Гермоген твердо держался своей позиции – русский царь должен быть православным и «от колена российского рода». С этим требованием он выступал открыто. Так, на службе в кремлевском Успенском соборе он запретил православным гражданам России присягать королю Сигизмунду, как того требовали изменившие родине бояре. Гермоген обращается прямо к народу. Он рассылает свои грамоты-послания в провинциальные русские города – Нижний Новгород, Владимир, Суздаль и другие с призывом ополчаться и идти в Москву «на литовских людей» и «изменников».
В январе 1611 года поляки заключили Гермогена в темницу Чудова монастыря. Его морили голодом, давая «на неделю сноп овса и мало воды», от него требовали, чтобы он отправил в создаваемое в провинции народное ополчение иное послание, в котором было бы сказано, что он запрещает ополченцам идти на Москву и повелевает разойтись. Гермоген отказался и из темницы благословил взять в ополчение войсковой святыней Казанскую икону Божией Матери.
В марте 1611 года в Москве началось восстание против оккупантов. Бои шли на улицах. Но силы были неравны, польские, немецкие и шведские отряды жгли город и вытесняли повстанцев на окраины. В то время, когда восстание было уже практически подавлено, к Москве подошло Первое народное ополчение, созданное в Рязани, и в ополченский отряд, стоявший возле Новодевичьего монастыря, занятого польским войском под командованием литовского гетмана Ходкевича, из Казани доставили список Казанской иконы Божией Матери. Ополченцы начали наступление и освободили монастырь. Это сражение вошло в историю под названием «гетманский бой».
В 1611 году Москву освободить не удалось. Но в Нижнем Новгороде уже собиралось новое ополчение под руководством Минина и Пожарского. Поляки и бояре-изменники потребовали от Гермогена, чтобы он написал в Нижний, что не благословляет нового похода на Москву, на что Гермоген ответил: «Да будут благословенны те, которые идут для очищения Московского государства, а вы, изменники, будьте прокляты!»
Гермоген умер в темнице 17 февраля 1612 года.
В марте 1612 года из Нижнего Новгорода выступило Второе ополчение, и войсковой иконой в нем была Казанская икона Божией Матери, та, с которой сражались воины в «гетманском бою».
В августе этого же года ополчение Минина и Пожарского подошло к Москве. Больше месяца его отряды сражались под Москвой и на ее окраинах, продвигаясь к центру. Поляки держали оборону, защищенные могучими стенами Китай-города и Кремля.
Накануне решительного штурма в ополчении отслужили молебны перед Казанской иконой Божией Матери. И 22 октября тот отряд, в котором находилась тот день икона, овладел первой башней – Круглой башней Китай-города, расположенной между Ильинской и Нильской башнями. Оборона врага была взломана, и три дня спустя вражеские отряды, отступившие и запершиеся в Кремле, капитулировали.
«По совершении ж дела сего (освобождения Москвы. – В.М.), – рассказывает один из участников боев князь С.И. Шаховой, – воеводы и властелины вкупе ж и весь народ московский воздаша хвалу Богу и Пречистыя Его Матери, и пред чудотворною иконою (Владимирской) молебное пение возсылаху и уставиша праздник торжественный праздновати о таковой чудной дивной победе».
Ополченская же святыня – образ Казанской Божией Матери – осталась у руководителя ополчения князя Пожарского, и «по взятии Кремля, – сообщает летопись, – князь Дмитрий Пожарский освяти храм в своем приходе Введения: Пречистыя Богородицы, на Устретенской улице, и тое икону Пречистыя Богородицы Казанская поставили тут». После венчания на царство Михаила Федоровича Романова в 1613 году Казанская икона Божией Матери становится наиболее почитаемым образом в царской семье. В летописи об этом рассказано так: священники Введенского храма «возвестиша Царю… про ее чудеса, како в гетманский бой и в московское взятие от того образа велия чудеса быша. Царь же Михайло Федорович всеа Русии и мать его великая старица Марфа Ивановна начата к тому образу веру держати велию, и повелеша праздновати дважды в год и установиша со кресты». Праздник обретения иконы в народе называют «летней Казанской», а праздник освобождения Москвы – «осенней Казанской».
Отношение к тому или иному своему современнику народ определяет по его отношению к главнейшему событию эпохи. В начале XVII века это была освободительная борьба против поляков. Михаил Федорович не был ее прямым участником, поэтому он подчеркивал свою причастность к недавним событиям особым почитанием Казанской иконы Божией Матери. Видимо, этот шаг был подсказан ему отцом – патриархом Филаретом, умным и властным человеком, считавшимся соперником Бориса Годунова при избрании того на престол и насильно постриженным Годуновым в монахи.
Весной 1632 года правительство России и Земский собор принимают решение начать войну за возвращение захваченных Польшей в годы Смуты смоленских земель, еще остававшихся под ее властью.
Почитание образа Казанской Божией Матери царем и царской фамилией приобретает новые черты: празднования совершаются с крестными ходами, в Москву приглашаются из Казани «старица Мавра, которой явилась пречистая Богородица Казанская», ей, как отмечено в «Ладанной книге», выдано «три фунта ладану бранного» (то есть лучшего, отобранного), и в этом же году начинается строительство в Москве деревянной церкви во имя образа Казанской Божией Матери «меж Ильинских и Николаевских ворот» Китайгородской стены.
Церковь, как ее называли, Казанская у Стены, стояла на том месте, где во время штурма прорвались ополченцы, царь Михаил усердно посещал эту церковь, участвовал в крестных ходах, отпускал из казны на ее содержание такие же средства, как на кремлевский Верхоспасский собор. В большой пожар 25 апреля 1634 года церковь Казанская у Стены сгорела, и по царскому повелению было начато строительство каменной церкви Казанской иконы Божией Матери на Красной площади.
Новый храм на Красной площади возводился исключительно на средства царя. Существует предание, что его строителем был князь Дмитрий Пожарский, но в документах по строительству храма, как пишут в книге «Казанский собор на Красной площади» (1993) Л.А. Беляев и Г.А. Павлович, «…нет ни одного упоминания о князе Д.М. Пожарском ни как о храмоздателе, ни как о вкладчике».
Место для нового царского храма было выбрано очень удачное по многим соображениям. Скорее всего примером для его избрания послужил храм Василия Блаженного, возведенный в память победы над Казанским ханством и поставленный вне стен Кремля на самой многолюдной площади города, на Великом Торге, для всенародного почитания и прославления святых, во имя которых он сооружен, а также в память о храмоздателе.
Храм новой династии также следовало строить на главной площади, при этом он должен был быть не менее величественен.
Архитектор, возводивший Казанский собор, Обросим Максимов – ученик строителя стен и башен Белого города Федора Коня гениально разрешил поставленную перед ним задачу. Он не стал строить махину, превосходящую Василия Блаженного по размеру, не стал еще более усложнять формы храма и, главное, отказался от идеи прямого и открытого соперничества.
Максимов поставил Казанский собор не в центре Торга, но в дальнем от собора Василия Блаженного углу. Зритель не мог видеть их одновременно и сравнивать, а должен был рассматривать по отдельности. При таком осмотре каждый храм представал перед зрителем, раскрывая свои оригинальные черты, свою неповторимую красоту.
23 июня 1579 года в Казани случился большой пожар, который истребил весь посад и часть зданий в кремле. При этом пожаре сгорел и дом стрельца Даниила Онучина.
Печалься не печалься, а жить надо, и стрелец, расчистив пожарище, приступил к постройке нового дома. Но тут его десятилетняя дочь Матрена рассказала родителям, что во сне ей явилась Божия Матерь, и указала, что на месте их сгоревшего дома в земле лежит Ее святая икона, и велела сообщить об этом городскому начальству.
Сон этот снился девочке трижды.
Отец пошел к начальству, однако начальник счел рассказ девочки «мечтой юного воображения» и ничего не предпринял.
Однако священник их приходского храма святого Чудотворца Николая отец Гермоген поверил, что это не выдумка и что девочке действительно было чудесное видение. Матрена сама начала искать икону, и 8 июля она нашла ее в земле на глубине двух аршин на том месте, где стояла в доме печь. Икона была завернута в старый вишневого цвета рукав, и выглядела как новая, только что написанная.
Окрестные жители, узнав об удивительной находке, собрались на дворе Онучина, прибыло начальство и архиепископ казанский Иеремия. Отец Гермоген принял обретенную икону из рук девочки и под пение молитв внес ее в храм Чудотворца Николая.
Известие о найденной на пожарище иконе быстро распространилось в городе, и в храм пошли богомольцы. Несколько больных после молитвы перед этой иконой избавились от недуга. Так обнаружилось, что икона – чудотворная.
Архиепископ распорядился сделать список с новоявленной иконы и с письмом, в котором описал ее обретение и совершившиеся исцеления, послал в Москву царю Иоанну IV Васильевичу.
От царя пришло указание: «На том месте церковь поставити, иде же обретеся чудотворная оная икона, и монастырь девичь повеле устроить».
В честь обретения Казанской иконы Божией Матери 8 июля был учрежден ежегодный праздник. Сначала этот праздник был местным, казанским, затем стал общероссийским.
На месте обретения иконы был основан Богородицкий девичий монастырь, построен деревянный храм, в котором и была поставлена обретенная икона. В царствование царя Феодора Иоанновича по его повелению вместо деревянного храма воздвигли каменный. Первой сестрой новой обители стала Матрена, впоследствии она приняла постриг под именем Мавры и была игуменьей монастыря.
Священник казанской церкви святого Николая отец Гермоген в 1589 году был назначен казанским митрополитом. Своей праведной жизнью, пастырским служением, духовными сочинениями он приобрел большую известность и авторитет в духовных кругах и среди мирян. В числе его сочинений имеется и подробное «Сказание о явлении и чудесах иконы Казанской Богоматери».
Однако главный свой подвиг митрополит Гермоген совершил в годы Смуты начала XVII века, когда в Россию вторглись алчные иноземные завоеватели, заняли западные земли, захватили Москву. Тогда две беды грозили самому существованию России как государству: польско-литовские и шведские оккупанты, чувствовавшие себя хозяевами в Москве, и измена правителей-бояр, которые предали родину, свой народ и ради сохранения своих богатств стали прислуживать врагам. Именно в это тяжелое для страны время Гермоген отказался подчиняться требованиям захватчиков, их ставленников-самозванцев и бояр-предателей, став духовным вождем русского сопротивления.
В 1605 году Лжедмитрий I, образовавший для руководства страной Сенат, дал Гермогену звание сенатора и вызвал в Москву.
Сенат должен был одобрить венчание Лжедмитрия на дочери польского магната Ежи Мнишека, одного из организаторов польской интервенции в Россию, Марине Мнишек. Марина Мнишек была католичкой и, по замыслам интервентов, должна была остаться ею и став царицей России.
Гермоген потребовал, чтобы царская невеста перед венчанием приняла православие, и твердо стоял на своем, за что и был отослан обратно в Казань.
После свержения первого самозванца Гермоген приехал в Москву на собор епископов, который собрался для низложения польского ставленника патриарха Игнатия. Собор возвел Гермогена в сан патриарха всероссийского.
Гермоген первым делом объявил о самозванстве Лжедмитрия, о том, что истинный царевич Дмитрий мертв, и что все, называющие себя его именем, – самозванцы. Прах царевича Дмитрия был перевезен в Москву и похоронен в Архангельском соборе, рядом с могилами его отца и братьев.
В дальнейшем при всех событиях Смуты, когда на русский престол претендовали то еще два Лжедмитрия, то польский король Сигизмунд III, то его сын царевич Владислав, Гермоген твердо держался своей позиции – русский царь должен быть православным и «от колена российского рода». С этим требованием он выступал открыто. Так, на службе в кремлевском Успенском соборе он запретил православным гражданам России присягать королю Сигизмунду, как того требовали изменившие родине бояре. Гермоген обращается прямо к народу. Он рассылает свои грамоты-послания в провинциальные русские города – Нижний Новгород, Владимир, Суздаль и другие с призывом ополчаться и идти в Москву «на литовских людей» и «изменников».
В январе 1611 года поляки заключили Гермогена в темницу Чудова монастыря. Его морили голодом, давая «на неделю сноп овса и мало воды», от него требовали, чтобы он отправил в создаваемое в провинции народное ополчение иное послание, в котором было бы сказано, что он запрещает ополченцам идти на Москву и повелевает разойтись. Гермоген отказался и из темницы благословил взять в ополчение войсковой святыней Казанскую икону Божией Матери.
В марте 1611 года в Москве началось восстание против оккупантов. Бои шли на улицах. Но силы были неравны, польские, немецкие и шведские отряды жгли город и вытесняли повстанцев на окраины. В то время, когда восстание было уже практически подавлено, к Москве подошло Первое народное ополчение, созданное в Рязани, и в ополченский отряд, стоявший возле Новодевичьего монастыря, занятого польским войском под командованием литовского гетмана Ходкевича, из Казани доставили список Казанской иконы Божией Матери. Ополченцы начали наступление и освободили монастырь. Это сражение вошло в историю под названием «гетманский бой».
В 1611 году Москву освободить не удалось. Но в Нижнем Новгороде уже собиралось новое ополчение под руководством Минина и Пожарского. Поляки и бояре-изменники потребовали от Гермогена, чтобы он написал в Нижний, что не благословляет нового похода на Москву, на что Гермоген ответил: «Да будут благословенны те, которые идут для очищения Московского государства, а вы, изменники, будьте прокляты!»
Гермоген умер в темнице 17 февраля 1612 года.
В марте 1612 года из Нижнего Новгорода выступило Второе ополчение, и войсковой иконой в нем была Казанская икона Божией Матери, та, с которой сражались воины в «гетманском бою».
В августе этого же года ополчение Минина и Пожарского подошло к Москве. Больше месяца его отряды сражались под Москвой и на ее окраинах, продвигаясь к центру. Поляки держали оборону, защищенные могучими стенами Китай-города и Кремля.
Накануне решительного штурма в ополчении отслужили молебны перед Казанской иконой Божией Матери. И 22 октября тот отряд, в котором находилась тот день икона, овладел первой башней – Круглой башней Китай-города, расположенной между Ильинской и Нильской башнями. Оборона врага была взломана, и три дня спустя вражеские отряды, отступившие и запершиеся в Кремле, капитулировали.
«По совершении ж дела сего (освобождения Москвы. – В.М.), – рассказывает один из участников боев князь С.И. Шаховой, – воеводы и властелины вкупе ж и весь народ московский воздаша хвалу Богу и Пречистыя Его Матери, и пред чудотворною иконою (Владимирской) молебное пение возсылаху и уставиша праздник торжественный праздновати о таковой чудной дивной победе».
Ополченская же святыня – образ Казанской Божией Матери – осталась у руководителя ополчения князя Пожарского, и «по взятии Кремля, – сообщает летопись, – князь Дмитрий Пожарский освяти храм в своем приходе Введения: Пречистыя Богородицы, на Устретенской улице, и тое икону Пречистыя Богородицы Казанская поставили тут». После венчания на царство Михаила Федоровича Романова в 1613 году Казанская икона Божией Матери становится наиболее почитаемым образом в царской семье. В летописи об этом рассказано так: священники Введенского храма «возвестиша Царю… про ее чудеса, како в гетманский бой и в московское взятие от того образа велия чудеса быша. Царь же Михайло Федорович всеа Русии и мать его великая старица Марфа Ивановна начата к тому образу веру держати велию, и повелеша праздновати дважды в год и установиша со кресты». Праздник обретения иконы в народе называют «летней Казанской», а праздник освобождения Москвы – «осенней Казанской».
Отношение к тому или иному своему современнику народ определяет по его отношению к главнейшему событию эпохи. В начале XVII века это была освободительная борьба против поляков. Михаил Федорович не был ее прямым участником, поэтому он подчеркивал свою причастность к недавним событиям особым почитанием Казанской иконы Божией Матери. Видимо, этот шаг был подсказан ему отцом – патриархом Филаретом, умным и властным человеком, считавшимся соперником Бориса Годунова при избрании того на престол и насильно постриженным Годуновым в монахи.
Весной 1632 года правительство России и Земский собор принимают решение начать войну за возвращение захваченных Польшей в годы Смуты смоленских земель, еще остававшихся под ее властью.
Почитание образа Казанской Божией Матери царем и царской фамилией приобретает новые черты: празднования совершаются с крестными ходами, в Москву приглашаются из Казани «старица Мавра, которой явилась пречистая Богородица Казанская», ей, как отмечено в «Ладанной книге», выдано «три фунта ладану бранного» (то есть лучшего, отобранного), и в этом же году начинается строительство в Москве деревянной церкви во имя образа Казанской Божией Матери «меж Ильинских и Николаевских ворот» Китайгородской стены.
Церковь, как ее называли, Казанская у Стены, стояла на том месте, где во время штурма прорвались ополченцы, царь Михаил усердно посещал эту церковь, участвовал в крестных ходах, отпускал из казны на ее содержание такие же средства, как на кремлевский Верхоспасский собор. В большой пожар 25 апреля 1634 года церковь Казанская у Стены сгорела, и по царскому повелению было начато строительство каменной церкви Казанской иконы Божией Матери на Красной площади.
Новый храм на Красной площади возводился исключительно на средства царя. Существует предание, что его строителем был князь Дмитрий Пожарский, но в документах по строительству храма, как пишут в книге «Казанский собор на Красной площади» (1993) Л.А. Беляев и Г.А. Павлович, «…нет ни одного упоминания о князе Д.М. Пожарском ни как о храмоздателе, ни как о вкладчике».
Место для нового царского храма было выбрано очень удачное по многим соображениям. Скорее всего примером для его избрания послужил храм Василия Блаженного, возведенный в память победы над Казанским ханством и поставленный вне стен Кремля на самой многолюдной площади города, на Великом Торге, для всенародного почитания и прославления святых, во имя которых он сооружен, а также в память о храмоздателе.
Храм новой династии также следовало строить на главной площади, при этом он должен был быть не менее величественен.
Архитектор, возводивший Казанский собор, Обросим Максимов – ученик строителя стен и башен Белого города Федора Коня гениально разрешил поставленную перед ним задачу. Он не стал строить махину, превосходящую Василия Блаженного по размеру, не стал еще более усложнять формы храма и, главное, отказался от идеи прямого и открытого соперничества.
Максимов поставил Казанский собор не в центре Торга, но в дальнем от собора Василия Блаженного углу. Зритель не мог видеть их одновременно и сравнивать, а должен был рассматривать по отдельности. При таком осмотре каждый храм представал перед зрителем, раскрывая свои оригинальные черты, свою неповторимую красоту.