самозабвенно звонил.
-- Будет, будет, будет, -- забормотала она, открывая мне
дверь.
Я переметнулся через порог и сразу сунул ей в руки
купленный для нее букет.
-- Ах, -- сказала она. -- Как красиво! -- и, немного
оторопев, уставилась на меня своими старыми, бледно-голубыми
глазами.
-- Не благодарите меня, -- крикнул я, стремительно подняв
руку, -- но вот что: позвольте мне взглянуть на мою бывшую
комнату, умоляю вас.
-- Комнату? -- переспросила старушка. -- Простите, она, к
сожалению, не свободна. Но как красиво, как мило...
-- Вы не совсем меня поняли, -- сказал я, дрожа от
нетерпения. -- Мне просто хочется взглянуть. Только это. Больше
ничего. Вот я принес вам цветы. Я прошу вас. Ведь жилец,
вероятно, на службе...
Ловко ее миновав, я побежал по коридору, а она за мной.
-- Боже мой, комната сдана, -- повторяла она. -- Доктор
Гибель съезжать не собирается. Я не могу вам ее сдать.
Я рванул дверь. Расположение мебели было несколько
изменено; другой кувшин стоял на умывальнике; а за ним в стене
я нашел тщательно замазанную дырку, -- да, я ее нашел и сразу
успокоился, глядел, прижав руку к сердцу, на сокровенный знак
моей пули: она доказывала мне, что я действительно умер, мир
сразу приобретал опять успокоительную незначительность, я снова
был силен, ничто не могло смутить меня, я готов был вызвать
взмахом воображения самую страшную тень из моей прошлой жизни.
С достоинством поклонившись старушке, я вышел из этой
комнаты, где некогда какой-то человек, согнувшись вдвое,
отпустил смертельную пружину. Проходя через переднюю, я заметил
на столе мой букет и, словно в рассеянии, на ходу прихватил
его, подумав, что тупая старушка мало заслужила такой дорогой
подарок и что можно иначе его применить, послать его, например.
Ване с запиской, полной грустного юмора... Влажная свежесть
цветов была мне приятна, тонкая бумага местами разошлась, и,
сжимая пальцами холодное зеленое тело стеблей, я вспоминал
журчание, сопроводившее меня в небытие. Я шел не спеша по
самому краю панели и жмурился, представляя себе, что иду над
бездной, и вдруг меня сзади окликнул голос:
-- Господин Смуров, -- сказал он громко, но неуверенно.
Я обернулся на звук моего имени, причем одной ногой
невольно сошел на мостовую. Кашмарин, Матильдин муж, сдергивал
желтую перчатку, страшно спеша мне протянуть руку. Он был без
пресловутой трости и как-то изменился, -- пополнел, что ли, --
выражение у него было смущенное, он показывал крупные, тусклые
зубы, одновременно скалясь на строптивую перчатку и улыбаясь
мне. Наконец ко мне хлынула его растопыренная рука. Я
почувствовал странную слабость и умиление, даже защипало в
глазах.
-- Смуров, -- сказал он, -- вы не можете представить себе,
как я рад, что вас встретил. Я вас искал, как безумный, никто
не знал вашего адреса.
Тут я спохватился, что слишком любезно слушаю это
приведение из моей прошлой жизни, и, решив немного его осадить,
сказал:
-- Мне не о чем с вами говорить. Будьте еще благодарны,
что я не подал на вас в суд.
-- Смуров, -- протянул он виновато, -- я ведь прошу у вас
прощения за мою подлую вспыльчивость. Я не находил себе места
после нашего... крупного разговора. Я ужасался. Разрешите мне
признаться вам, как джентльмен джентльмену, я ведь потом узнал,
что вы были не первым и не последним, и я развелся, да, я
развелся.
-- Между нами не может быть никаких разговоров, -- сказал
я -- и понюхал мой толстый, холодный букет.
-- Ах, не будьте так злопамятны, -- воскликнул Кашмарин.
-- Ну, ладно -- ударьте меня, двиньте хорошенько, а затем
давайте мириться. Не хотите? Вот, вы улыбаетесь -- это хорошо.
Не прячьте лицо в ландыши, -- вы улыбаетесь. Итак, мы теперь
можем говорить, как друзья. Разрешите мне вас спросить, сколько
вы зарабатываете?
Я еще немножко пожался, но потом ответил. Мне все время
приходилось сдерживать желание сказать этому человеку
что-нибудь приятное, растроганное.
-- Вот видите, -- сказал Кошмарин. -- Я вам устрою
службу, на которой вы будете получать втрое больше. Заходите
завтра утром ко мне, в отель "Монополь". Я вас кое с кем
познакомлю. Служба вольготная, не исключены поездки на Ривьеру,
в Италию. Автомобильное дело. Зайдете?
Он, как говорится, попал в точку. Вайншток и его книги
давно мне приелись. Я опять стал нюхать холодные цветы, скрывая
в них свое удовольствие и благодарность.
-- Еще подумаю, -- сказал я и чихнул.
-- На здоровье, -- воскрикнул Кашмарин. -- Так не
забудьте. Завтра. Как я рад, как я рад, что вас встретил.
Мы расстались. Я тихо побрел дальше, уткнувшись в свой
букет.
Кашмарин унес с собой еще один образ Смурова. Не все ли
равно, какой? Ведь меня нет, -- есть только тысячи зеркал,
которые меня отражают. С каждым новым знакомством растет
население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то
множатся. Меня же нет. Но Смуров будет жить долго. Те двое
мальчиков, моих воспитанников, состарятся, -- и в них будет
жить цепким паразитом какой-то мой образ. И настанет день,
когда умрет последний человек, помнящий меня. Быть может,
случайный рассказ обо мне, простой анекдот, где я фигурирую,
перейдет от меня к его сыну или внуку, -- так что еще будет
некоторое время мелькать мое имя, мой призрак. А потом конец.
И все же я счастлив. Да, я счастлив. Я клянусь, клянусь,
что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире --
это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на
себя, на других, -- не делать никаких выводов, -- просто
глазеть. Клянусь, что это счастье. И пускай сам по себе я
пошловат, подловат, пускай никто не знает, не ценит того
замечательного, что есть во мне, -- моей фантазии, моей
эрудиции, моего литературного дара... Я счастлив тем, что могу
глядеть на себя, ибо всякий человек занятен, -- право же
занятен! Мир, как ни старайся, не может меня оскорбить, я
неуязвим. И какое мне дело, что она выходит за другого? У меня
с нею были по ночам душераздирающие свидания, и ее муж никогда
не узнает этих моих снов о ней. Вот высшее достижение любви. Я
счастлив, я счастлив, как мне еще доказать, как мне крикнуть,
что я счастлив, -- так, чтобы вы все наконец поверили,
жестокие, самодовольные...
(*1) Имеется в виду роман "Русская девушка Ариадна" (1920)
французского писателя Клода Анэ (1868--1931).
(*2) В греческой мифологии -- муза истории, одна из девяти
дочерей Зевса и Мнемосины.
(*3) Первая строка стихотворения Н. Некрасова (1856).
(*4) /Азеф/ Евгений Филиппович (Евно Фишелевич)
(1869--1918) -- провокатор, член социал-революционной партии
(эсеры), глава боевиков, одновременно -- сотрудник царской
охранки.
(*5) Иронически сниженное упоминание строк Пушкина из
стихотворения "Пророк" (1826).
(*6) /Казанова/ Джованни Джакомо (1725--1798) --
знаменитый авантюрист, автор известной книги "Мемуары",
описывающей рискованные развлечения французской аристократии.
---------------------------------------------------------------
(Набрано по: Набоков В. В. Рассказы. Воспоминания / Сост.,
подготовка текстов, предисл. А. С. Мулярчика; Коммент. В. Л.
Шохиной. -- М.: Современник, 1991)
-- Будет, будет, будет, -- забормотала она, открывая мне
дверь.
Я переметнулся через порог и сразу сунул ей в руки
купленный для нее букет.
-- Ах, -- сказала она. -- Как красиво! -- и, немного
оторопев, уставилась на меня своими старыми, бледно-голубыми
глазами.
-- Не благодарите меня, -- крикнул я, стремительно подняв
руку, -- но вот что: позвольте мне взглянуть на мою бывшую
комнату, умоляю вас.
-- Комнату? -- переспросила старушка. -- Простите, она, к
сожалению, не свободна. Но как красиво, как мило...
-- Вы не совсем меня поняли, -- сказал я, дрожа от
нетерпения. -- Мне просто хочется взглянуть. Только это. Больше
ничего. Вот я принес вам цветы. Я прошу вас. Ведь жилец,
вероятно, на службе...
Ловко ее миновав, я побежал по коридору, а она за мной.
-- Боже мой, комната сдана, -- повторяла она. -- Доктор
Гибель съезжать не собирается. Я не могу вам ее сдать.
Я рванул дверь. Расположение мебели было несколько
изменено; другой кувшин стоял на умывальнике; а за ним в стене
я нашел тщательно замазанную дырку, -- да, я ее нашел и сразу
успокоился, глядел, прижав руку к сердцу, на сокровенный знак
моей пули: она доказывала мне, что я действительно умер, мир
сразу приобретал опять успокоительную незначительность, я снова
был силен, ничто не могло смутить меня, я готов был вызвать
взмахом воображения самую страшную тень из моей прошлой жизни.
С достоинством поклонившись старушке, я вышел из этой
комнаты, где некогда какой-то человек, согнувшись вдвое,
отпустил смертельную пружину. Проходя через переднюю, я заметил
на столе мой букет и, словно в рассеянии, на ходу прихватил
его, подумав, что тупая старушка мало заслужила такой дорогой
подарок и что можно иначе его применить, послать его, например.
Ване с запиской, полной грустного юмора... Влажная свежесть
цветов была мне приятна, тонкая бумага местами разошлась, и,
сжимая пальцами холодное зеленое тело стеблей, я вспоминал
журчание, сопроводившее меня в небытие. Я шел не спеша по
самому краю панели и жмурился, представляя себе, что иду над
бездной, и вдруг меня сзади окликнул голос:
-- Господин Смуров, -- сказал он громко, но неуверенно.
Я обернулся на звук моего имени, причем одной ногой
невольно сошел на мостовую. Кашмарин, Матильдин муж, сдергивал
желтую перчатку, страшно спеша мне протянуть руку. Он был без
пресловутой трости и как-то изменился, -- пополнел, что ли, --
выражение у него было смущенное, он показывал крупные, тусклые
зубы, одновременно скалясь на строптивую перчатку и улыбаясь
мне. Наконец ко мне хлынула его растопыренная рука. Я
почувствовал странную слабость и умиление, даже защипало в
глазах.
-- Смуров, -- сказал он, -- вы не можете представить себе,
как я рад, что вас встретил. Я вас искал, как безумный, никто
не знал вашего адреса.
Тут я спохватился, что слишком любезно слушаю это
приведение из моей прошлой жизни, и, решив немного его осадить,
сказал:
-- Мне не о чем с вами говорить. Будьте еще благодарны,
что я не подал на вас в суд.
-- Смуров, -- протянул он виновато, -- я ведь прошу у вас
прощения за мою подлую вспыльчивость. Я не находил себе места
после нашего... крупного разговора. Я ужасался. Разрешите мне
признаться вам, как джентльмен джентльмену, я ведь потом узнал,
что вы были не первым и не последним, и я развелся, да, я
развелся.
-- Между нами не может быть никаких разговоров, -- сказал
я -- и понюхал мой толстый, холодный букет.
-- Ах, не будьте так злопамятны, -- воскликнул Кашмарин.
-- Ну, ладно -- ударьте меня, двиньте хорошенько, а затем
давайте мириться. Не хотите? Вот, вы улыбаетесь -- это хорошо.
Не прячьте лицо в ландыши, -- вы улыбаетесь. Итак, мы теперь
можем говорить, как друзья. Разрешите мне вас спросить, сколько
вы зарабатываете?
Я еще немножко пожался, но потом ответил. Мне все время
приходилось сдерживать желание сказать этому человеку
что-нибудь приятное, растроганное.
-- Вот видите, -- сказал Кошмарин. -- Я вам устрою
службу, на которой вы будете получать втрое больше. Заходите
завтра утром ко мне, в отель "Монополь". Я вас кое с кем
познакомлю. Служба вольготная, не исключены поездки на Ривьеру,
в Италию. Автомобильное дело. Зайдете?
Он, как говорится, попал в точку. Вайншток и его книги
давно мне приелись. Я опять стал нюхать холодные цветы, скрывая
в них свое удовольствие и благодарность.
-- Еще подумаю, -- сказал я и чихнул.
-- На здоровье, -- воскрикнул Кашмарин. -- Так не
забудьте. Завтра. Как я рад, как я рад, что вас встретил.
Мы расстались. Я тихо побрел дальше, уткнувшись в свой
букет.
Кашмарин унес с собой еще один образ Смурова. Не все ли
равно, какой? Ведь меня нет, -- есть только тысячи зеркал,
которые меня отражают. С каждым новым знакомством растет
население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то
множатся. Меня же нет. Но Смуров будет жить долго. Те двое
мальчиков, моих воспитанников, состарятся, -- и в них будет
жить цепким паразитом какой-то мой образ. И настанет день,
когда умрет последний человек, помнящий меня. Быть может,
случайный рассказ обо мне, простой анекдот, где я фигурирую,
перейдет от меня к его сыну или внуку, -- так что еще будет
некоторое время мелькать мое имя, мой призрак. А потом конец.
И все же я счастлив. Да, я счастлив. Я клянусь, клянусь,
что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире --
это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на
себя, на других, -- не делать никаких выводов, -- просто
глазеть. Клянусь, что это счастье. И пускай сам по себе я
пошловат, подловат, пускай никто не знает, не ценит того
замечательного, что есть во мне, -- моей фантазии, моей
эрудиции, моего литературного дара... Я счастлив тем, что могу
глядеть на себя, ибо всякий человек занятен, -- право же
занятен! Мир, как ни старайся, не может меня оскорбить, я
неуязвим. И какое мне дело, что она выходит за другого? У меня
с нею были по ночам душераздирающие свидания, и ее муж никогда
не узнает этих моих снов о ней. Вот высшее достижение любви. Я
счастлив, я счастлив, как мне еще доказать, как мне крикнуть,
что я счастлив, -- так, чтобы вы все наконец поверили,
жестокие, самодовольные...
(*1) Имеется в виду роман "Русская девушка Ариадна" (1920)
французского писателя Клода Анэ (1868--1931).
(*2) В греческой мифологии -- муза истории, одна из девяти
дочерей Зевса и Мнемосины.
(*3) Первая строка стихотворения Н. Некрасова (1856).
(*4) /Азеф/ Евгений Филиппович (Евно Фишелевич)
(1869--1918) -- провокатор, член социал-революционной партии
(эсеры), глава боевиков, одновременно -- сотрудник царской
охранки.
(*5) Иронически сниженное упоминание строк Пушкина из
стихотворения "Пророк" (1826).
(*6) /Казанова/ Джованни Джакомо (1725--1798) --
знаменитый авантюрист, автор известной книги "Мемуары",
описывающей рискованные развлечения французской аристократии.
---------------------------------------------------------------
(Набрано по: Набоков В. В. Рассказы. Воспоминания / Сост.,
подготовка текстов, предисл. А. С. Мулярчика; Коммент. В. Л.
Шохиной. -- М.: Современник, 1991)