Назаров Вячеслав Алексеевич. Синий дым

   А песня тосковала, переливаясь в слова:
   - Они искали идеального приспособления - и все дальше уходили в лабиринты Изменчивости.
   - Они все быстрее изменяли себя - все ближе и ближе подходили к границам Бесформия, за которыми огонь и хаос.
   - Как вечное напоминание, как гигантский белый обелиск, с тех пор вздымаются к небу вечные льды, похоронившие Антарктиду.
   -Уже давно высохли живые каналы Марса, а ненасытные ладии, высосав весь кислород атмосферы, превратились в мертвый красный песок.
   - Забылась, потерялась во мраке времени судьба Огненных Пионеров Венеры, и только плотные линии углекислоты в спектре свидетельствуют о древней трагедии.
   - Они не могли, не хотели остановиться, хотя догадывались, что час близок.
   - Играя с огнем, они надеялись победить природу.
   - Они забыли зачем пришли - они боролись ради борьбы.
   - И свершилось...
   Земля летела по орбите, медленно поворачиваясь к солнцу красновато-зеленой выпуклостью гигантского праматерика. Дымчато-желтые облака плыли над ним, скручиваясь кое-где в замысловатые спирали циклонов.
   И вдруг в центре материка появилась слепящая белая точка. Она росла, и скоро засверкала ярче солнца.
   Материк лопнул, как лопается кожура перезревшего плода, и мугное зарево раскаленных недр осветило трещины.
   Исчезло все - контуры суши, просинь дрогнувшего океана - пар, дым и пепел превратили планету в раздувшийся грязно-белый шар, который, как живое существо, затрепетал, пытаясь сохранить старую орбиту.
   Раненой Земле удалось сохранить равновесие, хотя катастрофа изменила ось вращения - воронки у полюсов заметно сместились.
   Казалось, ничему живому не дано уцелеть в этом аду, в этом месиве огня и мрака, в этих наползающих тучах, среди медлительно неотвратимых ручьев лавы и рушащихся гор...
   - И тогда явилась та, которой суждено было явиться, и имя ей было Дэла.
   - Из пены волн явилась она и позвала всех, кто остался.
   - И когда все, кто остался, собрались в одно место, она .сказала им слово Истины.
   - Позади смерть, впереди море,- сказала она.- Выбирайте!
   - Никто не хотел умирать, а все хотели жить, и поэтому выбрали море.
   - Праматерь живого примет вас, - сказала Дэла, - и пусть идут века.
   - Пусть идут века, и пусть покой придет в ваши души, и будет Четвертый Круг - круг Благоразумия.
   - Пусть покои придет в ваши души и сотрет память о Третьем Круге, и только шестеро бессмертных будут помнить все.
   - За голубой дверью запрета пусть спят до времени страшные силы и тайны, которые открылись слишком рано.
   - Ибо нет большей ошибки, чем применить знание, которое на созрело, и освободить силы, которые не познаны до конца.
   - И нет безумней Разума, возомнившим себя единственно правым в оценке добра и зла.
   - Ибо Равновесие - суть всего живого, и жизнь - охранительница Равновесия Мира.
   - И когда вы будете здоровы телом и духом, и сильны дети ваши, и беззаботны дети детей ваших - тогда начнется Пятый Круг, круг Поиска.
   - На суше и в воздухе, в глубинах и лагунах вы будете искать то, что осталось от единого разума Ноа.
   - Чтобы соединить вновь разрозненное в единое, разбитое в монолитное, и это будет Шестой Круг - Круг Соединенного Разума.
   - А до той поры пусть нерушимо будет Слово Запрета, и шесть хранителей Шести Лучей пусть будут бессмертны в поколениях, чтобы передать Соединенному Разуму знание Третьего Круга, и зло превратится в добро.
   - И будет вам имя - дэлоны.
   9. ВЕЧНЫЙ СОВЕТ
   Нина устала, очень устала. Она потеряла чувство времени и удивилась, взглянув на часы,-там, в мире людей, уже занималось утро.
   Она совершенно автоматически выключила "видеомаг" и продолжала сидеть на мраморном троне, не ощущая затекших ног и спины. Она никак не могла сообразить, что надо делать дальше-словно тяжелое похмелье сковало мозг, наполненный сверхмеры необычным. Она почти физически ощущала эту переполненность и боялась пошевелиться, расплескать драгоценную тяжесть.
   И только когда Уисс во второй раз позвал ее, она покорно поднялась, покорно опустилась по влажным ступенькам. Вода приняла тело, стало легче.
   Убедившись, что Нина держится за плавник достаточно крепко, Уисс нырнул, и вновь навстречу полетел подземный тоннель - теперь уже вниз, к выходу.
   Нина понимала, что времени остается все меньше и меньше, что надо, пока не поздно, задавать вопросы - как можно больше!- иначе не найти ключей ко всему виденному и слышанному. Она мучительно старалась поймать самое главное, но спросила то, о чем почти уже догадалась сама:
   - Почему ты уходишь?
   - Это приказ Шести.
   - Но ты же один из Шести?
   - Да. И поэтому я должен подчиниться.
   - Ты вернешься?
   - Не знаю. Мне надо убедить остальных.
   - Убедить? В чем?
   -Они пронеслись по каменной трубе добрую сотню метров, прежде чем Уисс ответил:
   - В том, что люди разумны.
   Нина заговорила вслух, заговорила горячо, сбивчиво, и голос ее, зажатый маской акваланга, звучал в гидрофонах обиженным всхлипом:
   - Уисс, катастрофа в Атлантике - ошибка. Страшная, трагическая ошибка. Ты должен понять. Люди не хотели зла дельфинам. Это вышло случайно, пойми. Я, я просто не знаю, как тебе объяснить...
   И опять Уисс помолчал, прежде чем ответить:
   - Я понимаю. Почти понимаю. Но остальные не понимают. Мне надо их убедить. Будет трудно.
   - Уисс, люди и дельфины должны быть вместе.
   - Я верю. Иначе я бы не привел тебя сюда.
   Они миновали распахнутую золотую дверь и выбрались из недр загадочного острова. Снова приковылял старик-осьминог и с ловкостью заправского швейцара прикрыл решетку, завалив вход огромным камнем. И снова-теперь уже прощально - засветилась на камне алая пятилучевая звездa.
   На этот раз заговорил первым Уисс:
   - Мы давно уже ищем встречи. Мы помним древний завет; собрать и соединить вместе крупицы всемирного разума Ноа, рассеянные во всем живом и разобщенные временем. Эта звезда-знак Соединения.
   - Уисс... Уисс, расскажи обо всем - об этом храме, о поющих звездах, о тех, кто приходил сюда - расскажи!
   - Это долго. У нас нет времени.
   - Расскажи!
   - Ты устала.
   - Уисс, прошу тебя!
   - Было время, когда мы и люди почти понимали друг друга. Ояи.считали нас старшими братьями, и мы хотели научить их тому, что знали сами. Они строили скалы, пустые внутри, и женщины приходили сюда, чтобы слушать нас. И мы говорили с ними.
   - Только женщины приходили к вам?
   - Да, только женщины.
   - Почему?
   - Не знаю. У людей все по-другому. Женщины учили мужчин тому, чему учили их мы.
   - Что же было потом?
   - Потом мы перестали понимать друг друга.
   - Почему?
   - Не знаю. Сейчас не знаю. Раньше мы думали, что разум людей увял, не успев распуститься. Люди выродились. На суше невозможна разумная жизнь. Так думали почти все.
   - Почти все?
   - Да, почти все. Но были такие, кто не верил этому. Они искали встречи даже после провала первой попытки. Многие погибли.
   - Их убили люди?
   - Да.
   - Уисс...
   - Нам надо спешить.
   Уисс потянул Нину вверх осторожно, но повелительно. Внизу мелькнул и пропал коралловый лес. Прожектора хетоптерусов уже погасли, и буйные заросли, отдаляясь, медленно расплывались красно-бурым пятном.
   От подводной иллюминации не осталось и следа. Уисс и Нина летели сквозь серо-синюю муть воды, еще не тронутую солнцем. Изредка попадались медузы, но их смутные полупрозрачные колпаки ничем не напоминали ночного великолепия. Даже пестрые рыбки, деловито снующие между всякой мелкой живностью, спускающейся на дно, к дневному сну, казалось, выцвели и поблекли.
   А может быть, это чувство скорой разлуки гасило краски?
   В наушниках зазвенели знакомые стеклянные колокольчики автопеленга, возвращая к действительности. Волшебная ночь подходила к финалу, и пора было думать о том, как оправдываться на корабле.
   Поверят ли ей? Поймут ли? Пан... Пан поймет. Но он поймет умом, а не сердцем. Он будет дотошно крутить ленту "видеомага" взад и вперед, высчитывать и сопоставлять - милый, добрый, внимательный и все-таки... Все-таки недоверчивый, потому он и ученый...
   Если бы он был рядом с ней в эту ночь, если бы он мог физически пережить то, что пережила она! Тогда не пришлось бы ничего доказывать...
   И тотчас подумалось о том, что если бы не одиночество, то не было бы такого полного погружения в иную жизнь, такой отрешенности от всего земного, которая помогла ей не только понять, но и почувствовать пульс иного мира...
   Они были уже где-то рядом с надувной лодкой, потому что серая муть превратилась в голубое сияние, а колокольчики гудели колоколами.
   - Дальше ты поплывешь одна. Я ухожу. Прощай.
   Нина обняла.обеими руками его большую мудрую голову, прижалась к упругому сильному телу.
   - Ты вернешься, Уисс?
   Она почувствовала грудью, как бьется сердце Уисса, а запоздало подумала о том, что разговор с Уиссом не требует от нее прежнего нервного напряжения - что-то случилось то ли с ней, то ли с Уиссом, но их пента-волны встречались легко и просто, как слова обычного человеческого разговора.
   - Ты вернешься, Уисс?
   Уисс не умел лгать, но он знал, что такое грусть и надежда. Он взял в широкий клюв пальцы женщины, слегка сжал их зубами и промолчал. И вдруг одним неуловимым мощным броском ушел в сторону и вниз, и через секунду его уже не было видно.
   Нина, не двигаясь, парила в нескольких метрах от поверхности- и задумчиво смотрела в водное зеркало. Прошло пять, десять минут, по зеркалу пробежала золотая рябь - где-то там, в мире людей, вставало солнце.
   Вода стала совершенно прозрачной, и Нина видела вверху свое отражение - диковинное зеленовато-коричневое существо с блестящим овалом маски вместо лица, с ритмично вспухающими и опадающими веерами синтетических "жабр" за плечами.
   Такой или не такой видел ее Уисс? Конечно, не такой - он все видит не так, как люди. Но тогда какой? Красивой или безобразной - с его точки зрения?
   Правую руку слегка защипало. Она поднесла кисть к глазам иувидела небольшую царапину-Уисс не рассчитал силы прощального "поцелуя". Нина улыбнулась чему-то далекому, и ей стало легко и сладко.
   Пора было всплывать, а это значит - разбить золотое зеркaлo сказки и вернуться в повседневность. Ей и хотелось, и не хотелось этого. Она медлила.
   Все случилось с молниеносной скоростью неожиданного удара.
   Она увидела в зеркале рядом с собой, только много ниже, длинную серую тень. Ей показалось, что вернулся Уисс, и она рывком повернулась навстречу тени.
   Ее спасло то, что при резком повороте бокс с видеомагнитофоном отлетел в сторону.
   Страшная пасть щелкнула у самого бока, и аппарат оказался в горле пятиметровой акулы. Он застрял там, не достигнув желудка-его держал нейлоновый ремень, перекинутый через плечо Нины.
   Акула не откроет пасти, пока не проглотит добычи-таков инстинкт. Значит, пока цел ремень, Нине не страшны акульи зубы.
   Но пока цел ремень, Нина привязана, прижата к акульему костистому боку.
   Хищница уходила все глубже и глубже судорожными кругами, давясь и топыря жабры. Бороться с ней было бесполезно.
   Пальцы в бессмысленной надежде шарили у пояса, но чуда не произошло.
   Импульсный пистолет-разрядник лежал там, на дне лодки. Она сама бросила его.
   Уисс тоже не спешил к своим, хотя знал, что его ждут. Он хотел сосредоточиться, собраться перед нелегким спором. Чем кончится спор неизвестно. Может быть, только Сусии поддержит его. Скорее всего-только Сусии. Но и это немало.
   Три глота Сусии и пять глотов Уисса - это уже восемь глотов из двадцати одного...
   Слабый сигнал тревоги замигал в мозгу. Уисс встрепенулся на покатой волне и напряг локатор.
   Вокруг было спокойно, но сигнал не умолкал - теперь это был призыв о помощи, призыв едва уловимый, затухающий, невнятный, он мог принадлежать только одному существу на свете, и это существо не было дэлоном...
   Он летел к острову со скоростью подводной Ракеты, пытаясь на ходу определить по сбивчивым импульсам размеры и суть опасности, грозящей этому существу.
   Он смог уловить только пульс разъяренной акулы и еще более увеличил скорость.
   Он уже видел их - хищница и жертва, непонятной силой прижатые друг к другу, метались у самого дна, едва не задевая ножевые лопасти камней.
   Призыв о помощи мигнул и погас. Нина потеряла сознание.
   Уисс выстрелил ультразвуковым лучом в затылок акулы, целя в мозжечок. Огромная туша дернулась, перевернулась через голову и, покачиваясь, медленно опустилась на дно кверху брюхом.
   Нина была жива, просто ремень сдавил ей грудь, не давая дышать. Армированный нейлон оказался крепок даже для зубов Уисса, но в конце концов ему удалось перекусить сверхпрочную ленту. Не обращая внимания на оглушенную акулу, он осторожно взял Нину клювом за широкий пояс и перенес повыше, на круглую базальтовую площадку.
   Нина теперь дышала свободно. Уисс терпеливо ждал, пока перенапряженные нервные клетки не отдохнут и не разбудят сознание, и, чтобы не напугать при пробуждении, отплыл немного в сторону.
   Он совсем забыл об акуле и не заметил, как та, очнувшись, очумело шарахнулась за камни.
   Он увидел ее прямо над собой. Благополучно проглотив аппарат с остатками ремня, она выгибала пятиметровое узкое тело, чтобы броситься вниз, к базальтовой площадке.
   Кровь! Как он не догадался сразу! У Нины была оцарапана рука, и акула чуяла запах крови. Этот запах пьянил ее, заставлял забыть о страхе и осторожности.
   Резкий взмах хвоста - и Уисс свечой взлетел вверх, пересекая бросок акулы. Хищница была раза в два больше дельфина, но точный удар в жабры сделал свое дело - смертоносная молния пронеслась мимо базальтовой площадки, едва не врезавшись в острый излом скалы.
   Теперь акуле было не до добычи - взбешенная, ошалевшая, она, описав дугу, бросилась на Уисса. Он ждал ее неподвижно, лишь в последнее мгновенье отклонившись в сторону,- и страшная рваная рана от головы до хвоста замутила воду акульей кровью.
   Она не могла остановиться, нападала снова и снова - жуткая, с разодранными боками, с развевающимися внутренностями, но каждый раз жадная пасть клацала зря.
   Уисс добил ее ультразвуковым лучом и снизился над площадкой. Нина все еще не пришла в себя, но больше ждать было нельзя.- соплеменницы не замедлят полакомиться своей бывшей подругой, а много акул - это уже опасно.
   Уисс поднял Нину на спину и легко понес вверх, к темному пятну надувной лодки. Ее ждали - он видел человека с биноклем, и красные всплески беспокойства исходили от него.
   Действительно, едва Уисс поднял Нину на поверхность, чьи-то руки сразу подхватили ее.
   Человек был так взволнован, что даже не заметил Уисса.
   Он наклонился над Ниной, торопливо снял маску акваланга и поднес к ее губам какой-то пузырек.
   Уисс отплыл метров на двести и навсегда отпечатал в своей бессмертной памяти все, что было вокруг - небо и солнце, море и остров, большой корабль, и маленькую лодку. Он видел все это не так, как люди, и никто из людей никогда не узнает, как он видел все это и старался запомнить навсегда, чувствуя и понимая неизбежное.
   Потом отключил все сорок четыре органа чувств и сосредоточил энергию в себе.
   Только Шести, хранящим знание Запрета, была доступна нуль-транспортировка.
   Пульс перешел в острую неприятную дрожь, постепенно нарастающую. Время сомкнулось в кольцо вокруг его тела.
   Через секунду на том месте, где был Уисс, поднялся и опал белый фонтан.
   Еще через секунду там не осталось ничего, кроме медленно расходящихся концентрических кругов.
   Круги скоро смыла ленивая зыбь.
   Бессонная ночь порядком измотала Карагодского. И не только физически.
   Вначале почти позабытое чувство творческой потенции, так неожиданно вновь испытанное на "Дельфине", будоражило и радовало его. Вместе со всеми он толкался в центральной аппаратной, придумывая и отвергая разные варианты поиска. Но если Пан нервничал всерьез, то Карагодскому все это казалось забавной игрой, этакой психологической встряской, специально для него предназначенной. В глубине души он был уверен, что игра в прятки вот-вот кончится, Нина с Уиссом вынырнут из воды - "а вот и мы"- и тогда он выложит все легко и небрежно, и Пану ничего не останется, как склонить голову перед равным.
   Но прошел, час, другой, третий-а Нины все не было.
   Седое хмурое утро повисло над морем. Свинцовая гладь воды, не тронутая ни единой морщиной, черное щетинистое темя злополучного острова, белый кругляшок надувной лодки около... И надо всем тяжелое сырое небо без просветов.
   Пан то сидел, сцепив руки и уставившись в одну точку, то принимался ходить у борта, нарочно не глядя на воду. Гоша безнадежно прощупывал биноклем горизонт. Толя, как заведенный, методично включал и выключал по очереди тумблеры аппаратуры - уже не вслушиваясь, а просто, чтобы что-то делать. Остальные тоже занимались чем попало. А часы все выстукивали и выстукивали нудные пятиминутки. Только эти щелчки и нарушали тягучую тишину.
   И тут до Карагодского стала доходить вся серьезность происходящего. Вспышка мальчишеского энтузиазма быстро угасала, а решимость начать "новую жизнь" принимала все более туманные формы.
   Если с Ниной что-то случилось, будет грандиозный скандал. Не миновать долгого разбирательства - может быть, даже судебного!- и виноват будет прежде всего Пан. Ему не оправдаться оригинальными теориями и смелыми научными предположениями - человеческая жизнь дороже любого эксперимента. Даже записка, оставленная ассистенткой, не оправдание. Пан - руководитель группы, он обязан организовать работу так, чтобы исключить всякую опасность. А ведь Нина пошла на риск потому, что верила в сумасбродные идеи шефа.
   Сумасбродные? Но ведь и он, академик, чуть было не поверил в них, даже попытался развить и продолжить...
   Чушь. Он с самого начала был против. Он просто старался быть объективным - и только. Пан не захотел его слушать, фанатически следуя своей идеалистической концепции. В результате - человеческая жертва...
   Может быть, позвонить Столыпину и доложить обо всем?
   Карагодский исподлобья посмотрел на Пана. Тот выглядел сильно встревоженным, но отнюдь не отчаявшимся. Казалось, он знал нечто, Карагодскому неизвестное. Может быть, у них была все-таки какая-то договоренность с этой девчонкой?
   Надо подождать. Иначе можно попасть впросак.
   Где-то в глубине шевельнулась и сразу исчезла тень запоздалого сожаления: глупая история, если бы не она, все могло быть по-другому...
   Нет, немедленно поправил он себя. Ни в коем случае. В науке нельзя поддаваться чувствам. Идеи Пана опасны в своей сути, ибо направлены против незыблемых основ. Очень жаль, что он проявил слабость, на минуту поддавшись их мишурному блеску. Хорошо, что об этой минутной слабости никто не знает. И не узнает никогда, ибо эти м.инуты больше не повторятся. Он останется на страже. В конце концов, прозвище "Апостол" не так уж обидно...
   - Плавник...
   Гоша произнес это слово очень тихо, но оно громыхнуло набатом. Все повскакали с мест, разом зашумели, а Пан схватился за Гошин бинокль, чуть ли не вырывая.
   - Да нет же... - Гоша вежливо, но решительно отвел руку Пана. - Это плавник акулы.
   Люди замерли и смолкли, и вновь наступившая тишина сгущалась с каждой секундой, пока не стала почти осязаемой.
   Теперь акула была видна без бинокля. Высокий плавник чертил упрямую прямую, и прямая эта упиралась в белое пятно надувной лодки.
   Матрос в лодке тоже увидел акулу. В его руке полыхнула синяя молния, и до корабля долетел сухой треск разрядившегося импульс-пистолета. Плавник исчез.
   - Промазал, - шепотом констатировал Толя. - Ушла в глубину, стерва.
   Шли минуты, но акула не появлялась.
   - Тертая, - Гоша опустил бинокль. - Теперь не выплывет.
   - Может, уйдет?
   - Вряд ли. Если она явилась на глаза, значит, что-то почуяла. Попусту эти гадины к людям не подплывают. Боятся. А если она уж почуяла, то будет кружить в глубине хоть сутки.
   - Может, взять акваланг да поискать ее? - предложил Толя. - Всыпать ей тройной заряд. Я смотаюсь, а?
   - Безполезно. Легче найти иголку в стоге сена. Да и опасно. Они, правда, редко нападают первыми, но если Алик задел ее выстрелом, то у нее порядком испорчено настроение.
   - Что значит - опасно, черт подери? А если...
   Он не договорил того, что вертелось у него на языке, и с немой просьбой посмотрел на Пана. Пан болезненно поморщился и отвернулся.
   - Нет, Толя, я не разрешаю. Довольно сумасбродств на сегодня. Если Уисс с Ниной, им не страшны никакие акулы. А если нет... В конце концов, у Нины тоже есть импульс-пистолет.
   - А если нет?
   - Глупости. Импульс-пистолет входит в комплект акваланга. И довольно пб этом. Будем ждать. Ничего другого не остается.
   Небо заметно поголубело, потом к голубизне примешался прозрачный тон янтаря. Восток горел, и растущий пожар окрасил воду.
   Когда из-за острова наискось ударили солнечные лучи, стало как-то менее тревожно. Хотелось надеяться, что солнце рассеет ночные страхи с промозглым туманом.
   Солнце не обрадовало Карагодского. Оно уже ничего не могло изменить. Жизненные принципы академика выдержали испытание - теперь он не сомневался в их универсальной неуязвимости. Чем бы не кончилась это история - победит он, Карагодский. Победит здравый смысл.
   Привычным жестом он полез в карман за очками, но вспомнил, что пиджак остался в каюте. Как-то сразу стало зябко.
   - Прохладно что-то...
   Ему никто не ответил. Карагодский сделал шаг к двери. В этот миг с лодки раздался крик. Все бросились к борту.
   После долгожданного Гошиного "все в порядке" - без бинокля трудно было разглядеть, что происходит в лодке многочасовое напряжение разрядилось бестолковой суетой. Все говорили враз, не слушая друг друга, и говорили без умолку.
   Карагодский, прищурясь, смотрел на приближающуюся лодку и молчал. Благополучный исход не менял дела. Там, в пиджаке, у него есть бумага, которой будет вынужден подчиниться даже Пан, потому что на ней-печать Академии наук. Правда, там только подпись Столыпина и довольно туманная фраза - "в исключительном случае...". Но разве эта история - не исключительный случай?
   Мертвая акула всплыла немного позже, прямо перед носом лодки. Видно было, как Нина закрыла лицо руками, а матрос, заложив вираж, оглянулся назад, на искромсанную тушу чудовища, и уважительно покачал головой.
   И тут грянул гром.
   Грохочущий раскат тряхнул корабль и поплыл дальше басовой дрожью замирающего гигантского камертона. У самого горизонта, в полукилометре к северу от острова, возникло нечто, странно напоминающее гриб атомного взрыва-только гриб этот был небольшой и совершенно белый, без единой вспышки огня.
   - Смотрите!
   На Толин возглас никто не обратил внимания - все и так смотрели на белый опадающий фонтан во все глаза.
   - Да оглянитесь же!
   Толя смотрел назад, в глубь лаборатории. Там что-то наливалось алым свечением. Вначале показалось, что вспыхнули предупредительным огнем индикаторы радиоактивности. Но когда глаза привыкли к полумраку, по площадке пронесся легкий вздох.
   Маковый венок, который одевала Нина вчера во время пента-сеанса и который за сутки превратился в горсть дожелта увядших, ссохшихся лепестков, пламенел на крышке включеного электрооргана. Неведомая сила возрождала погибшие клетки, расправляла и делала упругими стенки капилляров, гнала по ним пульсирующие соки, возвращая кучке гнили живую прелесть только что сорванных цветов.
   От электрооргана терпко запахло свежими маками.
   Карагодский презрительно фыркнул. Хватит. Теперь никакая мистика не заставит его отказаться от принятого решения. Слишком много фокусов и слишком мало логики. Профанация науки. Дилетанство. Шарлатанство, в конце концов. Шарлатанство, ради которого Пан подвергает опасности жизнь сотрудников. Это - факт, от которого не отмахнешься всякими оживающими цветочками.
   Цветики-цветочки... Ничего, будут и ягодки. Нужно только привести себя в порядок. И одеть пиджак.
   Демонстративно отвернувшись, Карагодский вышел из лаборатории.
   Никто не заметил его ухода.
   Пан сидел, откинувшись на подушки, и терпеливо ждал. Обычно после двойной дозы стимулятора все приходило в норму, но сегодня прилуп длился дольше обычного. Словно тонкая дрель все глубже и глужбе входила под левую лопатку, глухой болью отдавая в плечо. Боль давила виски, скапливалась у надбровий, и тогда перед глазами порхали черные снежинки. Ноги лежали тяжелыми каменными колодами, в кончиках пальцев противно покалывало, точно они отходили после мороза.
   - Ну, не дури, старое, - уговаривал Пан свое сердце. Перестань капризничать Вепнемся-пойдем к врачу, честное слово. Отдохнем хорошенько, поваляемся в больнице... А сейчас нельзя, понимаешь? Никак нельзя нам с тобой дурить.
   Сердце стучало с натугой, то припуская дробной рысью, то вдруг замирало, словно прислушиваясь, и тогда все внутри холодело и обрывалось, подступая к горлу.
   - Ну-ну, потише,-бормотал Пан.-Ты меня на испуг не бери. Знаем мы эти фокусы. Аритмия - это, брат, для слабонервных. А я с тобой еще повоюю...
   Пан воевал со своим сердцем уже давно и пока довольно успешно. Вся трудность состояла в том, чтобы утаить войну от окружающих. До сих пор это удавалось - даже близкие друзья не знали, что делает знаменитый профессор, закрывшись на ключ и отключив видеофон. Посмеиваясь, рассказывали анекдоты - одни о том, как Пан летает верхом на помеле, другие - как Пан учит говорить дрессированного микроба. А он-лежал, скорчившийся, маленький, сухонький, и бормотал, облизывая сохнущие губы: