Если принять, что к моменту суда над Джонсом конвенция А уже сформирована, то, если Х разделяет эту конвенцию, это значит не только то, что он считает (9) истинным высказыванием, но и что он владеет неким дескриптивным целым, однозначно определяющим для соответствующего контекста (для любого разговора, ведущегося о том, кто убил некоего Смита, о котором известно то-то и то-то) референт термина "убийца Смита" - это Джонс, вернее, человек, подсудимый на судебном процессе, проходившем там-то, тогда-то, чье имя Джонс и которого характеризуют такие-то и такие-то паспортные и биографические данные. Таким образом, чтобы определить, значим ли референциально некий термин, будучи употреблен в той или иной ситуации, нам достаточно знать две вещи: 1) существует ли некая конвенция А, определяющая референт термина для тех, кто ее разделяет, и, если да, то 2) разделяет ли ее употребивший интересующий нас термин в рассматриваемой ситуации. Если в отношении некоего термина выполнено условие 1) и не выполнено условие 2), то термин употреблен не референциально, а например атрибутивно, если же в отношении данного термина не выполняется условие 1), то это значит, что он не принадлежит к числу референциально значимых терминов языка. Таким образом, в отношении термина, удовлетворяющего условию 1), можно различить два контекста формирования его значимости, соответствующих двум способам его употребления: обозначим их как специальный и общий. Первый характеризуется тем, что предписывает определять значимость термина какой-либо конвенции А. Тех, кто ее разделяет, соответственно можно назвать специалистами относительно значения данного термина, поскольку для них его референт однозначно определен; второй характеризуется конвенциями другого рода - например, предписывающей не принимать некое дескриптивное целое в качестве определения референта термина. Такой способ определения критериев референциальной значимости терминов позволяет привлечь другую классическую концепцию референции, согласно которой референт термина фиксируется некоторым дескриптивным целым. Такой подход развивает, например, П. Стросон, согласно которому общим условием идентификации некоего индивидуального объекта (что соответствует референциальному употреблению термина) является знание некоего индивидуирующего факта (или фактов) о некоем индивиде, которому тождественен референт рассматриваемого термина, а знать такой индивидуирующий факт - значит знать, что то-то и то-то истинно относительно данного индивида и только его [7, с.23]. Главная характеристика общего контекста значимости термина, соответственно, такова: в нем не действует никакая конвенция А, т.е. никакое дескриптивное целое не признается в качестве определения референта термина, но максимум - в качестве репрезентанта некоего релевантного пониманию термина представления или стереотипа или, иначе, используя терминологию Стросона, никакой факт не считается в этом контексте индивидуирующим фактом в отношении возможных объектов референции, приписываемой данному термину (при этом конвенция, характеризующая общий контекст определения значения термина, может и даже должна - поскольку относительно термина выполнено условие 1) - предписывать считать его в принципе референциально значимым, т.е. признавать за ним характеристику указания на индивиды; только условия их идентификации, согласно этой конвенции, не определены или неизвестны). Специалиста отличает способность при определенных условиях непосредственно указать на объект, тождественный референту термина и удовлетворяющий определяющим его дескрипциям или, если такое указание невозможно, сформулировать для него общие условия, при которых оно могло бы быть осуществимо.
Возвращаясь к примеру с дескрипцией "убийца Смита", можно заметить, что, если некий Х разделяет конвенцию А, т.е. является специалистом, знающим референт этого термина, совершенно не обязательно, чтобы он был также специалистом в отношении значения термина "Смит"; для знания референта дескрипции "убийца Смита", видимо, вполне достаточно иметь какие-то согласованные с другими разделяющими конвенцию А членами общества представления о Смите, какие-то факты относительно него, но не обязательно, чтобы какие-то из этих фактов были индивидуирующими. Или, иначе говоря, необходимо, чтобы какие-то дескрипции относительно предполагаемого референта термина "Смит" признавались истинными, но не необходимо, чтобы какие-то из них признавались относительно него определяющими (хотя, разумеется, условие 1) для термина "Смит" должно выполняться).
Но почему бы не предположить, что в отношении термина Пегас существует своя конвенция А, определяющая индивида, удовлетворяющего дескрипции "крылатый конь, пойманный Беллерофонтом", как референт этого термина и в рамках которой сформулированы условия демонстративной идентификации такого индивида? По-видимому, что-то еще должно характеризовать конвенцию А, что исключало бы такие возможности. Условие наличия специального контекста значимости у термина может быть обогащено следующим образом: индивидуирующий факт относительно референта термина должен включать в себя указание, по крайней мере, на одну образцовую ситуацию, когда объект, тождественный референту термина, был демонстративно идентифицирован, причем имя субъекта идентификации, фигурирующего в таком указании, также должно быть для соответствующих специалистов референциально значимым. Однако, если знание референта в конечном счете предполагает возможность прямого указания на объект, тождественный референту термина, то относительно всех, например, абстрактных математических понятий мы в таком случае должны согласиться, что они не могут употребляться в качестве имен и быть при этом референциально значимыми, поскольку прямо указать мы можем только на конкретные материальные объекты - значки или сочетания звуков, которыми обозначаются числа и другие математические объекты. Между этими объектами и математическими объектами, указание на которые мы хотим приписать соответствующим символам языка, - репрезентативное отношение как будто такого же типа, что и между конкретным изображением Пегаса и самим Пегасом: так же как нигде нет "самого Пегаса", а указать мы можем только на его изображения, так же и на "сами числа" мы не можем указать, а всякий раз указываем только на их репрезентации (тем более, что изображения в принципе можно подвести под категорию иконических символов). Между тем, несмотря на видимое сходство репрезентативных отношений, в случае отношения "Пегас изображение Пегаса" и отношения "число - знак числа" между этими случаями имеется и принципиальное различие: в то время как со знаками чисел мы можем делать именно то, что предполагается делать с числами, т.е. приписывать им именно те операциональные характеристики, какие можем приписывать самим числам (это прежде всего способность участвовать в математических операциях, приводить к математически релевантным результатам), с изображениями Пегаса мы можем делать только то, что со всякими изображениями, а не то, что, предполагается, можно делать с самим Пегасом (например мы не можем приписать изображению Пегаса операциональную характеристику "быть оседланным" или "летать под седоком" и т.д.) - в этом смысле знаки чисел, можно сказать, "операционально эквивалентны" самим числам, и таковы же другие знаки других абстрактных объектов, относительно которых в языке выполняется условие 1).
Но как идея определения референта термина посредством установления его связей с определенными дескрипциями может противостоять упомянутым уже трудностям, вытекающим из не-взаимозаменимости с сохранением истинностного значения терминов, которым приписывается кореференциальность, в интенсиональных контекстах? Так, если референт термина "Фалес" определяется дескрипцией "философ, считавший, что все есть вода", то отсюда, при применении принципа взаимозаменимости salva veritate кореференциальных терминов к высказыванию "Фалес не считал, что все есть вода", должно следовать противоречие - "Философ, считавший, что все есть вода, не считал, что все есть вода" (из ложного высказывания получаем ни истинное, ни ложное). Это было бы так, если бы дескрипция "философ, считавший, что все есть вода" определяла бы референт термина "Фалес" согласно некой конвенции А, т.е. в специальном контексте установления значимости данного термина. Однако такая конвенция должна была бы предписывать считать референтом термина "Фалес" конкретного человека (это следовало бы хотя бы из определения понятия "философ" - что это "человек, занимающийся тем-то и тем-то") и, соответственно, должна была бы включать дескриптивные элементы, допускающие при определенных, выполнимых условиях непосредственное указание на объект, тождественный референту термина. Между тем в этом смысле - как имена конкретных людей - такие термины, как "Фалес" или "Александр Македонский", не употребляются; существующие относительно них конвенции А определяют их не как имена людей, а как обозначения исторических персонажей, и эти конвенции не могут использовать такие дескрипции, как "философ, считавший, что все есть вода", в качестве определений референта термина (а стало быть, приписывать им статус кореференциальных определяемым терминам). Употребление имен исторических персонажей скорее подобно употреблению имен мифических и литературных персонажей, таких как "Пегас" или "Гамлет"; относительно них, наверное, существуют свои сообщества специалистов, но в рамках этих сообществ они, если употребляемы референциально, то во всяком случае не как имена реальных живых существ. Упрощенно выражаясь, чтобы употреблять имя человека референциально, нужно как минимум входить в число его современников - т.е. всех тех, кто непосредственно знаком хотя бы с одним непосредственно знавшим этого человека (хотя этот "круг современников", видимо, при большом желании, можно расширить, включив в него знакомых, непосредственно знакомых с теми, кто был непосредственно знаком с теми, кто..., кто был непосредственно знаком с этим человеком. Тогда главное, чтобы выполнялись условия верификации непрерывности такой цепи знакомств). Аргумент, однако, имеет более общий характер: на основании его предполагается, что, если какая-то дескрипция Д определяет референт термина Т, то 1) Д и Т кореференциальны и 2) подстановка Д, каким бы оно ни было, на место Т в предложения вида "Т не есть Д" (10) изменит истинностное значение последнего. Справиться с этим возражением можно пытаться, по крайней мере, тремя способами: можно отрицать, что если Д в рамках конвенции А определяет референт Т, то Д и Т должны признаваться в рамках этой конвенции кореференциальными терминами; можно настаивать на том, что оцениваемое с точки зрения конвенции А (а только как оцениваемое с такой точки зрения (10) может быть однозначно ложным) (10) не должно быть оцениваемо как необходимо противоречивое высказывание, что оно также может считаться просто ложным; наконец, можно признать, что определение референта термина в рамках любой конвенции А не обязательно должно включать только дескриптивный компонент, а может еще опираться, например, на принятые в рамках данной конвенции и используемые в обучающей практике образцы стимуляций. В последнем случае высказывание вида (10) в рамках конвенции А просто не формулируемо. Здесь мы рассмотрим возможности первого способа справиться с этой трудностью. Предположим Т "убийца Смита", а Д - "Джонс, т.е. человек, о котором известно то-то и то-то". Очевидно, если о некоем Х можно сказать, что он употребляет термин "убийца Смита" референциально и что он разделяет соответствующую конвенцию, согласно которой референт этого термина определяется данной дескрипцией, то ему следует также приписать и обязательство референциально употреблять данную дескрипцию. В самом деле, знать, что Джонс и никто иной есть убийца Смита, и знать, кто человек, убивший Смита, т.е. быть способным указать на него при определенных условиях, нельзя, не зная, кто такой Джонс. В этом смысле как будто термин и определяющая его в рамках конвенции А дескрипция должны быть кореференциальны с точки зрения этой конвенции. Между тем может так случиться, что не все, кто референциально употребляет термин "Джонс" как имя конкретного человека, считают его убийцей Смита: для них "Джонс" и "убийца Смита" - далеко не кореференциальные термины. О всех, употребляющих референциально термин "Джонс", можно сказать, что они разделяют соответствующую конвенцию - назовем ее конвенцией А1: в рамках этой конвенции референт термина "Джонс", разумеется, как-то определяется, но совершенно не обязательно так же, как в рамках конвенции, регулирующей референциальное употребление термина "убийца Смита" (назовем ее конвенцией А2). Например, в рамках А2 для определения референта термина "Джонс" может использоваться дескрипция "человек, сидевший на скамье подсудимых там-то и тогда-то", тогда как в рамках А1 он может определяться как "человек, родившийся там-то, тогда-то, делавший то-то, с таким-то характером, привычками и т.д."; соответственно будут различаться и условия демонстративной идентификации для этих двух конвенций. Разумеется, конвенция А2 опирается на конвенцию А1, но важно, что А2 регулирует именно употребление термина "убийца Смита" в определенных контекстах, а не термина "Джонс"; поэтому, когда кто-либо, разделяющий конвенцию А2, употребляет термин "Джонс" так, что мы должны приписать этому термину, так употребленному, характеристику референциально значимого (учитывая, что всякий, употребляющий выражение "убийца Смита" согласно А2, должен употреблять и выражение "Джонс" референциально), важно, что он употребляет его референциально либо согласно конвенции А1, либо согласно такой конвенции, которая определяет термин "Джонс" как "человек, сидевший на скамье подсудимых там-то и тогда-то". В обоих случаях термины и определяющие их дескрипции не могут считаться кореференциальными относительно А2, поскольку последняя определяет только условия референциальности для термина "убийца Смита", но не для термина "Джонс"; когда последний употребляется референциально, это регулируется другой конвенцией. Таким образом, когда мы заменяем Т на Д в (10), мы уже не можем оценивать получившееся предложение (11) с точки зрения конвенции, по которой (10) ложно, поскольку референциальное употребление Д регулируется другой конвенцией; а в рамках этой другой конвенции Д может определяться посредством другой дескрипции, Д1 например. Иначе говоря, надо различать статус определяющих дескрипций, устанавливаемый конвенциями А, и статус кореференциальных терминов: конвенция А не устанавливает кореференциальность, хотя опирается на другие конвенции, регулирующие референциальное употребление терминов, используемых данной конвенцией в своем определении; чтобы разделять конвенцию А2, необходимо разделять и конвенцию А1, но обе конвенции сформированы для разных контекстов употребления соответствующих терминов, и то, как употребляется "Джонс" согласно А2, не устанавливается в А1 - следовательно, будучи использован в определении, устанавливаемом в А2 для термина "убийца Смита", соответствующий термин, чье референциальное употребление определяется А1, не употребляется референциально. А когда он употребляется референциально как в (11), - его связь с термином "убийца Смита", предполагаемая согласно А2, а именно, что есть некоторые факты, которые характеризуют референт термина "Джонс" и эти же факты характеризуют референт термина "убийца Смита", - не может приниматься в расчет, поскольку, согласно А2, факты, характеризующие Джонса, никак не связаны или, во всяком случае, необходимым образом не связаны с фактами, характеризующими убийцу Смита. Т, иначе говоря, просто нельзя заменить в (10) на Д без потери релевантного контекста оценки истинности. Идея кореференциальности, основывающаяся на принципе взаимозаменимости с сохранением истинностного значения, не применима к рассматриваемой концепции; согласно ей два термина могут быть кореференциальны только в том случае, если относительно каждого из них существует конвенция А и определения референтов терминов, устанавливаемые в рамках этих конвенций эквивалентны, - да и в этом случае принцип взаимозаменимости salva veritate в качестве метода верификации такой кореференциальности неприменим.
С. Крипке, критикуя идею определимости референта посредством дескрипций, приводит в статье "Загадка контекстов мнения" пример с билингвом Пьером, который как всякий средний француз знал, что Лондон - это столица Англии, самый большой ее город и т.д. (т.е. владел дескрипциями, призванными однозначно идентифицировать индивидуальный объект), и разделял мнение, что Лондон - красивый город, и мог утверждать: "Londres est jolie" ("Лондон красив"), а затем, переехав в Лондон, в один из некрасивых его районов, выучил английский на уровне среднего англичанина и стал придерживаться мнения, что Лондон не красивый город, и готов теперь утверждать (уже по-английски) - "London is not pretty" ("Лондон некрасив") [1, c.218-231]. При этом Пьер, по мнению Крипке, не отказывается и от своего старого "франкоязычного" мнения, что Лондон - красивый город, даже при том, что оно переводится им на английский и что имя Londres в этом переводе оказывается созвучно названию того места, в котором он теперь живет. Между тем в его взглядах как бы нет противоречия, иначе бы он его заметил. В конце концов Крипке разделяет в отношении Пьера презумпцию, что с логикой у него все в порядке, так как он просто не считает, что оба имени имеют один и тот же референт. Этот пример призван показать, что никакие дескрипции не способны фиксировать референт имени, поскольку, несмотря на то, что Пьер владеет такими дескрипциями и на английском, и на французском (одни применяются им к одному имени, другие - к другому, а перевод французских дескрипций на английский - к переводу французского имени на английский, но не к созвучному этому переводу английскому имени того места, где он теперь живет), этого оказывается недостаточно, чтобы он установил референциальную синонимию между двумя именами. Такой подход к проблеме основан на определенной теории перевода: она предполагает, что имена и термины естественных видов не переводятся посредством какого-либо прямого сопоставления: их употребление осваивается практически по мере освоения чужого языка, а соответственно, никогда нельзя быть окончательно уверенным, что усвоенное таким образом значение некоего имени соответствует усвоенному прежде значению некоего другого имени родного языка. Поскольку всякие идентифицирующие дескрипции включают в себя имена или термины естественных видов, то они сами нуждаются в сопоставлении (название Букингемского дворца или Англии на английском и на французском языках, например, нуждаются в сопоставлении, чтобы быть признанными референциально синонимичными или кодесигнативными, используя термин Крипке), что требует апелляции к новым дескрипциям и т.д. Конечно, в таких случаях, как этот, довольно трудно однозначно определить, каким требованиям должен отвечать средний носитель языка, чтобы считаться специалистом в отношении употребления соответствующего термина, что, иначе говоря, он должен знать, чему бы можно было приписать свойство фиксировать референцию термина в языке L. Однако можно предположить, что это нечто, представляющее собой достаточное условие для референциального употребления имен городов, должно включать в себя не только вербальные - дескриптивные - элементы, но также и образные или, иначе, стимульные, а именно, специалист, разделяющий конвенцию А в отношении имени города, должен уметь связывать определенные образы достопримечательных мест города с оригинальными образцами - с самими наблюдаемыми местами или их изображениями3). Таким образом, если Пьер, будучи монолингвом, владел как частью своего определения того, что такое Лондон, определенными визуальными образцами, но, попав в Лондон, не имел возможности применить их в качестве идентификантов (например как в ситуации, описанной Крипке, поселившись в районе, где нет ни одного из известных ему уголков и не выезжая из него), то проблема, на которую здесь обращается внимание, может быть разрешена указанием на то, что, скорее всего, Пьер как средний носитель английского языка не референциально употребляет термин "Лондон" (когда он не является переводом его французского названия для города своей мечты): ведь не все средние носители какого-либо языка обязательно должны употреблять все имена, имеющие в нем хождение, референциально, даже если они умеют ими пользоваться - это показывает хотя бы пример с различиями в идиолектах между двумя средними носителями языка, по разному употребляющими либо имя "Цицерон", либо имя "Туллий". В этом случае, если уж мы признаем, что Пьер смог выучить английский язык и по всем параметрам отвечает требованиям, предъявляемым к средним носителям английского языка, то нет оснований не допускать, что он в конце концов окажется способен построить на английском языке вопрос: "А не обозначают ли английское слово, которым я перевожу французское слово, обозначающее то, что я на английский язык перевожу как "самый большой город Англии и его столица, и т.д.", то же самое, что и название города, в котором я сейчас живу, синтаксически и фонетически подобное этому английскому слову?" Если мы в состоянии признать за Пьером право задать такой вопрос, то по какому праву мы должны отказывать ему в возможности применить те дополнительные средства подтверждения или опровержения предполагаемой кодесигнативности имен, которыми он располагает как носитель французского языка4). Для этого ему всего лишь нужно сопоставить эти образцы с реальными достопримечательными местами города непосредственно или при помощи какого-либо авторитетного посредничества. Применительно к конкретной ситуации данного Пьера, ему всего лишь надо добраться до центра города - ведь относительно концепта "центр города" у него как носителя английского языка нет резкого расхождения во мнениях со своим французским визави или во всяком случае оно на практике вряд ли проявится, а для успешного применения дополнительных средств идентификации это - вполне достаточное условие. Таким образом, он в конечном итоге будет обладать достаточными основаниями для утверждения, что то, что обозначается французским словом таким-то, и то, что обозначается английским словом таким-то, есть одно и то же, а эти термины - кодесигнативны; а затем он заметит и постарается устранить, будучи логически лояльным, противоречие, которое, как выяснилось, имеется в его взглядах. Но собственно, никакого противоречия в этом случае не было, поскольку просто он не употреблял соответствующее английское имя референциально - не владел во всей полноте той информацией (а именно, визуальными ее составляющими), которой должен владеть средний носитель английского языка, чтобы быть специалистом в отношении употребления данного термина, а следовательно, его мнение, что Лондон - некрасивый город, утверждалось и имело значение "истинно", относительно чего-то другого (если вообще относительно чего-то), но не относительно того, что представляет собой референт термина Londres. Роль дескриптивных идентификантов этого другого индивидуального объекта, предположительно тождественного референту термина London, Пьером употребляемого в качестве имени того места, где он живет, до ознакомления с дополнительной информацией, позволяющей дополнить созвучность этого имени с переводом соответствующего французского слова их кодесигнативностью, в идиолекте Пьера играли не те элементы, какие играют эту роль в специальном контексте значимости термина London в английском языке; но возможно, эти элементы играют роль определяющих в отношении референта термина, созвучного этому последнему, но употребляемого теми малограмотными жителями окраин, которые никогда не были в центре города, согласно соответствующей конвенции, разделяемой ими и отличной от той, которой продолжала придерживаться франкоязычная часть Пьера. Так же точно противоречие на поверку оказывается ложным в случае, если Пьер не референциально употреблял соответствующее французское слово (и соответственно позже став, билингвом, его английский перевод); в этом случае его мнение, что Лондон - красивый город, утверждалось и было истинным не относительно референта английского коррелята этого французского имени, а относительно чего-то другого. Это "другое" можно поставить в соответствие, например, некой идее или концепту Лондона в идиолекте Пьера как носителя французского языка. Если термин "смысл" имеет какую-либо семантическую значимость, то, применительно к данному случаю, смысл выражения Londres в идиолекте французского языка Пьера, можно сказать, состоял как раз в том, что в его употреблении это слово соозначало некий концепт, относительно которого и формировались и имели истинностные значения все мнения Пьера, в которых нечто предицировалось этому имени. Такое положение дел также выглядит вполне исправимым при описанных условиях: став билингвом и референциально употребляя соответствующее имя английского языка, Пьер может дополнить теперь и свои средства идентификации референта соответствующего имени французского языка до уровня, необходимого, чтобы считать Пьера специалистом относительно употребления этого имени. Хотя последнее, конечно, не обязательно, и также возможно, труднее практически осуществимо, если только Пьер не переберется опять во франкоязычную среду.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Все имена, фактически, онтологически бессодержательны, так как я показал, в связи с терминами "Пегас" и "пегасить", что из имен можно сделать дескрипции, а Рассел показал, что дескрипции могут быть устранены: "Чтобы мы ни говорили с помощью имен, можно сказать на языке, избегающем всяческих имен. Быть признанным в качестве сущности значит в чистом виде просто считаться значением переменной" [5].
2) Ср. в связи с этим следующий пассаж из "On What there is": "Мы легко можем взять на себя онтологические обязательства, сказав, например, что есть нечто (связанная переменная), что красные дома и закаты имеют общего; или что есть нечто, что есть простое число, большее миллиона. Но это, по существу, единственный способ, каким мы можем взять на себя онтологические обязательства: посредством нашего употребления связанных переменных. Употребление предполагаемых имен не является критерием, поскольку мы можем без колебаний отказать им в именовании до тех пор, пока не сможем обнаружить соответствующую сущность в вещах, которые мы утверждаем в терминах связанных переменных".
3) Возможно, имело бы смысл даже говорить о некоем "поле" дополнительных или ассоциированных идентификаций, однозначно фиксирующих референты соответствующих терминов (таких, как "изображение т", "намек на т", "аллюзия т", "идеализация т" и т.д., где т обозначает референт термина), которые специалист в отношении употребления данного термина способен осуществлять; соответственно наличие специального контекста значимости одного термина может и даже в отношении некоторых таких связей - должно имплицировать наличие специальных контекстов значимости некоторого множества других терминов, включающих в себя первый в качестве значимой составляющей - в смысле, описанном выше: а именно - что одни конвенции опираются на другие, т.е. что употреблять референциально один термин из этой группы нельзя, не владея критериями референциального употребления другого, иначе говоря, не зная его референт.
4) Но которые вообще говоря транслингвистичны (по крайней мере, на множестве, состоящем из английского и французского языков, а возможно, и на множестве всех языков, которые Пьер способен освоить так, чтобы отвечать требованиям, предъявляемым к среднему носителю каждого из них), поскольку это визуальные образцы и регулировать их значимость в принципе могут конвенции, не ограниченные рамками только одного языка, а предполагающие би- и более- лингвистические интерпретативные структуры.
Литература:
1. Крипке С. Загадка контекстов мнения //Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 18. - М.: Прогресс, 1986. 2. Фреге Г. Смысл и значение //Его же. Избранные работы. - М.: Дом интеллектуальной книги, 1997. 3. Keith Donnelan Reference and Definite Descriptions //The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich (ed.), Oxford University Press, 1996. 4. Quine W. V. O. Word and Object, MIT Press, Cambridge Massachusetts. 5. Quine W. V. O. On What there is //Его же. From a Logical Point of View, Harper and Row, N. Y. 6. Russel B. On Denoting //The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich (ed.). - Oxford University Press, 1996. 7. Strawson P. F. Individuals. - London, Methuen & CO LTD.
Возвращаясь к примеру с дескрипцией "убийца Смита", можно заметить, что, если некий Х разделяет конвенцию А, т.е. является специалистом, знающим референт этого термина, совершенно не обязательно, чтобы он был также специалистом в отношении значения термина "Смит"; для знания референта дескрипции "убийца Смита", видимо, вполне достаточно иметь какие-то согласованные с другими разделяющими конвенцию А членами общества представления о Смите, какие-то факты относительно него, но не обязательно, чтобы какие-то из этих фактов были индивидуирующими. Или, иначе говоря, необходимо, чтобы какие-то дескрипции относительно предполагаемого референта термина "Смит" признавались истинными, но не необходимо, чтобы какие-то из них признавались относительно него определяющими (хотя, разумеется, условие 1) для термина "Смит" должно выполняться).
Но почему бы не предположить, что в отношении термина Пегас существует своя конвенция А, определяющая индивида, удовлетворяющего дескрипции "крылатый конь, пойманный Беллерофонтом", как референт этого термина и в рамках которой сформулированы условия демонстративной идентификации такого индивида? По-видимому, что-то еще должно характеризовать конвенцию А, что исключало бы такие возможности. Условие наличия специального контекста значимости у термина может быть обогащено следующим образом: индивидуирующий факт относительно референта термина должен включать в себя указание, по крайней мере, на одну образцовую ситуацию, когда объект, тождественный референту термина, был демонстративно идентифицирован, причем имя субъекта идентификации, фигурирующего в таком указании, также должно быть для соответствующих специалистов референциально значимым. Однако, если знание референта в конечном счете предполагает возможность прямого указания на объект, тождественный референту термина, то относительно всех, например, абстрактных математических понятий мы в таком случае должны согласиться, что они не могут употребляться в качестве имен и быть при этом референциально значимыми, поскольку прямо указать мы можем только на конкретные материальные объекты - значки или сочетания звуков, которыми обозначаются числа и другие математические объекты. Между этими объектами и математическими объектами, указание на которые мы хотим приписать соответствующим символам языка, - репрезентативное отношение как будто такого же типа, что и между конкретным изображением Пегаса и самим Пегасом: так же как нигде нет "самого Пегаса", а указать мы можем только на его изображения, так же и на "сами числа" мы не можем указать, а всякий раз указываем только на их репрезентации (тем более, что изображения в принципе можно подвести под категорию иконических символов). Между тем, несмотря на видимое сходство репрезентативных отношений, в случае отношения "Пегас изображение Пегаса" и отношения "число - знак числа" между этими случаями имеется и принципиальное различие: в то время как со знаками чисел мы можем делать именно то, что предполагается делать с числами, т.е. приписывать им именно те операциональные характеристики, какие можем приписывать самим числам (это прежде всего способность участвовать в математических операциях, приводить к математически релевантным результатам), с изображениями Пегаса мы можем делать только то, что со всякими изображениями, а не то, что, предполагается, можно делать с самим Пегасом (например мы не можем приписать изображению Пегаса операциональную характеристику "быть оседланным" или "летать под седоком" и т.д.) - в этом смысле знаки чисел, можно сказать, "операционально эквивалентны" самим числам, и таковы же другие знаки других абстрактных объектов, относительно которых в языке выполняется условие 1).
Но как идея определения референта термина посредством установления его связей с определенными дескрипциями может противостоять упомянутым уже трудностям, вытекающим из не-взаимозаменимости с сохранением истинностного значения терминов, которым приписывается кореференциальность, в интенсиональных контекстах? Так, если референт термина "Фалес" определяется дескрипцией "философ, считавший, что все есть вода", то отсюда, при применении принципа взаимозаменимости salva veritate кореференциальных терминов к высказыванию "Фалес не считал, что все есть вода", должно следовать противоречие - "Философ, считавший, что все есть вода, не считал, что все есть вода" (из ложного высказывания получаем ни истинное, ни ложное). Это было бы так, если бы дескрипция "философ, считавший, что все есть вода" определяла бы референт термина "Фалес" согласно некой конвенции А, т.е. в специальном контексте установления значимости данного термина. Однако такая конвенция должна была бы предписывать считать референтом термина "Фалес" конкретного человека (это следовало бы хотя бы из определения понятия "философ" - что это "человек, занимающийся тем-то и тем-то") и, соответственно, должна была бы включать дескриптивные элементы, допускающие при определенных, выполнимых условиях непосредственное указание на объект, тождественный референту термина. Между тем в этом смысле - как имена конкретных людей - такие термины, как "Фалес" или "Александр Македонский", не употребляются; существующие относительно них конвенции А определяют их не как имена людей, а как обозначения исторических персонажей, и эти конвенции не могут использовать такие дескрипции, как "философ, считавший, что все есть вода", в качестве определений референта термина (а стало быть, приписывать им статус кореференциальных определяемым терминам). Употребление имен исторических персонажей скорее подобно употреблению имен мифических и литературных персонажей, таких как "Пегас" или "Гамлет"; относительно них, наверное, существуют свои сообщества специалистов, но в рамках этих сообществ они, если употребляемы референциально, то во всяком случае не как имена реальных живых существ. Упрощенно выражаясь, чтобы употреблять имя человека референциально, нужно как минимум входить в число его современников - т.е. всех тех, кто непосредственно знаком хотя бы с одним непосредственно знавшим этого человека (хотя этот "круг современников", видимо, при большом желании, можно расширить, включив в него знакомых, непосредственно знакомых с теми, кто был непосредственно знаком с теми, кто..., кто был непосредственно знаком с этим человеком. Тогда главное, чтобы выполнялись условия верификации непрерывности такой цепи знакомств). Аргумент, однако, имеет более общий характер: на основании его предполагается, что, если какая-то дескрипция Д определяет референт термина Т, то 1) Д и Т кореференциальны и 2) подстановка Д, каким бы оно ни было, на место Т в предложения вида "Т не есть Д" (10) изменит истинностное значение последнего. Справиться с этим возражением можно пытаться, по крайней мере, тремя способами: можно отрицать, что если Д в рамках конвенции А определяет референт Т, то Д и Т должны признаваться в рамках этой конвенции кореференциальными терминами; можно настаивать на том, что оцениваемое с точки зрения конвенции А (а только как оцениваемое с такой точки зрения (10) может быть однозначно ложным) (10) не должно быть оцениваемо как необходимо противоречивое высказывание, что оно также может считаться просто ложным; наконец, можно признать, что определение референта термина в рамках любой конвенции А не обязательно должно включать только дескриптивный компонент, а может еще опираться, например, на принятые в рамках данной конвенции и используемые в обучающей практике образцы стимуляций. В последнем случае высказывание вида (10) в рамках конвенции А просто не формулируемо. Здесь мы рассмотрим возможности первого способа справиться с этой трудностью. Предположим Т "убийца Смита", а Д - "Джонс, т.е. человек, о котором известно то-то и то-то". Очевидно, если о некоем Х можно сказать, что он употребляет термин "убийца Смита" референциально и что он разделяет соответствующую конвенцию, согласно которой референт этого термина определяется данной дескрипцией, то ему следует также приписать и обязательство референциально употреблять данную дескрипцию. В самом деле, знать, что Джонс и никто иной есть убийца Смита, и знать, кто человек, убивший Смита, т.е. быть способным указать на него при определенных условиях, нельзя, не зная, кто такой Джонс. В этом смысле как будто термин и определяющая его в рамках конвенции А дескрипция должны быть кореференциальны с точки зрения этой конвенции. Между тем может так случиться, что не все, кто референциально употребляет термин "Джонс" как имя конкретного человека, считают его убийцей Смита: для них "Джонс" и "убийца Смита" - далеко не кореференциальные термины. О всех, употребляющих референциально термин "Джонс", можно сказать, что они разделяют соответствующую конвенцию - назовем ее конвенцией А1: в рамках этой конвенции референт термина "Джонс", разумеется, как-то определяется, но совершенно не обязательно так же, как в рамках конвенции, регулирующей референциальное употребление термина "убийца Смита" (назовем ее конвенцией А2). Например, в рамках А2 для определения референта термина "Джонс" может использоваться дескрипция "человек, сидевший на скамье подсудимых там-то и тогда-то", тогда как в рамках А1 он может определяться как "человек, родившийся там-то, тогда-то, делавший то-то, с таким-то характером, привычками и т.д."; соответственно будут различаться и условия демонстративной идентификации для этих двух конвенций. Разумеется, конвенция А2 опирается на конвенцию А1, но важно, что А2 регулирует именно употребление термина "убийца Смита" в определенных контекстах, а не термина "Джонс"; поэтому, когда кто-либо, разделяющий конвенцию А2, употребляет термин "Джонс" так, что мы должны приписать этому термину, так употребленному, характеристику референциально значимого (учитывая, что всякий, употребляющий выражение "убийца Смита" согласно А2, должен употреблять и выражение "Джонс" референциально), важно, что он употребляет его референциально либо согласно конвенции А1, либо согласно такой конвенции, которая определяет термин "Джонс" как "человек, сидевший на скамье подсудимых там-то и тогда-то". В обоих случаях термины и определяющие их дескрипции не могут считаться кореференциальными относительно А2, поскольку последняя определяет только условия референциальности для термина "убийца Смита", но не для термина "Джонс"; когда последний употребляется референциально, это регулируется другой конвенцией. Таким образом, когда мы заменяем Т на Д в (10), мы уже не можем оценивать получившееся предложение (11) с точки зрения конвенции, по которой (10) ложно, поскольку референциальное употребление Д регулируется другой конвенцией; а в рамках этой другой конвенции Д может определяться посредством другой дескрипции, Д1 например. Иначе говоря, надо различать статус определяющих дескрипций, устанавливаемый конвенциями А, и статус кореференциальных терминов: конвенция А не устанавливает кореференциальность, хотя опирается на другие конвенции, регулирующие референциальное употребление терминов, используемых данной конвенцией в своем определении; чтобы разделять конвенцию А2, необходимо разделять и конвенцию А1, но обе конвенции сформированы для разных контекстов употребления соответствующих терминов, и то, как употребляется "Джонс" согласно А2, не устанавливается в А1 - следовательно, будучи использован в определении, устанавливаемом в А2 для термина "убийца Смита", соответствующий термин, чье референциальное употребление определяется А1, не употребляется референциально. А когда он употребляется референциально как в (11), - его связь с термином "убийца Смита", предполагаемая согласно А2, а именно, что есть некоторые факты, которые характеризуют референт термина "Джонс" и эти же факты характеризуют референт термина "убийца Смита", - не может приниматься в расчет, поскольку, согласно А2, факты, характеризующие Джонса, никак не связаны или, во всяком случае, необходимым образом не связаны с фактами, характеризующими убийцу Смита. Т, иначе говоря, просто нельзя заменить в (10) на Д без потери релевантного контекста оценки истинности. Идея кореференциальности, основывающаяся на принципе взаимозаменимости с сохранением истинностного значения, не применима к рассматриваемой концепции; согласно ей два термина могут быть кореференциальны только в том случае, если относительно каждого из них существует конвенция А и определения референтов терминов, устанавливаемые в рамках этих конвенций эквивалентны, - да и в этом случае принцип взаимозаменимости salva veritate в качестве метода верификации такой кореференциальности неприменим.
С. Крипке, критикуя идею определимости референта посредством дескрипций, приводит в статье "Загадка контекстов мнения" пример с билингвом Пьером, который как всякий средний француз знал, что Лондон - это столица Англии, самый большой ее город и т.д. (т.е. владел дескрипциями, призванными однозначно идентифицировать индивидуальный объект), и разделял мнение, что Лондон - красивый город, и мог утверждать: "Londres est jolie" ("Лондон красив"), а затем, переехав в Лондон, в один из некрасивых его районов, выучил английский на уровне среднего англичанина и стал придерживаться мнения, что Лондон не красивый город, и готов теперь утверждать (уже по-английски) - "London is not pretty" ("Лондон некрасив") [1, c.218-231]. При этом Пьер, по мнению Крипке, не отказывается и от своего старого "франкоязычного" мнения, что Лондон - красивый город, даже при том, что оно переводится им на английский и что имя Londres в этом переводе оказывается созвучно названию того места, в котором он теперь живет. Между тем в его взглядах как бы нет противоречия, иначе бы он его заметил. В конце концов Крипке разделяет в отношении Пьера презумпцию, что с логикой у него все в порядке, так как он просто не считает, что оба имени имеют один и тот же референт. Этот пример призван показать, что никакие дескрипции не способны фиксировать референт имени, поскольку, несмотря на то, что Пьер владеет такими дескрипциями и на английском, и на французском (одни применяются им к одному имени, другие - к другому, а перевод французских дескрипций на английский - к переводу французского имени на английский, но не к созвучному этому переводу английскому имени того места, где он теперь живет), этого оказывается недостаточно, чтобы он установил референциальную синонимию между двумя именами. Такой подход к проблеме основан на определенной теории перевода: она предполагает, что имена и термины естественных видов не переводятся посредством какого-либо прямого сопоставления: их употребление осваивается практически по мере освоения чужого языка, а соответственно, никогда нельзя быть окончательно уверенным, что усвоенное таким образом значение некоего имени соответствует усвоенному прежде значению некоего другого имени родного языка. Поскольку всякие идентифицирующие дескрипции включают в себя имена или термины естественных видов, то они сами нуждаются в сопоставлении (название Букингемского дворца или Англии на английском и на французском языках, например, нуждаются в сопоставлении, чтобы быть признанными референциально синонимичными или кодесигнативными, используя термин Крипке), что требует апелляции к новым дескрипциям и т.д. Конечно, в таких случаях, как этот, довольно трудно однозначно определить, каким требованиям должен отвечать средний носитель языка, чтобы считаться специалистом в отношении употребления соответствующего термина, что, иначе говоря, он должен знать, чему бы можно было приписать свойство фиксировать референцию термина в языке L. Однако можно предположить, что это нечто, представляющее собой достаточное условие для референциального употребления имен городов, должно включать в себя не только вербальные - дескриптивные - элементы, но также и образные или, иначе, стимульные, а именно, специалист, разделяющий конвенцию А в отношении имени города, должен уметь связывать определенные образы достопримечательных мест города с оригинальными образцами - с самими наблюдаемыми местами или их изображениями3). Таким образом, если Пьер, будучи монолингвом, владел как частью своего определения того, что такое Лондон, определенными визуальными образцами, но, попав в Лондон, не имел возможности применить их в качестве идентификантов (например как в ситуации, описанной Крипке, поселившись в районе, где нет ни одного из известных ему уголков и не выезжая из него), то проблема, на которую здесь обращается внимание, может быть разрешена указанием на то, что, скорее всего, Пьер как средний носитель английского языка не референциально употребляет термин "Лондон" (когда он не является переводом его французского названия для города своей мечты): ведь не все средние носители какого-либо языка обязательно должны употреблять все имена, имеющие в нем хождение, референциально, даже если они умеют ими пользоваться - это показывает хотя бы пример с различиями в идиолектах между двумя средними носителями языка, по разному употребляющими либо имя "Цицерон", либо имя "Туллий". В этом случае, если уж мы признаем, что Пьер смог выучить английский язык и по всем параметрам отвечает требованиям, предъявляемым к средним носителям английского языка, то нет оснований не допускать, что он в конце концов окажется способен построить на английском языке вопрос: "А не обозначают ли английское слово, которым я перевожу французское слово, обозначающее то, что я на английский язык перевожу как "самый большой город Англии и его столица, и т.д.", то же самое, что и название города, в котором я сейчас живу, синтаксически и фонетически подобное этому английскому слову?" Если мы в состоянии признать за Пьером право задать такой вопрос, то по какому праву мы должны отказывать ему в возможности применить те дополнительные средства подтверждения или опровержения предполагаемой кодесигнативности имен, которыми он располагает как носитель французского языка4). Для этого ему всего лишь нужно сопоставить эти образцы с реальными достопримечательными местами города непосредственно или при помощи какого-либо авторитетного посредничества. Применительно к конкретной ситуации данного Пьера, ему всего лишь надо добраться до центра города - ведь относительно концепта "центр города" у него как носителя английского языка нет резкого расхождения во мнениях со своим французским визави или во всяком случае оно на практике вряд ли проявится, а для успешного применения дополнительных средств идентификации это - вполне достаточное условие. Таким образом, он в конечном итоге будет обладать достаточными основаниями для утверждения, что то, что обозначается французским словом таким-то, и то, что обозначается английским словом таким-то, есть одно и то же, а эти термины - кодесигнативны; а затем он заметит и постарается устранить, будучи логически лояльным, противоречие, которое, как выяснилось, имеется в его взглядах. Но собственно, никакого противоречия в этом случае не было, поскольку просто он не употреблял соответствующее английское имя референциально - не владел во всей полноте той информацией (а именно, визуальными ее составляющими), которой должен владеть средний носитель английского языка, чтобы быть специалистом в отношении употребления данного термина, а следовательно, его мнение, что Лондон - некрасивый город, утверждалось и имело значение "истинно", относительно чего-то другого (если вообще относительно чего-то), но не относительно того, что представляет собой референт термина Londres. Роль дескриптивных идентификантов этого другого индивидуального объекта, предположительно тождественного референту термина London, Пьером употребляемого в качестве имени того места, где он живет, до ознакомления с дополнительной информацией, позволяющей дополнить созвучность этого имени с переводом соответствующего французского слова их кодесигнативностью, в идиолекте Пьера играли не те элементы, какие играют эту роль в специальном контексте значимости термина London в английском языке; но возможно, эти элементы играют роль определяющих в отношении референта термина, созвучного этому последнему, но употребляемого теми малограмотными жителями окраин, которые никогда не были в центре города, согласно соответствующей конвенции, разделяемой ими и отличной от той, которой продолжала придерживаться франкоязычная часть Пьера. Так же точно противоречие на поверку оказывается ложным в случае, если Пьер не референциально употреблял соответствующее французское слово (и соответственно позже став, билингвом, его английский перевод); в этом случае его мнение, что Лондон - красивый город, утверждалось и было истинным не относительно референта английского коррелята этого французского имени, а относительно чего-то другого. Это "другое" можно поставить в соответствие, например, некой идее или концепту Лондона в идиолекте Пьера как носителя французского языка. Если термин "смысл" имеет какую-либо семантическую значимость, то, применительно к данному случаю, смысл выражения Londres в идиолекте французского языка Пьера, можно сказать, состоял как раз в том, что в его употреблении это слово соозначало некий концепт, относительно которого и формировались и имели истинностные значения все мнения Пьера, в которых нечто предицировалось этому имени. Такое положение дел также выглядит вполне исправимым при описанных условиях: став билингвом и референциально употребляя соответствующее имя английского языка, Пьер может дополнить теперь и свои средства идентификации референта соответствующего имени французского языка до уровня, необходимого, чтобы считать Пьера специалистом относительно употребления этого имени. Хотя последнее, конечно, не обязательно, и также возможно, труднее практически осуществимо, если только Пьер не переберется опять во франкоязычную среду.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Все имена, фактически, онтологически бессодержательны, так как я показал, в связи с терминами "Пегас" и "пегасить", что из имен можно сделать дескрипции, а Рассел показал, что дескрипции могут быть устранены: "Чтобы мы ни говорили с помощью имен, можно сказать на языке, избегающем всяческих имен. Быть признанным в качестве сущности значит в чистом виде просто считаться значением переменной" [5].
2) Ср. в связи с этим следующий пассаж из "On What there is": "Мы легко можем взять на себя онтологические обязательства, сказав, например, что есть нечто (связанная переменная), что красные дома и закаты имеют общего; или что есть нечто, что есть простое число, большее миллиона. Но это, по существу, единственный способ, каким мы можем взять на себя онтологические обязательства: посредством нашего употребления связанных переменных. Употребление предполагаемых имен не является критерием, поскольку мы можем без колебаний отказать им в именовании до тех пор, пока не сможем обнаружить соответствующую сущность в вещах, которые мы утверждаем в терминах связанных переменных".
3) Возможно, имело бы смысл даже говорить о некоем "поле" дополнительных или ассоциированных идентификаций, однозначно фиксирующих референты соответствующих терминов (таких, как "изображение т", "намек на т", "аллюзия т", "идеализация т" и т.д., где т обозначает референт термина), которые специалист в отношении употребления данного термина способен осуществлять; соответственно наличие специального контекста значимости одного термина может и даже в отношении некоторых таких связей - должно имплицировать наличие специальных контекстов значимости некоторого множества других терминов, включающих в себя первый в качестве значимой составляющей - в смысле, описанном выше: а именно - что одни конвенции опираются на другие, т.е. что употреблять референциально один термин из этой группы нельзя, не владея критериями референциального употребления другого, иначе говоря, не зная его референт.
4) Но которые вообще говоря транслингвистичны (по крайней мере, на множестве, состоящем из английского и французского языков, а возможно, и на множестве всех языков, которые Пьер способен освоить так, чтобы отвечать требованиям, предъявляемым к среднему носителю каждого из них), поскольку это визуальные образцы и регулировать их значимость в принципе могут конвенции, не ограниченные рамками только одного языка, а предполагающие би- и более- лингвистические интерпретативные структуры.
Литература:
1. Крипке С. Загадка контекстов мнения //Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 18. - М.: Прогресс, 1986. 2. Фреге Г. Смысл и значение //Его же. Избранные работы. - М.: Дом интеллектуальной книги, 1997. 3. Keith Donnelan Reference and Definite Descriptions //The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich (ed.), Oxford University Press, 1996. 4. Quine W. V. O. Word and Object, MIT Press, Cambridge Massachusetts. 5. Quine W. V. O. On What there is //Его же. From a Logical Point of View, Harper and Row, N. Y. 6. Russel B. On Denoting //The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich (ed.). - Oxford University Press, 1996. 7. Strawson P. F. Individuals. - London, Methuen & CO LTD.