Страница:
Он махнул в сторону окна – словно весь мир был единым кланом. Или он просто-напросто говорил о Небе, ибо то был единственный значимый для него мир.
– …наши предки дали себе труд упорядочить ситуацию. Знак говорит Энефадэ, что вы – из Арамери, без него они не станут вам повиноваться. Он сообщает, какой ранг вы занимаете в семейной иерархии. В каком родстве вы находитесь с прямыми потомками и наследниками – потому что от этого зависит степень вашей власти.
Он взял со стола кисть, не потрудившись обмакнуть ее в чернила. Занес над моим лбом, отвел в сторону волосы. И принялся внимательно изучать меня – настолько внимательно, что сердце мое сжалось от тревоги. Если Вирейн и вправду человек знающий, неужели он не заметит знака, оставленного Чжаккой? В какое-то мгновение я даже подумала – все, заметил, потому что он вдруг оторвался от созерцания моего лба и уставился мне прямо в глаза. Но это продлилось лишь краткий миг, я и вздохнуть не успела, как он отвел взгляд. Видно, боги знали свое дело хорошо, потому что Вирейн отпустил мою челку и принялся размешивать чернила.
– Теврил сказал, что знак нельзя стереть, – проговорила я, пытаясь унять беспокойство – мне все еще было не по себе.
Черная жидкость выглядела как самые обычные чернила, которыми пишут и подписывают бумаги, а вот камень с вырезанной сигилой совершенно не походил на простую печатку.
– Стереть можно – если так прикажет Декарта. Это как татуировка, только безболезненная. Вы к ней привыкнете – со временем.
Что-то мне как-то не нравилась эта татуировка, но возражать я не решилась. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поинтересовалась:
– А почему вы зовете их Энефадэ?
На лице Вирейна мелькнуло выражение, которое я тут же опознала: хитрый и коварный расчет. Родич прикидывал, как ловчее использовать мое только что открывшееся феерическое невежество.
С невинным видом Вирейн ткнул пальцем в Сиэя – тот, в свою очередь, усиленно делал вид, что разложенные на столе предметы его не интересуют.
– Они сами себя так называют. А мы просто решили, что прозвание им подходит.
– А почему не…
– Мы не называем их богами, – улыбнулся Вирейн. – Подобное словоупотребление оскорбительно для Отца Небесного, единственного истинного бога, и для тех детей Отца, что остались верными Ему. Но мы и рабами их не называем. Да и как мы могли бы – ведь рабство отменено благими усилиями клана Арамери столетия назад!
Вот, кстати, за что люди ненавидели Арамери – причем жгуче, по правде ненавидели, а не просто злились, – что они забрали себе так много власти и пользуются ею в свое удовольствие. Арамери в совершенстве овладели искусством лгать о том, что творили. Их эвфемизмы и лживые прикрасы звучали издевательски по отношению к жертвам, которых они обрекли на немыслимые страдания.
– А почему бы вам не назвать их честно и прямо – оружие? – резко спросила я. – Они ведь оружие, чего ходить вокруг да около?
Сиэй покосился на меня, и глаза его были пусты – во взгляде не осталось ничего детского.
Вирейн поморщился.
– Вы, милейшая, говорите как истинная уроженка варварских краев, – сказал он, вежливо улыбаясь, словно это делало реплику менее оскорбительной. – Вы, леди Йейнэ, должны уяснить себе, что, подобно нашей прародительнице Шахар, все Арамери суть главнейшие и незаменимые слуги Итемпаса, Отца Небесного. Во имя Его мы пошли в мир и исполнили волю Блистательного, открыв для человечества новую эпоху. Эпоху мира, законности и просвещения.
И он широко развел руками:
– Верные слуги Итемпаса не нуждаются – и не используют! – оружие. Орудия, милая моя, орудия – вот они кто, причем…
Так, хватит с меня этой лицемерной белиберды. Может, он и повыше меня рангом в этой их семейной иерархии, но я устала, растеряна и скучаю по дому, а день был трудным, и я хочу, чтобы он скорее закончился. Так что пусть поторопится со своим делом, а я пришпорю его истинно варварским хамством.
– Так что же, Энефадэ означает «орудие»? – грубо оборвала я обещавшую быть пространной речь. – Или, в переводе на другой язык, «раб»?
– Энефадэ значит «те, кто помнит Энефу», – отчетливо проговорил Сиэй.
Он так и сидел, опершись подбородком на кулачок. Предметы на столе выглядели точно так же, но я могла руку дать на отсечение – что-то он с ними такое сотворил.
– Итемпас убил ее давным-давно. А мы сразились с ним, чтобы отомстить за убийство.
Энефа. Жрецы никогда не произносили ее имени. Они называли ее…
– Предательница. – Оказывается, я сказала это вслух.
– Никого она не предавала! – огрызнулся Сиэй.
Вирейн поглядел на Сиэя из-под полуприкрытых век, и во взгляде его нельзя было прочесть ничего.
– Истинно так. Она была шлюхой, а блуд и предательство – разные вещи. Правда, дружок?
Сиэй зашипел. Мне почудилось, что сквозь его облик проглянуло нечто нечеловеческое, превратив детское личико в острую и свирепую мордочку. Но нездешние черты тут же перетекли в обычные мальчишеские – правда, этот мальчик дрожал от ярости и медленно сползал со стула. Мне показалось, что он сейчас покажет язык, если бы не ненависть в его глазах – она была жгучей и очень, очень древней.
– Я буду смеяться, когда ты умрешь, – тихо сказал он.
Волоски у меня на теле встали дыбом, ибо сейчас мальчишечка говорил голосом взрослого мужчины, низким и полным дикой злобы.
– Я потребую твое сердце и буду играть с ним, как с мячиком, пиная и подкидывая, – век за веком. А когда я все-таки обрету свободу, я отыщу и уничтожу всех твоих потомков и поступлю с их детьми точно так же, как вы поступили с нами.
Выплюнув это, Сиэй исчез. Я ошеломленно моргнула. Вирейн вздохнул.
– Вот почему, леди Йейнэ, мы пользуемся сигилами родства, – наставительно произнес он. – То, что вы слышали, – лишь глупая и бессильная угроза, но если б у него была возможность, он бы с наслаждением привел ее в исполнение. Но возможности у него нет, и порукой тому – сигила, хотя и она не является совершенным залогом безопасности. Приказ вышестоящего Арамери или глупая оплошность с вашей стороны могут привести вас к гибели, миледи.
Я нахмурилась, припоминая, как Теврил заклинал меня бежать как можно быстрее в комнаты Вирейна. Лишь чистокровный Арамери способен отогнать его от тебя… А Теврил – он… как он там себя называл?.. полукровка, вот.
– Глупая оплошность?.. – переспросила я.
Вирейн одарил меня строгим взглядом:
– Они обязаны повиноваться всякому вашему высказыванию в повелительном наклонении, миледи. А теперь подумайте, сколько таких фраз мы произносим, не думая об их значении, не имея в виду сказанное и даже не подозревая, что их можно понять буквально.
Я снова нахмурилась в глубокой задумчивости, и он обреченно закатил глаза:
– Простолюдины весьма привержены фразе «А пошло оно все к чертям собачьим!» Наверняка даже вам, миледи, приходилось произносить такое в запале?
Я медленно кивнула, и он заговорщически придвинулся:
– Естественно, вы хотите всего лишь сказать, что не желаете более заниматься тем или иным делом. Но ведь ее можно понять так, что вы хотите, чтобы черти, причем собачьи, действительно забрали и вас, и всех остальных к себе.
Он замолк, проверяя, дошел ли до меня смысл его слов. Он дошел. Я вздрогнула и поежилась, он кивнул и снова сел прямо.
– Не стоит вступать с ними в разговор без крайней необходимости, – наставительно произнес он. – Итак, приступим.
Он прикоснулся к блюдцу с чернилами и тут же выругался – стоило ему дотронуться до посудины, как она перевернулась: Сиэй умудрился каким-то образом подложить под нее кисточку. Чернила разлились по столешнице, тут Вирейн осторожно дотронулся до моей руки:
– Леди Йейнэ! Вам нехорошо?
Он снисходительно улыбнулся – мол, что возьмешь с этой деревенской дурочки.
– Вы, верно, устали за сегодня. Но не тревожьтесь, это не займет много времени.
И вытер чернильную лужу. В блюдце осталось порядочно, так что Вирейн вполне мог завершить начатое.
– Не могли бы вы отвести волосы со лба и так их придержать?
Я оставалась неподвижной.
– Почему мой дед, лорд Декарта, сделал это, господин писец Вирейн? Почему он вызвал меня сюда?
Он поднял брови, всем видом показывая, что удивлен вопросом:
– Я не поверенный его тайн, миледи. Даже не знаю, что вам сказать…
– Он страдает старческим слабоумием?
Он застонал:
– Да вы и впрямь сущая дикарка! Нет, он не страдает старческим слабоумием.
– Тогда почему?
– Я же только что сказал…
– Хотел бы убить – меня бы уже казнили. Под каким-нибудь дурацким предлогом – если он необходим для такого человека, как Декарта Арамери. Или… он мог бы поступить со мной так же, как с матушкой. Убийца в ночи, отравленный шип в теле.
Ага, мне все-таки удалось его удивить. Он застыл, встретился со мной глазами – и тут же отвел их.
– Я бы на вашем месте, миледи, не стал трясти уликами перед Декартой.
Ну хоть не отрицает.
– А мне и не нужны улики. Отличающаяся отменным здоровьем женщина чуть за сорок вдруг, ни с того ни с сего, умирает во сне. Но я приказала лекарю тщательно осмотреть тело. На лбу он обнаружил отметину. Крохотный след от укола. Прямо на месте… – тут я осеклась и неожиданно для себя поняла, что всю жизнь смотрела на важную вещь и не придавала ей значения, – на месте, где на коже у матушки остался шрам. Вот здесь.
И я дотронулась до лба там, где должна была появиться сигила Арамери.
Вирейн развернулся ко мне полностью. Теперь он очень серьезно смотрел на меня.
– Если подосланный Арамери убийца оставил столь видимый след преступления, а вы его искали, зная, что он непременно отыщется, – что ж, леди Йейнэ, похоже, вам о намерениях Декарты известно больше, чем мне, и больше, чем кому-либо другому. Так как вы считаете, зачем он вас сюда вызвал?
Я медленно покачала головой. Подозрения зародились давно, а по дороге в Небо только окрепли. Декарта был зол, очень зол на матушку. Он ненавидел моего отца. Ничего хорошего приглашение мне не сулило. В глубине души я была уверена, что меня в лучшем случае казнят, но, скорее всего, будут пытать, причем, возможно, все это произойдет прямо на белоснежных ступенях дворца Собраний. Бабушка очень за меня переживала. А главное – бежать некуда. Было б куда, она бы без сомнения благословила меня на побег. Но от Арамери не скроешься.
А еще – даррская женщина свершает дело мести, чего бы ей это ни стоило. И не бежит от своего долга.
– Эта отметина, – наконец произнесла я. – Она ведь поможет мне выжить во дворце?
– Да. Энефадэ не смогут причинить вам вреда – если, конечно, вы не совершите какую-то непростительную глупость. Что до Симины, Релада и прочих опасностей… – тут он красноречиво пожал плечами, – магическая защита не сможет уберечь вас от всего.
Я прикрыла глаза и вызвала из памяти мамино лицо. Я вспоминала его часто. Постоянно. Десять раз по десять тысяч раз вспоминала я его. Мама умерла со слезами на глазах, щеки ее были мокры. Наверное, она знала, что мне предстоит.
– Ну что ж, – спокойно сказала я. – Приступим.
5. Хаос
6. Союзники
– …наши предки дали себе труд упорядочить ситуацию. Знак говорит Энефадэ, что вы – из Арамери, без него они не станут вам повиноваться. Он сообщает, какой ранг вы занимаете в семейной иерархии. В каком родстве вы находитесь с прямыми потомками и наследниками – потому что от этого зависит степень вашей власти.
Он взял со стола кисть, не потрудившись обмакнуть ее в чернила. Занес над моим лбом, отвел в сторону волосы. И принялся внимательно изучать меня – настолько внимательно, что сердце мое сжалось от тревоги. Если Вирейн и вправду человек знающий, неужели он не заметит знака, оставленного Чжаккой? В какое-то мгновение я даже подумала – все, заметил, потому что он вдруг оторвался от созерцания моего лба и уставился мне прямо в глаза. Но это продлилось лишь краткий миг, я и вздохнуть не успела, как он отвел взгляд. Видно, боги знали свое дело хорошо, потому что Вирейн отпустил мою челку и принялся размешивать чернила.
– Теврил сказал, что знак нельзя стереть, – проговорила я, пытаясь унять беспокойство – мне все еще было не по себе.
Черная жидкость выглядела как самые обычные чернила, которыми пишут и подписывают бумаги, а вот камень с вырезанной сигилой совершенно не походил на простую печатку.
– Стереть можно – если так прикажет Декарта. Это как татуировка, только безболезненная. Вы к ней привыкнете – со временем.
Что-то мне как-то не нравилась эта татуировка, но возражать я не решилась. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поинтересовалась:
– А почему вы зовете их Энефадэ?
На лице Вирейна мелькнуло выражение, которое я тут же опознала: хитрый и коварный расчет. Родич прикидывал, как ловчее использовать мое только что открывшееся феерическое невежество.
С невинным видом Вирейн ткнул пальцем в Сиэя – тот, в свою очередь, усиленно делал вид, что разложенные на столе предметы его не интересуют.
– Они сами себя так называют. А мы просто решили, что прозвание им подходит.
– А почему не…
– Мы не называем их богами, – улыбнулся Вирейн. – Подобное словоупотребление оскорбительно для Отца Небесного, единственного истинного бога, и для тех детей Отца, что остались верными Ему. Но мы и рабами их не называем. Да и как мы могли бы – ведь рабство отменено благими усилиями клана Арамери столетия назад!
Вот, кстати, за что люди ненавидели Арамери – причем жгуче, по правде ненавидели, а не просто злились, – что они забрали себе так много власти и пользуются ею в свое удовольствие. Арамери в совершенстве овладели искусством лгать о том, что творили. Их эвфемизмы и лживые прикрасы звучали издевательски по отношению к жертвам, которых они обрекли на немыслимые страдания.
– А почему бы вам не назвать их честно и прямо – оружие? – резко спросила я. – Они ведь оружие, чего ходить вокруг да около?
Сиэй покосился на меня, и глаза его были пусты – во взгляде не осталось ничего детского.
Вирейн поморщился.
– Вы, милейшая, говорите как истинная уроженка варварских краев, – сказал он, вежливо улыбаясь, словно это делало реплику менее оскорбительной. – Вы, леди Йейнэ, должны уяснить себе, что, подобно нашей прародительнице Шахар, все Арамери суть главнейшие и незаменимые слуги Итемпаса, Отца Небесного. Во имя Его мы пошли в мир и исполнили волю Блистательного, открыв для человечества новую эпоху. Эпоху мира, законности и просвещения.
И он широко развел руками:
– Верные слуги Итемпаса не нуждаются – и не используют! – оружие. Орудия, милая моя, орудия – вот они кто, причем…
Так, хватит с меня этой лицемерной белиберды. Может, он и повыше меня рангом в этой их семейной иерархии, но я устала, растеряна и скучаю по дому, а день был трудным, и я хочу, чтобы он скорее закончился. Так что пусть поторопится со своим делом, а я пришпорю его истинно варварским хамством.
– Так что же, Энефадэ означает «орудие»? – грубо оборвала я обещавшую быть пространной речь. – Или, в переводе на другой язык, «раб»?
– Энефадэ значит «те, кто помнит Энефу», – отчетливо проговорил Сиэй.
Он так и сидел, опершись подбородком на кулачок. Предметы на столе выглядели точно так же, но я могла руку дать на отсечение – что-то он с ними такое сотворил.
– Итемпас убил ее давным-давно. А мы сразились с ним, чтобы отомстить за убийство.
Энефа. Жрецы никогда не произносили ее имени. Они называли ее…
– Предательница. – Оказывается, я сказала это вслух.
– Никого она не предавала! – огрызнулся Сиэй.
Вирейн поглядел на Сиэя из-под полуприкрытых век, и во взгляде его нельзя было прочесть ничего.
– Истинно так. Она была шлюхой, а блуд и предательство – разные вещи. Правда, дружок?
Сиэй зашипел. Мне почудилось, что сквозь его облик проглянуло нечто нечеловеческое, превратив детское личико в острую и свирепую мордочку. Но нездешние черты тут же перетекли в обычные мальчишеские – правда, этот мальчик дрожал от ярости и медленно сползал со стула. Мне показалось, что он сейчас покажет язык, если бы не ненависть в его глазах – она была жгучей и очень, очень древней.
– Я буду смеяться, когда ты умрешь, – тихо сказал он.
Волоски у меня на теле встали дыбом, ибо сейчас мальчишечка говорил голосом взрослого мужчины, низким и полным дикой злобы.
– Я потребую твое сердце и буду играть с ним, как с мячиком, пиная и подкидывая, – век за веком. А когда я все-таки обрету свободу, я отыщу и уничтожу всех твоих потомков и поступлю с их детьми точно так же, как вы поступили с нами.
Выплюнув это, Сиэй исчез. Я ошеломленно моргнула. Вирейн вздохнул.
– Вот почему, леди Йейнэ, мы пользуемся сигилами родства, – наставительно произнес он. – То, что вы слышали, – лишь глупая и бессильная угроза, но если б у него была возможность, он бы с наслаждением привел ее в исполнение. Но возможности у него нет, и порукой тому – сигила, хотя и она не является совершенным залогом безопасности. Приказ вышестоящего Арамери или глупая оплошность с вашей стороны могут привести вас к гибели, миледи.
Я нахмурилась, припоминая, как Теврил заклинал меня бежать как можно быстрее в комнаты Вирейна. Лишь чистокровный Арамери способен отогнать его от тебя… А Теврил – он… как он там себя называл?.. полукровка, вот.
– Глупая оплошность?.. – переспросила я.
Вирейн одарил меня строгим взглядом:
– Они обязаны повиноваться всякому вашему высказыванию в повелительном наклонении, миледи. А теперь подумайте, сколько таких фраз мы произносим, не думая об их значении, не имея в виду сказанное и даже не подозревая, что их можно понять буквально.
Я снова нахмурилась в глубокой задумчивости, и он обреченно закатил глаза:
– Простолюдины весьма привержены фразе «А пошло оно все к чертям собачьим!» Наверняка даже вам, миледи, приходилось произносить такое в запале?
Я медленно кивнула, и он заговорщически придвинулся:
– Естественно, вы хотите всего лишь сказать, что не желаете более заниматься тем или иным делом. Но ведь ее можно понять так, что вы хотите, чтобы черти, причем собачьи, действительно забрали и вас, и всех остальных к себе.
Он замолк, проверяя, дошел ли до меня смысл его слов. Он дошел. Я вздрогнула и поежилась, он кивнул и снова сел прямо.
– Не стоит вступать с ними в разговор без крайней необходимости, – наставительно произнес он. – Итак, приступим.
Он прикоснулся к блюдцу с чернилами и тут же выругался – стоило ему дотронуться до посудины, как она перевернулась: Сиэй умудрился каким-то образом подложить под нее кисточку. Чернила разлились по столешнице, тут Вирейн осторожно дотронулся до моей руки:
– Леди Йейнэ! Вам нехорошо?
* * *
Собственно, именно так это и произошло. В первый раз.* * *
– Ч-что?..Он снисходительно улыбнулся – мол, что возьмешь с этой деревенской дурочки.
– Вы, верно, устали за сегодня. Но не тревожьтесь, это не займет много времени.
И вытер чернильную лужу. В блюдце осталось порядочно, так что Вирейн вполне мог завершить начатое.
– Не могли бы вы отвести волосы со лба и так их придержать?
Я оставалась неподвижной.
– Почему мой дед, лорд Декарта, сделал это, господин писец Вирейн? Почему он вызвал меня сюда?
Он поднял брови, всем видом показывая, что удивлен вопросом:
– Я не поверенный его тайн, миледи. Даже не знаю, что вам сказать…
– Он страдает старческим слабоумием?
Он застонал:
– Да вы и впрямь сущая дикарка! Нет, он не страдает старческим слабоумием.
– Тогда почему?
– Я же только что сказал…
– Хотел бы убить – меня бы уже казнили. Под каким-нибудь дурацким предлогом – если он необходим для такого человека, как Декарта Арамери. Или… он мог бы поступить со мной так же, как с матушкой. Убийца в ночи, отравленный шип в теле.
Ага, мне все-таки удалось его удивить. Он застыл, встретился со мной глазами – и тут же отвел их.
– Я бы на вашем месте, миледи, не стал трясти уликами перед Декартой.
Ну хоть не отрицает.
– А мне и не нужны улики. Отличающаяся отменным здоровьем женщина чуть за сорок вдруг, ни с того ни с сего, умирает во сне. Но я приказала лекарю тщательно осмотреть тело. На лбу он обнаружил отметину. Крохотный след от укола. Прямо на месте… – тут я осеклась и неожиданно для себя поняла, что всю жизнь смотрела на важную вещь и не придавала ей значения, – на месте, где на коже у матушки остался шрам. Вот здесь.
И я дотронулась до лба там, где должна была появиться сигила Арамери.
Вирейн развернулся ко мне полностью. Теперь он очень серьезно смотрел на меня.
– Если подосланный Арамери убийца оставил столь видимый след преступления, а вы его искали, зная, что он непременно отыщется, – что ж, леди Йейнэ, похоже, вам о намерениях Декарты известно больше, чем мне, и больше, чем кому-либо другому. Так как вы считаете, зачем он вас сюда вызвал?
Я медленно покачала головой. Подозрения зародились давно, а по дороге в Небо только окрепли. Декарта был зол, очень зол на матушку. Он ненавидел моего отца. Ничего хорошего приглашение мне не сулило. В глубине души я была уверена, что меня в лучшем случае казнят, но, скорее всего, будут пытать, причем, возможно, все это произойдет прямо на белоснежных ступенях дворца Собраний. Бабушка очень за меня переживала. А главное – бежать некуда. Было б куда, она бы без сомнения благословила меня на побег. Но от Арамери не скроешься.
А еще – даррская женщина свершает дело мести, чего бы ей это ни стоило. И не бежит от своего долга.
– Эта отметина, – наконец произнесла я. – Она ведь поможет мне выжить во дворце?
– Да. Энефадэ не смогут причинить вам вреда – если, конечно, вы не совершите какую-то непростительную глупость. Что до Симины, Релада и прочих опасностей… – тут он красноречиво пожал плечами, – магическая защита не сможет уберечь вас от всего.
Я прикрыла глаза и вызвала из памяти мамино лицо. Я вспоминала его часто. Постоянно. Десять раз по десять тысяч раз вспоминала я его. Мама умерла со слезами на глазах, щеки ее были мокры. Наверное, она знала, что мне предстоит.
– Ну что ж, – спокойно сказала я. – Приступим.
5. Хаос
В ту ночь он приснился мне.
Над облаками светлело небо – близилось утро. Под облаками зарю не видели, но и не нуждались в солнце – в руках ста тысяч выстроившихся на поле боя солдат горели тысячи факелов. Достаточно света, чтобы вступить в бой. Столицу тоже укрывало неяркое зарево. А ведь это не Небо – другой город. Он растянулся на полдолины, а не стекает с холма, и дворец стоит на земле среди других зданий, а не парит в облаках. И я в этом сне – совсем не я.
– Серьезная армия, – говорит стоящая рядом со мной Чжакка.
Чжаккарн, теперь я знаю ее полное имя. Богиня войны, владычица кровопролитий. Вместо серого платка на ней тесно облегающий голову шлем. Тело укрывает сияющий серебряный доспех, по броне бегут тысячи букв и сигил и непонятных узоров, багровеющих, как раскаленное железо. Буквы божественного алфавита складываются в послание. Не-мои воспоминания стучатся в голову, дразнятся чужим знанием, но я так и остаюсь в неведении – ничего не прочесть, не понять.
– Да, – соглашаюсь я, и голос у меня мужской, хотя и гнусавый и высоковатый.
А еще я знаю, что я Арамери. В моих руках сосредоточена огромная власть. Я глава семьи.
– Если б они прислали хотя бы на солдата меньше, я бы почувствовал себя глубоко оскорбленным!
– Ну, поскольку ты не чувствуешь себя оскорбленным, может, вышлешь парламентеров? – подает голос стоящая рядом со мной женщина.
Она свирепа и красива – волосы цвета бронзы, за спиной огромные крылья с золотым, серебряным и платиновым оперением. Крылья сложены, а женщину зовут Курруэ. Курруэ Мудрая.
Я высокомерно бросаю:
– Парламентеры? Зачем тратить время на бесполезные разговоры?
Что-то этот другой я, который не я, мне совсем не нравится…
– Ну так что же?
Я оборачиваюсь к тем, кто ждет за спиной. Сиэй сидит, скрестив ноги, на висящем в воздухе желтом шаре. Подбородок опирается на кулачок, на лице скука. А за Сиэем прячется, не желая выдавать себя, дымная темная сущность. А ведь я не почувствовал, как этот подкрался сзади. И смотрит так, словно предвкушает мою гибель.
Но я вымучиваю улыбку – нельзя показывать, что мне не по себе в присутствии этого.
– Что, Нахадот? Хочешь поразвлечься?
Смотрите-ка, он удивлен. Прекрасно, значит, мне удалось застать Ночного хозяина врасплох. На жутковатом лице проступает мучительная жажда – о да, он хочет поразвлечься. Но я еще не отдал приказ, и потому он ждет.
Другие тоже изумлены – но отнюдь не обрадованы. Сиэй сел прямо и вызверился:
– Ты что, совсем рехнулся?
Курруэ предпочитает выражаться вежливее:
– В этом нет необходимости, лорд Хейкер. Чжаккарн – да что там, даже я – сможет справиться с этим войском.
– Я тоже могу, – встревает Сиэй – судя по голосу, он чувствует себя обиженным.
Я гляжу на Нахадота и думаю: интересно, что будут рассказывать люди, когда по миру разойдется весть? Арамери натравил Ночного хозяина на тех, кто дерзнул бросить ему вызов. Конечно, смертоноснее, чем он, оружия у меня нет, но ведь я так ни разу и не видел, на что он способен в бою. И мне любопытно.
– Нахадот, – говорю я.
Он неподвижен, и он полностью в моей власти – пьянящее, будоражащее ощущение… Но нет, я должен сохранять голову трезвой и не увлекаться. Я слышал много страшных легенд, они передаются из поколения в поколение, от одного главы клана к другому. Очень важно отдать точный и правильный приказ. Он будет искать лазейку в сказанном, пытаясь поступить по-своему.
– Отправляйся на поле боя и избавься от этой армии. Не позволь им продвинуться к этому месту или к Небу. Не дай разбежаться выжившим.
Да, чуть не забыл! Я торопливо добавляю:
– И не убей меня, пока будешь делать, что сказано.
– Это все? – спрашивает он.
– Да.
Он улыбается:
– Как пожелаешь.
– Ты глупец! – Курруэ уже не до дипломатических формулировок.
Другой я, который не я, не обращает на ее слова никакого внимания.
– Проследите, чтобы он не пострадал, – приказывает Нахадот своим детям.
И, все так же улыбаясь, идет к выстроившимся в долине боевым порядкам.
Врагов так много, что я не вижу, где кончаются их ряды. Нахадот приближается к первым – маленькая фигурка. Беспомощная. Какой-то человечек. Я слышу, как над долиной разносится смех солдат. Но военачальники, стоящие в центре, хранят молчание. Они знают, кто к ним приближается.
Нахадот расставляет руки, и в каждой возникает по огромному изогнутому мечу. Он врезается во вражеские ряды, подобный черному высверку, пронзает стройные порядки, как стрела. Щиты лопаются, разлетаются щепы и разбитый доспех, пролетают над головами и падают обломанные мечи и отрубленные части тел. Враги умирают десятками, сотнями. Я хлопаю в ладоши и хохочу:
– Какое чудесное зрелище!
Но другие Энефадэ стоят молча, они напряжены и напуганы.
Нахадот косит вражеских воинов направо и налево и наконец прорывается к центру. Никто не может устоять перед ним. Он останавливается, вокруг лежат мертвые тела, а неприятельские солдаты бегут, спотыкаясь и давя друг друга, прочь – они в панике. Я не могу его разглядеть – черная дымная аура разрастается на глазах.
– Солнце встает, – говорит Чжаккарн.
– Он успеет до рассвета, – мрачно отзывается Курруэ.
И тут слышится… нечто. Какой-то звук. Нет, не звук.
Гудение. Мерное, усиливающееся и опадающее, словно стук сердца. И этот стук раскачивает землю под ногами.
Вдруг посреди поля битвы вспыхивает черная звезда. Иных слов я подобрать не могу – из ниоткуда возникает сфера сгущенной пульсирующей тьмы, она сияет, исполненная такой силы и мощи, что под ней прогибается и стонет земля. Возникает провал, от него змеятся глубокие трещины. Враги ссыпаются туда, как песчинки. Я не слышу криков ужаса – черная звезда поглощает все звуки. Их тела она поглощает тоже. Она втягивает в себя все-все.
Землю встряхивает, да так сильно, что я падаю на четвереньки. Вокруг ревет и гудит. Я смотрю вверх и вижу, как мимо летит ставший враз видимым воздух – его втягивает в провал, в жадную прорву, в которую превратился Нахадот. Курруэ и остальные сгрудились вокруг меня, они бормочут заклинания на своем языке, приказывая ветрам и другим чудовищным силам, которые выпустил на свободу их отец. Благодаря их заклятиям мы в безопасности, мы заключены в пузырь тишины, но все вокруг… Даже облака неестественно изогнутой грядой уползают в черную звезду. Вражеской армии больше нет. Лишь земля, на которой мы стоим, и континент вокруг нее, и планета под ним.
И тут я понимаю, какую совершил ошибку: дети Нахадота защищают меня от опасности, но все остальное он волен пожрать!
Я собираю в кулак всю силу воли и преодолеваю душащий меня страх.
– П-прекрати! – ору я. – Нахадот, прекрати!
Слова уносит воющий на тысячи голосов ветер. Нахадот связан магией существа, более могущественного, чем он сам, на нем заклятие слушаться моих приказов – но только если он меня слышит. Возможно, он и пытался заглушить мой голос – или просто целиком отдался свирепой ярости – и теперь купается в своей силе, вызвавшей к жизни хаос, который составляет его сущность!
Провал под ним взрывается – он достиг земных недр. Из него поднимается щупальце раскаленной лавы и закручивается в тугую спираль, но потом чернота поглощает и его. Сверху смерч, внизу вулкан, а в сердце этого пульсирует, увеличиваясь в размерах, черная звезда.
И как мне ни страшно, это самое прекрасное зрелище, когда-либо являвшееся моим глазам.
Но что это? Мы спасены! Отец Небесный пришел нам на помощь! В разрывах облаков просверкивает ясное небо, и в то самое мгновение, когда камни под моими ладонями приходят в движение, готовясь сорваться с места, над горизонтом восходит солнце.
Черная звезда исчезает.
Что-то, отдаленно напоминающее человеческое тело, – настолько эти жалкие останки обожжены и изуродованы – некоторое время висит на месте черной звезды, а затем падает в кипящую лаву. Сиэй, выругавшись, срывается с места и мчится на своем желтом шаре, прорываясь сквозь стенки пузыря – но и пузырь больше не нужен. Воздух раскален, он обжигает легкие. И я вижу, как вдали собираются грозовые облака и быстро плывут в нашу сторону – заполнить образовавшуюся пустоту.
А столица, которая высится посреди равнины… О нет. Нет! Нет! Нет!!!
Я вижу остовы и развалины нескольких зданий. Остальное поглотила черная звезда. Огромный пласт земли обрушился в заполненный огненной лавой провал – ранее на этом месте стоял дворец.
В котором жили мои жена и сын.
Чжаккарн смотрит на меня. Она воин, а воины не склонны выказывать презрение, но я чувствую, что оно переполняет ее. Курруэ помогает мне подняться на ноги, и ее лицо ничего не выражает. Все это – твоих рук дело, говорят ее глаза.
Я все возвращаюсь и возвращаюсь к этой мысли. Я оплакиваю близких.
– Сиэй извлек его оттуда, – говорит Чжаккарн. – Пройдет немало лет, прежде чем он восстановит тело.
– А нечего было такие силы будить! – рявкает Курруэ. – К тому же в человеческом облике!
– Это уже неважно, – устало говорю я, и на этот раз я, как ни странно, совершенно прав.
Земля еще вздрагивает – что-то Нахадот сдвинул, разорвал в ее глубинах. А ведь это был прекрасный край, достойный того, чтобы его украсила столица всемирной империи. Теперь он лежит разоренный и пустынный.
– Заберите меня отсюда, – шепчу я.
– Куда? – спрашивает Чжаккарн.
Мой дом разрушен. Куда мне идти?
У меня с языка чуть не срывается – да куда угодно, но я вовремя спохватываюсь. Эти существа, конечно, ненавидят меня не столь люто, как Нахадот, и не пытаются обратить во зло любой приказ, но они мне и не друзья. Сегодня я уже совершил один глупый поступок – с чудовищными последствиями.
– Отнесите меня на Сенм, – говорю я. – В родные земли народа амн. Там мы заново отстроимся.
И они подхватывают и несут меня. А через несколько дней континент разламывается на части и погружается в глубины моря.
* * *
Мне снилась ночь – облачная, удушливая, отвратительная.Над облаками светлело небо – близилось утро. Под облаками зарю не видели, но и не нуждались в солнце – в руках ста тысяч выстроившихся на поле боя солдат горели тысячи факелов. Достаточно света, чтобы вступить в бой. Столицу тоже укрывало неяркое зарево. А ведь это не Небо – другой город. Он растянулся на полдолины, а не стекает с холма, и дворец стоит на земле среди других зданий, а не парит в облаках. И я в этом сне – совсем не я.
– Серьезная армия, – говорит стоящая рядом со мной Чжакка.
Чжаккарн, теперь я знаю ее полное имя. Богиня войны, владычица кровопролитий. Вместо серого платка на ней тесно облегающий голову шлем. Тело укрывает сияющий серебряный доспех, по броне бегут тысячи букв и сигил и непонятных узоров, багровеющих, как раскаленное железо. Буквы божественного алфавита складываются в послание. Не-мои воспоминания стучатся в голову, дразнятся чужим знанием, но я так и остаюсь в неведении – ничего не прочесть, не понять.
– Да, – соглашаюсь я, и голос у меня мужской, хотя и гнусавый и высоковатый.
А еще я знаю, что я Арамери. В моих руках сосредоточена огромная власть. Я глава семьи.
– Если б они прислали хотя бы на солдата меньше, я бы почувствовал себя глубоко оскорбленным!
– Ну, поскольку ты не чувствуешь себя оскорбленным, может, вышлешь парламентеров? – подает голос стоящая рядом со мной женщина.
Она свирепа и красива – волосы цвета бронзы, за спиной огромные крылья с золотым, серебряным и платиновым оперением. Крылья сложены, а женщину зовут Курруэ. Курруэ Мудрая.
Я высокомерно бросаю:
– Парламентеры? Зачем тратить время на бесполезные разговоры?
Что-то этот другой я, который не я, мне совсем не нравится…
– Ну так что же?
Я оборачиваюсь к тем, кто ждет за спиной. Сиэй сидит, скрестив ноги, на висящем в воздухе желтом шаре. Подбородок опирается на кулачок, на лице скука. А за Сиэем прячется, не желая выдавать себя, дымная темная сущность. А ведь я не почувствовал, как этот подкрался сзади. И смотрит так, словно предвкушает мою гибель.
Но я вымучиваю улыбку – нельзя показывать, что мне не по себе в присутствии этого.
– Что, Нахадот? Хочешь поразвлечься?
Смотрите-ка, он удивлен. Прекрасно, значит, мне удалось застать Ночного хозяина врасплох. На жутковатом лице проступает мучительная жажда – о да, он хочет поразвлечься. Но я еще не отдал приказ, и потому он ждет.
Другие тоже изумлены – но отнюдь не обрадованы. Сиэй сел прямо и вызверился:
– Ты что, совсем рехнулся?
Курруэ предпочитает выражаться вежливее:
– В этом нет необходимости, лорд Хейкер. Чжаккарн – да что там, даже я – сможет справиться с этим войском.
– Я тоже могу, – встревает Сиэй – судя по голосу, он чувствует себя обиженным.
Я гляжу на Нахадота и думаю: интересно, что будут рассказывать люди, когда по миру разойдется весть? Арамери натравил Ночного хозяина на тех, кто дерзнул бросить ему вызов. Конечно, смертоноснее, чем он, оружия у меня нет, но ведь я так ни разу и не видел, на что он способен в бою. И мне любопытно.
– Нахадот, – говорю я.
Он неподвижен, и он полностью в моей власти – пьянящее, будоражащее ощущение… Но нет, я должен сохранять голову трезвой и не увлекаться. Я слышал много страшных легенд, они передаются из поколения в поколение, от одного главы клана к другому. Очень важно отдать точный и правильный приказ. Он будет искать лазейку в сказанном, пытаясь поступить по-своему.
– Отправляйся на поле боя и избавься от этой армии. Не позволь им продвинуться к этому месту или к Небу. Не дай разбежаться выжившим.
Да, чуть не забыл! Я торопливо добавляю:
– И не убей меня, пока будешь делать, что сказано.
– Это все? – спрашивает он.
– Да.
Он улыбается:
– Как пожелаешь.
– Ты глупец! – Курруэ уже не до дипломатических формулировок.
Другой я, который не я, не обращает на ее слова никакого внимания.
– Проследите, чтобы он не пострадал, – приказывает Нахадот своим детям.
И, все так же улыбаясь, идет к выстроившимся в долине боевым порядкам.
Врагов так много, что я не вижу, где кончаются их ряды. Нахадот приближается к первым – маленькая фигурка. Беспомощная. Какой-то человечек. Я слышу, как над долиной разносится смех солдат. Но военачальники, стоящие в центре, хранят молчание. Они знают, кто к ним приближается.
Нахадот расставляет руки, и в каждой возникает по огромному изогнутому мечу. Он врезается во вражеские ряды, подобный черному высверку, пронзает стройные порядки, как стрела. Щиты лопаются, разлетаются щепы и разбитый доспех, пролетают над головами и падают обломанные мечи и отрубленные части тел. Враги умирают десятками, сотнями. Я хлопаю в ладоши и хохочу:
– Какое чудесное зрелище!
Но другие Энефадэ стоят молча, они напряжены и напуганы.
Нахадот косит вражеских воинов направо и налево и наконец прорывается к центру. Никто не может устоять перед ним. Он останавливается, вокруг лежат мертвые тела, а неприятельские солдаты бегут, спотыкаясь и давя друг друга, прочь – они в панике. Я не могу его разглядеть – черная дымная аура разрастается на глазах.
– Солнце встает, – говорит Чжаккарн.
– Он успеет до рассвета, – мрачно отзывается Курруэ.
И тут слышится… нечто. Какой-то звук. Нет, не звук.
Гудение. Мерное, усиливающееся и опадающее, словно стук сердца. И этот стук раскачивает землю под ногами.
Вдруг посреди поля битвы вспыхивает черная звезда. Иных слов я подобрать не могу – из ниоткуда возникает сфера сгущенной пульсирующей тьмы, она сияет, исполненная такой силы и мощи, что под ней прогибается и стонет земля. Возникает провал, от него змеятся глубокие трещины. Враги ссыпаются туда, как песчинки. Я не слышу криков ужаса – черная звезда поглощает все звуки. Их тела она поглощает тоже. Она втягивает в себя все-все.
Землю встряхивает, да так сильно, что я падаю на четвереньки. Вокруг ревет и гудит. Я смотрю вверх и вижу, как мимо летит ставший враз видимым воздух – его втягивает в провал, в жадную прорву, в которую превратился Нахадот. Курруэ и остальные сгрудились вокруг меня, они бормочут заклинания на своем языке, приказывая ветрам и другим чудовищным силам, которые выпустил на свободу их отец. Благодаря их заклятиям мы в безопасности, мы заключены в пузырь тишины, но все вокруг… Даже облака неестественно изогнутой грядой уползают в черную звезду. Вражеской армии больше нет. Лишь земля, на которой мы стоим, и континент вокруг нее, и планета под ним.
И тут я понимаю, какую совершил ошибку: дети Нахадота защищают меня от опасности, но все остальное он волен пожрать!
Я собираю в кулак всю силу воли и преодолеваю душащий меня страх.
– П-прекрати! – ору я. – Нахадот, прекрати!
Слова уносит воющий на тысячи голосов ветер. Нахадот связан магией существа, более могущественного, чем он сам, на нем заклятие слушаться моих приказов – но только если он меня слышит. Возможно, он и пытался заглушить мой голос – или просто целиком отдался свирепой ярости – и теперь купается в своей силе, вызвавшей к жизни хаос, который составляет его сущность!
Провал под ним взрывается – он достиг земных недр. Из него поднимается щупальце раскаленной лавы и закручивается в тугую спираль, но потом чернота поглощает и его. Сверху смерч, внизу вулкан, а в сердце этого пульсирует, увеличиваясь в размерах, черная звезда.
И как мне ни страшно, это самое прекрасное зрелище, когда-либо являвшееся моим глазам.
Но что это? Мы спасены! Отец Небесный пришел нам на помощь! В разрывах облаков просверкивает ясное небо, и в то самое мгновение, когда камни под моими ладонями приходят в движение, готовясь сорваться с места, над горизонтом восходит солнце.
Черная звезда исчезает.
Что-то, отдаленно напоминающее человеческое тело, – настолько эти жалкие останки обожжены и изуродованы – некоторое время висит на месте черной звезды, а затем падает в кипящую лаву. Сиэй, выругавшись, срывается с места и мчится на своем желтом шаре, прорываясь сквозь стенки пузыря – но и пузырь больше не нужен. Воздух раскален, он обжигает легкие. И я вижу, как вдали собираются грозовые облака и быстро плывут в нашу сторону – заполнить образовавшуюся пустоту.
А столица, которая высится посреди равнины… О нет. Нет! Нет! Нет!!!
Я вижу остовы и развалины нескольких зданий. Остальное поглотила черная звезда. Огромный пласт земли обрушился в заполненный огненной лавой провал – ранее на этом месте стоял дворец.
В котором жили мои жена и сын.
Чжаккарн смотрит на меня. Она воин, а воины не склонны выказывать презрение, но я чувствую, что оно переполняет ее. Курруэ помогает мне подняться на ноги, и ее лицо ничего не выражает. Все это – твоих рук дело, говорят ее глаза.
Я все возвращаюсь и возвращаюсь к этой мысли. Я оплакиваю близких.
– Сиэй извлек его оттуда, – говорит Чжаккарн. – Пройдет немало лет, прежде чем он восстановит тело.
– А нечего было такие силы будить! – рявкает Курруэ. – К тому же в человеческом облике!
– Это уже неважно, – устало говорю я, и на этот раз я, как ни странно, совершенно прав.
Земля еще вздрагивает – что-то Нахадот сдвинул, разорвал в ее глубинах. А ведь это был прекрасный край, достойный того, чтобы его украсила столица всемирной империи. Теперь он лежит разоренный и пустынный.
– Заберите меня отсюда, – шепчу я.
– Куда? – спрашивает Чжаккарн.
Мой дом разрушен. Куда мне идти?
У меня с языка чуть не срывается – да куда угодно, но я вовремя спохватываюсь. Эти существа, конечно, ненавидят меня не столь люто, как Нахадот, и не пытаются обратить во зло любой приказ, но они мне и не друзья. Сегодня я уже совершил один глупый поступок – с чудовищными последствиями.
– Отнесите меня на Сенм, – говорю я. – В родные земли народа амн. Там мы заново отстроимся.
И они подхватывают и несут меня. А через несколько дней континент разламывается на части и погружается в глубины моря.
6. Союзники
– Йейнэ?
Мать, убитая ревностью, хватает меня за руку. Я держусь за рукоять кинжала, что торчит в моем собственном сердце. Руку заливает кровь, и она горячее, чем мой гнев. Мать наклоняется ко мне и целует в лоб:
– Ты умерла.
Ты лжешь, амнийская шлюха, белобрысая ведьма. Я еще увижу, как вся ваша мерзкая лживая кодла исчезнет, провалится в темные, как ночь, глубины моей души.
– Декарта присутствует на большинстве заседаний – если, конечно, состояние здоровья позволяет, – громко инструктировал меня Теврил, пока я одевалась в соседней комнате.
Портной за ночь сотворил настоящее чудо – мне доставили целую кипу подобающей женщине моего положения одежды. И постарался он на славу: не просто укоротил типичные амнийские платья, рассчитанные на немалый рост, но и сшил кучу юбок, подходящих именно мне. Конечно, они были все какие-то слишком нарядные и непрактичные, я к таким не привыкла. Новые платья облегали и сдавливали в весьма странных местах. Я чувствовала себя дура дурой. Но что делать, наследница Арамери не должна вести себя как дикарка – хотя кто я? дикарка и есть, – и я попросила Теврила передать портному мою благодарность.
Смотрясь в зеркало, я едва себя узнала: в глаза сразу бросилась черная круглая отметина над бровями, под ней платье какое-то иностранное непонятное, а чье лицо-то между ними? Это я? Надо же…
– Реладу и Симине необязательно присутствовать на заседаниях – и они часто ими манкируют, – продолжал Теврил.
Он подошел и цепко оглядел меня – видимо, хотел удостовериться, что все хорошо. Его отражение в зеркале удовлетворенно кивнуло, и я с облегчением поняла, что его отражение одобрило мое отражение.
– Но их-то все знают, а вот ты – темная лошадка. Декарта просил, чтобы ты не пропускала сегодняшнее заседание, – он желает, чтобы все увидели ту, кого недавно провозгласили наследницей.
Значит, выбора у меня нет – придется идти. Я вздохнула и кивнула.
– Что-то я сомневаюсь, что благородное собрание придет в восторг от моего вида, – пробормотала я. – Если бы не вся эта ерунда с провозглашением наследницей, они в мою сторону не посмотрели бы – и даже не плюнули. А теперь будут сидеть и злиться, что им нужно вежливо раскланиваться с какой-то девицей из глухомани.
– Ну, наверное, ты права, – отозвался Теврил – причем на удивление беззаботно.
Он прошагал через всю комнату к окнам и оглядел открывавшуюся панораму. А я тем временем пыталась пригладить свои непослушные лохмы – и зря, это все нервы. Прическа у меня вышла почти идеальная.
– Декарта не занимается такими пустяками, как политика, – сказал Теврил. – Он полагает, что Главная Семья выше таких мелочей. Поэтому все дворяне пытаются прорваться со своими просьбами к Реладу или к Симине. Теперь будут осаждать и тебя.
Отлично, просто замечательно. Я снова вздохнула и отвернулась от зеркала.
– Ну а вот к примеру, если я влипну в некрасивую историю? Даже в несколько? Может, меня лишат наследства? И отправят обратно в мою родную северную глушь?
– Скорее всего, ты кончишь так, как мой отец, – ответил Теврил, пожимая плечами. – Так обычно поступают с членами семьи, которые навлекают позор на Арамери.
– Ой, я…
Мне стало нестерпимо стыдно – я же напомнила ему о семейной трагедии! Но потом я поняла – его этот далекий эпизод из прошлого не волнует.
Мать, убитая ревностью, хватает меня за руку. Я держусь за рукоять кинжала, что торчит в моем собственном сердце. Руку заливает кровь, и она горячее, чем мой гнев. Мать наклоняется ко мне и целует в лоб:
– Ты умерла.
Ты лжешь, амнийская шлюха, белобрысая ведьма. Я еще увижу, как вся ваша мерзкая лживая кодла исчезнет, провалится в темные, как ночь, глубины моей души.
* * *
На следующее утро назначено очередное заседание Собрания. По-видимому, сессия в самом разгаре – посланцы всех земель собирались каждый день в течение нескольких недель, пытаясь уладить налоговые споры перед началом длинных зимних каникул. Теврил пришел рано утром, чтобы лично разбудить меня перед таким важным делом. Ему с огромным трудом удалось вытащить меня из постели. Когда я поднялась, ноги отозвались болью, напомнили о себе синяки, которые я насажала, удирая вчера вечером от Нахадота. Я спала мертвецким сном – еще бы, после таких-то передряг.– Декарта присутствует на большинстве заседаний – если, конечно, состояние здоровья позволяет, – громко инструктировал меня Теврил, пока я одевалась в соседней комнате.
Портной за ночь сотворил настоящее чудо – мне доставили целую кипу подобающей женщине моего положения одежды. И постарался он на славу: не просто укоротил типичные амнийские платья, рассчитанные на немалый рост, но и сшил кучу юбок, подходящих именно мне. Конечно, они были все какие-то слишком нарядные и непрактичные, я к таким не привыкла. Новые платья облегали и сдавливали в весьма странных местах. Я чувствовала себя дура дурой. Но что делать, наследница Арамери не должна вести себя как дикарка – хотя кто я? дикарка и есть, – и я попросила Теврила передать портному мою благодарность.
Смотрясь в зеркало, я едва себя узнала: в глаза сразу бросилась черная круглая отметина над бровями, под ней платье какое-то иностранное непонятное, а чье лицо-то между ними? Это я? Надо же…
– Реладу и Симине необязательно присутствовать на заседаниях – и они часто ими манкируют, – продолжал Теврил.
Он подошел и цепко оглядел меня – видимо, хотел удостовериться, что все хорошо. Его отражение в зеркале удовлетворенно кивнуло, и я с облегчением поняла, что его отражение одобрило мое отражение.
– Но их-то все знают, а вот ты – темная лошадка. Декарта просил, чтобы ты не пропускала сегодняшнее заседание, – он желает, чтобы все увидели ту, кого недавно провозгласили наследницей.
Значит, выбора у меня нет – придется идти. Я вздохнула и кивнула.
– Что-то я сомневаюсь, что благородное собрание придет в восторг от моего вида, – пробормотала я. – Если бы не вся эта ерунда с провозглашением наследницей, они в мою сторону не посмотрели бы – и даже не плюнули. А теперь будут сидеть и злиться, что им нужно вежливо раскланиваться с какой-то девицей из глухомани.
– Ну, наверное, ты права, – отозвался Теврил – причем на удивление беззаботно.
Он прошагал через всю комнату к окнам и оглядел открывавшуюся панораму. А я тем временем пыталась пригладить свои непослушные лохмы – и зря, это все нервы. Прическа у меня вышла почти идеальная.
– Декарта не занимается такими пустяками, как политика, – сказал Теврил. – Он полагает, что Главная Семья выше таких мелочей. Поэтому все дворяне пытаются прорваться со своими просьбами к Реладу или к Симине. Теперь будут осаждать и тебя.
Отлично, просто замечательно. Я снова вздохнула и отвернулась от зеркала.
– Ну а вот к примеру, если я влипну в некрасивую историю? Даже в несколько? Может, меня лишат наследства? И отправят обратно в мою родную северную глушь?
– Скорее всего, ты кончишь так, как мой отец, – ответил Теврил, пожимая плечами. – Так обычно поступают с членами семьи, которые навлекают позор на Арамери.
– Ой, я…
Мне стало нестерпимо стыдно – я же напомнила ему о семейной трагедии! Но потом я поняла – его этот далекий эпизод из прошлого не волнует.