– Красиво излагаете, – вставил немного привыкший к Николаю Александровичу Блинков-младший.
– Не растрачивайте нахальство попусту, Дмитрий Гавриловский, оно вам еще понадобится, – строго сказал Николай Александрович. – Понимаешь, если туда пойду я, мне никто ничего не скажет. В лучшем случае какой-нибудь отчаюга вроде твоего чародея… – он опять заглянул в статью про Уртику. Наверное, в десятый раз. -…Олега Блинкова обвинит эту фирму… – он полистал блокнот. -… «Сильный хмель». Но у него ровно столько же доказательств, сколько у меня. То есть нисколько.
Блинков-младший расстроился.
– Вы же сами сказали: кви что-то, юридический принцип. Арестовать их и все.
– Это волюнтаризм, Дмитрий Гавриловский, – с большим сожалением сказал Николай Александрович. Ему тоже хотелось арестовать бизнесменов из «Сильного хмеля». – Есть преступления очевидные, но практически недоказуемые. Ну, задержат их, а они скажут: «Это не мы». И придется отпустить. Поймают хулиганов, которые кокали стеклушки, они скажут: «Какой-то мужик нас попросил, сказал то-то и то-то». Например, что теще хочет навредить. Многие люди, Дмитрий Гавриловский, не прочь навредить своей теще, это понятный мотив. Допустим, найдут этого мужика, хотя вряд ли. Ты думаешь, окажется, что он работает в «Сильном хмеле»? Нет, Дмитрий Гавриловский, окажется, что и он обычный хулиган, только покрупнее. А вот за ним стоит настоящий уголовник, которому заплатил «Сильный хмель». На языке грязных бизнесменов это называется нанять исполнителя через два забора. Недоказуемо. А посему, Дмитрий Гавриловский…
Николай Александрович встал, и Блинков-младший встал тоже.
Его жизнь, обычная, как школьный дневник хорошиста, готова была круто измениться. Это вам не глупые сплетни про нового спонсора Нины Су, за которые она, если Дудаков их печатал, дарила Блинкову-младшему пахнущие духами шоколадки. Это криминальный репортаж, самый острый жанр. И самый опасный для журналиста. Может быть, грязные бизнесмены, припертые к стенке неопровержимыми доказательствами Блинкова-младшего, будут стрелять в него из любимого уголовной братвой пистолета ТТ, который навылет пробивает автомобиль.
– Я на самом деле Блинков, а не Гавриловский. Сын того Блинкова, – сказал он, чтобы Николай Александрович в случае чего знал, кому сообщить.
Николай Александрович подумал и сел.
– Ополоумел я на старости лет. У меня же внук вроде тебя, – виновато сообщил он. – Куда я тебя посылаю?
Блинков-младший почувствовал себя как рыба, которой дали проглотить наживку, а теперь тащат ее изо рта.
– Я же все равно поеду в Ботанический сад, – сказал он как можно спокойнее. – У меня там папа.
– Ну, если все равно… – легко начал сдаваться Николай Александрович.
Было очень похоже, что бывший майор милиции тоже чувствует себя как рыба, причем наживку он заглотил еще глубже.
Николай Александрович опять потирал свои розовые ладошки и сам себя уговаривал:
– Я же не могу тебе запретить, верно? Я должен тебе помочь, верно? А без меня ты наломал бы дров.
Потом он сказал:
– Это хорошо, что человек в твоем возрасте называет папу папой, а не отцом или тем более предком. Это вселяет. Дай сюда блокнот.
И отобрал только что подаренный блокнот с названием «Желтого экспресса».
– Зачем тебе блокнот? Возьмут тебя за хобот с этим блокнотом, и все. Ты уж лучше на память, – опять скорее себе, чем Блинкову-младшему объяснил Николай Александрович. – Мы тебе подыщем кой что получше блокнота. В целях обеспечения личной безопасности.
В целях обеспечения личной безопасности бывший майор милиции подыскал ему не пистолет, на что Блинков-младший и не надеялся. И не газовый баллончик, на что Блинков-младший рассчитывал. В целях обеспечения личной безопасности бывший майор милиции подыскал ему маленькую сувенирную машинку. Оранжевый «Москвич».
Блинков-младший так растерялся, что решил пока что помолчать. Кто ее знает, что это за машинка. Может быть, в ней скрытый микрофон. Или Николай Александрович покажет какой-нибудь секретный прием самообороны с машинкой. Вон, мама так бросает обычные столовые ложки, что они до половины ручки втыкаются в любую деревяшку.
– Я там ничего новенького не разузнаю, – не торопясь показывать приемы со смертоносной машинкой, сказал Николай Александрович, – хотя, может быть, съезжу осмотреться. Но я не смогу, например, услышать, о чем будут говорить между собой эти господа из «Сильного хмеля», когда приедут в Ботанический сад. А они туда приедут. Удар нанесен, пора принимать капитуляцию. И при разговоре их с директором я бы тоже поприсутствовал, только ведь лишних туда не пустят, а я не человек-невидимка.
– Я понял, – сказал Блинков-младший и с уважением посмотрел на оранжевый «Москвич».
Не нужно никого бить в висок этой тяжеленькой машинкой, не нужно расставлять скрытые микрофоны и вообще секретничать. Нужно просто катать «Москвич» и еще по возможности приговаривать «др-р-др-р» и «бип-бип».
Взрослые тебя не замечают. Вернее, замечают тем меньше, чем меньше ты. В свои неполные четырнадцать ты для них «что-тебе-мальчик». А машинка сделает из тебя вообще пустое место. Полудурка-переростка.
– Др-р-др-р, – потренировался Блинков-младший. – Бип-бип!!
Глава четвертая
Когда Блинков-младший был еще в безответственном возрасте, родители часто брали его с собой на работу. Мама в контрразведку, старший Блинков – в Ботанический сад. Потому что бабушка Елизавета Михайловна часто болела. Кажется, она просто не любила с ним сидеть.
К маме в контрразведку его перестали пускать очень рано. Как будто у дежурных была специальная инструкция, что до трех с половиной лет человека не могут завербовать вражеские спецслужбы, а как только ему стукнет три с половиной, тогда совсем другое дело. Тогда нужно глаз с него не спускать. Выписывай на него пропуск, объясняй, куда он идет и с какой целью, отмечай, в котором часу он прибыл и убыл. А главное, этот пропуск с лиловыми печатями контрразведки не имел никакой силы, если не показать еще документ с фотокарточкой.
Документа с фотокарточкой Блинкову-младшему не выдали до сих пор. Он был вписан в мамино удостоверение личности офицера.
Несколько раз маме приходилось звонить самому начальнику контрразведки, чтобы он приказал дежурному пропустить Блинкова-младшего под свою ответственность. Не бросать же на улице единственного сына. А везти сдавать его каким-нибудь знакомым – опоздаешь на службу. Контрразведчики никогда не опаздывают на службу. Они всегда приходят на пятнадцать минут раньше.
Короче говоря, мама так помыкалась, и Блинков-младший стал ездить на работу к старшему Блинкову. С тех пор он больше не был в контрразведке и почти все позабыл. Только помнил, как шел по длинному коридору с одинаковыми дверями, и за каждой дверью однообразно кричали «Ненавижу!» пойманные с поличным шпионы. И как одинаково шутили все мамины сослуживцы. «Ого, – удивлялись они, кивая на Блинкова-младшего, – какого вы агента вербанули, товарищ капитан!» И еще как хорошо было рисовать цветными карандашами «Тактика» на секретных бланках контрразведки. Как известно, все, что на этих бланках написано или нарисовано, бесследно исчезает через час. Поэтому рисовать можно без конца.
Зато Ботанический сад он знал как свои пять пальцев. Где яблони, где сливы, где крыжовник – это само собой, а еще весь аптекарский огород: и душистый майоран, и простушку мать-и-мачеху с бархатными, теплыми снизу листьями, и смертельный джунгарский Аконит, и Белладонну, по-нашему красавку.
По латыни все названия растений пишутся с большой буквы, как имена. «Белладонна» переводится – «красивая дама». Она тоже смертельно ядовита, что навевало Блинкову-младшему всякие мысли насчет Кузиной. Слинять на дискотеку с милицейским курсантом Васечкой – что это, если не капля натурального яда на блинковское сердце?! Причем капля была пущена в тот же самый день, когда они стояли над грядкой, утыканной табличками с латинскими именами еще не взошедших трав, и Кузина сама…
ЗДЕСЬ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ МЕСТО, КОТОРОЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЧИТАТЬ ВСЕМ. А РАЗ ТАК, ТО И ПИСАТЬ ЕГО НЕ ИМЕЛО СМЫСЛА.
– Не растрачивайте нахальство попусту, Дмитрий Гавриловский, оно вам еще понадобится, – строго сказал Николай Александрович. – Понимаешь, если туда пойду я, мне никто ничего не скажет. В лучшем случае какой-нибудь отчаюга вроде твоего чародея… – он опять заглянул в статью про Уртику. Наверное, в десятый раз. -…Олега Блинкова обвинит эту фирму… – он полистал блокнот. -… «Сильный хмель». Но у него ровно столько же доказательств, сколько у меня. То есть нисколько.
Блинков-младший расстроился.
– Вы же сами сказали: кви что-то, юридический принцип. Арестовать их и все.
– Это волюнтаризм, Дмитрий Гавриловский, – с большим сожалением сказал Николай Александрович. Ему тоже хотелось арестовать бизнесменов из «Сильного хмеля». – Есть преступления очевидные, но практически недоказуемые. Ну, задержат их, а они скажут: «Это не мы». И придется отпустить. Поймают хулиганов, которые кокали стеклушки, они скажут: «Какой-то мужик нас попросил, сказал то-то и то-то». Например, что теще хочет навредить. Многие люди, Дмитрий Гавриловский, не прочь навредить своей теще, это понятный мотив. Допустим, найдут этого мужика, хотя вряд ли. Ты думаешь, окажется, что он работает в «Сильном хмеле»? Нет, Дмитрий Гавриловский, окажется, что и он обычный хулиган, только покрупнее. А вот за ним стоит настоящий уголовник, которому заплатил «Сильный хмель». На языке грязных бизнесменов это называется нанять исполнителя через два забора. Недоказуемо. А посему, Дмитрий Гавриловский…
Николай Александрович встал, и Блинков-младший встал тоже.
Его жизнь, обычная, как школьный дневник хорошиста, готова была круто измениться. Это вам не глупые сплетни про нового спонсора Нины Су, за которые она, если Дудаков их печатал, дарила Блинкову-младшему пахнущие духами шоколадки. Это криминальный репортаж, самый острый жанр. И самый опасный для журналиста. Может быть, грязные бизнесмены, припертые к стенке неопровержимыми доказательствами Блинкова-младшего, будут стрелять в него из любимого уголовной братвой пистолета ТТ, который навылет пробивает автомобиль.
– Я на самом деле Блинков, а не Гавриловский. Сын того Блинкова, – сказал он, чтобы Николай Александрович в случае чего знал, кому сообщить.
Николай Александрович подумал и сел.
– Ополоумел я на старости лет. У меня же внук вроде тебя, – виновато сообщил он. – Куда я тебя посылаю?
Блинков-младший почувствовал себя как рыба, которой дали проглотить наживку, а теперь тащат ее изо рта.
– Я же все равно поеду в Ботанический сад, – сказал он как можно спокойнее. – У меня там папа.
– Ну, если все равно… – легко начал сдаваться Николай Александрович.
Было очень похоже, что бывший майор милиции тоже чувствует себя как рыба, причем наживку он заглотил еще глубже.
Николай Александрович опять потирал свои розовые ладошки и сам себя уговаривал:
– Я же не могу тебе запретить, верно? Я должен тебе помочь, верно? А без меня ты наломал бы дров.
Потом он сказал:
– Это хорошо, что человек в твоем возрасте называет папу папой, а не отцом или тем более предком. Это вселяет. Дай сюда блокнот.
И отобрал только что подаренный блокнот с названием «Желтого экспресса».
– Зачем тебе блокнот? Возьмут тебя за хобот с этим блокнотом, и все. Ты уж лучше на память, – опять скорее себе, чем Блинкову-младшему объяснил Николай Александрович. – Мы тебе подыщем кой что получше блокнота. В целях обеспечения личной безопасности.
В целях обеспечения личной безопасности бывший майор милиции подыскал ему не пистолет, на что Блинков-младший и не надеялся. И не газовый баллончик, на что Блинков-младший рассчитывал. В целях обеспечения личной безопасности бывший майор милиции подыскал ему маленькую сувенирную машинку. Оранжевый «Москвич».
Блинков-младший так растерялся, что решил пока что помолчать. Кто ее знает, что это за машинка. Может быть, в ней скрытый микрофон. Или Николай Александрович покажет какой-нибудь секретный прием самообороны с машинкой. Вон, мама так бросает обычные столовые ложки, что они до половины ручки втыкаются в любую деревяшку.
– Я там ничего новенького не разузнаю, – не торопясь показывать приемы со смертоносной машинкой, сказал Николай Александрович, – хотя, может быть, съезжу осмотреться. Но я не смогу, например, услышать, о чем будут говорить между собой эти господа из «Сильного хмеля», когда приедут в Ботанический сад. А они туда приедут. Удар нанесен, пора принимать капитуляцию. И при разговоре их с директором я бы тоже поприсутствовал, только ведь лишних туда не пустят, а я не человек-невидимка.
– Я понял, – сказал Блинков-младший и с уважением посмотрел на оранжевый «Москвич».
Не нужно никого бить в висок этой тяжеленькой машинкой, не нужно расставлять скрытые микрофоны и вообще секретничать. Нужно просто катать «Москвич» и еще по возможности приговаривать «др-р-др-р» и «бип-бип».
Взрослые тебя не замечают. Вернее, замечают тем меньше, чем меньше ты. В свои неполные четырнадцать ты для них «что-тебе-мальчик». А машинка сделает из тебя вообще пустое место. Полудурка-переростка.
– Др-р-др-р, – потренировался Блинков-младший. – Бип-бип!!
Глава четвертая
Тайна кокнутых стеклушек
Когда Блинков-младший был еще в безответственном возрасте, родители часто брали его с собой на работу. Мама в контрразведку, старший Блинков – в Ботанический сад. Потому что бабушка Елизавета Михайловна часто болела. Кажется, она просто не любила с ним сидеть.
К маме в контрразведку его перестали пускать очень рано. Как будто у дежурных была специальная инструкция, что до трех с половиной лет человека не могут завербовать вражеские спецслужбы, а как только ему стукнет три с половиной, тогда совсем другое дело. Тогда нужно глаз с него не спускать. Выписывай на него пропуск, объясняй, куда он идет и с какой целью, отмечай, в котором часу он прибыл и убыл. А главное, этот пропуск с лиловыми печатями контрразведки не имел никакой силы, если не показать еще документ с фотокарточкой.
Документа с фотокарточкой Блинкову-младшему не выдали до сих пор. Он был вписан в мамино удостоверение личности офицера.
Несколько раз маме приходилось звонить самому начальнику контрразведки, чтобы он приказал дежурному пропустить Блинкова-младшего под свою ответственность. Не бросать же на улице единственного сына. А везти сдавать его каким-нибудь знакомым – опоздаешь на службу. Контрразведчики никогда не опаздывают на службу. Они всегда приходят на пятнадцать минут раньше.
Короче говоря, мама так помыкалась, и Блинков-младший стал ездить на работу к старшему Блинкову. С тех пор он больше не был в контрразведке и почти все позабыл. Только помнил, как шел по длинному коридору с одинаковыми дверями, и за каждой дверью однообразно кричали «Ненавижу!» пойманные с поличным шпионы. И как одинаково шутили все мамины сослуживцы. «Ого, – удивлялись они, кивая на Блинкова-младшего, – какого вы агента вербанули, товарищ капитан!» И еще как хорошо было рисовать цветными карандашами «Тактика» на секретных бланках контрразведки. Как известно, все, что на этих бланках написано или нарисовано, бесследно исчезает через час. Поэтому рисовать можно без конца.
Зато Ботанический сад он знал как свои пять пальцев. Где яблони, где сливы, где крыжовник – это само собой, а еще весь аптекарский огород: и душистый майоран, и простушку мать-и-мачеху с бархатными, теплыми снизу листьями, и смертельный джунгарский Аконит, и Белладонну, по-нашему красавку.
По латыни все названия растений пишутся с большой буквы, как имена. «Белладонна» переводится – «красивая дама». Она тоже смертельно ядовита, что навевало Блинкову-младшему всякие мысли насчет Кузиной. Слинять на дискотеку с милицейским курсантом Васечкой – что это, если не капля натурального яда на блинковское сердце?! Причем капля была пущена в тот же самый день, когда они стояли над грядкой, утыканной табличками с латинскими именами еще не взошедших трав, и Кузина сама…
ЗДЕСЬ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ МЕСТО, КОТОРОЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЧИТАТЬ ВСЕМ. А РАЗ ТАК, ТО И ПИСАТЬ ЕГО НЕ ИМЕЛО СМЫСЛА.
В общем, у Блинкова-младшего имелись различные поводы часто бывать в Ботаническом саду. Между делом он перезнакомился там почти со всеми, кроме нескольких особо вредных служителей. Они прекрасно знали, чей сын Блинков-младший, но именно поэтому делали вид, что он какой-то совсем неизвестный хулиган, вор, а возможно и братан из солнцевской преступной группировки. «Ты чиво суда залез?! Вали атсуда, пака милицыю не пазвали!» – кричали они издали, показывая, что совершенно не боятся этого, скорее всего, вооруженного братана Блинкова-младшего.
Особо вредные служители смотрели на Блинкова-младшего как на сына классового врага. У них было сильно развито пролетарское самосознание. Они считали, что научные сотрудники очень тонко валяют дурака. Носятся с какими-то генами, которых не видно даже в микроскоп. Может быть, их вообще нет, генов. Может быть, научные сотрудники их выдумали, чтобы ничего не делать и зарплату получать. И еще спрашивается: зачем они сажают ядовитые травы вместо того, чтобы везде посадить картошку и накормить народ?
Правда, сами особо вредные служители картошку тоже не сажали. На своих огородиках они растили клубнику и торговали ею около метро.
Как раз такой человек, старый лысый Витя, встретился Блинкову-младшему, когда он честь по чести прошел через вахтерскую будку с маленькой запирающейся калиточкой и по аллее хвойных отправился к оранжерее.
Хвойные росли так себе, особенно кедры, и за тощенькими стволами был отлично виден плодовый сад с одинаково обрезанными круглыми кронами. По саду ехал на самоходном шасси лысый Витя. Самоходное шасси – это маленький кузов на колесиках, кабинка на одного человека и совсем несерьезный движок. Все это трещит, коптит и кузовом вперед едет со скоростью пешехода.
Блинков-младший так шел и поглядывал на лысого Витю.
А лысый Витя ехал за деревьями по своей дорожке и поглядывал на Блинкова-младшего.
Не узнать его лысый Витя не мог. Когда продавал у метро ворованные цветы из Ботанического сада, всегда узнавал и отворачивался. Но тут изо всех сил постарался и не узнал. А раз в оранжерее побили стекла и Ботанический сад был, можно сказать, на осадном положении, лысый Витя решил, что обычных криков издалека будет мало. Он соскочил со своей трещалки, схватил из кузова грабли и побежал за этим подозрительным типом Блинковым-младшим.
– Пойма-а-ал!!! – крутя граблями над головой, орал на весь Ботанический сад лысый Витя. Хотя не поймал и так особенно ловить не рвался, судя по тому, что, подбегая к Блинкову-младшему, он явно снижал скорость.
Блинков-младший остановился, и лысый Витя еще притормозил. Он перебирал ногами почти на месте.
– Бежи, – приказал лысый Витя, замахиваясь граблями.
Вид у него был очумелый, как будто особо вредный служитель и сам не знал, что творится у него в голове. Возьмет и приголубит граблями. А после скажет – обознался.
Блинков-младший посмотрел на грабли. Грабли были с восемью зубцами, отполированными о землю до зеркального блеска.
Повернуться бы и пойти, не обращая на лысого Витю никакого внимания. Это было бы мужественно и красиво. Но глупо. В спину-то он точно приголубит. Не упустит такой замечательной возможности.
Лысый Витя не понимал средств морального воздействия, всех этих красноречивых взглядов и молчаливого достоинства. Молчит, считал лысый Витя, значит, нефига сказать. А смотрит, потому что боится врезать. Кстати, князь Голенищев-Пупырко-младший, который считал точно так же, на блинковском бы месте отобрал у лысого Вити грабли и с особым цинизмом эти же грабли обломал бы ему о спину. Лысый Витя был мелкий мужичок, и Князь бы справился.
– У меня газовый баллончик, – сказал Блинков-младший, показывая из кулака оранжевый багажник машинки. – Только подойди…
Лысый Витя опустил грабли.
Лысый Витя далеко, по дуге, обошел Блинкова-младшего.
Лысый Витя снова поднял грабли, для пробы крутанул ими в воздухе и убежал, вопя свое «Поймал!!!»
Из уважения к Витиному возрасту Блинков-младший подумал, что кто-то из них двоих спятил. А мог бы и точно, без этой вежливой неопределенности, сказать, кто именно.
Хотя Николай Александрович строго-настрого запретил воображать из себя сыщика, Блинков-младший воображал. Ничего не поделаешь, если само получается.
Он воображал, как преступники крались вдоль аллеи хвойных, прячась за стволами лиственниц и плохо принявшихся кедров. По дорожке они бы не пошли. Аллея прямая, их издалека было бы видно.
Он, конечно, не настолько воображал, чтобы ломиться следом за этими злоумышленниками по кустам боярышника. Боярышник был колючий и рос почти вплотную к хвойным, чтобы забирать у них лишнюю воду.
Но все-таки он поглядывал на этот боярышник. И нашел улику.
На кусте, как будто специально повешенный, красовался серый форменный галстук с резинкой. У мамы было полно таких же, только зеленых, и она не знала, куда их девать, потому что ходила в штатском. Точно форменный был галстук, а не просто похожий. И висел в таком месте, где нормальному человеку делать нечего.
Блинков-младший осторожно потянул за галстук. Галстук плотно сидел на колючках, и когда Блинков-младший потянул сильнее, в ткани поехали нитки. Здорово его нанизали. С разгона. Так, что разогнулся крючок, сцепляющий резинку.
Кто-то очень быстро бежал в этом форменном галстуке. Милиционер или, может быть, железнодорожник. Или переодетый преступник.
Ботанический сад как вымер, все были у оранжереи субтропических растений. Там, за поворотом аллеи, время от времени звенело стекло. Наверное, вынимали из рам осколки.
Блинков-младший осторожно снял улику с колючек и спрятал в карман. Как начитанный подросток, он, само собой, пожалел, что у него нет полиэтиленового пакета. С уликами ведь как? Увидел – и сразу в пакет ее, чтобы сохранить запах. А если таскать улику в кармане, какая-нибудь служебная собака может потом решить, что это твоя улика. И ничего собаке не докажешь, потому что улика пропитается твоим запахом.
В оранжерею не пускали. Поперек входа стоял милицейский «Уазик» с включенной бормочущей рацией. Милиционеров не было видно. Снаружи мелькали синие халаты технического персонала и белые – научных сотрудников. Хотя как сказать – снаружи, когда у оранжереи не было «внутри»? Она вся оказалась снаружи – просто кусок сада, где почему-то растут пальмы, бамбук, лимонные деревья и прочее, что в средней полосе расти не должно. И не будет расти. Умрет с первыми заморозками, а кое-что и раньше, с первым холодным дождем.
Пустые рамы выглядели, как древний дворец в джунглях. Их почти не было заметно среди зелени. Растения же всегда льнут к стеклам, к солнышку. Когда стекла разбили, они, глупые, сразу высунули свои листья во внешний мир, где не могли жить.
За рамами, в джунглях, несколько человек в белых халатах собирали битые стекла. Осколки помельче они ссыпали в ведра, а крупные передавали… для понятности скажем все-таки наружу. Из джунглей в среднюю климатическую полосу. А дальше по цепочке, из рук в руки, стекла плыли к стоявшему на дорожке мусорному баку. Не у всех людей были рукавицы, и по стеклам размазывалась чья-то кровь.
Блинков-младший понял, что это не просто стеклушки кокнули. Это горе.
Где-то среди бродивших в джунглях людей был старший Блинков. Иногда Блинков-младший слышал его сердитый голос, но покричать ему не решился.
Из оранжереи вышла с ведром аспирантка Галя и стала вываливать в мусор какие-то бурые тряпки.
– У нас отопительную трубу прорвало, – не поздоровавшись, сказала она Блинкову-младшему. – Смотри, что делается.
Блинков-младший присмотрелся. Галины тряпки были не тряпки, а травы, совсем сварившиеся.
– Опытные грядки. Три года работы, – сказала Галя и всхлипнула. – Шел бы ты, Митька, домой. Прости, но не до тебя.
Блинков-младший хотел помочь людям, которые по живой цепочке передавали стекла, но только мешал. Все боялись, что он порежется и начинали его прогонять. Одни говорили: «Иди отсюда, мальчик», другие – «А, Митя! Ты отойди пока, видишь, у что нас?» Разницы, в общем, никакой.
Он сел на скамейку и стал слушать разговоры людей в цепочке. Слышно было с серединки на половинку. И так все говорили тихо, как в больнице, а тут еще бубнила милицейская рация.
– ПГ шестнадцать, ПГ шестнадцать, драка в кафе «Ласточка».
– Надо же, средь бела дня…
– Подонки, я ж говорю: подонки!
– Поймали?
– Ищут. Видишь, луноход не уезжает.
– Ты не видел там, опытные грядки целы?
– А что им сделается, сейчас тепло.
– Сварились опытные грядки. Там горячую воду прорвало.
– Вот это да! Как же теперь наш Блинок-то, а?
– А что Блинок, Блинок молодой. Как старик?
– Старик-то как раз все успел взять. И свое, и не свое. На пенсию пойдет, будет на даче клубничку прищипывать.
– Это теперь так называется?
– Четыре с половиной тысячи квадратных метров. Это почем сейчас за метр?
– ПГ шестнадцать, отвечайте. Драка в кафе!
– Нет, вы как хотите, а опять без зарплаты я сидеть не стану.
– Ну, посидишь с пособием по безработице.
– А вот и нет. «Хмель» знаешь, что обещает? Всем, кто к ним перейдет, зарплата в пять раз выше. Прямо по старой ведомости, автоматом.
– Ренегат.
– Карась-идеалист.
Блинков-младший сам удивился тому, что так много узнал. Десять минут – и по этим обрывкам все ясно. Кроме прищипывания клубники. Блинок – понятно кто, опытные грядки – его с Николаем Николаевичем и Розой Моисеевной. А луноход – это милицейская машина, Блинков-младший догадался. Кстати, машинка Николая Александровича не понадобилась. Хорош бы он был с этой дурацкой машинкой, когда у людей сварились опытные грядки.
Оставалось пооколачиваться у директора и послушать, о чем будут говорить бизнесмены из «Сильного хмеля». Если они, конечно, приедут, как рассчитывал Николай Александрович.
Пооколачиваться у директора – это запросто. Само собой, не для всех. Но для человека, который в несознательном возрасте обдул директору габардиновый костюм, и директор вспоминает об этом при каждой встрече, – запросто.
Уж кажется, что там идти до конторы – десять минут. Но, видно, в гороскопе Блинкова-младшего сегодня сошлись воинственный Марс и жуликоватый бродяга и торгаш Меркурий. Они посовещались и устроили Блинкову-младшему новую пакость.
Из-за поворота вылетел лысый Витя, опять размахивая своими граблями. Отполированные зубцы сверкали, как восемь ножей. На этот раз лысый Витя взял подкрепление, человек пять в синих халатах технического персонала. Подкрепление трусило за ним, соблюдая дистанцию, чтобы не попасть под грабли.
– Поймал! – безо всякой фантазии вопил особо вредный служитель, устремляясь к Блинкову-младшему.
Блинков-младший совершенно не испугался. Среди бежавших за лысым Витей был раненый в Чечне десантник Всеволод, который готовился поступать в Университет и прямо хвостом ходил за старшим Блинковым. Всеволод мог объяснить лысому Вите, что он заблуждается насчет сына Олега Николаевича.
Блинков-младший даже позлорадствовал, представляя себе, как бывший десантник будет это все объяснять. Быстро. Доходчиво. Возможно, с легкими телесными повреждениями.
Маленькая толпа с вертолетно крутящимися над нею граблями накатывала, Блинков-младший помахал Всеволоду рукой…
И все свернули на боковую дорожку.
– Пойма-а-ал! – гнул свое лысый Витя.
Непонятная погоня сразу же скрылась за деревьями. Блинкову-младшему показалось, что в последний момент перед тем, как повернуть, лысый Витя посмотрел на него тяжелым запоминающим взглядом.
Директора Ботанического сада Эдуарда Андреевича всегда показывали по телевизору к Восьмому марта. В Ботанический сад приезжала телебригада с телеведущим, телеоператором, телегримером, который припудривал носы Эдуарду Андреевичу и телеведушему специальной телепудрой, чтобы носы не блестели. Ну и, само собой, с телеводителем, который их привозил в телемашине.
– Уважаемые телезрители, – говорил в телекамеру припудренный Эдуард Андреевич, – работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов.
И больше сказать ему было, в общем, нечего. Но телеведущим не нравилось, что Эдуард Андреевич так ясно и коротко все сказал. Они говорили:
– Эдуард Андреевич, это все правильно, но ужасно скучно. На вас, любезнейший Эдуард Андреевич, смотреть – мухи дохнут. Вы лучше просто, своими словами, расскажите, как вы тут работаете в Ботаническом саду, какие у вас трудности и радости. А потом я вас спрошу: «А много у вас тюльпанов, всем хватит?», а вы мне: «Двести пятьдесят тысяч!»
– Молодой человек, – отвечал телеведущему Эдуард Андреевич. – Тридцать лет назад я стал директором Ботанического сада, и снимать телепередачу к Восьмому марта ко мне приехал молодой телеведущий. Тогда были другие времена. Тогда очень заботились о том, чтобы люди в телевизоре говорили не своими словами, а нужными словами. Поэтому молодой телеведущий привез бумагу, в которой было написано, что я должен сказать.
И Эдуард Андреевич доставал эту историческую бумагу. «Уважаемые телезрители, – было написано там. – Работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов».
– С тех пор я тридцать лет повторяю эти слова, – торжественно говорил Эдуард Андреевич, сверкая очками. – И еще никто не сказал, что я шучу, лгу или кого-нибудь оскорбляю. Все говорят: «Как вы солидно выступили. Ясно и коротко». А тот молодой телеведущий теперь ваш телеминистр.
Такой осторожный был этот Эдуард Андреевич.
Так он и разговаривал у себя в кабинете с милицейским старшим лейтенантом. В стиле «Уважаемые телезрители» и так далее – повторять, надеюсь, не надо.
В конторе, кроме них двоих, совершенно никого не было. Все ушли к оранжерее помогать или просто сочувствовать. И Эдуард Андреевич там успел побывать. У него порезанные пальцы, большой и указательный (на правой руке, если это кому-нибудь интересно), были толсто перебинтованы и торчали, как рогатка. Из этой рогатки он все время целился в старшего лейтенанта.
– Уважаемый товарищ старший лейтенант, – говорил Эдуард Андреевич и целился. Казалось, он сейчас наденет на пальцы резинку и стрельнет в милиционера бумажной пулькой. – Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование вверенного мне хозяйства. Естественно, что когда бой стекла оранжерейного пятимиллиметрового составляет четыре с половиной тысячи квадратных метров, это ненормальное функционирование. И тут уже часть моей ответственности ложится на вас. Если вы найдете правонарушителей, мы сможем взыскать с них стоимость умышленно испорченного имущества и восстановить нормальное функционирование.
– Будем искать, – уныло говорил старший лейтенант.
– Нет, я хочу, чтобы вы осознали, – напирал Эдуард Андреевич. – Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование…
На Блинкова-младшего они только посмотрели – и все. Как будто муха залетела. Старший лейтенант, наверное, решил, что это директорский внук, а директору и решать было не надо, он знал, что это блинковский сын. Даже не спросил: «Что тебе, Митя?»
Блинков-младший сел у двери на стул для самых скромных посетителей и достал машинку Николая Александровича. У вас, мол, свои, большие и важные дела, а у меня свои, маленькие и неважные. Кричать я не кричу, в уборную не прошусь, и можете не обращать на меня внимания.
Между тем старший лейтенант уже третий раз выслушал, что Эдуард Андреевич несет ответственность за нормальное функционирование. Неизвестно, сколько раз он это выслушал до того, как пришел Блинков-младший, только терпение у него лопнуло.
– Ну что вы как ребенок, – сказал он, кивнув для наглядности на Блинкова-младшего. – Точно цен я не знаю, но четыре тысячи метров стекла – это же десятки тысяч рублей. Вы считаете, человек, у которого есть такие деньги, станет бить стекла?
– Считаю, – страстно сказал Эдуард Андреевич. Если бы он так не считал, у него просто не осталось бы надежды.
Старший лейтенант говорил, в общем, то же, что и Николай Александрович: богатый преступник не станет сам бить какие-то стекла. Он для этого наймет мелкую шпану. Милиция и поймает в лучшем случае шпану, а со шпаны много денег не возьмешь.
Этот старший лейтенант начинал нравиться Блинкову-младшему. Вежливый такой, не то, что милицейский курсант Васечка, который совершенно по-хамски увел Кузину на дискотеку. А этот сидит себе, слушает в семьсот девяносто девятый раз, что Эдуард Андреевич как директор несет ответственность. И не потому, что боится, как бы Эдуард Андреевич не нажаловался милицейскому начальству. Он просто дает человеку выговориться, он понимает, что у человека несчастье.
Особо вредные служители смотрели на Блинкова-младшего как на сына классового врага. У них было сильно развито пролетарское самосознание. Они считали, что научные сотрудники очень тонко валяют дурака. Носятся с какими-то генами, которых не видно даже в микроскоп. Может быть, их вообще нет, генов. Может быть, научные сотрудники их выдумали, чтобы ничего не делать и зарплату получать. И еще спрашивается: зачем они сажают ядовитые травы вместо того, чтобы везде посадить картошку и накормить народ?
Правда, сами особо вредные служители картошку тоже не сажали. На своих огородиках они растили клубнику и торговали ею около метро.
Как раз такой человек, старый лысый Витя, встретился Блинкову-младшему, когда он честь по чести прошел через вахтерскую будку с маленькой запирающейся калиточкой и по аллее хвойных отправился к оранжерее.
Хвойные росли так себе, особенно кедры, и за тощенькими стволами был отлично виден плодовый сад с одинаково обрезанными круглыми кронами. По саду ехал на самоходном шасси лысый Витя. Самоходное шасси – это маленький кузов на колесиках, кабинка на одного человека и совсем несерьезный движок. Все это трещит, коптит и кузовом вперед едет со скоростью пешехода.
Блинков-младший так шел и поглядывал на лысого Витю.
А лысый Витя ехал за деревьями по своей дорожке и поглядывал на Блинкова-младшего.
Не узнать его лысый Витя не мог. Когда продавал у метро ворованные цветы из Ботанического сада, всегда узнавал и отворачивался. Но тут изо всех сил постарался и не узнал. А раз в оранжерее побили стекла и Ботанический сад был, можно сказать, на осадном положении, лысый Витя решил, что обычных криков издалека будет мало. Он соскочил со своей трещалки, схватил из кузова грабли и побежал за этим подозрительным типом Блинковым-младшим.
– Пойма-а-ал!!! – крутя граблями над головой, орал на весь Ботанический сад лысый Витя. Хотя не поймал и так особенно ловить не рвался, судя по тому, что, подбегая к Блинкову-младшему, он явно снижал скорость.
Блинков-младший остановился, и лысый Витя еще притормозил. Он перебирал ногами почти на месте.
– Бежи, – приказал лысый Витя, замахиваясь граблями.
Вид у него был очумелый, как будто особо вредный служитель и сам не знал, что творится у него в голове. Возьмет и приголубит граблями. А после скажет – обознался.
Блинков-младший посмотрел на грабли. Грабли были с восемью зубцами, отполированными о землю до зеркального блеска.
Повернуться бы и пойти, не обращая на лысого Витю никакого внимания. Это было бы мужественно и красиво. Но глупо. В спину-то он точно приголубит. Не упустит такой замечательной возможности.
Лысый Витя не понимал средств морального воздействия, всех этих красноречивых взглядов и молчаливого достоинства. Молчит, считал лысый Витя, значит, нефига сказать. А смотрит, потому что боится врезать. Кстати, князь Голенищев-Пупырко-младший, который считал точно так же, на блинковском бы месте отобрал у лысого Вити грабли и с особым цинизмом эти же грабли обломал бы ему о спину. Лысый Витя был мелкий мужичок, и Князь бы справился.
– У меня газовый баллончик, – сказал Блинков-младший, показывая из кулака оранжевый багажник машинки. – Только подойди…
Лысый Витя опустил грабли.
Лысый Витя далеко, по дуге, обошел Блинкова-младшего.
Лысый Витя снова поднял грабли, для пробы крутанул ими в воздухе и убежал, вопя свое «Поймал!!!»
Из уважения к Витиному возрасту Блинков-младший подумал, что кто-то из них двоих спятил. А мог бы и точно, без этой вежливой неопределенности, сказать, кто именно.
Хотя Николай Александрович строго-настрого запретил воображать из себя сыщика, Блинков-младший воображал. Ничего не поделаешь, если само получается.
Он воображал, как преступники крались вдоль аллеи хвойных, прячась за стволами лиственниц и плохо принявшихся кедров. По дорожке они бы не пошли. Аллея прямая, их издалека было бы видно.
Он, конечно, не настолько воображал, чтобы ломиться следом за этими злоумышленниками по кустам боярышника. Боярышник был колючий и рос почти вплотную к хвойным, чтобы забирать у них лишнюю воду.
Но все-таки он поглядывал на этот боярышник. И нашел улику.
На кусте, как будто специально повешенный, красовался серый форменный галстук с резинкой. У мамы было полно таких же, только зеленых, и она не знала, куда их девать, потому что ходила в штатском. Точно форменный был галстук, а не просто похожий. И висел в таком месте, где нормальному человеку делать нечего.
Блинков-младший осторожно потянул за галстук. Галстук плотно сидел на колючках, и когда Блинков-младший потянул сильнее, в ткани поехали нитки. Здорово его нанизали. С разгона. Так, что разогнулся крючок, сцепляющий резинку.
Кто-то очень быстро бежал в этом форменном галстуке. Милиционер или, может быть, железнодорожник. Или переодетый преступник.
Ботанический сад как вымер, все были у оранжереи субтропических растений. Там, за поворотом аллеи, время от времени звенело стекло. Наверное, вынимали из рам осколки.
Блинков-младший осторожно снял улику с колючек и спрятал в карман. Как начитанный подросток, он, само собой, пожалел, что у него нет полиэтиленового пакета. С уликами ведь как? Увидел – и сразу в пакет ее, чтобы сохранить запах. А если таскать улику в кармане, какая-нибудь служебная собака может потом решить, что это твоя улика. И ничего собаке не докажешь, потому что улика пропитается твоим запахом.
В оранжерею не пускали. Поперек входа стоял милицейский «Уазик» с включенной бормочущей рацией. Милиционеров не было видно. Снаружи мелькали синие халаты технического персонала и белые – научных сотрудников. Хотя как сказать – снаружи, когда у оранжереи не было «внутри»? Она вся оказалась снаружи – просто кусок сада, где почему-то растут пальмы, бамбук, лимонные деревья и прочее, что в средней полосе расти не должно. И не будет расти. Умрет с первыми заморозками, а кое-что и раньше, с первым холодным дождем.
Пустые рамы выглядели, как древний дворец в джунглях. Их почти не было заметно среди зелени. Растения же всегда льнут к стеклам, к солнышку. Когда стекла разбили, они, глупые, сразу высунули свои листья во внешний мир, где не могли жить.
За рамами, в джунглях, несколько человек в белых халатах собирали битые стекла. Осколки помельче они ссыпали в ведра, а крупные передавали… для понятности скажем все-таки наружу. Из джунглей в среднюю климатическую полосу. А дальше по цепочке, из рук в руки, стекла плыли к стоявшему на дорожке мусорному баку. Не у всех людей были рукавицы, и по стеклам размазывалась чья-то кровь.
Блинков-младший понял, что это не просто стеклушки кокнули. Это горе.
Где-то среди бродивших в джунглях людей был старший Блинков. Иногда Блинков-младший слышал его сердитый голос, но покричать ему не решился.
Из оранжереи вышла с ведром аспирантка Галя и стала вываливать в мусор какие-то бурые тряпки.
– У нас отопительную трубу прорвало, – не поздоровавшись, сказала она Блинкову-младшему. – Смотри, что делается.
Блинков-младший присмотрелся. Галины тряпки были не тряпки, а травы, совсем сварившиеся.
– Опытные грядки. Три года работы, – сказала Галя и всхлипнула. – Шел бы ты, Митька, домой. Прости, но не до тебя.
Блинков-младший хотел помочь людям, которые по живой цепочке передавали стекла, но только мешал. Все боялись, что он порежется и начинали его прогонять. Одни говорили: «Иди отсюда, мальчик», другие – «А, Митя! Ты отойди пока, видишь, у что нас?» Разницы, в общем, никакой.
Он сел на скамейку и стал слушать разговоры людей в цепочке. Слышно было с серединки на половинку. И так все говорили тихо, как в больнице, а тут еще бубнила милицейская рация.
– ПГ шестнадцать, ПГ шестнадцать, драка в кафе «Ласточка».
– Надо же, средь бела дня…
– Подонки, я ж говорю: подонки!
– Поймали?
– Ищут. Видишь, луноход не уезжает.
– Ты не видел там, опытные грядки целы?
– А что им сделается, сейчас тепло.
– Сварились опытные грядки. Там горячую воду прорвало.
– Вот это да! Как же теперь наш Блинок-то, а?
– А что Блинок, Блинок молодой. Как старик?
– Старик-то как раз все успел взять. И свое, и не свое. На пенсию пойдет, будет на даче клубничку прищипывать.
– Это теперь так называется?
– Четыре с половиной тысячи квадратных метров. Это почем сейчас за метр?
– ПГ шестнадцать, отвечайте. Драка в кафе!
– Нет, вы как хотите, а опять без зарплаты я сидеть не стану.
– Ну, посидишь с пособием по безработице.
– А вот и нет. «Хмель» знаешь, что обещает? Всем, кто к ним перейдет, зарплата в пять раз выше. Прямо по старой ведомости, автоматом.
– Ренегат.
– Карась-идеалист.
Блинков-младший сам удивился тому, что так много узнал. Десять минут – и по этим обрывкам все ясно. Кроме прищипывания клубники. Блинок – понятно кто, опытные грядки – его с Николаем Николаевичем и Розой Моисеевной. А луноход – это милицейская машина, Блинков-младший догадался. Кстати, машинка Николая Александровича не понадобилась. Хорош бы он был с этой дурацкой машинкой, когда у людей сварились опытные грядки.
Оставалось пооколачиваться у директора и послушать, о чем будут говорить бизнесмены из «Сильного хмеля». Если они, конечно, приедут, как рассчитывал Николай Александрович.
Пооколачиваться у директора – это запросто. Само собой, не для всех. Но для человека, который в несознательном возрасте обдул директору габардиновый костюм, и директор вспоминает об этом при каждой встрече, – запросто.
Уж кажется, что там идти до конторы – десять минут. Но, видно, в гороскопе Блинкова-младшего сегодня сошлись воинственный Марс и жуликоватый бродяга и торгаш Меркурий. Они посовещались и устроили Блинкову-младшему новую пакость.
Из-за поворота вылетел лысый Витя, опять размахивая своими граблями. Отполированные зубцы сверкали, как восемь ножей. На этот раз лысый Витя взял подкрепление, человек пять в синих халатах технического персонала. Подкрепление трусило за ним, соблюдая дистанцию, чтобы не попасть под грабли.
– Поймал! – безо всякой фантазии вопил особо вредный служитель, устремляясь к Блинкову-младшему.
Блинков-младший совершенно не испугался. Среди бежавших за лысым Витей был раненый в Чечне десантник Всеволод, который готовился поступать в Университет и прямо хвостом ходил за старшим Блинковым. Всеволод мог объяснить лысому Вите, что он заблуждается насчет сына Олега Николаевича.
Блинков-младший даже позлорадствовал, представляя себе, как бывший десантник будет это все объяснять. Быстро. Доходчиво. Возможно, с легкими телесными повреждениями.
Маленькая толпа с вертолетно крутящимися над нею граблями накатывала, Блинков-младший помахал Всеволоду рукой…
И все свернули на боковую дорожку.
– Пойма-а-ал! – гнул свое лысый Витя.
Непонятная погоня сразу же скрылась за деревьями. Блинкову-младшему показалось, что в последний момент перед тем, как повернуть, лысый Витя посмотрел на него тяжелым запоминающим взглядом.
Директора Ботанического сада Эдуарда Андреевича всегда показывали по телевизору к Восьмому марта. В Ботанический сад приезжала телебригада с телеведущим, телеоператором, телегримером, который припудривал носы Эдуарду Андреевичу и телеведушему специальной телепудрой, чтобы носы не блестели. Ну и, само собой, с телеводителем, который их привозил в телемашине.
– Уважаемые телезрители, – говорил в телекамеру припудренный Эдуард Андреевич, – работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов.
И больше сказать ему было, в общем, нечего. Но телеведущим не нравилось, что Эдуард Андреевич так ясно и коротко все сказал. Они говорили:
– Эдуард Андреевич, это все правильно, но ужасно скучно. На вас, любезнейший Эдуард Андреевич, смотреть – мухи дохнут. Вы лучше просто, своими словами, расскажите, как вы тут работаете в Ботаническом саду, какие у вас трудности и радости. А потом я вас спрошу: «А много у вас тюльпанов, всем хватит?», а вы мне: «Двести пятьдесят тысяч!»
– Молодой человек, – отвечал телеведущему Эдуард Андреевич. – Тридцать лет назад я стал директором Ботанического сада, и снимать телепередачу к Восьмому марта ко мне приехал молодой телеведущий. Тогда были другие времена. Тогда очень заботились о том, чтобы люди в телевизоре говорили не своими словами, а нужными словами. Поэтому молодой телеведущий привез бумагу, в которой было написано, что я должен сказать.
И Эдуард Андреевич доставал эту историческую бумагу. «Уважаемые телезрители, – было написано там. – Работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов».
– С тех пор я тридцать лет повторяю эти слова, – торжественно говорил Эдуард Андреевич, сверкая очками. – И еще никто не сказал, что я шучу, лгу или кого-нибудь оскорбляю. Все говорят: «Как вы солидно выступили. Ясно и коротко». А тот молодой телеведущий теперь ваш телеминистр.
Такой осторожный был этот Эдуард Андреевич.
Так он и разговаривал у себя в кабинете с милицейским старшим лейтенантом. В стиле «Уважаемые телезрители» и так далее – повторять, надеюсь, не надо.
В конторе, кроме них двоих, совершенно никого не было. Все ушли к оранжерее помогать или просто сочувствовать. И Эдуард Андреевич там успел побывать. У него порезанные пальцы, большой и указательный (на правой руке, если это кому-нибудь интересно), были толсто перебинтованы и торчали, как рогатка. Из этой рогатки он все время целился в старшего лейтенанта.
– Уважаемый товарищ старший лейтенант, – говорил Эдуард Андреевич и целился. Казалось, он сейчас наденет на пальцы резинку и стрельнет в милиционера бумажной пулькой. – Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование вверенного мне хозяйства. Естественно, что когда бой стекла оранжерейного пятимиллиметрового составляет четыре с половиной тысячи квадратных метров, это ненормальное функционирование. И тут уже часть моей ответственности ложится на вас. Если вы найдете правонарушителей, мы сможем взыскать с них стоимость умышленно испорченного имущества и восстановить нормальное функционирование.
– Будем искать, – уныло говорил старший лейтенант.
– Нет, я хочу, чтобы вы осознали, – напирал Эдуард Андреевич. – Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование…
На Блинкова-младшего они только посмотрели – и все. Как будто муха залетела. Старший лейтенант, наверное, решил, что это директорский внук, а директору и решать было не надо, он знал, что это блинковский сын. Даже не спросил: «Что тебе, Митя?»
Блинков-младший сел у двери на стул для самых скромных посетителей и достал машинку Николая Александровича. У вас, мол, свои, большие и важные дела, а у меня свои, маленькие и неважные. Кричать я не кричу, в уборную не прошусь, и можете не обращать на меня внимания.
Между тем старший лейтенант уже третий раз выслушал, что Эдуард Андреевич несет ответственность за нормальное функционирование. Неизвестно, сколько раз он это выслушал до того, как пришел Блинков-младший, только терпение у него лопнуло.
– Ну что вы как ребенок, – сказал он, кивнув для наглядности на Блинкова-младшего. – Точно цен я не знаю, но четыре тысячи метров стекла – это же десятки тысяч рублей. Вы считаете, человек, у которого есть такие деньги, станет бить стекла?
– Считаю, – страстно сказал Эдуард Андреевич. Если бы он так не считал, у него просто не осталось бы надежды.
Старший лейтенант говорил, в общем, то же, что и Николай Александрович: богатый преступник не станет сам бить какие-то стекла. Он для этого наймет мелкую шпану. Милиция и поймает в лучшем случае шпану, а со шпаны много денег не возьмешь.
Этот старший лейтенант начинал нравиться Блинкову-младшему. Вежливый такой, не то, что милицейский курсант Васечка, который совершенно по-хамски увел Кузину на дискотеку. А этот сидит себе, слушает в семьсот девяносто девятый раз, что Эдуард Андреевич как директор несет ответственность. И не потому, что боится, как бы Эдуард Андреевич не нажаловался милицейскому начальству. Он просто дает человеку выговориться, он понимает, что у человека несчастье.