Страница:
На следующий же день, 16 февраля утром, мы снялись с якоря. Мы плыли, пока ветер готов был нам служить, и тянули корабль на бечеве, когда он прекращался. Спеша изо всех сил, нигде не останавливаясь, мы держали курс на Панаму, все не теряя надежды увидеть благородный «Какафуэго», красу Южного моря, за две недели до нас вышедший из Лимы. Первому, кто увидит его, была обещана в награду золотая цепь. Миновали порт Паиты, Елены, Гваякиля. Наконец, показался желанный парус. Все насторожились на корабле. Но — увы! — нас ждало разочарование: это был не «Какафуэго», не тот характерный покрой парусов, о котором мы слышали в Лиме и несколько раз с тех пор дорогой, когда перехватывали небольшие испанские корабли, груженные то вином, то корабельными снастями.
Прошло еще несколько дней в томительном ожидании. 28 февраля пересекли экватор, на следующий день около полудня были на высоте мыса Сан-Франциско, когда с грот-мачты раздался крик: «Парус!». На этот раз сомнений не было: это был «Какафуэго». Но предстояла трудная задача его поймать. Если бы там заподозрили наши движения, «Какафуэго» спасся бы к берегу, который был, по несчастью, близок, и тогда нам не видать бы его богатств, как своих ушей. Плохо было также то, что мы двигались чуть не вдвое быстрей и встреча должна была произойти через несколько часов при ярком свете дня. Тогда в голове генерала созрел смелый план. За кормой «Пеликана» были спущены все пустые бурдюки, которые, наполнившись водой, сильно замедлили ход корабля. Генерал решил дождаться вечера, когда под тропиками с материка начинает тянуть бриз: противный ветер помешает испанцам спастись на берег.
И вот, когда желанный час наступил и полнее надулись паруса, и скрылись из глаз очертания берега, уклоняющегося здесь к востоку, бурдюки были убраны, и «Пеликан» быстро нагнал свою ничего не подозревавшую жертву. Когда нас разделяло расстояние не больше кабельтова, с корабля крикнули испанцам поворотить нос против ветра. Те продолжали идти, не меняя направления. Тогда по реям был дан залп, мы подошли вплотную, и через несколько минут все было готово: на «Какафуэго» распоряжалась наша команда, испанский капитан, раненый, у нас в плену.
На следующее утро начались осмотр и подсчет, длившийся шесть дней. Нужно было и перевести дух после такого безостановочного преследования, но главным образом оказать любезность капитану Хуану де Антон и освободить его от забот о столь тяжелом грузе. Мы нашли здесь много съестных припасов: фрукты, консервы, сахар, муку и прочее, а главное (что и было причиной столь медленного плавания) — бриллианты и драгоценные камни, тринадцать ящиков серебряной монеты, восемьдесят фунтов золота, двадцать шесть бочек нечеканенного серебра, два красивых серебряных золоченых кубка и разную мелочь, всего на сумму около трехсот шестидесяти тысяч песет9. Мы дали за это хозяину полотна и других вещей и в исходе шестого дня простились и расстались: он, несколько облегченный, поспешил в Панаму, а мы — в открытое море, чтобы на досуге подумать, какое направление нам лучше всего было принять.
О гостеприимной неделе, проведенной на «Пеликане», раненый испанский капитан Сан Хуан де Антон рассказывал в донесении своему правительству. Английский корабль он нашел хотя и потрепанным бурями, но все же в прекрасном состоянии. Много оружия, запасных канатов, плотничьих инструментов, кирок и т. п. Он насчитал на корабле всего восемьдесят пять человек. К генералу все относились с величайшим уважением. У двери его каюты постоянно стоял часовой. Обедал он один, под музыку. На корабле не делали тайн из произведенных набегов на корабли. Судовой священник показал ему украшенное изумрудом распятие и спросил его, может ли он серьезно верить, что это бог. Испанский капитан задал генералу вопрос, каким путем думает он возвращаться домой; генерал в ответ показал ему глобус с начерченными линиями. Один путь — это тот, которым он пришел, другой — мимо Китая и мыса Доброй Надежды, а третьего пути он не объяснил. На вопрос капитана, объявлена ли война между Англией и Испанией, Дрейк ответил, что у него есть поручение от королевы. Позже он добавил, что мексиканский наместник ограбил его и его родственника Хокинса и что теперь он возмещает свои потери. «Я знаю, — сказал Дрейк, — что наместник потребует от тебя подробного рассказа обо мне. Скажи ему, он хорошо сделает, если впредь не будет казнить англичан и пощадит тех, кто в его руках, потому что, если он их казнит, я повешу две тысячи испанцев и пошлю ему их головы». Сан Хуан рассказывал также, что когда ему вернули его опустошенный корабль и он пустился в путь, то встретил военные суда, высланные из Лимы, чтобы преследовать англичан. Они говорили, что нагнали было «Пеликана», но не решились атаковать его и вернулись за подкреплением. Наместник обозвал их трусами, офицеров арестовал и отправил новую погоню с красноречивым приказом захватить Дрейка, даже если бы он был сам дьявол. Забили тревогу и в Мадриде. Одна эскадра была отправлена из Кадиса охранять Магелланов пролив, другая — нести сторожевую службу в Карибском море, так как ожидали, что Дрейк оставит «Пеликана» у Панамского перешейка, пересечет его со своими богатствами, а на берегах Карибского моря построит новый корабль.
Найти своих товарищей мы потеряли теперь всякую надежду. Теперь предстояло либо приняться за разрешение, либо отказаться от надежды разрешить ту главную задачу, которую наш генерал себе поставил, а именно: открыть в Северной Америке проход из Тихого океана в Атлантический. Этим мы не только оказали бы громадную услугу нашей родине, но и для самих себя сократили бы долгий и скучный обратный путь. Поэтому весь экипаж внимательно слушал и одобрил мнение своего капитана, что теперь надо было прежде всего привести в порядок корабль, запастись топливом и водой, а затем приняться за поиски указанного прохода, которым мы могли бы радостно вернуться к своим вожделенным очагам.
Впрочем, это не помешало еще двум-трем удачным встречам и находкам, особенно в гавани Гватулко, где мы нашли в доме одного испанского джентельмена золотую цепь, драгоценные камни и большой, величиной с бушель, сосуд с серебром. Мы умоляли хозяина этих вещей, когда он собирался бежать из города, оставить их нам. Бродя по городу, наши матросы зашли в суд, где алькальды судили нескольких негров. Связав судей по рукам и ногам, матросы доставили их на «Пеликан» в качестве заложников на то время, пока не будут окончены наши дела в городе.
Теперь началось наше продвижение на север вдоль берегов Америки. Когда мы 3 июня находились под 42° северной широты, мы испытали ночью внезапный переход от жары к леденящему морозу, от которого люди сильно страдали. Так продолжалось и днем. Канаты обледенели, дождь пошел необычный, ледяной. Нам казалось, что мы вовсе не в жарком климате, а где-нибудь близ Северного полюса. Хотя моряки отнюдь не страдают отсутствием аппетита, но перед многими вставал вопрос, вынимать ли окоченевшие руки из-под теплого прикрытия и не лучше ли остаться не евши. Но и самое мясо, снятое с огня, тотчас застывало. Снасти покрылись такой ледяной коростой, что та работа над ними, которая обычно легко давалась троим, теперь стоила величайшего напряжения шестерым. В довершение нас трепали свирепые шквалы, с которыми нельзя было бороться. Когда затихала буря, появлялись отвратительные густые туманы, и опять надо было ждать, пока ветер их разгонит. Целые две недели подряд нельзя было определить положение корабля ни по солнцу, ни по звездам. Когда мы приближались к берегу, мы видели голые деревья и землю без травы, и это в июне и в июле! Глубокое уныние овладело всеми, в душу закрадывались недоверие и сомнение, нужно ли для чего-нибудь переносить все эти лишения. Но генерал наш был бодр, как всегда; он подкреплял экипаж и словами утешения, и личным примером, призывая всех быть мужчинами и претерпеть временные лишения, чтобы заслужить тем большую славу.
Но и здесь мы не нашли никаких следов желанного прохода на восток: берег неизменно отклонялся к северо-западу, как будто шел на соединение с Азиатским материком. Нигде не видели мы следов пролива, и мы сделали не предположение, а заключение, что такого прохода и не существует. Тогда решено было опуститься в более теплые широты: мы были под 48°, и десять градусов, пройденные нами, перенесли нас в прекрасную страну с мягким климатом.
На следующий день после того, как мы бросили якорь, появились туземцы, высылая к нам на челноке одного из своих. Когда он немного отплыл от берега и был еще на далеком расстоянии от нашего корабля, он начал говорить нам очень торжественно длинную и скучную речь с обильными жестами, поворачивая голову, а то и все тело в разные стороны. Окончив речь, он с выражением почтительности и покорности вернулся на берег. Вскоре он появился таким же образом второй раз, а затем и третий, везя с собой пучок перьев, очень похожих на перья вороны, ровно обрезанных и искусно нанизанных в виде круглой связки на веревочку. Как мы потом узнали, это был особый значок, который носят на голове телохранители их царька. Вместе с этим он привез маленькую корзинку с травой, которую они называли Tabah. Привязав и то и другое на короткую палку, он бросил ее в нашу лодку. Генерал наш хотел тотчас же отплатить ему хорошими подарками, но туземца нельзя было заставить их принять. Он взял только брошенную с корабля в воду шляпу и тотчас отъехал к берегу. С тех пор, куда бы мы ни отправились на нашей лодке, они всюду следовали за нами, глядя на нас с изумлением и восхищением, словно на какие-нибудь божества.
На третий день нам пришлось ближе подойти к берегу и свезти туда наш груз, чтобы зачинить образовавшуюся на корабле течь. Желая обезопасить себя от всякой случайности, генерал велел всем сойти на берег, разбить палатки и соорудить маленькое укрепление. Видя это, туземцы стали торопливо и кучками собираться около нас с оружием в руках, но при этом они не проявляли по отношению к нам никаких враждебных намерений. Они останавливались в стороне и смотрели, как люди, которые от никогда не виденного и не слышанного слова повредились в уме. Мы им казались богами, которым они хотели поклоняться, а не смертными, с которыми можно воевать. Во время дальнейшего нашего пребывания это подтверждалось все яснее и яснее. Мы знаками попросили их отложить в сторону луки и стрелы, и они повиновались, а между тем подходили все новые и новые толпы и мужчин, и женщин.
Желая укрепить их в мирном настроении, генерал вместе со всем экипажем всячески старался взять мягким обращением. Им дарили платье и пытались показать, что мы не боги, потому что и нам, как и им, нужны разные вещи, чтобы прикрыть свою наготу. Мы нарочно в их присутствии ели и пили, давая этим понять, что без этого мы не можем жить и, следовательно, такие же люди, как и они. Но все было напрасно: мы так и остались для них божествами.
За рубашки, холстину и тому подобные вещи, которые они получали он нас, они тащили нам всякую всячину, как перья, колчаны, сделанные из кожи косули, даже звериные шкуры, которыми прикрываются у них женщины. Живут они в круглых землянках; крышей им служит дерн, которым они обкладывают соединяющиеся наверху колья. Такая крыша не пропускает дождя, а дым они выпускают в дверь, напоминающую обычный корабельный люк. Спят они на циновках, распростертых на голой земле; эти ложа идут кругом вдоль стен, а посередине устроен очаг. Мужчины большей частью ходят нагими, женщины носят своего рода юбки из тростника, растрепанного, как пакля, а на плечах — оленьи шкуры. У мужей своих они в полном повиновении и без приказа их ничего не делают.
Вернувшись к себе домой, они подняли такой жалобный крик и вой, что мы почти за целую милю ясно слышали его, причем особенно выделялся пронзительный и очень жалобный визг женщин. Через два дня у наших палаток и укреплений стали снова собираться большие новые толпы мужчин, женщин и детей, прослышавших о нас. Опять они несли с собой перья и мешки с Tabah в подарок или, вернее, для жертвоприношения, так как ведь мы были боги.
Остановившись на вершине холма, у подножия которого мы построили свое укрепление, они выдвинули, очевидно, своего главного оратора, который утомил и нас, и себя своей длинной и скучной речью. Он произносил ее с такими странными и неистовыми жестами, до такой степени напрягая свой голос и так засыпая нас словами, что еле переводил дух. Когда он окончил, все остальные почтительными поклонами и восклицаниями дали понять, что они совершенно согласны со всем только что сказанным. Мужчины положили свои луки на землю и, оставив женщин и детей позади, подошли к нам с подарками. Они имели вид счастливых людей, когда приблизились к нашему генералу и особенно когда он собственными руками принял от них их подарки. А женщины тем временем, словно в отчаянии, с жалобным воем стали ногтями раздирать кожу на лице, так что кровь заструилась по их телу. В исступлении бросались они на землю, не разбирая куда, и разбивались о камни, царапались о колючий кустарник. Руки при этом они держали высоко над головой, чтобы они не могли служить защитой для груди. Все, даже беременные, повторяли это снова и снова раз по десять, некоторые выдерживали до пятнадцати-шестнадцати раз, до полного истощения сил. И казалось, что нам это зрелище доставляло больше страданий, чем труда или беспокойства им. Когда это кровавое жертвоприношение кончилось, весь экипаж во главе с генералом стал молиться. Устремляя глаза и поднимая руки к небу, мы хотели показать им, что там обитает бог, которому мы служим и которому и им следовало бы поклониться. Все время, пока мы произносили молитвы, пели псалмы и прочитывали главы из Библии, они сидели и внимательно слушали, при каждой паузе единодушно издавая восклицания. Пение псалмов им так понравилось, что всякий раз, когда они потом к нам приходили, их первой просьбой было: Gnaah, то есть чтобы мы пели. Уходя от нас, они ни за что не хотели брать с собой полученное в подарок и возвращали все назад, очевидно считая себя достаточно вознагражденными таким свободным доступом к нам.
Через несколько дней их собралось около нас видимо-невидимо. Из толпы выделились два посланца их царька, которые жестами давали нам понять, что сам царь, hioh, должен скоро прийти. При этом они что-то долго, не менее получаса, говорили: один словно подсказывал другому тихим голосом, тот повторял то же самое громко. Из жестов их можно было понять, что они просят нашего генерала послать что-нибудь их царю в знак того, что он будет встречен нами с миром. И, когда просьба их была удовлетворена, они, радостные, поспешили к своему hioh, a вскоре тот показался и сам, окруженный свитой телохранителей, красивых и статных людей воинственного вида.
Впереди всех шел человек со скипетром в руках, сделанным из какого-то черного дерева. На скипетре висели два венка, один — больше, другой — меньше, с тремя длинными цепочками и мешком с травой Tabah. Цепочки сделаны были, по-видимому, из кости, прекрасно отполированной. Количество мелких крохотных звеньев в цепи было, можно сказать, бесконечно. Только избранные, немногие имеют право носить такие цепочки, но и для них количество цепочек ограничено: у кого — десятью, у кого — двенадцатью, так что, чем больше цепочек, тем почтеннее данное лицо.
За человеком, несшим скипетр, шел сам царь; на спине его был плащ из кроличьих шкурок, доходивший до пояса; на телохранителях были такие же плащи, но из другого меха. На голове их были перья и пух, растущий здесь на одной траве, напоминающей наш латук. Эта трава священна, семена ее употребляются только при жертвоприношениях, и пух имеют право носить только приближенные царя. Позади шли простые люди, нагишом, с длинными волосами, собранными сзади в пучок, с воткнутыми перьями.
У всех лица были раскрашены в белый, черный или другие цвета; каждый нес в руках что-нибудь в подарок. Сзади всех шли женщины и дети; у каждой — по корзинке с травой Tabah или с названным выше пухом, или с жареными рыбками. Эти корзины были украшены раковинами жемчужницы.
Между тем генерал, предусмотрительно желая быть готовым к худшему, собрал вокруг себя весь свой экипаж. Все мы стояли, имея самый воинственный вид и готовые каждое мгновение к самозащите. Но туземцы остановились в некотором отдалении, приветствовали нас, храня полное молчание. И затем опять повторилась, как и прежде, церемония речей. Потом скипетроносец начал песню и в такт ее стал приплясывать. К нему присоединились царь, его телохранители и все прочие; женщины тоже плясали, но молча. При виде такой невинной картины генерал распорядился допустить всех внутрь нашего укрепления, где пение и пляски продолжались, пока все не устали.
Затем все попросили нашего генерала сесть, и царь обратился к нему с просьбой или, если только мы правильно его поняли, с мольбой принять всю его страну под свою руку, стать их царем и покровителем. Что такова была его подлинная мысль, мы нашли подтверждение в том, что царь возложил на его голову венок со всеми цепочками и назвал при этом имя hioh. Генерал не счел удобным отказываться от предложения, потому что не хотел вызывать в туземцах недоверие или неприязнь, а с другой стороны, он думал, что эта земля сможет в будущем принести большую честь и выгоду родине.
Поэтому от имени королевы он взял в свои руки скипетр и венок, а вместе с ними — и власть над всей страной, назвав ее Альбионом, на что были две причины: во-первых, белый цвет прибрежных скал, а во-вторых, желание связать новую страну с нашей родиной, которая некогда так называлась.
Когда церемония принятия страны под новую власть была закончена, туземцы обоего пола, оставив своего царька и его телохранителей с нашим генералом, разбрелись среди наших матросов и внимательно разглядывали каждого. Выбрав кого-нибудь себе по вкусу (обычно это были самые молодые), они его окружали и начинали свои жертвоприношения: плакали, стонали, кричали и раздирали себе ногтями кожу на лице до крови; и это не одни женщины, а и старики, которые неистовствовали не меньше женщин. Поустав и поуспокоившись, они стали нам жаловаться на свои горести и болезни: показывали, свои застарелые и свежие раны, язвы, показывали где болит и т. п.; жалобно просили у нас помощи и исцеления, давая знаками понять, что стоит нам только дунуть или прикоснуться к больным местам, чтобы они стали здоровы. Их жалобы не могли не тронуть нас, и мы делали все, что было в наших силах: прикладывали примочки и пластыри, мазали мазями, стараясь угадать природу их болезни. От времени до времени они и потом приходили в теми же просьбами.
Редкий день они не появлялись у нас и обычно каждый третий день возобновляли свои жертвоприношения, пока не заметили, что вызывают в нас ими не удовольствие, а обратное чувство. За этими частыми посещениями они иногда забывали запастись провизией для самих себя. В таком случае наш генерал давал им из наших запасов тюленьего мяса и рыбы.
По природе это люди смирные и привязчивые, без всякого коварства. Их луки и стрелы — единственное их оружие и почти все богатство. Они владеют им искусно, но большого вреда не причиняют: стрела летит недалеко и без большой силы, скорее — как игрушка для детей, чем смертоносное оружие. А между тем они люди такие сильные, что один легко взваливает себе на спину тяжесть, которая потребовала бы двух или трех наших мужчин, и идут себе с ней с добрую милю, с холма на холм, и не передохнут. Они могут быстро и долго бежать и так привыкли к этому, что почти всегда бегут и редко ходят. Мы с изумлением наблюдали, с какой ловкостью, почти без промаха, ловят они рыбу, если она подплывает к берегу на расстояние не дальше человеческого тела.
Мы видели громадные стада очень больших и жирных оленей и еще больше кроликов какой-то странной породы: своей маленькой головой и телом они напоминают нашего кролика, но хвост у них необыкновенно длинен, как у крысы; лапками они напоминают крота; с обеих сторон у них по защечному мешку, куда они прячут пищу, когда напитаются досыта. Туземцы питаются их мясом и очень ценят их шкурки.
Перед отправлением из этой страны генерал велел воздвигнуть памятник нашего пребывания в ней и прав на нее нашей королевы. На медной дощечке, прибитой к крепкому столбу, вырезаны имя Елизаветы, даты нашего прибытия и добровольного подчинения народа новому властителю. Ниже в нарочно вырезанную дыру вставили изображение и герб королевы на шестипенсовой серебряной монетке; под этим — имя нашего генерала.
Когда приблизился срок нашего отъезда и молва об этом разнеслась кругом, мы могли видеть искреннее горе, в которое повергло этих людей неожиданное известие. Внезапно исчез их веселый и счастливый вид, оживленная речь и подвижность заменились вздохами, жалобными стонами, горькими слезами, ломанием рук и самоистязанием; всячески выражали они нам свою скорбь; знаками старались дать нам понять, чтобы мы снова посетили их.
Мы и не заметили, как они приготовили свое жертвоприношение и подожгли костер, на который были брошены одна из их цепочек и пучок перьев. Мы всеми силами старались удержать их, но не успели. Тогда мы начали молиться и петь псалмы и этим так отвлекли их внимание, что они позабыли о своих жертвах, дали огню загаснуть и, подражая всем нашим движениям, старались так же, как мы, поднимать кверху глаза и руки.
23 июля состоялся наш горестный для них отъезд. Они взобрались на вершину самого высокого из холмов и оттуда следили за нами, жгли костры и, вероятно, совершали свои жертвоприношения.
IV. ДОМОЙ ЧЕРЕЗ ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН
Прошло еще несколько дней в томительном ожидании. 28 февраля пересекли экватор, на следующий день около полудня были на высоте мыса Сан-Франциско, когда с грот-мачты раздался крик: «Парус!». На этот раз сомнений не было: это был «Какафуэго». Но предстояла трудная задача его поймать. Если бы там заподозрили наши движения, «Какафуэго» спасся бы к берегу, который был, по несчастью, близок, и тогда нам не видать бы его богатств, как своих ушей. Плохо было также то, что мы двигались чуть не вдвое быстрей и встреча должна была произойти через несколько часов при ярком свете дня. Тогда в голове генерала созрел смелый план. За кормой «Пеликана» были спущены все пустые бурдюки, которые, наполнившись водой, сильно замедлили ход корабля. Генерал решил дождаться вечера, когда под тропиками с материка начинает тянуть бриз: противный ветер помешает испанцам спастись на берег.
И вот, когда желанный час наступил и полнее надулись паруса, и скрылись из глаз очертания берега, уклоняющегося здесь к востоку, бурдюки были убраны, и «Пеликан» быстро нагнал свою ничего не подозревавшую жертву. Когда нас разделяло расстояние не больше кабельтова, с корабля крикнули испанцам поворотить нос против ветра. Те продолжали идти, не меняя направления. Тогда по реям был дан залп, мы подошли вплотную, и через несколько минут все было готово: на «Какафуэго» распоряжалась наша команда, испанский капитан, раненый, у нас в плену.
На следующее утро начались осмотр и подсчет, длившийся шесть дней. Нужно было и перевести дух после такого безостановочного преследования, но главным образом оказать любезность капитану Хуану де Антон и освободить его от забот о столь тяжелом грузе. Мы нашли здесь много съестных припасов: фрукты, консервы, сахар, муку и прочее, а главное (что и было причиной столь медленного плавания) — бриллианты и драгоценные камни, тринадцать ящиков серебряной монеты, восемьдесят фунтов золота, двадцать шесть бочек нечеканенного серебра, два красивых серебряных золоченых кубка и разную мелочь, всего на сумму около трехсот шестидесяти тысяч песет9. Мы дали за это хозяину полотна и других вещей и в исходе шестого дня простились и расстались: он, несколько облегченный, поспешил в Панаму, а мы — в открытое море, чтобы на досуге подумать, какое направление нам лучше всего было принять.
О гостеприимной неделе, проведенной на «Пеликане», раненый испанский капитан Сан Хуан де Антон рассказывал в донесении своему правительству. Английский корабль он нашел хотя и потрепанным бурями, но все же в прекрасном состоянии. Много оружия, запасных канатов, плотничьих инструментов, кирок и т. п. Он насчитал на корабле всего восемьдесят пять человек. К генералу все относились с величайшим уважением. У двери его каюты постоянно стоял часовой. Обедал он один, под музыку. На корабле не делали тайн из произведенных набегов на корабли. Судовой священник показал ему украшенное изумрудом распятие и спросил его, может ли он серьезно верить, что это бог. Испанский капитан задал генералу вопрос, каким путем думает он возвращаться домой; генерал в ответ показал ему глобус с начерченными линиями. Один путь — это тот, которым он пришел, другой — мимо Китая и мыса Доброй Надежды, а третьего пути он не объяснил. На вопрос капитана, объявлена ли война между Англией и Испанией, Дрейк ответил, что у него есть поручение от королевы. Позже он добавил, что мексиканский наместник ограбил его и его родственника Хокинса и что теперь он возмещает свои потери. «Я знаю, — сказал Дрейк, — что наместник потребует от тебя подробного рассказа обо мне. Скажи ему, он хорошо сделает, если впредь не будет казнить англичан и пощадит тех, кто в его руках, потому что, если он их казнит, я повешу две тысячи испанцев и пошлю ему их головы». Сан Хуан рассказывал также, что когда ему вернули его опустошенный корабль и он пустился в путь, то встретил военные суда, высланные из Лимы, чтобы преследовать англичан. Они говорили, что нагнали было «Пеликана», но не решились атаковать его и вернулись за подкреплением. Наместник обозвал их трусами, офицеров арестовал и отправил новую погоню с красноречивым приказом захватить Дрейка, даже если бы он был сам дьявол. Забили тревогу и в Мадриде. Одна эскадра была отправлена из Кадиса охранять Магелланов пролив, другая — нести сторожевую службу в Карибском море, так как ожидали, что Дрейк оставит «Пеликана» у Панамского перешейка, пересечет его со своими богатствами, а на берегах Карибского моря построит новый корабль.
Найти своих товарищей мы потеряли теперь всякую надежду. Теперь предстояло либо приняться за разрешение, либо отказаться от надежды разрешить ту главную задачу, которую наш генерал себе поставил, а именно: открыть в Северной Америке проход из Тихого океана в Атлантический. Этим мы не только оказали бы громадную услугу нашей родине, но и для самих себя сократили бы долгий и скучный обратный путь. Поэтому весь экипаж внимательно слушал и одобрил мнение своего капитана, что теперь надо было прежде всего привести в порядок корабль, запастись топливом и водой, а затем приняться за поиски указанного прохода, которым мы могли бы радостно вернуться к своим вожделенным очагам.
Впрочем, это не помешало еще двум-трем удачным встречам и находкам, особенно в гавани Гватулко, где мы нашли в доме одного испанского джентельмена золотую цепь, драгоценные камни и большой, величиной с бушель, сосуд с серебром. Мы умоляли хозяина этих вещей, когда он собирался бежать из города, оставить их нам. Бродя по городу, наши матросы зашли в суд, где алькальды судили нескольких негров. Связав судей по рукам и ногам, матросы доставили их на «Пеликан» в качестве заложников на то время, пока не будут окончены наши дела в городе.
Теперь началось наше продвижение на север вдоль берегов Америки. Когда мы 3 июня находились под 42° северной широты, мы испытали ночью внезапный переход от жары к леденящему морозу, от которого люди сильно страдали. Так продолжалось и днем. Канаты обледенели, дождь пошел необычный, ледяной. Нам казалось, что мы вовсе не в жарком климате, а где-нибудь близ Северного полюса. Хотя моряки отнюдь не страдают отсутствием аппетита, но перед многими вставал вопрос, вынимать ли окоченевшие руки из-под теплого прикрытия и не лучше ли остаться не евши. Но и самое мясо, снятое с огня, тотчас застывало. Снасти покрылись такой ледяной коростой, что та работа над ними, которая обычно легко давалась троим, теперь стоила величайшего напряжения шестерым. В довершение нас трепали свирепые шквалы, с которыми нельзя было бороться. Когда затихала буря, появлялись отвратительные густые туманы, и опять надо было ждать, пока ветер их разгонит. Целые две недели подряд нельзя было определить положение корабля ни по солнцу, ни по звездам. Когда мы приближались к берегу, мы видели голые деревья и землю без травы, и это в июне и в июле! Глубокое уныние овладело всеми, в душу закрадывались недоверие и сомнение, нужно ли для чего-нибудь переносить все эти лишения. Но генерал наш был бодр, как всегда; он подкреплял экипаж и словами утешения, и личным примером, призывая всех быть мужчинами и претерпеть временные лишения, чтобы заслужить тем большую славу.
Но и здесь мы не нашли никаких следов желанного прохода на восток: берег неизменно отклонялся к северо-западу, как будто шел на соединение с Азиатским материком. Нигде не видели мы следов пролива, и мы сделали не предположение, а заключение, что такого прохода и не существует. Тогда решено было опуститься в более теплые широты: мы были под 48°, и десять градусов, пройденные нами, перенесли нас в прекрасную страну с мягким климатом.
На следующий день после того, как мы бросили якорь, появились туземцы, высылая к нам на челноке одного из своих. Когда он немного отплыл от берега и был еще на далеком расстоянии от нашего корабля, он начал говорить нам очень торжественно длинную и скучную речь с обильными жестами, поворачивая голову, а то и все тело в разные стороны. Окончив речь, он с выражением почтительности и покорности вернулся на берег. Вскоре он появился таким же образом второй раз, а затем и третий, везя с собой пучок перьев, очень похожих на перья вороны, ровно обрезанных и искусно нанизанных в виде круглой связки на веревочку. Как мы потом узнали, это был особый значок, который носят на голове телохранители их царька. Вместе с этим он привез маленькую корзинку с травой, которую они называли Tabah. Привязав и то и другое на короткую палку, он бросил ее в нашу лодку. Генерал наш хотел тотчас же отплатить ему хорошими подарками, но туземца нельзя было заставить их принять. Он взял только брошенную с корабля в воду шляпу и тотчас отъехал к берегу. С тех пор, куда бы мы ни отправились на нашей лодке, они всюду следовали за нами, глядя на нас с изумлением и восхищением, словно на какие-нибудь божества.
На третий день нам пришлось ближе подойти к берегу и свезти туда наш груз, чтобы зачинить образовавшуюся на корабле течь. Желая обезопасить себя от всякой случайности, генерал велел всем сойти на берег, разбить палатки и соорудить маленькое укрепление. Видя это, туземцы стали торопливо и кучками собираться около нас с оружием в руках, но при этом они не проявляли по отношению к нам никаких враждебных намерений. Они останавливались в стороне и смотрели, как люди, которые от никогда не виденного и не слышанного слова повредились в уме. Мы им казались богами, которым они хотели поклоняться, а не смертными, с которыми можно воевать. Во время дальнейшего нашего пребывания это подтверждалось все яснее и яснее. Мы знаками попросили их отложить в сторону луки и стрелы, и они повиновались, а между тем подходили все новые и новые толпы и мужчин, и женщин.
Желая укрепить их в мирном настроении, генерал вместе со всем экипажем всячески старался взять мягким обращением. Им дарили платье и пытались показать, что мы не боги, потому что и нам, как и им, нужны разные вещи, чтобы прикрыть свою наготу. Мы нарочно в их присутствии ели и пили, давая этим понять, что без этого мы не можем жить и, следовательно, такие же люди, как и они. Но все было напрасно: мы так и остались для них божествами.
За рубашки, холстину и тому подобные вещи, которые они получали он нас, они тащили нам всякую всячину, как перья, колчаны, сделанные из кожи косули, даже звериные шкуры, которыми прикрываются у них женщины. Живут они в круглых землянках; крышей им служит дерн, которым они обкладывают соединяющиеся наверху колья. Такая крыша не пропускает дождя, а дым они выпускают в дверь, напоминающую обычный корабельный люк. Спят они на циновках, распростертых на голой земле; эти ложа идут кругом вдоль стен, а посередине устроен очаг. Мужчины большей частью ходят нагими, женщины носят своего рода юбки из тростника, растрепанного, как пакля, а на плечах — оленьи шкуры. У мужей своих они в полном повиновении и без приказа их ничего не делают.
Вернувшись к себе домой, они подняли такой жалобный крик и вой, что мы почти за целую милю ясно слышали его, причем особенно выделялся пронзительный и очень жалобный визг женщин. Через два дня у наших палаток и укреплений стали снова собираться большие новые толпы мужчин, женщин и детей, прослышавших о нас. Опять они несли с собой перья и мешки с Tabah в подарок или, вернее, для жертвоприношения, так как ведь мы были боги.
Остановившись на вершине холма, у подножия которого мы построили свое укрепление, они выдвинули, очевидно, своего главного оратора, который утомил и нас, и себя своей длинной и скучной речью. Он произносил ее с такими странными и неистовыми жестами, до такой степени напрягая свой голос и так засыпая нас словами, что еле переводил дух. Когда он окончил, все остальные почтительными поклонами и восклицаниями дали понять, что они совершенно согласны со всем только что сказанным. Мужчины положили свои луки на землю и, оставив женщин и детей позади, подошли к нам с подарками. Они имели вид счастливых людей, когда приблизились к нашему генералу и особенно когда он собственными руками принял от них их подарки. А женщины тем временем, словно в отчаянии, с жалобным воем стали ногтями раздирать кожу на лице, так что кровь заструилась по их телу. В исступлении бросались они на землю, не разбирая куда, и разбивались о камни, царапались о колючий кустарник. Руки при этом они держали высоко над головой, чтобы они не могли служить защитой для груди. Все, даже беременные, повторяли это снова и снова раз по десять, некоторые выдерживали до пятнадцати-шестнадцати раз, до полного истощения сил. И казалось, что нам это зрелище доставляло больше страданий, чем труда или беспокойства им. Когда это кровавое жертвоприношение кончилось, весь экипаж во главе с генералом стал молиться. Устремляя глаза и поднимая руки к небу, мы хотели показать им, что там обитает бог, которому мы служим и которому и им следовало бы поклониться. Все время, пока мы произносили молитвы, пели псалмы и прочитывали главы из Библии, они сидели и внимательно слушали, при каждой паузе единодушно издавая восклицания. Пение псалмов им так понравилось, что всякий раз, когда они потом к нам приходили, их первой просьбой было: Gnaah, то есть чтобы мы пели. Уходя от нас, они ни за что не хотели брать с собой полученное в подарок и возвращали все назад, очевидно считая себя достаточно вознагражденными таким свободным доступом к нам.
Через несколько дней их собралось около нас видимо-невидимо. Из толпы выделились два посланца их царька, которые жестами давали нам понять, что сам царь, hioh, должен скоро прийти. При этом они что-то долго, не менее получаса, говорили: один словно подсказывал другому тихим голосом, тот повторял то же самое громко. Из жестов их можно было понять, что они просят нашего генерала послать что-нибудь их царю в знак того, что он будет встречен нами с миром. И, когда просьба их была удовлетворена, они, радостные, поспешили к своему hioh, a вскоре тот показался и сам, окруженный свитой телохранителей, красивых и статных людей воинственного вида.
Впереди всех шел человек со скипетром в руках, сделанным из какого-то черного дерева. На скипетре висели два венка, один — больше, другой — меньше, с тремя длинными цепочками и мешком с травой Tabah. Цепочки сделаны были, по-видимому, из кости, прекрасно отполированной. Количество мелких крохотных звеньев в цепи было, можно сказать, бесконечно. Только избранные, немногие имеют право носить такие цепочки, но и для них количество цепочек ограничено: у кого — десятью, у кого — двенадцатью, так что, чем больше цепочек, тем почтеннее данное лицо.
За человеком, несшим скипетр, шел сам царь; на спине его был плащ из кроличьих шкурок, доходивший до пояса; на телохранителях были такие же плащи, но из другого меха. На голове их были перья и пух, растущий здесь на одной траве, напоминающей наш латук. Эта трава священна, семена ее употребляются только при жертвоприношениях, и пух имеют право носить только приближенные царя. Позади шли простые люди, нагишом, с длинными волосами, собранными сзади в пучок, с воткнутыми перьями.
У всех лица были раскрашены в белый, черный или другие цвета; каждый нес в руках что-нибудь в подарок. Сзади всех шли женщины и дети; у каждой — по корзинке с травой Tabah или с названным выше пухом, или с жареными рыбками. Эти корзины были украшены раковинами жемчужницы.
Между тем генерал, предусмотрительно желая быть готовым к худшему, собрал вокруг себя весь свой экипаж. Все мы стояли, имея самый воинственный вид и готовые каждое мгновение к самозащите. Но туземцы остановились в некотором отдалении, приветствовали нас, храня полное молчание. И затем опять повторилась, как и прежде, церемония речей. Потом скипетроносец начал песню и в такт ее стал приплясывать. К нему присоединились царь, его телохранители и все прочие; женщины тоже плясали, но молча. При виде такой невинной картины генерал распорядился допустить всех внутрь нашего укрепления, где пение и пляски продолжались, пока все не устали.
Затем все попросили нашего генерала сесть, и царь обратился к нему с просьбой или, если только мы правильно его поняли, с мольбой принять всю его страну под свою руку, стать их царем и покровителем. Что такова была его подлинная мысль, мы нашли подтверждение в том, что царь возложил на его голову венок со всеми цепочками и назвал при этом имя hioh. Генерал не счел удобным отказываться от предложения, потому что не хотел вызывать в туземцах недоверие или неприязнь, а с другой стороны, он думал, что эта земля сможет в будущем принести большую честь и выгоду родине.
Поэтому от имени королевы он взял в свои руки скипетр и венок, а вместе с ними — и власть над всей страной, назвав ее Альбионом, на что были две причины: во-первых, белый цвет прибрежных скал, а во-вторых, желание связать новую страну с нашей родиной, которая некогда так называлась.
Когда церемония принятия страны под новую власть была закончена, туземцы обоего пола, оставив своего царька и его телохранителей с нашим генералом, разбрелись среди наших матросов и внимательно разглядывали каждого. Выбрав кого-нибудь себе по вкусу (обычно это были самые молодые), они его окружали и начинали свои жертвоприношения: плакали, стонали, кричали и раздирали себе ногтями кожу на лице до крови; и это не одни женщины, а и старики, которые неистовствовали не меньше женщин. Поустав и поуспокоившись, они стали нам жаловаться на свои горести и болезни: показывали, свои застарелые и свежие раны, язвы, показывали где болит и т. п.; жалобно просили у нас помощи и исцеления, давая знаками понять, что стоит нам только дунуть или прикоснуться к больным местам, чтобы они стали здоровы. Их жалобы не могли не тронуть нас, и мы делали все, что было в наших силах: прикладывали примочки и пластыри, мазали мазями, стараясь угадать природу их болезни. От времени до времени они и потом приходили в теми же просьбами.
Редкий день они не появлялись у нас и обычно каждый третий день возобновляли свои жертвоприношения, пока не заметили, что вызывают в нас ими не удовольствие, а обратное чувство. За этими частыми посещениями они иногда забывали запастись провизией для самих себя. В таком случае наш генерал давал им из наших запасов тюленьего мяса и рыбы.
По природе это люди смирные и привязчивые, без всякого коварства. Их луки и стрелы — единственное их оружие и почти все богатство. Они владеют им искусно, но большого вреда не причиняют: стрела летит недалеко и без большой силы, скорее — как игрушка для детей, чем смертоносное оружие. А между тем они люди такие сильные, что один легко взваливает себе на спину тяжесть, которая потребовала бы двух или трех наших мужчин, и идут себе с ней с добрую милю, с холма на холм, и не передохнут. Они могут быстро и долго бежать и так привыкли к этому, что почти всегда бегут и редко ходят. Мы с изумлением наблюдали, с какой ловкостью, почти без промаха, ловят они рыбу, если она подплывает к берегу на расстояние не дальше человеческого тела.
Мы видели громадные стада очень больших и жирных оленей и еще больше кроликов какой-то странной породы: своей маленькой головой и телом они напоминают нашего кролика, но хвост у них необыкновенно длинен, как у крысы; лапками они напоминают крота; с обеих сторон у них по защечному мешку, куда они прячут пищу, когда напитаются досыта. Туземцы питаются их мясом и очень ценят их шкурки.
Перед отправлением из этой страны генерал велел воздвигнуть памятник нашего пребывания в ней и прав на нее нашей королевы. На медной дощечке, прибитой к крепкому столбу, вырезаны имя Елизаветы, даты нашего прибытия и добровольного подчинения народа новому властителю. Ниже в нарочно вырезанную дыру вставили изображение и герб королевы на шестипенсовой серебряной монетке; под этим — имя нашего генерала.
Когда приблизился срок нашего отъезда и молва об этом разнеслась кругом, мы могли видеть искреннее горе, в которое повергло этих людей неожиданное известие. Внезапно исчез их веселый и счастливый вид, оживленная речь и подвижность заменились вздохами, жалобными стонами, горькими слезами, ломанием рук и самоистязанием; всячески выражали они нам свою скорбь; знаками старались дать нам понять, чтобы мы снова посетили их.
Мы и не заметили, как они приготовили свое жертвоприношение и подожгли костер, на который были брошены одна из их цепочек и пучок перьев. Мы всеми силами старались удержать их, но не успели. Тогда мы начали молиться и петь псалмы и этим так отвлекли их внимание, что они позабыли о своих жертвах, дали огню загаснуть и, подражая всем нашим движениям, старались так же, как мы, поднимать кверху глаза и руки.
23 июля состоялся наш горестный для них отъезд. Они взобрались на вершину самого высокого из холмов и оттуда следили за нами, жгли костры и, вероятно, совершали свои жертвоприношения.
IV. ДОМОЙ ЧЕРЕЗ ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН
Куда было теперь направить путь? Солнце от нас уже удалилось, дул суровый норд-вест, и мы потеряли последнюю надежду найти проход в Атлантику. Времени нечего было терять, и генерал, посоветовавшись с экипажем, принял решение идти прямо к Молуккским островам10. Целых 68 дней не видели мы ничего, кроме неба и моря, и только 30 сентября показались вдали какие-то островки. Как только мы подошли к одному из них, нас тотчас же окружила масса челноков, в которых сидело от четырех до пятнадцати человек. Они везли с собой кокосовые орехи, рыбу, картофель, какие-то фрукты. Уши у этих людей оттянуты книзу благодаря тяжелым украшениям. Ногти у некоторых отращены на целый дюйм, зубы черны, как смоль; они достигают этого при помощи какой-то травы, которую жуют и имеют постоянно при себе. Они подплыли к кораблю, который продвигался очень медленно благодаря слабому ветру, и начали торговлю с нами, сначала очень добросовестно предлагая одно в обмен на другое; в то же время они знаками просили нас подплыть ближе к берегу. Потом мы убедились, что это было желание заманить нас, чтобы тем легче захватить нас, как ценную добычу. Мы поняли, что это за птицы, когда они, заполучив что-нибудь в свои руки, ни за что не хотели с этой вещью расстаться и в то же время ничего не хотели в обмен за нее дать. Когда мы их от себя прогнали, не желая иметь с ними никакого дела, они стали бросать в нас каменьями, которых имели порядочный запас в челноках. Наш генерал не хотел платить им той же монетой, но для острастки приказал дать холостой выстрел. Это возымело надлежащее действие: все они попрыгали мгновенно в воду и, нырнув под челноки, остановили их своим телом, чтобы их не отнесло в сторону. И когда корабль был на порядочном расстоянии, они потихоньку влезли обратно и изо всех сил поспешили к берегу. Мы назвали этот остров Воровским.
Мы колебались, к которому из двух островков нам подойти: Тидору или Тернату. На последний нас усиленно зазывал наместник его царька. Он уверял нас, что его властитель будет очень рад нам, сделает все, о чем мы его попросим, и что на слово его можно положиться, тогда как у португальцев, владеющих островом Тидором, мы не найдем ничего, кроме обмана и коварства. Кроме того, если мы отправимся на Тидор, не побывав на Тернате, то на тернатского царя мы уже ни в чем не должны рассчитывать, так как португальцы — его враги. Генерал решил идти к Тернату и тотчас по прибытии туда послал гонца к царю с бархатным плащом в подарок и в знак мирного прихода.
Царь принял нашего гонца милостиво и с большим почетом в своем большом дворце, окруженный громадной свитой. Этот высокий, полный и хорошо сложенный человек вызывал в своих подданных такое к себе уважение, что даже его наместник не смел говорить с ним иначе, как на коленях, и поднимался на ноги лишь по нарочитому разрешению. Он тотчас выразил согласие исполнить нашу просьбу и обещал лично навестить нашего генерала, прибывшего из такой далекой страны и от лица столь могущественного государя.
Слово свое царь сдержал. Мы получили вдоволь провизии: риса, тростникового сахара, кокосовых орехов и какой-то крупы, которую они называли саго. Эту крупу они собирают с верхушек деревьев, в изобилии здесь растущих; вкусом она напоминает свернувшееся молоко и распускается как сахар. Следуя местному обычаю, мы наделали из этой крупы множество лепешек, которые хороши тем, что сохраняются хоть десять лет.
Мы колебались, к которому из двух островков нам подойти: Тидору или Тернату. На последний нас усиленно зазывал наместник его царька. Он уверял нас, что его властитель будет очень рад нам, сделает все, о чем мы его попросим, и что на слово его можно положиться, тогда как у португальцев, владеющих островом Тидором, мы не найдем ничего, кроме обмана и коварства. Кроме того, если мы отправимся на Тидор, не побывав на Тернате, то на тернатского царя мы уже ни в чем не должны рассчитывать, так как португальцы — его враги. Генерал решил идти к Тернату и тотчас по прибытии туда послал гонца к царю с бархатным плащом в подарок и в знак мирного прихода.
Царь принял нашего гонца милостиво и с большим почетом в своем большом дворце, окруженный громадной свитой. Этот высокий, полный и хорошо сложенный человек вызывал в своих подданных такое к себе уважение, что даже его наместник не смел говорить с ним иначе, как на коленях, и поднимался на ноги лишь по нарочитому разрешению. Он тотчас выразил согласие исполнить нашу просьбу и обещал лично навестить нашего генерала, прибывшего из такой далекой страны и от лица столь могущественного государя.
Слово свое царь сдержал. Мы получили вдоволь провизии: риса, тростникового сахара, кокосовых орехов и какой-то крупы, которую они называли саго. Эту крупу они собирают с верхушек деревьев, в изобилии здесь растущих; вкусом она напоминает свернувшееся молоко и распускается как сахар. Следуя местному обычаю, мы наделали из этой крупы множество лепешек, которые хороши тем, что сохраняются хоть десять лет.