Страница:
– Здравствуйте, – как всегда, с минорной ноткой в голосе поздоровался входящий Никита.
– Здравствуй, дорогой, рад тебя видеть, – нарочито бодро отозвался Сергей Григорьевич. – Ну, что скажешь хорошего?
Никита развел руками – что тут можно сказать хорошего, если на улицах плюют, в общественных местах матерятся, а старушкам в метро не уступают места… «Что хорошего»? – такая постановка вопроса, на его взгляд, звучала почти кощунственно.
– Как твое самочувствие? – решил зайти с другого конца Сергей Григорьевич.
– Плохо, – ответил он без малейшего промедления. – Вы же знаете, мне всегда плохо.
– Но ведь у тебя неоднородное состояние! Значит, бывает когда-то хуже, когда-то лучше. Таблетки по новой схеме принимаешь?
Об этом можно было не спрашивать. Никита всегда принимал все как надо и вообще отличался редкой дисциплинированностью. Возможно, это объяснялось тем, что он вырос в многодетной семье, – такие иногда встречаются среди верующих, которые заводят детей, сколько Бог пошлет. Но четкий прием лекарств практически ничего не менял: еще одним отличительным свойством Никиты было то, что его организм почти не реагировал на медикаменты. Есть такие люди, которых в связи с этим особо трудно лечить. И Сергею Григорьевичу было с Никитой трудно. Временами ему приходила мысль: может быть, лекарства не действуют потому, что Никита на самом деле не болен? Врачи, которые проводили тесты и потом передали пациента Сергею Григорьевичу, вполне могли ошибиться. Тем более, сам Никита искренне верит в свою болезнь и рассказывает о ней так красочно, что нельзя не поверить. Его надрывные жалобы вполне могли сбить врачей-диагностов с толку. Да и как застраховаться от ошибки в такой области, где возможная болезнь и свойства характера зачастую сплавлены воедино?
Мысль о том, что Никита здоров, время от времени посещала Сергея Григорьевича. Но пока что это была лишь неподтвержденная догадка. А врач не может дать подобное заключение, если не убедился окончательно.
– Значит, плохо себя чувствуешь, – продолжал он беседу с Никитой, всегда начинавшуюся одинаково (и кончавшуюся, увы, тоже). – А ты пробовал отвлекаться, как мы с тобой в прошлый раз наметили?
– Пробовал. Я очень старался. – Никита всегда говорил правду, в его добросовестности можно было не сомневаться.
– Не помогает?
– Если заставить человека бежать по жаре в телогрейке, он все равно будет чувствовать, что жарко. И когда его заморозят, не сможет не дрожать от холода.
– К чему ты это? – не уловил связи Сергей Григорьевич.
– Если внушать больному, что он здоров, больной все равно останется больным. Ему все равно будет плохо. Поэтому как бы я сам себя не уговаривал…
– Положим, внушение немало значит, – не согласился Сергей Григорьевич. – Особенно в психиатрии. Да все древние методы лечения, все знахарство, шаманство основаны на внушении!
– Зачем вы об этом, – заволновался Никита. – Знахарство и шаманство − виды колдовства. Все это связано с нечистой силой, которая приходит через колдунов… все это очень плохо для человека!
То же самое, только более доказательно, сказал бы и отец Сергея Григорьевича. И мамочка замахала бы руками, если бы услышала о знахарях и шаманах.
– Хорошо, Никита, посмотрим на вопрос с другой стороны. Какова главная христианская добродетель – смирение? Вот и научись воспринимать болезнь со смирением, тогда она будет знать свое место. Как собака под столом…
– Собака под столом кусает за ноги!..
– А ты терпи. Иначе где же твое смирение? Что ты думаешь, тебе одному тяжело? Да если хочешь знать, страдающих депрессией сейчас пруд пруди. Скоро их станет так много, что легче будет пересчитать здоровых!
– Я знаю, Сергей Григорьевич, – грустно согласился Никита. – Но тогда – тем более плохо.
– А ты не опускай руки! Ведь люди и приходят сюда затем, чтобы вылечиться. Вот, например, вчера у меня была пациентка, на которую временами накатывает такая тоска, что она слова сказать не может, да еще ревет в три ручья.
– Я понимаю, – со вздохом кивнул Никита.
– Нет, не понимаешь – у тебя-то речь не нарушена!.. А то еще другая больная вчера была. У ней и того круче – несет всякую чушь.
– Зачем? – не понял Никита.
– Затем, что сама не фиксирует своих слов, представляешь? Скажет что-то нормальное и тут же прибавит какую-нибудь глупость, которой сама потом не помнит. А она к тому же работает учительницей!
– Это очень тяжело, – согласился Никита.
– Ну вот. А есть еще третья… правда, с той не так сложно: она просто-напросто впадает в ярость и начинает костерить всякого, кто под руку подвернется. Начальник—не начальник, обложит так, что своих не узнаешь.
– Матом? – болезненно сморщился Никита.
– Вот не знаю, не уточнял. Но для чего я тебе об этом говорю: все эти женщины надеются на выздоровление. Все делают усилия, чтобы преодолеть свою болезнь!
– Им нужно в церковь сходить, – свернул на свою излюбленную дорожку Никита. – Такие странности, о которых вы рассказываете, бывают от того, что бесы вселяются в людей.
– Вот как? – прищурился Сергей Григорьевич. – А в тебя самого часом никто не вселился? Разве уныние не от беса?
– А я не предаюсь унынию. Я просто за все переживаю…
– Нет уж, подожди, подожди. Это еще мой покойный отец говорил: есть переживания полезные, а есть толчение воды в ступе. Мир неидеален, это так, но нельзя же потратить жизнь на то, чтобы постоянно это оплакивать! Постарайся изменить хоть что-то в лучшую сторону…
– Я не могу, – сокрушенно выдохнул Никита. – У меня нет на это сил. Я стараюсь дома помогать – у нас же, вы знаете, многодетная семья… очень много всего надо делать. И денег не хватает. Я тут даже работать пошел, чтобы помочь папе с мамой. Грузчиком, ведь образование у меня неоконченное…
– Ну и что? – с неподдельным интересом осведомился Сергей Григорьевич.
– Такого насмотрелся—наслушался… – Никита аж вздрогнул от недавних переживаний. – Я вообще не знаю, как эти грузчики живут. У них все интересы – напиться, да еще с женщинами… Даже мне предлагали: давай, говорят, мы в получку скинемся по сотне и тебе телку снимем, а то ты такой всегда печальный…
Сергей Григорьевич закрыл рукой рот. Ему неудержимо захотелось смеяться: вот молодцы ребята! Возможно, «телка» и есть тот самый эффективный метод, который мог бы Никиту вылечить. Погруженный в религию, юноша соблюдал целомудрие, что в двадцать лет, понятное дело, нелегко. «Телка» могла бы стать решением вопроса, но ведь парень не согласится… А еще мелькнула мысль, что верное средство против депрессии – такой вот искренний смех, выворачивающий всего тебя наизнанку. За эти несколько секунд Сергей Григорьевич и сам подлечил свое психическое здоровье.
– Видишь, Никита, все-таки они хотели тебе добра, – вслух сказал он, вытирая заслезившиеся глаза. – Даже денег своих не пожалели…
– Да, но ведь человек не должен опускаться до уровня животных. Вообще, что это за название такое – телка? Вам бы, скажем, понравилось, если бы вашу дочь так назвали?
– У меня сын, – сказал посерьезневший Сергей Григорьевич. – А вообще ты в принципе прав. Но ведь по религии положено – как это? – не осуждать, а относиться ко всем доброжелательно.
– Я доброжелателен, но не могу сделать ничего хорошего. Из грузчиков ушел – опять денег домой не приношу! А еще папа с мамой хотят, чтобы я в институте восстановился… а я не смогу… так плохо себя чувствую…
В общем, разговор взошел на круги своя. В это время дверь кабинета приоткрылась и заглянула вчерашняя пациентка – девушка, которая временами не может говорить от немотивированных слез. Странно, ведь ей было назначено прийти через две недели, во время которых она должна была отслеживать свое состояние.
Увидев, что доктор занят, Даша (так, кажется, ее зовут) хотела закрыть дверь. Но Сергей Григорьевич решил выслушать ее сейчас – глядишь, и Никите пойдет на пользу хотя бы визуальное приобщение к чужим проблемам. Это в какой-то мере должно отвлечь его от собственных.
– Заходите, Даша, присаживайтесь. Вы что хотели?
– Здрассти, Сергей Григорьевич. – Она села, мельком посмотрев на Никиту. – Извините, я думала, у вас никого нет. Я вчера забыла…
– Что вы забыли?
– Справку попросить, что я… ну, в общем, что у меня с головой все в порядке. Заведующий на работе велел принести. А то вдруг ты, говорит, на людей будешь бросаться…
– Вот как! – поднял брови Сергей Григорьевич.
В принципе он не может давать подобных гарантий. И вообще не вправе ручаться, что кто-то не будет «бросаться на людей». Откуда ему знать? Ведь бросаются иногда по внезапному импульсу, который очень трудно, почти невозможно, предсказать. Поэтому врачи предпочитают не возлагать на себя ответственности.
– Пожалуйста, дайте мне эту справку. Иначе наш заведующий не допустит меня к работе…
Сергей Григорьевич застучал пальцами по столу, думая, как можно решить вопрос. Если он не пойдет девушке навстречу, ее дурак заведующий может предположить, что Даша действительно представляет опасность для окружающих. Что она в скором времени будет «бросаться на людей» – именно так невежественные люди могут объяснить отсутствие справки. Сергей Григорьевич посмотрел на Дашу: молодая, но уже, пожалуй, не наивная; знает, что в жизни почем… Доброжелательное, чуть скуластое лицо, приветливый взгляд… В общем, милая девушка, каких много – то есть, к сожалению, их теперь немного. Обычная девушка в лучшем смысле этого слова: не нахалка, не фанатичка, не упертая карьеристка, не видящая ничего и никого, кроме своей цели. Живет себе потихоньку и радуется тому, что у нее есть.
Но первое впечатление может оказаться поверхностным. Если приглядеться внимательней, в Дашиных чертах проглядывает печальная глубина, какое-то хроническое страдание. Выходит, девчонка уже хлебнула горя… Но ничего агрессивного в ней все равно нет, наоборот – заметно позитивное желание справляться со всеми напастями. Пожалуй, можно написать для нее эту справку…
– А где вы работаете, Даша?
– В магазине «Геракл». Гастрономией с лотка торгую. Заходите к нам как-нибудь, – улыбнулась она, хотя ей, конечно, совсем не хотелось сейчас улыбаться. Но она умела себя заставить. Эта девушка была не то что сидящий с другого края стола мягкотелый юноша, неспособный к волевым усилиям. Кстати, ее улыбка распространялась и на Никиту. Она их обоих приглашала: заходите, обслужим, лучший товар подберем, все сделаем по-хорошему…
– Значит, убивать покупателей не станете? – шутливо спросил Сергей Григорьевич. – Ладно, так и напишем. – Он взял листок со штампом диспансера, уточнил Дашину фамилию и сел писать, что такая-то… была на приеме такого-то числа… диагноз – нервное переутомление…
Пока он занимался справкой, Даша ждала, чуть постукивая пальцами по столу – признак нервной натуры. На руки пациентов тоже стоит обращать внимание, напомнил себе Сергей Григорьевич, особенно на женские руки. Если они без маникюра и вообще не ухоженные, это уже определенный симптом: значит, женщине не доставляет удовольствия следить за собой. В каком же случае это естественное чувство может заглохнуть? Только если душа до отказа набита острыми переживаниями. А еще это признак утраты воли: женщина не в силах заставить себя сделать необходимое, привести в порядок руки.
Дашины пальчики заканчивались свежими красными ноготками, немного вульгарными, но определенно ухоженными. На левой руке было два колечка – с камушком и костяное, покрытое какой-то затейливой резьбой. На правой желтел тонкий золотой ободок, похоже, обручальное кольцо. Но ведь вчера она сказала ему, что не замужем, просто у нее есть друг, с которым давно вместе. Выходит, ей хочется убедить себя, что ее связь с этим другом не отличается от супружеской…
Девушка взяла справку, осенила благодарной улыбкой Сергея Григорьевича и заодно сгорбившегося в углу Никиту. Попрощалась, вышла. Никита зашевелился в кресле, напоминая о себе. Сейчас у них снова пойдет разговор по кругу: мне плохо – надо бороться – нет сил… Но дверь опять приоткрылась, и в кабинет заглянула еще одна пациентка, которой он сегодня не ждал:
– Простите, пожалуйста, доктор. Всего один вопрос, можно?!
– Вы Марина Кирилловна? Учительница из школы, верно? – вспомнил он эту выдержанную женщину средних лет, на всем облике которой как будто лежал отпечаток ее профессии – собранность и умение держать себя с достоинством.
– Совершенно верно, и как раз в этом суть вопроса. Ведь у нас, знаете, есть медицинские книжки, где должно быть записано насчет психики… Когда я пришла к вам, я не подумала…
– Насколько мне известно, учителям нельзя стоять на диспансерном учете, – с улыбкой перебил все понявший Сергей Григорьевич. – А получить консультацию не возбраняется, так что вы напрасно беспокоились.
– Значит, вы не поставили меня на учет? – обрадовано уточнила учительница.
– Не поставил. Скорей всего, это у вас перегрузка – что вы сказали на уроке что-то не то… – Как врач, он слегка лукавил: симптом не фиксируемой пациентом речи заслуживает серьезного внимания, это может быть признаком многих серьезных болезней. Но сейчас не нужно ей об этом говорить. И ставить на учет в данных обстоятельствах нельзя, пока он за ней просто понаблюдает…
– Большое вам спасибо! А то я вчера так взволновалась, всю ночь заснуть не могла…
– Вы и сейчас не вполне еще успокоились, – заметил Сергей Григорьевич. – Держите себя в руках, но я заметил. Кстати, протяните руки вперед… Видите, они у вас немного дрожат.
Учительница с извиняющейся улыбкой смотрела на свои подрагивающие пальцы. И вдруг сам Сергей Григорьевич непонятным образом взволновался. Что-то во всем этом было не так, какая-то деталь его зацепила… Он еще сам не знал, в чем дело, но причина должно была быть серьезной. Что же это такое?!
– Действительно, немного дрожат… Но ведь в этом нет ничего страшного? – с настроем на обмен незначительными любезными словами спросила учительница.
– Да, да, конечно… То есть нет… Да, действительно, нет ничего страшного…
– Но почему тогда… Скажите мне – что-нибудь не так?
– Нет, нет… Не обращайте внимания, – встряхнулся Сергей Григорьевич. – Просто я думал о другом.
Учительница подняла на него свои проницательные, учительские, глаза, которые говорили ему «Вы лжете». Но при этом добавляли: «Я не настырна и могу потерпеть с разъяснением. Объясните мне все, когда сочтете нужным». Сергея Григорьевича это вполне устраивало, тем более что он и сам себе не мог ничего объяснить. Что-то вдруг задело его подсознание, какая-то мелочь. Но если это действительно мелочь, с чего б ему волноваться?
– Я могу идти? – спросила учительница.
– Не забывайте обо мне надолго, – любезно пошутил овладевший собой Сергей Григорьевич.
– Хотелось бы не обременять вас больше своими посещениями. Но, как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему… Всего доброго вам… и вам, молодой человек! – кивнула она в сторону Никиты.
Когда дверь за ней закрылась, он зажмурил глаза и еще раз попытался установить, что же произошло. Учительница вытянула вперед руки… Они у нее слегка дрожали, но не катастрофически, даже, можно сказать, не сильно. И что в них было странного? Он всегда обращал внимание на женские руки, но эти, казалось, ничем не могли насторожить психолога. Ухоженные, с неярким умеренным маникюром; женственные, но как будто могущие быть сильными… настоящие руки учительницы.
– Так плохо себя чувствую, – вновь вернулся к своей любимой песенке Никита. – Может быть, вы добавите мне таблеточек?
– Все равно на тебя лекарства не действуют… – махнул рукой Сергей Григорьевич. – Тут надо что-то другое. – Он потряс головой, чтобы не думать о руках предыдущей пациентки, а сосредоточиться на своем старом добром Никите. Как говорится, старый друг лучше новых двух… Что бы ему на сей раз посоветовать?
– Ты помнишь детскую загадку «Два кольца, два конца, посередине гвоздик»?
– Помню, – кивнул Никита. – Я ее своим сестренкам загадывал. Это ножницы.
– Это еще и твоя ситуация, – стал развивать ассоциации Сергей Григорьевич. – Два конца, это два исхода твоей депрессии: либо ты ее победишь, либо она тебя. Вот ты говорил, что в некоторых людях сидит бес…
– Это точно, – уныло подтвердил Никита.
– А некоторые, наоборот, сами смогли оседлать беса. Гоголевский Вакула, например! Или вот отец рассказывал мне еще про одного святого…
– Иоанн Новгородский летал на бесе в Иерусалим, – помог вспомнить Никита.
– Вот-вот, именно Иоанн Новгородский! – Сергей Григорьевич с удовольствием повторил это благозвучное имя. – Вот и попробуй повоевать со своей депрессией: кто на ком поедет. А самое средоточие вопроса − это гвоздик. То есть твоя воля, которая держит всю конструкцию и от которой, в конечном счете, все и зависит.
– А два кольца? – уныло спросил Никита, которого такой поворот разговора не вдохновлял.
– Два кольца, это… – Сергей Григорьевич не успел придумать объяснение.
Его подспудное беспокойство, связанное с учительницей, вдруг всплыло на поверхность: кольцо! Верней, два кольца. Два совершенно одинаковых кольца у двух его пациенток, Даши и Марины Кирилловны. Причем кольца редкие, своеобразные. Трудно представить себе, чтобы две столь разных по возрасту и по характеру женщины достали где-то два редких, но совершенно одинаковых кольца! Выходит, ему померещилось? Это и был подспудный страх Сергея Григорьевича – не стал ли он уподобляться своим пациентам? Ведь это не им выдумано, что врачи-психиатры зачастую сами страдают расстройством психики…
– А нельзя прописать мне какие-нибудь процедуры? – снова подал голос Никита.
– Обтирайся по утрам холодной водой, – рассеянно посоветовал Сергей Григорьевич. Надо срочно выяснить, действительно ли у них одинаковые кольца. Потому что если это не так… тогда получалось, что дело плохо. Бывает, раз запавшая в сознание деталь видится потом человеку вторично там, где ее по-настоящему нет. И это называется очень неприятным словом – галлюцинация.
– Я ведь не сделал вам ничего плохого, – дрожащим голосом произнес Никита.
– Что плохого? О чем ты?
– Ну, что вы так… издеваетесь, – с некоторым усилием выговорил он слово, слишком резкое для своего лексикона. – Что значит – обтираться холодной водой? Разве это процедура?
Не успел Сергей Григорьевич придумать себе какое-нибудь оправдание, как на столе зазвонил телефон. Он никак не ожидал слышать голос сына – обычно Сережик не звонил ему первый, тем более на работу. Да и вообще они созванивались редко. Прежде Сергей Григорьевич пытался наладить между ними более тесную связь, однако сын всякий раз осаживал его – вежливо, но сухо.
– Это ты, Сережа? Что-нибудь случилось?
– Ничего сверхсрочного, – сказал сын, однако уверенности в его голосе не звучало. – Но я хотел бы с тобой поговорить. Можно к тебе сегодня зайти?
– Хорошо, конечно, приходи. Я буду рад тебя видеть, – заторопился Сергей Григорьевич. – Но у вас все в порядке? Мама здорова?
– Да. Так во сколько я могу прийти? – Сережик всегда менял тему, когда отец спрашивал о матери, словно считал его недостойным говорить про Нелку.
– Я работаю до половины седьмого, еще полчаса на дорогу… И чем скорей мы после этого встретимся, тем лучше, потому что я хочу увидеть тебя скорее!
– Значит, я подойду к семи.
– Буду ждать…
Этот разговор взбодрил Сергея Григорьевича, хотя и заставил чувствовать себя слегка ошарашенным. В первый раз он понадобился Сережику так, что тот сам проявил инициативу. Наверное, речь идет о сугубо мужских проблемах, в которых совет должен дать отец. Вот он и понадобился сыну − думать об этом было так приятно, что проблема с кольцами вдруг показалась неважной. Может быть, Сергей Григорьевич их не так хорошо рассмотрел и на самом деле это два разных кольца. Хотя узор обоих был очень запоминающимся и – увы! – совершенно идентичным…
– Сергей Григорьевич, – окликнул Никита.
Наверное, он уже не первую секунду смотрел с удивлением на своего врача, то хмурившегося, то счастливо улыбавшегося, и опять вдруг хмурившегося. Надо было взять себя в руки и вернуться к проблемам пациента. Это вообще первое правило психиатра – держать под контролем собственные эмоции.
– Значит так, Никита. Вот тебе задание: каждый раз, когда услышишь на улице мат или увидишь что-нибудь нехорошее, ставь в уме галочку. Сколько их к вечеру наберется, столько ты должен произнести в этот или следующий день хороших слов: спасибо, пожалуйста, будьте здоровы… Или младшей сестренке сказку рассказать. Сколько лет твоей младшей сестренке?
– Самой маленькой пять… А есть еще восьмилетняя…
– Так значит, будешь рассказывать своим малышкам сказки. Если коротенькую, вроде Курочки Рябы, пусть считается за три галочки. Такая, как Красная Шапочка – за пять, а длинная, вроде Снежной Королевы, – за двенадцать. Все понял? Пора что-то делать, а не просто оплакивать мир!
– Но ведь этим ничего не изменишь…
– Кто из нас врач – ты или я? Значит, коль скоро я что-то говорю, ты должен мне доверять. Да и в самом деле: если каждое сказанное слово влияет на судьбы мира, то в моем предложении определенно есть смысл… Придешь ко мне на следующей неделе!
Отпустив Никиту, Сергей Григорьевич принял еще одного пациента, потом еще одного. Потом включил чайник и выпил чаю. Чем ближе просматривался вечер, тем живей он ощущал в себе счастливое беспокойство предстоящей ему встречи с Сережиком. Ведь это единственный в мире человек, который близок ему по крови и должен быть близок по духу. Может быть, с их сегодняшнего общения начнется то, о чем он не смел последние годы мечтать – подлинные отношения отца с сыном…
Под конец рабочего дня порог кабинета переступила еще одна незапланированная пациентка – некая Маргарита Ильинична Крысанова, ни с того ни с сего начинавшая бесконтрольно ругаться. Пренебрегая всеми правилами диспансера, она не разделась внизу, а так и вошла к нему в плаще, шляпке и перчатках. Но он предпочитал не делать своим больным замечаний: ведь им, беднягам, и так уже достается в жизни…
– Здравствуйте, Сергей Григорьевич. Вы меня помните? Я обращалась к вам по поводу…
– Помню, Маргарита Ильинична. Только вы не были назначены, а я не могу сегодня задерживаться. У меня мало времени, так что давайте прямо к делу…
– Давайте. Это очень важный для меня вопрос.
Сергей Григорьевич взглянул на часы: было четверть седьмого.
– Через пятнадцать минут я должен уйти домой. А пока слушаю вас, рассказывайте.
Маргарита Ильинишна вздохнула, села на диван и стала разглаживать рукой в тонкой осенней перчатке подол плаща. Это она делала в помощь себе: когда руки заняты, язык говорит свободней.
– Значит, вот что… Напомню вам, я обругала своего начальника. По болезни, как мы с вами установили. А он, понимаете, мстительный такой, злопамятный. Из черных, знаете, – у них там чуть что, сразу за кинжал хватаются…
«Я-то при чем?» – подумал Сергей Григорьевич, но решил слушать дальше. По опыту он знал, что самую суть вопроса больные чаще всего приберегают напоследок.
– Ну так вот. Мой начальник не верит, что я грубила ему по болезни, и хочет выгнать меня с работы. А мне надо доработать до пенсии. Немного осталось, два с половиной года. Где я их доработаю? Сейчас, знаете, не очень-то берут… тех, кто в возрасте…
– Чего же вы от меня хотите? – наконец спросил он.
– Чтобы вы ему позвонили. Моему начальнику. Скажите, я обругала его несознательно, как это – в состоянии аффекта… Или еще что-нибудь придумайте, вам видней. Лишь бы он понял, что у меня не было намерения его оскорбить!
Сергей Григорьевич на минуту задумался. Бывает, что психиатрам приходится вмешиваться в жизнь своих больных, общаться с их близкими, да и с начальством тоже. Так, он мог бы, к примеру, позвонить Никитиному декану или директору еще какого-нибудь давно знакомого пациента. А в нынешней ситуации смущало то, что он этой женщины почти не знает – точнее, не знает совсем. Она была на приеме только один раз, и у него не появилось к ней того сразу возникающего доверия, как, например, к Даше, которая плачет за прилавком. Даше он дал справку, а звонить по поручению Маргариты его что-то не тянет. Возможно, она оскорбила начальника от простой несдержанности или даже намеренно, а теперь решила списать все на болезнь. И вообще: как он может в чем-то ручаться, если пациентка наблюдается у него без году неделю?
– Я вас прошу… – уперто повторила она, глядя на него немигающим птичьим взглядом. Этот взгляд производил тяжелое впечатление. В вечерней тишине диспансера голос Маргариты Ильиничны звучал глухо.
– Здравствуй, дорогой, рад тебя видеть, – нарочито бодро отозвался Сергей Григорьевич. – Ну, что скажешь хорошего?
Никита развел руками – что тут можно сказать хорошего, если на улицах плюют, в общественных местах матерятся, а старушкам в метро не уступают места… «Что хорошего»? – такая постановка вопроса, на его взгляд, звучала почти кощунственно.
– Как твое самочувствие? – решил зайти с другого конца Сергей Григорьевич.
– Плохо, – ответил он без малейшего промедления. – Вы же знаете, мне всегда плохо.
– Но ведь у тебя неоднородное состояние! Значит, бывает когда-то хуже, когда-то лучше. Таблетки по новой схеме принимаешь?
Об этом можно было не спрашивать. Никита всегда принимал все как надо и вообще отличался редкой дисциплинированностью. Возможно, это объяснялось тем, что он вырос в многодетной семье, – такие иногда встречаются среди верующих, которые заводят детей, сколько Бог пошлет. Но четкий прием лекарств практически ничего не менял: еще одним отличительным свойством Никиты было то, что его организм почти не реагировал на медикаменты. Есть такие люди, которых в связи с этим особо трудно лечить. И Сергею Григорьевичу было с Никитой трудно. Временами ему приходила мысль: может быть, лекарства не действуют потому, что Никита на самом деле не болен? Врачи, которые проводили тесты и потом передали пациента Сергею Григорьевичу, вполне могли ошибиться. Тем более, сам Никита искренне верит в свою болезнь и рассказывает о ней так красочно, что нельзя не поверить. Его надрывные жалобы вполне могли сбить врачей-диагностов с толку. Да и как застраховаться от ошибки в такой области, где возможная болезнь и свойства характера зачастую сплавлены воедино?
Мысль о том, что Никита здоров, время от времени посещала Сергея Григорьевича. Но пока что это была лишь неподтвержденная догадка. А врач не может дать подобное заключение, если не убедился окончательно.
– Значит, плохо себя чувствуешь, – продолжал он беседу с Никитой, всегда начинавшуюся одинаково (и кончавшуюся, увы, тоже). – А ты пробовал отвлекаться, как мы с тобой в прошлый раз наметили?
– Пробовал. Я очень старался. – Никита всегда говорил правду, в его добросовестности можно было не сомневаться.
– Не помогает?
– Если заставить человека бежать по жаре в телогрейке, он все равно будет чувствовать, что жарко. И когда его заморозят, не сможет не дрожать от холода.
– К чему ты это? – не уловил связи Сергей Григорьевич.
– Если внушать больному, что он здоров, больной все равно останется больным. Ему все равно будет плохо. Поэтому как бы я сам себя не уговаривал…
– Положим, внушение немало значит, – не согласился Сергей Григорьевич. – Особенно в психиатрии. Да все древние методы лечения, все знахарство, шаманство основаны на внушении!
– Зачем вы об этом, – заволновался Никита. – Знахарство и шаманство − виды колдовства. Все это связано с нечистой силой, которая приходит через колдунов… все это очень плохо для человека!
То же самое, только более доказательно, сказал бы и отец Сергея Григорьевича. И мамочка замахала бы руками, если бы услышала о знахарях и шаманах.
– Хорошо, Никита, посмотрим на вопрос с другой стороны. Какова главная христианская добродетель – смирение? Вот и научись воспринимать болезнь со смирением, тогда она будет знать свое место. Как собака под столом…
– Собака под столом кусает за ноги!..
– А ты терпи. Иначе где же твое смирение? Что ты думаешь, тебе одному тяжело? Да если хочешь знать, страдающих депрессией сейчас пруд пруди. Скоро их станет так много, что легче будет пересчитать здоровых!
– Я знаю, Сергей Григорьевич, – грустно согласился Никита. – Но тогда – тем более плохо.
– А ты не опускай руки! Ведь люди и приходят сюда затем, чтобы вылечиться. Вот, например, вчера у меня была пациентка, на которую временами накатывает такая тоска, что она слова сказать не может, да еще ревет в три ручья.
– Я понимаю, – со вздохом кивнул Никита.
– Нет, не понимаешь – у тебя-то речь не нарушена!.. А то еще другая больная вчера была. У ней и того круче – несет всякую чушь.
– Зачем? – не понял Никита.
– Затем, что сама не фиксирует своих слов, представляешь? Скажет что-то нормальное и тут же прибавит какую-нибудь глупость, которой сама потом не помнит. А она к тому же работает учительницей!
– Это очень тяжело, – согласился Никита.
– Ну вот. А есть еще третья… правда, с той не так сложно: она просто-напросто впадает в ярость и начинает костерить всякого, кто под руку подвернется. Начальник—не начальник, обложит так, что своих не узнаешь.
– Матом? – болезненно сморщился Никита.
– Вот не знаю, не уточнял. Но для чего я тебе об этом говорю: все эти женщины надеются на выздоровление. Все делают усилия, чтобы преодолеть свою болезнь!
– Им нужно в церковь сходить, – свернул на свою излюбленную дорожку Никита. – Такие странности, о которых вы рассказываете, бывают от того, что бесы вселяются в людей.
– Вот как? – прищурился Сергей Григорьевич. – А в тебя самого часом никто не вселился? Разве уныние не от беса?
– А я не предаюсь унынию. Я просто за все переживаю…
– Нет уж, подожди, подожди. Это еще мой покойный отец говорил: есть переживания полезные, а есть толчение воды в ступе. Мир неидеален, это так, но нельзя же потратить жизнь на то, чтобы постоянно это оплакивать! Постарайся изменить хоть что-то в лучшую сторону…
– Я не могу, – сокрушенно выдохнул Никита. – У меня нет на это сил. Я стараюсь дома помогать – у нас же, вы знаете, многодетная семья… очень много всего надо делать. И денег не хватает. Я тут даже работать пошел, чтобы помочь папе с мамой. Грузчиком, ведь образование у меня неоконченное…
– Ну и что? – с неподдельным интересом осведомился Сергей Григорьевич.
– Такого насмотрелся—наслушался… – Никита аж вздрогнул от недавних переживаний. – Я вообще не знаю, как эти грузчики живут. У них все интересы – напиться, да еще с женщинами… Даже мне предлагали: давай, говорят, мы в получку скинемся по сотне и тебе телку снимем, а то ты такой всегда печальный…
Сергей Григорьевич закрыл рукой рот. Ему неудержимо захотелось смеяться: вот молодцы ребята! Возможно, «телка» и есть тот самый эффективный метод, который мог бы Никиту вылечить. Погруженный в религию, юноша соблюдал целомудрие, что в двадцать лет, понятное дело, нелегко. «Телка» могла бы стать решением вопроса, но ведь парень не согласится… А еще мелькнула мысль, что верное средство против депрессии – такой вот искренний смех, выворачивающий всего тебя наизнанку. За эти несколько секунд Сергей Григорьевич и сам подлечил свое психическое здоровье.
– Видишь, Никита, все-таки они хотели тебе добра, – вслух сказал он, вытирая заслезившиеся глаза. – Даже денег своих не пожалели…
– Да, но ведь человек не должен опускаться до уровня животных. Вообще, что это за название такое – телка? Вам бы, скажем, понравилось, если бы вашу дочь так назвали?
– У меня сын, – сказал посерьезневший Сергей Григорьевич. – А вообще ты в принципе прав. Но ведь по религии положено – как это? – не осуждать, а относиться ко всем доброжелательно.
– Я доброжелателен, но не могу сделать ничего хорошего. Из грузчиков ушел – опять денег домой не приношу! А еще папа с мамой хотят, чтобы я в институте восстановился… а я не смогу… так плохо себя чувствую…
В общем, разговор взошел на круги своя. В это время дверь кабинета приоткрылась и заглянула вчерашняя пациентка – девушка, которая временами не может говорить от немотивированных слез. Странно, ведь ей было назначено прийти через две недели, во время которых она должна была отслеживать свое состояние.
Увидев, что доктор занят, Даша (так, кажется, ее зовут) хотела закрыть дверь. Но Сергей Григорьевич решил выслушать ее сейчас – глядишь, и Никите пойдет на пользу хотя бы визуальное приобщение к чужим проблемам. Это в какой-то мере должно отвлечь его от собственных.
– Заходите, Даша, присаживайтесь. Вы что хотели?
– Здрассти, Сергей Григорьевич. – Она села, мельком посмотрев на Никиту. – Извините, я думала, у вас никого нет. Я вчера забыла…
– Что вы забыли?
– Справку попросить, что я… ну, в общем, что у меня с головой все в порядке. Заведующий на работе велел принести. А то вдруг ты, говорит, на людей будешь бросаться…
– Вот как! – поднял брови Сергей Григорьевич.
В принципе он не может давать подобных гарантий. И вообще не вправе ручаться, что кто-то не будет «бросаться на людей». Откуда ему знать? Ведь бросаются иногда по внезапному импульсу, который очень трудно, почти невозможно, предсказать. Поэтому врачи предпочитают не возлагать на себя ответственности.
– Пожалуйста, дайте мне эту справку. Иначе наш заведующий не допустит меня к работе…
Сергей Григорьевич застучал пальцами по столу, думая, как можно решить вопрос. Если он не пойдет девушке навстречу, ее дурак заведующий может предположить, что Даша действительно представляет опасность для окружающих. Что она в скором времени будет «бросаться на людей» – именно так невежественные люди могут объяснить отсутствие справки. Сергей Григорьевич посмотрел на Дашу: молодая, но уже, пожалуй, не наивная; знает, что в жизни почем… Доброжелательное, чуть скуластое лицо, приветливый взгляд… В общем, милая девушка, каких много – то есть, к сожалению, их теперь немного. Обычная девушка в лучшем смысле этого слова: не нахалка, не фанатичка, не упертая карьеристка, не видящая ничего и никого, кроме своей цели. Живет себе потихоньку и радуется тому, что у нее есть.
Но первое впечатление может оказаться поверхностным. Если приглядеться внимательней, в Дашиных чертах проглядывает печальная глубина, какое-то хроническое страдание. Выходит, девчонка уже хлебнула горя… Но ничего агрессивного в ней все равно нет, наоборот – заметно позитивное желание справляться со всеми напастями. Пожалуй, можно написать для нее эту справку…
– А где вы работаете, Даша?
– В магазине «Геракл». Гастрономией с лотка торгую. Заходите к нам как-нибудь, – улыбнулась она, хотя ей, конечно, совсем не хотелось сейчас улыбаться. Но она умела себя заставить. Эта девушка была не то что сидящий с другого края стола мягкотелый юноша, неспособный к волевым усилиям. Кстати, ее улыбка распространялась и на Никиту. Она их обоих приглашала: заходите, обслужим, лучший товар подберем, все сделаем по-хорошему…
– Значит, убивать покупателей не станете? – шутливо спросил Сергей Григорьевич. – Ладно, так и напишем. – Он взял листок со штампом диспансера, уточнил Дашину фамилию и сел писать, что такая-то… была на приеме такого-то числа… диагноз – нервное переутомление…
Пока он занимался справкой, Даша ждала, чуть постукивая пальцами по столу – признак нервной натуры. На руки пациентов тоже стоит обращать внимание, напомнил себе Сергей Григорьевич, особенно на женские руки. Если они без маникюра и вообще не ухоженные, это уже определенный симптом: значит, женщине не доставляет удовольствия следить за собой. В каком же случае это естественное чувство может заглохнуть? Только если душа до отказа набита острыми переживаниями. А еще это признак утраты воли: женщина не в силах заставить себя сделать необходимое, привести в порядок руки.
Дашины пальчики заканчивались свежими красными ноготками, немного вульгарными, но определенно ухоженными. На левой руке было два колечка – с камушком и костяное, покрытое какой-то затейливой резьбой. На правой желтел тонкий золотой ободок, похоже, обручальное кольцо. Но ведь вчера она сказала ему, что не замужем, просто у нее есть друг, с которым давно вместе. Выходит, ей хочется убедить себя, что ее связь с этим другом не отличается от супружеской…
Девушка взяла справку, осенила благодарной улыбкой Сергея Григорьевича и заодно сгорбившегося в углу Никиту. Попрощалась, вышла. Никита зашевелился в кресле, напоминая о себе. Сейчас у них снова пойдет разговор по кругу: мне плохо – надо бороться – нет сил… Но дверь опять приоткрылась, и в кабинет заглянула еще одна пациентка, которой он сегодня не ждал:
– Простите, пожалуйста, доктор. Всего один вопрос, можно?!
– Вы Марина Кирилловна? Учительница из школы, верно? – вспомнил он эту выдержанную женщину средних лет, на всем облике которой как будто лежал отпечаток ее профессии – собранность и умение держать себя с достоинством.
– Совершенно верно, и как раз в этом суть вопроса. Ведь у нас, знаете, есть медицинские книжки, где должно быть записано насчет психики… Когда я пришла к вам, я не подумала…
– Насколько мне известно, учителям нельзя стоять на диспансерном учете, – с улыбкой перебил все понявший Сергей Григорьевич. – А получить консультацию не возбраняется, так что вы напрасно беспокоились.
– Значит, вы не поставили меня на учет? – обрадовано уточнила учительница.
– Не поставил. Скорей всего, это у вас перегрузка – что вы сказали на уроке что-то не то… – Как врач, он слегка лукавил: симптом не фиксируемой пациентом речи заслуживает серьезного внимания, это может быть признаком многих серьезных болезней. Но сейчас не нужно ей об этом говорить. И ставить на учет в данных обстоятельствах нельзя, пока он за ней просто понаблюдает…
– Большое вам спасибо! А то я вчера так взволновалась, всю ночь заснуть не могла…
– Вы и сейчас не вполне еще успокоились, – заметил Сергей Григорьевич. – Держите себя в руках, но я заметил. Кстати, протяните руки вперед… Видите, они у вас немного дрожат.
Учительница с извиняющейся улыбкой смотрела на свои подрагивающие пальцы. И вдруг сам Сергей Григорьевич непонятным образом взволновался. Что-то во всем этом было не так, какая-то деталь его зацепила… Он еще сам не знал, в чем дело, но причина должно была быть серьезной. Что же это такое?!
– Действительно, немного дрожат… Но ведь в этом нет ничего страшного? – с настроем на обмен незначительными любезными словами спросила учительница.
– Да, да, конечно… То есть нет… Да, действительно, нет ничего страшного…
– Но почему тогда… Скажите мне – что-нибудь не так?
– Нет, нет… Не обращайте внимания, – встряхнулся Сергей Григорьевич. – Просто я думал о другом.
Учительница подняла на него свои проницательные, учительские, глаза, которые говорили ему «Вы лжете». Но при этом добавляли: «Я не настырна и могу потерпеть с разъяснением. Объясните мне все, когда сочтете нужным». Сергея Григорьевича это вполне устраивало, тем более что он и сам себе не мог ничего объяснить. Что-то вдруг задело его подсознание, какая-то мелочь. Но если это действительно мелочь, с чего б ему волноваться?
– Я могу идти? – спросила учительница.
– Не забывайте обо мне надолго, – любезно пошутил овладевший собой Сергей Григорьевич.
– Хотелось бы не обременять вас больше своими посещениями. Но, как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему… Всего доброго вам… и вам, молодой человек! – кивнула она в сторону Никиты.
Когда дверь за ней закрылась, он зажмурил глаза и еще раз попытался установить, что же произошло. Учительница вытянула вперед руки… Они у нее слегка дрожали, но не катастрофически, даже, можно сказать, не сильно. И что в них было странного? Он всегда обращал внимание на женские руки, но эти, казалось, ничем не могли насторожить психолога. Ухоженные, с неярким умеренным маникюром; женственные, но как будто могущие быть сильными… настоящие руки учительницы.
– Так плохо себя чувствую, – вновь вернулся к своей любимой песенке Никита. – Может быть, вы добавите мне таблеточек?
– Все равно на тебя лекарства не действуют… – махнул рукой Сергей Григорьевич. – Тут надо что-то другое. – Он потряс головой, чтобы не думать о руках предыдущей пациентки, а сосредоточиться на своем старом добром Никите. Как говорится, старый друг лучше новых двух… Что бы ему на сей раз посоветовать?
– Ты помнишь детскую загадку «Два кольца, два конца, посередине гвоздик»?
– Помню, – кивнул Никита. – Я ее своим сестренкам загадывал. Это ножницы.
– Это еще и твоя ситуация, – стал развивать ассоциации Сергей Григорьевич. – Два конца, это два исхода твоей депрессии: либо ты ее победишь, либо она тебя. Вот ты говорил, что в некоторых людях сидит бес…
– Это точно, – уныло подтвердил Никита.
– А некоторые, наоборот, сами смогли оседлать беса. Гоголевский Вакула, например! Или вот отец рассказывал мне еще про одного святого…
– Иоанн Новгородский летал на бесе в Иерусалим, – помог вспомнить Никита.
– Вот-вот, именно Иоанн Новгородский! – Сергей Григорьевич с удовольствием повторил это благозвучное имя. – Вот и попробуй повоевать со своей депрессией: кто на ком поедет. А самое средоточие вопроса − это гвоздик. То есть твоя воля, которая держит всю конструкцию и от которой, в конечном счете, все и зависит.
– А два кольца? – уныло спросил Никита, которого такой поворот разговора не вдохновлял.
– Два кольца, это… – Сергей Григорьевич не успел придумать объяснение.
Его подспудное беспокойство, связанное с учительницей, вдруг всплыло на поверхность: кольцо! Верней, два кольца. Два совершенно одинаковых кольца у двух его пациенток, Даши и Марины Кирилловны. Причем кольца редкие, своеобразные. Трудно представить себе, чтобы две столь разных по возрасту и по характеру женщины достали где-то два редких, но совершенно одинаковых кольца! Выходит, ему померещилось? Это и был подспудный страх Сергея Григорьевича – не стал ли он уподобляться своим пациентам? Ведь это не им выдумано, что врачи-психиатры зачастую сами страдают расстройством психики…
– А нельзя прописать мне какие-нибудь процедуры? – снова подал голос Никита.
– Обтирайся по утрам холодной водой, – рассеянно посоветовал Сергей Григорьевич. Надо срочно выяснить, действительно ли у них одинаковые кольца. Потому что если это не так… тогда получалось, что дело плохо. Бывает, раз запавшая в сознание деталь видится потом человеку вторично там, где ее по-настоящему нет. И это называется очень неприятным словом – галлюцинация.
– Я ведь не сделал вам ничего плохого, – дрожащим голосом произнес Никита.
– Что плохого? О чем ты?
– Ну, что вы так… издеваетесь, – с некоторым усилием выговорил он слово, слишком резкое для своего лексикона. – Что значит – обтираться холодной водой? Разве это процедура?
Не успел Сергей Григорьевич придумать себе какое-нибудь оправдание, как на столе зазвонил телефон. Он никак не ожидал слышать голос сына – обычно Сережик не звонил ему первый, тем более на работу. Да и вообще они созванивались редко. Прежде Сергей Григорьевич пытался наладить между ними более тесную связь, однако сын всякий раз осаживал его – вежливо, но сухо.
– Это ты, Сережа? Что-нибудь случилось?
– Ничего сверхсрочного, – сказал сын, однако уверенности в его голосе не звучало. – Но я хотел бы с тобой поговорить. Можно к тебе сегодня зайти?
– Хорошо, конечно, приходи. Я буду рад тебя видеть, – заторопился Сергей Григорьевич. – Но у вас все в порядке? Мама здорова?
– Да. Так во сколько я могу прийти? – Сережик всегда менял тему, когда отец спрашивал о матери, словно считал его недостойным говорить про Нелку.
– Я работаю до половины седьмого, еще полчаса на дорогу… И чем скорей мы после этого встретимся, тем лучше, потому что я хочу увидеть тебя скорее!
– Значит, я подойду к семи.
– Буду ждать…
Этот разговор взбодрил Сергея Григорьевича, хотя и заставил чувствовать себя слегка ошарашенным. В первый раз он понадобился Сережику так, что тот сам проявил инициативу. Наверное, речь идет о сугубо мужских проблемах, в которых совет должен дать отец. Вот он и понадобился сыну − думать об этом было так приятно, что проблема с кольцами вдруг показалась неважной. Может быть, Сергей Григорьевич их не так хорошо рассмотрел и на самом деле это два разных кольца. Хотя узор обоих был очень запоминающимся и – увы! – совершенно идентичным…
– Сергей Григорьевич, – окликнул Никита.
Наверное, он уже не первую секунду смотрел с удивлением на своего врача, то хмурившегося, то счастливо улыбавшегося, и опять вдруг хмурившегося. Надо было взять себя в руки и вернуться к проблемам пациента. Это вообще первое правило психиатра – держать под контролем собственные эмоции.
– Значит так, Никита. Вот тебе задание: каждый раз, когда услышишь на улице мат или увидишь что-нибудь нехорошее, ставь в уме галочку. Сколько их к вечеру наберется, столько ты должен произнести в этот или следующий день хороших слов: спасибо, пожалуйста, будьте здоровы… Или младшей сестренке сказку рассказать. Сколько лет твоей младшей сестренке?
– Самой маленькой пять… А есть еще восьмилетняя…
– Так значит, будешь рассказывать своим малышкам сказки. Если коротенькую, вроде Курочки Рябы, пусть считается за три галочки. Такая, как Красная Шапочка – за пять, а длинная, вроде Снежной Королевы, – за двенадцать. Все понял? Пора что-то делать, а не просто оплакивать мир!
– Но ведь этим ничего не изменишь…
– Кто из нас врач – ты или я? Значит, коль скоро я что-то говорю, ты должен мне доверять. Да и в самом деле: если каждое сказанное слово влияет на судьбы мира, то в моем предложении определенно есть смысл… Придешь ко мне на следующей неделе!
Отпустив Никиту, Сергей Григорьевич принял еще одного пациента, потом еще одного. Потом включил чайник и выпил чаю. Чем ближе просматривался вечер, тем живей он ощущал в себе счастливое беспокойство предстоящей ему встречи с Сережиком. Ведь это единственный в мире человек, который близок ему по крови и должен быть близок по духу. Может быть, с их сегодняшнего общения начнется то, о чем он не смел последние годы мечтать – подлинные отношения отца с сыном…
Под конец рабочего дня порог кабинета переступила еще одна незапланированная пациентка – некая Маргарита Ильинична Крысанова, ни с того ни с сего начинавшая бесконтрольно ругаться. Пренебрегая всеми правилами диспансера, она не разделась внизу, а так и вошла к нему в плаще, шляпке и перчатках. Но он предпочитал не делать своим больным замечаний: ведь им, беднягам, и так уже достается в жизни…
– Здравствуйте, Сергей Григорьевич. Вы меня помните? Я обращалась к вам по поводу…
– Помню, Маргарита Ильинична. Только вы не были назначены, а я не могу сегодня задерживаться. У меня мало времени, так что давайте прямо к делу…
– Давайте. Это очень важный для меня вопрос.
Сергей Григорьевич взглянул на часы: было четверть седьмого.
– Через пятнадцать минут я должен уйти домой. А пока слушаю вас, рассказывайте.
Маргарита Ильинишна вздохнула, села на диван и стала разглаживать рукой в тонкой осенней перчатке подол плаща. Это она делала в помощь себе: когда руки заняты, язык говорит свободней.
– Значит, вот что… Напомню вам, я обругала своего начальника. По болезни, как мы с вами установили. А он, понимаете, мстительный такой, злопамятный. Из черных, знаете, – у них там чуть что, сразу за кинжал хватаются…
«Я-то при чем?» – подумал Сергей Григорьевич, но решил слушать дальше. По опыту он знал, что самую суть вопроса больные чаще всего приберегают напоследок.
– Ну так вот. Мой начальник не верит, что я грубила ему по болезни, и хочет выгнать меня с работы. А мне надо доработать до пенсии. Немного осталось, два с половиной года. Где я их доработаю? Сейчас, знаете, не очень-то берут… тех, кто в возрасте…
– Чего же вы от меня хотите? – наконец спросил он.
– Чтобы вы ему позвонили. Моему начальнику. Скажите, я обругала его несознательно, как это – в состоянии аффекта… Или еще что-нибудь придумайте, вам видней. Лишь бы он понял, что у меня не было намерения его оскорбить!
Сергей Григорьевич на минуту задумался. Бывает, что психиатрам приходится вмешиваться в жизнь своих больных, общаться с их близкими, да и с начальством тоже. Так, он мог бы, к примеру, позвонить Никитиному декану или директору еще какого-нибудь давно знакомого пациента. А в нынешней ситуации смущало то, что он этой женщины почти не знает – точнее, не знает совсем. Она была на приеме только один раз, и у него не появилось к ней того сразу возникающего доверия, как, например, к Даше, которая плачет за прилавком. Даше он дал справку, а звонить по поручению Маргариты его что-то не тянет. Возможно, она оскорбила начальника от простой несдержанности или даже намеренно, а теперь решила списать все на болезнь. И вообще: как он может в чем-то ручаться, если пациентка наблюдается у него без году неделю?
– Я вас прошу… – уперто повторила она, глядя на него немигающим птичьим взглядом. Этот взгляд производил тяжелое впечатление. В вечерней тишине диспансера голос Маргариты Ильиничны звучал глухо.