Наталья Павлищева. Против «псов-рыцарей»

   Кулак князя грохнул по столешнице так, что звякнула стоявшая на ней посуда.
   – Куда ни кинь – всюду клин. Ополчение на ладьях только переправляться куда-то может, к морскому бою не приучено, и быстро не выучишь. Выходить против них в море – заведомо людей губить. И в Ладоге ждать нельзя. Новгородцы биться на земле приучены, а тут против такой силищи в море… Если все сразу пойдут, как их папа зовет, то не сдюжим.
   Моя душа не вынесла таких княжьих страданий, было до смерти жаль юного Невского:
   – Да поссорить их надо!
   – Кого?
   – Шведов, норвежцев, датчан… Биргера с кем там, с Улафом Фаси… Чтобы действовали врозь и вообще не все в поход пошли.
   Я смотрела не на князя, ошарашенного таким предложением, а на Вятича. Тот даже глаза сузил, видимо прикидывая возможность такого развития событий.
   – Как же их можно поссорить, если они там, а мы здесь? – усмехнулся Невский.
   – А это уж наше дело, князь. Готовь дружину к пешему бою и оставь дозор по берегу, чтобы загодя предупредили о подходе. Настасья права, мы чуть помозгуем и снова к тебе придем. Только пока никому говорить не стоит, в Новгороде лишних ушей ох как много.
   – Твоя правда, даже в ложнице иной раз боишься что-то сказать, так и подслушивают.
   – Ничего, справимся… и не только со шведами!
   Князя я, может, таким бодреньким заявлением и обнадежила, а вот со стороны Вятича вызвала бешеный взгляд. Чего он, я же не собиралась заранее рассказывать ни о Невской битве, ни о Ледовом побоище. Я почти обиделась.
   Так и есть, стоило остаться одним, Вятич принялся выговаривать, что не умею держать язык за зубами.
 
   В хоромах Анеи разговор пошел немного другой.
   – Как ты мыслишь поссорить шведов и датчан?
   – Вотрусь в доверие к Биргеру или вообще королю, другого не дано…
   – И ты думаешь, я отпущу тебя туда одну? Нет, опасно, это не по ордынским тылам мотаться.
   – Конечно, – с места поднялась Анея, – поедем все втроем.
   – Чего?! – Лушка не просто возмутилась, у нее даже дыхание перехватило.
   Анея спокойно кивнула:
   – Ты третья.
   – А… тогда ладно.
   – Мало мне одной Насти, чтоб вас троих охранять! Все дома останетесь.
   И тут я увидела такое, чему не сразу поверила. Анея просто скрутила кукиш и сунула его Вятичу под нос:
   – Сами поплывем! То, что три бабы сделают, и сотне мужиков не сделать.
   Мы сплотились и стояли плечом к плечу, словно готовые умереть друг за дружку. Наверное, так и было, но никто нападать не собирался. Несколько мгновений Вятич ошалело глядел на нас, а потом вдруг захохотал:
   – Ну, Биргер, берегись!
   – А что, мы ему покажем кузькину мать!
   Лушка тут же принялась выдумывать, каким образом мы будем эту самую мать показывать. Бедный Биргер, если ему икалось от Лушкиных фантазий, то не завидую, потому как быть просто вздернутым на суку, причем обязательно за ноги, оказалось самым легким наказанием за одно только намерение плыть в сторону Руси.
   – А давайте его в лесу раздетым к сосне привяжем и оставим на ночь, чтобы комары сожрали? А давайте вниз головой в кадушку? А давайте…
   – Стоп! Биргер не Тишаня, как телок за нами в лес не пойдет и в кадушку головой добровольно не полезет. А давай без давай?
   Лушка чуть похлопала на Вятича глазами и покорно согласилась. Ох, что-то мне не слишком верилось в послушание сестрицы… Вятичу, видимо, тоже. Он усмехнулся:
   – Луша, и не выдумывай, наделаешь глупостей, не расхлебаем. Иначе оставим здесь.
   – Нет!
   Лушка с надеждой смотрела на мать, как-никак мы только что были солидарны против Вятича, но на сей раз Анея оказалась на стороне сотника. Да и я тоже. Бедолага со вздохом согласилась:
   – Ладно, придумывайте сами…
   – А мы здесь и придумывать не станем, там будет видно, как с ним бороться.
   В словах Анеи был резон, но Вятич почему-то не согласился:
   – Чего вы к Биргеру привязались? Одна жизни себе не мыслила, пока Батыя не убьет, теперь вы…
   – А чего это ты в прошедшем времени говоришь? Я не забыла, что должна его уничтожить. И кто, спрашивается, виноват, что мне не дали Батыя придушить?
   – Ладно, ладно, воительница. Надо же посмотреть, мы даже не знаем наверняка, был Биргер в походе или нет.
   – Как это?! Ты что, не веришь, что его князь Александр копьем ранил? У него же действительно правая бровь рассечена!
   – Бровь, Настя, можно рассечь и о дверной косяк, спьяну стукнувшись. Поживем – увидим.
   Я не успокоилась:
   – Таких совпадений не бывает.
   – Бывает все, тебе ли об этом не знать. Сейчас надо думать, как нам вообще в Сигтуну попасть.
   – А что тут такого? Весной поплывем, и все.
   – Объясняю политическую ситуацию. Если ты думаешь, что нас встретят с букетами цветов и красной ковровой дорожкой, то ошибаешься.
   Тут я увидела, как смотрит Лушка. Ее глаза буквально впились в лицо Вятича, понятно, мы были для сестрицы динозаврами или инопланетянами, не знаю, кем больше. Сотник чуть смутился:
   – Папа римский… ну, это их самый главный поп…
   – Как Илларион?
   Чуть подумав, Вятич махнул рукой:
   – Можно и так. Папа римский Григорий запретил торговать с Новгородом под угрозой отлучения от церкви. Конечно, не все подчинились, но новгородцев теперь в Сигтуне и вообще в Скандинавии не приветствуют. Появление такой компании, как наша, может вызвать большие подозрения.
   – Скажем, что поссорились с князем и вынуждены были бежать.
   Мы вытаращили глаза на тетку, ну надо же, как работает голова у Анеи! Пожалуй, политические беженцы приветствовались и в тринадцатом веке тоже.
   – Ладно, там видно будет.
 
   Но Вятич задумал еще одно дело. Он снова встретился с князем, и они куда-то уехали. Я забеспокоилась, Анея коротко объяснила:
   – Отправились куда-то на берег реки к порогам. Видно, что-то замыслили.
   Я промолчала, хотя уже поняла, что именно замыслил Вятич – показать будущему Невскому будущее место его битвы. Можно ли такое делать, но если Вятич делает, значит, можно.
   Сотник вернулся через три дня, мои мысли подтвердил:
   – Показал берег Ижоры, пусть подумает пока. Наше дело теперь быстро добраться и быстро крестоносцам все разладить. Тех, кто все же приплывет, Александр здесь добьет. Знаешь, мы с Пельгусием разговаривали. Толковый мужик, обещал крепко морской дозор держать. Думаю, справится.
   Да уж, интересно встречаться с людьми, о которых знаешь по летописям и учебникам истории.
 
   Мне только показалось, что зима будет тянуться долго, рядом с Лушкой время полетело очень быстро. Новгород зимой был оживленным не меньше, чем летом. Как только ударили морозы, горожане залили несколько горок, вернее, сделали снеговые желоба – ледяницы, ведущие прямо на лед Волхова. Там с утра до вечера стоял немолчный гвалт, визг, крики, потому что катались все от мала до велика, кто на чем – у кого-то бывали и санки, кто-то просто садился на рогожку, а некоторые за неимением оных или попросту от нежелания что-то тащить с собой, съезжали на собственных задах.
   Разворотливые умельцы неподалеку продавали ледянки – нарочно сплетенные из лозы короба, у которых дно снаружи было промазано и проморожено, чтобы легче скользило. Изнутри их выстилали сеном и старым тряпьем, чтобы задам было приятней. Ежели днище протиралось, его просто меняли и ездили снова.
   За время крещенских морозов горки прихватились так, что любо глядеть. А уж когда наступила Масленица… Мы с Лушкой усидеть дома, конечно, не могли, да и Анея с Вятичем тоже. Тишаня оказался еще и умельцем, он соорудил нам с сестрицей отменные санки, и радости было!..
   Тишаня таскал наши санки на гору, съезжал следом на простой рогожке, чтобы не портить полученный от Анеи тулупчик, а потом снова поднимался, цепляя еще и нас самих. Мы веселились, точно две девчонки, хотя по всем позициям были уже взрослыми, ведь Лушка даже вдова, пусть и пятнадцати лет, а я так вообще семнадцатилетняя женка. Но ни я, ни Лушка не осознавали себя таковыми. Как можно удержаться, если парни цепляли ледянки между собой в огромный поезд, а потом эта здоровенная гусеница катилась вниз с диким визгом и криками, в конце концов, конечно, все переворачивалось, образовывалась куча-мала, из которой удавалось выбираться с трудом. Были и разбитые носы, и синяки с шишками, нас, правда, миновали сии радости, как-то обходилось, зато восторга… Умели на Руси-матушке веселиться.
   Взрослые солидные люди наблюдали за молодежной вакханалией с усмешкой, но было видно, что и им хочется также лететь с горы вниз, крича от восторга, только положение не позволяет.
   Однажды мы приметили и князя с княгиней. Молодая пара стояла, с завистью поглядывая на развеселый санный поезд, но Александра видно была в тяжести, не рискнула садиться в сани, князь без жены этого делать не стал.
   Княгиня Александра стояла в окружении ближних боярынь, одетых из-за мороза во множество одежек и очень похожих на баб для чайников, с красными носами и щеками, неповоротливых и важных. Бедная, если вокруг нее все время вот такие тетки, как же скучно жить! Мы с Лушкой решили, что куда лучше, как мы – и не бедствуем, и свободны.
 
   Особенно веселились на Масленой неделе. Ни тогда, ни через тысячу лет после крещения не удалось выкорчевать этот языческий, по сути, обряд проводов зимы. И в неверующей Москве, и в Новгороде тринадцатого века с одинаковым удовольствием пекли блины, потчевали ими друг дружку и готовились прощаться с Зимой-Зимерзлой.
   Лушка примчалась откуда-то как угорелая, блестя глазами. Если бы не этот блеск, можно испугаться, а так ясно, что случилось что-то очень приятное.
   – Пошли!
   – Куда?
   – Там крепость снежную строят!
   На берег, куда к стенам детинца и впрямь начали свозить глыбы снега, старательно выпиленные подальше у озера, мы отправились все вместе. Лушка гарцевала, как боевой конь при звуках битвы, ей не терпелось тоже схватиться за постромки саней, на которых возили заготовки для будущей крепости.
   Мне было интересно смотреть на Тишаню, тот тоже весь извелся от желания помочь. Вятич толкнул его в бок локтем:
   – Ну, чего стоим, пойдем помогать.
   – Ага!
   – А мы?! – взвыли мы с Лушкой в два голоса.
   – А что вы? Кто вам мешает?
   Забыв о своем статусе – одна замужней дамы, вторая вдовы, – мы ринулись в общую кучу. Вообще, здесь никто ни о чем не думал, работали все, не чинясь родовитостью или богатством, а то и возрастом. Шутки, часто забористые и далеко не всегда приличные, смех, радость от общего дела, пусть и потешного, морозец, солнце… ну что еще нужно для счастья?
   На берегу строительная артель распоряжалась укладкой свозимых глыб, кого-то распекала, кого-то хвалила, стены росли быстро, все же и работников тоже нашлось немало. Конечно, отличился Тишаня, не всякому удавалось тащить такие сани, какие вытягивал несостоявшийся разбойник. Его силушку быстро оценили, а потому заранее старались переманить Тишаню и будущие защитники крепости, и будущие нападающие.
   Мы с Лушкой тоже лопатами вырубали снег, грузили на санки и тянули к берегу. Я залюбовалась сестрицей: раскрасневшиеся от мороза и физических усилий щеки, блестящие голубые глаза, черные росчерки бровей… Лушка была дивно хороша!
   – Давай, помогу! – к моим санкам сунулся какой-то парень, явно пытавшийся заигрывать.
   – Да я справлюсь.
   – Давай, давай, вверх вытяну, а дальше легко пойдут.
   Вытянуть санки со снегом по довольно крутому склону оврага и впрямь было нелегко, его склоны уже утоптало множество ног, было скользко, при попытке упереться ноги разъезжались, и мы с хохотом валились друг на дружку.
   Через некоторое время я просто забыла о помощнике, настолько увлекла постройка крепости. Но он не забыл, все крутился рядом, то подталкивая мои сани, то помогая грузить блоки на них… Неизвестно, чем бы все кончилось, видно, пришлось бы вежливо, но твердо отказывать настойчивому ухажеру в помощи, но на берегу рядом оказался Вятич. Они с Тишаней уже поднимали блоки наверх, старательно выравнивая, чтобы стена не рухнула раньше времени, завалив собственных защитников.
   – Принимай!
   Вятич, хохоча, слетел вниз и сгреб меня в охапку. Это никого не удивляло, в общей толчее таких сцен бывало немало, многие пользовались возможностью помиловаться открыто. Потом мы вместе втаскивали эту глыбу вверх, а внизу меня встретил тот самый помощник:
   – Твой, что ли?
   – Муж, – кивнула я.
   – А…
   Парень напрочь потерял ко мне интерес, ухаживать за женой да еще и такого мужика, как Вятич, опасно для здоровья. А то, что мне по-прежнему тяжело вытаскивать из оврага снежные глыбы, его уже не беспокоило: есть муж, пусть он и помогает.
   Но глыб было достаточно, городок получился отменный. На стыки между снеговыми кирпичами поплескали водой, чтобы за ночь схватились, но не оледенели совсем, и, весело галдя, разошлись по домам до утра. Завтра последний день Масленицы, завтра городок штурмовать и чучело Зимы-Зимерзлы жечь.
   Анея стояла наверху, издали наблюдая за строительством. Я ничуть не сомневалась, что ей очень хотелось быть вместе со всеми, но положение обязывало находиться над. Мы же были совершенно мокрые и от пота, и от снега, попавшего за шиворот и в рукава, платки сбились, волосы подрастрепались. Но на такие мелочи никто не обращал внимания.
   Оказалось, что Вятича выбрали тысяцким для завтрашнего штурма. Ему следовало нарядиться в нечто невообразимое, хотя наряжаться так не запрещалось и остальным. В поисках старых тулупов были перерыты все закоулки подворья, вытащено все мыслимое и немыслимое рванье.
   Лушка маялась от желания вырядиться и самой. Мы с ней нашли старый плащ, порвали на лоскуты еще какую-то рубаху, валявшуюся в чулане, нашили на плащ полоски, потом Тишаня помог нам соорудить из небольшой корзины подобие шлема у крестоносцев с прорезями для глаз, по бокам которого тоже прикрепили полоски ткани, рассчитывая, что станут развеваться на ветру. Вообще-то выходило довольно жутко, не зная я, что за всем этим скрывается моя красавица-сестрица, приняла бы за нечисть.
   Сама наряжаться я не стала, но Лушке обещала помочь. Мы решили не надевать этот костюм сразу, а обрядить сестрицу потом, уже когда начнется штурм городка, потому как оказались в команде защитников. Лушка потирала руки от предвкушения испуга нападающих. От Вятича все старательно скрывали – «чтоб не испугался раньше времени», как объяснила Луша.
   Стягиваться на берег Волхова народ начал загодя, с самого утра, хотя штурм назначили на полдень. И верно, надо было заготовить побольше снежков, чтобы потом не тратить время на это.
   Руки замерзли, погреть их дыханием и продолжать… Перед нами росла гора снежков, а на меня вдруг накатило такое… Вспомнилась другая стена и другой штурм – в Рязани, когда надежды выжить не было никакой. Мне стало настолько не по себе, что даже со стороны заметили.
   – Ты что, Настя, худо?
   – Ничего, просто Рязань вспомнила.
   Лушка нашлась быстро:
   – А ты лучше Козельск вспоминай! Как мы их по-татарски ругали. Как ты там орала-то?
   Я была благодарна сестрице, ведь если бы основательно накатили воспоминания о Рязани или Сырне, то небо стало с овчинку. Лушка права, лучше думать о Козельске, но с первым апреля поздравлять не стоило, зато индейский клич я своим показала. Понравилось, а уж когда мы обрядили Лушку в черный плащ, увешанный рваными лоскутами, а на голову надели корзину с рогами, ахнули многие.
   Лушку старательно прятали до самого штурма, чтобы разведка соперников не углядела раньше времени.
   И вот дали знак, что все готово, по ту сторону тоже запаслись большим количеством снежков и теперь выкрикивали обещания взять нашу крепость раньше, чем петух курицу успеет потоптать. Я уже не дивилась попросту недопустимым в приличном обществе шуточкам, видно, бывали минуты, когда такое становилось нормальным. Защитники не обиделись, с не менее ядреными шуточками приглашая готовых к штурму испробовать крепость стен, а заодно и защитников.
   И вот сигнал к началу. Полетели первые снежки в обе стороны, раздался крик воеводы нападавших, потом нашего, и все остальное потонуло в диком оре сотен голосов. Орали и те, кто пытался приблизиться к стенам, и те, кто их защищал, и зрители, облепившие берега. Множество спугнутых птиц добавили гвалта.
   Наступил миг Лушкиного триумфа. Появление вот этакого черт-те чего на стене заставило наступавших даже замолчать, Лушка воспользовалась моментом и замахала руками, точно крыльями. Нашитые полоски ткани развевались на ветру, добавляя ужаса в ее облик.
   Но нападавшие быстро опомнились, и в сестрицу полетел град снежков, пришлось быстро прятаться, мало того, в один из приделанных к корзине рогов попал снежок, сам рог сбил, а корзину развернул так, что сестрице не было ничего видно. Лушка сбросила корзину вниз на нападавших и тут же получила по лбу следующим снежком. Погрозив штурмующим кулаком, она скрылась за стеной, вызвав гомерический хохот по обе стороны.
   Конечно, мы понимали, что должны сдать крепость, ведь она символизировала собой Зиму, а разрушение – победу весны над вьюгами и холодами, но сдаваться сразу неприлично, и мы отбивали атаку за атакой. Но постепенно снежки закончились, а нападавшие становились все настырней. Вот уже в одном месте они преодолели стену, потом в другом…
   Снежный городок пал и был разрушен под вопли довольной толпы. Разнеся то, что только вчера старательно строили (вот еще одна загадка русской натуры – сначала с воодушевлением возводить, а потом с не меньшим разрушать собственное творение), народ разойтись просто так не мог, слишком еще бушевала внутри потребность либо намять бока, либо быть побитым самому, а скорее, и то и другое.
   Выход находился всегда один – стенка на стенку.
   Вытряхнув снег из-за шиворота и сапог, перемотав онучи и перепоясав тулупы, люд тут же на берегу подкрепился пирогами со сбитнем и был готов биться дальше.
   Стенки собирались на льду Волхова. Можно бы и на мосту, но слишком много народа собралось, всем не поместиться, посадник все переживал, что снова ограждение сломают, да и сами доски сгоряча порушить могут, а потому решению выйти на крепкий лед только порадовался.
   Зато на мосту расположились наблюдатели из тех, что побогаче. Зрелище интереснейшее. Вот бы киношникам там побывать! Никаких темных, мрачных тканей, все настолько яркое, что в глазах рябило. Шубы крыты бархатом всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Кто сказал, что у них не было ярких красителей? Видно, все, что дошло до наших дней, просто со временем выцвело.
   У женщин на головах собольи шапочки и поверх них богатые цветастые шали с бахромой по краям. Дочери на выданье в белых расшитых полушубках и таких же цветастых шалях. На ногах яркие ладные сапожки, на руках вышитые рукавицы, лица раскраснелись на морозце, глаза блестят… Как тут не влюбиться какому-нибудь доброму (или не очень) молодцу?
   Сами молодцы, вернее, те, кто постарше (молодежь ушла биться, негоже стоять, надо показать себя в деле), тоже нарядны донельзя. Сапоги у всех красные с позолоченными или серебряными застежками, кафтаны или плащи один другого ярче, шапки лихо заломлены на затылке…
   К нам с Лушкой подскочили холопки с нарядными шубейками и сапожками, видно, Анея предусмотрительно распорядилась. Пришлось переодеваться, зато теперь и мы были достойны внимания…
   Лушка рвалась поучаствовать и в стенке, но уж туда я ее не пустила. У сестрицы и так, кроме синяка на лбу, обнаружился второй под глазом. Пришлось уходить в ряды наблюдателей к Анее. Вятич с Тишаней, конечно, среди дерущихся. Они вообще показали свою удаль, одними из первых ворвавшись на стены снежного городка, а потому теперь были попросту раздираемы противоположными сторонами с требованием биться именно за них.
   Торговая сторона шла на Софийскую, потому Вятичу и Тишане полагалось быть в рядах софийских, но сотник решил по справедливости:
   – Я в одну сторону, ты в другую.
   Тишане, похоже, все равно, лишь показать удаль молодецкую.
   Я заметила, как Вятич что-то внушал парню, видно, вдалбливал правила стенки, чтобы ненароком никого не покалечил своей силищей.
   Мы отошли к Анее, стоявшей рядом с епископом и большой группой бояр, рядом находился и князь со своей молодой княгиней. Александр Ярославич кивнул мне, как старой знакомой, что вызвало неподдельный интерес со стороны окружающих. А уж когда мы пробрались к Анее с епископом Спиридоном и тот благословил нас, ласково смеясь, здороваться стали и все остальные, причем так, словно мы были лучшими подругами каждой боярыне и давними знакомыми боярам.
   Посадник посмеялся над Лушкой, прикладывающей к лицу снежок:
   – Сие ранение зачтется, как боевое.
   Я с ужасом ожидала, что сестрица что-нибудь ляпнет о моем боевом прошлом, но та только глазами стрельнула, промолчав.
   Окружающие боярыни и боярышни придирчиво оглядывали нас, словно мы были им хоть в чем-то соперницами. Конечно, не были, но такова уж женская натура: если рядом оказывается женщина, но не подруга, обязательно надо оценить, хорошо, если доброжелательно. Судя по тому, что следом окидывался беглым взглядом и собственный наряд, и наряд подруги или сестры, Анея постаралась на славу, выглядели мы вполне прилично, вызывая зависть у соседок.
   Но нам было наплевать, тем более с моста гаркнул во все горло какой-то священник:
   – Люд православный, позабавимся-ка, благословясь! Помните об уговоре биться честно и без увечий.
   Я всегда считала, что Масленица и вот такие игрища вызывают у церковников аллергию в лучшем случае, но в Новгороде, видно, так привыкли, что менять ничего даже в угоду новой вере не стали. Разумно, лучше пусть между собой воюют при штурме снежного городка или вот так – стенка на стенку, но без оружия, чем силушку друг против дружки применяют с кровопролитием. Хотя я подозревала, что и второе тоже бывает, слишком уж шумным показалось мне вече, прошедшее два дня назад. Орали так, что и снега на деревьях не осталось. Вятич потом объяснил, что это вовсе не шумно и вопросы решали почти мирно и без споров. А что же бывает, когда со спорами? Ой-ой…
   От размышлений меня отвлек ор, который поднялся, когда стенка все же пошла на стенку. Бой начался с единым выдохом в полное горло: «Га!» Я почти с ужасом представила, каково это, когда сотни здоровенных мужиков сталкиваются на кулаках друг против дружки. Мой взгляд выцепил Тишаню, его было заметно даже среди немаленьких новгородцев. Наш приятель размахивал кулаками направо-налево, и явно нашлось немало пострадавших от его ручищ. Его, пожалуй, утихомирить можно только сообща.
   Так и есть, Тишаню вознамерились вывести из боя сразу несколько человек, так, видимо, не полагалось, но уж очень мощен был боец. А дальше следовало то, что обычно описывают сказки или легенды. Когда навалившихся стало слишком много, чтобы он мог свободно размахивать кулаками, Тишаня просто распрямился, и несколько человек полетели в стороны, отброшенные его ручищами. Я услышала, как рассмеялся, показывая на нашего богатыря, князь:
   – Ты посмотри, вот силач!
   Да уж, Тишаня и в своей деревне был не хилым, а на хороших харчах вырос словно на дрожжах (может, так и было, он еще молодой совсем).
   Епископ усмехнулся:
   – Это вон Анеи Евсеевны холоп.
   – Он не холоп, – возразила Анея, – он вольный. Приехал с Вятичем и Настей.
   – Где взяли-то такого? – это уже ко мне.
   – Он нас ограбить на лесной дороге пытался.
   – Чего?! – уставилась на меня Анея, явно не ожидавшая столь неприличного поведения от Тишани.
   – Да они в первый раз, видно, на разбой вышли, а тут мы ехали. А грабил-то как! Почти попросил отдать деньги, но стоило за оружие взяться, дал стрекача.
   – Неужто труслив?
   – Нет, но разбойник из него не получился, совести слишком много.
   Похоже, Анея успокоилась, снова с усмешкой наблюдая, как расправляется с нападающими на него новгородцами Тишаня.
   Сшибка шла во всю мощь, уже уползали первые пострадавшие, кто-то просто отплевывался, утирался снегом, кого-то пришлось уводить и даже уносить. Но жалоб не было и покалеченных тоже. Выбитые зубы и разбитые губы или брови в счет не шли, как без них в драке? Но немного погодя сшибка как-то сама по себе сошла на нет, и виновником стал Тишаня.
   У противников, а может, и соратников богатыря появилась забава, они висли на Тишане гроздьями, а тот раскидывал приставших в разные стороны. Постепенно он оказался просто в круге любопытных, и интерес к выбиванию зубов друг у дружки народ потерял.
   Видимо поняв, что парня просто надорвут, к Тишане пробрался Вятич:
   – Ну, все, хватит.
   Тот чуть смущенно пробасил:
   – А чего они все сразу…
   – Вот и я о том. Негоже всем против одного.
   Здоровенный, не меньше самого Тишани, кузнец Никифор крякнул:
   – Да мы не против, мы ж за него. – И неожиданно, видно даже для самого себя, предложил: – А давай один на один?
   Теперь они сцепились вдвоем. Стенка была забыта, круг стал совсем плотным, нам и не видно, что там творилось, можно было только догадываться. Князь позвал к себе кого-то из дружинников, кивнул на собравшихся…
   Крики, которые доносились из плотного кольца людей на льду реки, говорили, что схватка крепкая, соперники друг дружки стоили. Потом раздался единый вопль, свидетельствующий о победе одного из поединщиков, только вот кого?
   Из толпы, работая локтями, выбрался дружинник, бросился к князю, крича на ходу: