Наталья Александрова. Клинок князя Дракулы

   Он вошел в полупустой вагон.
   Внутри было слишком светло, он поежился, во всем теле началась неприятная ломота. Тогда он прошел по вагонам и нашел один полутемный, в котором большая часть ламп перегорела. Сел в самом темном углу, прикрыл глаза и замер.
   Электричка мчалась мимо ночных поселков и полустанков. Когда он открывал глаза и выглядывал в окно – видел рассыпанные в темноте огни, словно волчьи глаза, провожающие поезд.
   На одном из перегонов в вагон вошли две женщины в железнодорожной форме. Одна из них подошла к нему и проговорила усталым монотонным голосом:
   – Молодой человек, ваш билетик!
   Он поднял на нее глаза, взглянул, не говоря ни слова.
   Контролерша увидела его глаза. Она сглотнула, попятилась и прошла в другой вагон.
   Наконец электричка подъехала к городу.
   Он встал, вышел из вагона, как можно быстрее покинул вокзал с его круглосуточной суетой и назойливым светом, свернул в темный переулок и пошел вперед.
   Теперь он точно знал, куда идет.
   Он шел домой.
   Из темной подворотни показалась сутулая приземистая фигура, заступила ему дорогу. Хриплый самоуверенный голос проговорил с наглой уголовной растяжкой:
   – Дай закурить! Слышь, ты, козел, дай закурить! Я с тобой разговариваю – или ты не понял?
   Правая рука незнакомца скользнула вниз, в ней сверкнуло лунным бликом узкое лезвие.
   Он взглянул на незнакомца, чуть заметно опустил нижнюю губу, из груди вырвалось хриплое рычание. Тот покачнулся, как от удара, закашлялся и бросился бежать.
   Наивный, он воображал, что ночь – это его время!
   Фонарь возле подъезда не горел. Домофон на двери тоже не работал – кто-то из соседей вставил щепку в дверную петлю, и дверь не закрывалась до конца. Он проскользнул в подъезд.
   Лифтом пользоваться не стал – представил себе тесную, ярко освещенную кабину, и от одной этой мысли заломило виски.
   По лестнице легко, на одном дыхании поднялся на седьмой этаж, подошел к двери, позвонил.
   Дверь открылась почти сразу.
   На пороге стояла его жена, в розовом домашнем халатике, голова обмотана полотенцем.
   – Гера, ты что-то забыл?
   Он сразу же понял по запаху, что она только что занималась любовью. Никакая ванна не смогла смыть запах чужого мужчины. Вот, значит, как… Он там жил в полном одиночестве и отвратительных условиях, а она тут… Месяца не прошло, как они разошлись. Да они ведь женаты!
   Наконец жена разглядела его и попятилась:
   – Ты? Какого черта тебе здесь нужно?
   – Какого черта? – переспросил он спокойно. – Живу я тут!
   – Живешь? – проговорила она неожиданно спокойно. – Ну надо же, вспомнил! А я-то уже обрадовалась, что ты поселился где-то далеко и избавил меня от своего присутствия! Я-то уже подумала, что могу наконец сама строить свою собственную жизнь!
   Он вспомнил этот спокойный насмешливый голос, голос, от которого у него сводило скулы и ломило виски, голос, который заставлял его чувствовать свою ничтожность, свою человеческую несостоятельность. Если бы она кричала, ругала его последними словами, била посуду – это было бы не так оскорбительно, это было бы легче перенести. Он мог бы ответить ей тем же. Но этот спокойный голос ржавым шурупом ввинчивался в его мозг, выносить это было невозможно.
   Голод опять с новой силой проснулся в нем, голод слился в одно с ненавистью к этой спокойной, уверенной в себе женщине – и он бросился на нее.
   Он хотел сразу же прокусить жене горло, чтобы заставить ее замолчать, заткнуться, но толстое махровое полотенце сползло на шею, и зубы увязли в нем.
   В глазах жены вспыхнуло удивление и еще какое-то непонятное чувство.
   – Ты с ума сошел? – проговорила она, слегка задыхаясь. – Да что с тобой? Нет, пожалуйста, только не это… надо же, откуда что взялось… да ты в своем ли уме?
   Ему показалось, что в ее голосе, в ее глазах презрительное равнодушие сменилось женским интересом и волнением. И еще… он почувствовал запах ее кожи, чистый и свежий аромат ее волос…
   Тут он наконец справился с полотенцем и добрался до горла, вонзил в него зубы, почувствовал вкус крови. Кровь была свежая, горячая, чуть сладковатая – не то что у той гнусной тетки в подвале. Он сделал жадный глоток.
   – Ты… что… вообразил… – пробормотала жена, но тут же захлебнулась собственной кровью, закашлялась, ноги ее подломились. Он прижал ее к стене и медленно, смакуя, пил кровь. По ее телу пробежала короткая судорога, которая напомнила ему их лучшие времена. Впрочем, воспоминания о тех временах постепенно гасли, таяли в его мозгу, уступая место другим, новым мыслям и чувствам.
   Она обмякла, глаза ее погасли. Он бережно поддерживал безжизненное тело и пил, пил, как пьют старое выдержанное вино, наслаждаясь каждым глотком.
   Наконец он сыто отвалился от ее горла, осторожно опустил тело жены на пол. Что ж, прежде она мучила его, но сегодня она искупила прежние грехи, насытив его своей кровью и доставив странное, удивительное, беззаконное наслаждение.
   Он оглянулся и оторопел – оказывается, все это он проделал при открытой настежь входной двери. Но никто не вышел, ни одна дверь на площадке не скрипнула, стало быть, никто ничего не видел.
   Теперь следовало позаботиться о теле жены.
   Он быстро обошел квартиру, всюду гася свет и старательно задергивая шторы.
   В кладовке он нашел большой чемодан. Вспомнил, как они с женой ездили на море – шум прибоя, лунная дорожка на воде, привкус соли на ее коже. Впрочем, это теперь чужие, ненужные воспоминания, он задвинул их в дальний угол сознания. Это все в прошлом, когда они были совсем другими. Она была живой, а он…
   Не додумав эту мысль до конца, он вытащил чемодан в коридор, легко поднял тело жены, привычно удивившись своей новой силе, запихнул труп в чемодан.
   Она еще не утратила гибкости, и ему без труда удалось уложить ее в чемодане, только одна рука все время вываливалась наружу. Он нажал коленом, кое-как затолкал непослушную руку, закрыл чемодан и снова поставил его в кладовку. Потом нужно будет вынести чемодан из дома и бросить в воду. Или в строительный котлован. Совсем недалеко отсюда он видел строительную площадку.
   Но это можно сделать позднее.
   Он еще раз обошел квартиру.
   Здесь было хорошо, темно и тихо.
   Это – убежище, отличное убежище, в котором его никто не найдет.
   А ему нужно убежище…
   Сейчас он был сыт, сыт и спокоен, но потом будут другие ночи, придет голод, ему нужно будет охотиться, а потом где-то скрываться, потому что у таких, как он, много врагов…
   Остаток ночи он ходил по квартире, в его голове мелькали какие-то смутные мысли, какие-то планы, звучали странные голоса – знакомые и незнакомые.
   Наконец на шторах проступили смутные блики рассвета.
   Он почувствовал беспокойство, беспокойство и тоску.
   Его время кончалось, наступало время людей. Значит, нужно спрятаться, затаиться…
   Он вошел в кладовку – туда, где стоял чемодан с телом жены.
   Почувствовал сладкий и волнующий запах смерти.
   Ему не будет здесь одиноко…
   Он забрался в глубину кладовки, прижался к стене, набросил на себя старое ватное одеяло и заснул стоя. Заснул странным, черным сном без сновидений, больше похожим на смерть, чем на сон.
 
   В день святого Кондратия никто в столице Валахии Тырговиште не занимался своим делом: гончары не лепили горшки и корчаги, бондари не набивали обручи на новые бочки, золотых дел мастера не стучали своими молоточками, менялы не обменивали итальянские дукаты на флорины и талеры. Все жители города высыпали за ворота, чтобы поглядеть на нового правителя.
   Впереди стояли важные бояре в длинных шубах и высоких косматых шапках, воины в дорогих генуэзских доспехах, в блестящих шлемах, украшенных перьями заморских птиц. За ними теснились купцы и богатые цеховые мастера, а уж за теми – народ попроще: мелкие торговцы, подмастерья и совсем уж нищий сброд – всем ведь охота поглядеть на молодого государя.
   И только мальчишки, не соблюдая никаких правил и приличий, умудрялись протиснуться в первые ряды, ящерицами проползти под ногами у купцов и мастеров, у бояр и воевод, чтобы раньше всех увидеть процессию.
   И вот наконец на церковной колокольне зазвонил колокол: это был знак, что оттуда, с самой верхотуры, заметили приближающуюся к городу процессию.
   – Едут! Едут! – закричали в толпе.
   Зеваки от любопытства потянулись вперед, потревожили покой знати. Кто-то из бояр распорядился, и воины из охраны плетьми и черенками копий отогнали чернь на положенное ей место.
   Все снова затихли – и тогда в наступившей тишине стал слышен ритмичный бой барабанов и дикие, хриплые звуки рожков. Из-за поворота дороги показалось облако пыли, толпа ахнула, а когда пыль осела, стали видны турецкие всадники на прекрасных конях, едущие по четыре в ряд.
   – Сипахи! Это сипахи! – со знанием дела сообщил сын гончара Марко своему соседу, сыну разносчика. – Смотри, какие богатыри!
   Отряд всадников-сипахов приблизился, и теперь горожане увидели, что следом за ними, между двумя рядами пехотинцев-янычар на белоснежном скакуне едет черноволосый юноша, почти подросток, в красном кафтане и собольей шапке.
   – Это сам господин Влад! – прошептал Марко, не сводя глаз с разодетого юноши.
   Сипахи проехали между рядами горожан, приблизился юный государь, окруженный янычарами. Лицо его было гневно. Привстав в стременах, он крикнул ломким еще голосом:
   – Шапки долой! На колени! На колени, смерды! На колени перед своим государем!
   Простонародье привычно опустилось в грязь, но бояре и воеводы стояли, полагая, что к ним это не относится.
   – А вы что стоите? – крикнул Влад и выхватил из драгоценных ножен кривую турецкую саблю. – Запомните, смерды: государь Влад Дракулешти не повторяет дважды!
   Бояре, кряхтя и вздыхая, сняли высокие шапки, опустились на колени. Только один из них продолжал стоять, не снимая шапку и хмуря густые брови.
   – А ты что же? – Влад уставился на непокорного.
   – Я – Стефан Данешти! – ответил тот гордо. – Мой род старше твоего! Моему деду император Сигизмунд даровал право не снимать перед ним шапку и не опускаться на колени! Неужели ты считаешь себя выше императора?
   – Что ты, боярин, не считаю! – проговорил Влад смиренным голосом, – Если уж такое право даровал тебе император – мне ли его отнимать!
   При этих словах кое-кто из бояр облегченно перевел дух: кажется, новый государь не так уж суров! Не чета своему свирепому отцу и старшему брату!
   – Мне ли отнимать у тебя это право! – повторил Влад. – Больше того, я сделаю так, чтобы ты, боярин, не дай бог, не снял шапку по ошибке или по забывчивости.
   Он повернулся к ближним воинам и приказал:
   – Прибейте ему шапку!
   Трое воинов выбежали из рядов янычар, двое схватили строптивого боярина за руки, третий приставил к шапке большой плотницкий гвоздь и двумя ударами молотка вбил его в голову. Боярин завизжал, как зарезанная свинья, и упал лицом в грязь.
   – Сынок-то почище батюшки будет! – прошептал на ухо соседу старый боярин, переживший десятерых правителей.
   Юноша, который в этот день приехал в столицу Валахии, Тырговиште, был сын покойного правителя Владислава Второго. Отец его получил прозвище Дракул, или Дракон, за свою жестокость, а также за то, что входил в небольшой и очень почетный рыцарский орден Дракона, учрежденный императором Сигизмундом. По нему род его именовался Дракулешти. Тринадцати лет отец отдал своего второго сына, Влада, заложником турецкому султану. Влад провел в плену четыре года. Владислав-старший погиб на войне, его место занял старший сын, Мирчо. Но потом и он пал жертвой боярского заговора. Тогда турки освободили юного Владислава и посадили его на отцовский трон под именем Владислава Третьего Дракулы, то есть сына дракона.
 
   – Ну, и где эта твоя деревня? – Тоня остановилась, поправила лямку рюкзака и взглянула на Иваныча. – Четыре часа топчемся вокруг этого болота, и никакой тропинки! Может, и нет ее? Сколько времени прошло с тех пор, как эту карту нарисовали!
   – Правда, Иваныч, сколько можно! – поддержал Тоню Шурик. – Надо возвращаться, если мы хотим при свете вернуться на станцию!
   – Сейчас, ребята! – Иваныч снова сверился с картой, оглядел поляну, на которой они стояли. – Сейчас, это должно быть где-то здесь…
   Впереди, за невысокими кустами, насколько хватало глаз, протянулось бесконечное Суоярвинское болото. Юго-западный ветер уныло трепал чахлую болотную траву, покрывающую редкие кочки, время от времени на поверхности болота с глухим странным звуком лопались пузыри болотного газа. Откуда-то издалека, из самого сердца болота, донесся глухой тоскливый вой.
   – Что это? – спросила Тоня, опасливо понизив голос. – Волки?
   – Здесь нет волков, – уверенно ответил Иваныч. – И что волкам делать на болоте? Это просто ветер…
   – Странный какой-то ветер!
   – Хватит ныть! – прикрикнул на нее Иваныч. – Ты забыла, как в прошлом году под Вологдой мы чуть не заблудились? А зато какую потом нашли деревню! Чего там только не было – и прялки, и мотовила, и расписные туеса, и даже несколько икон!
   Уже несколько лет Шурик, Иваныч и Тоня занимались «черным краеведением» – находили на бескрайних просторах страны заброшенные, обезлюдевшие деревни и собирали по пустым домам разную старинную утварь – иконы, прялки, самовары, деревянную посуду и прочие изделия народных промыслов. Эти вещи они потом продавали антикварам и коллекционерам. Это приносило им кое-какие деньги, а самое главное – вносило в их однообразную офисную жизнь элемент приключения, яркие впечатления и незабываемые минуты.
   Все трое работали в крупной консалтинговой компании, но звезд с неба не хватали, были самым обыкновенным «офисным планктоном». Готовили скучные отчеты, пресмыкались перед начальством, заискивали перед клиентами. Зато в те дни и недели, которые они проводили в своих поисках и путешествиях, ребята чувствовали себя первопроходцами и героями вроде Индианы Джонса, их жизнь наполнялась смыслом, приобретала яркие краски.
   – Вот оно, это дерево! – радостно воскликнул Иваныч, бросившись вперед.
   – Какое же это дерево? – разочарованно протянул Шурик. – Это пень…
   Действительно, на краю поляны, возле самого болота, темнел огромный корявый пень, оскаленный черными неровными краями, как клыками какого-то гигантского доисторического животного.
   – Конечно, пень! – проговорил Иваныч тоном знатока. – Карту рисовали лет сорок назад, уже тогда эта береза была очень старая, а с тех пор она сгнила и рухнула, один этот пень и остался. Но я уверен, что это она, все приметы совпадают! Отсюда начинается тропинка, которая ведет в глубину болота к той самой деревне!
   Несколько месяцев назад Иваныч раздобыл у знакомых краеведов старую карту, на которой была помечена опустевшая деревня вепсов, скрытая в глубине этого болота. Опустела эта деревня лет сто назад, никто не знал, по какой причине. Да причина эта никого не интересовала. Главное, что там очень давно никто не был, а значит, можно найти много интересных вещей…
   – Вот, в десяти шагах от пня валун, – Иваныч пнул носком сапога заросший мхом камень, – от него отсчитываем восемь шагов на северо-запад, и тут начинается тропа…
   – Ты уверен? – опасливо проговорила Тоня. – Не забредем мы в трясину?
   – Уверен! – отчеканил Иваныч, хотя в глубине души у него оставались сомнения. – Но я пойду первым, если что…
   Продолжать он не стал – это было ясно без слов.
   Все трое вооружились заранее запасенными слегами – длинными прочными палками, сделанными из тонких осиновых стволов, и Иваныч шагнул на первую кочку.
   С первой кочки он перешагнул на вторую, третью…
   Скоро все трое углубились в болото. Твердая земля, высокие деревья остались далеко позади, вокруг были только чахлые болотные растения, редкие кочки да бездонные окна черной болотной воды.
   Иваныч шел уверенно, перепрыгивая с кочки на кочку, ощупывая дорогу слегой. Один раз слега провалилась в яму, он с трудом удержал равновесие, выдернул слегу и едва заметно изменил направление, сверившись с какими-то почти неуловимыми приметами.
   Вокруг царила та вязкая, гнетущая тишина, какая бывает только на болоте, – тишина, не нарушаемая пением птиц, шорохом листьев, скрипом ветвей. Тишина, которая обволакивает человека, как ватой.
   Из-за этой тишины путники, разговаривая, невольно понижали голос, будто боялись разбудить какое-то дремлющее в болоте зло.
   – Долго еще идти? – проговорила Тоня.
   Иваныч остановился, опираясь на слегу, прислушался к каким-то отдаленным звукам и только после этого ответил:
   – Мы прошли пока лишь четыре километра. Судя по карте, до деревни всего семь… так что сама считай!
   – Только четыре? – огорчилась Тоня. – А мне кажется, что все десять…
   – На болоте всегда так! – И Иваныч продолжил путь.
   Прошел еще час, и впереди показался пологий холм, на котором виднелись невысокие корявые деревья и прячущиеся среди них полуразвалившиеся избушки.
   – Пришли! – проговорил Иваныч, опершись на слегу и повернувшись к спутникам.
   В голосе его звучала не столько радость, сколько усталость и настороженность.
   Они прошли последние метры болота и наконец ступили на твердую землю. От края болота начиналась едва заметная тропа, поднимающаяся на холм. По этой тропе они прошли метров двадцать, и наконец вся деревня открылась перед их глазами.
   Впрочем, это трудно было назвать деревней.
   Даже в лучшие времена это было жалкое поселение, насчитывающее не больше десятка вросших в землю приземистых избушек. Сейчас же все эти избы развалились почти до основания, кровли из дранки и соломы сгнили, сквозь них проросли деревья. Правда, в центре деревни сохранилась маленькая часовня. Ее крутая крыша была почти цела, только крест свалился и лежал рядом, в густой траве.
   – Интересно, почему жители покинули эту деревню? – проговорила Тоня, оглядываясь по сторонам.
   – Гораздо интереснее, зачем они здесь вообще поселились! – отозвался Иваныч.
   – Вряд ли мы тут найдем что-то стоящее! – разочарованно протянул Шурик.
   – Не говори раньше времени! – возразил Иваныч. – Кое-что могло уцелеть. Во всяком случае, здесь никто до нас не был, так что ничего не растащили…
   – Да тут наверняка и тащить-то было нечего!
   – Не спеши! Часовня есть – а это уже хорошо: там могли сохраниться иконы…
   Однако, прежде чем осмотреть часовню, Иваныч заглянул в ближнюю избу.
   Внутри нее пахло сыростью, плесенью, запустением и еще чем-то странным и неприятным. Большую часть избы занимала печка. Она неплохо сохранилась, и даже местами проглядывала старая побелка. Впрочем, по белой поверхности тут и там были разбросаны какие-то темные пятна. В одном месте пятно было странно знакомой формы – темный овал, а от него отходят пять неровных полос, одна чуть в стороне от других. Тоня подошла к печке и приложила руку – ладонь точно легла на пятно, только по краям остался узкий темный обвод.
   – Это отпечаток чьей-то ладони! – проговорила Тоня, невольно понизив голос.
   – Ладонь была побольше твоей! – отозвался Шурик.
   – А чем это она была испачкана? Сажей?
   – Нет, не сажей! – Шурик потер край пятна. – Сажа давно отошла бы.
   – Тогда чем же? – Тоня испуганно смотрела на отпечаток руки. В ее голове крутилось страшное слово, но она не могла его произнести. Просто не могла.
   – Это кровь! – спокойно проговорил Иваныч, подойдя сзади.
   – Кровь? – в один голос выпалили Тоня и Шурик. – С чего ты взял?
   – Видел, – ответил тот. – А вон и тот, чья это кровь…
   Он обошел печку и показал в угол.
   Там на полу лежал скорченный скелет. Костлявая рука лежала на груди, как будто мертвец от чего-то пытался заслониться. Пальцы скелета были сложены щепотью.
   – Он крестился перед смертью! – едва слышно выдохнула Тоня.
   – Ну и что? – отозвался Иваныч. – Пошли отсюда, все равно здесь нет ничего интересного!
   – Да, ничего… – подтвердила Тоня, пнув валявшуюся возле двери дубинку, заостренную с одного конца.
   Ей хотелось скорее выйти на воздух, покинуть это жилище, пропахшее гнилью, запустением и чем-то еще. Теперь она поняла, чем – смертью.
   – Тебе ничего не показалось странным? – проговорил Шурик, когда они вышли из избы.
   – Странным? – Тоня усмехнулась. – Да тут все странно… это еще мягко сказано!
   – А все-таки…
   – Ну, говори уж!
   – Здесь не было икон. Ни одной иконы. Прежде ведь в любой деревенской избе непременно висели иконы.
   – Ну, жители забрали их, когда покидали деревню!
   – А ты уверена, что они ее покинули? Ты видела этот труп… то есть скелет…
   – Ну, мало ли – кто-то один не захотел уйти и потом умер в собственном доме…
   – Ага, и оставил на печке кровавый отпечаток!
   Иваныч тем временем уже зашел в следующую избу.
   Тут они тоже не нашли ничего интересного – только засохшая связка чеснока висела над дверью.
   – Странное место для приправы! – проговорила Тоня. – Обычно такие вещи хранятся возле печи.
   – Это не приправа, – возразил Шурик. – Чеснок вешали для защиты от вампиров.
   – Вампиров? – насмешливо переспросил Иваныч. – Ты, дорогой, перепутал. Вера в вампиров, вурдалаков распространена в Румынии и Венгрии, а мы находимся на Карельском перешейке! Ну, идем в часовню, там-то мы наверняка найдем что-нибудь интересное…
   Он распахнул дверь часовни и замолчал, не переступая порога.
   – Что там? – спросил Шурик, заглядывая через его плечо.
   Иваныч не отвечал.
   Прямо перед ними, свисая с потолочной балки, раскачивался в петле скелет. Еще два скелета лежали на полу, сцепившись, словно и после смерти они продолжали непримиримую борьбу.
   Иваныч преодолел испуг, шагнул вперед и наклонился над сцепившимися мертвецами. В груди одного из них торчал короткий заостренный кол, острый конец которого был обуглен.
   – А вот и иконы! – проговорил Шурик, показав в угол часовни. – Только проку от них будет немного!
   Действительно, в углу валялась груда обгорелых досок. Кое-где можно было еще различить темные лики святых, изломанные фигуры грешников. На самой верхней иконе была хорошо видна страшная морда одного из чертей, вилами сталкивающих грешников в котлы с кипящей смолой.
   – Неужели не осталось ни одной целой? – Иваныч склонился над обгорелыми иконами, пошуровал концом палки. – Нет, с этими ничего нельзя сделать!
   – Вон там, кажется, одна уцелела! – Шурик показал куда-то наверх, под купол часовни.
   Иваныч проследил за его взглядом.
   Наверху, рядом с потолочной балкой, и правда висела икона.
   Только икона эта была какая-то странная: святой, на ней изображенный, смотрел на путников грозно и сурово, будто в чем-то их обвинял или чем-то грозил.
   – И правда, хорошо сохранилась! – обрадовался Иваныч. – Ну-ка, помоги…
   Он подтащил к стене какой-то чурбан, залез на него, потянулся к иконе, но не достал до нее.
   Слез, огляделся, нашел еще несколько досок и соорудил из них помост. Теперь ему хватило роста, он схватился за икону обеими руками и рванул на себя. Икона осталась на месте, а сам Иваныч потерял равновесие и свалился со своего пьедестала.
   Он вскрикнул, Тоня поспешила на помощь.
   Иваныч сидел на полу, прижимая к себе левую руку.
   – Что с тобой?
   – Кажется, сломал… – проговорил он сквозь сжатые зубы.
   – Ох, как чувствовала – не надо было сюда идти!
   Тоня нашла две подходящих доски и соорудила из них лубок.
   – Ну, нужно хоть эту икону достать! – повторял Иваныч. – Шурик, слазай за ней!
   – Нет! – отрезала Тоня. – Не хватало, чтобы теперь Шурик что-нибудь сломал! Это еще хорошо, что ты сломал руку, а не ногу – иначе как бы мы тебя отсюда вытаскивали через болото? Все, приключения заканчиваются, надо, пока не стемнело, переходить болото, пробираться на станцию и ехать в город. Тебе нужно к врачу…
   Они вышли из часовни.
   За ней была ложбинка, на которую они сперва не обратили внимания. Теперь, приглядевшись, Тоня поняла, что это деревенское кладбище. Тут и там стояли покосившиеся кресты, виднелись невысокие могильные холмики. Но ее внимание привлекли несколько глубоких ям среди старых могил. Видимо, это тоже были могилы, только не засыпанные землей или скорее разрытые.
   Тоня не удержалась, подошла к краю кладбища, словно какая-то сила тянула ее туда, заглянула в одну разрытую могилу, в другую…
   На дне каждой могилы в открытом гробу лежал человеческий скелет с вбитым между ребер осиновым колом.
   А в одной могиле…
   Тоня остановилась перед ней в ужасе.
   Здесь скелет лежал не в гробу, а на краю ямы, лицом вниз, вцепившись костлявыми пальцами в глинистую почву, словно мертвец пытался выбраться из могилы, и уже на самом ее краю его все же настигли и забили в спину осиновый кол.
   Что же произошло тут, в этой затерянной среди болот деревеньке, много десятилетий назад? Какой ужас поселился здесь и прогнал последних уцелевших жителей – если только кто-то из них уцелел?..
   – Пойдемте скорее отсюда! – Тоня повернулась к своим спутникам. – Я не хочу остаться тут, когда стемнеет!
   На этот раз даже Иваныч не стал возражать.
   Они подобрали свои слеги и пустились в обратный путь через болото. Всю дорогу они молчали, безуспешно пытаясь забыть то, что увидели в опустевшей деревне.
   Наконец впереди показалась опушка леса, и скоро они дошли до края болота.