Неизвестен Автор. Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

   Десятый класс закончила в городе Стерлитамаке, в Башкирии. И, как сказано в аттестате зрелости, "за отличные успехи и примерное поведение награждена золотой медалью". Это давало, опять цитирую тогдашний аттестат, "право поступления в высшие учебные заведения Союза ССР без вступительных экзаменов". То был второй год, когда вручали золотые медали. Вузом для себя выбрала Московский государственный университет имени Ломоносова.
   - Какой же год это был?
   - Сорок девятый. А мне - семнадцать лет.
   Что книга - чудо из всех чудес, сотворенных человечеством, я, как и многие, тоже поняла в детстве. Книга, художественная литература были моей постоянной привязанностью, любовью тех лет... Правда, книг было не так уж много. Выбор невелик. Но читали все, что попадалось, что доставали. И каждая книга становилась открытием.
   Самые счастливые и светлые страницы детства, всплывающие в памяти, связаны с чтением книг в кругу семьи. Я любила читать вслух. Какие это были вечера!.. Трещат дрова в печи или в буржуйке. Мама готовит ужин. Брат и младшая сестренка сидят рядом, прижавшись ко мне. А я читаю. Отец редко бывал с нами, очень редко. В те годы знаете, как работали: без выходных, без отпусков...
   Читали мы все: Панферова - "Бруски", Шолохова - "Тихий Дон", "Поднятую целину", Льва Толстого - "Анну Каренину", Гюго - "Собор Парижской Богоматери", Драйзера - "Американскую трагедию", Дюма - "Трех мушкетеров", "Графа Монте-Кристо". Читали Гоголя - "Вечера на хуторе близ Диканьки", Полевого "Повесть о настоящем человеке", Фадеева - "Молодую гвардию", стихи Симонова. А когда бывал с нами отец, обязательно читали Тараса Шевченко. Прежде всего "Думы": "Думы мои, думы мои, горе, думы, с вами! Что вы встали на бумаге хмурыми рядами?.." "Тяжко, тяжко жить на свете сироте без роду: От тоски-печали горькой хоть с моста - да в воду! Утопился б - надоело по людям скитаться; Жить нелюбо, неприютно, некуда деваться..." <...>
   Как только беру в руки любой томик Шевченко, сразу вспоминаю папу. Вспоминала его, и когда была последний раз на Украине. Там состоялась встреча с писателями республики. Тоже говорили с ними о Шевченко, о "Кобзаре"... Как любил его мой отец!
   Брат моложе меня на три года, а сестра - на шесть лет. У каждого из нас, естественно, своя дорога в жизни, своя биография, своя судьба. Сестра для меня всегда была ребенком, которого я, как старшая, опекала. Я и сегодня называю ее - Людочка. Когда я уехала из дома учиться в Москву, сестре тогда исполнилось всего одиннадцать лет...
   Сестра окончила медицинский институт. Врач. Муж - инженер. Теперь у нее уже взрослый сын и маленькая внучка.
   - А брат?
   - Судьба брата сложилась по-другому. Брат - одаренный, талантливый человек. Но его дарованиям не суждено было сбыться. Его талант оказался невостребованным и погубленным. Брат пьет и по многу месяцев проводит в больнице. Его судьба - это драма матери и отца. Это моя постоянная боль, которую я ношу в сердце уже больше тридцати лет. Я горько переживаю его трагедию, тем более что в детстве мы были очень близки, между нами всегда была особая душевная связь и привязанность... Тяжело и больно.
   Собеседница замкнулась. А я вновь подумал о матушке-России: не только историю едва ли не каждой семьи в стране, независимо от ее положения, но и сегодняшние беды наших семей она чаще всего тоже лепит по одной, не очень искусной, сугубо отечественной колодке. Самое время было задать наводящий вопрос из какой-нибудь другой "оперы". Но вопрос, как на грех, не отыскивался - у меня и у самого есть что вспомнить на эту нашу нечаянно затронутую тему...
   - Все воспоминания моего детства, отрочества, юности, да и зрелых лет у меня неизменно сопровождаются какими-то яркими, сильными впечатлениями от природы. Убеждена, что это - из детства. Я выросла в природе. Природа и дети это вообще, по-моему, какое-то единое начало.
   Неподдельная красота природы не имеет себе соперниц в этом мире. Всегда со мной запах черемухи, хвои. Радость весеннего, звучного уральского ручья. На Ставрополье весна пролетала очень быстро, ручья там не было, он был на Урале. Именно радость. Радость весеннего, звучащего ручья и снежного сугроба, и морозного, солнечного дня...
   В годы войны на Урале очень активно строились железные дороги - мой отец и прокладывал их вместе с другими. И наша семья переезжала одновременно с новыми дорогами. И как только не переезжала! - в товарных вагонах-теплушках, дрезинах по временному рельсовому пути, на санях по бездорожью тайги. Особенно ярко вспоминается последнее. Зимняя тайга. Трескучий мороз. Глухомань. Мы, дети, в санях, укутанные в тулупы. Лошади, по брюхо проваливающиеся в снег, комья снега, падающие с лохматых лап сосен, пихт, кедров. И изредка сверху проникающий, ослепительный солнечный луч...
   На Урал эвакуировали оборудование из западных центров, фабрики и заводы. Отсюда везли на фронт технику и оружие. Значительная часть моего "уральского" детства прошла как раз в Свердловской области. Именно здесь, в старой церкви, переоборудованной под клуб, я бесчисленное количество раз смотрела "Чапаева". Именно здесь, прыгая на одной ножке, мы дразнили друг друга: "рогозинская шпана, на двоих одна штана". А нам отвечали вполне паритетно: "белоглинская шпана, на двоих одна штана". Именно здесь, в городе Алапаевске, первый раз в жизни была в театре. Смотрела пьесу "Платон Кречет" - это тоже запомнилось.
   - В общем-то, Вы и сейчас связаны с миром детства - имею в виду Вашу благотворительную деятельность.
   - Да, все мы родом из детства. Были когда-то детьми. К сожалению, часто забываем об этом. Здоровье детей - физическое, нравственное, духовное - что может быть дороже? Вспоминаю Армению, трагические дни землетрясения. Никогда не забуду горестные руины на месте человеческого жилья. Лица людей... Крики и стоны. И этот потрясенный разум. И слезы. Тысячи в одно мгновение погребенных мыслей, надежд и мечтаний. Десятки, сотни крохотных гробов, стоявших прямо на улицах. Была в больницах, где лечились пострадавшие дети. Знаете, какими словами встретил меня мальчик, у которого были передавлены ноги - школа рухнула прямо во время урока! "Тетя Рая, тетя Рая! Я больше никогда не пойду в школу!" - закричал он с кровати, едва я перешагнула порог палаты.
   Что могла я сказать ему? Как утешить? Что бы ни стряслось с нашими детьми - даже если это удар слепой стихии, - мы, взрослые, в такие минуты смотрим в детские глаза не просто с состраданием, но и с чувством вины тоже.
   - И все-таки - что же Вы сказали ему?
   - Попросила его крепиться. "Ты же мужчина, - говорю, - а рядом - твоя мама". Сказала, что построим новые школы в его городе, красивые, прочные, в них будет не страшно. Держала его ладошки, и мальчик постепенно успокоился...
   Благотворительностью ныне никого не удивишь... Да я и не хотела бы делать какой-то отчет о своих "добрых делах". Я только хочу сказать, что забота о детях, благотворительность в этой сфере сегодня в нашем обществе не прихоть, не мода, это самая что ни на есть жесткая необходимость. Я не металась в выборе, куда приложить силы. Определилась без труда - в сферу детства. Шефствую над Центральной детской республиканской больницей в Москве, где лечатся дети практически из всех наших республик. Михаил Сергеевич свои гонорары, премии, включая Нобелевскую, передает главным образом на нужды здравоохранения. И часто эти почетные поручения - передать деньги или медицинское оборудование - Михаил Сергеевич доверяет мне. В этом плане им многое сделано для лечебных заведений в разных уголках страны - в Белоруссии, на Украине, в Узбекистане, Казахстане, в том числе и для больницы Красногвардейского района Ставрополья, откуда Михаил Сергеевич родом.
   Больница, над которой я шефствую, также получила от него немало современного зарубежного оборудования, валютную помощь. У ее врачей, а это преимущественно совсем молодые люди, "фанаты" своего дела, появилась возможность стажироваться в лучших клиниках США, ФРГ...
   Вместе с мужем я была в Чернобыле. Неоднократно встречалась с детьми, чья судьба оказалась опалена этим горем. Вошла в правление созданной у нас ассоциации "Гематологи мира - детям", цель которой - лечение детей, больных лейкозом, а также в правление фонда японского бизнесмена Сасакавы "Помощь детям Чернобыля". Совсем недавно побывала в радиологическом отделении больницы, где встречалась, беседовала и с сегодняшними больными, и с теми, кто состоит под наблюдением больницы, и даже с их семьями.
   С чем я никогда не могу смириться - так это с обреченностью. Я Вам уже говорила про Республиканскую детскую больницу. Сюда со всей России, а в общем-то - со всего Союза стекаются самые больные, самые "тяжелые" дети. Увы, есть среди них и неизлечимые... Недавно, приехав сюда, вместе с гурьбой ребятишек вошла и в их общую игровую комнату. Здесь тоже было полно детворы. Стоит такой приглушенный, как бы несмелый шум - Вы же знаете, как играют тяжелобольные дети. И посреди этой детской пестроты - а в больнице дети едва ли не всех наших национальностей - сидела на низеньком стульчике молодая женщина, прижимая к себе трехлетнего малыша, и неподвижно глядела перед собой. Когда неожиданно увидела меня, сказала глухим, измученным голосом, без истерики, на том крайнем пределе человеческих сил, на который способна, наверное, только женская материнская душа: "Раиса Максимовна, помогите. Сделайте что-нибудь! Мы семь раз приезжаем в Москву, и только на седьмой раз удалось получить место в этой больнице в гематологическом отделении. Но нас только обследовали и сказали: мол, возвращайтесь домой, мальчик безнадежен. Помогите!"
   У меня подогнулись колени. Взяла у матери ее малыша, стала гладить его по головке, и мы с нею обменялись взглядами, после которых слова не имеют значения...
   Потом, уже в кабинете главврача, доктора пытались убедить меня, что разумнее все же выписать мальчика: ведь он практически обречен. В случае операции, которую он вряд ли перенесет, лишь один шанс из ста, что будет жить. "Но есть же этот один шанс, и вдруг он - его..." Просила сделать все возможное, и даже больше того. "Умоляю вас", - сказала я.
   Мальчика звали Димой. Вчера я узнала: чуда не произошло. Димы не стало...
   В тот вечер я уезжал с кипой писем в портфеле. Потом дома долго сидел над ними. Эти письма оказались так или иначе связаны с детьми. Мальчики и девочки Кемеровской музыкальной школы благодарят за встречу в Москве, во время их гастролей в столице. А также - за два баяна "Ясная Поляна", специально изготовленных по заказу программы "Новые имена" Советского фонда культуры на Тульском объединении "Мелодия" и переданных в дар школе. Длинное, возвышенное и сбивчивое письмо актера и режиссера Р.Быкова, лично для меня - по-прежнему непревзойденного "Айболита-66": о нуждах детского киноцентра в Москве. Голубенький, фигурный, по-моему, даже надушенный конвертик выскользнул сам собой из объемистой кипы, как будто из прошлого века с его Смольнинским институтом и с благородной архаичностью манер. Наталия Сац: "Надеюсь увидеть Вас в середине мая и рассказать Вам про свой проэкт (именно проэкт - даже орфография смольнинских времен) создания ассоциации "Искусство - детям". Листок, на котором написано письмо, тоже резной, голубой, шуршащий, как накрахмаленная материя.
   Несколько писем, написанных твердым, характерным почерком на плотных листах бумаги, в верхней части которых типографским способом набрано по-русски и по-английски: Бехтерева Наталья Петровна, академик Академии наук СССР, директор НИИ экспериментальной медицины, руководитель отдела нейрофизиологии человека и т.д. В общем, одна из самых "титулованных" женщин СССР.
   "Наконец-то совсем недавно смогли, пройдя бесконечную цепочку барьеров, заключить договор со шведской фирмой на поставку позитронно-эмиссионного томографа, который для меня всегда будет связан с Вами - спасибо Вам за помощь. Сделаем все для реализации открывающихся возможностей и для скорейшего создания отечественных аналогов..." И далее: "...по тому, что я знаю о механизмах мозга, наше общество сейчас проходит фазу, только через которую и можно достигнуть нового желаемого уровня в социально-коммерческом и экономическом планах".
   В каждом ее письме есть хотя бы строчка о долгожданном томографе - как он себя "чувствует" и как трудится на благо отечественного здравоохранения. И в конце: "Думаю о Вас... но почему-то сейчас, когда Вы так хороши на экране... когда Вас так тепло принимают... болит у меня за Вас душа..."
   "О госпитализации в ФРГ больного мальчика В.Уварова. Родители мальчика в связи с невозможностью обеспечить в СССР лечение выявленной у ребенка болезни крови направляли письмо М.С. и Р.М.Горбачевым с просьбой помочь в организации лечения в ФРГ, где имеются необходимые методики и медикаменты. В ответ на это письмо М.С.Горбачев обратился к канцлеру ФРГ Г.Колю с просьбой оказать помощь мальчику. Просьба была встречена доброжелательно. И сегодня из Бонна советник Посольства СССР в ФРГ В.В.Тютюнов сообщил, что Валерий Уваров помещен в детскую клинику г. Ганновера. Руководит лечением профессор Хуберт Поливода, лечащий врач - профессор Ханс-Йорг Рум. Финансирует пребывание мальчика и его мамы благотворительная организация "Кэр Дойчланд". В.Александров, помощник секретаря ЦК КПСС".*
   "После нашей последней встречи в Республиканской больнице многое изменилось к лучшему. Мы с профессором Е.Б.Владимирской организовали новый институт на базе больницы, а также двух отделений в городе, чтобы охватить москвичей, больных заболеваниями крови; проводим ремонт в двух отделениях на том этаже, где Вы осматривали банк крови. В одном из отделений с помощью германских коллег и фирмы "Стиг" начата организация первого детского отделения трансплантации костного мозга. Ваш - профессор А.Г.Румянцев".
   "Дорогая Раиса, - обращается по-итальянски госпожа Фанфани. - Мне очень жаль, что я не смогла увидеть Вас хотя бы для того, чтобы пожать Вам руку и пожелать счастья в Новом году. От имени Аминторе передаю Президенту самые теплые и сердечные пожелания успеха в его деятельности на благо русского народа. Барон фон Тиссен, с которым я виделась в Риме, передает Вам приветствия и добрые пожелания.
   Направляю Вам список помощи, которую мы привезли для Ваших больниц с октября месяца до сегодняшнего дня. Я счастлива, что смогла без помощи Правительства и министерств осуществить эту добровольческую миссию, собрав, подготовив и доставив все своими руками. Мы сделали это от всего сердца и с пожеланием, чтобы Советский Союз уже в скором времени не нуждался больше в помощи. Мы тогда будем приезжать в Москву только для знакомства с культурой. Я хотела бы, в любом случае, чтобы Вы знали, что в Италии у Вас есть подруга, настоящая подруга, которая любит русский народ и любит семью Горбачевых".
   "Дорогая Раиса Максимовна! Я отныне имею право Вас так называть, ибо дороже Вашего имени для меня нет. И я бесконечно, до конца дней своих, буду благодарен Вам и Михаилу Сергеевичу. Несмотря на свою занятость, Вы нашли время и помогли моему сыну превозмочь тягчайший недуг. Я уже дважды навещал его в клинике (госпитале им. Бурденко) и сообщаю Вам, что смерть отступила. И хотя положение еще тяжелое и потребуется еще большое и длительное лечение, но самое страшное позади. Как мне сказали врачи - это пока единственный в мире случай, что такой больной выжил...
   Низкий Вам поклон и бесконечная благодарность! Мне уже 66 лет, я многое повидал на свете, но такого человеческого сострадания еще не встречал. Я желаю Вам и Михаилу Сергеевичу самого доброго и крепкого здоровья, радости, счастья и всего, всего самого наилучшего! Еще раз огромное Вам отцовское и человеческое спасибо. С искренним уважением и признательностью к Вам - Судаков Владимир Дмитриевич".
   Среди писем оказалась и страничка машинописного перевода письма Йоко Оно, вдовы легендарного Джона Леннона. Она делилась добрыми впечатлениями от встречи на международном форуме в Москве и предлагала написать совместную "женскую" книгу.
   Годы студенческие
   ...Приехал в резиденцию на сей раз я с новинкой: с магнитофоном "Грюндиг". Магнитофон был у меня и в прошлый раз. Но - маленький, японский, в пол-ладони. Нам-то с собеседницей он удобен, но для стенографистки Иры, которую я попросил перенести звукозапись на бумагу, не очень. И вот на сей раз заявился с "Грюндигом". Он по-немецки основателен, не то что японская игрушка, и самое неожиданное - без батареек. Включается в сеть...
   - Георгий Владимирович, как я поняла, сегодня мы хотели поговорить с Вами о годах моей юности. Впрочем, уже в этой главке мне будет трудно везде говорить - "моей". Наверное, чаще буду говорить - нашей с Михаилом Сергеевичем. Но вначале все-таки - "моей". О годах молодости, юности, о самых дорогих ее воспоминаниях. Юность ведь - миг, но тот миг, та искра, которую несешь и несешь в сердце.
   Для меня юность - прежде всего годы студенческие. Без них, скажу Вам, и юность бы не состоялась. Я так полагаю. И думаю, что без них не состоялись бы и мы сами. Не было бы нас...
   - Были бы. Только были бы другими.
   - Согласна. Я определяю юность как время душевной поэзии, самоутверждения, поиска истины, ответов на извечные человеческие проблемы. Но что отличало мою юность? Что было связано с нею?
   Послевоенные годы страны. Особое время в нашей отечественной истории. Эти годы вместили в себя так много: и трагического, и героического... Поднимались заводы, электростанции, города и села, возрождалась к жизни искалеченная войной земля.
   Господи! Как мы радовались всему, гордились. Хотя продолжали жить невероятно трудно. В колхозах трудодень был такой мизерный, пустой, что говорили: "Работаем за палочки". В магазинах, в быту не было самого необходимого. Огромные трудности с жильем...
   Да, многое вместили эти годы. Испытание атомной, а затем и водородной бомбы. Конец монополии Соединенных Штатов на ядерное вооружение. Варшавский Договор. Новые тревоги за судьбу так дорого оплаченного мира. Поймите, все это не отвлеченные вещи. Все это очень важно для понимания нас, нашей юности.
   Но и это не все. Были "Ленинградское дело партийных работников"... "Дело московских врачей"... Для победившего, ценой неимоверных жертв и страданий перемогшего беду народа, для того нравственного и социального опыта, который вынес он из войны, - эти последние конвульсии сталинизма были особенно унизительны.
   5 марта 1953 года скончался И.Сталин - мы тогда были в Москве...
   О чем я сейчас подумала? Жизнь человека складывается из определенных внешних обстоятельств, событий, его собственных действий, поступков. И - из жизни внутренней. Воспроизвести, конечно, легче первую, внешнюю сторону. Труднее - внутреннюю. Но, согласитесь, смысл и сущность жизни в их единстве, взаимообусловленности. Внутреннее состояние, мир человека, гамма чувств, владеющих его душой, - именно они часто являются определяющими в принятии человеком тех или иных решений, в совершении тех или иных поступков. Но зафиксировать их сложнее...
   Итак, 1949 год. Я еду в Москву. Еду учиться...
   В душе у меня, впервые самостоятельно отправившейся в столь дальнее путешествие, грусть. Грусть расставания с родными. Расставания со школьными друзьями. Те, кто провожал меня на платформе, так и стояли перед глазами. Расставания с обжитым, понятным миром. Грусть и тревога. Начало неизведанного, уже самостоятельного жизненного пути. А временами тревога и печаль - просто толчками - вытесняются вдруг ощущением счастья, радости и гордости, сознанием того, что буду учиться в Москве! Москва, ее Красная площадь, памятники, музеи, театры, библиотеки - все это становится моим. Буду учиться в Московском государственном университете, где учились многие столпы отечественной науки и культуры. В общем, еду на поезде, но временами кажется - лечу на крыльях.
   Университет - моя "альма-матер"... Наша с Михаилом Сергеевичем "альма-матер". В значительной мере он определил и личностное становление, и в целом наш дальнейший жизненный путь.
   Мы были вторым послевоенным набором студенчества. Мое поколение, поколение семнадцатилетних, пришло в университет со школьной скамьи. Но среди первокурсников было и много взрослых, тридцати- и даже тридцатипятилетних. "Стариков", как мы их тогда называли. Те, кто в годы войны по разным причинам прерывал учебу: находился на оккупированной территории, работал где-то, партизанил, был эвакуирован или просто не мог раньше учиться. Но большинство "стариков" - это были демобилизованные фронтовики, так и не снявшие шинель, военную форму за все годы студенчества...
   Университет собрал нас из самых разных уголков страны. Русские, узбеки, украинцы, белорусы, казахи, азербайджанцы, евреи, армяне, латыши, киргизы, грузины, туркмены и все-все... Сколок самой страны.
   Учились с нами и иностранцы. Албанцы, болгары, югославы, чехи... Они и жили в одних комнатах с нами. Немцы, испанцы, корейцы, китайцы, вьетнамцы...
   Все мы были рядом. Занимались вместе в одних и тех же библиотеках, в одних и тех же аудиториях. Сдавали экзамены, писали дипломные работы, ели в общих столовых. Дружили, женились, выходили замуж. Дух молодости товарищества - это и был воздух университета. И еще - всех нас в те годы объединял оптимизм. Молодость, ощущение, просто осязание своей молодости, товарищества и оптимизм. Бог знает, откуда мы его брали, но то было так. Оптимизм объединял нас. А может быть, просто я так воспринимала жизнь? Нет, пусть в моем восприятии, но это был все-таки именно оптимизм...
   И я горжусь, когда вижу, наблюдаю или слышу по каким-то долетающим до меня отголоскам, что эти пройденные, прокатившиеся, в том числе и по каждому из нас, годы не отняли, не растоптали у тех, кто был тогда с нами, юношеское, студенческое чувство братства и человечности. Не отняли...
   Она делает паузу и повторяет после нее:
   - У большинства не отняли. По крайней мере у тех, с кем доводится или доводилось общаться мне. Вот недавно не стало Мераба Мамардашвили. Он мой однокурсник. Грузин, ставший крупным авторитетом в мире философской науки. Женился на девушке из моей комнаты, с которой я несколько лет прожила вместе. Поэтому мы и были особенно близки. Мераб - один из постоянных гостей в нашей девичьей комнате. Их было несколько человек. Завсегдатаи нашей комнаты - мы к ним привыкли. Мераб женился на одной моей подруге, а социолог Юрий Левада - на другой.
   Мы уже тогда уважали Мераба за его ум. Помню, как помогал он нам, девчонкам, "грызть" "Капитал". Я очень хорошо знала Мераба. Потом, правда, жизнь развела нас. У него была сложная судьба. Знаете ли Вы, что Мераб до последних дней старался остудить разбушевавшиеся межнациональные страсти? Имел мужество встать на пути националистической круговерти. Я горжусь Мерабом.
   - Может быть, в этом мужественном противостоянии любой оголтелости, откуда б она ни исходила, полнее всего и выражается истинный философ?..
   - Может быть. А я хочу сказать, что все это - наши годы. И то, что нас объединяло. И что осталось, несмотря ни на какие передряги.
   Зденек Млынарж - однокурсник Михаила Сергеевича. Он тоже наш друг. Он, как Вы знаете, чех. В июле пятьдесят пятого в честь окончания университета подарил моему мужу свою фотографию и дипломную работу на тему "Общий надзор прокуратуры и методы его осуществления". Подарок с надписью: "Мишке, хорошему другу, на память о том, что мы юристы широкого профиля".
   - Профиль и в самом деле оказался очень широким!.. Будущий идеолог "социализма с человеческим лицом" и, образно говоря, его стратег, практик.
   - Со Зденеком мы встретились вновь в 1967 году. Он приезжал на Ставрополье.
   - Млынарж в шестьдесят седьмом был на Ставрополье?!
   - Да, приезжал к нам.
   - В шестьдесят седьмом?..
   - Да. Накануне всех событий. И мы встречались с ним. А потом встретились со Зденеком и его супругой уже в 90-м... А недавно Зденек прислал письмо в связи с присуждением Михаилу Сергеевичу Нобелевской премии мира. Я зачитаю Вам его: "Дорогой Миша! На этот раз, наверное, нам не удастся встретиться. И поэтому я решил коротко написать тебе. Ты знаешь, что я не формалист, но все-таки хочу от себя и от Ирэны выразить тебе самые сердечные благопожелания в связи с получением Нобелевской премии мира. Ты заслужил это и сделал тем самым для наших общих жизненных убеждений больше, чем можно ожидать от одной человеческой жизни. Искренне твой Зденек. P.S.: Если тебе что-либо нужно от меня, я всегда готов... Много у меня теперь опасений, но я знаю, что без этого нельзя, и я стою на той же стороне, что и ты".
   Наши студенческие годы остались с нами... Жили мы, конечно, скромно. Очень скромно. Сегодня кому-то, может, даже кажется, что убого. Старые, старинные здания МГУ, в чьих аудиториях прошли наши с мужем годы учебы, располагаются, как Вы знаете, в центре города, на улице Герцена и Моховой. Студенческое же общежитие тогда находилось в Сокольническом районе, на Стромынке, на берегу Яузы.
   На первых курсах в каждой комнате студенческого общежития нас размещалось от восьми до четырнадцати человек. И только студенты-старшекурсники, аспиранты имели возможность селиться по четыре-шесть человек. Меблировка самая простая, почти монастырская: кровати, стол, стулья, тумбочки, этажерки, платяной шкаф. На этажах общие кухни и туалеты с умывальниками.
   Скромен был тогда и наш гардероб, если наши "семисезонные" одежки вообще можно величать "гардеробом"...
   Деньги экономили на всем. На питании. Помню, как трогательно, по-матерински пыталась накормить нас с моей подругой Ниной Лякишевой ее тетя. (Нина осталась сиротой в годы войны и выросла в детском доме в Ташкенте.) Мы с Ниной изредка наезжали к ней в город Балашиху Московской области, и у тети были, вероятно, более чем красноречивые основания считать, что приезжали мы преимущественно с одной целью: мало-мальски подкрепиться.