чума. Он залюбовался невестой, которая была очень молода, почти девочка, и
обладала всеми признаками красоты, о которых поется в самоедских песнях. У
нее были маленькие блестящие черные глаза и широкое лицо, прямой нос и щеки,
красные, как утренняя заря перед непогодой.
После чая хозяин приказал убить оленя. Взяв Кастрена за руку, он подвел
его к окровавленной туше и попросил начать обед.
Кастрен мешкал, а нетерпеливые гости, столпившиеся вокруг оленя,
вытащили свои длинные ножи и, отрезая по куску теплого дымящегося мяса, с
величайшим наслаждением принялись его есть.
Поздней ночью Кастрен вернулся в Нес. А через день быстрые олени мчали
его дальше, к Пустозерску.
Зимой Пустозерск лежит среди необозримой снежной равнины, по которой
свободно играют вьюги и метели. Вокруг нет ни лесов, ни скал, ни даже
камней. Метет здесь почти беспрерывно и иной раз так сильно, что срывает
крыши с изб, и жители не рискуют выйти из дому за водой и топливом. Всю
долгую зиму дома стоят занесенные снегом до самых крыш. Разметать этот снег
чрезвычайно трудно, и потому пустозерцы так и живут, погребенные в сугробах,
прокопав вокруг изб лишь узкие ходы.
В Пустозерске Кастрен оставался до весны, пока в городок приезжали из
тундры самоеды. Но как только их наезды прекратились, он отправился с
охотниками в отстоящее на 250 верст к югу от Пустозерска село Усть-Цыльму.
С первых дней пребывания в Усть-Цыльме Кастрен почувствовал на себе
тяжесть подозрительной ненависти населяющих село фанатиков-старообрядцев.
Несколько богатых мужиков, боясь потерять влияние на односельчан, старались
оградить их от всего света и внушить ненависть ко всем соседям-иноверцам.
По селу пошли слухи, что приехавший человек колдун.
Про него говорили, что он, выходя из дому по ночам, бродит по селу,
отравляет колодцы, портит поля и обмазывает избы составом, который
воспламенится от лучей летнего солнца... Нашлись свидетели, которые видели
своими глазами, как он раскопал за деревней снег, и обнаженная земля
разверзлась при громе и молнии. Потом из недр земных вышло рогатое чудовище,
которое сначала поднялось до облаков, а потом со страшным шумом рухнуло в
Печору.
Однажды утром к Кастрену пришел лесничий.
- Сегодня ночью, - взволнованно сказал он, - раскольники держали совет
и решили с вами расправиться. Я бы вам посоветовал крепко запереться и не
выходить на улицу. Они не остановятся ни перед чем.
День прошел спокойно. Но с наступлением темноты возле избы появились
вооруженные ружьями парни. Они дежурили у крыльца всю ночь.
Утром хозяин объяснил, что парни хотели поймать "колдуна" на месте
преступления.
Кастрен рассмеялся.
- Теперь они убедились, что я не брожу, как нечистый дух ночами и не
сею зла, и, наверное, оставят меня в покое.
- Как знать, - ответил хозяин, - во всяком случае поберегитесь.
- Авось! - махнул рукой Кастрен и ушел на свою обычную прогулку по
берегу Печоры.
Когда он возвращался назад, на краю деревни ему преградила дорогу
большая толпа. Он несколько мгновений колебался: идти прямо на толпу или
повернуть назад. То и другое было одинаково рискованно и опасно, и Кастрен
решительно пошел вперед.
По счастью, в нескольких шагах от толпы он заметил узенькую тропинку,
ведущую прямо к его избе и, не сбавляя шагу, свернул на нее. Прежде чем
кто-нибудь успел опомниться, он быстро поднялся на крыльцо и захлопнул за
собой крепкую дверь.
Кастрен послал хозяина за лошадьми и уже через час выехал в Ижемск.
Ему не раз приходилось слышать о гостеприимстве ижемцев, и он был очень
удивлен, когда в Ижемске никто не захотел пустить его в дом. Слухи о его
"колдовстве" дошли и сюда. Пришлось прибегнуть к помощи чиновника, который
силой отвел квартиру у чрезвычайно расстроенных этим обстоятельством хозяев.
В Ижемске Кастрен переждал распутицу и во второй половине июня двинулся
дальше. На этот раз его целью была ненецкая деревушка Колва в 400 верстах от
Ижемска.
В Колве было всего девять жалких избушек, церковь и дом священника.
Кастрен остался в этой деревне до конца лета, поселившись в тесной и сырой
избе.
Днем он бродил по деревне, расспрашивая жителей и наблюдая их жизнь, а
вечером, спасаясь от духоты, детского крика, комаров и других насекомых, не
дававших сосредоточиться на работе, спускался в подпол и там при свече под
писк шнырявших под ногами крыс и мышей писал грамматику комизырянского
языка.
... В ноябре ученый добрался до Обдорска - исходного пункта своего
путешествия по заданию Академии наук.
Он был по-настоящему счастлив, очутившись в стране своих мечтаний, на
пороге тайн, которые, может быть, ему суждено открыть.
Но тяготы, перенесенные в долгих и трудных странствованиях по тундре,
совершенно истощили его силы и расстроили здоровье. Пришлось обратиться к
врачу. Тот нашел положение столь тяжелым, что посоветовал Кастрену оставить
на время всякие ученые занятия, покинуть Сибирь, возвратиться на родину и
серьезно заняться своим здоровьем.
"Сегодня врач произнес надо мной смертный приговор, - писал Кастрен
Шегрену. - Легочная чахотка - вот болезнь, которая съела мозг костей и
продолжает уничтожать его с огромной жадностью. И вот я стал разбитым
человеком на весне моей жизни..."
В начале 1844 года Кастрен через Тобольк, Верхотурье, Соликамск,
Великий Устюг и Петрозаводск вернулся в Финляндию.


    ЧТО ЖЕЛАЕТ УЗНАТЬ АКАДЕМИЯ



Думы о Сибирской экспедиции не давали покоя Кастрену. После пяти
месяцев лечения врачи разрешили ему вернуться к научной работе, и он стал
готовиться к отъезду.
Ранней весной 1845 года Кастрен приехал в Петербург.
В Академии наук Шегрен вручил ему две тетради: одну толстую и другую
потоньше.
- Это инструкции, читанные на заседании Академии и утвержденные ею, -
сказал Шегрен. - В них перечислено все, что желает узнать Академия в
результате вашей экспедиции. Еще могу сообщить, что ваша записка о
бедственном положении самоедов и обо всех чинимых им обидах и притеснениях
была послана господину министру государственных имуществ.
- И каков результат?
- Господин министр ответил, что он имел уже подобные сведения и не
приступал к мерам решительным лишь из-за отсутствия конкретных фактов, а
после вашей записки поручил одному чиновнику своего министерства посетить
край самоедов и сделать предположения об устройстве этого народа на будущее
время во всех отношениях.
Кастрен криво усмехнулся.
- Ну, что ж, под министерское сукно ляжет еще один прожект.
- Весьма возможно...
В гостинице Кастрен раскрыл толстую тетрадь, полученную от Шегрена, и
принялся за чтение.
Он читал, пропуская многословные рассуждения и выбирая самую суть.
"Общая инструкция г. Кастрен у по поводу поручения ему Академиею
исследования Северной и Средней Азии в этнографическом и лингвистическом
отношениях, составленная академиком г. Шегреном.
По первоначальному предположению Сибирской экспедиции, вообще в связи с
прежними исследованиями г. Ка-стрена, самоедское племя и распространение
оного в Сибири имеют быть главным предметом его деятельности.
Сперва он из настоящего своего местопребывания - Обдорска - объездит
окрестности сего города и Березовский округ для тщательных изысканий
относительно этнографии и лингвистики проживающих там самоедов. Тут он,
сверх того, имеет случай ознакомиться с народом остяками, кочующими вслед за
самоедами. Таким образом, он будет в состоянии узнать и судить о
существующей в самом деле смеси сих двух народов и основательно объяснить
могущие встречаться ошибки в означении того или другого и происходящие от
того недоразумения.
На предложенное прежними исследователями этнографическо-лингвистическое
разделение родов отнюдь нельзя полагаться, и потому поручается г. Кастрену
составить со временем лучшее и вернейшее распределение.
По этой причине определение его путешествия и выбор главных точек его
временного пребывания должны преимущественно зависеть от известий, которые
г. Кастрен получит на месте от сведущих лиц
Т. Кастрену поручается все народы, именуемые неопределенным названием
остяков, на пространстве между Енисеем на восток и Обью на запад точно
исследовать в этнографическом и лингвистическом отношениях, проверить и
исправить существующие доселе разные мнения насчет их происхождения и языка.
Кочующие на восток от Енисея тунгусы и принадлежащие к ним чапогиры
могут оставаться вне его настоящего круга действий, частию для того, чтобы
ему не слишком приходилось раздроблять свою деятельность, частию же потому,
что они еще находятся в несравненно большем числе, чем ныне уже весьма
слабые остатки других более западных первобытных жителей Сибири, в отношении
которых не должно упускать время, чтобы ныне спасти об них сколько можно
сведений.
Поспешность, с которой надлежит исследовать некоторые исчезающие роды,
в высшей степени относится до южной части Енисейской губернии, где в течение
нынешнего столетия, как мы уже видели, два народа - асаны и коты -
совершенно исчезли. Теперь легко может быть, что исчез и третий народ -
маторы...
Академия желает, чтобы г. Кастрен избрал главным предметом своей
деятельности изучение языков и значительнейших наречий всех народов,
кочующих на помянутых выше пространствах. Для чего недостаточно будет
составлять, как бы мимоходом, скудные собрания слов, как это делалось
доныне, отчего и нельзя было дойти до определения и должно было
довольствоваться противоречащими друг другу предположениями; он, напротив
того, должен стараться приобресть возможно полное понятие о всем внутреннем
составе языков, основываясь на их звуках, словоизменениях и законах
словосочетания.
Где есть народные песни, там г. Кастрену поручается заняться их
записыванием и собиранием, потому что они составляют, так сказать,
единственную, хотя и неписьменную литературу необразованных народов, и,
кроме того, в историческом отношении имеют большую цену.
По тем же причинам особенно важны и поговорки; далее - названия,
которые употребляют эти народы для себя и для своих соседей, по мере
географических своих названий в сравнении с русскими.
Притом г. Кастрен по возможности соберет надежные сведения о местных
названиях стран и находящихся в них всякого рода поселений, как-то: городов,
местечек, селений, также гор, рек, ручьев, озер; об их явлениях, положении,
величине, направлении и связи; таким образом, ему возможно будет пополнить и
обогатить в то же время и географическо-топографические сведения об этих
столь мало еще поныне известных местах.
Сюда же принадлежат и общие известия о климате и зависящих от оного
условиях растительности, например: об обыкновенном изменении времен года, о
вскрытии и замерзании рек и озер, о произрастании хлебов и других
употребительных растений.
В отношении историческом г. Кастрен должен обращать внимание на
встречаемые еще между самими народами предания о их происхождении и
древности. Г. Кастрену вменяется в обязанность тщательно собирать известия о
надписях, высеченных на надгробных камнях и на скалах, отыскивать их и
снимать с них верные снимки.
Разумеется, что именно продолжительное его пребывание в одной и той же
стране и постоянное общение с ее первобытными обитателями, условливаемое его
главным занятием - лингвистическими исследованиями, много будет
способствовать ему к исполнению вообще желаний Академии, и в особенности
относительно древностей и истории, и вместе с тем эти самые обстоятельства
представляют ему возможность наилучшим образом достигнуть этнографической
цели. Продолжительные сношения его с туземными народами облегчат ему
совершенно познание их телесного сложения, быта, одежд, обрядов и обычаев,
степени образования и мнений в отношении веры, как вообще всего, что может
способствовать к определению этих народов во всех его особенностях.
... Таким образом, я в общих чертах, кажется, достаточно обозначил весь
объем будущего круга действий г. Кастрена на три года.
Период этот в сравнении с обширными пространствами, которые он
принужден будет объездить, и с способом, по которому он будет производить
свои исследования, можно считать скорее недостаточным, чем слишком
великим..."

    ДАЖЕ КЛАПРОТУ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ



В середине марта, простившись с друзьями, Кастрен выехал из Петербурга.
На этот раз его спутником и товарищем в экспедиции был студент Бергстади.
Едва легкие сани, запряженные тройкой коней, миновали Московскую
заставу, как началась метель. Вокруг простиралась однообразная равнина.
Кое-где из-под стаявшего снега темно-бурыми пятнами проглядывала земля. Снег
вился в воздухе, мокрые снежные комья летели из-под копыт лошадей.
Так началось второе путешествие Кастрена.
К концу мая через Москву, Казань, Пермь, Тюмень он добрался до
Тобольска, в котором задержался на полторы недели. Опыт убедил Кастрена, что
успех путешествия часто зависит от верного направления, принятого в самом
начале, и поэтому он не жалел времени на обдумывание маршрута. Кастрен
разделил всю область предстоящего путешествия на три части: на северную, где
главным объектом исследования будут самоедские племена, на среднюю-остяцкую,
и южную - монголо-татарскую.
Во время прежнего путешествия Кастрен проследил самоедское население от
Мезени по Канинской, Тиманской и Большеземельской тундрам и через Урал до
Обдорска. Дальнейший маршрут исследования самоедов должен был начаться от
Обдорска к Надымской губе, оттуда к Тазу и далее к Енисею. Но на этом пути
Кастрену пришлось бы встретить племена, которые одними учеными принимаются
за самоедские, другими за остяцкие. Самоеды они или остяки, или смесь этих
двух народов - этого нельзя было решить без знания остяцкого языка и
остяцкой культуры. Лето 1845 года Кастрен решил посвятить изучению живущих
по Иртышу и Оби остяков (хантов).
В начале июня Кастрен и Бергстади выехали из Тобольска, держа путь по
лесному Березовскому тракту в Бронникову, там они сложили свои пожитки в
небольшую лодку и поплыли вниз по Иртышу.
В остяцком селении Цингалинские юрты сделали первую остановку.
Печальная деревня гляделась в широко разлившуюся гладь Иртыша.
Укрепленные заплатами и окруженные подпорками, черные, полузасыпанные землей
дома, называемые здесь юртами, стояли в полнейшем беспорядке. Кое-где среди
бревенчатых срубов виднелись белые с торчащими вверх сучкастыми жердями
берестяные шалаши.
Два стоявших на берегу остяка равнодушно и хмуро смотрели на подплывшую
лодку.
- Они не очень гостеприимны, - сказал Бергстади.
- Как-нибудь поладим, - отозвался Кастрен, жестом подозвал остяков и
попросил отнести вещи в деревню. Остяки молчаливо взялись за мешки и ящики.
Первой заботой Кастрена было найти знающего русский язык остяка,
который смог бы быть его учителем и переводчиком. Он знал по прежнему опыту,
что найти такого человека чрезвычайно трудно, так как остяки очень неохотно
сообщают иноземцам сведения о своем языке.
- Мне нужен человек, который научил бы меня вашему языку, - сказал
Кастрен молодому остяку, хозяину дома, в котором старшина поселил их с
Бергстади.
- Нет-нет! - замахал тот руками, - у нас такого человека ты не найдешь!
- Я хорошо буду платить.
- Все равно не найдешь, - ответил хозяин и, заторопившись, быстро вышел
из избы.
Прошел день, другой, а переводчика не находилось. Кастрен бродил по
деревне, разговаривая с мужчинами и заглядывая в юрты. Остяки перестали его
дичиться, но обучать своему языку ни один из них все же не соглашался.
Наутро третьего дня Кастрен проснулся в плохом настроении. "Неужели
придется прибегнуть к помощи начальства?" - с тоской думал он, глядя на
улицу через щелку забитого щепой окна. И вдруг он быстро повернулся.
- Что это за люди идут по улице? - спросил он хозяина. - Я еще их не
видел в Цингалинске.
- Они приехали из другой деревни.
- Что они здесь делают? Может быть, я среди них найду наконец учителя.
- Они не будут тебя учить, - ответил хозяин.
- А ты откуда знаешь?
- Они сказали.
У Кастрена мелькнула не совсем ясная, но вполне правдоподобная догадка,
что приезд остяков в чужую деревню в неурочное время может иметь какое-то
отношение к его пребыванию здесь, слова хозяина тоже вызывали подозрение.
Нельзя было терять ни минуты. Если сейчас упустить момент, то
приехавшие остяки разнесут весть о приезде иноземцев, желающих знать
остяцкий язык, и это известие, дополняемое невероятными вымыслами и
тревожными предостережениями, облетит весь край и очень помешает
путешественникам в изучении остяков.
Кастрен быстро вышел на улицу. Незнакомые остяки скрылись в одной из
юрт. Он пошел за ними.
Споткнувшись на полусгнившем крыльце и больно стукнувшись лбом о
верхнюю притолоку низкой двери, он ввалился в юрту. Наступила настороженная
тишина. Прошло несколько секунд, прежде чем его глаза, освоившись в
полутьме, стали что-то различать.
Слабый дневной свет проникал в юрту через четыре окна, в которые было
вставлено по маленькому осколку стекла, остальная часть рамы была забита
дощечками, корой, заклеена пузырем и бумагой.
Все находившееся в юрте имело какой-то особенный поразительный серый
цвет: серы были растрескавшиеся стены, низко нависший потолок, кривой,
опустившийся по углам пол, столы, печь, стоящие вдоль стен лавки и фигуры
остяков в рваных по летнему времени малицах.
Остяки молчали, со страхом поглядывая на чужого человека. Но чужой
человек не кричал, не грозил, ничего не требовал, и страх мало-помалу
рассеялся и сменился любопытством.
Кастрен сел на лавку, неторопливо достал вместительный кисет, набил
свою трубку, оделил табаком всех присутствующих, и по юрте поплыл душистый
мирный дымок.
Ученый долго разговаривал с остяками. В конце концов ему удалось
убедить их, и после недолгого совета старик остяк сказал:
- Мы верим, что ты не причинишь нам зла, и дадим тебе учителя нашего
языка.
Четыре недели Кастрен прожил в Цингалинских юртах, изучая остяцкий
язык.
А в конце августа, называемом остяками месяцем "когда надо городить
большие сырпы" {Сырп - сеть особого устройства.}, когда остяки и самоеды,
живущие по Оби и Иртышу, обычно съезжались на большую ярмарку в деревню
Силярскую, он уехал из Цингалинска.
По пути в Самаровой он узнал, что самоедов на ярмарке в Силярской не
будет, так как, спасаясь от наводнения, они ушли в дальние леса, да и сама
деревня, в которой бывает ярмарка, вместе со всеми лавками и кабаками залита
весенней водой.
- Ну, а уж если вам там так нужны самоеды, - сказал кто-то, видя, как
огорчился Кастрен, - то есть тут у нас один в деревне Топорковой, в
работниках живет. Это малость в сторону от дороги из Самаровой в Силярское.
На следующий день Кастрен был в Топорковой.
- Да нет у нас, ваше благородие, никакого самоеда, - отнекивался
староста деревни. - По злобе, видать, показали на нас.
- Может, господину про Ваську сказывали? - вступила в разговор жена
старосты.
- Какой же он самоед? Ведь он русскую рубашку носит, - возразил ей муж.
- Позови Ваську, - приказал Кастрен.
И Васька явился. Он был маленький, черноволосый и, к удивлению
старосты, действительно оказался самоедом и самоедский язык почитал своим
родным языком.
Увидев, как обрадовался приезжий, староста сказал:
- Таких самоедов, ваше благородие, у нас в деревне еще с десяток
наберется.
- Так давай их сюда!
Сначала Кастрен думал, что самоеды, обнаруженные в Топорковой, пришлые,
неудачники, которых обстоятельства заставили покинуть тундру и искать
счастья в русской деревне. Но самоеды утверждали, что они с давних времен
живут на Оби и составляют особое племя. Это племя когда-то было
многочисленно, а сейчас осталось от него восемь семейств, кочующих по
берегам небольших рек, впадающих в Обь невдалеке от Топорковой. И Кастрен
принялся за поиски самоедских племен по берегам Оби.
В том году весенний разлив был особенно силен. Среди широкой безбрежной
водной поверхности лишь кое-где виднелись полузатопленные деревни и
небольшие острова. Целый месяц Кастрен разъезжал по Оби от Самаровой до
Силярского. В пути его не раз захватывал проливной дождь и жестокий град,
донимали ночные холода и сырые удушливые туманы, поднимавшиеся из
болотистой, покрытой илом почвы; однажды унесло лодку, и он целую неделю
просидел на островке, отрезанный от всего мира.
Но зато поиски увенчались успехом. Ему удалось обнаружить два
самоедских племени, кочующих по Лямину Сору и верхнему Назыму. Правда, их
язык значительно отличался от языка других самоедов, но это был, несомненно,
самоедский язык.
Из Сургута Кастрен предполагал пробраться вниз по Ваху и Тазу, к
Енисею, но, по словам местных жителей, этот путь был непроходим и поэтому
пришлось продолжать плыть вверх по Оби к Нарыму. Кастрена предупредили, что
почти на всем восьмисотверстном пути до Нарыма ему встретится лишь несколько
остяцких селений, и посоветовали запастись всем необходимым в Сургуте.
...Потянулись однообразные и скучные берега: глина, песок, луга и
болота, поросшие жесткой осокой или непроницаемым ракитником. Дождь часто
загонял путников с палубы в каюту.
Каюта на лодке была устроена так, что, забравшись в нее ползком, в ней
можно было только лежать. В каюте стоял постоянный мрак, свет проникал туда
только через мачтовое отверстие. Ящик заменял стол, самовар - печку. Правда,
сургутский смотритель магазинов, провожавший Кастрена, заметил, что во
всяком случае по сравнению с бочкой Диогена - "одного из лучших философов в
мире" - каюта - прекрасное жилище.
Прежние исследователи Сибири единогласно утверждали, что окрестности
Нарыма заселены остяками. Это же утверждал и самый авторитетный знаток,
автор "Азиатского полиглота" - энциклопедического труда по языкам Сибири,
немецкий ученый Клапрот. Но каково было удивление Кастрена, когда он не
встретил там ни одного остяка, зато одно за другим попадались селения
самоедов. Это были селькупы, по хозяйству, быту и культуре близкие к своим
соседям остякам-хантам и поэтому принимавшиеся за остяков.
- Из этого явствует, - довольно потирая руки, сказал Кастрен своему
спутнику, - как мало можно полагаться даже на Клапрота.
Радость Кастрена была оправдана: то, что ему удалось обнаружить на
верхней Оби самоедское население, было для него очень важно. "Между прочим,
благодаря нескольким малочисленным самоедским племенам, которые оставались
до сих пор неизвестными и на которых я неожиданно наткнулся на верхней Оби,
алтайское происхождение финнов приобрело математическую достоверность, -
писал Кастрен. - Вследствие этого открытия теперь можно проследить почти
непрерывающуюся цепь самоедской семьи народов от Архангельска и Мезени
вплоть до прибайкальской страны... Язык новооткрытых самоедов обнаруживает
встречающимися в нем изменениями звуков и другими особенностями такое
близкое сродство между финским и самоедским, что если последний и нельзя
считать членом финского корня, то во всяком случае нельзя не признать
языком, находящимся в ближайшем сродстве с финским. Из этого следует, что
оба народа должны иметь общую точку исхода: а что этою точкою может быть
только Алтай - это доказывается еще и некоторыми другими фактами.
В продолжение лета я несколько ознакомился с татарским языком и открыл,
что финский и татарский языки не только в грамматическом отношении, но и
множеством слов обнаруживают такое важное сходство, что близкое родство их
не может подлежать никакому сомнению. А татары, как известно, принадлежат
также к числу древнейших алтайских народов, равно как и монголы, которых в
последнее время начали считать отраслью тюркского племени, имеющей и по
языку сходство с турками и татарами. Следовательно, и этот путь приводит нас
к Алтаю, как к первоначальному отечеству финнов.
К этому присоединяется еще и то, что остяки, составляющие несомненную
ветвь финского племени, распространены почти до помянутого хребта.
Наконец, нельзя также не заметить, что многие названия мест в Алтайских
странах финского происхождения.
Так как все вышеприведенное невольно приводит меня к предположению, что
наш язык и наша древнейшая история находятся в самой тесной связи с языком и
с историей татар и монголов, а может быть, и тибетян и китайцев, то со
временем, если бог пошлет мне здоровья и сил, я думаю обратить свои
исследования и на этот предмет".
Не впервые пришла Кастрену мысль о расширении области исследований.
Обсснование теории Саянского происхождения угро-финских народов требовало
обращения к языкам всех народов, населяющих Алтай. Необычайная честность
Кастрена в научных вопросах и отсутствие нужного материала в научной
литературе того времени вынуждали его заняться самостоятельным сбором
материала.
Перед ним был выбор: или отказаться от всестороннего доказательства
своей теории, или проделать самому грандиозную работу. Кастрен выбрал
второе. Кроме самодийских племен, он включил в программу исследований тюрков
- татар и тунгусов, монголов - бурят и другие племена по Оби и Енисею.