Я уверил ее от всего сердца, что если моя экспедиция завершится успешно, происки Люцифера закончатся навсегда.
- Мы живем во время, когда грянет конец света,-сказала она.
- Так думают многие,-сказал я.
- Вы хотите сказать, что сами в это не верите, господин?
- Может быть, я и придерживаюсь такого убеждения,-сказал я.-Но совсем не уверен, что это произойдет.
Она прибрала стол, наполнила пивную кружку и предложила принести трубку ее мужа. Я ответил отрицательно. Она сообщила, что ее муж работает на поле и не появится до вечера, а дочь помогает своему отцу.
Великолепное состояние сытости и спокойствия расслабило меня, и я подумал, что могу и остаться у этих людей на несколько дней... Но тогда я не смогу быстро выполнить обещание, данное мною Люциферу, и он отомстит не только мне, но и этим людям. И я решил довольствоваться лишь приятной уверенностью, что в Германии еще сохранился маленький уголок, куда не докатились война и чума.
Я пил пиво и расспрашивал о дороге на Нюрнберг, но эта женщина ни разу далеко не уезжала из своей деревни. Однако она указала мне направление на Швайнфурт, где, я смогу встретить людей, которым известно, как добраться до Нюрнберга.
Расплатившись с женщиной слитком серебра, я поблагодарил ее за приветливость и доброту, полученную вместе со вкусной едой, оседлал коня и снова отправился в путь.
Дорога петляла по долине, взбираясь на холм и переваливая на другую сторону. Я скакал теперь по светлому березовому лесу и несколько раз оглянулся назад на крытые красной черепицей крыши крестьянских хижин и сараев, над которыми, казалось, витал дух спокойствия и мира.
Лесная тропинка вывела меня на широкую дорогу, по которой можно было добраться до Тойфенберга, следующего места моего назначения, насколько я определился по карте. Уже был близок закат солнца, и я надеялся или, по крайней мере, ждал какого-то крестьянского хутора или поселения, где можно переночевать, но счастье пока не улыбалось мне, и поэтому пришлось спать, как это уже неоднократно случалось, завернувшись в плащ, на траве, неподалеку от тропы, по которой я ехал сюда.
Когда я проснулся на следующее утро, грело солнце и пели птицы. Мотыльки порхали между цветами, и запах цветов был очень сильным. Я пожалел, что не сообразил купить с собой в дорогу хоть сколько-нибудь пива, надеясь, что к этому времени уже буду находиться на первом же постоялом дворе, и мысленно поздравил себя, увидев за очередным поворотом дороги увидел, окруженные деревьями, а еще дальше-целый ряд крестьянских хижин.
Постоялый двор назывался "У доминиканца" и был расположен на берегу широкой спокойной речки. Каменная набережная заключала в себя берега в пределах города, а на другом берегу я увидел мельницу, медленно вращающую водяное колесо, и решил, что мельница, как и постоялый двор, принадлежат одному семейству.
Я направил коня ко двору, заглянув через деревянную изгородь, окружающую его, и прокричал с того места, где находился:
- Эй, там, внутри!
Из одной малозаметной двери появился массивно сложенный человек с черной бородой и красными руками того же цвета, что и его нос. Он приветствовал меня.
- Меня зовут Вильгельм Гиппель, а это моя гостиница. Добро пожаловать, ваша честь.
- Выглядит основательно, хозяин,-сказал я и передал ему свой плащ, после того, как он прикрутил поводья моего коня к железной привязи.
- Я рад, что вам нравится мое заведение, ваша честь.
- Надеюсь, что обслуживание подобающее.
В его голосе я заметил характерные черты крестьянскй речи.
- Я обслуживаю настолько хорошо, насколько позволяют теперешние времена, господин.
Я засмеялся.
- Не беспокойтесь. У меня мирная миссия. Думаю, что близок конец неурядицам.
- Тогда вы будете для меня желанным гостем, ваша честь.
Я был препровожден в большую гостиную комнату и получил кружку пива, оказавшегося еще более вкусным, чем у женщины из деревни. Вскоре были принесены различные кушанья, и я хорошо поел, одновременно разговаривая с господином Гиппелем. Война сюда не докатилась, но признаки ее все же были налицо.
Местность кишит разбойниками, предупредил меня хозяин. Они не доставлют слишком много хлопот, но один из его гостей был ими захвачен и ограблен, а одного они даже избили почти до смерти прошлой осенью. Зимой все было не так уж плохо, но сейчас ходят слухи, что разбойники вернулись обратно.
- Как дрозды по весне,-сказал он.
Он сообщил, что к ночи ожидает еще двух или трех гостей и надеется, что мы будем благоразумны и поедем в Тойфенберг вместе. Пообещав быть в дороге внимательным, я ответил, что эта мысль очень удачна, но мне все же придется путешествовать в одиночестве, так как лошади торговцев и путешественников не могут сравниться в быстроте с моим конем.
В противоположном углу комнаты, довольно скудно освещенной, я заметил рыжеволосого сонного молодого человека с пивной кружкой в руке. Одет он был в замызганную голубую рубаху с обтрепанными манжетами и воротником и штаны до колен из красного шелка, на турецкий манер заправленные в высокие сапоги для верховой езды. Его распахнутая куртка из толстой кожи напоминала те, что профессиональные фехтовальщики часто носят под нагрудным панцирем профессиональные фехтовальщики. Рядом с ним на скамейке покоилась длинная кривая сабля, а на талии я усмотрел длинный нож и пистолет, оба инкрустированные серебром, но без опознавательных отметок, заткнутые за пояс.
Я подумал, что юноша,скорее всего, московит, так как по виду он не был был похож на турка. Я подмигнул ему, но он проигнорировал мой взгляд.
Хозяин постоялого двора прошептал мне, что молодой человек настроен дружески, если не принимать во внимание его ужасно искаженную немецкую речь. Он находится здесь со вчерашнего вечера и поджидает своего знакомого, профессионального солдата, с которым они должны будут отправиться в Херберг.
- У этого военного,-сказал хозяин,-какое-то латинское имя, которое молодой человек либо неправильно понял, либо не может отчетливо произнести. Звучит оно вроде "Хозепус Кройцерлинг"-добавил он, надеясь, что это имя мне знакомо, но в ответ я покачал головой.
С наступлением темноты я решил отправляться в Тойфенберг, и тут дверь распахнулась и появился огромный человек. Лицо его было смертельно бледным, а взгляд серых глаз из-под черной широкополой шляпы казался сверлящим. Внимание привлекали его штаны из черной шерсти, обрезанные под коленями так, что на обозрение выставлялись белые чулки. Он носил длинную, лишенную украшений шпагу на боку, а в левой руке была зажата кольчужная рукавица. С подобным одеянием не гармонировало только жемчужное красное перо, воткнутое в шляпу, однако все вместе создавало впечатление, что обладатель одежды в трауре.
Сначала он посмотрел на меня, потом на хозяина постоялого двора. Господин Гиппель поднялся.
- Чем могу служить, ваша честь?
- Немного вина и кружку воды,-сказал прибывший. Он склонил голову и уставился на молодого русского, тут же очнувшегося от дремоты.
- Вы Григорий Седенко?
- Да, это я. Григорий Петрович Седенко,-представился юноша с чужеземным акцентом, не оставлявшим сомнений в его происхождении.-С кем имею честь?
- Я тот, с кем вы должны здесь повстречаться.
Мне показалось, я узнал манеры и поведение странствующего крестоносца. Человека видно по поведению, а во внешности и поведении чужеземца не было ни капли человеческого.
- Я Иоганес Клостерхайм, Всадник Христа.
Молодой человек обошел стол, за которым сидел, вглядываясь в лицо крестоносца.
- У вас должен быть с собой договор о нашей совместной работе в Тойфенберге, брат Иоганес.
- Я его принес. Я покажу дом. У меня есть все доказательства. Время истекает. Вам потребуется только подготовиться.
Юноша наморщил лоб.
- Вы готовы?
- Несомненно.
Я спросил себя, не означает ли этот разговор охоту на ведьм? Но если Клостерхайм является преследователем ведьм, он не будет сейчас засиживаться с этим юношей. Когда это необходимо, крестоносцы объезжают отведенный для них район, полностью поглощенные своими делами. Отдыхая же от трудов праведных, они обычно останавливаются неподалеку от какого-нибудь города или местности, где находились до этого. Немногие из них являются профессиональными солдатами.
Григорий Седенко наклонился за своей саблей и засунул ее за пояс, но Клостерхайм остановил его движением руки и покачал головой.
- Не сразу. У нас есть время.
Хозяин постоялого двора и я слушали молча, так как было почти ясно, что Клостерхайм договорился с юношей об убийстве, хотя это и было убийство во имя Господа.
Оба, казалось, не замечали нас. Хозяину хотелось уйти к себе, а я пребывал в сомнении о том, что было бы неплохо взять юношу в попутчики, но было бы трудно избежать вопросов этого наемного убийцы. В последние годы я стал замечать, что молчать о неприятном для меня стало гораздо труднее, а в теперешние времена лучше всего держать свое мнение при себе.
Юноша оживился.
- Мне больше нравится действовать,-сказал он.
- Тот, о ком уже упоминал, всего один,-пояснил Клостерхайм.-Эта работа не будет особенно тяжелой.
- Тяжело было в Киеве,-усмехнулся Седенко,-когда там приходится зимовать.
- Для начала мы должны вместе поработать,-сказал Клостерхайм с воодушевлением.
- А оплата?-поинтересовался юноша.
- Сначала работа, потом оплата,-отпарировал монах. Он бросил на нас взгляд, будто желая удостовериться, что мы не подслушиваем.
Хозяин покинул помещение, и только я оставался свидетелем того, что происходило между двумя партнерами.
Я решил заговорить:
- Я никогда не слышал о Всадниках Христа, брат,-сказал я.-Это что, святой орден?
- Это не совсем орден,-ответил Клостерхайм,-это товарищество.
- Извиняюсь, но я не очень осведомлен в церковном хозяйстве.
- Тогда зарубите себе на носу, господин, что следует быть скромным.-Гнев сквозил в серых глазах крестоносца.-И вы также должны обдумать свое поведение. Ступайте туда, куда направлялись.
- Я благодарен за совет, брат,-произнес я,-и приму его к сведению.
- Вы понятливы, господин.
Насколько я себя знаю, я остался бы на месте, даже если бы мой собственный отец сказал, что я ему мешаю. Но, к сожалению, Клостерхайм отошел и уселся рядом с Седенко, разговаривая с ним так тихо голосом, что я мог разобрать очень немногое. Я занялся своим пивом, но продолжал наблюдать за обоими. Хотя юноша оставался спокойным, гость был возбужден, и, как я заметил, даже разозлен.
С ругательством, наличия которого нельзя было предположить в лексиконе божьего человека, он внезапно вскочил со скамьи и указал юноше на дверь. Они вышли во двор.
Я немного посидел без дела, опустошил кружку, подозвал хозяина, заплатил ему за все и попросил приготовить моего коня к дороге.
Спустя некоторое время я посмотрел в окно. Мой жеребец был уже готов к путешествию. Я надел шлем, закрепил плащ под рукой и распахнул дверь.
Клостерхайм и московит беседовали в другом конце двора. Когда я вышел наружу, Клостерхайм помахал мне рукой на прощание.
Я взобрался в седло. Уже пылал закат.
- Будь здоров, брат. Счастливо оставаться, господин Седенко!-прокричал я, направляя своего рысака через распахнутые ворота двора на тракт.
Когда солнце зашло, в поле моего зрения показались башни и строения Тойфенберга. Городок оказался маленьким, почти игрушечным. По дороге мне встречались люди, которым было странно видеть мужчину в полном боевом облачении, но, против ожидания, я не испытывал затруднений в поисках пристанища для себя и своего коня. Чтобы успокоить хозяина, я и здесь представлялся посланецем, приехавшим для примирения враждующих сторон и заключения мира, что, конечно же, обеспечило мне теплый и радушный прием.
Хозяин, его жена, старший сын и три дочери пожелали мне на следующее утро счастливого пути, провожая до дороги, ведущей на Швайнфурт. Я и сам себе уже казался героем, каким меня представляют.
За крепостной стеной я остановился у дома, около которого толпились люди. Мужчины, женщины и дети смотрели во все глаза, как группа одетых в черное людей выходила из дома. Женщины плакали, а дети стояли, точно пригвожденные к месту. Из дома выносили три трупа.
Мне показалось, что это могут быть последствия вчерашней встречи брата Клостерхайма и московита.
У встретившегося на моем пути толстого мужика я спросил, что произошло.
- Евреи,-пояснил он.-Кара божья свершилась ночью. Это расплата за их грехи.
Я удивился-судьба евреев общеизвестна, но я никак не ожидал, что в таком дружелюбном городе, как Тойфенберг, могут случиться такие страшные вещи.
Скривившись, я дал шпоры коню и был более, чем счастлив, когда пригородная улица закончилась. Я скакал галопом, пока Тойфенберг почти совсем не исчез из поля зрения, и только тогда позволил коню перейти на шаг.
В принципе, я был благодарен судьбе за то, что увидел утром в Тойфенберге. Мне необходимо быть готовым к тому, что я увижу в мире, лежащем передо мной.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Чем ближе я подъезжал к Швайнфурту, тем теплее становилось Солнце пригревало все больше, и мне хотелось снять с себя некоторую часть снаряжения, но я все еще продолжал ехать в полном облачении, время от времени брызгая небольшим количеством воды за воротник рубахи, чтобы как-то охладиться. Дорога была в хорошем состоянии, так как в последние дни была мало попорчена дождями и проезжающими группами людей, и, к счастью, каждую ночь я находил приличное пристанище. Иногда, правда, по пути мне попадались висельницы и обгоревшие руины строений и церквей.
В один из дней я достиг гористой местности, где господствовали скалы и валуны с частыми прожилками кварца, и мне пришлось повернуть, когда я вскоре увидел огромное поле, на котором недавно произошло кровавое сражение. Местность была густо усыпана трупами, многие из которых были ограблены и лучшие предметы одежды отсутствовали. Вороны и галки перелетали с места на место, терзая гнилое красное мясо мертвецов. Не было ни малейшего следа оставшихся в живых участников битвы. Возможно, как это обычно бывает, решив спорный вопрос, армии разошлись в разные стороны.
Я пытался объехать стороной поле битвы, но оказалось, что оно с двух сторон окружено отвесными скалами, и моему коню пришлось выискивать дорогу между трупами.
Я поднес платок к носу, пытаясь по возможности ослабить трупный запах, и вдруг услышал звук, доносящийся со стороны скал, и увидел на своем пути большой валун. Мне показалось, что за ним блеснул металл и что-то голубое, вроде шейного платка, и почти одновременно с этим проснулся мой инстинкт воина.
Я отбросил уздечку. Оба пистолета оказались в моих руках, и я направил их на направляющихся в мою сторону мужчин. Они были пешими, в совершенно разнообразном обмундировании и с разным оружием-от ржавых топоров до пик, от толедских мечей до кинжалов. Этот сброд определенно не принадлежал ни к какой определенной армии. Конечно же, это были бандиты с небритыми бородами, обветренными красными лицами, на которых можно было различить отметины безобидных болезней.
Когда они приблизились ко мне, я пригрозил им пистолетами.
- Стоять,-предупредил я,-или я стреляю.
Их предводитель, почти карлик, одетый в замызганный черный плащ и такую же рубаху, направил на меня один из громадных пистолетов, дуло которого пришлось мне прямо между глаз, и ухмыльнулся. Затем он проговорил глухим голосом:
- Только попробуй выстрелить, высокородный господин. Мы без промедления убьем тебя.
Я выстрелил ему в грудь. Он взмахнул руками, со стоном повалился на землю, несколько раз дернулся и умер. Никто из его людей и не подумал поднять с земли пистолет, вывалившийся из его рук.
Один из бандитов, стоявший позади остальных, натянул лук и выпустил в меня стрелу. Наконечник ударил в мой нагрудник, но я оставил это без внимания. Мой хорошо выдрессированный конь остался так же спокоен, как и я сам.
- Чтобы этого больше не было,-предупредил я,-иначе я пущу в ход свой второй пистолет. Вы убедились, что я неплохой стрелок.
Я заметил, как они отбросили в сторону мушкет и аркебузу.
Косоглазый парень проговорил с прусским акцентом:
- Мы голодны, ваша милость. Уже несколько дней мы ничего не ели. Мы-уцелевшие солдаты-мы все, и теперь нам приходится сосать лапу, ведь все офицеры дезертировали.
Я засмеялся.
- Даже если я поверю вам на слово, у меня нет лишних продуктов. Если вы уже настолько хотите есть, почему бы вам не найти занятие для себя, которое дало бы средства к существованию?
Другой возразил:
- По воле Божьей...
- Я не люблю Господа, и он ко мне относится так же,-сказал я с определенным убеждением,-и вы не можете ожидать от человека, которого хотели ограбить, любви к себе.
Они подошли ближе. Я взвел курок. Они остановились, но один, который находился в середине, поднял пистолет, и выстрелил. Пуля вскользь ударила по черепу моего коня. Одно мгновение он еще оставался на ногах, но потом начал падать. Я выстрелил, но попал не в стрелявшего, а в его товарища.
Все они кинулись на меня.
Удирать было поздно. Они живо окружили меня, раскрыли седельные сумки и занялись едой. Я защищался мечом: поставил одну ногу на обломок скалы для устойчивости и засунул пистолеты обратно за пояс, чтобы освободить руки. Я убил троих, потом прикончил еще одного, но теперь они не боялись меня, и я знал, что через некоторое время мне придется расстаться с жизнью.
Я получил два небольших ранения-одно в верхнюю часть ляжки, другое-с внутренней стороны руки, но этого оказалось достаточно, чтобы рука и нога почти перестали действовать. Бандиты пытались добить моего коня на земле, что было особенно жаль, ведь из всего, чем я владел, он был мне особенно дорог.
И тут позади меня послышался громкий дикий крик, прокатившийся эхом по этой зажатой между скалами долине. Несколько разбойников оставили меня в покое, готовясь встретить нового противника.
И тут я узнал его. Это был молодой московит из Херберга. Его сабля опускалась справа и слева, а сам он гарцевал на маленьком пони, разрубая в капусту бросившихся к нему разбойников подобно хирургу, препарирующему мертвецов. Его клич был таким громким и долгим, что все разбойники, казалось, должны были оглохнуть. После этого он втянул голову в плечи так, что шлем его почти опустился ему на воротник, засмеялся и послал проклятье в адрес немногих оставшихся в живых разбойников. И только после этого я увидел второго всадника на некотором отдалении позади него.
Он остановился на краю долины, почти неподвижно восседая на гнедой лошади и смотрел невозмутимым взглядом, сжав губы, на Григория Седенко и меня.
Седенко снова рассмеялся и повернул лошадь.
- Это была хорошая битва,-сказал он мне.
- Я благодарен вам,-ответил я.
Он пожал плечами.
- Путешествие уже наскучило мне. Я был рад развеять скуку.
- Я поставил вашу жизнь на карту против сумасшедшего и агностика,-сказал Клостерхайм, нахлобучив широкополую шляпу на глаза.-Я удивляюсь вам, Седенко.
- Он такой же солдат, как и я-и это значит больше, чем вы можете себе представить, Клостерхайм.
Мне показалось, что юноша шутит, проповедуя войну, но тут мне вспомнились евреи в Тойфенберге, и я с некоторым сомнением посмотрел на русского. Я был почти уверен, что это он убил евреев прошлой ночью.
- Вы должны были оставить его умирать,-процедил, не разжимая губ, Клостерхайм.- Вы меня не послушались.
- Я всегда поступаю так в подобных ситуациях,-ответил юноша.-Я сыт по горло вашими проповедями и вашими убийствами, брат священник. Если я должен вместе с вами добраться до Швайнфурта, мне хотелось бы, чтобы этот господин нас сопровождал, если даже вы и будете против.
Клостерхайм покачал головой.
- Этот человек проклят. Разве вы не видите, что это написано на его лице?
- Я вижу перед собой обыкновенного солдата.
Клостерхайм пришпорил коня. Его ненависть ко мне казалась лишенной основания. Он медленно поехал по долине, огибая свежие и старые трупы.
- Я поеду один,-произнес он.- Вы потеряли мое расположение, Седенко. А также и золото.
- Благослови вас Господь, я обойдусь без обоих!-прокричал ему вдогонку рыжеволосый юноша. Потом он обратился ко мне:
- Куда вы держите путь, господин? Не могу ли я составить вам компанию?
Я улыбнулся. Юноша мне определенно нравился.
- Я направляюсь в Швайнфурт и дальше. Я с удовольствием поеду вместе со столь умелым фехтовальщиком. А куда направляетесь вы?
- У меня нет определенного направления. Швайнфурт в этом плане так же нехорош, как и остальные.-Он посмотрел вслед удаляющемуся Клостерхайму.-Этот человек-сумасшедший,-проговорил он.
Я проверил свое снаряжение. Оно не было особенно повреждено. Правда, кое-что все-таки пострадало. Однако вскоре мы уже продолжили путь.
- Как Клостерхайм хотел вас использовать?-поинтересовался я, пока мы ехали.-В качестве личного охранника?
- Частично. Он знает мою неприязнь к евреям, туркам и всем другим неверующим. По дороге ему в голову пришла мысль, что я могу помочь ему в казни нескольких евреев в Тойфенберге. Он говорил мне, что у него есть доказательства того, то они пьют кровь христианских младенцев. Всем известно-евреи виноваты уже в том, что существуют. У меня не было особенного желания ему помогать.
Я ничего не ответил на это. Твердость, с какой южные московиты ненавидят своих восточных мусульманских соседей, общеизвестна. А юноша не называл никаких имен.
- Вы убили всех евреев?-спросил я.
Он оскорбился.
- Конечно же нет. Один из них был слишком стар, а другой-слишком юн. Это убедило меня в том, что Клостерхайм обманул меня. Никаких доказательств не было.
- Но они все равно были умерщвлены?
- Конечно. Я сказал Клостерхайму, что он должен закончить свою работу. Он сделал это с сожалением, видно было, что он передумал, но потом он объяснил мне, что могут обнаружиться другие неверующие. Мне становилось все яснее, что я не столько борюсь с неверующими, сколько просто убиваю. Кем бы я не был, но я не убийца, господин. Я убиваю честно, в открытой битве, только сомневаюсь, следует ли уничтожать всех евреев и турок.
Компания Седенко сделала для меня дорогу до Швайнфурта намного короче. Иногда на пути перед собой мы видели пурпурный полевой плащ и черный клобук Клостерхайма. Заметив нас, он увеличивал темп движения и снова оказывался впереди на день пути. Тем временем Седенко продолжал рассказывать.
Он был из казаков-тех самых пионеров, освободивших юг континента от татарского ига, (отсюда их ненависть к востоку) и построили поселение неподалеку от теперешнего Киева, их южной столицы. Его земляки прославились как отличные наездники и бойцы, и сам он, как утверждал, был искушен в каждом казацком искусстве. Ему удалось организовать восстание против поляков и убить одного из их предводителей-Гетмана. За это он был изгнан своим кланом и решил отправиться на запад и наняться на службу к какому-нибудь балканскому графу. Одно время он служил карпатскому королю, вплоть до войны, которая, как я понял, была междоусобным столкновением двух банд разбойников. Как и большинство представителей его расы, он был религиозным фанатиком, и, прослышав о "святой войне" в Германии, он решил, что это ему подходит. Потом он выяснил, что его симпатии склонялись то в одну, то другую сторону-его религия брала начало от патриарха в Константинополе, а не от Папы в Риме.
- И я решил, что стоит сражаться против неверных,-заключил он,-против татар, евреев и турок. Но эта война-свара между христианами, и никто не хочет знать, отчего она началась. На мой взгляд, все они сумасшедшие, причем никто из них не верит в Бога. Я могу сражаться как на одной, так и на другой стороне. Я попробовал поступить на службу в лейб-гвардию к одному дворянину, но, на его взгляд, мой характер слишком необуздан. Когда мне встретился Клостерхайм, я был близок к голодной смерти.
- А где вы встретились впервые?
- Там, где вы нас увидели. Я знал, что этот крестоносец может обеспечить работой нуждающихся христиан, потому и решил быть не особенно щепетильным после того, как получил один серебряный гульден в качестве аванса. Этим я смог оплатить свою поездку в Тойфенберг. Всем известно, что хороший христианин стоит двадцати евреев. Я ожидал чего-то страшного, например, что Тойфенберг окружила по меньшей мере армия неверных. Но трое!.. Всего лишь трое евреев в городе! Для меня, конечно, это было определенного рода облегчением, господин. Я могу сказать вам об этом. В следующий раз я ни за что не соглашусь участвовать в любой авантюре, подобной предложенной мне Клостерхаймом. Для него каждый встречный-неверующий.
Я нашел его по-детски наивным-его готовность бороться против несправедливости и непоколебимость веры не привлекли моего внимания, но вернули меня к собственным невеселым мыслям о личных проблемах.
Некоторое время спустя мы достигли Швайнфурта-не очень большого, с высокими шпилями, но достаточно крепкого, чтобы устоять против войны, города. Наше пребывание там не было продолжительным-мы только справились о лучшей дороге на Нюрнберг. Мы с Седенко остановились на постоялом дворе, и я намеревался утром договориться с ним о последующем путешествии, но он ухмыльнулся и сказал:
- Если вы ничего не имеете против, капитан фон Бек, я останусь с вами еще некоторое время. Вы сделаете мне одолжение, позволив разделить ваши приключения, так как у меня нет лучшего выбора. Я никому не рассказывал ни о вас, ни о вашей миссии, и в свою очередь рассчитываю на ваше молчание. Но общество бойца делает мою жизнь занимательной и, может быть, я найду, если поеду с вами и дальше, службу в подразделении наемных солдат.
- Мы живем во время, когда грянет конец света,-сказала она.
- Так думают многие,-сказал я.
- Вы хотите сказать, что сами в это не верите, господин?
- Может быть, я и придерживаюсь такого убеждения,-сказал я.-Но совсем не уверен, что это произойдет.
Она прибрала стол, наполнила пивную кружку и предложила принести трубку ее мужа. Я ответил отрицательно. Она сообщила, что ее муж работает на поле и не появится до вечера, а дочь помогает своему отцу.
Великолепное состояние сытости и спокойствия расслабило меня, и я подумал, что могу и остаться у этих людей на несколько дней... Но тогда я не смогу быстро выполнить обещание, данное мною Люциферу, и он отомстит не только мне, но и этим людям. И я решил довольствоваться лишь приятной уверенностью, что в Германии еще сохранился маленький уголок, куда не докатились война и чума.
Я пил пиво и расспрашивал о дороге на Нюрнберг, но эта женщина ни разу далеко не уезжала из своей деревни. Однако она указала мне направление на Швайнфурт, где, я смогу встретить людей, которым известно, как добраться до Нюрнберга.
Расплатившись с женщиной слитком серебра, я поблагодарил ее за приветливость и доброту, полученную вместе со вкусной едой, оседлал коня и снова отправился в путь.
Дорога петляла по долине, взбираясь на холм и переваливая на другую сторону. Я скакал теперь по светлому березовому лесу и несколько раз оглянулся назад на крытые красной черепицей крыши крестьянских хижин и сараев, над которыми, казалось, витал дух спокойствия и мира.
Лесная тропинка вывела меня на широкую дорогу, по которой можно было добраться до Тойфенберга, следующего места моего назначения, насколько я определился по карте. Уже был близок закат солнца, и я надеялся или, по крайней мере, ждал какого-то крестьянского хутора или поселения, где можно переночевать, но счастье пока не улыбалось мне, и поэтому пришлось спать, как это уже неоднократно случалось, завернувшись в плащ, на траве, неподалеку от тропы, по которой я ехал сюда.
Когда я проснулся на следующее утро, грело солнце и пели птицы. Мотыльки порхали между цветами, и запах цветов был очень сильным. Я пожалел, что не сообразил купить с собой в дорогу хоть сколько-нибудь пива, надеясь, что к этому времени уже буду находиться на первом же постоялом дворе, и мысленно поздравил себя, увидев за очередным поворотом дороги увидел, окруженные деревьями, а еще дальше-целый ряд крестьянских хижин.
Постоялый двор назывался "У доминиканца" и был расположен на берегу широкой спокойной речки. Каменная набережная заключала в себя берега в пределах города, а на другом берегу я увидел мельницу, медленно вращающую водяное колесо, и решил, что мельница, как и постоялый двор, принадлежат одному семейству.
Я направил коня ко двору, заглянув через деревянную изгородь, окружающую его, и прокричал с того места, где находился:
- Эй, там, внутри!
Из одной малозаметной двери появился массивно сложенный человек с черной бородой и красными руками того же цвета, что и его нос. Он приветствовал меня.
- Меня зовут Вильгельм Гиппель, а это моя гостиница. Добро пожаловать, ваша честь.
- Выглядит основательно, хозяин,-сказал я и передал ему свой плащ, после того, как он прикрутил поводья моего коня к железной привязи.
- Я рад, что вам нравится мое заведение, ваша честь.
- Надеюсь, что обслуживание подобающее.
В его голосе я заметил характерные черты крестьянскй речи.
- Я обслуживаю настолько хорошо, насколько позволяют теперешние времена, господин.
Я засмеялся.
- Не беспокойтесь. У меня мирная миссия. Думаю, что близок конец неурядицам.
- Тогда вы будете для меня желанным гостем, ваша честь.
Я был препровожден в большую гостиную комнату и получил кружку пива, оказавшегося еще более вкусным, чем у женщины из деревни. Вскоре были принесены различные кушанья, и я хорошо поел, одновременно разговаривая с господином Гиппелем. Война сюда не докатилась, но признаки ее все же были налицо.
Местность кишит разбойниками, предупредил меня хозяин. Они не доставлют слишком много хлопот, но один из его гостей был ими захвачен и ограблен, а одного они даже избили почти до смерти прошлой осенью. Зимой все было не так уж плохо, но сейчас ходят слухи, что разбойники вернулись обратно.
- Как дрозды по весне,-сказал он.
Он сообщил, что к ночи ожидает еще двух или трех гостей и надеется, что мы будем благоразумны и поедем в Тойфенберг вместе. Пообещав быть в дороге внимательным, я ответил, что эта мысль очень удачна, но мне все же придется путешествовать в одиночестве, так как лошади торговцев и путешественников не могут сравниться в быстроте с моим конем.
В противоположном углу комнаты, довольно скудно освещенной, я заметил рыжеволосого сонного молодого человека с пивной кружкой в руке. Одет он был в замызганную голубую рубаху с обтрепанными манжетами и воротником и штаны до колен из красного шелка, на турецкий манер заправленные в высокие сапоги для верховой езды. Его распахнутая куртка из толстой кожи напоминала те, что профессиональные фехтовальщики часто носят под нагрудным панцирем профессиональные фехтовальщики. Рядом с ним на скамейке покоилась длинная кривая сабля, а на талии я усмотрел длинный нож и пистолет, оба инкрустированные серебром, но без опознавательных отметок, заткнутые за пояс.
Я подумал, что юноша,скорее всего, московит, так как по виду он не был был похож на турка. Я подмигнул ему, но он проигнорировал мой взгляд.
Хозяин постоялого двора прошептал мне, что молодой человек настроен дружески, если не принимать во внимание его ужасно искаженную немецкую речь. Он находится здесь со вчерашнего вечера и поджидает своего знакомого, профессионального солдата, с которым они должны будут отправиться в Херберг.
- У этого военного,-сказал хозяин,-какое-то латинское имя, которое молодой человек либо неправильно понял, либо не может отчетливо произнести. Звучит оно вроде "Хозепус Кройцерлинг"-добавил он, надеясь, что это имя мне знакомо, но в ответ я покачал головой.
С наступлением темноты я решил отправляться в Тойфенберг, и тут дверь распахнулась и появился огромный человек. Лицо его было смертельно бледным, а взгляд серых глаз из-под черной широкополой шляпы казался сверлящим. Внимание привлекали его штаны из черной шерсти, обрезанные под коленями так, что на обозрение выставлялись белые чулки. Он носил длинную, лишенную украшений шпагу на боку, а в левой руке была зажата кольчужная рукавица. С подобным одеянием не гармонировало только жемчужное красное перо, воткнутое в шляпу, однако все вместе создавало впечатление, что обладатель одежды в трауре.
Сначала он посмотрел на меня, потом на хозяина постоялого двора. Господин Гиппель поднялся.
- Чем могу служить, ваша честь?
- Немного вина и кружку воды,-сказал прибывший. Он склонил голову и уставился на молодого русского, тут же очнувшегося от дремоты.
- Вы Григорий Седенко?
- Да, это я. Григорий Петрович Седенко,-представился юноша с чужеземным акцентом, не оставлявшим сомнений в его происхождении.-С кем имею честь?
- Я тот, с кем вы должны здесь повстречаться.
Мне показалось, я узнал манеры и поведение странствующего крестоносца. Человека видно по поведению, а во внешности и поведении чужеземца не было ни капли человеческого.
- Я Иоганес Клостерхайм, Всадник Христа.
Молодой человек обошел стол, за которым сидел, вглядываясь в лицо крестоносца.
- У вас должен быть с собой договор о нашей совместной работе в Тойфенберге, брат Иоганес.
- Я его принес. Я покажу дом. У меня есть все доказательства. Время истекает. Вам потребуется только подготовиться.
Юноша наморщил лоб.
- Вы готовы?
- Несомненно.
Я спросил себя, не означает ли этот разговор охоту на ведьм? Но если Клостерхайм является преследователем ведьм, он не будет сейчас засиживаться с этим юношей. Когда это необходимо, крестоносцы объезжают отведенный для них район, полностью поглощенные своими делами. Отдыхая же от трудов праведных, они обычно останавливаются неподалеку от какого-нибудь города или местности, где находились до этого. Немногие из них являются профессиональными солдатами.
Григорий Седенко наклонился за своей саблей и засунул ее за пояс, но Клостерхайм остановил его движением руки и покачал головой.
- Не сразу. У нас есть время.
Хозяин постоялого двора и я слушали молча, так как было почти ясно, что Клостерхайм договорился с юношей об убийстве, хотя это и было убийство во имя Господа.
Оба, казалось, не замечали нас. Хозяину хотелось уйти к себе, а я пребывал в сомнении о том, что было бы неплохо взять юношу в попутчики, но было бы трудно избежать вопросов этого наемного убийцы. В последние годы я стал замечать, что молчать о неприятном для меня стало гораздо труднее, а в теперешние времена лучше всего держать свое мнение при себе.
Юноша оживился.
- Мне больше нравится действовать,-сказал он.
- Тот, о ком уже упоминал, всего один,-пояснил Клостерхайм.-Эта работа не будет особенно тяжелой.
- Тяжело было в Киеве,-усмехнулся Седенко,-когда там приходится зимовать.
- Для начала мы должны вместе поработать,-сказал Клостерхайм с воодушевлением.
- А оплата?-поинтересовался юноша.
- Сначала работа, потом оплата,-отпарировал монах. Он бросил на нас взгляд, будто желая удостовериться, что мы не подслушиваем.
Хозяин покинул помещение, и только я оставался свидетелем того, что происходило между двумя партнерами.
Я решил заговорить:
- Я никогда не слышал о Всадниках Христа, брат,-сказал я.-Это что, святой орден?
- Это не совсем орден,-ответил Клостерхайм,-это товарищество.
- Извиняюсь, но я не очень осведомлен в церковном хозяйстве.
- Тогда зарубите себе на носу, господин, что следует быть скромным.-Гнев сквозил в серых глазах крестоносца.-И вы также должны обдумать свое поведение. Ступайте туда, куда направлялись.
- Я благодарен за совет, брат,-произнес я,-и приму его к сведению.
- Вы понятливы, господин.
Насколько я себя знаю, я остался бы на месте, даже если бы мой собственный отец сказал, что я ему мешаю. Но, к сожалению, Клостерхайм отошел и уселся рядом с Седенко, разговаривая с ним так тихо голосом, что я мог разобрать очень немногое. Я занялся своим пивом, но продолжал наблюдать за обоими. Хотя юноша оставался спокойным, гость был возбужден, и, как я заметил, даже разозлен.
С ругательством, наличия которого нельзя было предположить в лексиконе божьего человека, он внезапно вскочил со скамьи и указал юноше на дверь. Они вышли во двор.
Я немного посидел без дела, опустошил кружку, подозвал хозяина, заплатил ему за все и попросил приготовить моего коня к дороге.
Спустя некоторое время я посмотрел в окно. Мой жеребец был уже готов к путешествию. Я надел шлем, закрепил плащ под рукой и распахнул дверь.
Клостерхайм и московит беседовали в другом конце двора. Когда я вышел наружу, Клостерхайм помахал мне рукой на прощание.
Я взобрался в седло. Уже пылал закат.
- Будь здоров, брат. Счастливо оставаться, господин Седенко!-прокричал я, направляя своего рысака через распахнутые ворота двора на тракт.
Когда солнце зашло, в поле моего зрения показались башни и строения Тойфенберга. Городок оказался маленьким, почти игрушечным. По дороге мне встречались люди, которым было странно видеть мужчину в полном боевом облачении, но, против ожидания, я не испытывал затруднений в поисках пристанища для себя и своего коня. Чтобы успокоить хозяина, я и здесь представлялся посланецем, приехавшим для примирения враждующих сторон и заключения мира, что, конечно же, обеспечило мне теплый и радушный прием.
Хозяин, его жена, старший сын и три дочери пожелали мне на следующее утро счастливого пути, провожая до дороги, ведущей на Швайнфурт. Я и сам себе уже казался героем, каким меня представляют.
За крепостной стеной я остановился у дома, около которого толпились люди. Мужчины, женщины и дети смотрели во все глаза, как группа одетых в черное людей выходила из дома. Женщины плакали, а дети стояли, точно пригвожденные к месту. Из дома выносили три трупа.
Мне показалось, что это могут быть последствия вчерашней встречи брата Клостерхайма и московита.
У встретившегося на моем пути толстого мужика я спросил, что произошло.
- Евреи,-пояснил он.-Кара божья свершилась ночью. Это расплата за их грехи.
Я удивился-судьба евреев общеизвестна, но я никак не ожидал, что в таком дружелюбном городе, как Тойфенберг, могут случиться такие страшные вещи.
Скривившись, я дал шпоры коню и был более, чем счастлив, когда пригородная улица закончилась. Я скакал галопом, пока Тойфенберг почти совсем не исчез из поля зрения, и только тогда позволил коню перейти на шаг.
В принципе, я был благодарен судьбе за то, что увидел утром в Тойфенберге. Мне необходимо быть готовым к тому, что я увижу в мире, лежащем передо мной.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Чем ближе я подъезжал к Швайнфурту, тем теплее становилось Солнце пригревало все больше, и мне хотелось снять с себя некоторую часть снаряжения, но я все еще продолжал ехать в полном облачении, время от времени брызгая небольшим количеством воды за воротник рубахи, чтобы как-то охладиться. Дорога была в хорошем состоянии, так как в последние дни была мало попорчена дождями и проезжающими группами людей, и, к счастью, каждую ночь я находил приличное пристанище. Иногда, правда, по пути мне попадались висельницы и обгоревшие руины строений и церквей.
В один из дней я достиг гористой местности, где господствовали скалы и валуны с частыми прожилками кварца, и мне пришлось повернуть, когда я вскоре увидел огромное поле, на котором недавно произошло кровавое сражение. Местность была густо усыпана трупами, многие из которых были ограблены и лучшие предметы одежды отсутствовали. Вороны и галки перелетали с места на место, терзая гнилое красное мясо мертвецов. Не было ни малейшего следа оставшихся в живых участников битвы. Возможно, как это обычно бывает, решив спорный вопрос, армии разошлись в разные стороны.
Я пытался объехать стороной поле битвы, но оказалось, что оно с двух сторон окружено отвесными скалами, и моему коню пришлось выискивать дорогу между трупами.
Я поднес платок к носу, пытаясь по возможности ослабить трупный запах, и вдруг услышал звук, доносящийся со стороны скал, и увидел на своем пути большой валун. Мне показалось, что за ним блеснул металл и что-то голубое, вроде шейного платка, и почти одновременно с этим проснулся мой инстинкт воина.
Я отбросил уздечку. Оба пистолета оказались в моих руках, и я направил их на направляющихся в мою сторону мужчин. Они были пешими, в совершенно разнообразном обмундировании и с разным оружием-от ржавых топоров до пик, от толедских мечей до кинжалов. Этот сброд определенно не принадлежал ни к какой определенной армии. Конечно же, это были бандиты с небритыми бородами, обветренными красными лицами, на которых можно было различить отметины безобидных болезней.
Когда они приблизились ко мне, я пригрозил им пистолетами.
- Стоять,-предупредил я,-или я стреляю.
Их предводитель, почти карлик, одетый в замызганный черный плащ и такую же рубаху, направил на меня один из громадных пистолетов, дуло которого пришлось мне прямо между глаз, и ухмыльнулся. Затем он проговорил глухим голосом:
- Только попробуй выстрелить, высокородный господин. Мы без промедления убьем тебя.
Я выстрелил ему в грудь. Он взмахнул руками, со стоном повалился на землю, несколько раз дернулся и умер. Никто из его людей и не подумал поднять с земли пистолет, вывалившийся из его рук.
Один из бандитов, стоявший позади остальных, натянул лук и выпустил в меня стрелу. Наконечник ударил в мой нагрудник, но я оставил это без внимания. Мой хорошо выдрессированный конь остался так же спокоен, как и я сам.
- Чтобы этого больше не было,-предупредил я,-иначе я пущу в ход свой второй пистолет. Вы убедились, что я неплохой стрелок.
Я заметил, как они отбросили в сторону мушкет и аркебузу.
Косоглазый парень проговорил с прусским акцентом:
- Мы голодны, ваша милость. Уже несколько дней мы ничего не ели. Мы-уцелевшие солдаты-мы все, и теперь нам приходится сосать лапу, ведь все офицеры дезертировали.
Я засмеялся.
- Даже если я поверю вам на слово, у меня нет лишних продуктов. Если вы уже настолько хотите есть, почему бы вам не найти занятие для себя, которое дало бы средства к существованию?
Другой возразил:
- По воле Божьей...
- Я не люблю Господа, и он ко мне относится так же,-сказал я с определенным убеждением,-и вы не можете ожидать от человека, которого хотели ограбить, любви к себе.
Они подошли ближе. Я взвел курок. Они остановились, но один, который находился в середине, поднял пистолет, и выстрелил. Пуля вскользь ударила по черепу моего коня. Одно мгновение он еще оставался на ногах, но потом начал падать. Я выстрелил, но попал не в стрелявшего, а в его товарища.
Все они кинулись на меня.
Удирать было поздно. Они живо окружили меня, раскрыли седельные сумки и занялись едой. Я защищался мечом: поставил одну ногу на обломок скалы для устойчивости и засунул пистолеты обратно за пояс, чтобы освободить руки. Я убил троих, потом прикончил еще одного, но теперь они не боялись меня, и я знал, что через некоторое время мне придется расстаться с жизнью.
Я получил два небольших ранения-одно в верхнюю часть ляжки, другое-с внутренней стороны руки, но этого оказалось достаточно, чтобы рука и нога почти перестали действовать. Бандиты пытались добить моего коня на земле, что было особенно жаль, ведь из всего, чем я владел, он был мне особенно дорог.
И тут позади меня послышался громкий дикий крик, прокатившийся эхом по этой зажатой между скалами долине. Несколько разбойников оставили меня в покое, готовясь встретить нового противника.
И тут я узнал его. Это был молодой московит из Херберга. Его сабля опускалась справа и слева, а сам он гарцевал на маленьком пони, разрубая в капусту бросившихся к нему разбойников подобно хирургу, препарирующему мертвецов. Его клич был таким громким и долгим, что все разбойники, казалось, должны были оглохнуть. После этого он втянул голову в плечи так, что шлем его почти опустился ему на воротник, засмеялся и послал проклятье в адрес немногих оставшихся в живых разбойников. И только после этого я увидел второго всадника на некотором отдалении позади него.
Он остановился на краю долины, почти неподвижно восседая на гнедой лошади и смотрел невозмутимым взглядом, сжав губы, на Григория Седенко и меня.
Седенко снова рассмеялся и повернул лошадь.
- Это была хорошая битва,-сказал он мне.
- Я благодарен вам,-ответил я.
Он пожал плечами.
- Путешествие уже наскучило мне. Я был рад развеять скуку.
- Я поставил вашу жизнь на карту против сумасшедшего и агностика,-сказал Клостерхайм, нахлобучив широкополую шляпу на глаза.-Я удивляюсь вам, Седенко.
- Он такой же солдат, как и я-и это значит больше, чем вы можете себе представить, Клостерхайм.
Мне показалось, что юноша шутит, проповедуя войну, но тут мне вспомнились евреи в Тойфенберге, и я с некоторым сомнением посмотрел на русского. Я был почти уверен, что это он убил евреев прошлой ночью.
- Вы должны были оставить его умирать,-процедил, не разжимая губ, Клостерхайм.- Вы меня не послушались.
- Я всегда поступаю так в подобных ситуациях,-ответил юноша.-Я сыт по горло вашими проповедями и вашими убийствами, брат священник. Если я должен вместе с вами добраться до Швайнфурта, мне хотелось бы, чтобы этот господин нас сопровождал, если даже вы и будете против.
Клостерхайм покачал головой.
- Этот человек проклят. Разве вы не видите, что это написано на его лице?
- Я вижу перед собой обыкновенного солдата.
Клостерхайм пришпорил коня. Его ненависть ко мне казалась лишенной основания. Он медленно поехал по долине, огибая свежие и старые трупы.
- Я поеду один,-произнес он.- Вы потеряли мое расположение, Седенко. А также и золото.
- Благослови вас Господь, я обойдусь без обоих!-прокричал ему вдогонку рыжеволосый юноша. Потом он обратился ко мне:
- Куда вы держите путь, господин? Не могу ли я составить вам компанию?
Я улыбнулся. Юноша мне определенно нравился.
- Я направляюсь в Швайнфурт и дальше. Я с удовольствием поеду вместе со столь умелым фехтовальщиком. А куда направляетесь вы?
- У меня нет определенного направления. Швайнфурт в этом плане так же нехорош, как и остальные.-Он посмотрел вслед удаляющемуся Клостерхайму.-Этот человек-сумасшедший,-проговорил он.
Я проверил свое снаряжение. Оно не было особенно повреждено. Правда, кое-что все-таки пострадало. Однако вскоре мы уже продолжили путь.
- Как Клостерхайм хотел вас использовать?-поинтересовался я, пока мы ехали.-В качестве личного охранника?
- Частично. Он знает мою неприязнь к евреям, туркам и всем другим неверующим. По дороге ему в голову пришла мысль, что я могу помочь ему в казни нескольких евреев в Тойфенберге. Он говорил мне, что у него есть доказательства того, то они пьют кровь христианских младенцев. Всем известно-евреи виноваты уже в том, что существуют. У меня не было особенного желания ему помогать.
Я ничего не ответил на это. Твердость, с какой южные московиты ненавидят своих восточных мусульманских соседей, общеизвестна. А юноша не называл никаких имен.
- Вы убили всех евреев?-спросил я.
Он оскорбился.
- Конечно же нет. Один из них был слишком стар, а другой-слишком юн. Это убедило меня в том, что Клостерхайм обманул меня. Никаких доказательств не было.
- Но они все равно были умерщвлены?
- Конечно. Я сказал Клостерхайму, что он должен закончить свою работу. Он сделал это с сожалением, видно было, что он передумал, но потом он объяснил мне, что могут обнаружиться другие неверующие. Мне становилось все яснее, что я не столько борюсь с неверующими, сколько просто убиваю. Кем бы я не был, но я не убийца, господин. Я убиваю честно, в открытой битве, только сомневаюсь, следует ли уничтожать всех евреев и турок.
Компания Седенко сделала для меня дорогу до Швайнфурта намного короче. Иногда на пути перед собой мы видели пурпурный полевой плащ и черный клобук Клостерхайма. Заметив нас, он увеличивал темп движения и снова оказывался впереди на день пути. Тем временем Седенко продолжал рассказывать.
Он был из казаков-тех самых пионеров, освободивших юг континента от татарского ига, (отсюда их ненависть к востоку) и построили поселение неподалеку от теперешнего Киева, их южной столицы. Его земляки прославились как отличные наездники и бойцы, и сам он, как утверждал, был искушен в каждом казацком искусстве. Ему удалось организовать восстание против поляков и убить одного из их предводителей-Гетмана. За это он был изгнан своим кланом и решил отправиться на запад и наняться на службу к какому-нибудь балканскому графу. Одно время он служил карпатскому королю, вплоть до войны, которая, как я понял, была междоусобным столкновением двух банд разбойников. Как и большинство представителей его расы, он был религиозным фанатиком, и, прослышав о "святой войне" в Германии, он решил, что это ему подходит. Потом он выяснил, что его симпатии склонялись то в одну, то другую сторону-его религия брала начало от патриарха в Константинополе, а не от Папы в Риме.
- И я решил, что стоит сражаться против неверных,-заключил он,-против татар, евреев и турок. Но эта война-свара между христианами, и никто не хочет знать, отчего она началась. На мой взгляд, все они сумасшедшие, причем никто из них не верит в Бога. Я могу сражаться как на одной, так и на другой стороне. Я попробовал поступить на службу в лейб-гвардию к одному дворянину, но, на его взгляд, мой характер слишком необуздан. Когда мне встретился Клостерхайм, я был близок к голодной смерти.
- А где вы встретились впервые?
- Там, где вы нас увидели. Я знал, что этот крестоносец может обеспечить работой нуждающихся христиан, потому и решил быть не особенно щепетильным после того, как получил один серебряный гульден в качестве аванса. Этим я смог оплатить свою поездку в Тойфенберг. Всем известно, что хороший христианин стоит двадцати евреев. Я ожидал чего-то страшного, например, что Тойфенберг окружила по меньшей мере армия неверных. Но трое!.. Всего лишь трое евреев в городе! Для меня, конечно, это было определенного рода облегчением, господин. Я могу сказать вам об этом. В следующий раз я ни за что не соглашусь участвовать в любой авантюре, подобной предложенной мне Клостерхаймом. Для него каждый встречный-неверующий.
Я нашел его по-детски наивным-его готовность бороться против несправедливости и непоколебимость веры не привлекли моего внимания, но вернули меня к собственным невеселым мыслям о личных проблемах.
Некоторое время спустя мы достигли Швайнфурта-не очень большого, с высокими шпилями, но достаточно крепкого, чтобы устоять против войны, города. Наше пребывание там не было продолжительным-мы только справились о лучшей дороге на Нюрнберг. Мы с Седенко остановились на постоялом дворе, и я намеревался утром договориться с ним о последующем путешествии, но он ухмыльнулся и сказал:
- Если вы ничего не имеете против, капитан фон Бек, я останусь с вами еще некоторое время. Вы сделаете мне одолжение, позволив разделить ваши приключения, так как у меня нет лучшего выбора. Я никому не рассказывал ни о вас, ни о вашей миссии, и в свою очередь рассчитываю на ваше молчание. Но общество бойца делает мою жизнь занимательной и, может быть, я найду, если поеду с вами и дальше, службу в подразделении наемных солдат.