Седов намеревался пройти еще дальше к северу. Поэтому, разделав медведя, задние окорока погрузили на нарты, а все остальное спрятали в снежную избушку, которую тут же и соорудили.
Надеясь на свет луны, вечером тронулись в путь. Но очень скоро разразилась буря невиданной силы. Не решаясь в темноте выбрать новое место для палатки, вернулись назад, к старому лагерю. Палатку рвало ветром, невыносимый холод заставлял Седова и матросов прижиматься друг к другу. Нескольких собак пустили в палатку – они мерзли, их визг вызывал жалость. В такую погоду лучше всего спать. Но судьба судила иначе.
Казалось, что все медведи Новой Земли собрались сюда на какой-то свой праздник. Только Седов заснул, собаки начали лаять. Выскочив с ружьем, Седов не мог решить, в какую сторону итти, – он был окружен непроницаемым мраком. Даже по слуху нельзя было определить, откуда доносится визг собак, – все перемешалось в завываниях метели. Выручил Варнак. Поняв, что темнота мешает людям разглядеть медведя, он стал им указывать дорогу, двигаясь впереди и подавая сигналы призывным лаем. Медведь оказался возле снежной избушки, к которой, должно быть, его привлек запах спрятанного мяса. Седов увидел рядом с избушкой другой, более крупный холм. И когда эта гора зашевелилась, Седов выстрелил. Медведь, рыча, свалился. Повторилась обычная история. Собаки ринулись на раненого, он вскочил, побежал. Началось преследование во мраке. Седов шел на лай собак. Так он оказался вплотную перед самым зверем. Медведь двинулся на Седова. Спасли собаки – они вцепились ему в бока, а Варнак, по обыкновению своему, вскочил медведю на спину. Седов еще раз выстрелил, но опять только ранил зверя – тот умчался, собаки его задержать не смогли.
Участники экспедиции Седова на охоте.
Через час, когда путешественники только улеглись, поправив снежную избушку, испорченную косолапым гостем, – явился третий медведь. И он был ранен, но ушел в полынью.
Четвертый прибыл сразу после третьего. Надоело, решили не преследовать. Всю ночь не заснули Седов, Томиссар и Линник. Выла пурга, собаки то и дело заливались яростным лаем. У путешественников зуб на зуб не попадал от мороза.
Утром Седов поднял товарищей, велел собирать упряжку. Вьюга не унималась, и не было надежды, что погода скоро улучшится. Ждать, однако, не имело смысла – луна была на ущербе.
Возвращение на «Фоку» было тяжелым. Шли необычайно долго – трое с половиной суток. Быстрее итти мешал ветер, да и свет луны делался с каждым днем все более скупым. В последние часы пришлось особенно туго – вышел керосин, нечем было обогреться и не на чем сварить мясо. Питались сухарями, заедая их снегом {49} .
По случаю возвращения Седова в кают-компании был сервирован праздничный ужин. Седов, против обыкновения, выпил три рюмки водки и опьянел с непривычки. Он рассказывал увлекательную для всякого охотника, – а в кают-компании страстными охотниками были все, – историю «медвежьей ночи». Даже о мучительном обратном переходе с мыса Литке можно рассказывать весело, когда сидишь в чистой рубахе с открытым воротом, в теплой, уютной кают-компании, близ жарко натопленной печки, перед столом с вкусной едой, освещенным мягким светом большой керосиновой лампы.
Но все же санные экспедиции возобновились после попытки Седова только весной.
18 марта 1913 года Визе и Павлов отправились в глубь Новой Земли, на разведку ледяного покрова, а Седов с Пинегиным сделали шестидневный поход на Южно-Крестовые острова, лежащие к западу от бухты Святого Фоки.
В 1594 году корабли Виллема Баренца, идя вдоль западного берега Новой Земли на север, миновали под 76° северной широты остров, на котором голландские моряки увидели два креста – знаки, поставленные теми, кто плавал в этих водах задолго до Баренца. От этих русских крестов произошло и название острова – по-голландски Het Eyland mette Cruycen, по-русски – Крестовый.
Почти через двести пятьдесят лет русский исследователь, корпуса флотских штурманов поручик Пахтусов в этих местах производил гидрографическую съемку. И он нашел на одном острове из группы Крестовых следы древних русских путешественников – могилу и два опрокинутых карбаса.
В 1872 году возле Крестовых островов льды зажали судно норвежского промышленника Тобиссена. Команда направилась в шлюпках на юг – искать спасения, а на корабле остался сам Тобиссен, его сын и два матроса. Тобиссен до последних дней жизни не прекращал метеорологических наблюдений. Он умер от цынги весной 1873 года, летом скончался его сын. Матросов спасли русские промышленники.
Тобиссен дал науке первые систематические сведения о климате северо-западной части Новой Земли. Только метеостанция Седова в бухте Святого Фоки через 40 лет продолжила и значительно приумножила работу Тобиссена.
Дерзкие предприятия русских мореходов, пускавшихся пять столетий назад на своих карбасах и ладьях в плавания к ледяным берегам Новой Земли и Груманта, три путешествия отважного Баренца «к царствам Китайскому и Синскому», подвиги скромного Пахтусова, труд упорного Тобиссена. Обо всем этом не раз вспоминал Седов, бродя с компасом и неизменной записной книжкой по берегам Крестовых островов. Пустынные острова были густо населены предметами, вызывавшими мысли о прошлом, о безыменных и знаменитых предшественниках. Здесь находили Седов и Пинегин полусгнившие доски, и бревна от построек, и куски ржавого железа, могилы и кресты.
Вернувшись на «Фоку», Седов начал усиленно готовить свой собственный поход к мысу Желания и экспедицию Визе и Павлова на Карский берег Новой Земли.
Время бежало быстро, заполненное заботами о снаряжении трех партий, о составлении упряжек, подсчетом, взвешиванием и упаковкой продовольствия, топлива, одежды.
30 марта 1913 года вышли Визе и Павлов. 1 апреля отправился Седов с матросом Андреем Инютиным. Никто до него не делал маршрутной съемки этих берегов, а самой достоверной считались карта Виллема Баренца. Седов прошел с матросом Андреем Инютиным 700 верст – от бухты Святого Фоки на северо-запад к мысу Желания, и оттуда на юг по Карской стороне до Флиссингергоф, а затем – обратно. В двух местах он видел древние русские кресты, поставленные неизвестно кем, когда и с какой целью. Может быть, это были следы Саввы Лошкина, может быть, могилы, а еще вернее – маяки, сооруженные отважными мореплавателями в незапамятные времена.
В кают-компании. Слева направо: Кушаков, Зандер, Седов, Сахаров, Визе, Пинегин, Павлов.
Ему пришлось карабкаться на ледники, в расщелине одного из них погибла упряжная собака Черный Медведь. Но еще опаснее было движение по береговому припаю, у подножья ледников. Однажды за спиной путников рухнула ледяная гора. Там, где только что прошли их нарты, теперь бурлило море, и огромные глыбы, свалившиеся с ледника, с плеском подымались на поверхность кипящей воды.
Молодой прибрежный лед трескался и колебался под тяжестью нарт. Один раз он провалился – нарты, упряжка, а затем и оба путешественника оказались в воде. Был двенадцатиградусный мороз, дул ветер со снегом. Едва лишь Седов или Инютин выбирались из воды, как лед снова проваливался под ними. Несколько раз Седов дотягивался до нарт, на верхушке которых были привязаны хронометры, – он хотел снять их и спасти во что бы то ни стало в первую очередь. Но нарты погружались в воду все глубже. Это продолжалось больше часа. И люди, и собаки изнемогали. Инютин вовсе обессилел и уже не мог карабкаться на лед. Повезло – подвернулась крепкая льдина. Седов выполз на нее, потом помог выбраться Инютину. Вслед затем и собаки с воем вытянули нарты. Все промокло – сухари, снаряжение, одежда. К счастью, остались сухими драгоценные хронометры.
Возвращение с мыса Желания. Слева: Инютин; справа: Седов.
На обратном пути продовольствие, взятое с базы, окончилось. Не стало и керосина. Нечем было кормить собак. Жизнь шутников спасли медведи – охота приносила и еду и топливо.
Седов и Инютин вернулись 27 мая.
Седов обморозил руки и лицо и похудел в этом походе на тридцать шесть фунтов.
Приближалось арктическое, лето. Время санных экспедиций прошло. Вскоре Седов написал приказ о результатах зимней и весенней исследовательской работы, проделанной участниками экспедиции – самим начальником, географом Визе, который совершил поход поперек северного острова Новой Земли, геологом Павловым и Пинегиным. «Подвести итог произведенной нами работе тем более приятно, – писал Седов, – что в ней сделаны некоторые открытия несогласия с существующими картами, и нам, участникам первой русской экспедиции к Северному полюсу, таким образом, достался счастливый жребий – внести исправления в существующую веками неверную карту Новой Земли…» {50}
Пересечение Новой Земли под 76° северной широты, произведенное Визе и Павловым в сопровождении матросов Линника и Коноплева, дало обширный научный материал и первые достоверные сведения о внутренней части острова. На Карской стороне Визе сделал карту части морского берега.
Так была использована вынужденная зимовка на Новой Земле. Если бы экспедиция Седова снаряжалась с исключительной целью исследования северного острова Новой Земли, – она не могла бы сделать больше для науки, чем было сделано ею за одиннадцать месяцев ледяного плена.
Седов по возвращении из экспедиции на мыс Желания.
Сидеть ли и ждать благоприятного ветра, который может и не скоро явиться, или же вступать в. борьбу с очень небольшими шансами на успех, делать попытки, почти безнадежные?
Если положение кажется безвыходным, – складывай руки. Вот принцип, представлявшийся благоразумным.
Если положение кажется безвыходным, – действуй: таково было основание многих поступков Седова.
Теперь, когда льды, державшие «Фоку» в тисках почти год, разбило штормом и когда, таким образом, экспедиция вновь получила возможность двигаться на корабле, – Седов считал абсолютно бесспорной необходимость плыть к Земле Франца-Иосифа по давно намеченному маршруту, чтобы осуществить главную цель экспедиции.
Но в этом своем убеждении Седов был одинок. Никто из членов экспедиции не разделял его стремлений.
«Фока», покинув место своего пленения, направился на запад. Затем он своротил на север и поплыл к Земле Франца-Иосифа, курсом на мыс Флора. Лед, как и в прошлом году, препятствовал плаванию. Снова Седов дни и ночи нес вахту. С бочки, подвешенной к грот-мачте, он рассматривал сложный и затуманенный рисунок ледяного моря, испещренного бледными полосами и пятнами проталин. Снова он терпеливо и настойчиво направлял удары своего верного «Фоки» на ледяные барьеры. Казалось, что целая вечность прошла с того времени, когда он впервые приказал поднять на этом корабле флаг экспедиции к полюсу. Сколько надежд и как много разочарований! Он считал переход к Земле Франца-Иосифа на дни, но вот прошел год, и перед ним то же препятствие, что и в самом начале борьбы, и много ли прибавилось шансов на успех в сравнении с первым рейсом? Нет, пожалуй, теперь надежд еще меньше.
Увеличились, по сравнению с прошлогодним рейсом, только опасности. Топливо на «Фоке» иссякало. Немногим более ста пудов угля, – это все, с чем он покинул зимовку.
Но если в трюме нет угля, итти во льды достаточно рискованно. Зажмет посреди моря и понесет ледяным дрейфом чорт знает куда! Под парусами из льдов не выскочишь. А дрейфовать во льдах не то же, что зимовать у берега. Каков еще окажется в дрейфе старик «Фока»?
Время за полночь. Седов на мостике. Ровным, глухим голосом подает он команды рулевому и в машину. «Фока» едва подвигается по назначенному курсу. Туман, ни зги не видно. Только скрежет и хруст ломаемых льдин и плачевное скрипение корпуса. Подходит Кизино, буфетчик.
– Георгий Яковлевич! – зовет он жалобным голосом.
– Что скажете? – спрашивает Седов не оборачиваясь.
– Пошли бы в кают-компанию, чаю выпили б, что ли…
– Ладно, – отвечает Седов.
Он стоит еще несколько минут, навалившись на перильца, потом посылает Кизино за штурманом.
– Давно бы так, нельзя же – три дня почти не спавши… – укоризненно басит штурман, усатый архангельский «трескоед» из поморов.
В кают-компанию Седову итти тяжело. Неизбежное объяснение ему неприятно. Но без этого нельзя обойтись.
В салоне все в сборе. Он садится к столу, снимает шапку, бросает ее вместе с рукавицами на колено печной трубы, греет влажные руки у печки. Кизино подает чай. Он пьет не торопясь. Он ждет, и все знают, что он ждет, и поэтому смущены. Видит и он их смущение, но молчит.
Ага, вот оно!
– Георгий Яковлевич, офицерский состав обсудил положение… Здесь, в вахтенном журнале, мы записали…
Он берет журнал, начинает читать. «Что-то очень уж длинно и рассудительно», думает он про себя. Перевернув страницу, едва сдерживает улыбку: подписи проставлены по старшинству лет, чтобы, не дай бог, никого не заподозрили в зачине…
«Офицерский состав экспедиции покорнейше просит Вас, – читает Седов. – сообщить ему о Ваших дальнейших планах касательно следования экспедиции на Саре Flora, [19]а именно: имеются ли какие-нибудь данные или расчеты, что судно дойдет до Земли Франца-Иосифа; если нет, то предполагаете ли Вы, покинув судно, дойти пешком или местами водой до этой земли и перезимовать там? В последнем случае, офицерский состав просит разъяснить, на какой запас теплой одежды экспедиция может рассчитывать, а также на какой запас провианта она может рассчитывать во время зимовки на Земле Франца-Иосифа?»
Он читает дальше:
«Со своей стороны, офицерский состав экспедиции позволяет себе выразить следующее единогласное мнение: экспедиция в данное время располагает топливом в лучшем случае на двое суток хода судна, если будет сожжено все, что можно… Офицерский состав экспедиции считает достижение Земли Франца-Иосифа этим рейсом судна очень мало вероятным. Судно, вернее всего, будет затерто льдами… Лишь меньшая часть экспедиции снабжена подходящей теплой одеждой… удачный исход зимовки является очень сомнительным, так как охотой может пропитаться 3 человека, но не 17… Тем паче, должна отпасть всякая мысль о прямой цели экспедиции: достижении Северного полюса…»
И, наконец, вот чего они хотят: «взять курс на зюйд и, выйдя изо льдов, перезимовать где-нибудь в арктической стране, сделать ряд научных работ, а в следующем году, подновив запас провианта, угля и снаряжения, направиться снова на Землю Франца-Иосифа и далее…»
Он отодвигает книгу, стакан. Молча встает, берет с печки подсохшие рукавицы и шапку, выходит из кают-компании.
«Фока» снова застрял. Льды не пускают его на север.
На палубе стоит кучка матросов, вышедших покурить. Седов подходит к ним.
– Плохо, ребята? – спрашивает он.
Матросы деликатно зажимают папиросы в кулаках.
– Выходит, назад поворачивать надо? – допытывается Седов.
Матросы молчат.
– Домой? – еще раз спрашивает он.
– Зачем же домой, Георгий Яковлевич, – говорит один.
– Пока судно на плаву, можно биться…
– А если раздавит?
– Тогда уж – в шлюпки и в Архангельск…
– То-то, – весело говорит Седов {51} .
Ночью он записывает в дневник: «Сегодня офицеры мне поднесли хороший подарок: заявили через вахтенного начальника, чтобы вернуться обратно».
Он задумывается, пожимает плечами и последние два слова подчеркивает. Потом дописывает: «Меня это сперва очень удивило, а потом и огорчило, именно то, что пришлось им отказать в этом…» {52}
Его огорчает разлад в экспедиционном составе. Напрасно он рассердился, но с этим ничего не поделаешь: поступить так, как хочется им, повернуть на юг, когда еще не исчерпаны все возможности, когда есть еще и корабль, и продовольствие, и здоровье! Нет, сделать это он не в силах. Может быть, благоразумно даже – отступить. Один год потерян уже на Новой Земле. Согласиться на вторую такую же зимовку, отложить еще на год исполнение главной задачи. А дальше что? Удастся ли возобновить экспедицию?.. Они говорят: пополнить запасы! Может ли он надеяться на это? Нет, конечно. Отступить – значит отказаться навсегда от своей цели, от самого себя… А вот они, спутники, по-своему правы. Они могут вернуться в Петербург хоть сегодня – никто не обвинит их ни в трусости, ни в обмане. Полюс обещал открыть он один.
Поэтому он пойдет дальше на север.
Угля мало, но можно жечь в топке бревна, из которых была построена баня, и доски, и полуистлевшие бунты веревок, и старые ящики, и сало тюленей, и, в крайнем случае, кое-какие переборки самого судна…
Продовольствия мало, а главное – оно почти наполовину не годится для еды, потому что архангельские поставщики подсунули тухлую солонину, порченую треску и варенье, справедливо названное матросами «карбасной замазкой», – столько в нем глицерина… Но можно прожить и с тем, что есть, если энергично промышлять медведя, тюленя и птицу, которая не преминет явиться весной…
Плохо с теплой одеждой – при необходимости экономить каждый рубль экспедиция закупила полярное обмундирование только для четырнадцати человек, с расчетом на один год…
И совсем дурно дело обстоит с собаками. Управляющий губернаторской канцелярией – просто жулик. Где он собрал этих собак, которых продал экспедиции, неизвестно, – может быть, по дворам и пустырям Архангельска. Собаки никуда не годятся – в упряжке ходить не умеют, холода не переносят. Другое дело те тридцать собак, что были доставлены из Восточной Сибири, – это великолепные лайки, умные, выносливые, способные перенести испытания любого похода. Часть дворняжек пришлось теребить за полной непригодностью, другая часть сама передохла, а десятка два из них еще живут – вперемежку с лайками они с грехом пополам тянут нарты.
«Святой Фока» во льдах.
На «Фоке» сейчас осталось семнадцать человек {53} . Было, когда выходили из Архангельска, двадцать cемь. Первую партию бесполезных для экспедиции людей Седов ссадил еще в прошлом году в губе Крестовой, вторую отправил недавно под начальством капитана Захарова. Капитан получил приказ спешить в Крестовую губу, чтобы попасть на первый пароход, который должен прибыть из Архангельска. Это нужно было, чтобы поторопить присылку вспомогательного судна с углем. Седов написал комитету: «Повторяю просьбу прислать судно на Землю Франца-Иосифа с углем (5ООО пудов)…» {54} . Но Захаров, по свойственной ему нерадивости, к первому пароходу опоздал и, следовательно, прибудет в Архангельск слишком поздно, – если уголь до сих пор не прислали, то уже и не успеют послать, так как льды помешают.
Все это он должен принять во внимание, потому что только он один отвечает и за судно и за жизнь людей. Не слишком ли велик риск?
Ночь. «Фока» стоит во льдах недвижимо. Седов – в своей маленькой каюте, в которой едва умещаются койка и столик. Ему следовало бы спать. С рассветом он подымется на мостик. На корабле ждут его решения. Он ничего не обещал, но люди надеются, что он все-таки повернет на юг. Седову не спится.
Жизнь на «Фоке» сложилась не так, как следовало бы. Уходя из Архангельска, он отдал приказ об установлении воинской дисциплины. В соответствии с этим появился термин – офицерский состав. На этом основании Кушаков требует соблюдения всех правил субординации. Матросы его ненавидят. Он очень груб и неуживчив. Пользуясь положением заведующего хозяйством, он вмешивается во всю жизнь кубрика и кают-компании, раздражает матросов мелкими придирками и ссорится с другими членами экспедиции. Неудержимо активен и очень в этом смысле отличается от других участников экспедиции, которые предпочитают заниматься только лишь своими специальными делами – метеорологией, геологией, фотографией. Ветеринар по образованию, невежда во всех других областях знания и черносотенец по политическим убеждениям. Чорт его знает, зачем он напросился в экспедицию, – должно быть, рассчитывает на награды и славу. Положением врача его честолюбие не удовлетворяется. В нем более шести пудов веса, он очень вынослив, и энергии в нем на троих. Он злой, мелочный и завистливый человек, поэтому его неутомимая деятельность вызывает в людях только раздражение и в конце концов приносит вред. Почему-то все приказы Седова читает матросам Кушаков. Вероятно, это способ внушить команде взгляд на себя, как на помощника начальника экспедиции.
Но самое худшее то, что он каждый раз ставит Седова в тяжелое положение, докладывая о своих стычках и требуя официального вмешательства. По существу, это шантаж. «Вот ваш приказ, вот морской устав, – говорит он, – действуйте, а иначе выходит, что вы сами, господин начальник, расстраиваете дисциплину» {55} . В десяти случаях удается замять дело, но в одиннадцатом приходится все-таки вмешиваться. Отстранить его от должности нельзя, потому что заменить некем.
В то утро, когда Седов должен был отправиться в поход к мысу Желания, в кают-компании происходил прощальный завтрак. Седов счел естественным вызвать из кубрика и пригласить к столу матроса Инютина – своего верного спутника, Кушаков воспринял присутствие матроса в кают компании, как оскорбление, демонстративно встал из-за стола и удалился {56} .
В юмористическом журнале «Кают-компания» время от времени появлялись стихи, двусмысленного характера объявления, шуточные загадки и карикатуры. Это помогало не скучать в длинные зимние вечера. Но однажды художник Пинегин, выведенный из себя многочисленными придирками Кушакова, изобразил его в журнале глядящим в перевернутый секстант на небо, по которому были разбросаны в виде звезд ордена и медали; даже на ущербной луне было написано: «За усердие». Карикатура, намекавшая на всем известные качества Кушакова – невежество и тщеславие, привела доктора в бешенство. Через два часа Кушаков вышел из своей каюты с видом славно поработавшего человека. Торжественно возложив журнал на общий стол, он стал ждать знаков одобрения. Седов прочитал грубую галиматью, сочиненную Кушаковым, а потом вырвал из журнала листы с произведениями обоих авторов и бросил все в печь.
К счастью, такие столкновения Седову до сих пор удавалось прекращать в самом начале. Он заботился о том, чтобы среди членов кают-компании сохранялись мир и дружба. Его влияние сдерживало даже Кушакова.
Беседуя в зимние вечера о покинутой родине или празднуя чье-нибудь возвращение из санного похода, путешественники забывали о тягостях зимовки. Славно веселились 19 декабря – в морской праздник. Те, кто в первый раз переплыл Полярный круг, получали «крещение» от самого «морского царя», которого играл Линник. И 9 февраля – в честь впервые появившегося солнца – было шумное празднование. Один из «поэтов» с «Фоки» сочинил большую поэму; в ней перечислялись болезни, которыми грозила долгая зима, и было сказано:
Происхождение этих вырезов остается весьма загадочным и совершенно непонятным?!
Надеясь на свет луны, вечером тронулись в путь. Но очень скоро разразилась буря невиданной силы. Не решаясь в темноте выбрать новое место для палатки, вернулись назад, к старому лагерю. Палатку рвало ветром, невыносимый холод заставлял Седова и матросов прижиматься друг к другу. Нескольких собак пустили в палатку – они мерзли, их визг вызывал жалость. В такую погоду лучше всего спать. Но судьба судила иначе.
Казалось, что все медведи Новой Земли собрались сюда на какой-то свой праздник. Только Седов заснул, собаки начали лаять. Выскочив с ружьем, Седов не мог решить, в какую сторону итти, – он был окружен непроницаемым мраком. Даже по слуху нельзя было определить, откуда доносится визг собак, – все перемешалось в завываниях метели. Выручил Варнак. Поняв, что темнота мешает людям разглядеть медведя, он стал им указывать дорогу, двигаясь впереди и подавая сигналы призывным лаем. Медведь оказался возле снежной избушки, к которой, должно быть, его привлек запах спрятанного мяса. Седов увидел рядом с избушкой другой, более крупный холм. И когда эта гора зашевелилась, Седов выстрелил. Медведь, рыча, свалился. Повторилась обычная история. Собаки ринулись на раненого, он вскочил, побежал. Началось преследование во мраке. Седов шел на лай собак. Так он оказался вплотную перед самым зверем. Медведь двинулся на Седова. Спасли собаки – они вцепились ему в бока, а Варнак, по обыкновению своему, вскочил медведю на спину. Седов еще раз выстрелил, но опять только ранил зверя – тот умчался, собаки его задержать не смогли.
Через час, когда путешественники только улеглись, поправив снежную избушку, испорченную косолапым гостем, – явился третий медведь. И он был ранен, но ушел в полынью.
Четвертый прибыл сразу после третьего. Надоело, решили не преследовать. Всю ночь не заснули Седов, Томиссар и Линник. Выла пурга, собаки то и дело заливались яростным лаем. У путешественников зуб на зуб не попадал от мороза.
Утром Седов поднял товарищей, велел собирать упряжку. Вьюга не унималась, и не было надежды, что погода скоро улучшится. Ждать, однако, не имело смысла – луна была на ущербе.
Возвращение на «Фоку» было тяжелым. Шли необычайно долго – трое с половиной суток. Быстрее итти мешал ветер, да и свет луны делался с каждым днем все более скупым. В последние часы пришлось особенно туго – вышел керосин, нечем было обогреться и не на чем сварить мясо. Питались сухарями, заедая их снегом {49} .
По случаю возвращения Седова в кают-компании был сервирован праздничный ужин. Седов, против обыкновения, выпил три рюмки водки и опьянел с непривычки. Он рассказывал увлекательную для всякого охотника, – а в кают-компании страстными охотниками были все, – историю «медвежьей ночи». Даже о мучительном обратном переходе с мыса Литке можно рассказывать весело, когда сидишь в чистой рубахе с открытым воротом, в теплой, уютной кают-компании, близ жарко натопленной печки, перед столом с вкусной едой, освещенным мягким светом большой керосиновой лампы.
Но все же санные экспедиции возобновились после попытки Седова только весной.
18 марта 1913 года Визе и Павлов отправились в глубь Новой Земли, на разведку ледяного покрова, а Седов с Пинегиным сделали шестидневный поход на Южно-Крестовые острова, лежащие к западу от бухты Святого Фоки.
В 1594 году корабли Виллема Баренца, идя вдоль западного берега Новой Земли на север, миновали под 76° северной широты остров, на котором голландские моряки увидели два креста – знаки, поставленные теми, кто плавал в этих водах задолго до Баренца. От этих русских крестов произошло и название острова – по-голландски Het Eyland mette Cruycen, по-русски – Крестовый.
Почти через двести пятьдесят лет русский исследователь, корпуса флотских штурманов поручик Пахтусов в этих местах производил гидрографическую съемку. И он нашел на одном острове из группы Крестовых следы древних русских путешественников – могилу и два опрокинутых карбаса.
В 1872 году возле Крестовых островов льды зажали судно норвежского промышленника Тобиссена. Команда направилась в шлюпках на юг – искать спасения, а на корабле остался сам Тобиссен, его сын и два матроса. Тобиссен до последних дней жизни не прекращал метеорологических наблюдений. Он умер от цынги весной 1873 года, летом скончался его сын. Матросов спасли русские промышленники.
Тобиссен дал науке первые систематические сведения о климате северо-западной части Новой Земли. Только метеостанция Седова в бухте Святого Фоки через 40 лет продолжила и значительно приумножила работу Тобиссена.
Дерзкие предприятия русских мореходов, пускавшихся пять столетий назад на своих карбасах и ладьях в плавания к ледяным берегам Новой Земли и Груманта, три путешествия отважного Баренца «к царствам Китайскому и Синскому», подвиги скромного Пахтусова, труд упорного Тобиссена. Обо всем этом не раз вспоминал Седов, бродя с компасом и неизменной записной книжкой по берегам Крестовых островов. Пустынные острова были густо населены предметами, вызывавшими мысли о прошлом, о безыменных и знаменитых предшественниках. Здесь находили Седов и Пинегин полусгнившие доски, и бревна от построек, и куски ржавого железа, могилы и кресты.
Вернувшись на «Фоку», Седов начал усиленно готовить свой собственный поход к мысу Желания и экспедицию Визе и Павлова на Карский берег Новой Земли.
Время бежало быстро, заполненное заботами о снаряжении трех партий, о составлении упряжек, подсчетом, взвешиванием и упаковкой продовольствия, топлива, одежды.
30 марта 1913 года вышли Визе и Павлов. 1 апреля отправился Седов с матросом Андреем Инютиным. Никто до него не делал маршрутной съемки этих берегов, а самой достоверной считались карта Виллема Баренца. Седов прошел с матросом Андреем Инютиным 700 верст – от бухты Святого Фоки на северо-запад к мысу Желания, и оттуда на юг по Карской стороне до Флиссингергоф, а затем – обратно. В двух местах он видел древние русские кресты, поставленные неизвестно кем, когда и с какой целью. Может быть, это были следы Саввы Лошкина, может быть, могилы, а еще вернее – маяки, сооруженные отважными мореплавателями в незапамятные времена.
Ему пришлось карабкаться на ледники, в расщелине одного из них погибла упряжная собака Черный Медведь. Но еще опаснее было движение по береговому припаю, у подножья ледников. Однажды за спиной путников рухнула ледяная гора. Там, где только что прошли их нарты, теперь бурлило море, и огромные глыбы, свалившиеся с ледника, с плеском подымались на поверхность кипящей воды.
Молодой прибрежный лед трескался и колебался под тяжестью нарт. Один раз он провалился – нарты, упряжка, а затем и оба путешественника оказались в воде. Был двенадцатиградусный мороз, дул ветер со снегом. Едва лишь Седов или Инютин выбирались из воды, как лед снова проваливался под ними. Несколько раз Седов дотягивался до нарт, на верхушке которых были привязаны хронометры, – он хотел снять их и спасти во что бы то ни стало в первую очередь. Но нарты погружались в воду все глубже. Это продолжалось больше часа. И люди, и собаки изнемогали. Инютин вовсе обессилел и уже не мог карабкаться на лед. Повезло – подвернулась крепкая льдина. Седов выполз на нее, потом помог выбраться Инютину. Вслед затем и собаки с воем вытянули нарты. Все промокло – сухари, снаряжение, одежда. К счастью, остались сухими драгоценные хронометры.
На обратном пути продовольствие, взятое с базы, окончилось. Не стало и керосина. Нечем было кормить собак. Жизнь шутников спасли медведи – охота приносила и еду и топливо.
Седов и Инютин вернулись 27 мая.
Седов обморозил руки и лицо и похудел в этом походе на тридцать шесть фунтов.
Приближалось арктическое, лето. Время санных экспедиций прошло. Вскоре Седов написал приказ о результатах зимней и весенней исследовательской работы, проделанной участниками экспедиции – самим начальником, географом Визе, который совершил поход поперек северного острова Новой Земли, геологом Павловым и Пинегиным. «Подвести итог произведенной нами работе тем более приятно, – писал Седов, – что в ней сделаны некоторые открытия несогласия с существующими картами, и нам, участникам первой русской экспедиции к Северному полюсу, таким образом, достался счастливый жребий – внести исправления в существующую веками неверную карту Новой Земли…» {50}
Пересечение Новой Земли под 76° северной широты, произведенное Визе и Павловым в сопровождении матросов Линника и Коноплева, дало обширный научный материал и первые достоверные сведения о внутренней части острова. На Карской стороне Визе сделал карту части морского берега.
Так была использована вынужденная зимовка на Новой Земле. Если бы экспедиция Седова снаряжалась с исключительной целью исследования северного острова Новой Земли, – она не могла бы сделать больше для науки, чем было сделано ею за одиннадцать месяцев ледяного плена.
II
В ночь на 2 сентября в районе островов Панкратьева дул свежий ветер с вест-зюйд-веста, шел дождь, и льдины, одиннадцать месяцев сковывавшие «Фоку», пришли в движение, распались на тысячи кусков. 3 сентября лед превратился в кашу. «Фока» освободился от тисков без помощи людей, которые, по приказу Седова, две недели безуспешно и изнурительно работали, пытаясь раздробить пешнями [18]и распилить ледяные поля, В кают-компании откровенно высказывали скептическое отношение к этим попыткам высвободить «Фоку». Называли работу на льду напрасной тратой сил. Лед толщиной в два с половиной метра не легко поддавался пиле и лому. Это бессмысленно, говорили в кают-компании, надеяться прорубить канал для «Фоки».Сидеть ли и ждать благоприятного ветра, который может и не скоро явиться, или же вступать в. борьбу с очень небольшими шансами на успех, делать попытки, почти безнадежные?
Если положение кажется безвыходным, – складывай руки. Вот принцип, представлявшийся благоразумным.
Если положение кажется безвыходным, – действуй: таково было основание многих поступков Седова.
Теперь, когда льды, державшие «Фоку» в тисках почти год, разбило штормом и когда, таким образом, экспедиция вновь получила возможность двигаться на корабле, – Седов считал абсолютно бесспорной необходимость плыть к Земле Франца-Иосифа по давно намеченному маршруту, чтобы осуществить главную цель экспедиции.
Но в этом своем убеждении Седов был одинок. Никто из членов экспедиции не разделял его стремлений.
«Фока», покинув место своего пленения, направился на запад. Затем он своротил на север и поплыл к Земле Франца-Иосифа, курсом на мыс Флора. Лед, как и в прошлом году, препятствовал плаванию. Снова Седов дни и ночи нес вахту. С бочки, подвешенной к грот-мачте, он рассматривал сложный и затуманенный рисунок ледяного моря, испещренного бледными полосами и пятнами проталин. Снова он терпеливо и настойчиво направлял удары своего верного «Фоки» на ледяные барьеры. Казалось, что целая вечность прошла с того времени, когда он впервые приказал поднять на этом корабле флаг экспедиции к полюсу. Сколько надежд и как много разочарований! Он считал переход к Земле Франца-Иосифа на дни, но вот прошел год, и перед ним то же препятствие, что и в самом начале борьбы, и много ли прибавилось шансов на успех в сравнении с первым рейсом? Нет, пожалуй, теперь надежд еще меньше.
Увеличились, по сравнению с прошлогодним рейсом, только опасности. Топливо на «Фоке» иссякало. Немногим более ста пудов угля, – это все, с чем он покинул зимовку.
Но если в трюме нет угля, итти во льды достаточно рискованно. Зажмет посреди моря и понесет ледяным дрейфом чорт знает куда! Под парусами из льдов не выскочишь. А дрейфовать во льдах не то же, что зимовать у берега. Каков еще окажется в дрейфе старик «Фока»?
Время за полночь. Седов на мостике. Ровным, глухим голосом подает он команды рулевому и в машину. «Фока» едва подвигается по назначенному курсу. Туман, ни зги не видно. Только скрежет и хруст ломаемых льдин и плачевное скрипение корпуса. Подходит Кизино, буфетчик.
– Георгий Яковлевич! – зовет он жалобным голосом.
– Что скажете? – спрашивает Седов не оборачиваясь.
– Пошли бы в кают-компанию, чаю выпили б, что ли…
– Ладно, – отвечает Седов.
Он стоит еще несколько минут, навалившись на перильца, потом посылает Кизино за штурманом.
– Давно бы так, нельзя же – три дня почти не спавши… – укоризненно басит штурман, усатый архангельский «трескоед» из поморов.
В кают-компанию Седову итти тяжело. Неизбежное объяснение ему неприятно. Но без этого нельзя обойтись.
В салоне все в сборе. Он садится к столу, снимает шапку, бросает ее вместе с рукавицами на колено печной трубы, греет влажные руки у печки. Кизино подает чай. Он пьет не торопясь. Он ждет, и все знают, что он ждет, и поэтому смущены. Видит и он их смущение, но молчит.
Ага, вот оно!
– Георгий Яковлевич, офицерский состав обсудил положение… Здесь, в вахтенном журнале, мы записали…
Он берет журнал, начинает читать. «Что-то очень уж длинно и рассудительно», думает он про себя. Перевернув страницу, едва сдерживает улыбку: подписи проставлены по старшинству лет, чтобы, не дай бог, никого не заподозрили в зачине…
«Офицерский состав экспедиции покорнейше просит Вас, – читает Седов. – сообщить ему о Ваших дальнейших планах касательно следования экспедиции на Саре Flora, [19]а именно: имеются ли какие-нибудь данные или расчеты, что судно дойдет до Земли Франца-Иосифа; если нет, то предполагаете ли Вы, покинув судно, дойти пешком или местами водой до этой земли и перезимовать там? В последнем случае, офицерский состав просит разъяснить, на какой запас теплой одежды экспедиция может рассчитывать, а также на какой запас провианта она может рассчитывать во время зимовки на Земле Франца-Иосифа?»
Он читает дальше:
«Со своей стороны, офицерский состав экспедиции позволяет себе выразить следующее единогласное мнение: экспедиция в данное время располагает топливом в лучшем случае на двое суток хода судна, если будет сожжено все, что можно… Офицерский состав экспедиции считает достижение Земли Франца-Иосифа этим рейсом судна очень мало вероятным. Судно, вернее всего, будет затерто льдами… Лишь меньшая часть экспедиции снабжена подходящей теплой одеждой… удачный исход зимовки является очень сомнительным, так как охотой может пропитаться 3 человека, но не 17… Тем паче, должна отпасть всякая мысль о прямой цели экспедиции: достижении Северного полюса…»
И, наконец, вот чего они хотят: «взять курс на зюйд и, выйдя изо льдов, перезимовать где-нибудь в арктической стране, сделать ряд научных работ, а в следующем году, подновив запас провианта, угля и снаряжения, направиться снова на Землю Франца-Иосифа и далее…»
Он отодвигает книгу, стакан. Молча встает, берет с печки подсохшие рукавицы и шапку, выходит из кают-компании.
«Фока» снова застрял. Льды не пускают его на север.
На палубе стоит кучка матросов, вышедших покурить. Седов подходит к ним.
– Плохо, ребята? – спрашивает он.
Матросы деликатно зажимают папиросы в кулаках.
– Выходит, назад поворачивать надо? – допытывается Седов.
Матросы молчат.
– Домой? – еще раз спрашивает он.
– Зачем же домой, Георгий Яковлевич, – говорит один.
– Пока судно на плаву, можно биться…
– А если раздавит?
– Тогда уж – в шлюпки и в Архангельск…
– То-то, – весело говорит Седов {51} .
Ночью он записывает в дневник: «Сегодня офицеры мне поднесли хороший подарок: заявили через вахтенного начальника, чтобы вернуться обратно».
Он задумывается, пожимает плечами и последние два слова подчеркивает. Потом дописывает: «Меня это сперва очень удивило, а потом и огорчило, именно то, что пришлось им отказать в этом…» {52}
Его огорчает разлад в экспедиционном составе. Напрасно он рассердился, но с этим ничего не поделаешь: поступить так, как хочется им, повернуть на юг, когда еще не исчерпаны все возможности, когда есть еще и корабль, и продовольствие, и здоровье! Нет, сделать это он не в силах. Может быть, благоразумно даже – отступить. Один год потерян уже на Новой Земле. Согласиться на вторую такую же зимовку, отложить еще на год исполнение главной задачи. А дальше что? Удастся ли возобновить экспедицию?.. Они говорят: пополнить запасы! Может ли он надеяться на это? Нет, конечно. Отступить – значит отказаться навсегда от своей цели, от самого себя… А вот они, спутники, по-своему правы. Они могут вернуться в Петербург хоть сегодня – никто не обвинит их ни в трусости, ни в обмане. Полюс обещал открыть он один.
Поэтому он пойдет дальше на север.
Угля мало, но можно жечь в топке бревна, из которых была построена баня, и доски, и полуистлевшие бунты веревок, и старые ящики, и сало тюленей, и, в крайнем случае, кое-какие переборки самого судна…
Продовольствия мало, а главное – оно почти наполовину не годится для еды, потому что архангельские поставщики подсунули тухлую солонину, порченую треску и варенье, справедливо названное матросами «карбасной замазкой», – столько в нем глицерина… Но можно прожить и с тем, что есть, если энергично промышлять медведя, тюленя и птицу, которая не преминет явиться весной…
Плохо с теплой одеждой – при необходимости экономить каждый рубль экспедиция закупила полярное обмундирование только для четырнадцати человек, с расчетом на один год…
И совсем дурно дело обстоит с собаками. Управляющий губернаторской канцелярией – просто жулик. Где он собрал этих собак, которых продал экспедиции, неизвестно, – может быть, по дворам и пустырям Архангельска. Собаки никуда не годятся – в упряжке ходить не умеют, холода не переносят. Другое дело те тридцать собак, что были доставлены из Восточной Сибири, – это великолепные лайки, умные, выносливые, способные перенести испытания любого похода. Часть дворняжек пришлось теребить за полной непригодностью, другая часть сама передохла, а десятка два из них еще живут – вперемежку с лайками они с грехом пополам тянут нарты.
На «Фоке» сейчас осталось семнадцать человек {53} . Было, когда выходили из Архангельска, двадцать cемь. Первую партию бесполезных для экспедиции людей Седов ссадил еще в прошлом году в губе Крестовой, вторую отправил недавно под начальством капитана Захарова. Капитан получил приказ спешить в Крестовую губу, чтобы попасть на первый пароход, который должен прибыть из Архангельска. Это нужно было, чтобы поторопить присылку вспомогательного судна с углем. Седов написал комитету: «Повторяю просьбу прислать судно на Землю Франца-Иосифа с углем (5ООО пудов)…» {54} . Но Захаров, по свойственной ему нерадивости, к первому пароходу опоздал и, следовательно, прибудет в Архангельск слишком поздно, – если уголь до сих пор не прислали, то уже и не успеют послать, так как льды помешают.
Все это он должен принять во внимание, потому что только он один отвечает и за судно и за жизнь людей. Не слишком ли велик риск?
Ночь. «Фока» стоит во льдах недвижимо. Седов – в своей маленькой каюте, в которой едва умещаются койка и столик. Ему следовало бы спать. С рассветом он подымется на мостик. На корабле ждут его решения. Он ничего не обещал, но люди надеются, что он все-таки повернет на юг. Седову не спится.
Жизнь на «Фоке» сложилась не так, как следовало бы. Уходя из Архангельска, он отдал приказ об установлении воинской дисциплины. В соответствии с этим появился термин – офицерский состав. На этом основании Кушаков требует соблюдения всех правил субординации. Матросы его ненавидят. Он очень груб и неуживчив. Пользуясь положением заведующего хозяйством, он вмешивается во всю жизнь кубрика и кают-компании, раздражает матросов мелкими придирками и ссорится с другими членами экспедиции. Неудержимо активен и очень в этом смысле отличается от других участников экспедиции, которые предпочитают заниматься только лишь своими специальными делами – метеорологией, геологией, фотографией. Ветеринар по образованию, невежда во всех других областях знания и черносотенец по политическим убеждениям. Чорт его знает, зачем он напросился в экспедицию, – должно быть, рассчитывает на награды и славу. Положением врача его честолюбие не удовлетворяется. В нем более шести пудов веса, он очень вынослив, и энергии в нем на троих. Он злой, мелочный и завистливый человек, поэтому его неутомимая деятельность вызывает в людях только раздражение и в конце концов приносит вред. Почему-то все приказы Седова читает матросам Кушаков. Вероятно, это способ внушить команде взгляд на себя, как на помощника начальника экспедиции.
Но самое худшее то, что он каждый раз ставит Седова в тяжелое положение, докладывая о своих стычках и требуя официального вмешательства. По существу, это шантаж. «Вот ваш приказ, вот морской устав, – говорит он, – действуйте, а иначе выходит, что вы сами, господин начальник, расстраиваете дисциплину» {55} . В десяти случаях удается замять дело, но в одиннадцатом приходится все-таки вмешиваться. Отстранить его от должности нельзя, потому что заменить некем.
В то утро, когда Седов должен был отправиться в поход к мысу Желания, в кают-компании происходил прощальный завтрак. Седов счел естественным вызвать из кубрика и пригласить к столу матроса Инютина – своего верного спутника, Кушаков воспринял присутствие матроса в кают компании, как оскорбление, демонстративно встал из-за стола и удалился {56} .
В юмористическом журнале «Кают-компания» время от времени появлялись стихи, двусмысленного характера объявления, шуточные загадки и карикатуры. Это помогало не скучать в длинные зимние вечера. Но однажды художник Пинегин, выведенный из себя многочисленными придирками Кушакова, изобразил его в журнале глядящим в перевернутый секстант на небо, по которому были разбросаны в виде звезд ордена и медали; даже на ущербной луне было написано: «За усердие». Карикатура, намекавшая на всем известные качества Кушакова – невежество и тщеславие, привела доктора в бешенство. Через два часа Кушаков вышел из своей каюты с видом славно поработавшего человека. Торжественно возложив журнал на общий стол, он стал ждать знаков одобрения. Седов прочитал грубую галиматью, сочиненную Кушаковым, а потом вырвал из журнала листы с произведениями обоих авторов и бросил все в печь.
К счастью, такие столкновения Седову до сих пор удавалось прекращать в самом начале. Он заботился о том, чтобы среди членов кают-компании сохранялись мир и дружба. Его влияние сдерживало даже Кушакова.
Беседуя в зимние вечера о покинутой родине или празднуя чье-нибудь возвращение из санного похода, путешественники забывали о тягостях зимовки. Славно веселились 19 декабря – в морской праздник. Те, кто в первый раз переплыл Полярный круг, получали «крещение» от самого «морского царя», которого играл Линник. И 9 февраля – в честь впервые появившегося солнца – было шумное празднование. Один из «поэтов» с «Фоки» сочинил большую поэму; в ней перечислялись болезни, которыми грозила долгая зима, и было сказано:
Однажды напомнил о себе путешественникам судовладелец Дикин. Вот как Седов написал по этому поводу в приказе: «…в освободившемся от груза фор-трюме, в обеих сторонах его баргоута, [20]под второй палубой, значительно ниже ватер-линии обнаружены механиком Иваном Зандером и врачом Павлом Кушаковым совершенно неожиданные и небезопасные для плавания вырезы борта вместе с шпангоутами вплоть до наружной обшивки. Таких вырезов обнаружено три: один по правому борту, другой по левому и третий в левом канатном ящике.
…Но лук, чеснок и кислый квас
От сих гостей хранили нас.
Минула ночь, и все ликует,
Горит зарница за горой,
А там, за ней, там царь кочует,
Спеша на пир наш дорогой.
Привет тебе, святое солнце,
Спеши же к нам, скорей иди,
Взгляни к нам в темное оконце
И к новой жизни пробуди.
Взошла желанная заря,
Быть пиру, значит, тут должно,
Все ждали праздника давно,
В бокалах пенится вино,
Ура!.. Нам счастье суждено!
Происхождение этих вырезов остается весьма загадочным и совершенно непонятным?!