Страница:
502
И таково было все поведение этого человека, что то ли Сократ Платона возродился в нем, то ли, с детства ревностно подражая Сократу, он смог ему уподобиться. Ибо слова его были исполнены неподдельной и невыразимой простоты, а обаяние его речи очаровывало слушателя. В общении он был настолько благожелателен ко всем, что каждый уходил от него в уверенности, что именно его Хрисанфий любит более других. И подобно тому, как самые красивые и приятные мелодии нежно ласкают слух всякого человека и воздействуют даже на бессловесных животных (как рассказывают о песнях Орфея), так и слово Хрисанфия было созвучно каждому и соответствовало характеру того или иного человека. Он не был любителем философских споров и словесных состязаний, считая, что они озлобляют спорящих. Также вряд ли кому-нибудь удалось бы услышать, как он выставляет напоказ свою образованность или с важным видом похваляется ею перед другими; напротив, он почтительно слушал то, что ему говорили, даже если эти речи никуда не годились, хвалил даже неверные рассуждения, словно и не слушая их с самого нача-{289}ла, но стремясь к согласию, лишь бы не обидеть кого-нибудь. А если среди тех, кто усердствовал в постижении мудрости, возникали разногласия, и он считал необходимым дать совет, то воцарялась такая тишина, словно вокруг не было ни души. Ибо никто из них не отваживался ни задать вопрос, ни предложить определение или цитату; стушевавшись, они опасались высказаться или возразить, чтобы тем самым не выставлять напоказ свои ошибки.
Многие из тех, кто мало его знал и не постиг глубину его души, обвиняли его в неразумии и хвалили лишь его кротость. Но, услышав, как он ведет беседу и разворачивает свои суждения и доводы, они начинали думать, что перед ними не тот человек, которого они знали, а другой. Настолько иным представал он, вдохновленный спором, - с разметавшимися волосами и с глазами, в которых была видна душа, танцующая вокруг излагаемых им суждений. Он дожил до глубокой старости и на протяжении всей своей жизни не заботился ни о каких обычных человеческих делах, кроме ведения хозяйства, земледелия, и того, как честным путем приобрести состояние. Впрочем, бедность он переносил легче, чем иные - богатство, а пища его была неприхотлива. Он не ел свинину, да и мясо других животных старался есть как можно реже, неуклонно чтя божественную волю. С неослабевающим рвением читал он древних. В старости он был как юноша и в восьмидесятилетнем возрасте собственноручно написал больше, чем иной, даже молодой человек, прочтет. Поэтому и пальцы его от постоянного письма стали согнутыми. Закончив свои занятия, он с удовольствием прогуливался по людным улицам в сопровождении автора этих строк и совершал долгие, но приятные прогулки. И столь сильным было очарование беседы с ним, что в ногах стихала боль от долгой ходьбы. В банях он бывал очень редко, но всегда выглядел свежим и умытым. В его общении с правителями сквозило некое превосходство, которое, однако, было вызвано не заносчивостью или спесью, а искренностью человека, не знающего, что такое власть; поэтому он разговаривал с такими людьми по-дружески просто.
503
Автора этого сочинения Хрисанфий воспитывал с детства, а позже, когда тот вернулся из Афин, встретил с не меньшей любовью, и знаки его расположения росли день ото дня. Автор до того привязался к нему, что с раннего утра занимался риторикой со своими учениками, а после полудня у своего прежнего наставника учился божественным и философским наукам. И учитель не уставал от об-{290}щения с любящим его учеником, тогда как для него, воспринимавшего знания, эти занятия были праздником.
Спустя немало времени после того, как учение христиан одержало верх и распространилось повсюду, из Рима прибыл префект197 Азии198 по имени Юст, человек немолодой, знатный и доброго нрава, не забывший древних обычаев предков, а, напротив, ревностно следовавший этим счастливым и почтенным образцам. Он неустанно посещал храмы и верил всем прорицаниям, гордясь своим усердием и стремлением восстановить старые обычаи. На своем пути из Константинополя в Азию он встретил весьма влиятельного в той области199 человека (которого звали Гиларий), увлеченного не меньше, чем он сам, и наскоро возвел алтари в Сардах (где их дотоле не было); также не оставлял без внимания развалины ни одного храма, где бы не встретил таковые, намереваясь восстановить их. Совершив положенные жертвоприношения, он пригласил отовсюду людей, славившихся образованностью. Однако они прибыли раньше, чем были позваны, одни - чтобы подивиться этому человеку, другие - считая, что пришло время показать себя; некоторые даже больше полагались на свое умение льстить, чем на образованность, надеясь таким образом стяжать почести, какую-никакую славу или деньги. Итак, все они собрались в назначенное для священного обряда время, был там и автор настоящего сочинения. И вот вышел Юст, устремил глаза на жертвенное животное, распростертое на алтаре, и спросил присутствующих: "Что означает такое положение тела?" Тогда льстецы, пылко восторгаясь тем, что и по положению жертвы можно давать прорицания, стали требовать, чтобы ему одному предоставили сделать это. Но более серьезные люди, поглаживая бороды кончиками пальцев, хмуря лица и важно покачивая головами, рассматривали лежащее животное и переговаривались друг с другом. В свою очередь, Юст, едва сдерживая насмешку, обратился к Хрисанфию, воскликнув: "А что скажешь ты, почтеннейший?" Хрисанфий спокойно ответил, что не одобряет все происходящее. "Если же ты хочешь знать мое мнение об этом, - сказал он, - то ответь сначала, какого характера это прорицание, конечно, если ты вообще знаешь о характерах прорицаний, и к какому виду оно относится, что ты хочешь узнать и как ставишь вопрос. Если ты расскажешь все это, то и я расскажу, какие грядущие события знаменует явленное здесь. И пока ты не скажешь это, с моей стороны было {291} бы нечестиво (ибо боги сами открывают будущее) в ответ на твой вопрос поведать тебе и то, о чем ты спрашиваешь, и грядущее, соединяя то, что будет, с тем, что уже произошло. Ведь, таким образом, перед нами встали бы два вопроса; но никто не спрашивает о двух или более вещах сразу. Ибо тому, что имеет два определения, невозможно дать одно объяснение". Тогда Юст воскликнул, что научился столькому, сколько прежде не знал, и впоследствии постоянно лично общался с Хрисанфием и черпал из этого источника. В ту пору некоторые, прославившиеся своей мудростью, являлись к Хрисанфию из-за его известности, чтобы состязаться с ним в споре, но уходили, поняв, что им далеко до его красноречия. То же случилось и с Геллеспонтием из Галатии, человеком во всех отношениях превосходным, который, если бы не Хрисанфий, считался бы лучшим. Ибо этот муж так любил мудрость, что посетил даже почти необитаемые части света, разыскивая тех, кто знает больше, чем он. Став совершенным в благих делах и словах, он прибыл в древние Сарды ради общения с Хрисанфием. Впрочем, это случилось позже.
504
У Хрисанфия был сын, которого он назвал Эдесием в честь своего учителя в Пергаме (о нем я уже рассказывал). Этот мальчик с детства был окрылен для всяческой добродетели, а из коней, о которых говорит Платон,200 у него был только один, лучший; ум его не склонялся вниз, но неустанно обращался к высшим наукам, был острым и неутомимым в служении богам. Он настолько освободился от всего человеческого, что, все же оставаясь человеком, казалось, весь обратился в душу. Во всяком случае, его тело двигалось настолько легко, что невозможно описать даже поэту, как высоко он парил. Его связь с божественным была столь тесной и непосредственной, что ему достаточно было надеть на голову венок и взглянуть на солнце, чтобы давать предсказания безошибочные, способные служить лучшими образцами божественного вдохновения. Пусть он совсем не знал ни искусства стихосложения, ни грамматики; но бог был для него всем. За весь отпущенный ему на земле срок ни разу не болев, он ушел из жизни лет двадцати от роду. Его отец и здесь показал себя философом.
Ибо он - или из-за столь великого несчастья, сделавшего его нечувствительным, или радуясь за удел сына, сохранял твердость духа. И мать преодолела свое женское естество и, по примеру мужа, отказавшись от слез и сетований, возвысила свое горе до истинного величия. {292}
505
После этого Хрисанфий продолжал заниматься своими обычными делами; и когда многочисленные великие беды обрушивались на людей и весь мир, повергая души в ужас, он один оставался невозмутим, так что, глядя на него, можно было подумать, что он живет не на земле. В это-то время и явился к нему Геллеспонтий; так, с некоторым опозданием, они сошлись для беседы. Это знакомством настолько захватило Геллеспонтия, что он, отказавшись от всего, готов был поселиться под одной крышей с Хрисанфием и вернуться в юность, став его учеником. Так он сожалел о потерянном времени, о том, что стал стариком, не научившись ничему полезному. К этому и устремил он все свои помыслы. Но однажды Хрисанфий проколол себе вену (что он и прежде делал), автор этих строк присутствовал при этом по его настоянию. Когда врачи намеревались выпустить как можно больше крови, автор, заботясь о правильном лечении, счел дальнейшее кровопускание неразумным и велел прекратить его (ибо был отнюдь не невеждой в науке врачевания). Услышав о случившемся, тут же явился Геллеспонтий, с негодованием восклицая, что для человека настолько пожилого, как Хрисанфий, большая потеря крови обернется во зло. Когда же он услышал голос Хрисанфия и увидел его вполне здоровым, то обратился к автору этих строк со словами: "Весь город обвинял тебя в чем-то ужасном, но теперь все замолчат, увидев, что Хрисанфий здоров". Автор ответил ему, что он прекрасно знает, какое лечение будет полезным. После этого Геллеспонтий собрал свои книги, словно собираясь идти заниматься к Хрисанфию; в действительности же он покинул город. Но внезапно он заболел желудком и, придя в Апамею Вифинскую, расстался с жизнью, убедив Прокопия, своего друга, бывшего с ним, восхищаться одним лишь Хрисанфием. Прокопий, явившись в Сарды, так и поступил; он же рассказал обо всем случившемся.
Между тем Хрисанфий по прошествии года, в начале лета, вновь прибег к тому же средству, и хотя автор этих строк предупредил врачей, чтобы они, как обычно, дождались его прихода, те приступили к лечению без него. Хрисанфий протянул руку, и начавшееся кровотечение было столь сильным, что его конечности ослабели, возникла боль в суставах, и он не смог подняться с ложа. Тогда был призван Орибасий. Он приложил все усилия и все свои необыкновенные знания, чтобы спасти Хрисанфия, стараясь победить недуг с помощью горячих и размягчающих ма-{293}зей, и почти вернул силу иссушенным членам. Но старость взяла свое. Ведь Хрисанфию было восемьдесят лет, а сильный жар усугубил влияние возраста. Проболев так четыре дня, он отошел в лучший мир. Последователями Хрисанфия как философа были Эпигон из Лакедемона и Бероникиан из Сард, мужи, достойные имени философов. Кроме того, Бероникиан обладает особым даром общения с людьми, ибо приносил жертвы Харитам.201 Да продлятся его дни! {294}
ПРИЛОЖЕНИЯ
А. И. Донченко, М. Ф. Высокий, М. Л. Хорьков
ПОСЛЕДНИЕ ИСТОРИКИ ВЕЛИКОЙ
ИМПЕРИИ
Историки, как, впрочем, и все члены образованного римского общества IV столетия, становились свидетелями упадка могущественного мирового государства, когда уходили в прошлое военные победы римского оружия и успехи императоров и имперских политиков, когда римским писателям-интеллектуалам оставалось зачастую лишь подводить итоги да создавать общедоступные и краткие изложения тысячелетней римской истории. Какой была она, эта эпоха, и что представляли собой авторы, чьи произведения собраны в данной книге?
1. Эпоха
IV в. в истории Римского государства тесно связан в нашем представлении с понятиями "кризис" и "упадок" и это бесспорно так: внутренние смуты, в основном связанные с так и не состоявшейся системой наследственной передачи власти, опустошительные набеги варваров, натурализация экономики и запустение, особенно на западе, множества мелких и средних городских поселений, - все это достаточно явные симптомы заката величия Рима. Но вместе с тем IV в. - это время последней мобилизации последних сил великого государства, последняя конструктивная попытка, внутренне перестроившись, сохранить себя, этот грандиозный и величественный orbis Romanus, который на протяжении веков незыблемо стоял по берегам Средиземного моря.
Справедливости ради надо отметить, что начало этой попытки следует отнести к несколько более раннему времени, - к правлению императора Аврелиана (270-275). Именно он первым открыто покончил с традициями принципата, принял титул "dominus et deus natus" (господин и рожденный богом) и возложил на голову золотую корону с драгоценными камнями. За время своего недолгого правления (впрочем, по сравнению со своими предшественниками, правившими иногда всего по несколько месяцев, а то и дней, этот император выгля-{297}дит долгожителем) ему удалось многое: он сумел вернуть под власть Рима восточные провинции, Галлию и Испанию, отразить ряд крупных нашествий германских племен. В 271-272 гг., ясно осознавая, что безопасные и благополучные времена для "столицы мира" уже прошли, Аврелиан приказал построить вокруг Рима новые мощные оборонительные стены (общая их протяженность составила 18 км).
И все же не Аврелиану суждено было стать создателем обновленного римского государства. Эта задача была решена другими правителями более масштабно и более радикально.
17 ноября 284 г. в малоазийском городе Никомедии войска провозгласили императором Диоклетиана. Сын небогатого вольноотпущенника, далматинец или иллириец по происхождению, Диокл (таково было его настоящее имя) благодаря своей личной храбрости и воинским заслугам сумел добиться поста начальника дворцовой императорской стражи и, когда в начале сентября 284 г. префект претория Апр тайно убил юного императора Нумериана, наверное, в тайной надежде самому утвердиться на престоле, "Диокл на первой же сходке солдат, обнажив меч и повернувшись к солнцу, поклялся, что не знал о смерти Нумериана и что не стремился к власти, и тут же зарубил стоявшего поблизости Апра, от козней которого погиб этот прекрасный и образованный юноша, к тому же его зять. Остальным было дано прощение, почти все его враги были оставлены на своих должностях. Это обстоятельство было, насколько люди помнят, новым и неожиданным, ибо в смуте ни у кого не было отнято ни имущества, ни славы" (Аврелий Виктор. О Цезарях, XXXIX).
Став императором, Диокл изменяет свое имя на римский манер Диоклетиан, официальное же и полное его имя стало - Цезарь Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август.
С 285 г. Диоклетиан, победив брата Нумериана Карина, единолично правит империей. Однако, ясно осознавая те огромные трудности, которые все еще стоят на пути подлинной консолидации Римского государства, в этом же году император принимает решение разделить власть: оставшись в Никомедии и избрав ее своей столицей, 1 апреля 285 г. он провозглашает Цезарем Запада Марка Аврелия Валерия Максимиана (с 1 апреля 286 г. - Август), который, и не только формально, тем самым приобретал равные с Диоклетианом полномочия. Соправитель избирает местом своего пребывания Медиолан. Максимиан оказался достойным соратником императора Востока: ему удалось подавить крупное восстание багаудов в Галлии, разгромить вторгшихся из-за Рейна франков и але-{298}маннов, победить узурпатора Караузия, долгое время (с 287 по 293 г.) контролировавшего Британию.
1 марта 293 г. оба Августа избрали себе соправителей и наследников в ранге Цезарей. Диоклетиан остановил свой выбор на Гае Галерии Валерии Максимиане (будущий император Галерий), сыне пастуха, выдвинувшегося на военной службе, а Максимиан - на потомке одного из императоров III в. Гае Флавии Валерии Констанции Хлоре. Еще одно дробление высшей власти в государстве, по мнению Диоклетиана, должно было, помимо улучшения оперативности управления, покончить с одной из главных причин гражданских войн в империи - неурегулированностью вопроса о порядке престолонаследия. Кроме того, практика прижизненного назначения наследников должна была, по идее, обеспечить избрание на престол достойного. Так возникла новая система управления римским государством - тетрархия (четверовластие). Диоклетиан взял себе в управление Фракию, Азию, Сирию и Египет, Галерий - Балканский регион (кроме Фракии), Максимиан - Италию, Испанию и Африку, а Констанций Хлор - Галлию и Британию. Диоклетиан сам установил срок правления Августов 20 лет (т. е. до 305 г.), затем на их место должны были заступить Цезари. Последние, в свою очередь, должны были назначить себе преемников и т. д.
Тетрархи во время своего правления успешно боролись как с внешними, так и с внутренними врагами империи: Диоклетиан разгромил восстание Ахилла в Египте (296 г.) и изгнал оттуда кочевые племена блеммиев, успешно воевал с сарматами; Галерий укрепил границу по Дунаю, удачно воевал на Востоке и вновь вернул Риму Месопотамию; Максимиан защищал границы государства в Африке против мавров, а Констанций успешно справился с очередным узурпатором Британии Аллектом (293-296 гг.).
1 мая 305 г., как и было заранее оговорено, Диоклетиан и Максимиан официально объявили о сложении с себя полномочий императоров, Галерий и Констанций Хлор становились Августами. Однако уже через год (летом 306 г.) стало ясно, что тетрархия как новая форма организации высшего государственного управления не выдержала испытания временем: началась новая гражданская война, поскольку при назначении новых Цезарей оказались обойденными дети Максимиана и Констанция Хлора. В итоге, после 20 лет ожесточенной борьбы за престол, у власти оказался сын Констанция Хлора Константин. С именем последнего связано дальнейшее укрепление системы домината. Однако он сразу и категорически {299} отказался от тетрархии, решив оставаться Августом в единственном числе. В 324-326 гг. Константин провозглашает Цезарями своих четырех сыновей: Флавия Юлия Криспа (в 326 г. он в результате дворцовых интриг был казнен), Константина, Константа и Констанция. Соответственно этим назначениям были перераспределены области управления в государстве: Константину младшему достались Испания, Галлия и Британия, Константу - Италия, Иллирик и Африка, Констанцию - Азия и Египет. Себе же Константин оставил Балканский регион.
В 337 г. в самый разгар приготовлений к персидскому походу император умирает и начинается новый тур борьбы за власть, на этот раз между его сыновьями (впрочем, как всегда в таких случаях, не обошлось и без претендентов со стороны). В итоге, к 353 г. единоличным правителем империи становится Констанций II, который еще в течение 8 лет скорее удачно, чем успешно правил государством. Подтверждение этой оценке мы находим и у Аммиана Марцеллина: "Самолично он не победил на войне никакого народа, не получил также вести о поражении какого-либо народа благодаря доблести своих полководцев, не прибавил новых земель к римской державе, никогда не видели его на поле боя первым или в первых рядах" (Аммиан Марцеллин. Римская история, XVI, 10, 2). "Насколько во внешних войнах этот император терпел урон и потери, настолько же он отличался удачами в войнах междоусобных и был весь забрызган гноем, который источали внутренние нарывы государства" (там же, XXI, 16, 15).
Осенью 355 г. император возвел в ранг Цезаря единственного уцелевшего в ходе гражданских войн родственника Константина Великого Юлиана и поручил ему оборонять Галлию, поскольку активность персов на Востоке вынуждала императора направиться туда. Там, зимой 360 г. Констанция II застает известие о том, что Юлиан открыто посягнул на власть. Сложная обстановка на Востоке заставила Констанция почти на целый год предоставить очередному претенденту на престол свободу действий. Только осенью 361 г. войска двинулись на Запад, однако до вооруженного столкновения дело не дошло: Констанций по дороге тяжело заболел и 3 ноября 361 г. умер.
После этого Юлиан без труда овладел всей территорией государства и за время его недолгого правления (361-363 гг.) каких-либо крупных восстаний и мятежей не отмечено. Казалось, что в римское государство с приходом Юлиана вернулись благословенные времена "золотого века Антонинов" - {300} вновь на императорском троне оказался философ, император смягчил налоговое и военное бремя для провинций, пытался возродить традиции и религии предков и пр., но процесс внутренней трансформации империи зашел уже столь далеко, что после трагической смерти Юлиана 26 июня 363 г. во время персидского похода те же проблемы обрушились на его преемников с новой силой и государственная машина вновь повернула на проторенную и проверенную колею ужесточения бюрократизации всех сторон жизни.
Но здесь мы уже вплотную подошли ко времени правления того императора, которому и посвятил свой труд Евтропий. (Мы опускаем здесь недолгий период пребывания у власти Иовиана (27 июня 363 г. - 16 февраля 364 г.), поскольку ничем, кроме позорного мира с Персией, он не отличился).
***
При всей той, подчас весьма калейдоскопической, смене императоров, нередко сопровождавшейся уничтожением колоссальных материальных и людских ресурсов, в условиях, когда военные действия разного рода узурпаторов и претендентов на престол совпадали с опустошительными набегами варваров, невольно поражаешься необычайной устойчивости государственной структуры домината, которая позволила продержаться Империи еще почти 170 лет (разумеется, мы понимаем всю условность этой цифры).
Поэтому нам представляется целесообразным набросать краткую схему основных государственных институтов Римской империи как они сложились в результате реформ Диоклетиана и Константина. Заодно это существенно облегчит читателю ориентацию в сложном мире римских бюрократических должностей и титулов. Этот обзор мы проведем в следующей последовательности: а) система государственного управления империей в IV в.; б) центральные органы управления; в) армия**.
______________ ** В ходе работы над этими темами мы часто обращались к весьма содержательной статье Л. Ю. Лукомского (Лукомский Л. Ю. Аммиан Марцеллин и его время//Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 1994, с. 10-15).
***
С именами Диоклетиана и Константина связана административная реформа, приведшая к существенным изменениям в принципах управления подвластными территориями. Вся империя была разделена на четыре префектуры, во главе которых стояли префекты претория (praefecti praetorio). Рим, {301} и с 330 г., Константинополь были выведены из состава префектур и подчинены соответствующим префектам города (praefecti urbis). Все вышеперечисленные префекты обладали высшим титулом в государственной табели о рангах и носили титул viri illustres (сиятельные мужи).
Каждая префектура, в свою очередь, подразделялась на диоцезы (dioceses), по всей империи их насчитывалось двенадцать. Диоцезы управлялись подчиненными префектам викариями (vicarii). Викарии обладали вторым рангом и имели титул viri spectabiles (высокородные мужи).
Каждый диоцез включал в себя несколько провинций. При Диоклетиане общее их число вместе с Римом составляло 101, к концу IV в. - 120. Во главе каждой провинции стояли ректоры (rectori), иногда в виде общего их обозначения использовался термин iudices. В зависимости от статуса своих провинций они носили титулы проконсулов, консуляров, корректоров и президов. Начальники провинций именовались viri clarissimi (светлейшие мужи), за исключением проконсулов, которые относились ко второму рангу, т. е. viri spectabiles. Различение правителей провинций по титулам и рангам восходило к первым векам империи, когда к управлению на завоеванных территориях наряду с сенаторами были допущены и представители сословия всадников.
Включение Италии в категорию провинций привело к утрате ее былых привилегий - и прежде всего свободы от налогов и повинностей. При Диоклетиане она была разбита на восемь округов, которыми управляли корректоры (correctores). Корректорами также именовались своего рода ревизоры, направляемые императорским двором для контроля над деятельностью местной администрации.
Городское управление в Риме сохранялось примерно в том виде, в каком мы застаем его в первые века империи. Во главе города стоял городской префект, вопросами снабжения заведовал префект анноны (praefectus annonae или praefectus frumenti dandi). Другими вопросами, связанными с жизнеобеспечением города, заведовали различные комиссии, составленные из выборных от горожан.
И таково было все поведение этого человека, что то ли Сократ Платона возродился в нем, то ли, с детства ревностно подражая Сократу, он смог ему уподобиться. Ибо слова его были исполнены неподдельной и невыразимой простоты, а обаяние его речи очаровывало слушателя. В общении он был настолько благожелателен ко всем, что каждый уходил от него в уверенности, что именно его Хрисанфий любит более других. И подобно тому, как самые красивые и приятные мелодии нежно ласкают слух всякого человека и воздействуют даже на бессловесных животных (как рассказывают о песнях Орфея), так и слово Хрисанфия было созвучно каждому и соответствовало характеру того или иного человека. Он не был любителем философских споров и словесных состязаний, считая, что они озлобляют спорящих. Также вряд ли кому-нибудь удалось бы услышать, как он выставляет напоказ свою образованность или с важным видом похваляется ею перед другими; напротив, он почтительно слушал то, что ему говорили, даже если эти речи никуда не годились, хвалил даже неверные рассуждения, словно и не слушая их с самого нача-{289}ла, но стремясь к согласию, лишь бы не обидеть кого-нибудь. А если среди тех, кто усердствовал в постижении мудрости, возникали разногласия, и он считал необходимым дать совет, то воцарялась такая тишина, словно вокруг не было ни души. Ибо никто из них не отваживался ни задать вопрос, ни предложить определение или цитату; стушевавшись, они опасались высказаться или возразить, чтобы тем самым не выставлять напоказ свои ошибки.
Многие из тех, кто мало его знал и не постиг глубину его души, обвиняли его в неразумии и хвалили лишь его кротость. Но, услышав, как он ведет беседу и разворачивает свои суждения и доводы, они начинали думать, что перед ними не тот человек, которого они знали, а другой. Настолько иным представал он, вдохновленный спором, - с разметавшимися волосами и с глазами, в которых была видна душа, танцующая вокруг излагаемых им суждений. Он дожил до глубокой старости и на протяжении всей своей жизни не заботился ни о каких обычных человеческих делах, кроме ведения хозяйства, земледелия, и того, как честным путем приобрести состояние. Впрочем, бедность он переносил легче, чем иные - богатство, а пища его была неприхотлива. Он не ел свинину, да и мясо других животных старался есть как можно реже, неуклонно чтя божественную волю. С неослабевающим рвением читал он древних. В старости он был как юноша и в восьмидесятилетнем возрасте собственноручно написал больше, чем иной, даже молодой человек, прочтет. Поэтому и пальцы его от постоянного письма стали согнутыми. Закончив свои занятия, он с удовольствием прогуливался по людным улицам в сопровождении автора этих строк и совершал долгие, но приятные прогулки. И столь сильным было очарование беседы с ним, что в ногах стихала боль от долгой ходьбы. В банях он бывал очень редко, но всегда выглядел свежим и умытым. В его общении с правителями сквозило некое превосходство, которое, однако, было вызвано не заносчивостью или спесью, а искренностью человека, не знающего, что такое власть; поэтому он разговаривал с такими людьми по-дружески просто.
503
Автора этого сочинения Хрисанфий воспитывал с детства, а позже, когда тот вернулся из Афин, встретил с не меньшей любовью, и знаки его расположения росли день ото дня. Автор до того привязался к нему, что с раннего утра занимался риторикой со своими учениками, а после полудня у своего прежнего наставника учился божественным и философским наукам. И учитель не уставал от об-{290}щения с любящим его учеником, тогда как для него, воспринимавшего знания, эти занятия были праздником.
Спустя немало времени после того, как учение христиан одержало верх и распространилось повсюду, из Рима прибыл префект197 Азии198 по имени Юст, человек немолодой, знатный и доброго нрава, не забывший древних обычаев предков, а, напротив, ревностно следовавший этим счастливым и почтенным образцам. Он неустанно посещал храмы и верил всем прорицаниям, гордясь своим усердием и стремлением восстановить старые обычаи. На своем пути из Константинополя в Азию он встретил весьма влиятельного в той области199 человека (которого звали Гиларий), увлеченного не меньше, чем он сам, и наскоро возвел алтари в Сардах (где их дотоле не было); также не оставлял без внимания развалины ни одного храма, где бы не встретил таковые, намереваясь восстановить их. Совершив положенные жертвоприношения, он пригласил отовсюду людей, славившихся образованностью. Однако они прибыли раньше, чем были позваны, одни - чтобы подивиться этому человеку, другие - считая, что пришло время показать себя; некоторые даже больше полагались на свое умение льстить, чем на образованность, надеясь таким образом стяжать почести, какую-никакую славу или деньги. Итак, все они собрались в назначенное для священного обряда время, был там и автор настоящего сочинения. И вот вышел Юст, устремил глаза на жертвенное животное, распростертое на алтаре, и спросил присутствующих: "Что означает такое положение тела?" Тогда льстецы, пылко восторгаясь тем, что и по положению жертвы можно давать прорицания, стали требовать, чтобы ему одному предоставили сделать это. Но более серьезные люди, поглаживая бороды кончиками пальцев, хмуря лица и важно покачивая головами, рассматривали лежащее животное и переговаривались друг с другом. В свою очередь, Юст, едва сдерживая насмешку, обратился к Хрисанфию, воскликнув: "А что скажешь ты, почтеннейший?" Хрисанфий спокойно ответил, что не одобряет все происходящее. "Если же ты хочешь знать мое мнение об этом, - сказал он, - то ответь сначала, какого характера это прорицание, конечно, если ты вообще знаешь о характерах прорицаний, и к какому виду оно относится, что ты хочешь узнать и как ставишь вопрос. Если ты расскажешь все это, то и я расскажу, какие грядущие события знаменует явленное здесь. И пока ты не скажешь это, с моей стороны было {291} бы нечестиво (ибо боги сами открывают будущее) в ответ на твой вопрос поведать тебе и то, о чем ты спрашиваешь, и грядущее, соединяя то, что будет, с тем, что уже произошло. Ведь, таким образом, перед нами встали бы два вопроса; но никто не спрашивает о двух или более вещах сразу. Ибо тому, что имеет два определения, невозможно дать одно объяснение". Тогда Юст воскликнул, что научился столькому, сколько прежде не знал, и впоследствии постоянно лично общался с Хрисанфием и черпал из этого источника. В ту пору некоторые, прославившиеся своей мудростью, являлись к Хрисанфию из-за его известности, чтобы состязаться с ним в споре, но уходили, поняв, что им далеко до его красноречия. То же случилось и с Геллеспонтием из Галатии, человеком во всех отношениях превосходным, который, если бы не Хрисанфий, считался бы лучшим. Ибо этот муж так любил мудрость, что посетил даже почти необитаемые части света, разыскивая тех, кто знает больше, чем он. Став совершенным в благих делах и словах, он прибыл в древние Сарды ради общения с Хрисанфием. Впрочем, это случилось позже.
504
У Хрисанфия был сын, которого он назвал Эдесием в честь своего учителя в Пергаме (о нем я уже рассказывал). Этот мальчик с детства был окрылен для всяческой добродетели, а из коней, о которых говорит Платон,200 у него был только один, лучший; ум его не склонялся вниз, но неустанно обращался к высшим наукам, был острым и неутомимым в служении богам. Он настолько освободился от всего человеческого, что, все же оставаясь человеком, казалось, весь обратился в душу. Во всяком случае, его тело двигалось настолько легко, что невозможно описать даже поэту, как высоко он парил. Его связь с божественным была столь тесной и непосредственной, что ему достаточно было надеть на голову венок и взглянуть на солнце, чтобы давать предсказания безошибочные, способные служить лучшими образцами божественного вдохновения. Пусть он совсем не знал ни искусства стихосложения, ни грамматики; но бог был для него всем. За весь отпущенный ему на земле срок ни разу не болев, он ушел из жизни лет двадцати от роду. Его отец и здесь показал себя философом.
Ибо он - или из-за столь великого несчастья, сделавшего его нечувствительным, или радуясь за удел сына, сохранял твердость духа. И мать преодолела свое женское естество и, по примеру мужа, отказавшись от слез и сетований, возвысила свое горе до истинного величия. {292}
505
После этого Хрисанфий продолжал заниматься своими обычными делами; и когда многочисленные великие беды обрушивались на людей и весь мир, повергая души в ужас, он один оставался невозмутим, так что, глядя на него, можно было подумать, что он живет не на земле. В это-то время и явился к нему Геллеспонтий; так, с некоторым опозданием, они сошлись для беседы. Это знакомством настолько захватило Геллеспонтия, что он, отказавшись от всего, готов был поселиться под одной крышей с Хрисанфием и вернуться в юность, став его учеником. Так он сожалел о потерянном времени, о том, что стал стариком, не научившись ничему полезному. К этому и устремил он все свои помыслы. Но однажды Хрисанфий проколол себе вену (что он и прежде делал), автор этих строк присутствовал при этом по его настоянию. Когда врачи намеревались выпустить как можно больше крови, автор, заботясь о правильном лечении, счел дальнейшее кровопускание неразумным и велел прекратить его (ибо был отнюдь не невеждой в науке врачевания). Услышав о случившемся, тут же явился Геллеспонтий, с негодованием восклицая, что для человека настолько пожилого, как Хрисанфий, большая потеря крови обернется во зло. Когда же он услышал голос Хрисанфия и увидел его вполне здоровым, то обратился к автору этих строк со словами: "Весь город обвинял тебя в чем-то ужасном, но теперь все замолчат, увидев, что Хрисанфий здоров". Автор ответил ему, что он прекрасно знает, какое лечение будет полезным. После этого Геллеспонтий собрал свои книги, словно собираясь идти заниматься к Хрисанфию; в действительности же он покинул город. Но внезапно он заболел желудком и, придя в Апамею Вифинскую, расстался с жизнью, убедив Прокопия, своего друга, бывшего с ним, восхищаться одним лишь Хрисанфием. Прокопий, явившись в Сарды, так и поступил; он же рассказал обо всем случившемся.
Между тем Хрисанфий по прошествии года, в начале лета, вновь прибег к тому же средству, и хотя автор этих строк предупредил врачей, чтобы они, как обычно, дождались его прихода, те приступили к лечению без него. Хрисанфий протянул руку, и начавшееся кровотечение было столь сильным, что его конечности ослабели, возникла боль в суставах, и он не смог подняться с ложа. Тогда был призван Орибасий. Он приложил все усилия и все свои необыкновенные знания, чтобы спасти Хрисанфия, стараясь победить недуг с помощью горячих и размягчающих ма-{293}зей, и почти вернул силу иссушенным членам. Но старость взяла свое. Ведь Хрисанфию было восемьдесят лет, а сильный жар усугубил влияние возраста. Проболев так четыре дня, он отошел в лучший мир. Последователями Хрисанфия как философа были Эпигон из Лакедемона и Бероникиан из Сард, мужи, достойные имени философов. Кроме того, Бероникиан обладает особым даром общения с людьми, ибо приносил жертвы Харитам.201 Да продлятся его дни! {294}
ПРИЛОЖЕНИЯ
А. И. Донченко, М. Ф. Высокий, М. Л. Хорьков
ПОСЛЕДНИЕ ИСТОРИКИ ВЕЛИКОЙ
ИМПЕРИИ
Историки, как, впрочем, и все члены образованного римского общества IV столетия, становились свидетелями упадка могущественного мирового государства, когда уходили в прошлое военные победы римского оружия и успехи императоров и имперских политиков, когда римским писателям-интеллектуалам оставалось зачастую лишь подводить итоги да создавать общедоступные и краткие изложения тысячелетней римской истории. Какой была она, эта эпоха, и что представляли собой авторы, чьи произведения собраны в данной книге?
1. Эпоха
IV в. в истории Римского государства тесно связан в нашем представлении с понятиями "кризис" и "упадок" и это бесспорно так: внутренние смуты, в основном связанные с так и не состоявшейся системой наследственной передачи власти, опустошительные набеги варваров, натурализация экономики и запустение, особенно на западе, множества мелких и средних городских поселений, - все это достаточно явные симптомы заката величия Рима. Но вместе с тем IV в. - это время последней мобилизации последних сил великого государства, последняя конструктивная попытка, внутренне перестроившись, сохранить себя, этот грандиозный и величественный orbis Romanus, который на протяжении веков незыблемо стоял по берегам Средиземного моря.
Справедливости ради надо отметить, что начало этой попытки следует отнести к несколько более раннему времени, - к правлению императора Аврелиана (270-275). Именно он первым открыто покончил с традициями принципата, принял титул "dominus et deus natus" (господин и рожденный богом) и возложил на голову золотую корону с драгоценными камнями. За время своего недолгого правления (впрочем, по сравнению со своими предшественниками, правившими иногда всего по несколько месяцев, а то и дней, этот император выгля-{297}дит долгожителем) ему удалось многое: он сумел вернуть под власть Рима восточные провинции, Галлию и Испанию, отразить ряд крупных нашествий германских племен. В 271-272 гг., ясно осознавая, что безопасные и благополучные времена для "столицы мира" уже прошли, Аврелиан приказал построить вокруг Рима новые мощные оборонительные стены (общая их протяженность составила 18 км).
И все же не Аврелиану суждено было стать создателем обновленного римского государства. Эта задача была решена другими правителями более масштабно и более радикально.
17 ноября 284 г. в малоазийском городе Никомедии войска провозгласили императором Диоклетиана. Сын небогатого вольноотпущенника, далматинец или иллириец по происхождению, Диокл (таково было его настоящее имя) благодаря своей личной храбрости и воинским заслугам сумел добиться поста начальника дворцовой императорской стражи и, когда в начале сентября 284 г. префект претория Апр тайно убил юного императора Нумериана, наверное, в тайной надежде самому утвердиться на престоле, "Диокл на первой же сходке солдат, обнажив меч и повернувшись к солнцу, поклялся, что не знал о смерти Нумериана и что не стремился к власти, и тут же зарубил стоявшего поблизости Апра, от козней которого погиб этот прекрасный и образованный юноша, к тому же его зять. Остальным было дано прощение, почти все его враги были оставлены на своих должностях. Это обстоятельство было, насколько люди помнят, новым и неожиданным, ибо в смуте ни у кого не было отнято ни имущества, ни славы" (Аврелий Виктор. О Цезарях, XXXIX).
Став императором, Диокл изменяет свое имя на римский манер Диоклетиан, официальное же и полное его имя стало - Цезарь Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август.
С 285 г. Диоклетиан, победив брата Нумериана Карина, единолично правит империей. Однако, ясно осознавая те огромные трудности, которые все еще стоят на пути подлинной консолидации Римского государства, в этом же году император принимает решение разделить власть: оставшись в Никомедии и избрав ее своей столицей, 1 апреля 285 г. он провозглашает Цезарем Запада Марка Аврелия Валерия Максимиана (с 1 апреля 286 г. - Август), который, и не только формально, тем самым приобретал равные с Диоклетианом полномочия. Соправитель избирает местом своего пребывания Медиолан. Максимиан оказался достойным соратником императора Востока: ему удалось подавить крупное восстание багаудов в Галлии, разгромить вторгшихся из-за Рейна франков и але-{298}маннов, победить узурпатора Караузия, долгое время (с 287 по 293 г.) контролировавшего Британию.
1 марта 293 г. оба Августа избрали себе соправителей и наследников в ранге Цезарей. Диоклетиан остановил свой выбор на Гае Галерии Валерии Максимиане (будущий император Галерий), сыне пастуха, выдвинувшегося на военной службе, а Максимиан - на потомке одного из императоров III в. Гае Флавии Валерии Констанции Хлоре. Еще одно дробление высшей власти в государстве, по мнению Диоклетиана, должно было, помимо улучшения оперативности управления, покончить с одной из главных причин гражданских войн в империи - неурегулированностью вопроса о порядке престолонаследия. Кроме того, практика прижизненного назначения наследников должна была, по идее, обеспечить избрание на престол достойного. Так возникла новая система управления римским государством - тетрархия (четверовластие). Диоклетиан взял себе в управление Фракию, Азию, Сирию и Египет, Галерий - Балканский регион (кроме Фракии), Максимиан - Италию, Испанию и Африку, а Констанций Хлор - Галлию и Британию. Диоклетиан сам установил срок правления Августов 20 лет (т. е. до 305 г.), затем на их место должны были заступить Цезари. Последние, в свою очередь, должны были назначить себе преемников и т. д.
Тетрархи во время своего правления успешно боролись как с внешними, так и с внутренними врагами империи: Диоклетиан разгромил восстание Ахилла в Египте (296 г.) и изгнал оттуда кочевые племена блеммиев, успешно воевал с сарматами; Галерий укрепил границу по Дунаю, удачно воевал на Востоке и вновь вернул Риму Месопотамию; Максимиан защищал границы государства в Африке против мавров, а Констанций успешно справился с очередным узурпатором Британии Аллектом (293-296 гг.).
1 мая 305 г., как и было заранее оговорено, Диоклетиан и Максимиан официально объявили о сложении с себя полномочий императоров, Галерий и Констанций Хлор становились Августами. Однако уже через год (летом 306 г.) стало ясно, что тетрархия как новая форма организации высшего государственного управления не выдержала испытания временем: началась новая гражданская война, поскольку при назначении новых Цезарей оказались обойденными дети Максимиана и Констанция Хлора. В итоге, после 20 лет ожесточенной борьбы за престол, у власти оказался сын Констанция Хлора Константин. С именем последнего связано дальнейшее укрепление системы домината. Однако он сразу и категорически {299} отказался от тетрархии, решив оставаться Августом в единственном числе. В 324-326 гг. Константин провозглашает Цезарями своих четырех сыновей: Флавия Юлия Криспа (в 326 г. он в результате дворцовых интриг был казнен), Константина, Константа и Констанция. Соответственно этим назначениям были перераспределены области управления в государстве: Константину младшему достались Испания, Галлия и Британия, Константу - Италия, Иллирик и Африка, Констанцию - Азия и Египет. Себе же Константин оставил Балканский регион.
В 337 г. в самый разгар приготовлений к персидскому походу император умирает и начинается новый тур борьбы за власть, на этот раз между его сыновьями (впрочем, как всегда в таких случаях, не обошлось и без претендентов со стороны). В итоге, к 353 г. единоличным правителем империи становится Констанций II, который еще в течение 8 лет скорее удачно, чем успешно правил государством. Подтверждение этой оценке мы находим и у Аммиана Марцеллина: "Самолично он не победил на войне никакого народа, не получил также вести о поражении какого-либо народа благодаря доблести своих полководцев, не прибавил новых земель к римской державе, никогда не видели его на поле боя первым или в первых рядах" (Аммиан Марцеллин. Римская история, XVI, 10, 2). "Насколько во внешних войнах этот император терпел урон и потери, настолько же он отличался удачами в войнах междоусобных и был весь забрызган гноем, который источали внутренние нарывы государства" (там же, XXI, 16, 15).
Осенью 355 г. император возвел в ранг Цезаря единственного уцелевшего в ходе гражданских войн родственника Константина Великого Юлиана и поручил ему оборонять Галлию, поскольку активность персов на Востоке вынуждала императора направиться туда. Там, зимой 360 г. Констанция II застает известие о том, что Юлиан открыто посягнул на власть. Сложная обстановка на Востоке заставила Констанция почти на целый год предоставить очередному претенденту на престол свободу действий. Только осенью 361 г. войска двинулись на Запад, однако до вооруженного столкновения дело не дошло: Констанций по дороге тяжело заболел и 3 ноября 361 г. умер.
После этого Юлиан без труда овладел всей территорией государства и за время его недолгого правления (361-363 гг.) каких-либо крупных восстаний и мятежей не отмечено. Казалось, что в римское государство с приходом Юлиана вернулись благословенные времена "золотого века Антонинов" - {300} вновь на императорском троне оказался философ, император смягчил налоговое и военное бремя для провинций, пытался возродить традиции и религии предков и пр., но процесс внутренней трансформации империи зашел уже столь далеко, что после трагической смерти Юлиана 26 июня 363 г. во время персидского похода те же проблемы обрушились на его преемников с новой силой и государственная машина вновь повернула на проторенную и проверенную колею ужесточения бюрократизации всех сторон жизни.
Но здесь мы уже вплотную подошли ко времени правления того императора, которому и посвятил свой труд Евтропий. (Мы опускаем здесь недолгий период пребывания у власти Иовиана (27 июня 363 г. - 16 февраля 364 г.), поскольку ничем, кроме позорного мира с Персией, он не отличился).
***
При всей той, подчас весьма калейдоскопической, смене императоров, нередко сопровождавшейся уничтожением колоссальных материальных и людских ресурсов, в условиях, когда военные действия разного рода узурпаторов и претендентов на престол совпадали с опустошительными набегами варваров, невольно поражаешься необычайной устойчивости государственной структуры домината, которая позволила продержаться Империи еще почти 170 лет (разумеется, мы понимаем всю условность этой цифры).
Поэтому нам представляется целесообразным набросать краткую схему основных государственных институтов Римской империи как они сложились в результате реформ Диоклетиана и Константина. Заодно это существенно облегчит читателю ориентацию в сложном мире римских бюрократических должностей и титулов. Этот обзор мы проведем в следующей последовательности: а) система государственного управления империей в IV в.; б) центральные органы управления; в) армия**.
______________ ** В ходе работы над этими темами мы часто обращались к весьма содержательной статье Л. Ю. Лукомского (Лукомский Л. Ю. Аммиан Марцеллин и его время//Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 1994, с. 10-15).
***
С именами Диоклетиана и Константина связана административная реформа, приведшая к существенным изменениям в принципах управления подвластными территориями. Вся империя была разделена на четыре префектуры, во главе которых стояли префекты претория (praefecti praetorio). Рим, {301} и с 330 г., Константинополь были выведены из состава префектур и подчинены соответствующим префектам города (praefecti urbis). Все вышеперечисленные префекты обладали высшим титулом в государственной табели о рангах и носили титул viri illustres (сиятельные мужи).
Каждая префектура, в свою очередь, подразделялась на диоцезы (dioceses), по всей империи их насчитывалось двенадцать. Диоцезы управлялись подчиненными префектам викариями (vicarii). Викарии обладали вторым рангом и имели титул viri spectabiles (высокородные мужи).
Каждый диоцез включал в себя несколько провинций. При Диоклетиане общее их число вместе с Римом составляло 101, к концу IV в. - 120. Во главе каждой провинции стояли ректоры (rectori), иногда в виде общего их обозначения использовался термин iudices. В зависимости от статуса своих провинций они носили титулы проконсулов, консуляров, корректоров и президов. Начальники провинций именовались viri clarissimi (светлейшие мужи), за исключением проконсулов, которые относились ко второму рангу, т. е. viri spectabiles. Различение правителей провинций по титулам и рангам восходило к первым векам империи, когда к управлению на завоеванных территориях наряду с сенаторами были допущены и представители сословия всадников.
Включение Италии в категорию провинций привело к утрате ее былых привилегий - и прежде всего свободы от налогов и повинностей. При Диоклетиане она была разбита на восемь округов, которыми управляли корректоры (correctores). Корректорами также именовались своего рода ревизоры, направляемые императорским двором для контроля над деятельностью местной администрации.
Городское управление в Риме сохранялось примерно в том виде, в каком мы застаем его в первые века империи. Во главе города стоял городской префект, вопросами снабжения заведовал префект анноны (praefectus annonae или praefectus frumenti dandi). Другими вопросами, связанными с жизнеобеспечением города, заведовали различные комиссии, составленные из выборных от горожан.