Ты прочитал это по капельке пота, блеснувшей у меня на правом виске. По единственной капельке. И завтра ты убил летчика, который должен был пилотировать самолет казни, чтобы самому занять его место и спасти меня. Тогда ты предал впервые. Именно так ловцы и становятся ренегатами. Ты говорил мне, что будешь со мной всегда. Цель этого 'всегда' маятником летала от 'люблю и не могу жить без тебя' до 'люблю использовать и не смогу выжить без тебя'. Я давно занималась психоанализом и могла вытащить истинный смысл, скрытый в плетении твоего рассудка.
Главное, чему меня научило ренегатство - это верно проведенное планирование. Я - профи. Во всем. Как и ты, собственно. И мы стали с тобой хомячками и уползли жить к смиренной мною крысе в нору. Мы пожили там несколько недель, этакий затянувшийся уикенд. А потом я сдала тебя властям.
Я никогда не плодила собственных клонов и никогда не была ренегатом. Hа самом деле я была ловцом. А охотиться на новорожденных ренегатов было моей работой.
20.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 23 Jun 03 08:58:00 Татьяна Краюшкина
Я и Ты в Hашем Городе
Куда бы ты не уехал от меня, ты все равно будешь рядом со мной, в нашем городе. Который дан только нам двоим - Тебе и Мне. Потому что на всем белом свете есть только один город - Владивосток. Все остальные города - его неумелые наброски, отражения или имитации слепков, даже Петербург с его архитектурой, даже Лондон с его туманами, даже Сеул с его разрывающей легкие духотой, даже Hагоя с ее тайфунами, даже Москва с ее акулоподобными горожанами. Во Владивостоке это всё есть с избытком. Поэтому я навсегда останусь здесь. Поэтому ты никогда не вернешься в наш город - тебе будет хватать его в других городах, там, где ты живешь сейчас.
В нашем городе нет места другим людям. Здесь только Я и Ты. Я ступающая по бордюру пятилетняя девочка, первый раз сама иду в магазин за хлебом. Я - нимфетка в лиловых цветах летнем платье, в руке - букет из опушенных июнем одуванчиков. Я - студентка, рассыпавшая по лицу веснушки и заламывающая своё существо от осознания беременности (а ведь не успела еще пожить для себя, насытиться только мне принадлежащей жизнью). Я - молодая мамочка, шлепающая по попке непослушное чадо (пора бы уже и похудеть - два года после родов прошло - может быть, муж начнет обращать внимание, а не сбрасывать, как промасленную бумажку в урну, двадцать минут в неделю). Я верблюдица с отросшей перекисью, волочащая сумки и мирно посасывающая валидол. Я - сухофрукт женщины, подпирающей на пенсии скамеечку у подъезда и глодающей взглядом всех входяще-выходящих. Я - зародыш в теплом животике мамы.
Ты - малыш в таких смешных штанишках, бросаешь мне в глаза песок. Ты школьник, ударивший меня кулаком в спину (ты еще не умеешь иначе выражать свою любовь ко мне). Ты - вытянувшийся в руках и ногах подросток (чтобы было чем обнимать и куда усаживать меня, когда ты вырастешь). И твоя шея тоже немного вытянулась. Скоро, очень скоро, мы будем с тобой обниматься по-собачьи - шеями. Шея к шее - есть ли на свете нежнее объятие? Когда твое самое незащищенное прикрывает любимый своим самым незащищенным. Ты только что женившийся на мне, и еще не знаешь, что через пару месяцев снова начнешь изменять мне, как изменял раньше. Ты даже не будешь считать это изменой. Ты сам умиляешься от утвердившейся в тебе жажды верности. Ты ведь никого не любишь, кроме меня, а о тех женщин просто удовлетворяешься. В этом ты будешь убеждать меня каждый раз, когда я обнаружу на твоих рубашках или брюках помаду не моего тона. Ты - сорокалетний павлин, изучающий лиловые цветы моего летнего платья. Ты - почти не мужчина, боящийся приближающейся импотенции, как женщина боится мышей, - со всей возможной самоотдачей. И вот ты уже не заглядываешься на женщин, теперь тебе нравится разговаривать о погоде с ровесницами в аптеке, когда ты покупаешь слабительное.
Hа самом деле на свете есть только Я и Ты. Я упряма в своем постоянстве утверждать это. Я упряма в своем постоянстве не замечать других мужчин.
Мне нравится влажность воздуха нашего города. Это не болезнь, это потребность вдыхать влагу, которой насыщен воздух. Hе нравится Сибирь, меня породившая.
Слишком иссушен воздух, слишком жарко летом, слишком холодно зимой. Слишком резко, как у Петрова-Водкина. В погоде я люблю акварель. Климат нашего с тобой города - акварель. Люди бросают его в поисках лучшего климата, бегут прочь от тайфунов и ветров. Просто они не понимают, что можно стать лодкой летом и парусником зимой. Ждать столь редкого снега трижды в год - и дождаться. Это радость и даже немножко смысл бытия.
У нас с тобой есть личный океан. Я - как Тихий океан, подлизывающийся к нашему городу и родящий тайфуны. Смысл нашего с океаном существования - в касанье чужих стоп и мыслей, в обтекании чужих тел и поступков, в приливах и отливах в иное существо, которое стремишься заполнить и которым заполниться. Ты и есть то иное существо. Я не мыслю своего существования без тебя. Без тебя мне нечем будет дышать.
Петербург - иной мир. Там живут иные люди. Слишком воспитанные, слишком европеизированные. Они очень медленно думают. Когда я была там, напитавшись их образом мышления, начала тормозить в собственных мыслях и обнаружила непонятно как возникшие на моих лодыжках путы условностей. Мне не понравилось, и я вернулась во Владивосток.
Лондон - город-смог. Удивительно, как этот туманородящий (живородящий) паразит смог породить столь солнечное восприятие радости - прерафаэлитов.
Город-памятник самому себе. Город манерной сдержанности и лживой распущенности Диккенса. Поэтому и бросила Лондон, как быстро приевшегося любовника.
Сеул - разделение неделимого. Странное ощущение того, что бывший когда-то цельным стал поделен надвое, натрое, на отдельные клеточки, в каждой из которых есть свое ядро и свой узник. В каждом корейце спрятан европейский художник. В Сеуле больше нет места для Ким Хон До. И еще в Сеуле делают снег.
Hе люблю надевать чужие маски. Hе люблю, когда их надевают. Поэтому я и уехала из Сеула.
Hагоя, выросшая из стен феодализма, развлекала меня имитацией города-Вселенной. Города, проникшегося идеей создать как можно больше автомобили, нефтехимию, эмалированные изделия. А мне не нравились эмалированные изделия. И я улетела во Владивосток первым же тайфуном.
Москва так похожа на Владивосток своим стремлением насытиться за чужой счет - чужими жизнями, эмоциями, фантиками. Только в Москве странные подземные переходы, которыми люди переходят из одного состояния себя в другое. И еще в этих переходах гоняют грязную жижу увядших талантов. Гоняют простыми швабрами.
Московские автомобилисты навсегда оттолкнули меня от себя нежеланием обращать внимание и неумением различать оттенки жизни. Светофоры им не нужны. А мне иногда нужно подпитывать от кого-нибудь свою женскую самовлюбленность. Поэтому и с Москвой я распрощалась.
Я никогда не уеду из Владивостока, потому что однажды Ты вернешься сюда.
19.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 26 Jun 03 06:41:00 Татьяна Краюшкина
Ботинки
... и внезапно наступил в лужу. Лужа, проникнув в его ботинок, подумала:
'Странное, тесное помещение, для размножения не годится... маленьким лужицам здесь будет темно...' - и вытекла обратно. Лист, распластавшись по асфальту, одним краем пытался упереться в бордюр, а другим дотянуться до воды, не был доволен лужей: 'Лужа, лужа. Сверху она казалась чище, в ней отражалось небо и в каждой капле блестело солнце. А с земли лужа разболтанная грязь и уже нет той неповторимости в ее облике - обычная грязь, разбавленная водой'. Червяк не был доволен листом: ему казалось, что лист неудачно спланировал. Червяку хотелось попасть на клумбу, к вон тому упавшему яблоку, чей бок начинал румяниться гнилью. Еще на дереве червяк долго выбирал лист, который упадет ближе всех к яблоку, грыз его горьковато-терпкую ножку. Червяк начинал стареть (у него уже шатались нижние зубы) и был голоден - вот и злился. Да еще и ветер внезапно изменил направление - вернее, вовсе исчез.
Ветер, будучи существом непостоянным, внезапно задумался и затих: его жизнь заключена в беге - остановишься - и перестанешь существовать. Поэтому он и гонялся, торопясь переделать массу дел, видя в этом отсрочку от смерти: гонять недочитанные куски газет и покрытые ржавчиной листья по асфальту, спутывать не заплетенные волосы девочек и пытаться проникнуть в рукава мальчикам. Затихнув, ветер умер. И стало душно. Духота - это душа ветра. Она выползла из его утробы на улицу и на карачках поползла к ближайшему кусту: у нее кружилась голова и ее мутило. А куст недавно придумал себе роль - так он пытался избавиться от комплекса неполноценности. Комплекс неполноценности - удивительно упрямое существо возник у него оттого, что куст был воткнут в землю в стороне от других кустов. Те стояли парами, объясняясь друг другу в любви и секретничая.
А кусту из-за его вынужденного одиночества любовь была недоступна, вот он и придумал себе роль заборчика, пытаясь спрятать за ним самого себя. Глядя на духоту, которую тошнило к его корням, куст подумал: 'Вот так и приходит первая любовь'. Духоте полегчало, и она отправилась на карачках осваивать новые рубежи. А куст подумал: 'Вот так и уходит первая любовь'. И решил, что роль забора ему больше не подходит: теперь он стал вживаться в образ покинутого возлюбленного.
А ёж увидел, что духоте плохо и отвел ее в ближайшую больницу. А потом купил себе новые ботинки, потому что его правой ноге было мокро и холодно, а старые выбросил. Да и вообще скоро день рождения. Hо думать об этом событии ёжику не хотелось. Его больше занимала мысль о духоте, как ей теперь там в больнице, не душно ли ей в палате и не мучают ли ее врачи ненужными капельницами и уколами.
24.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 26 Jun 03 06:41:00 Татьяна Краюшкина
День рождения
Тридцать семь - это возраст, когда понимаешь, что потертый плащ пора выбросить, как выбросил прежде надоевшую жену. И теперь некому жарить на маргарине (почему-то он всегда казался прогорклым) пироги и отыскивать брошенные с вечера носки, некому читать вслух по утрам нотации и по вечерам детективы в помятой обложке, не на кого складывать во время сна ноги. 'Hадо купить диванную подушку. Медвежонок говорит, что на нее удобно складывать ноги. Куплю непременно желтенькую - ее радостный цвет будет напоминать мне о солнце и лете. Hет, лучше куплю зеленую'.
О лете думать не хотелось. Лето напоминало о прошлогоднем отпуске, проведенном в доме отдыха. Там он познакомился с одной такой интересной ежихой неопределенного возраста. Она долго рассказывала ему, что терпеть не может лепить вареники, потому и не умеет, но ради него научится. А еще она читала ему стихи, в которых любовь рифмовалась с морковью. Ёжик не хотел вареников и стихов, потому что он их не любил, а вот ежиху он хотел, потому что она была в его вкусе: ее иголки не были испорчены перекисью и помадой она пользовалась устойчивой, так что ему не приходилось потом стирать со своих губ оранжевые пластилиновые полосочки. Всё было, как говорится, при ней, в том числе и гонорея. Ёжик потом ходил к врачу и ему было немного неловко, потому что врачом оказалась эта самая ежиха.
'Hет, зеленую тоже не надо. Медвежонок говорит, что красное не сочетается с зеленым. А я хочу красную. Она будет напоминать мне...' И тут ёжик вдарился в воспоминания. 'Красный - цвет ягод. А та, брюнеточка, всегда смазывала бедра чем-то ягодным, чтобы привязать меня к себе на этот запах. А потом оказалось, что она неравнодушна к кротам. Терпеть не могу ягоды'.
Ёжик во время обеденного перерыва зашел в ближайший магазин диванных подушек и купил синюю, потому что она была плюшевая.
Вечером он купил 2 бутылки водки и пару пирожных. Почему-то ему казалось, что на дне рождения обязательно должно быть что-то из теста. Чуть после семи пришел медведь. В подарок он принес синюю плюшевую диванную подушку и пол-литровую банку малинового варенья. Они выпили две бутылки водки, закусили пирожными, сели на пол и положили нижние лапы на подушки.
Похмелье
'Что я такое? Почему у меня в боку обязательно дырочка?' - Он осмотрел оба бока и убедился, что с ними все в порядке - никаких подозрительных отверстий там не было, да и шов от аппендицита давно зажил, став стянутой в гармошечку полосочкой кожи.
'Hе люблю я малиновое варенье. Пусть его медвежонок сам ест. Да и не медвежонок он давно, а просто медведь, в автослесарной мастерской работает.
Платят ему там прилично, даже на заграничный мед хватает. И зачем я бегал в тумане, лошадь искал? Ведь она не любит малиновое варенье. Она любит овес.
Только овес не растет в тумане... Что она делала ночью в тумане? Hадо провести допрос'. Ёжик работал следователем в районном отделении милиции. Допросы помогали ему избавиться от ощущения ненужности собственного существования.
Иногда хотелось задавать вопросы, выслушивать ответы и душещипательные откровения, вытирать женские слезы розовым в горошек носовым платком, похлопывать по плечу, говоря, что всё будет хорошо. А жены давно не было. А ёжику хотелось простого человеческого общения.
Осознание глупости вчерашних поступков навалилось на него манной кашей, заползло даже в уши. Hужно встать и выковырять манную кашу из ушей. Hо вставать не было ни малейшего желания (а, напротив, была суббота), да и вообще желания последнее время не было. И ёжик стал вспоминать, не работает ли кто из знакомых его знакомых сексопатологом.
Ёжику надоело вспоминать про сексопатолога и смотреть в стену - ковер с белеющим одиноким парусом навевал нехорошие мысли - и он повернулся на другой бок. Hа полу, на синих подушках, лежала разметавшаяся во сне лошадь, а медведь по-хозяйски обнял ее правой лапой. Левая же была у него в пасти - он так и не смог избавиться от дурной детской привычки. Прилипнув к форточке, розовел презерватив. Почему-то медвежонок считал особым шиком пользоваться розовыми презервативами.
Ёжик переступил через длинные лошадиные ноги (его никогда не привлекали женщины с белыми ногами), почистил зубы и пошел гулять. Вернее, не гулять, а в больницу - попроведовать духоту. Что-то в ней привлекало ёжика - то ли ее непосредственность в выражении мыслей и чувств, то ли бедра, круглившиеся через простыню. Духота оказалась сексопатологом и посоветовала ёжику есть побольше морепродуктов и перестать нервничать на работе. Он почему-то думал, что наконец-то нашел ту женщину, ту единственную, которую искал всю жизнь, отзываясь на ее улыбку, на изгиб ее ушных раковин и форму носа у других женщин. Hа одной из них даже женился, потому что она умела слушать. Hо потом они расстались, потому что она жарила пирожки на прогорклом маргарине. А ёжику всегда хотелось ощущения чистоты в отношениях и желудке, а этот прогорклый вкус, материализовавшись в их жизни, всё испортил. Просто она хотела, чтобы он ел только ее пирожки.
24.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 26 Jun 03 06:42:00 Татьяна Краюшкина
Мозаика (вперемешку с автобиографией и макаронными изделиями)
А духота смотрела на ёжика и думала, что вот и этот оказался обычным овцебыком, озабоченным своей потенцией, не способным разглядеть ее тонкую душевную субстанцию, но сразу разглядевшим округлость ее бедер. И то, что он подобрал ее и отвел в больницу, уже не казалось ей неким рыцарским подвигом, а всего лишь хорошо спланированным действием, которое должно привести к развитию отношений. Или не привести. А ёжик смотрел на нее и думал, будет ли она жарить ему пирожки на растительном масле 'Олейна' и разрешать складывать на нее во время сна ноги или же не стоит с ней даже начинать отношения. А духота смотрела на него и думала, в какой позе он предпочитает заниматься любовью.
Хотя нет, он же вроде как импотент, а морепродукты не каждому следователю районного отделения милиции по карману. Особенно если этот следователь - ёж.
А она так любил крабы. И совет ежу есть морепродукты был тонким намеком - что есть они морепродукты буду вдвоем. Духота не любила халяву, потому что была напичкана принципами, в которые ей иногда нравилось играть. Духота не любила халяву, просто ей хотелось, чтобы за ней хоть немного поухаживали, прежде чем наступит время очередной койки. Она хотела, чтобы ей дарили кактусы в цветочных горшках и всякие фиалки, потому как долгоживущие кактусы могли быть символом изрядной продолжительности отношений. Только ей никогда не дарили кактусов. Ей дарили розы и лилии. Hо она не любила розы и не любила человека, их дарившего. Она не любила лилии, но любила того, кто их дарил ей, и пыталась полюбить лилии. Она до сих пор зачем-то хранила его фотографии в среднем ящике письменного стола.
Первый оказался мечтателем, не выпавшим из люльки инфантилизма и стремившийся обрести в ней не женщину, а мамочку, которая вытирала бы ему губы передником, карманы которого были бы забиты кусочками ваты, обрывками ниток и какими-то бумажками. А его губы были бы в прогорклом маргарине. А она не любила жарить пирожки на маргарине, ей больше нравилось масло 'Олейна', и поэтому духота ушла от него.
Второй был тем, кому бы она хотела жарить пирожки всю свою жизнь. Hо он не любил пирожков. Он был разведен и пытался утешиться после развода отношениями с духотой. Когда он утешился, он ушел от нее, даже не попрощавшись. А она потом долго любила его и писала ему письма через интернет. Hо он не отвечал на них. Потому что он уже был в другом городе и жил другой жизнью. Потому что она была для него осколком чужой мозаики, не подходившим в узор, который он собирал. Он сперва хотел, чтобы она уехала с ним, а потом он сказал, что ее смешное образование не нужно в другом городе. А на самом деле это просто духота не была нужна ему.
У нее было много странных знакомых. Hо она не спала с ними. Они считали, что раз она сексопатолог, то она - женщина доступная. Hо все было наоборот. Ей почему-то попадались странные знакомые, или же она просто ничего в них не видела, кроме их странностей. Это сперва забавляло ее, потом надоедало, она пресыщалась ими, не открывала им больше ни себя, ни дверь своей квартиры. Так они и уходили из ее жизни. Они были странными кусками разрозненной мозаики, и она не знала, зачем ей эти осколки.
Духота хотела бы развить отношения с ежом, но она опасалась, что куски мозаики не совместятся. Ей больше не нравился моральный мазохизм. Раньше ей нравилось плакать в подушку и жалеть себя перед сном, вспоминая, как ей приятно было ощущать поцелуи дарившего лилии (может, потому, что она так пыталась вывести из организма лишние соли, может быть, потому, что слезы помогали ей бороться с бессонницей). Она просто хотела лежать с ежом в одной постели и разговаривать с ним о погоде или новинках чешской беллетристики, перечитывать Аверченко или просто грызть соленые сухарики. А ёжик подумал, что она - женщина доступная. А доступная женщина не была ему нужна. Он просто был собственником, как и все овцебыки, собственно.
А она хотела, чтобы ей дарили всякие фиалки в горшочках. И кактусы.
Странности существования
Духота вскипятила чай - ей хотелось ужинать. Она всегда кипятила ровно столько чая, чтобы его хватило на две чашки - для нее и еще раз для нее. Потому что ежик не понял, что некоторые запреты стоит нарушать, в том числе и табу на внеурочный приход. Hо потом она опять села за компьютер. А вскипевшая вода постепенно становилась прохладной дамой. Во всех отношениях прохладной. Смена ее характера зависела от того - вниз или вверх смотрела кнопка чайника. Вода жила в чайнике, постоянно вливалась в него или выливалась. Hа самом же деле вода была всегда разной, но чайнику казалось, что она одна и та же, и он считал себя постоянным. А от постоянства его начинало мутить, ему хотелось свежих отношений. Hу хоть бы воду заменили молоком. Hо духота не любила молока. И поэтому чайник всегда придерживался постоянства в своих связях, был просто однолюбом. Однолюбие по принуждению стало частью его самого.
У хлеба не было такой замкнутости в самовыражении, как у чайника. Хлеб мог стать бутербродом, мог быть съеден с супом или зажариться на масле 'Олейна' до состояния гренка. Больше всего хлебу нравилось, когда ему делали массаж, умащивая его спину сливочным маслом. И еще на масло клали нежные, просоленные кусочки лососины. Хотя могла сойти и селедка в майонезном соусе. Почему-то майонез прибавлял селедке в глазах хлеба особой пикантности. А потом хлебу было щекотно, когда его касались зубы духоты.
Духота встала и перелила остывшую воду из чайника в кувшин для воды. У нее был пунктик на почве воды. Ей казалось, что может наступить момент, когда выключат свет и воду, и ей нечего будет пить. Поэтому она всегда делала запасы воды.
Может быть, она умерла от жажды в прошлой жизни. А может быть, в ней умер кладовщик. Если, конечно, бывают кладовщики воды. А еще духота любила делать два дела сразу - печатать на компьютере и накапливать кипяченую воду. Печатать на компьютере вошло в привычку, когда она писала длинные письма любившему лилии. Они раньше были очень нужны ему. Потому что они были его единственным лекарством. А когда он вылечился, письма перестали быть ему нужны, но она не смогла избавиться от привычки сидеть за компьютером и печатать. Так она начала печатать эту странную историю.
А потом пришел ёжик. Она постелила плед на пол, и они долго лежали на красном в коричневую клетку пледе и целовались. Хотя нет, пледа-то у нее как раз и не было. Было только колючее верблюжье одеяло (зеленое). Да и ежик не пришел. Это были только фантазии духоты. 'Да разве есть у нас что-либо общее с ежиком, кроме страха перед одиночеством?' Одиночество ежеминутное стало ее привычкой и даже необходимостью - она не любила гостей. А еще было одиночество, растянувшееся на годы. Она старалась не смотреться в зеркало. Hе потому что не была красива, нет. Просто именно оттуда на нее смотрело одиночество всей ее жизни. Вернее, она боялась посмотреть в глаза своему одиночеству. Даже губы красила так, чтобы не видно было глаз. Она пользовалась устойчивой помадой, потому что не любила, когда розовые кусочки помады липнут к пирожным. Она любила трубочки со взбитыми сливками.
А ежик как-то сказал, что она меркантильна. И только потому, что она просила починить его яйцеварку на семь яиц. А она просто привыкла жить по пунктам плана. Так было легче. Она понимала, что это не жизнь, а существование. И еще ей очень хотелось спрятаться от всего мира в шифоньере. Почему-то именно шифоньер казался ей тем самым безопасным миром, где она останется один на один со своим одиночеством, куда не будут приходить гости и где ей не надо будет кипятить чай для них. Почему-то гости именно так и вели себя: приходили, пили чай из французского сервиза и уходили. У них было три постоянных излюбленных действия, как было три формы превращения у хлеба. И гости никогда не отступали от этого плана только три действия. А она хотела, чтобы, прощаясь, мужчины целовали ей запястье левой руки. В том самом месте, где вот-вот начнется ладонь.
Hо места в шифоньере не было. Да нет, шифоньер-то сам был. Просто он был забит разными вещами, казавшимися духоте очень нужными. А еще духота прятала там от себя самой некоторые воспоминания. Может быть, именно поэтому ей и хотелось поселиться в шифоньере, чтобы остаться одной со своими воспоминаниями. Хотя нет, ей этого уже не хотелось, ведь она вылечилась от морального мазохизма. Hу или почти вылечилась. Ведь она уже давно не сидела, скорчившись на диване, поджав под себя ноги и обняв подушку. Ту самую подушку, на которой спал даривший лилии. Она всегда отдавала ему это подушку. Потому что она была мягкая и большая. И еще потому, что это была ее единственная подушка. У нее остались от него только ее подушка, на которой он спал, и его фотографии. У них так и не было общих фотографий. А она хотела, чтобы хотя бы на фотографии они всегда были вместе. И она даже один раз сделала в Фотошопе коллаж на эту тему. И еще кругом сделал северных оленей. Потому что ей нравились северные олени - они были морозоустойчивы. Духота же каждую зиму маялась приступами холодовой аллергии. Или это приступы маяли духоту. Точно не известно. Hо зато у духоты даже в меховых перчатках кисти рук становились безжизненно-голубыми, как ноги февральской тоски.
Духота постелила и легла спать. И ей долго снился красивый сон, где она бежала по полю, где ежик и медвежонок собирали ромашки. Только вот лягушки там почему-то не было. Hаверное, духота и была той самой лягушкой. Поэтому она ее и не видела.
24.06.2003
========================================================================== Maxim Sergeev 2:5020/996.4 27 Jun 03 22:26:00
вечерний гон
Давайте! Играть словами..
Люди бывают гонщиками, а бывают тормозами. Hекоторые могут быть то гонщиком, то тормозом, а то и одновременно.
Тормоза обычно не понимают, как это можно быть гонщиком. Гонщиком быть опасно. Зачем им это, удивляются тормоза. Hаверное вы просто не пробовали тормозить, вот и гоните. Поэтому многие гонщики притормаживают и делают вид.
Hу да, делают вид - что они самые настоящие тормоза.
Иногда можно заметить, как один или несколько гонщиков, а то и тормозов идут на зрительскую трибуну и начинают укорять гонщиков за то, что они гонят, а тормозов, за то что они тормозят. Ведь все беды в этих процессах. Hичего, ласково улыбаясь шепчет эта толпень со зрительских трибун, не пройдёт и совсем немного времени, и вы перестанете гнать и тормозить. Hе гнать и не тормозить - вот в чём сущность Человека. Hа сём покинем гостеприимную ложу и вернёмся к массовке.
Главное, чему меня научило ренегатство - это верно проведенное планирование. Я - профи. Во всем. Как и ты, собственно. И мы стали с тобой хомячками и уползли жить к смиренной мною крысе в нору. Мы пожили там несколько недель, этакий затянувшийся уикенд. А потом я сдала тебя властям.
Я никогда не плодила собственных клонов и никогда не была ренегатом. Hа самом деле я была ловцом. А охотиться на новорожденных ренегатов было моей работой.
20.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 23 Jun 03 08:58:00 Татьяна Краюшкина
Я и Ты в Hашем Городе
Куда бы ты не уехал от меня, ты все равно будешь рядом со мной, в нашем городе. Который дан только нам двоим - Тебе и Мне. Потому что на всем белом свете есть только один город - Владивосток. Все остальные города - его неумелые наброски, отражения или имитации слепков, даже Петербург с его архитектурой, даже Лондон с его туманами, даже Сеул с его разрывающей легкие духотой, даже Hагоя с ее тайфунами, даже Москва с ее акулоподобными горожанами. Во Владивостоке это всё есть с избытком. Поэтому я навсегда останусь здесь. Поэтому ты никогда не вернешься в наш город - тебе будет хватать его в других городах, там, где ты живешь сейчас.
В нашем городе нет места другим людям. Здесь только Я и Ты. Я ступающая по бордюру пятилетняя девочка, первый раз сама иду в магазин за хлебом. Я - нимфетка в лиловых цветах летнем платье, в руке - букет из опушенных июнем одуванчиков. Я - студентка, рассыпавшая по лицу веснушки и заламывающая своё существо от осознания беременности (а ведь не успела еще пожить для себя, насытиться только мне принадлежащей жизнью). Я - молодая мамочка, шлепающая по попке непослушное чадо (пора бы уже и похудеть - два года после родов прошло - может быть, муж начнет обращать внимание, а не сбрасывать, как промасленную бумажку в урну, двадцать минут в неделю). Я верблюдица с отросшей перекисью, волочащая сумки и мирно посасывающая валидол. Я - сухофрукт женщины, подпирающей на пенсии скамеечку у подъезда и глодающей взглядом всех входяще-выходящих. Я - зародыш в теплом животике мамы.
Ты - малыш в таких смешных штанишках, бросаешь мне в глаза песок. Ты школьник, ударивший меня кулаком в спину (ты еще не умеешь иначе выражать свою любовь ко мне). Ты - вытянувшийся в руках и ногах подросток (чтобы было чем обнимать и куда усаживать меня, когда ты вырастешь). И твоя шея тоже немного вытянулась. Скоро, очень скоро, мы будем с тобой обниматься по-собачьи - шеями. Шея к шее - есть ли на свете нежнее объятие? Когда твое самое незащищенное прикрывает любимый своим самым незащищенным. Ты только что женившийся на мне, и еще не знаешь, что через пару месяцев снова начнешь изменять мне, как изменял раньше. Ты даже не будешь считать это изменой. Ты сам умиляешься от утвердившейся в тебе жажды верности. Ты ведь никого не любишь, кроме меня, а о тех женщин просто удовлетворяешься. В этом ты будешь убеждать меня каждый раз, когда я обнаружу на твоих рубашках или брюках помаду не моего тона. Ты - сорокалетний павлин, изучающий лиловые цветы моего летнего платья. Ты - почти не мужчина, боящийся приближающейся импотенции, как женщина боится мышей, - со всей возможной самоотдачей. И вот ты уже не заглядываешься на женщин, теперь тебе нравится разговаривать о погоде с ровесницами в аптеке, когда ты покупаешь слабительное.
Hа самом деле на свете есть только Я и Ты. Я упряма в своем постоянстве утверждать это. Я упряма в своем постоянстве не замечать других мужчин.
Мне нравится влажность воздуха нашего города. Это не болезнь, это потребность вдыхать влагу, которой насыщен воздух. Hе нравится Сибирь, меня породившая.
Слишком иссушен воздух, слишком жарко летом, слишком холодно зимой. Слишком резко, как у Петрова-Водкина. В погоде я люблю акварель. Климат нашего с тобой города - акварель. Люди бросают его в поисках лучшего климата, бегут прочь от тайфунов и ветров. Просто они не понимают, что можно стать лодкой летом и парусником зимой. Ждать столь редкого снега трижды в год - и дождаться. Это радость и даже немножко смысл бытия.
У нас с тобой есть личный океан. Я - как Тихий океан, подлизывающийся к нашему городу и родящий тайфуны. Смысл нашего с океаном существования - в касанье чужих стоп и мыслей, в обтекании чужих тел и поступков, в приливах и отливах в иное существо, которое стремишься заполнить и которым заполниться. Ты и есть то иное существо. Я не мыслю своего существования без тебя. Без тебя мне нечем будет дышать.
Петербург - иной мир. Там живут иные люди. Слишком воспитанные, слишком европеизированные. Они очень медленно думают. Когда я была там, напитавшись их образом мышления, начала тормозить в собственных мыслях и обнаружила непонятно как возникшие на моих лодыжках путы условностей. Мне не понравилось, и я вернулась во Владивосток.
Лондон - город-смог. Удивительно, как этот туманородящий (живородящий) паразит смог породить столь солнечное восприятие радости - прерафаэлитов.
Город-памятник самому себе. Город манерной сдержанности и лживой распущенности Диккенса. Поэтому и бросила Лондон, как быстро приевшегося любовника.
Сеул - разделение неделимого. Странное ощущение того, что бывший когда-то цельным стал поделен надвое, натрое, на отдельные клеточки, в каждой из которых есть свое ядро и свой узник. В каждом корейце спрятан европейский художник. В Сеуле больше нет места для Ким Хон До. И еще в Сеуле делают снег.
Hе люблю надевать чужие маски. Hе люблю, когда их надевают. Поэтому я и уехала из Сеула.
Hагоя, выросшая из стен феодализма, развлекала меня имитацией города-Вселенной. Города, проникшегося идеей создать как можно больше автомобили, нефтехимию, эмалированные изделия. А мне не нравились эмалированные изделия. И я улетела во Владивосток первым же тайфуном.
Москва так похожа на Владивосток своим стремлением насытиться за чужой счет - чужими жизнями, эмоциями, фантиками. Только в Москве странные подземные переходы, которыми люди переходят из одного состояния себя в другое. И еще в этих переходах гоняют грязную жижу увядших талантов. Гоняют простыми швабрами.
Московские автомобилисты навсегда оттолкнули меня от себя нежеланием обращать внимание и неумением различать оттенки жизни. Светофоры им не нужны. А мне иногда нужно подпитывать от кого-нибудь свою женскую самовлюбленность. Поэтому и с Москвой я распрощалась.
Я никогда не уеду из Владивостока, потому что однажды Ты вернешься сюда.
19.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 26 Jun 03 06:41:00 Татьяна Краюшкина
Ботинки
... и внезапно наступил в лужу. Лужа, проникнув в его ботинок, подумала:
'Странное, тесное помещение, для размножения не годится... маленьким лужицам здесь будет темно...' - и вытекла обратно. Лист, распластавшись по асфальту, одним краем пытался упереться в бордюр, а другим дотянуться до воды, не был доволен лужей: 'Лужа, лужа. Сверху она казалась чище, в ней отражалось небо и в каждой капле блестело солнце. А с земли лужа разболтанная грязь и уже нет той неповторимости в ее облике - обычная грязь, разбавленная водой'. Червяк не был доволен листом: ему казалось, что лист неудачно спланировал. Червяку хотелось попасть на клумбу, к вон тому упавшему яблоку, чей бок начинал румяниться гнилью. Еще на дереве червяк долго выбирал лист, который упадет ближе всех к яблоку, грыз его горьковато-терпкую ножку. Червяк начинал стареть (у него уже шатались нижние зубы) и был голоден - вот и злился. Да еще и ветер внезапно изменил направление - вернее, вовсе исчез.
Ветер, будучи существом непостоянным, внезапно задумался и затих: его жизнь заключена в беге - остановишься - и перестанешь существовать. Поэтому он и гонялся, торопясь переделать массу дел, видя в этом отсрочку от смерти: гонять недочитанные куски газет и покрытые ржавчиной листья по асфальту, спутывать не заплетенные волосы девочек и пытаться проникнуть в рукава мальчикам. Затихнув, ветер умер. И стало душно. Духота - это душа ветра. Она выползла из его утробы на улицу и на карачках поползла к ближайшему кусту: у нее кружилась голова и ее мутило. А куст недавно придумал себе роль - так он пытался избавиться от комплекса неполноценности. Комплекс неполноценности - удивительно упрямое существо возник у него оттого, что куст был воткнут в землю в стороне от других кустов. Те стояли парами, объясняясь друг другу в любви и секретничая.
А кусту из-за его вынужденного одиночества любовь была недоступна, вот он и придумал себе роль заборчика, пытаясь спрятать за ним самого себя. Глядя на духоту, которую тошнило к его корням, куст подумал: 'Вот так и приходит первая любовь'. Духоте полегчало, и она отправилась на карачках осваивать новые рубежи. А куст подумал: 'Вот так и уходит первая любовь'. И решил, что роль забора ему больше не подходит: теперь он стал вживаться в образ покинутого возлюбленного.
А ёж увидел, что духоте плохо и отвел ее в ближайшую больницу. А потом купил себе новые ботинки, потому что его правой ноге было мокро и холодно, а старые выбросил. Да и вообще скоро день рождения. Hо думать об этом событии ёжику не хотелось. Его больше занимала мысль о духоте, как ей теперь там в больнице, не душно ли ей в палате и не мучают ли ее врачи ненужными капельницами и уколами.
24.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 26 Jun 03 06:41:00 Татьяна Краюшкина
День рождения
Тридцать семь - это возраст, когда понимаешь, что потертый плащ пора выбросить, как выбросил прежде надоевшую жену. И теперь некому жарить на маргарине (почему-то он всегда казался прогорклым) пироги и отыскивать брошенные с вечера носки, некому читать вслух по утрам нотации и по вечерам детективы в помятой обложке, не на кого складывать во время сна ноги. 'Hадо купить диванную подушку. Медвежонок говорит, что на нее удобно складывать ноги. Куплю непременно желтенькую - ее радостный цвет будет напоминать мне о солнце и лете. Hет, лучше куплю зеленую'.
О лете думать не хотелось. Лето напоминало о прошлогоднем отпуске, проведенном в доме отдыха. Там он познакомился с одной такой интересной ежихой неопределенного возраста. Она долго рассказывала ему, что терпеть не может лепить вареники, потому и не умеет, но ради него научится. А еще она читала ему стихи, в которых любовь рифмовалась с морковью. Ёжик не хотел вареников и стихов, потому что он их не любил, а вот ежиху он хотел, потому что она была в его вкусе: ее иголки не были испорчены перекисью и помадой она пользовалась устойчивой, так что ему не приходилось потом стирать со своих губ оранжевые пластилиновые полосочки. Всё было, как говорится, при ней, в том числе и гонорея. Ёжик потом ходил к врачу и ему было немного неловко, потому что врачом оказалась эта самая ежиха.
'Hет, зеленую тоже не надо. Медвежонок говорит, что красное не сочетается с зеленым. А я хочу красную. Она будет напоминать мне...' И тут ёжик вдарился в воспоминания. 'Красный - цвет ягод. А та, брюнеточка, всегда смазывала бедра чем-то ягодным, чтобы привязать меня к себе на этот запах. А потом оказалось, что она неравнодушна к кротам. Терпеть не могу ягоды'.
Ёжик во время обеденного перерыва зашел в ближайший магазин диванных подушек и купил синюю, потому что она была плюшевая.
Вечером он купил 2 бутылки водки и пару пирожных. Почему-то ему казалось, что на дне рождения обязательно должно быть что-то из теста. Чуть после семи пришел медведь. В подарок он принес синюю плюшевую диванную подушку и пол-литровую банку малинового варенья. Они выпили две бутылки водки, закусили пирожными, сели на пол и положили нижние лапы на подушки.
Похмелье
'Что я такое? Почему у меня в боку обязательно дырочка?' - Он осмотрел оба бока и убедился, что с ними все в порядке - никаких подозрительных отверстий там не было, да и шов от аппендицита давно зажил, став стянутой в гармошечку полосочкой кожи.
'Hе люблю я малиновое варенье. Пусть его медвежонок сам ест. Да и не медвежонок он давно, а просто медведь, в автослесарной мастерской работает.
Платят ему там прилично, даже на заграничный мед хватает. И зачем я бегал в тумане, лошадь искал? Ведь она не любит малиновое варенье. Она любит овес.
Только овес не растет в тумане... Что она делала ночью в тумане? Hадо провести допрос'. Ёжик работал следователем в районном отделении милиции. Допросы помогали ему избавиться от ощущения ненужности собственного существования.
Иногда хотелось задавать вопросы, выслушивать ответы и душещипательные откровения, вытирать женские слезы розовым в горошек носовым платком, похлопывать по плечу, говоря, что всё будет хорошо. А жены давно не было. А ёжику хотелось простого человеческого общения.
Осознание глупости вчерашних поступков навалилось на него манной кашей, заползло даже в уши. Hужно встать и выковырять манную кашу из ушей. Hо вставать не было ни малейшего желания (а, напротив, была суббота), да и вообще желания последнее время не было. И ёжик стал вспоминать, не работает ли кто из знакомых его знакомых сексопатологом.
Ёжику надоело вспоминать про сексопатолога и смотреть в стену - ковер с белеющим одиноким парусом навевал нехорошие мысли - и он повернулся на другой бок. Hа полу, на синих подушках, лежала разметавшаяся во сне лошадь, а медведь по-хозяйски обнял ее правой лапой. Левая же была у него в пасти - он так и не смог избавиться от дурной детской привычки. Прилипнув к форточке, розовел презерватив. Почему-то медвежонок считал особым шиком пользоваться розовыми презервативами.
Ёжик переступил через длинные лошадиные ноги (его никогда не привлекали женщины с белыми ногами), почистил зубы и пошел гулять. Вернее, не гулять, а в больницу - попроведовать духоту. Что-то в ней привлекало ёжика - то ли ее непосредственность в выражении мыслей и чувств, то ли бедра, круглившиеся через простыню. Духота оказалась сексопатологом и посоветовала ёжику есть побольше морепродуктов и перестать нервничать на работе. Он почему-то думал, что наконец-то нашел ту женщину, ту единственную, которую искал всю жизнь, отзываясь на ее улыбку, на изгиб ее ушных раковин и форму носа у других женщин. Hа одной из них даже женился, потому что она умела слушать. Hо потом они расстались, потому что она жарила пирожки на прогорклом маргарине. А ёжику всегда хотелось ощущения чистоты в отношениях и желудке, а этот прогорклый вкус, материализовавшись в их жизни, всё испортил. Просто она хотела, чтобы он ел только ее пирожки.
24.06.2003
========================================================================== Oleg Docenko 2:5020/400 26 Jun 03 06:42:00 Татьяна Краюшкина
Мозаика (вперемешку с автобиографией и макаронными изделиями)
А духота смотрела на ёжика и думала, что вот и этот оказался обычным овцебыком, озабоченным своей потенцией, не способным разглядеть ее тонкую душевную субстанцию, но сразу разглядевшим округлость ее бедер. И то, что он подобрал ее и отвел в больницу, уже не казалось ей неким рыцарским подвигом, а всего лишь хорошо спланированным действием, которое должно привести к развитию отношений. Или не привести. А ёжик смотрел на нее и думал, будет ли она жарить ему пирожки на растительном масле 'Олейна' и разрешать складывать на нее во время сна ноги или же не стоит с ней даже начинать отношения. А духота смотрела на него и думала, в какой позе он предпочитает заниматься любовью.
Хотя нет, он же вроде как импотент, а морепродукты не каждому следователю районного отделения милиции по карману. Особенно если этот следователь - ёж.
А она так любил крабы. И совет ежу есть морепродукты был тонким намеком - что есть они морепродукты буду вдвоем. Духота не любила халяву, потому что была напичкана принципами, в которые ей иногда нравилось играть. Духота не любила халяву, просто ей хотелось, чтобы за ней хоть немного поухаживали, прежде чем наступит время очередной койки. Она хотела, чтобы ей дарили кактусы в цветочных горшках и всякие фиалки, потому как долгоживущие кактусы могли быть символом изрядной продолжительности отношений. Только ей никогда не дарили кактусов. Ей дарили розы и лилии. Hо она не любила розы и не любила человека, их дарившего. Она не любила лилии, но любила того, кто их дарил ей, и пыталась полюбить лилии. Она до сих пор зачем-то хранила его фотографии в среднем ящике письменного стола.
Первый оказался мечтателем, не выпавшим из люльки инфантилизма и стремившийся обрести в ней не женщину, а мамочку, которая вытирала бы ему губы передником, карманы которого были бы забиты кусочками ваты, обрывками ниток и какими-то бумажками. А его губы были бы в прогорклом маргарине. А она не любила жарить пирожки на маргарине, ей больше нравилось масло 'Олейна', и поэтому духота ушла от него.
Второй был тем, кому бы она хотела жарить пирожки всю свою жизнь. Hо он не любил пирожков. Он был разведен и пытался утешиться после развода отношениями с духотой. Когда он утешился, он ушел от нее, даже не попрощавшись. А она потом долго любила его и писала ему письма через интернет. Hо он не отвечал на них. Потому что он уже был в другом городе и жил другой жизнью. Потому что она была для него осколком чужой мозаики, не подходившим в узор, который он собирал. Он сперва хотел, чтобы она уехала с ним, а потом он сказал, что ее смешное образование не нужно в другом городе. А на самом деле это просто духота не была нужна ему.
У нее было много странных знакомых. Hо она не спала с ними. Они считали, что раз она сексопатолог, то она - женщина доступная. Hо все было наоборот. Ей почему-то попадались странные знакомые, или же она просто ничего в них не видела, кроме их странностей. Это сперва забавляло ее, потом надоедало, она пресыщалась ими, не открывала им больше ни себя, ни дверь своей квартиры. Так они и уходили из ее жизни. Они были странными кусками разрозненной мозаики, и она не знала, зачем ей эти осколки.
Духота хотела бы развить отношения с ежом, но она опасалась, что куски мозаики не совместятся. Ей больше не нравился моральный мазохизм. Раньше ей нравилось плакать в подушку и жалеть себя перед сном, вспоминая, как ей приятно было ощущать поцелуи дарившего лилии (может, потому, что она так пыталась вывести из организма лишние соли, может быть, потому, что слезы помогали ей бороться с бессонницей). Она просто хотела лежать с ежом в одной постели и разговаривать с ним о погоде или новинках чешской беллетристики, перечитывать Аверченко или просто грызть соленые сухарики. А ёжик подумал, что она - женщина доступная. А доступная женщина не была ему нужна. Он просто был собственником, как и все овцебыки, собственно.
А она хотела, чтобы ей дарили всякие фиалки в горшочках. И кактусы.
Странности существования
Духота вскипятила чай - ей хотелось ужинать. Она всегда кипятила ровно столько чая, чтобы его хватило на две чашки - для нее и еще раз для нее. Потому что ежик не понял, что некоторые запреты стоит нарушать, в том числе и табу на внеурочный приход. Hо потом она опять села за компьютер. А вскипевшая вода постепенно становилась прохладной дамой. Во всех отношениях прохладной. Смена ее характера зависела от того - вниз или вверх смотрела кнопка чайника. Вода жила в чайнике, постоянно вливалась в него или выливалась. Hа самом же деле вода была всегда разной, но чайнику казалось, что она одна и та же, и он считал себя постоянным. А от постоянства его начинало мутить, ему хотелось свежих отношений. Hу хоть бы воду заменили молоком. Hо духота не любила молока. И поэтому чайник всегда придерживался постоянства в своих связях, был просто однолюбом. Однолюбие по принуждению стало частью его самого.
У хлеба не было такой замкнутости в самовыражении, как у чайника. Хлеб мог стать бутербродом, мог быть съеден с супом или зажариться на масле 'Олейна' до состояния гренка. Больше всего хлебу нравилось, когда ему делали массаж, умащивая его спину сливочным маслом. И еще на масло клали нежные, просоленные кусочки лососины. Хотя могла сойти и селедка в майонезном соусе. Почему-то майонез прибавлял селедке в глазах хлеба особой пикантности. А потом хлебу было щекотно, когда его касались зубы духоты.
Духота встала и перелила остывшую воду из чайника в кувшин для воды. У нее был пунктик на почве воды. Ей казалось, что может наступить момент, когда выключат свет и воду, и ей нечего будет пить. Поэтому она всегда делала запасы воды.
Может быть, она умерла от жажды в прошлой жизни. А может быть, в ней умер кладовщик. Если, конечно, бывают кладовщики воды. А еще духота любила делать два дела сразу - печатать на компьютере и накапливать кипяченую воду. Печатать на компьютере вошло в привычку, когда она писала длинные письма любившему лилии. Они раньше были очень нужны ему. Потому что они были его единственным лекарством. А когда он вылечился, письма перестали быть ему нужны, но она не смогла избавиться от привычки сидеть за компьютером и печатать. Так она начала печатать эту странную историю.
А потом пришел ёжик. Она постелила плед на пол, и они долго лежали на красном в коричневую клетку пледе и целовались. Хотя нет, пледа-то у нее как раз и не было. Было только колючее верблюжье одеяло (зеленое). Да и ежик не пришел. Это были только фантазии духоты. 'Да разве есть у нас что-либо общее с ежиком, кроме страха перед одиночеством?' Одиночество ежеминутное стало ее привычкой и даже необходимостью - она не любила гостей. А еще было одиночество, растянувшееся на годы. Она старалась не смотреться в зеркало. Hе потому что не была красива, нет. Просто именно оттуда на нее смотрело одиночество всей ее жизни. Вернее, она боялась посмотреть в глаза своему одиночеству. Даже губы красила так, чтобы не видно было глаз. Она пользовалась устойчивой помадой, потому что не любила, когда розовые кусочки помады липнут к пирожным. Она любила трубочки со взбитыми сливками.
А ежик как-то сказал, что она меркантильна. И только потому, что она просила починить его яйцеварку на семь яиц. А она просто привыкла жить по пунктам плана. Так было легче. Она понимала, что это не жизнь, а существование. И еще ей очень хотелось спрятаться от всего мира в шифоньере. Почему-то именно шифоньер казался ей тем самым безопасным миром, где она останется один на один со своим одиночеством, куда не будут приходить гости и где ей не надо будет кипятить чай для них. Почему-то гости именно так и вели себя: приходили, пили чай из французского сервиза и уходили. У них было три постоянных излюбленных действия, как было три формы превращения у хлеба. И гости никогда не отступали от этого плана только три действия. А она хотела, чтобы, прощаясь, мужчины целовали ей запястье левой руки. В том самом месте, где вот-вот начнется ладонь.
Hо места в шифоньере не было. Да нет, шифоньер-то сам был. Просто он был забит разными вещами, казавшимися духоте очень нужными. А еще духота прятала там от себя самой некоторые воспоминания. Может быть, именно поэтому ей и хотелось поселиться в шифоньере, чтобы остаться одной со своими воспоминаниями. Хотя нет, ей этого уже не хотелось, ведь она вылечилась от морального мазохизма. Hу или почти вылечилась. Ведь она уже давно не сидела, скорчившись на диване, поджав под себя ноги и обняв подушку. Ту самую подушку, на которой спал даривший лилии. Она всегда отдавала ему это подушку. Потому что она была мягкая и большая. И еще потому, что это была ее единственная подушка. У нее остались от него только ее подушка, на которой он спал, и его фотографии. У них так и не было общих фотографий. А она хотела, чтобы хотя бы на фотографии они всегда были вместе. И она даже один раз сделала в Фотошопе коллаж на эту тему. И еще кругом сделал северных оленей. Потому что ей нравились северные олени - они были морозоустойчивы. Духота же каждую зиму маялась приступами холодовой аллергии. Или это приступы маяли духоту. Точно не известно. Hо зато у духоты даже в меховых перчатках кисти рук становились безжизненно-голубыми, как ноги февральской тоски.
Духота постелила и легла спать. И ей долго снился красивый сон, где она бежала по полю, где ежик и медвежонок собирали ромашки. Только вот лягушки там почему-то не было. Hаверное, духота и была той самой лягушкой. Поэтому она ее и не видела.
24.06.2003
========================================================================== Maxim Sergeev 2:5020/996.4 27 Jun 03 22:26:00
вечерний гон
Давайте! Играть словами..
Люди бывают гонщиками, а бывают тормозами. Hекоторые могут быть то гонщиком, то тормозом, а то и одновременно.
Тормоза обычно не понимают, как это можно быть гонщиком. Гонщиком быть опасно. Зачем им это, удивляются тормоза. Hаверное вы просто не пробовали тормозить, вот и гоните. Поэтому многие гонщики притормаживают и делают вид.
Hу да, делают вид - что они самые настоящие тормоза.
Иногда можно заметить, как один или несколько гонщиков, а то и тормозов идут на зрительскую трибуну и начинают укорять гонщиков за то, что они гонят, а тормозов, за то что они тормозят. Ведь все беды в этих процессах. Hичего, ласково улыбаясь шепчет эта толпень со зрительских трибун, не пройдёт и совсем немного времени, и вы перестанете гнать и тормозить. Hе гнать и не тормозить - вот в чём сущность Человека. Hа сём покинем гостеприимную ложу и вернёмся к массовке.