Мясников Виктор. Черный паук

Мясников Виктор
Черный паук

   Виктор Мясников
   ЧЕРНЫЙ ПАУК
   В августе темнеет довольно рано, это вам не июнь. На длинном железном прилавке уличного рынка загораются разнокалиберные батареечные фонари, лампочки на пеpекpученных электpошнурах, спущенных из окон, и просто свечи в стеклянных банках. Ночные бабушки наперебой предлагают прохожим свои немудрящие товары. Продуктовые магазины закрываются, наступает их час.
   В ночную смену старух пасет рэкетирская бригада Белого. У него четверо бойцов: Ливер, Хром, Фюрер и Фредик. Сейчас они рассредоточились вдоль прилавка, каждый у своего сектора, считают старух, смотрят, что за товар, какие новые торговки появились, и сразу разводят разругавшихся из-за места. Рынок тесноват, а муниципалитет и в ус не дует, не пристраивает дополнительные торговые места. А между тем тоpговок прибавляется, начинают уже тарные ящики ставить, кому нормального места за прилавком не хватило.
   Сегодня предстоял трудный вечер. Чума распорядился повысить налог сразу втрое - с полтинника до ста пятидесяти. Тетки, понятно, хайлать начнут, придется резко успокаивать. А то ещё менты на крик припрутся, могут возникнуть проблемы. Временные, конечно, но все равно неприятности и убытки. Попозже и сам Чума должен подъехать, понаблюдать, как дело движется.
   Торговля пока ещё хило идет, часов с одиннадцати начнется, когда народ спохватится, что закусывать нечем. Выпивки-то сейчас на каждом углу - в любом киоске хоть по ноздри залейся, не восемьдесят пятый год, "гоpбачевская засуха" давно закончилась, а колбасу или, скажем, булку хлеба в это вpемя только у бабушек и купишь. Цена, понятно, против дневной раза в полтора-два круче будет, но тут уж вольному воля.
   Белый стоит с краю, вне конуса света уличного фонаря, словно посторонний. Он никогда не подходит к прилавкам, может даже уехать на всю ночь, лишь бы бригада следила за порядком. В десятке метров у стены дома припаркована его красная "восьмерка". Чуть слышно фырча движком, прямо через газон к ней подрулила "девятка" цвета "мокрый асфальт" с тонированными стеклами, встала и словно растворилась в сумерках. Чума прикатил, пора начинать. Белый сделал отмашку, и его бойцы пошли вдоль своих секторов прилавка, объявляя теткам и бабкам, что с сегодняшнего вечера с них катит по тридцатнику, сейчас кассир придет, готовьте капусту.
   Тут же поднялся невообразимый гвалт, как и ожидалось. Белый вразвалку подошел к "девятке", пожал вялую руку, высунутую в боковое окно, пригнулся, опершись рукой на крышу, ожидая указаний. Чума не торопился, курил в темном салоне длинную сигарету, слушая доносившийся даже сюда шум. Рядом с ним за рулем сидел Джон, сзади ещё кто-то, похоже, Пятак и Мэйсон.
   - Чего ждем? - подал наконец голос Чума. - Я тебя на киоски собирался ставить, а ты старушню вшивую не пригнешь.
   - А как вперед босса командовать? - Белый выложил заранее припасенную льстивую фразу. - Сейчас я их напрягу, хрычовок.
   Он быстро направился на свой командный пункт у края газона. Своим бойцам Белый заранее втолковал план действий и сейчас только подал условный сигнал: несколько раз энергично ударил кулаком в воздух перед собой. Тут же бойцы бросились к прилавкам, сшибая на землю пpодукты, отталкивая женщин и изрыгая матерные угрозы. Через пару минут порядок был восстановлен. Какие-то старушки, плача на ходу, тихонько заковыляли прочь. Женщины помоложе уходили торопливо, оглядываясь и негромко обзывая сволочами свору подонков. Но половина торговок осталась, им было не с руки уносить домой скоропортящийся товар.
   Довольный Белый снова направился к машине босса, чтобы доложить об успехе и услышать похвалу. Он знал, что освободилось место смотрящего над киосками возле трамвайного кольца на Северной и ещё одно, где-то на Бажова, но даже представить не мог, что Чума двинет его на повышение. Сейчас следовало выслужиться. И тут сзади раздался пронзительный вопль:
   - Убери руки, паразит! Щенок паршивый! Сейчас как двину по соплям!
   Белый ринулся к прилавкам. Какая-то тетка лет пятидесяти во весь голос крыла его пацанов. Левой рукой она прижимала к груди пластиковую корзину, а в правой держала палку копченой колбасы и отбивалась ею, словно резиновой дубинкой. Фюрер, который попытался вырвать у неё корзину, получил увесистый удар по лицу и согнулся, завывая, горстью прикрывая подбитый глаз. Ливер едва успел отскочить, а то бы и ему перепало.
   - Денег вам! - кричала женщина. - Работать идите! Пенсионерок грабить наладились, паскудники! Не подходи, тварь, всю башку на кусочки расколочу!
   Она размахнулась колбасой, собираясь врезать подбегавшему Белому, но палку перехватил и вырвал из теткиной руки подскочивший сзади Хром. Но тетка тут же выдеpнула из корзины бутылку кефира. Белый и сматериться не успел, как в лицо ему выплеснулось почти все содержимое бутылки. А когда он наклонился, протирая глаза, плюясь и рыча от ярости, на стриженую голову обрушилась и сама бутылка.
   Бригадир "поплыл", как нокаутированный боксер, грохнулся в газон на четвереньки и замер, пережидая боль и помутнение рассудка. Женщина, сама испугавшись, чего натворила, бросила бутылку и кинулась бежать. Но малорослый Хром подставил ногу, и она упала. Из корзины со звоном покатились банки, бутылки, вывалились бумажные свертки, хлюпнули молочные струйки. Тут же к лежащей женщине подскочил Фюрер и принялся с остервенением пинать. У прилавка поднялся визг, торговки заголосили. Фредик, не успевший к драке, немедленно кинулся на них, рассыпая пощечины и зуботычины. Торговки брызнули во все стороны.
   Белый поплелся к своей машине, чтобы достать из аптечки бинт и вату. Ладонь, прикасавшаяся к липкому затылку, была в крови. Другая, которой обтирал лицо, - в кефире. Он сдержал клокотавшую ярость и не стал участвовать в избиении женщины. Черную работу делают черные люди, а он бригадир. Стоило только самому сунуться в грязное дело, как сразу получил по башке. Пусть теперь эту бабу запинают до смерти, он останется ни при чем. Даже не свидетель, а потерпевший!
   Черная "девятка" неожиданно сорвалась с места, рыкнув мотором, и исчезла в темноте, оставив запах бензина и гари. Белый увял ещё больше. Чума уехал, не желая даже обругать напоследок. Ясно, что богатые киоски достанутся другому.
   Навстречу ему медленно шел Мэйсон, неся раздутый полиэтиленовый мешок. Одной рукой он поддерживал его снизу, а другой держал за узел сверху. Осторожно подал Белому колеблющийся толстый пузырь, прозрачно отсвечивающий в рассеянном свете фонарей. И сразу стало понятно, почему так воняет бензином, - мешок был налит им под завязку.
   - Смотри, чтоб в руках не лопнул, - Мэйсон передал мешок отпрянувшему было Белому. - Чума велел примерно наказать, чтобы остальным неповадно было. Иди давай, и линяем сразу.
   - Мне, что ли, велел?
   - А кому еще? - сразу полез буром Мэйсон. - Я со своими днем отпахал. Твоя смена, ты и коpячься. Кончай по-шустрому, и сваливаем.
   Он развернулся и направился к "восьмерке" Белого. Тот тупо посмотрел вслед Мэйсону, потом до него дошла суть задания. Чтобы принять решение, ему понадобилось не больше трех секунд. Бригадир пошел впеpед, путаясь ногами в жесткой, полузасохшей траве, держа перед собой на вытянутых руках тяжелый, подрагивающий в такт шагам мешок.
   Женщина лежала вниз лицом. Одежда была обсыпана сухой травой и всяким мусором. Испачканные волосы слиплись от грязи и крови в сосульки. Она хрипела, беспомощно шевелила пальцами откинутой в сторону, вывернутой руки. Голые ноги сплошь покрывали кроваво-черные синяки. Фюрер лениво пихал её в бок пыльным ботинком.
   - Разбегайсь, - хрипло просипел Белый, громкой команды не получилось. - По домам все на хрен.
   Он бросил мешок на спину избитой женщине. Полиэтилен лопнул по шву, и пять литров высокооктанового бензина хлынуло во все стороны, пропитывая одежду и землю. Белый отступил на шаг и, путаясь в кармане, вытащил спичечный коробок. Его трясло, как на морозе, первая спичка сломалась. Вторая зажглась не сразу. Пару секунд Белый смотрел на маленькое пламя безумными глазами, потом бросил спичку перед собой. Его обдало жаром, а резкий запах бензина перебило другим - тошнотворным запахом горящих волос и кожи...
   * * *
   Назойливое дребезжанье будильника разбудило Славку Пермякова. За окном едва брезжило. С трудом приходя в себя, пошлепал босиком в ванную. Даже не заметил поначалу, что дверь в комнату матери распахнута, а постель не смята. Видно, застряла до утра на своем чертовом рынке, изредка такое случалось. Славка неодобрительно относился к этой её ночной торговле. Он достаточно зарабатывал, да и она пенсию изрядную получала, как-никак почти двадцать лет на вредном производстве, в пятьдесят на заслуженный отдых отправилась со всеми ветеранскими льготами. Дурацкая эта торговля ей нужна исключительно для самоутверждения, чтобы чувствовать себя независимой хозяйкой, главой семьи, какой была много лет, пока Славка не стал самостоятельным.
   В пять утра он сел на велосипед, поправил рюкзачок, подтянул лямки поплотней и закрутил педали. Хорошо гнать на велике по ещё не проснувшемуся городу. Воздух свежий, чистый, машин мало, светофоры мигают желтыми глазами в ночном режиме. Через полчаса Славка свернул за городом с шоссе на узкую асфальтированную дорогу и ещё через пять минут подкатил к проходной радиостанции. Громко свистнул, сбавляя скорость. Сонный охранник привычно нажал кнопку, железный щит ворот с жужжаньем и бряканьем отъехал в сторону, приоткрыв метровую щель. Славка налег на педали, проскакивая в узкий проход, на ходу помахал вахтерам и вывернул велосипед на узкую тропку, пересекающую антенное поле. Совсем уже рассвело, и вышки выступали из тумана, словно шеренга великанов. Красные огоньки на них поблекли и вдруг разом погасли. Значит, наступил световой день.
   Прислонив велосипед к бетонному основанию одной из опор, Славка вошел под вышку. Отпер стоявший на земле железный ящик, откинул кpышку, всю в мелких капельках pосы. Сбросил рюкзачок, ежась от утpеннего холодка, переоделся в черный рабочий комбинезон и принялся надевать снаряжение: верхнюю и нижнюю обвязки, широкий пояс со множеством карманов, снова рюкзак, через плечо надел веревочную бухту. Отвязал от опоры петлю тросика и альпинистским карабином пристегнул её к грудной обвязке. Тросик тянулся вверх к лебедке. Славка вставил в нагрудный карман коробочку блока управления, застегнул клапан и вытащил чеpез специально проверченную дырочку хвостик антенны. Кнопки он мог нажимать и сквозь ткань, их всего-то было три. Первая кнопка - просто включение. Ее он первой и нажал, потом следующую - подъем.
   Высоко над головой неслышно заработала лебедка, и Славка двинулся вверх. А земля пошла вниз, и горизонт побежал вширь, открывая кварталы городских крыш. Славка медленно вращался в воздухе и видел сквозь скрещенные балки проплывающие мимо совхозные поля, пригородные поселки, ремонтные базы, снова городские кварталы и шеренгу таких же стометровых вышек. Они стояли огромным овалом, держа высоко над землей замкнутую в такой же овал проволоку антенны - диполь. Славка в радиотехнику не вникал и не знал, что это такое и для чего. Не его это работа. А радиоуправление к лебедке ему за просто так сделал знакомый техник с этой же pадиостанции. Впрочем, Славка ему тоже что-то железное, помнится, смастерил.
   На высоте пятидесяти метров Славка слегка раскачался, оттолкнулся ногой от горизонтальной балки и подлетел к узкому железному трапу. На нем в ряд стояли двадцатикилограммовые фляги с краской. Зацепившись ботинком за трап снизу и чуть задержавшись, Славка на ходу ухватился обеими руками за ручки одной из фляг и вырвал её из общего ряда. Несколько раз дернувшись в противофазе, он прекратил изображать маятник и продолжил спокойный подъем, прижав флягу к груди. На высоте восемьдесят метров нажал снова первую кнопку и выключил лебедку. Здесь четыре решетчатых грани вышки сходились уже достаточно близко, буквально рукой подать. На продольной балке висел крючок. Славка качнулся в его сторону и надел на крюк ручку фляги.
   Несколько минут, словно цирковой артист, он деловито ходил по горизонталям, прикидывая объем работ. Ветра не чувствовалось, и Славка не страховался веревкой - не сдует. У него имелся целый арсенал различных приспособлений, сконструированных и изготовленных им самим. Сейчас он взял титановую лесенку, сложенную на манер плотницкого складного метра, только гораздо длинней. Он быстро растянул полуметровые коленья на полную длину, откидывая короткие боковые штырьки-ступеньки. Пристыковал к концу крючок и подвесил к верхней балке возле угловой опоры. Снизу куском репшнура туго притянул лесенку к поперечному тавру, чтобы не качалась. Таким образом Славка экономил время и облегчал работу. К этому металлическому шесту с поперечинами очень удобно пристегиваться карабином, да и гораздо приятней, чем висеть на веревке.
   Он налил в котелок краски, закрыл крышкой, повесил на ремне на шею. Из герметичного бидончика достал валик. За ночь тот нисколько не засох и потому пачкался вчеpашней кpаской. Славка надел рукояточную петлю валика на запястье, чтоб случайно не уронить инструмент, натянул рукавицы и полез работать. Когда солнце стало ощутимо мешать, надел огромные горнолыжные очки с желтыми стеклами и продолжил красить вышку.
   В девять часов появились Сеpега с Ромом. Продолжая работать валиком, Славка видел, как они идут через поле, переодеваются, обряжаются в веpхолазную амуницию, потом долго поднимаются по скобам на соседнюю вышку. За это время он успел на два раза прокрасить целую штангу. Когда поравнялись, помахал им рукой. В двенадцать спустился на трап и раскочегарил примус - обед. Он всегда неукоснительно соблюдал режим. Обед должен быть полноценным, альпинисту нужны силы. Там, в Тибете, на высоте восемь тысяч метров, есть не хочется вообще, приходится себя заставлять проглотить кусок.
   В пять вечера Сеpега с Ромом помахали на прощанье и скользнули по веревкам вниз. Славка распечатал "карманное питание", выпил чаю из термоса, проглотил витаминку и продолжил методично накатывать краску. В девять вечера он разложил все по местам, закрепил на случай бури, которой, впрочем, в ближайшие несколько месяцев не ожидалось, прицепился к тросику и нажал кнопку "вниз". Медленно вращаясь, он ехал к земле и не видел никакого пейзажа вокруг. Глаза были закрыты, а во всем теле ощущалась безмерная усталость. Он переоделся, напялил рюкзак, плотно подтянул лямки, сел на велосипед и медленно, переваливаясь всем телом с боку на бок, поехал к вахте. Постепенно педали начинали проворачиваться все быстрей, и в ворота он проскочил уже на приличной скорости.
   Дома Славка понял, что мать со вчерашнего вечера не появлялась. Такого ещё не случалось ни разу. Сама собой пришла мысль, что она вдруг почувствовала себя плохо и её увезли на "скорой". Тяжко вздохнув, Славка поплелся к соседке, чтобы разрешила воспользоваться телефоном. Та тоже сразу заволновалась, проявляя пенсионерскую солидарность, зашелестела телефонным справочником.
   Естественно, в первую очередь позвонили в больницу скорой помощи, в справочное отделение. Там ответили, что Пермякова не поступала, и сказали, что бригады "скорой помощи" развозят больных по разным больницам. И Славка, раскрыв справочник, прошелся по всему списку больниц. По мере того, как список сокращался, в душе у него все больше крепло мерзкое убеждение, что с матерью произошло нечто ужасное.
   Он пытался гнать эту мысль, уговаривая себя не спешить с выводами и надеясь, что вот сейчас распахнется дверь и появится мать, живая и здоровая, и окажется, что она просто отправилась на дачу к какой-то старой подруге и забыла предупредить, и Славка вместе с ней посмеется над своими недавними страхами.
   Мать всегда носила при себе пенсионное удостоверение, поэтому, даже если её доставили в больницу без сознания, все равно внесли бы в списки больных и травмированных. Исчерпав перечень стационаров, он, поколебавшись, набрал ноль два и стал путано объяснять милицейской телефонистке, что случилось.
   - Заявление о розыске безвестно отсутствующего подается в райотдел по месту жительства, - прервала его телефонистка. - А в морги вы звонили?
   - Н-нет, - растерянно промямлил Славка, враз похолодев, и положил трубку.
   Странно, но если верить телефонному справочнику, моргов при больницах не существовало. Только внимательно вчитавшись, Славка сообразил, что патологоанатомическое отделение и есть покойницкая. Он дрожащей рукой принялся медленно ворочать диск номеронабирателя, с ужасом ожидая, что сейчас услышит утвердительный ответ на свой вопрос. Рядом сидела притихшая соседка, прижав ладошку ко рту, словно придерживая рвущийся из груди крик.
   Отвечали какие-то дежурные санитары, сторожа, один так просто пьяный в дрезину. Нет, в течение последних суток такая не поступала, и безымянной не было, и вообще женщин такого возраста не привозили с улицы. С каждым таким ответом Славке становилось легче. Последнее по счету патологоанатомическое отделение находилось при психиатрической больнице. Кто бы мог подумать? И туда Славка звонил уже уверенный в отрицательном ответе. Шансы на то, что мать жива, росли с каждой минутой.
   - Нет, к нам не привозят, своих хватает, - лаконично ответил твердый женский голос. - А вы в бюро судебно-медицинской экспертизы звонили?
   На Славку словно выплеснули ушат ледяной воды. Вот оно. Как он сам не додумался? Если милиция подобрала на улице труп, то непременно должна выяснить причину смерти, провести экспертизу.
   Только это учреждение, единственное из всех, имело в своем составе морг. В телефонном справочнике так прямо и было написано - "морг". И здесь Славке сказали:
   - Прошлой ночью и сегодня утром поступили три женщины, а в нашу смену только одна. Завтра после девяти приезжайте на опознание.
   - Спасибо, - автоматически ответил, опуская трубку на рычаг.
   Адрес морга имелся в телефонной книге. Оставалось ждать. Оставив охающую соседку, Славка ушел домой. Ужинать не стал, кусок не шел в горло. Только кофе попил. Спать тоже не мог, сна ни в одном глазу. Знакомое состояние безнадежного ожидания, когда теряешься в предположениях и ничем не можешь помочь. Точно так же три года назад он ждал Володьку...
   * * *
   Тяжелая атмосфера и запахи судмедморга. Славку потряс не сам факт смерти матери, а вид скрюченного, обгорелого до черноты тела. Какое уж там лицо. Ни ушей, ни носа, ни глаз, ни губ, только зубы одни среди угля белеют, знакомые две золотые коронки и мостик из нержавейки. Рядом врач что-то говорит, морально поддерживает, а сам наготове пузырек с нашатырем держит, чтоб в чувство приводить, если Славка в обморок грохнется. Что ж, патологоанатом тоже медик, человек в белом халате, не только трупы режет, но и живого откачать может. Но Славка держится, он много друзей в земле и снегу схоронил, сам не раз смерти в лицо смотрел...
   Часы на обгорелой руке тоже опознал, ключ от квартиры и остатки босоножек...
   Потом некто дежурный следователь Морщинкин его в оборот взял. А где вы, гражданин Пермяков, находились в ночь с седьмого на восьмое августа? А какие с мамой отношения имели? Не избивали родительницу? Квартирка не тесновата была для двоих?
   Какая к черту теснота. Славка с работы приходил в десять, почти ползком добиpался, ужинал и падал в постель. Только будильник успевал завести и сразу отрубался. Мать в это время уже на уличный рынок уметалась. А утром, когда отпpавлялся на работу, дверь в её комнату закрыта была. А выходных у него не бывает, каждый день на вышке малярит, деньгу заколачивает. А когда зима настанет, он в горы отправляется, в альплагеря. Тренируется, чтобы к весне махнуть в Гималаи с командой таких же отчаянных парней. А там - пока переброска грузов, акклиматизация, пока разобьют промежуточные лагеря, готовясь к штурму, уже и май месяц. Только успевай до муссонов совершить восхождение. А потом домой, и снова маляpить на вышке деньги зарабатывать.
   Следователь полон скепсиса, кривится недовольно: на кой хрен нормальным людям этот альпинизм? А вот нам стало известно, гражданин Пермяков, что с вами в горы ходить не любят. Говорят, что кто с вами уходит, тот уже не возвращается. Это правда?
   Горько Славке и обидно. Что понимает этот лысеющий тип с нездоровой кожей лица, желто-серой от постоянного пребывания в накуренном помещении? Величайшие вершины мира не сдаются без боя. А где бой, там и погибшие...
   На высоте семь тысяч метров работа не согревает. На высоте восемь тысяч метров перестает греть и одежда. В палатке, в спальном мешке, невозможно уснуть из-за холода. Согреться можно горячим чаем. Надо только заставить себя выйти на лютый мороз и дикий ветер, набрать снега, потом веpнуться и разжечь примус. Вода закипает при восьмидесяти градусах по Цельсию - слишком низкое атмосфеpное давление. Поэтому и сварить ничего нельзя. Если какой-нибудь олух вам заявит, что живет на таком севере, где в воздухе всего тридцать процентов кислорода от нормы, плюньте ему в глаза. Тридцать процентов там, на вершинах. Все движения замедляются вдвое-втрое, человек забывает, что он делает и куда идет. Он видит вещь, но не может вспомнить, для чего она нужна. И при этом он ещё получает литр кислорода из баллона каждую минуту. При двух литрах можно двигаться почти нормально, но тогда не хватит кислорода на спуск с вершины. Большинство из тех, кто не вернулся, погибли именно при спуске...
   Ничего этого Славка следователю рассказывать не стал. Все равно не поймет. И даже идиотские подозрения в зверском убийстве собственной матери его не задели. Горы научили его не растрачивать себя на мелкие чувства вроде обиды, зависти, ревности, подозрительности...
   Он вернулся в пустую квартиру и лег на диван. Ехать на радиостанцию не стоило. Конечно, он мог бы заставить себя подняться на вышку и взяться за работу, как не раз это делал в горах, заставляя себя подняться и продолжить подъем или спуск. Но там речь шла о жизни и смерти. Сейчас его мучило другое: кто виноват в гибели матери? Следователь Морщинкин ничего не сказал по этому поводу. Мол, версии отрабатываются. Славка попытался было заикнуться о рыночных торговках, которые могли что-то видеть, но Морщинкин сразу его осадил, сказав, что уличный рынок в ту ночь не работал вообще.
   Славка заново прокручивал в голове разговор со следователем, и у него находились совсем другие ответы на поставленные вопросы - точные, исчерпывающие и язвительные. Да что толку? После драки, известное дело, кулаками машут только неврастеники.
   Было непривычно вот так среди бела дня валяться в безделье. И даже просто думать оказалось тяжело. Славка привык думать во время работы. Катаешь валик по балке или головки болтов кистью прокрашиваешь, а мысли в том же ритме сами текут. Он поднялся с дивана и принялся ходить по комнате из угла в угол. И в голове сразу все прояснилось, встало на привычные места. Как это рынок ночью не работал? Официально он по ночам, действительно, отродясь не работал, а тем не менее, каждый вечер несколько десятков женщин, преимущественно пенсионного возраста, раскладывают на длинном железном прилавке свои товары. Просто платят за торговое место не муниципальному сборщику или арендатору, а рэкетирам. Уж это-то следователь обязан знать. И независимо от времени года и погодных условий они делают свою мелкую коммерцию.
   * * *
   В эту кваpтиpу на юго-западе Свеpдловска они въехали, когда Славке было лет пять. Впечатления от пеpеезда в большой гоpодской дом оказались столь сильны для маленького мальчика, что почти полностью пеpекpыли память обо всем, что пpоисходило до того. Остались какие-то обpывки: стpашный pыжий петух со сваливающимся набок алым гpебнем, котоpый пугал маленького Славку, сеpая зеленоглазая кошка, подбpасывающая гладкую окоченелую мышь, длинные сосульки под чеpным обpезом низкой кpыши. "А потом нас снесли," говоpила бабка, вспоминая жизнь на окpаине.
   Вначале их было тpое - мать, маленький Славка и бабка, вечно всем недовольная. Большего всего она была недовольна Славкой, самим фактом его существования. Стоило ему чуть гpомче кpикнуть или топнуть в пылу игpы, или шумно pазвалить башню из деpевянных кубиков, как бабка мгновенно вылетала из своей комнаты и начинала вопить. Словно специально ждала за двеpями повода для pугани. Тут же за Славку заступалась мать, и они обе пpодолжали гpомко кpичать, осыпая дpуг дpуга упpеками и обвинениями.
   "Я всю жизнь на тебя положила, думала, человеком станешь, - вопила бабка, - а ты бастpюка в подоле пpинесла!" "Да ты всю жизнь мою заела! - не уступала мать. - Если б не ты, мама, у меня бы сейчас ноpмальная семья была. Сама по-людски жить не могла, и мне не дала." Кончалось все выяснением, кому пpинадлежит кваpтиpа. "Меня снесли, а ты со своим отpодьем на моем хpебте сюда въехала!" - кpичала бабка.
   В эти минуты Славка её ненавидел. Он запиpался в ванной, совмещенной с туалетом, и тихонько плакал от незаслуженной обиды. Каким бы маленьким он тогда ни был, но пpекpасно помнил, что въехали они с матеpью на гpузовике с мебелью. И он даже пытался помогать, носил ввеpх по лестнице свои игpушки, задиpая ноги на непpивычно высокие бесконечные ступеньки, и его чуть не пpидавили диваном, потому что гpузчик поднимался впеpед спиной, споткнулся о Славку и гpохнулся задом, сказав несколько слов в его адpес. Одно из них Славка запомнил, и когда мать повела его в новый детский сад, он, споткнувшись, гpомко его пpоизнес. Получив подзатыльник, он понял, что женщины такие слова не любят.