Наталья Александрова. Клинок князя Дракулы

   – Да нет, он тоже ни с кем не знался… – с тоской ответила Лиза.
   Она вспомнила долгий утренний путь, и как сосны качались вдоль дороги, и как струи дождя стекали по стеклу машины…
   – Стойте! – она даже вскочила с места, – Я вспомнила! Меня гаишник остановил на тридцать седьмом километре. Старший сержант Стриж!
   – А вы что же – правила нарушаете? – с усмешкой спросил усатый.
   – Ничего я не нарушила, он предупредил, что на девяностом километре авария большая и чтобы я в обход ехала. А я сказала, что мне раньше, на Лиственное, сворачивать.
   – На тридцать седьмом, говоришь? – оживился Михалыч. – А во сколько?
   Она назвала примерное время. Ей велели посидеть в общей комнате, усатый уткнулся в бумаги, а Михалыч отправился звонить по телефону.
   Дежурный посмотрел на Лизу уже не так грозно и даже предложил стакан чаю. Чай отдавал веником, но Лиза была рада и такому.
   – Ну что, – через некоторое время Михалыч вышел из кабинета, – повезло тебе. Вспомнил тебя Стриж – машинка, говорит, ему понравилась – новенькая, синенькая… Так что подпиши бумаги и езжай-ка ты домой, на тебе лица нет. Да осторожней там, на дороге.
   – Спасибо… – выдавила из себя Лиза, – а с ним что будет?
   – Увезут его в морг, завтра врач приедет, вскрытие будет делать. Так и напишут – смерть от несчастного случая. Голова закружилась, или споткнулся – и упал. Дело закроют.
   Только в машине перед Лизой встал вопрос, нужно ли звонить Никите домой, чтобы сообщить печальное известие.
   «Не буду, – подумала она, – ничего не стану больше делать. Пускай они сами…»
 
   Санитар и водитель труповозки сдали тело потерпевшего в морг и отправились по своим делам. Санитар давно собирался поправить забор у тещи на участке, а у водителя было назначено свидание с секретаршей сельсовета Лидой.
   Проводив коллег, санитар морга Кондрат облегченно вздохнул. Он не любил живых, живые его раздражали своим суетливым и бестолковым поведением, своими бесконечными разговорами. То ли дело – мертвые! Мертвые – они не суетятся, не скандалят, не качают права. От мертвого всегда знаешь, чего ждать, ежели его положишь на оцинкованный стол, он так на нем и лежит.
   Кондрат запер дверь морга и направился в крошечную комнатенку, которую он важно именовал своим кабинетом.
   Здесь, под столом, у него был тайник. Тайник представлял собой самый обыкновенный кирзовый сапог, но в этом сапоге Кондрат хранил литровую бутыль первоклассного самогона, который по собственному рецепту гнала у себя в сарае соседка Кондрата, бабка Леокадия.
   В процессе самогоноварения Леокадия использовала исключительно натуральные, экологически чистые продукты, поэтому Кондрат не сомневался, что этот самогон помогает от всех известных науке болезней и даже от некоторых неизвестных.
   Убедившись, что живых на вверенной территории не имеется, а мертвые ведут себя пристойно, Кондрат достал бутыль из тайника, нацедил себе полный стакан, достал из ящика стола сушку и, со стаканом в одной руке и сушкой в другой, вернулся в покойницкую.
   Пить в одиночестве Кондрат не любил, считал, что это – верный путь к алкоголизму, поэтому выпивал исключительно в компании своих молчаливых подопечных.
   Сперва он хотел выпить с тем мужиком, которого только что привезли на труповозке. Но отчего-то передумал. Какое-то у этого мужика было недоброе лицо. Да и вообще – человек незнакомый, городской, кто его знает, что у него на уме.
   Поэтому Кондрат отправился в другой конец мертвецкой, где лежал тракторист, загнувшийся вчера с перепою. Этот – свой человек, местный, с ним и выпить не грех, тем более что при жизни он этим делом охотно занимался. Правда, имя тракториста Кондрат забыл, но это дело поправимое.
   Кондрат подошел к столу, на котором лежал тракторист, взглянул на бирку, привязанную к большому пальцу ноги.
   На бирке было написано, что покойного звали Станиславом Бубенцовым.
   – Ну, будь здоров, Станислав! – уважительно проговорил Кондрат и лихо опрокинул стакан самогона.
   Занюхав самогон сушкой, он почувствовал, что жизнь не так плоха, как иногда кажется, и в ней всегда есть место маленьким радостям.
   Тем временем короткий осенний день подходил к концу. На улице смеркалось, и в окна морга проникало все меньше света. Кондрат хотел уже включить верхний свет, да передумал: в полутьме ему было как-то спокойнее и уютнее.
   Сумерки быстро догорали. В комнате становилось все темнее.
   Кондрат зевнул и поплелся в свой кабинет за новой дозой, как вдруг услышал в дальнем конце мертвецкой, возле окна, какой-то подозрительный шум.
   Кондрат расстроился. Шума он не любил и в своем хозяйстве всячески старался избегать. Он повернулся в ту сторону, откуда доносился шум, и увидел странную и немыслимую картину: на более светлом фоне окна виднелся темный силуэт, весьма напоминающий человеческую фигуру. Этот человек слезал с цинкового стола – поступок, совершенно недопустимый для порядочного покойника.
   – Лежать! – крикнул Кондрат чужим, непослушным голосом.
   Однако недисциплинированный покойник не обратил на его окрик никакого внимания. Он спустил ноги со стола и встал на кафельный пол, как будто находился у себя дома.
   – Свят, свят, свят! – пробормотал Кондрат, отступая к стене.
   Он потянулся к выключателю, чтобы включить наконец верхний свет и разглядеть подозрительную фигуру, но то ли выключатель сломался, то ли лампа перегорела, только в мертвецкой ничуть не стало светлее.
   Тем временем непоседливый мертвец осмотрелся по сторонам и направился к Кондрату.
   В голове несчастного санитара в долю секунды пронеслась его жизнь. Собственно, ничего особенно интересного в этой жизни не было, так что доли секунды вполне хватило. Кондрат попятился, споткнулся о провод, упал на кафельный пол и потерял сознание.
 
   Очнулся Кондрат от резкого и неприятного запаха.
   Он дернул головой, чихнул и открыл глаза. Перед глазами все дрожало и расплывалось, как на экране старого, плохо настроенного телевизора.
   – Живой! – раздался над ним удивительно знакомый голос.
   Кондрат потряс головой, чтобы привести мозги в привычное состояние, протер глаза кулаками и увидел над собой склоненное лицо Арсения Никодимовича.
   Арсений Никодимович был доктором из районной больницы. За неимением отдельного специалиста он выполнял в районе обязанности патологоанатома и время от времени проводил вскрытия скончавшихся с перепою механизаторов и забитых мужьями доярок.
   – Живой! – повторил Арсений Никодимович, выбросив тампон, смоченный нашатырным спиртом, при помощи которого он вернул к жизни Кондрата. – Ты что – дряни какой-то выпил?
   – Я дрянь никогда не пью! – обиженно пробормотал Кондрат. – Я только хороший продукт употребляю, ик… экологически чистый!
   Выговорив со второго раза такое сложное иностранное слово, он с гордостью взглянул на доктора. Впрочем, на того это не произвело никакого впечатления.
   – А ежели ты живой, так показывай, где у тебя вчерашний труп.
   – Это какой же «вчерашний»? – засуетился Кондрат, поднимаясь и оглядывая вверенное ему помещение.
   В голове его крутились какие-то странные видения.
   Такое случилось раз, когда киномеханик Мишка с пьяных глаз поставил пленку задом наперед, и вместо любимого индийского кино посетители сельского клуба двадцать минут смотрели какую-то непонятную артхаусную белиберду.
   – Слушай, Кондрат, мне тут с тобой возиться некогда! – рассердился доктор. – У меня еще работы немерено! Покажи мне покойника, которого тебе вчера менты привезли, а потом можешь дальше спать!
   – Ах, которого менты… – Кондрат направился к столу, на который вчера уложил доставленного полицейскими мертвеца.
   Стол, однако, был пуст. Простыня свисала углом до самого пола, край ее был разорван.
   Тут в голове у Кондрата возникли смутные и неприятные воспоминания. Темная мертвецкая и человеческий силуэт на фоне окна…
   Во рту у Кондрата пересохло. Он подумал, что бабка Леокадия, судя по всему, добавляет-таки в свой самогон какую-то химию.
   – Ну, чего ты там возишься? – раздраженно проговорил Арсений Никодимович. – Где тот покойник?
   – Нету… – проговорил Кондрат внезапно охрипшим голосом.
   – Что ты несешь? – Доктор подошел к нему, уставился на пустой стол. – Как это «нету»? Ты его спьяну не туда положил!
   – У меня такого никогда не было! – обиженно возразил Кондрат. – У меня всегда порядок!
   – Ладно, кончай заливать! Мне еще в Скотное ехать надо, а там дорога сам знаешь какая! Ну, где же тот покойник?
   – Куда же он девался? – забормотал Кондрат и подошел к другому столу. Откинув простыню, увидел там знакомую покойницу – бабку Настасью из деревни Косопятовки, которая на сто втором году жизни отравилась грибами.
   На третьем столе лежал таджик Мамед, утонувший на прошлой неделе и так никем и не востребованный. Еще в мертвецкой был Станислав Бубенцов, с которым Кондрат выпивал минувшим вечером…
   Больше покойников не было.
   – Ну, долго мне еще ждать?! – напомнил о себе Арсений Никодимович. – Где вчерашний покойник?
   И тут Кондрат отчетливо вспомнил темную мертвецкую и приближающегося к нему ожившего мертвеца…
   – Сбежал! – проговорил он вполголоса, доверительно склонившись к доктору.
   – Ты что, Кондрат, белены объелся? – процедил Арсений Никодимович, брезгливо отстранившись от пропахшего карболкой и формалином санитара. – Ты что несешь? Как это покойник мог сбежать?
   – Вот так и сбежал! – повторил Кондрат. – Ожил и сбежал! Я это своими глазами видел, вот как вас сейчас!
   – Совсем глаза залил! – констатировал врач. – Вот отправлю тебя на принудительное лечение…
   – Можете меня куда угодно отправлять, а только я его взаправду видел! – повторил Кондрат и добавил тихим испуганным голосом: – Мне бы водички святой…
   Доктор с досады плюнул на грязный пол.
 
   – Ходют и ходют, а мне за ними убирать! – Уборщица баба Рая шваркнула тряпкой по ногам позднего посетителя, сунула тряпку в ведро и поплелась к своей подсобке. Рабочий день закончился, и можно было возвращаться домой, где ее давно ждала ненормальная дочка Анфиска. Анфиске было уже за сорок, но она воображала, что ей пять лет, и вела себя соответственно – сосала палец, играла самодельными куклами и, встречая мать с работы, заглядывала в сумку и сюсюкала: «Мамочка, а чего ты мне принесла?»
   Баба Рая включила в подсобке свет, сняла синий халат, надела теплую вязаную кофту, серую куртку с капюшоном. Она хотела повесить халат в стенной шкаф, потянулась было к дверце, но вдруг почувствовала такую тоску, такой холод, как будто за этой дверцей простиралось бескрайнее болото, поросшее низкими тщедушными кустами, припорошенное первым снегом. Болото, куда не заглянет по своей воле ни один живой человек, куда не забежит ни один дикий зверь, не залетит ни одна птица, куда и солнце-то никогда не заглядывает. Болото, в котором хозяйничает мертвый северо-западный ветер, уныло напевающий свою бесконечную песню.
   Баба Рая испуганно отдернула руку и перекрестилась, чего прежде никогда не делала.
   «Что это со мной такое? – подумала она с беспокойством. – Не иначе грипп подхватила! Надо будет дома выпить хреновухи!»
   Она повесила халат на гвоздик, подхватила сумку, погасила в подсобке свет и отправилась домой.
   Едва в подсобке наступила тишина, дверь стенного шкафа с негромким скрипом открылась. На пороге стоял человек с удивленным и растерянным лицом.
   Он нервно сглотнул, огляделся, втянул воздух ноздрями.
   Пахло карболкой, хозяйственным мылом и еще чем-то, чему он не мог подобрать названия.
   Что это за комната? Как он здесь оказался?
   В голове был какой-то багровый клубящийся мрак, в котором время от времени, как молнии во время ночной грозы, вспыхивали отдельные картины.
   Он вспомнил, что прошлый раз проснулся тоже в очень странном месте – на оцинкованном столе, в большом холодном помещении, где стояло еще несколько таких же столов, на которых кто-то лежал.
   Он сел на столе, спустил ноги, огляделся.
   Вдруг до него дошло, что это за место.
   Морг. Мертвецкая.
   Наверное, он попал в аварию, его приняли за покойника и привезли сюда. Такие случаи бывают, он слышал о них, слышал часто.
   Хорошо еще, что они не успели провести вскрытие. Иначе пришлось бы так и записать в свидетельстве о смерти: причина смерти – вскрытие…
   Он слез на пол, сделал шаг, другой.
   Как ни странно, у него ничего не болело, наоборот, он чувствовал себя удивительно сильным и здоровым. В покойницкой было холодно, но этот холод ничуть его не беспокоил, он только придавал бодрость и энергию. А то, что здесь было темно… это было вообще здорово, темнота отчего-то особенно его радовала. Кстати, он удивительно хорошо видел в темноте. Куда лучше, чем прежде. Вот только ужасно хотелось есть – до судорог, до головокружения. И еще… еще он никак не мог вспомнить, что с ним было раньше, до аварии. Если честно, он и аварию не помнил. Если это действительно была авария.
   И еще у него чесалась и горела шея.
   В дальнем конце мертвецкой, возле неплотно закрытой двери, послышался какой-то шум.
   Он обернулся и увидел человека в белом халате. Тот странно себя вел – пятился, размахивал руками…
   При виде человека он почувствовал себя как-то странно. Голод стал еще сильнее, и отчего-то ему показалось, что тот человек возле двери чем-то может ему помочь…
   Он пошел к человеку, но тот взмахнул руками и упал.
   Он подошел ближе, оглядел лежащего, облизнулся…
   Голод стал просто невыносимым.
   Да что это с ним?
   Он сделал над собой усилие, обошел лежащего человека, вышел из мертвецкой.
   За дверью был короткий коридор и еще одна дверь.
   Открыв эту дверь, он оказался в другом коридоре, длинном, тускло освещенном льющимся из дальнего окна бледным расплывчатым светом уличных фонарей.
   Он пошел вдоль коридора, толкнул одну дверь, другую…
   Одна дверь особенно привлекла его внимание. Она была заперта, но он сильно надавил плечом, и дверь распахнулась.
   Это было странно: раньше у него никогда не хватило бы сил высадить дверь плечом.
   Он вошел внутрь и оказался в кладовой. Здесь был и большой белый холодильник, и стеллаж, на котором лежали коробки и пакеты с крупами, сахаром и хлебом. Он вспомнил, что голоден, разорвал один пакет, достал хлеб… и бросил его: хлеб не вызывал у него ничего, кроме отвращения.
   В растерянности подошел к холодильнику, открыл.
   На полках лежали масло, колбаса, сыр, стояли кастрюльки и судки с едой. Есть хотелось, но вся эта еда отчего-то не привлекала его.
   Тем не менее он неуверенно взял кусок колбасы, потянул в рот, прожевал…
   Вдруг желудок скрутило судорогой, он согнулся, и его стошнило колбасой.
   Что же с ним такое происходит?
   Он обвел взглядом содержимое холодильника, снова почувствовал тошноту, закрыл дверцу и торопливо покинул кладовую.
   Снова оказался в коридоре и пошел вперед…
   Очередная дверь заставила его остановиться.
   Он привычно надавил плечом, вошел в большую комнату, где было несколько белых столов с какими-то медицинскими приборами и три закрытых шкафа. Отчего-то его неудержимо потянуло к одному из этих шкафов.
   Он распахнул дверцу.
   Внутри, на узких белых полках, стояли пробирки с темно-красной жидкостью. При виде этой жидкости голод стал еще сильнее. Жидкость издавала удивительный, волнующий запах. Он схватил одну пробирку, другую и жадно выпил их содержимое.
   Это было восхитительно. Никогда прежде он не пробовал ничего вкуснее. Чуть солоноватая жидкость наполнила желудок чудесным теплом, тепло разлилось по всему телу.
   Он хватал пробирки одну за другой и пил, пил, пил…
   Опомнился, только когда выпил все, что было в шкафу.
   Голод пропал, самочувствие стало еще лучше, чем прежде. Хотелось петь и танцевать.
   Он чувствовал необычайный прилив сил. Вообще, он никогда, даже в молодости, не чувствовал себя таким сильным и молодым, как сейчас.
   Он закрыл шкаф.
   Только теперь до него дошло, что это такое.
   Это – медицинская лаборатория, а восхитительная жидкость в пробирках – кровь…
   Ну и что? Он слышал и читал, что многие народы употребляют кровь в пищу. Кровь очень полезна и питательна, и если не все еще оценили ее вкус, то это – вопрос привычки…
   В окно заглянула луна. Он отступил в сторону – отчего-то не захотелось, чтобы лунный свет коснулся его кожи.
   Тут вдруг он осознал, что ходит по больнице совершенно голым.
   Открыл еще один шкаф, нашел там белый халат и мягкие тапочки без задников. Халат был маловат, тапочки сваливались, но лучше так, чем ничего.
   Он снова вышел в коридор.
   Теперь его переполняла странная пьянящая радость.
   Впереди открылась одна из дверей, появился человек в мятом белом халате…
   Отчего-то он понял, что лучше не попадаться этому человеку на глаза, и юркнул в темную дверную нишу.
   Человек, негромко напевая, прошел мимо.
   Почему-то ему снова захотелось есть, но это чувство быстро прошло – он был еще сыт.
   Опять стало тихо.
   Он крадучись двинулся по больнице, переходил из коридора в коридор, с этажа на этаж, пытаясь вспомнить, что с ним было прежде и кто он, собственно, такой.
   Время быстро шло. Небо за окном начало понемногу светлеть, и тогда его охватила паника.
   Это светлеющее небо… отчего-то оно пугало его.
   Пока еще ничего, но потом, когда окончательно рассветет… нельзя остаться один на один с этим небом! Нельзя остаться наедине с солнечным светом! При одной мысли о солнечном свете его охватил ужас. Пока не рассвело, нужно найти себе какое-то убежище!
   Больница тем временем начала оживать, где-то раздавались голоса, звякала посуда. Впереди в коридоре показалась санитарка со столиком на колесиках.
   Он дернул первую попавшуюся дверь, оказался в подсобке, где уборщица держала свой инвентарь – ведра, швабры, дешевую бытовую химию. Здесь был еще стенной шкаф, и он забрался туда, вжался в дальний угол, завесив себя какими-то старыми ватниками.
   Тут было тихо, спокойно, а самое главное – темно.
   Он закрыл глаза и провалился в глубокий черный сон без сновидений.
 
   И вот сейчас он снова проснулся, выбрался из своего убежища и огляделся.
   Опять была ночь, а ночь – это его время.
   Опять безумно хотелось есть.
   Но впереди долгая осенняя ночь, так что он успеет насытиться.
   А еще за это время нужно найти какое-то более надежное убежище, куда он сможет спрятаться на рассвете.
   Немного выждав, он выбрался в коридор.
   Больница понемногу затихала.
   Кое-где еще раздавались голоса, ходячие больные в застиранных халатах переходили из палаты в палату – искали собутыльников или так – поговорить.
   Он пробирался по коридору, инстинктивно выбирая самые темные места, затаиваясь, прижимаясь к стене, когда навстречу попадался человек. Его потянуло вниз, он нашел темную лестницу и спустился в больничный подвал. Там, перед неплотно закрытой дверью, горела тусклая пыльная лампочка. Он раздраженно покосился на лампочку, свет которой вызывал неприятное, болезненное чувство. Из груди неожиданно вырвалось глухое рычание. Впрочем, вопрос решился просто: подняв с пола обломок кирпича, он бросил его в лампочку. Сразу стало темно и спокойно.
   Впрочем, тут же открылась дверь, оттуда вытек неприятный желтоватый свет, в нимбе этого света появилось злое красное лицо. Тетка в сатиновом халате огляделась и прошипела:
   – Опять лампочка лопнула! Надо Федьке сказать…
   Он инстинктивно вжался в темный угол, тетка его не заметила, вернулась, неплотно притворив за собой дверь.
   Из-за двери выбивался тусклый электрический свет.
   Свет его раздражал, но гораздо сильнее этого раздражения был голод, сводивший внутренности судорогой, темным ядом проникавший в каждую пору.
   Отчего-то он подумал, что там, за дверью, можно как-то утолить голод.
   Он подкрался к двери, приоткрыл ее, осторожно заглянул.
   За дверью была кладовая, где держали одежду больных, пока они лежали в больнице. Кладовщица Васильевна шарила по карманам чужих пальто и курток, искала там забытую хозяевами мелочь. Она была так увлечена этим занятием, что не сразу услышала скрип двери. Услышав, повернулась в испуге – подумала, что ее застала за предосудительным занятием старшая медсестра Марья Дмитриевна или еще кто-то из начальства. Однако на пороге кладовой стоял какой-то доходяга из больных – бледный, сутулый, с горящими воспаленными глазами, в кое-как застегнутом халате с чужого плеча.
   – Ты куда приперся, козел? – заорала Васильевна, вымещая на доходяге свой минувший испуг. – Тебя кто в подвал пустил? Ежели ходячий, так думаешь, где угодно шляться можешь? Вот я тебя сейчас быстро из ходячего в лежачие переведу!
   Она схватила подвернувшуюся под руку швабру и с угрожающим видом двинулась на нарушителя больничного режима. Тот, однако, с неожиданной для больного ловкостью выбил у нее из рук швабру и ухватил Васильевну за руки. Хватка у него была железная, а руки – твердые и холодные, как мороженая рыба.
   – Пусти! – завизжала Васильевна. – Пусти, сволочь инфекционная! Я племяннику своему, Лешке, пожалуюсь, он в полиции служит, отметелит тебя, как сидорову козу… После Лешкиного крещения ты прямым ходом на инвалидность отправишься…
   Однако упоминание грозного племянника не произвело на странного больного никакого впечатления. Руки его сжались еще сильнее, рот приоткрылся, показались удивительно белые зубы. Но самым страшным в нем были глаза – черные, глубоко запавшие и совершенно пустые. Васильевне показалось, что эти глаза затягивают ее, засасывают, как бездонное болото. Еще мгновение – и она, наверное, исчезла бы, затянутая в черные провалы этих глаз, но вдруг он отвернулся, пристально уставился на лампочку, освещавшую подвал. Лампочка на мгновение вспыхнула ярче прежнего и тут же погасла.
   Подвал погрузился в тяжелую свинцовую темноту, в которой светились только глаза страшного существа. Васильевна еще успела удивиться: при свете его глаза казались угольно-черными, в темноте же они светились…
   Он смотрел на противную визжащую тетку и чувствовал что-то странное. Казалось бы, она не должна вызывать ничего, кроме омерзения, но в то же время она его притягивала, он чувствовал, что она может утолить его голод. И еще… еще он не мог отвести взгляд от жилки, бьющейся на ее дряблой желтоватой шее.
   А голод стал просто невыносимым. И вдруг, сам не понимая, что с ним происходит, он впился зубами в ее шею.
   Васильевна издала резкий пронзительный звук, затем странно закашлялась, закудахтала, как зарезанная курица, и обмякла в его руках.
   А он жадно пил темную, чуть солоноватую кровь.
   Кровь у старой кладовщицы была невкусная, какая-то затхлая, но все равно она утоляла мучивший его зверский голод, наполняла тело силой и энергией.
   Он пил долго, жадно, и когда почувствовал, что насытился – кладовщица превратилась в пустой, легкий бурдюк, в чехол от человека. Он с омерзением отбросил ее и огляделся.
   Это было удачное место: здесь хранилась одежда больных, и ему удалось без труда подобрать что-то по своему размеру. Одевшись, он вспомнил, что для существования в мире живых людей нужны деньги – и взял все, что сумела найти по карманам Васильевна.
   Затем он сыто рыгнул и покинул подвал, а на улицу вышел через маленькую неприметную дверку.
   На улице было хорошо – темно и тихо. Правда, кое-где горели фонари, но он их благополучно обходил.
   Ноги сами несли его куда-то.
   Он шел по безлюдной поселковой улице, принюхиваясь к струящимся со всех сторон запахам.
   Странно, раньше он не представлял, как много вокруг разных запахов, в лучшем случае различал десяток-другой: запах кофе, корицы, ванили, еще кое-каких пряностей, духи знакомых женщин, запах бензина, запахи цветов, зимние запахи мандаринов и хвои.
   Сейчас же он чувствовал и различал сотни запахов. Свой запах был у каждого предмета, у каждой вещи, у каждого живого существа. Больше того, свои запахи были у чувств и мыслей. Так, перед тем как умерла та противная женщина в подвале, он почувствовал резкий и жгучий запах ее страха, а потом – запах смерти, тяжелый и тусклый, как могильная земля…
   Сейчас он почувствовал запах живого существа, агрессивный и самоуверенный. Взглянув вперед, туда, откуда доносился этот запах, он увидел бездомную собаку, большого косматого пса. Собака побежала было в его сторону, залаяла, обнажив крупные желтые клыки, но вдруг остановилась, словно налетела на невидимую стену, захлебнулась, попятилась, поджала хвост и жутко, жалобно завыла…
   Он снова почувствовал запах страха – и усмехнулся, слегка обнажив зубы. Собака оборвала вой, всхлипнула и бросилась наутек.
   Он прибавил шагу: какой-то голос внутри него сказал, что нужно поспешить.
   Куда? Он этого не знал, но шел уверенно и быстро, как будто точно знал свою цель.
   И очень скоро подошел к железнодорожной станции.
   Не хотелось заходить в ярко освещенное здание вокзала, он обошел его и сбоку вышел на перрон. Здесь тоже горел фонарь, но в конце перрона было темно.
   Вдруг из темноты долетел приближающийся грохот, появились два огромных слепящих глаза. Он почувствовал странное волнение, словно увидел какое-то высшее существо – но тут же понял, что это всего лишь пригородная электричка.
   Так вот куда он торопился…
   Дверь открылась прямо перед ним.