Назаров Вячеслав Алексеевич. Синий дым

   - Ну, старое, ну еще немножко, поднатужься, пожалуйста, вот вернемся пойдем к врачу, честное слово. А сейчас нельзя, понимаешь? Некогда нам с тобой дурить...
   И сердце послушно поднатуживалось, тянуло, хлюпая изношенными клапанами, с горем пополам проталкивая в суженные спазмой артерии очередные порции крови, чтобы не задохнулся, не померк этот настырный, требовательный мозг.
   Но сегодня сердце заартачилось. Оно уже не хотело верить обещаниям.
   Пан проглотил еще одну таблетку и закрыл глаза.
   На Нину он уже не сердился. Вернее, он вообще не умел долго сердиться, а на Нину тем более. Он бы очень удивился, если бы Нина поступила иначе. Потому что сам он в подобной ситуации бросился бы за Уиссом, очертя голову. И даже записки не оставил бы.
   Просто он сильно переволновался. За другого всегда почему-то волнуешься больше, чем за себя. Особенно за молодежь. Они сначала сделают, а потом подумают. Взять хотя бы это пижонство с импульс-пистолетом...
   А Нина все-таки молодец. Настоящая жена космонавта.
   Едва поднялась на борт - и сразу в слезы: "Акула видеомагнитофон проглотила"... Главное, что запись пропала...
   Насчет записи, конечно, плохо вышло. Не поняли сразу, что к чему. А когда поняли - поздно было: от акулы даже косточек не осталось. Где сейчас он, аппарат с лентой? На дне? В другом акульем желудке? Попробуй - найди. Полжизни бы за эту ленту отдать не жалко...
   Пан поморщился, потер ладонью грудь. Боль отпускала понемногу, но не так быстро, как хотелось бы. Повернув голову, профессор посмотрел на себя в заркальную ширму. На него глянуло измученное, заострившееся лицо.
   Стареешь ты, Пан. Недоверчивость-первый признак старости.
   Нина убеждена, что все случившееся с ней - реальность от начала до конца. А вот он - неуверен. Конечно, что-то было на самом деле. Но как отделить действительное от внушенного, внушенное от невольно придуманного? Что - научный факт, а что - художественный вымысел?
   Разумеется, ничего принципиально невозможного в ее рассказе нет. Просто... Просто это слишком невероятно и похоже на сказку. Ко всему прочему, ребята облазили весь остров и все дно вокруг- никаких намеков на окна и подводный ход нет. Не хочется пока говорить об этом Нине, но похоже, что храм ей примерещился.
   С другой стороны, совсем уже невероятно "чудеса" с белым фонтаном и ожившими маками произошли у него на глазах, а никакого правдоподобного объяснения этому нет.
   И Уисса нет. Если Нина ничего не напутала, ему, Пану, уже вряд ли придется беседовать с дельфинами.
   Но сдаваться рано. Надо все еще раз проверить, понять, в чем и где допущена ошибка. Чтобы другим не пришлось начинать с нуля.
   Пан встал с тахты- Голова еще немного кружилась, под лопаткой покалывало, но приступ прошел. Можно снова работать. Надо работать.
   Сейчас самое главное - разобраться вот в этой пленке. Вчера Нина сияла в лазарете энцелофотограмму зрительной памяти. Это, к сожалению, не лента видеомагнитофона, но всетаки документ, из которого можно вытрясти крупицы истины, если хорошо повозиться. Не очень удобно копаться в чужих воспоминаниях и снах, но что поделаешь. Нина сама настояла на съемке. А для такой съемки нужно не только мужество, но и чистая .совесть человека, которому нечего скрывать от других.
   Пан сел было аа проектор, но над дверью заливисто залопотал звонок.
   Карагодский вошел, сияя очками, торжественный и суровый.
   -Извините, Иван Сергеевич, за вторжение, но нам необходимо побеседовать совершенно конфиденциально. Обстоятельства складываются так, что я нынужден принять кое-какие меры, но я хотел бы предварительно-согласовать их с вами. Хотя бы для того, чтобы у нас не возникало никаких недоразумений.
   Пан сузил глаза. Не надо быть провидцем, чтобы понять, зачем пожаловал академик и о каких мерах идет речь. Однако Пан заставил себя улыбнуться в черепаховые oчки:
   - Я вас слушаю, Вениамин Лазаревич.
   - Вы смотрели энцелофотограмму Нины Васильевны?
   - Да, смотрел.
   - И что вы скажете по этому поводу?
   Пан пожал плечами, слегка удивленный:
   - Пока, наверное, ничего не скажу. Ее надо расшифровать. И, разумеется, с помощью самой Нины. Во всяком случае, это очень ценный документ.
   - Ценный документ? Пожалуй, вы правы, - Карагодский хмыкнул. - Только расшифровывать там нечего. Я только что просмотрел все от начала до конца. Нина Васильевна тяжело больна.
   - Что, что?.
   - Да. Я смею утверждать, что вся эта пленка - запись типичного параноического бреда, вызванного глубоким психическим потрясением и постоянной близостью дельфина. И именно вы, Иван Сергеевич, довели ее до такого состояния вашими сумасбродными теориями, всякими нелепыми пентасеансами и прочей чепухой. Вы толкнули ее на опрометчивый поступок, едва не закончившийся трагедией, и даже сейчас, после всего, вы продолжаете потакать ее галлюцинациями вместо необходимого лечения, чем усугубляете и без того тяжелое состояние...
   - Послушайте, что за чушь вы несете?
   - Чушь?!
   Карагодский медленно залился краской, сунул руку в карман, и, потрясая бумагой перед лицом Пана, закричал неожиданным фальцетом:
   - Данной мне властью я запрещаю вам продолжать-опыты! Слышите? Запрещаю! Я не желаю быть участником преступления! Потому что ваши действия преступны. Ваши опыты опасны для общества!
   - Вы, подлец. Апостол,-негромко сказал профессор,- Подлец и трус. Но вы опоздали. Я уже дал команду капитану сниматься с якоря. И не ваша со Столыпиным мнимая власть тому причиной. Если бы потребовалось, "Дельфин" оставался бы здесь ровно столько, сколько нужно. Дело в том, что нам тут больше нечего делать. Уисс не вернулся...
   За трое суток до этого разговора, пролетая над Саргассовым морем, пилот рыборазведчика "Флайфиш-131" Фрэнк Хаксли услышал сильный удар грома. Он удивленно посмотрел вверх, в ночное небо, увешанное пышными южными звездами, и спросил через плечо радиста:
   - Бэк, ты слышал? Что это могло быть?
   - Не знаю. Метеор, наверное - глянь вниз...
   Они летели низко, и Хаксли хорошо разглядел подчеркнуто белый на черной воде опадающий фонтан светящегося пара.
   - Запиши в журнал координаты. Надо сообщить в Службу Информации. Может быть, какому-нибудь доку пригодится...
   - А, не стоит, - зевнул радист. - Мало ли всякой всячины с неба падает. Все записывать - бумаги не хватит.
   - Тоже верно, - согласился Фрэнк. - Вот если бы хороший косяк скумбрии попался, это другое дело.
   "Флайфиш" развернулся и взял курс на базу, к Бермудским островам.
   Воронка крутящейся тьмы затягивала в свою пасть все живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые земы с неистовыми глазами, борясь с ветром и собственным бессилием, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно ползли вверх, и их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже становилась поступь...
   Алая молния ударила в глаза - это взвилось над земами полотнище цвета огня. Еще клокотала темная бездна, еще ревели ураганы, еще метались смерчи - но пылающий флаг зажигал звезды, созвездия, галактики - ив последнем торжетствующем многоголосом аккорде вспыхнула вся Вселенная...
   Уисс кончил. Каждый нерв его тела дрожал, заново пережив мощь, тоску и радость цветомузыкальной поэмы земов.
   Уисс старался воспроизвести ее точнее, во всем богатстве необычных оттенков и чуждых образов, и рисовал этот неожиданный параллельный мир таким, каким он предстал перед ним в ту счастливую ночь озарения в акватории.
   И он, кажется, достиг того, что хотел - Бессмертные молчали, погруженные в увиденное и пораженные им. Уисс не торопил. Он знал на собственном опыте, как нелегко все понять и принять.
   Они лежали на густо-синей поверхности Саргассова моря в традиционной символической позе Вечного Совета - шестиконечной звездой, соединив клювы и разбросав шестью живыми лучами точеные длинные тела.
   Уисс давно уже не был здесь, в Центре Мира, где рождается и откуда начинает раскручиваться колоссальная спираль теплых течений, опоясывающих всю планету. Отсюда дэлоны управляли Равновесием, отсюда при необходимости замедляли или ускоряли вековые биологические ритмы Мирового океана, устраняли нежелательные возмущения в биоценозах - достаточно было заложить нужный молекулярный шифр в генетическую память саргассов, и бурые клубки, как живые мины, уплывали по тайным дорогам течений туда, откуда пришел сигнал опасности, и через рассчитанный ряд поколений Равновесие восстанавливалось.
   Бессмертные молчали, но Уисс умел ждать. Он оглядывал горизонт световым зрением, пока звуковая сетчатка отдыхала, полученная от двухлетнего контакта с земами.
   Солнце стояло точно в зените и обрушивало на море золотой ток тропического зноя. Вода была прозрачна до невидимости и воспринималась только как плотная прохлада. В ее толще неторопливо поворачивалось, покачивалось, всплывало буйное разноцветие саргассовых водорослей - от небольших бурых шаров, щедро инкрустированных серебряными пузырьками воздуха, до многометровых островов зеленовато-коричневой волокнистой массы, над которыми радужными бабочками вспыхивали летучие рыбы.
   Наконец Сасоис по праву Шестого произнес древнюю формулу начала:
   - Готовы ли Шесть быть Одним, ставшим после Двух?
   Двадцать один синий треугольник был ему ответом. Меланхоличный Асоу долго поскрипывал и ворочался, прежде чем начать. Наконец заговорил, осуждающе посвечивая в резкие глаза Уисса:
   - Я, Асоу, Хранитель Первого Луча, говорю от имени Созерцания. Я был против, когда ты уходил к земам, Уисс. Я был против, но меня не послушали, и ты ушел. И вот ты вернулся, и я оказался прав.
   - В чем ты прав, белозвездный?
   - Ты болен, Уисс. Ты слишком долго был у земов. Я знаю твою болезнь. Эту болезнь называли когда-то безумием суши. Когда дэлон заболевает этой болезнью, его тянет к земле. Он выбрасывается на камни и погибает.
   - Почему ты решил, что я болен, белозвездный? Меня не тянет к скалам.
   - Все, что ты показал нам - бред. На суше не может быть разума, он неизбежно деградирует, задавленный заботами о пище и безопасности тела. На суше могут существовать только низшие формы жизни.
   - Но я же показал вам РЕЧЬ! Она принадлежит земам, а не мне!
   - Ты ошибаешься. Это говорили не земы, а твоя болезнь. Тебе приснились все эти странные и нелепые видения, они существуют только в твоем воображении. Много веков слежу я за мировым биофоном, но нигде и никогда не встречал даже намека на разумную деятельность земов. Скорее, наоборот нам приходится все чаще и чаще вмешиваться в биосферу, чтобы восстановить уничтоженное ими. Они нарушают Равновесие, а ты говоришь о разуме. Ты просто болен.
   Уисс хотел было возразить, но Асоу раздраженно зажег красный треугольник, давая понять, что спорить бесполезно. К счастью, Хранитель Первого Луча имел право только на один глот, но этот глот был "против".
   Осаус ворвался в спор, даже не дождавшись, пока Первый погасит сигнал голосования.
   - Я, Осаус, Хранитель Второго Луча, говорю от имени Действия. Когда Уисс уходил к земам, я отдал свои два глота ему. Я был "за", потому что надеялся, что Уиссу удастся найти способ приручить этих опасных животных. Я говорюживотных, потому и не верю ни единому цвету из того, что показал Уисс. Ты говоришь, что земы разумны. Пятый? Почему же тогда они не изменяют себя? Ведь их тело - предел несовершенства даже среди сухопутных животных.
   - У них иной разум, чем у нас, белозвездный. Они создают машины, которые искупают несовершенства их тела и помогают добывать пищу...
   - Добывать пищу? Разве ради пищи уничтожают все живое и нарушают Равновесие? Разве ради пищи земы веками убивали дэлонов?
   - Ты забываешь, Осаус, что мир дэлонов раз в десять старше мира земов. Земы еще дети...
   -Где ты видел детей, которые убивают себе подобных без всякой причины? Нет, Уисс, земы-это дикие хищники, они еще хуже акул, потому что акулу гонит голод, а зема инстинкт убийства. Ты называешь разумными существа, которые только что убили триста дэлонов за то, что те спасли земов? Нет, Уисс, ты действительно болен.
   - Это ошибка. Они не знали...
   Но Осаус, яростно отмахнувшись, зажег два красных треугольника, положенные ему в Совете. Еще два глота "против", - и того, уже три. И пока ни одного "за".
   Что же скажет Сусии?
   - Я, Сусии, Хранитель Третьего Луча, говорю от имени Запрета...
   Глубокие грустные глаза Сусии, словно хранящие отблеск первородной трагедии, потемнели.
   - Я отдал Уиссу свои три глота тогда, отдам и сейчас. Мы видели с вами РЕЧЬ - голос боли и счастья, крик отчаяния и надежды, мы пережили вместе с земами века падений и взлетов, заглянули в их историю. Асоу ошибается Уисс не болен. Любой самый больной, самый фантастический образ покоится на увиденном, услышанном, пережитом. Придумать такое невозможно при любой болезни - даже если Уисс чтото интуитивно добавил от себя. Такая РЕЧЬ могла родиться только в мире земов. Очень много непонятного для нас в этом мире, очень много чуждого и неприемлемого, но этот мир существует, существует и будет существовать независимо от нашего желания.
   Сусии вздохнул и, помолчав, продолжил:
   - Никто лучше меня не знает темные века Круга Великой Ошибки. Ты, Первый, отрицаешь разум потому, что на суше труднее жить. Но разве не суша дала дэлонам настоящий разум - не просто знание вечных истин, а разум действия, разум поражения и победы?
   - Суша дала дэлонам страдания, - хмуро возразил Асоу.
   - Да, суша дала страдание, но иначе мы не оценили бы радости моря. Пережитое зло научило нас творить добро. И ты. Первый, и ты, Второй, говорите о том, что земы неразумны, ибо нарушают Равновесие. Но разве вы забыли, что делали с планетой наши пращуры? Уисс прав - земы действительно пока еще дети, они на полпути к настоящему разуму. Heразумно их зло, но разумно стремление к добру. Мы должны помочь им, мы должны привести их к мудрости Соединенного Разума, ибо земы-часть Ноа, несмотря на все различия наших душ и тел.
   Осаус протестующе засигналил, но Сусии остановил его:
   - Да, Второй, я уверен, что мы братья, разделенные временем и пространством, братья, забывшие родство, но мы живем на одной планете и во имя Шестого Круга, во имя Соединенного Разума должны найти дорогу от брата к брату. Древний знак дэлонов - шестиугольная звезда, два треугольника, вошедшие друг в друга остриями-не так ли должны встретиться и соединиться цивилизация дэлонов и цивилизация земов? Может быть, именно в этом утерянный смысл первородного символа? Думайте, белозвездные. Я - за контакт.
   Три треугольника Сусии зажглись зеленым. Три глота "за", три глота "против". Силы пока равны.
   - Я, Соис, Хранитель Четвертого Луча, говорю от имени Благоразумия...
   Легкий изгиб улыбки тронул клюв Уисса. Соис очень не любил возражать кому бы то ни было - он со всеми соглашался. Добряк и миротворец, он всегда делил свои четыре глота поровну между враждующими сторонами - два одной, два другой. Как поступит он сейчас?
   - Я согласен с Третьим - контакт с земами неизбежен и необходим. Несмотря на все, что разделяет нас, мы накрепко связаны прежде всего интересами Равновесия, на нарушение которого справедливо жаловались Асоу и Осаус. Мы живем на одной планете, и разделить ее на две половинки, к сожалению, невозможно. Но вместе с тем я должен обратить внимание на опасности контакта, и в этом я абсолютно согласен с Осаусом. Уисс очень хорошо показал нам РЕЧЬ, из которой я понял, что огонь-смертельный враг дэлонов-для земов оказался другом и спасителем. Гибель наших соплеменников в горящей воде - это, если хотите, символическое предупреждение против излишней доверчивости к земам. Я согласен с Уиссом - это могла быть ошибка. Но я не могу не согласиться и с Асоу - на суше не может быть полноценного разума, а поэтому возможность таких трагических ошибок в будущем совсем не исключена. Поэтому я - за ограниченный контакт, контакт по необходимости, а не по желанию.
   И, верный себе, Соис зажег два зеленых и два красных треугольника. Пять - пять.
   Уисс едва выдержал ритуальную паузу раздумья.
   - Я, Уисс, Хранитель Пятого Луча, говорю от имени Поиска. Я сказал Вечному Совету все, что знал, и показал все, что видел. Я выслушал тех, чьи глоты против меня, и тех, чьи глоты за меня, и остался верен тому, с чем пришел. Я отдаю свое право делу своей убежденности.
   И зажег торжествующе пять зеленых треугольников - теперь, с его голосом, за контакт было десять глотов, а против - только пять.
   Он уже видел снова железный белый кор с красными значками "Д-Е-Л-Ь-Ф-И-Н", слышал ворчание Пана и радостный смех Нины - все, что стало за два года не только знакомым, но и по-своему родным - когда заговорил Сасоис:
   - Я, Сасоис, Хранитель Шестого Луча и Страж Звезды, говорю от имени Будущего... Уисс, белозвездный, пойми меня правильно. Я был "за", когда ты уходил к земам, и если бы сегодня надо было бы решать это снова, я снова отдал бы тебе свои шесть глотов. Ты сделал много, очень много. Благодаря тебе мы теперь знаем не только то, как они живут, но и то, чем они живы. РЕЧЬ, переданная тобой, позволила заглянуть в их души, мысли и мечты. Спасибо тебе.
   Нарушая этикет, Сасоис коснулся корявым ластом Уисса, но Уиссу почему-то стало холодно от этой грубоватой ласки.
   - Я верю, что земы разумны, что их цивилизация достаточно сложна и высока, верю в их доброе начало и в то, что трагедия в Антлантике - нелепая ошибка. Я хочу надеяться на будущую дружбу и разделить оптимизм Третьего. Но контакт - это процесс долгий и сложный. Если даже он удался между одним земом и одним дэлоном - это еще не значит, что обе цивилизации одинаково готовы к контакту. Ты правильно сказал: земы пока еще дети. Так подождем, пока они подрастут. Потому что даже если мы очень захотим подружиться с земами - ничего, кроме недоразумений, у нас не получится. Требуется такое же горячее желание дружбы и от земов. И не только желание, но и способность понять и оценить друга. Дорогу надо прорубать с двух сторон, чтобы не оказаться в чужом мире незваными гостями.
   Он помочла и погладил снова поникшего Уисса:
   - Подождем, Пятый. Пока еще рано. Пока еще земы слишком опасны даже для самих себя, не только для нас.
   Сасоис зажег шесть красных треугольников и произнес традиционную формулу конца.
   Шесть были Одним, ставшим после Двух, и Вечным Советом, решившим во имя Будущего - НЕТ...
   10. ДВОЕ СКВОЗЬ ВСЕ
   Юрка определенно не знал, куда себя девать. Почему всегда так бывает сначала все хорошо и хорошо, а потом вдруг плохо и плохо?
   Сейчас было плохо. Месяц удивительной, сказочной жизни кончился внезапно, и непонятно, что делать дальше.
   Сначала исчез Свистун.
   А как им было хорошо втроем! Каждое утро, чуть свет, они с Джеймсом спешили на берег, к своей заветной бухточке, и наперебой высвистывали пароль. Свистун подбирался под водой к самому берегу и ракетой взмывал в воздух, отчаянно скрипя и фыркая. И как ни старались мальчишки угадать его появление, он ухитрялся выскочить неожиданно. Невольный испуг ребят приводил его в восторг, он долго не мог успокоиться, кругами носясь по бухте.
   А потом они забирались далеко в море, играли, ловили рыбу, причем Свистун вытягивал из глубины таких огромных рыбин, что даже местные рыбаки прониклись к ребятам великим уважением. Рассказам о дельфине, они, конечно, не верили, да мальчишки не очень-то и настаивали: в конце концов, если взрослым больше нравятся выдумки о невероятном везении - то пусть себе тешатся.
   Потом они палили костры на берегу и жарили рыбу, варили уху, и не было ничего на свете вкуснее! Правда, Свистун не любил огонь. Он предпочитал в это время держаться подальше и хрюкал весьма неодобрительно, когда ему предлагали жареное или вареное. Однако ребята не обижались на своего морского приятеля - каждому свое.
   Но самое интересное начиналось, когда все трое отдыхали, отяжелев от еды - Юрка с Джеймсом в моторке, Свистун на волне, положив крутолобую голову на борт. Они рассказывали друг другу замечательные истории о море и о суше, о людях и о дельфинах, о себе и о своих товарищах. Ребятам было многое непонятно в рассказах дельфина, дельфин не всегда понимал ребят - но все-таки им было хорошо вместе.
   В тот день все шло, как обычно. Они вернулись с хорошим уловом. Джеймс начал разжигать костер, а Юрка - чистить рыбу. Свистун крутился в бухточке и недовольно фыркнул. Вдруг он замер.
   - Мама...
   Юрка от неожиданности чуть не порезал палец, а Джеймс выронил в тлеющую кучу высохших водорослей целую пачку пироксина. Пламя ухнуло вверх огненным деревом. Свистун шарахнулся из бухты, да и сами ребята испугались не меньше.
   А за волноломом, метрах в ста мористее, разыгралась "семейная драма". Мать Свистуна, большая светло-серая дельфинка, взволнованно трещала, стараясь увести сына в море. Сын пытался что-то доказать, выводя еще более оглушительные рулады, и порывался вернуться. Наконец рассерженная мамаша ухватила сына за ласт крепкими зубами и бесцеремонно потащила за собой. Свистун обиженно взвизгнул, но покорился.
   - Это ты виноват, - сказал Юрка, когда дельфины скрылись. - Зачем такой фейерверк устроил? Они не любят огня, а ты... Свистуну теперь попадет...
   - Я же не нарочно, - всхлипнул Джеймс. - Уронилась пачка... Я чуть сам не стал загораться... Фух-фух!
   Свистун не появился на следующий день, не появился и на последующий. Ребята сидели на берегу грустные, ловить рыбу не хотелось, моторка бесцельно покачивалась на ленивой зыби. Потом на целую неделю зарядил дождь, и стало ясно, что Свистун больше не вернется.
   А теперь улетает Джеймс.
   Закинув голову, Юрка смотрел в небо адлерского аэропорта, отыскивая среди толчеи летательных аппаратов китообразный корпус межконтинентального реалета. Когда долго смотришь, начинает казаться, что ты - на дне колоссального аквариума и над тобой гоняются друг за другом пестрые экзотические рыбки: вот золотым вуалехвостом всплыл пузатый гравилет, вот стайкой испуганных групп срезало вираж звено спортивных авиеток, вот степенно опускаются два туристских дископлана - чем не семейство скалярий?
   А вот и Джеймс. Трехсотместный реалет поднимается медленно, словно боится передавить ненароком всю снующую вокруг мелочь. Синие с красным лопасти едва подрагивают, и вид у реалета какой-то обиженный.
   Юрка помахал рукой, хотя отлично понимал, что Джеймс даже в бинокль не разглядит его.
   Хороший парень Джеймс. Настоящий друг. Хотя и любит читать нотации не хуже взрослого. Зато он честный и преданный. Юрка подарил ему на память лучший камень из своей космической коллекции-кусок лабира, который папа привез с Прометея. Лабир передразнивает окружающее: положишь на синее его он становится красным, положишь на красное - становиться синим, на черном он прозрачен, как горный хрусталь, а в темноте светится желтым, как маленький осколок солнца. Такой уж упрямый наоборотный минерал. Интересно, как поведет себя лабир в лондонском тумане?
   Реалет тем временем выбрался из толчеи и замер, уткнувшись тупым носом в небо. В следующую секунду у него выросли четыре плазменных хвоста, ослепительных даже на такой высоте. Словно проснувшись, реалет вздрогнул и исчез в стратосфере.
   Вот и все.
   Почему хорошее так быстро кончается?
   Вместе с потоком провожающих, улетающих, прилетающих, встречающих и просто скучающих Юрка вышел из аэровокзала на площадь. В центре зеленой подковы поблескивала зеркальная спина селеноидного метропоезда. Но лезть под землю не хотелось, да и спешить было некуда.
   Он взял в автомате двойную порцию ананасного мороженого и побрел к полосе кинетропа. Погода хмурилась, иногда даже накрапывало, и поэтому влажные тротуары бежали по аллеям почти пустыми. Только на крытых лавочках сидели коеде редкие попутчики - в основном, бабушки с младенцами.
   Юрка тоже уселся на лавочку и принялся за пломбир.
   Чем все-таки заняться до маминого приезда?
   Когда он вчера говорил с ней по "видику", она улыбалась, а глаза у нее были заплаканные. Папа ее успокаивал, а она ругала этого толстого академика и повторяла про нерешенные проблемы. И про то, что профессор Панфилов заболел.
   А на самом деле, ей, наверное, просто жалко Уисса. Он был такой сильный и добрый.
   Хотя то, что мама приезжает раньше срока, совеем неплохо. С ней веселее. Особенно, когда остаешься без друзей. Папе сейчас совсем некогда. Он работает. Скоро будет большой международный конгресс, на котором папа сделает самый главный доклад. У него такой вид сейчас, словно он еще не совсем вернулся с Прометея или что-то забыл там.
   У папы тоже нерешенные проблемы. Он говорит, что его подопытная планета взбесилась. Там почему-то растения стали ходить и летать, а животные цветут, как растения. Когда они попали туда с Земли - а это было еще до Юркиного рождения, - то сначала вели себя нормально, а потом совсем отбились от рук, и превратились в какие-то ужасные создания.
   Иногда просто удивительно, до чего недогадливы взрослые. Ведь все ясно. Прометей-наоборотная планета. Там все наоборот, как в куске лабира. Лабир ведь тоже с Прометея. Вот и все. И голову ломать нечего...