– Ах, Оля, я не про это, – вздохнул старший Блинков. Наверное, во всем мире он один называл маму Олей. Остальные называли ее товарищ подполковник. – Я учился всю жизнь и учусь до сих пор. Сначала я учился по учебникам. Потом по журнальным статьям, которые не успели войти в учебники. Сейчас я сам узнаю то, что до меня никто не знал, и пишу об этом статьи, которые войдут в учебники.
– Хорошее дело, – вставила мама, потому что когда мужчина раскисает, его нужно чаще хвалить.
– И вот приходит нанятый за бутылку пьяный негодяй и губит нам опытные грядки. Три года работы насмарку, – звонким голосом сказал старший Блинков. – Я сам не знаю, что у нас должно было получиться. Может быть, в перспективе, лет через пятьдесят – клюква размером с арбуз и арбуз размером с дом. А может быть, ничего. Но тогда другие исследователи знали бы, что у нас ничего не получилось, и работали бы в другом направлении.
Все-таки старший Блинков был хотя и ботаник, но честный и гордый человек. Рыба, которая сорвалась с крючка – всегда самая крупная, Блинков-младший знал это по собственному опыту. Да другой бы на месте старшего Блинкова орал бы во всю ивановскую: «Мне погубили клюкву размером с арбуз! Дайте мне Государственную премию и путевку на Галапагосские острова, чтобы я там среди черепах отдохнул от свинцовых мерзостей жизни!» А старший Блинков – «Может быть, через пятьдесят лет, а может быть, и вовсе никогда».
У Блинкова-младшего защипало в носу от жалости. Он был готов отдать на стекла для оранжереи все свои сто девяносто девять долларов, включая мелочь на два доллара, которую повыгреб для него из карманов мистер Силкин дядя Миша. Он и отдал бы. Но тогда пришлось бы объяснять, откуда взялись остальные сто девяносто семь долларов, а это расстроило бы старшего Блинкова еще сильнее, чем побитые стекла.
– Три года насмарку, – повторил старший Блинков. – И еще три года, чтобы догнать вчерашний день. А Мишка у себя в Пенсильвании ждать не будет. Я ему все показал, Мишке.
– Я понимаю, куда ты клонишь, – сухо сказала мама. Блинков-младший представил себе, как она там за дверью смотрит на старшего Блинкова своим тяжелым и умным взглядом контрразведчика, от которого самым матерым шпионам хотелось спрятаться под стол. – А этого твоего мистера Силкина мы еще проверим на предмет связи с Центральным Разведывательным Управлением Соединенных Штатов Америки.
Старший Блинков глухо засмеялся и сказал:
– Ну что ты городишь, Оля?! Это не ЦРУ меня вербует. Это я не нужен своей стране. А Мишке там, в Пенсильвании, не хватает моих мозгов, и он обещал поговорить с боссом.
Мама долго молчала. Были вещи, которые не стоило ей говорить. Ну просто ни при каких обстоятельствах.
– В науке не бывает вторых мест, это не бег на стометровку, – неуверенно сказал папа. – Я, если считать со студенчества, двадцать лет пахал и только-только начал выходить на результат. Но в этом направлении работают еще человек двести в мире. Прикажешь отдать первенство Мишке или любому из остальных ста девяноста девяти только потому, что какой-то подлец еще раз перебьет стекла?
– Ну так попутного тебе ветра, Блинков. Устроишься в Пенсильвании – заберешь к себе Митьку. Ему там будет лучше, он же финансово одаренный, – весело сказала мама и всхлипнула. – А у нас, у контрразведчиков, есть только один способ навсегда уехать за границу: изменить Родине. Так что извини, но я остаюсь.
Вся жизнь финансово одаренного подростка Дмитрия Блинкова рухнула и покатилась по темному коридору, как отрубленная голова в фильме ужасов.
Ему хотелось в Америку.
Но ему не хотелось в Америку такой ценой.
Сразу представилось, что старший Блинков переженился в Америке на американке, и эта змея пилит очкастого тихого папу: «Мистэ Блинкофф, уай а ю уокинг ин юниверсити, тут одному миллионеру по соседству требуется доктор ботанических наук подстригать рододендроны. В общем, у нас другая структура бюджета, бросай свою науку, в садовниках больше заработаешь. А то я как дура хожу в прошлогодних брюликах, перед знакомыми стыдно».
Блинков-младший сполз по стене и сел на пол, совершенно забыв про свой ушибленный копчик.
Он про него вспомнил, когда уже взревел от боли, как пароход в тумане.
Мама, конечно, была начеку. Она первая выскочила в коридор, включила свет и подняла на ноги дрожащего Блинкова-младшего.
Потом вышел папа, щуря добрые плохо видящие глаза.
– Я все слышал, – сказал им Блинков-младший, и они не стали говорить, что подслушивать нехорошо и все такое. Они ничего не сказали, потому что был тот случай, когда умные взрослые не делают своим детям замечаний.
Хорошо было маме. Она, как все контрразведчики, могла приказать себе заснуть и засыпала.
Старшему Блинкову тоже было хорошо. Он засыпал безо всякого приказа. Однажды, когда старший Блинков служил в армии, он даже заснул на посту и мог бы попасть под суд военного трибунала. К счастью, на секретный объект, который охранял старший Блинков, заехал не проверяющий офицер, а всего-навсего танковая колонна. Старший Блинков проснулся, объяснил заблудившимся танкистам дорогу, а потом всю ночь заметал следы от гусениц, чтобы их не увидело начальство.
Плохо было только Блинкову-младшему. Есть люди-жаворонки и люди-совы, так Блинков-младший был сова.
Прапрапрапрапрадедушка блинковского прапрапрапрапрадедушки, скорее всего, караулил по ночам пещеру, когда все жили в пещерах и еще не придумали дверей и охранной сигнализации. Если бы этот пра- заснул хоть разок, то Блинкова-младшего сейчас не было бы на свете. Потому что заснувших часовых тогда не отдавали под суд военного трибунала, а без лишних затей били каменным топором по башке. Такое трудное было время.
Гены этого бдительного пра- передались Блинкову-младшему через маму. Она тоже не спала бы по ночам, если бы не умела приказывать себе заснуть. Через старшего Блинкова такие гены передаться не могли. По вечерам он был жаворонок, то есть рано ложился, а по утрам сова, то есть продолжал спать.
А Блинков-младший был потомственная сова и не спал.
Блинкову-младшему было плохо.
На его полученные в схватке с князем Голенищевым-Пупырко-младшим ранения положили куда надо лед, куда надо теплый компресс.
Ему как маленькому сунули за щеку конфету из большой коробки, которую подарил маме один освобожденный заложник.
Ему, конечно, сказали, что любят его, и это была правда.
Ему, конечно, сказали, что хотят сохранить свою здоровую семью, и это была тоже правда.
Но Блинков-младший уже достаточно пожил на свете, чтобы знать, что самые любящие, правдивые и вообще хорошие люди могут совершать подлые поступки, если попадают в подлые обстоятельства.
Подлые обстоятельства – это когда приходится выбирать там, где выбора быть не должно.
Старшему Блинкову приходилось выбирать между семьей и работой, а такого не должно быть. Нормальное же дело – когда у человека и семья, и работа.
Но если он уедет работать в Америку, то потеряет семью. А если останется с семьей, то у него будет не работа, а мартышкин труд. Он будет работать, а наемники князя Голенищева-Пупырко-старшего будут бить стекла в оранжерее субтропических растений и портить его работу.
Другой бы плюнул на какую-то там клюкву размером с арбуз, тем более, что ее выведут через пятьдесят лет, и то еще бабушка надвое сказала: могут вывести, а могут и не вывести. Мистер Силкин дядя Миша, например, так и сделал. Он пошел работать в коммерческий киоск, накопил на билет и уехал в Америку. Если бы ему там не повезло устроиться в университет, он и в Америке работал бы в коммерческом киоске и в ус бы не дул.
Мистеру Силкину дяде Мише было, в общем, все равно, как зарабатывать деньги. Главное, он потом гулял с девушками, шил рюкзаки, ремонтировал байдарку и ходил на ней по горным рекам и вообще жил богатой личной жизнью.
А старший Блинков если с кем-нибудь гулял, то рассказывал, как называются окружающие травянистые растения и какой у них цикл вегетации, однолетний или многолетний. Если он ел борщ из скороварки и у него в ложку вылавливалась морковка, он рассказывал про морковку. В Ботанический сад он бежал, как первоклассник в цирк.
Теперь он просто не знал, как жить.
Он был великолепный, отборный специалист. Сначала он поступил в Университет, где примерно из восьми желающих только один смог стать студентом. Потом он поступил в аспирантуру – один из двадцати-тридцати выпускников Университета. Аспирант – это уже молодой ученый, он проводит довольно самостоятельные исследования, и если сможет узнать у природы что-то новое, что до него не знал никто, становится кандидатом наук. Старший Блинков смог. Ну и так далее. Факт то, что он знал свою работу и только свою работу, а в любой другой, даже очень похожей, разбирался так себе, в общих чертах.
Вспомнив то, что успел забыть и забыв то, что знал, он мог бы стать агрономом или учителем биологии. Но, простите, на компьютере тоже при горячем желании можно распрямлять молотком согнутые гвозди. Однако это дорогое удовольствие, и на каком-нибудь камушке все равно удобнее.
Он, конечно, не мог плюнуть на свою работу.
Он, конечно, не мог плюнуть на свою семью.
Он, скорее всего, мечтал бы об Америке, какие там замечательные условия для вегетации растений, а сам сто раз вставлял бы новые стекла в оранжерее и повторял бы свои опыты. Пока его не обогнал бы мистер Силкин дядя Миша, которому никто не бьет стекла. Тогда старший Блинков стал бы пить пиво, смотреть по телевизору футбол и делать все остальное, что делают люди, которым неинтересно жить и надо развлекаться.
Это был бы совершенно чужой, скучный и вредный человек.
Блинков-младший лежал на животе. Под носом у него был хлюпающий пузырь со льдом, а на копчике компресс из водки, оставшейся с Девятого мая. Иногда он придерживал пузырь и компресс и переворачивался на спину.
Блинков-младший представлял, как он встает и вдоль стены крадется в комнату родителей. Чтобы мама не проснулась, надо подсыпать ей в чай две растолченные таблетки реланиума. Реланиум можно украсть у бабушки Елизаветы Михайловны. Заодно и бабушку навестить.
Ключ от шкафа мама прячет в молочнике из свадебного сервиза. На третьей полке, под простынями, лежит автоматический пистолет Стечкина. Это старое и надежное оружие. Мама лупит из него очередями с двух рук, не пристегивая приклада. И Блинков-младший два раза пробовал. Он не промахнется. Князь Голенищев-Пупырко старший еще проклянет тот день, когда решил связаться с ботаниками!
И тут Блинков-младший понял, что он полный дурак. Что нельзя быть немножко вором и чуть-чуть негодяем. Просто ты или воюешь с негодяями, оставаясь даже с ними честным человеком, или сам становишься негодяем не лучше князя. Нет, даже хуже: князь же не хотел ни в кого стрелять, а только приказал побить стекла.
Кролик зашебаршился в своей коробке. Приподнявшись с постели, Блинков-младший увидел, что глаза у него закрыты. Кролик спал и бегал во сне.
Ты же финансово одаренный, сказал себе Блинков-младший. Ты читаешь журнал «Большие деньги» для удовольствия, как другие – персидские сказки, и разбираешься в балансе банка «Воздушный кредит». Неужели ты не можешь победить какого-то мелкого коммерсанта?
Всю ночь Блинков-младший думал, отвлекаясь только для того, чтобы мысленно сказать спасибо прапрапрапрапрадедушке своего прапрапрапрапрадедушки, который передал ему такие стойкие ко сну гены.
Когда стало светать, он встал, кряхтя, потому что копчик еще болел, и улыбаясь, потому что план был готов. Не по стенке, а как все нормальные люди, не скрываясь, он вышел в коридор. Там стояли полки со старой Большой Ботанической энциклопедией, которые не поместились в комнатах.
Блинков-младший нашел в этой энциклопедии «Арбуз». Арбуз, как это ни удивительно, оказался ягодой. Вроде клюквы, только очень большой. Потом он посмотрел в латинском алфавитном указателе, что такое Уртика диоика. И засмеялся так, что мама-контрразведчик проснулась и выскочила в коридор.
В этот самый момент, как будто чуя близость своего поражения, все силы Мирового Зла загремели, забились чугунными башками по батареям парового отопления и заревели в бессильной злобе. Они ревели:
– Найди кролика!
Блинков-младший подумал, что у бабка Пупырко точно золотая клюка, потому что простой, деревянной, невозможно колотить по батареям с такой исключительной силой.
Спал Блинков-младший, пока не проголодался. Ведь у него были каникулы, а родители ушли на работу, и воспитывать его было совершенно некому.
Ему снились Ломакина и Суворова.
Они ели клюкву размером с арбуз и морщились.
Глава девятая
Был день блинковской тайной славы, и даже не посвященные в его тайну люди это чувствовали.
Князь Голенищев-Пупырко-младший не согнал его с привилегированного места между Ломакиной и Суворовой. Вот так без разговоров сел на холодильник «ЗИЛ Москва» и умиротворенно поглядывал, как пасется белый кролик. Неизвестно, что было приятнее Князю: то, что он заработал на кролике десять долларов или то, что напакостил своей бабке Пупырко.
Бабка ведь не зря обрывала уши всем, до кого могла дотянуться. Ее труд не пропал даром. Напакостить бабке считалось во дворе делом чести, делом доблести и геройства. А бабка, надо полагать, считала делом чести, доблести и геройства обрывать всем уши. Выхода из этого заколдованного круга не было: она обрывала уши – ей пакостили; ей пакостили – она обрывала уши.
– Бабка пишет заявление в Государственную думу, чтобы за покражу мелкого ушастого скота расстрел на месте. Совсем задвинулась, – довольным голосом сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. – У меня есть старая шкурка. Подкинем бабке, и от винта – живого кролика искать не будет.
– Спасибо, – растрогался Блинков-младший.
– Не спасибо, а еще пять долларов. Я ж тебя от расстрела спасаю, – сказал Князь. Он справедливо считал, что если будет вести себя по-человечески, его перестанут бояться.
Поторговались, и Князь согласился, что ни один кролик не стоит десять долларов, и, стало быть, доплачивать за шкурку Блинков-младший не должен. Князь, похоже, и сам был удивлен таким своим решением. Для порядка он сложил свой почти взрослый кулак и покрутил им у Блинкова-младшего под носом, чтобы Митька не забывал, кто есть кто.
– Мальчики, если у вас разборка, то мы пошли, – заявила Ломакина и прижалась к Блинкову-младшему, дескать, не связывайся ты с этим Князем, хорошо же сидим.
– Напугала, – сказал князь Голенищев-Пупырко-младший, изо всех сил улыбаясь, чтобы все поняли, что он так шутит. Но кулак спрятал за спину.
Ломакина вытянула ногу и наслюненным пальцем поковыряла что-то на колене.
– Скорей бы ты, Блин, открывал свой банк. А то Надьке колготки купить не на что, – посочувствовала подруге Суворова.
– Откроет он, как же! – ни с того ни с сего разозлилась Ломакина. – С ним так и состаришься в дырявых колготках.
– Блин откроет, – веско сказал Князь и объяснил свою уверенность: – Бабку до него никто не сумел обворовать, он первый.
– Я это говорю к тому, что у Нинки в клубе простудился лилипут, – сообщила Суворова.
Все молчали, постигая глубину ее мысли.
– Он кашляет в сундуке, – для ясности добавила Суворова.
– Я женщин не бил до пятнадцати лет, в пятнадцать ударил впервые, – запел князь Голенищев-Пупырко-младший, чтобы Суворова не воображала.
Суворова молча развязала шнурок на ботинке. Ей от Нины Су достались ботинки с металлическими нашлепками где только можно. Дорожа подарком сестры, она дралась этими ботинками строго по очереди, по четным дням правым, по нечетным левым, чтобы обувь снашивалась равномерно.
– Ладно, ладно, – испугался князь Голенищев-Пупырко-младший. – Уж и попеть нельзя.
– Ладно, Валь, ты че, – поддакнула миролюбивая Ломакина.
– Мне его репертуар не нравится, – холодно сказала Суворова, завязывая шнурок. – В общем, так: у Нинки в ночном клубе номер. Фокусник сажает в сундук лилипута, говорит всякую муть, и вместо лилипута вылезает Нинка в алмазной короне. Какой сюрприз, вице-мисс «Керосинпром», публика аплодирует, Нинка танцует, лилипут сидит в сундуке, типа он совсем исчез. Два выхода за ночь – сто долларов на Нинку, лилипута и фокусника. Нинке с лилипутом по сорок, они главнее.
– Почему? – обиделся за фокусника Блинков-младший. Краем глаза он присматривал за кроликом, чтобы тот пасся в разные стороны. Кролик норовил упастись в кусты, и приходилось направлять его прутиком.
– Потому что Нинка с лилипутом совладельцы предприятия, то есть сундука, – объяснила Суворова. – И потом, фокусник ничего не делает, только говорит «Абракадабра! Карабурля!», а Нинка там сидит как идиотка сложенная, ее вдвоем упаковывают. И лилипут потом сидит, но лилипуту легче.
– Почему? – спросил теперь князь Голенищев-Пупырко-младший.
– И с этим ничтожеством я вынуждена проводить редкие часы досуга, – вздохнула Суворова. У нее было много таких готовых фразочек, подхваченных у Нины Су.
– Потому что лилипут маленький, – пояснила Ломакина.
– Да, он совсем маленький, – печально сказала Суворова, – и он заболел. Он кашляет в сундуке, а публика смеется. Нужно его подменить на пару вечеров.
И Суворова посмотрела на Блинкова-младшего.
О, Дмитрий Блинков это вам не какой-то там князь Голенищев-Пупырко-младший! Он давно уже все понял и просчитал. Лилипуту как совладельцу не меньше десятки за амортизацию сундука. Про колготки Суворова начала неспроста, значит, еще десятка ей и Ломакиной как посредникам.
– Мне половину. За охрану, – быстро сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. Насчет денег он тоже ничего себе соображал.
– За охрану берут десять процентов, и берешь не ты. Там есть, кому брать, – авторитетно заявила Суворова.
Князь Голенищев-Пупырко-младший прикусил язык и больше к денежному вопросу не возвращался. Суворова иногда запросто говорила такие вещи, от которых становилось страшно. Из-за простоты и становилось. Так про рэкет знают все, у кого есть телевизор, а Суворова знала не по телевизору.
– Короче, к двенадцати подъезжай в «Пирров пир», – перешла к делу Суворова. – Это в бывшем доме резинотехнических работников, где крутили кино «детям до шестнадцати». Попросишь вызвать Нинку, она тебя проведет.
– Колготки мне купишь, Блинок, – размечталась Ломакина.
– Само собой, – кивнул Блинков-младший, представляя себе, как будет покупать колготки. Ну ее, Ломакину, пускай сама покупает, денег он даст. А Суворовой он сказал:
– Пир Лукуллов. А Пиррова победа.
– Я в курсе, – махнула рукой Суворова. – Только ты никому там не говори. Вывеску и документы они все равно менять не станут, но расстроятся. Хотя логично: «Пирров пир», да?
– Договорились, – сказал Блинков-младший, соскакивая с холодильника. За помоечной оградой мелькнула спина Игоря Дудакова в знакомой спортивной куртке с надписью СССР. Блинков-младший почему-то все время читал ее про себя по-английски: Си Си Си Пи.
– «Пирров пир» – туда же мой предок сегодня намылился, – запоздало сообразил князь Голенищев-Пупырко-младший. – Бабка нашла у него приглашение и чуть не порвала, мы вдвоем отбивались. Слушай, Валь, а пускай Нинка меня тоже проведет. Предок так входит, а я сижу, коктейль через трубочку сосу, а?
Младший князь совершенно не боялся старшего. Они друг у друга стреляли сигареты.
– А кефирчику через соску не хочешь? Малолеткам в ночной клуб нельзя, – отрезала Суворова.
Блинков-младший ловил кролика, который стал вдруг очень прытким, наверное, не хотел домой. К разговору Суворовой с Князем он специально не прислушивался, но все же уловил, как Суворова сказала:
– Ты малолетка, а Блин теперь типа взрослый лилипут.
Непонятно почему, но это было приятно.
Игорь Дудаков шел и оглядывался. Ему как всегда не хотелось бегать в парке, и он искал, кто бы отговорил его от этого полезного для здоровья занятия. Не бегать без уважительной причины Игорь Дудаков не мог, потому что был человеком твердого характера.
– Привет, старичок! – издалека помахал он Блинкову-младшему. Из того, что Дудаков узнал его сразу, можно было заключить, что вчерашняя презентация не вполне удалась.
Блинков-младший спрятал кролика под куртку и застегнул молнию. Как назло корреспондент «Желтого экспресса» остановился под самыми окнами Голенищевых-Пупырко. Подходить к нему пришлось боком, чтобы бабка Пупырко, если она смотрит в окно, не увидела подозрительной выпуклости под курткой.
– Это у тебя что? – кивнул на выпуклость Игорь Дудаков.
– Живот болит, – неудачно соврал Блинков-младший и тут же переврал заново: – Кошка.
– Дай ей пургена, – рассеянно сказал Дудаков.
Кролик забился, и Блинков-младший почувствовал, что подбородок ему щекочет вылезшее из распаха куртки ухо.
– Она уже почти поправилась, – сказал он, заправляя это как бы кошачье ухо за пазуху. – А Николай Александрович задержал нашу статью.
– Знаю, говорили по телефону, – без особой заинтересованности сказал Дудаков. – Вообще так не делают, старичок: вместе писали, а ты пошел и сдал всю информацию Николаю Александровичу.
Блинков-младший стал объяснять, как все получилось, но Дудаков не слушал.
– Да Господь с вами, – сказал он, – пользуйтесь. Игорю Дудакову информации не жалко. У Игоря Дудакова информации вагон и маленькая тележка. Сегодня, вон, Аркадий Птичкин выступает в «Пирровом пире». Впервые в России за пятнадцать лет.
У Блинкова-младшего так и зачесался язык сказать, что он тоже собирается в «Пирров пир». Он смолчал и сам не понял, почему. Слишком много совпадений было связано с этим «Пирровым пиром», о котором Блинков-младший знать не знал еще час назад. Слишком много.
Блинков-младший простился с Дудаковым и пошел домой, придерживая теплого кролика под курткой. Надо было торопиться в «Желтый экспресс» к Николаю Александровичу. Бывшему майору милиции отводилась очень важная роль в блинковском плане мести.
Врать надо умеючи. Чересчур простое вранье легко проверяется, в чересчур сложном того и гляди запутаешься сам. Вообще самое лучшее вранье – это правда.
Взять к примеру Блинкова-младшего: соврал он про клюкву размером с арбуз? Не соврал. Поверил ему Николай Александрович? Не поверил. Такие факты, сказал он, требуют уточнения. Тогда Блинков-младший с чистой душой дал ему телефон директора Ботанического сада. Надо было слышать, как солидный Эдуард Андреевич говорил тоже правду и только правду и при этом, сам того на подозревая, надувал криминального обозревателя «Желтого экспресса».
Блинков-младший слышал все. Николай Александрович в воспитательных целях велел ему взять трубку параллельного телефона.
– А почему нет? Можно сделать, чтобы ананасы росли на елке. Для морозостойчивости. А можно и клюкву размером с арбуз. Это очень перспективное направление, – говорил Эдуард Андреевич, имея ввиду, что лет через пятьдесят ученые до этого додумаются обязательно.
– Прямо не верится! Это же двадцать первый век! – восхищался Николай Александрович, имея ввиду то же, что и все журналисты, когда пишут «автомобиль двадцать первого века», «телевизор двадцать первого века». То есть что это уже изобретено и не сегодня – завтра будет во всех магазинах.
– Конечно, двадцать первый век, – поддакивал Эдуард Андреевич, имея ввиду двадцать первый век в самом прямом смысле.
Блинков-младший сидел, как на иголках. Пока что все шло по его плану, но чье-нибудь неосторожное слово – и всплыла бы небольшая разница в пятьдесят лет. Николай Александрович тогда понял бы, что выдающихся научных достижений в Ботаническом саду еще нет, и мог бы потерять интерес к преступной деятельности князя Голенищева-Пупырко-старшего. Ведь побить стекла в оранжерее и лишить все мировое человечество клюквы величиной с арбуз – это о-го-го! Это преступление века! А просто побить стекла в оранжерее – это хулиганство, ни больше ни меньше. Газеты не могут писать обо всех разбитых стеклах.
Тут как раз Николай Александрович заговорил о старшем князе, точнее, о фирме «Сильный хмель». Директору это совсем не понравилось. Что ни спрашивал Николай Александрович, он отвечал только «да» и «нет». А под конец сказал, что «Сильный хмель» у него, конечно, под подозрением, но ведь не докажешь, что лысого Витю наняли бить стекла именно «сильнохмелевцы». С другой стороны, никто, кроме «сильнохмелевцев», не собирается платить за новые стекла, и ссориться с ними ему не хочется. Так что спасибо «Желтому экспрессу» за участие, но писать обо всей этой истории с оранжереей и «Сильным хмелем» лучше не надо.
Журналисты необязательный народ. Сегодня они узнают новость и бегают с ней, как первоклассник с карамелькой на палочке. И похвастаются, и полюбуются, и вынут из бумажки и оближут. А завтра эта потускневшая грязная карамелька может заваляться в кармане вместе с латунной скрепкой и гайкой от настоящего бензовоза.
Существует единственный способ заставить журналиста написать о чем-нибудь обязательно, всенепременно, гарантированно. Скажите ему, что писать об этом не надо, а потом идите себе и покупайте ближайший номер его газеты. Статья на запретную тему будет в ней, чего бы это журналисту ни стоило.
– Хорошее дело, – вставила мама, потому что когда мужчина раскисает, его нужно чаще хвалить.
– И вот приходит нанятый за бутылку пьяный негодяй и губит нам опытные грядки. Три года работы насмарку, – звонким голосом сказал старший Блинков. – Я сам не знаю, что у нас должно было получиться. Может быть, в перспективе, лет через пятьдесят – клюква размером с арбуз и арбуз размером с дом. А может быть, ничего. Но тогда другие исследователи знали бы, что у нас ничего не получилось, и работали бы в другом направлении.
Все-таки старший Блинков был хотя и ботаник, но честный и гордый человек. Рыба, которая сорвалась с крючка – всегда самая крупная, Блинков-младший знал это по собственному опыту. Да другой бы на месте старшего Блинкова орал бы во всю ивановскую: «Мне погубили клюкву размером с арбуз! Дайте мне Государственную премию и путевку на Галапагосские острова, чтобы я там среди черепах отдохнул от свинцовых мерзостей жизни!» А старший Блинков – «Может быть, через пятьдесят лет, а может быть, и вовсе никогда».
У Блинкова-младшего защипало в носу от жалости. Он был готов отдать на стекла для оранжереи все свои сто девяносто девять долларов, включая мелочь на два доллара, которую повыгреб для него из карманов мистер Силкин дядя Миша. Он и отдал бы. Но тогда пришлось бы объяснять, откуда взялись остальные сто девяносто семь долларов, а это расстроило бы старшего Блинкова еще сильнее, чем побитые стекла.
– Три года насмарку, – повторил старший Блинков. – И еще три года, чтобы догнать вчерашний день. А Мишка у себя в Пенсильвании ждать не будет. Я ему все показал, Мишке.
– Я понимаю, куда ты клонишь, – сухо сказала мама. Блинков-младший представил себе, как она там за дверью смотрит на старшего Блинкова своим тяжелым и умным взглядом контрразведчика, от которого самым матерым шпионам хотелось спрятаться под стол. – А этого твоего мистера Силкина мы еще проверим на предмет связи с Центральным Разведывательным Управлением Соединенных Штатов Америки.
Старший Блинков глухо засмеялся и сказал:
– Ну что ты городишь, Оля?! Это не ЦРУ меня вербует. Это я не нужен своей стране. А Мишке там, в Пенсильвании, не хватает моих мозгов, и он обещал поговорить с боссом.
Мама долго молчала. Были вещи, которые не стоило ей говорить. Ну просто ни при каких обстоятельствах.
– В науке не бывает вторых мест, это не бег на стометровку, – неуверенно сказал папа. – Я, если считать со студенчества, двадцать лет пахал и только-только начал выходить на результат. Но в этом направлении работают еще человек двести в мире. Прикажешь отдать первенство Мишке или любому из остальных ста девяноста девяти только потому, что какой-то подлец еще раз перебьет стекла?
– Ну так попутного тебе ветра, Блинков. Устроишься в Пенсильвании – заберешь к себе Митьку. Ему там будет лучше, он же финансово одаренный, – весело сказала мама и всхлипнула. – А у нас, у контрразведчиков, есть только один способ навсегда уехать за границу: изменить Родине. Так что извини, но я остаюсь.
Вся жизнь финансово одаренного подростка Дмитрия Блинкова рухнула и покатилась по темному коридору, как отрубленная голова в фильме ужасов.
Ему хотелось в Америку.
Но ему не хотелось в Америку такой ценой.
Сразу представилось, что старший Блинков переженился в Америке на американке, и эта змея пилит очкастого тихого папу: «Мистэ Блинкофф, уай а ю уокинг ин юниверсити, тут одному миллионеру по соседству требуется доктор ботанических наук подстригать рододендроны. В общем, у нас другая структура бюджета, бросай свою науку, в садовниках больше заработаешь. А то я как дура хожу в прошлогодних брюликах, перед знакомыми стыдно».
Блинков-младший сполз по стене и сел на пол, совершенно забыв про свой ушибленный копчик.
Он про него вспомнил, когда уже взревел от боли, как пароход в тумане.
Мама, конечно, была начеку. Она первая выскочила в коридор, включила свет и подняла на ноги дрожащего Блинкова-младшего.
Потом вышел папа, щуря добрые плохо видящие глаза.
– Я все слышал, – сказал им Блинков-младший, и они не стали говорить, что подслушивать нехорошо и все такое. Они ничего не сказали, потому что был тот случай, когда умные взрослые не делают своим детям замечаний.
Хорошо было маме. Она, как все контрразведчики, могла приказать себе заснуть и засыпала.
Старшему Блинкову тоже было хорошо. Он засыпал безо всякого приказа. Однажды, когда старший Блинков служил в армии, он даже заснул на посту и мог бы попасть под суд военного трибунала. К счастью, на секретный объект, который охранял старший Блинков, заехал не проверяющий офицер, а всего-навсего танковая колонна. Старший Блинков проснулся, объяснил заблудившимся танкистам дорогу, а потом всю ночь заметал следы от гусениц, чтобы их не увидело начальство.
Плохо было только Блинкову-младшему. Есть люди-жаворонки и люди-совы, так Блинков-младший был сова.
Прапрапрапрапрадедушка блинковского прапрапрапрапрадедушки, скорее всего, караулил по ночам пещеру, когда все жили в пещерах и еще не придумали дверей и охранной сигнализации. Если бы этот пра- заснул хоть разок, то Блинкова-младшего сейчас не было бы на свете. Потому что заснувших часовых тогда не отдавали под суд военного трибунала, а без лишних затей били каменным топором по башке. Такое трудное было время.
Гены этого бдительного пра- передались Блинкову-младшему через маму. Она тоже не спала бы по ночам, если бы не умела приказывать себе заснуть. Через старшего Блинкова такие гены передаться не могли. По вечерам он был жаворонок, то есть рано ложился, а по утрам сова, то есть продолжал спать.
А Блинков-младший был потомственная сова и не спал.
Блинкову-младшему было плохо.
На его полученные в схватке с князем Голенищевым-Пупырко-младшим ранения положили куда надо лед, куда надо теплый компресс.
Ему как маленькому сунули за щеку конфету из большой коробки, которую подарил маме один освобожденный заложник.
Ему, конечно, сказали, что любят его, и это была правда.
Ему, конечно, сказали, что хотят сохранить свою здоровую семью, и это была тоже правда.
Но Блинков-младший уже достаточно пожил на свете, чтобы знать, что самые любящие, правдивые и вообще хорошие люди могут совершать подлые поступки, если попадают в подлые обстоятельства.
Подлые обстоятельства – это когда приходится выбирать там, где выбора быть не должно.
Старшему Блинкову приходилось выбирать между семьей и работой, а такого не должно быть. Нормальное же дело – когда у человека и семья, и работа.
Но если он уедет работать в Америку, то потеряет семью. А если останется с семьей, то у него будет не работа, а мартышкин труд. Он будет работать, а наемники князя Голенищева-Пупырко-старшего будут бить стекла в оранжерее субтропических растений и портить его работу.
Другой бы плюнул на какую-то там клюкву размером с арбуз, тем более, что ее выведут через пятьдесят лет, и то еще бабушка надвое сказала: могут вывести, а могут и не вывести. Мистер Силкин дядя Миша, например, так и сделал. Он пошел работать в коммерческий киоск, накопил на билет и уехал в Америку. Если бы ему там не повезло устроиться в университет, он и в Америке работал бы в коммерческом киоске и в ус бы не дул.
Мистеру Силкину дяде Мише было, в общем, все равно, как зарабатывать деньги. Главное, он потом гулял с девушками, шил рюкзаки, ремонтировал байдарку и ходил на ней по горным рекам и вообще жил богатой личной жизнью.
А старший Блинков если с кем-нибудь гулял, то рассказывал, как называются окружающие травянистые растения и какой у них цикл вегетации, однолетний или многолетний. Если он ел борщ из скороварки и у него в ложку вылавливалась морковка, он рассказывал про морковку. В Ботанический сад он бежал, как первоклассник в цирк.
Теперь он просто не знал, как жить.
Он был великолепный, отборный специалист. Сначала он поступил в Университет, где примерно из восьми желающих только один смог стать студентом. Потом он поступил в аспирантуру – один из двадцати-тридцати выпускников Университета. Аспирант – это уже молодой ученый, он проводит довольно самостоятельные исследования, и если сможет узнать у природы что-то новое, что до него не знал никто, становится кандидатом наук. Старший Блинков смог. Ну и так далее. Факт то, что он знал свою работу и только свою работу, а в любой другой, даже очень похожей, разбирался так себе, в общих чертах.
Вспомнив то, что успел забыть и забыв то, что знал, он мог бы стать агрономом или учителем биологии. Но, простите, на компьютере тоже при горячем желании можно распрямлять молотком согнутые гвозди. Однако это дорогое удовольствие, и на каком-нибудь камушке все равно удобнее.
Он, конечно, не мог плюнуть на свою работу.
Он, конечно, не мог плюнуть на свою семью.
Он, скорее всего, мечтал бы об Америке, какие там замечательные условия для вегетации растений, а сам сто раз вставлял бы новые стекла в оранжерее и повторял бы свои опыты. Пока его не обогнал бы мистер Силкин дядя Миша, которому никто не бьет стекла. Тогда старший Блинков стал бы пить пиво, смотреть по телевизору футбол и делать все остальное, что делают люди, которым неинтересно жить и надо развлекаться.
Это был бы совершенно чужой, скучный и вредный человек.
Блинков-младший лежал на животе. Под носом у него был хлюпающий пузырь со льдом, а на копчике компресс из водки, оставшейся с Девятого мая. Иногда он придерживал пузырь и компресс и переворачивался на спину.
Блинков-младший представлял, как он встает и вдоль стены крадется в комнату родителей. Чтобы мама не проснулась, надо подсыпать ей в чай две растолченные таблетки реланиума. Реланиум можно украсть у бабушки Елизаветы Михайловны. Заодно и бабушку навестить.
Ключ от шкафа мама прячет в молочнике из свадебного сервиза. На третьей полке, под простынями, лежит автоматический пистолет Стечкина. Это старое и надежное оружие. Мама лупит из него очередями с двух рук, не пристегивая приклада. И Блинков-младший два раза пробовал. Он не промахнется. Князь Голенищев-Пупырко старший еще проклянет тот день, когда решил связаться с ботаниками!
И тут Блинков-младший понял, что он полный дурак. Что нельзя быть немножко вором и чуть-чуть негодяем. Просто ты или воюешь с негодяями, оставаясь даже с ними честным человеком, или сам становишься негодяем не лучше князя. Нет, даже хуже: князь же не хотел ни в кого стрелять, а только приказал побить стекла.
Кролик зашебаршился в своей коробке. Приподнявшись с постели, Блинков-младший увидел, что глаза у него закрыты. Кролик спал и бегал во сне.
Ты же финансово одаренный, сказал себе Блинков-младший. Ты читаешь журнал «Большие деньги» для удовольствия, как другие – персидские сказки, и разбираешься в балансе банка «Воздушный кредит». Неужели ты не можешь победить какого-то мелкого коммерсанта?
Всю ночь Блинков-младший думал, отвлекаясь только для того, чтобы мысленно сказать спасибо прапрапрапрапрадедушке своего прапрапрапрапрадедушки, который передал ему такие стойкие ко сну гены.
Когда стало светать, он встал, кряхтя, потому что копчик еще болел, и улыбаясь, потому что план был готов. Не по стенке, а как все нормальные люди, не скрываясь, он вышел в коридор. Там стояли полки со старой Большой Ботанической энциклопедией, которые не поместились в комнатах.
Блинков-младший нашел в этой энциклопедии «Арбуз». Арбуз, как это ни удивительно, оказался ягодой. Вроде клюквы, только очень большой. Потом он посмотрел в латинском алфавитном указателе, что такое Уртика диоика. И засмеялся так, что мама-контрразведчик проснулась и выскочила в коридор.
В этот самый момент, как будто чуя близость своего поражения, все силы Мирового Зла загремели, забились чугунными башками по батареям парового отопления и заревели в бессильной злобе. Они ревели:
– Найди кролика!
Блинков-младший подумал, что у бабка Пупырко точно золотая клюка, потому что простой, деревянной, невозможно колотить по батареям с такой исключительной силой.
Спал Блинков-младший, пока не проголодался. Ведь у него были каникулы, а родители ушли на работу, и воспитывать его было совершенно некому.
Ему снились Ломакина и Суворова.
Они ели клюкву размером с арбуз и морщились.
Глава девятая
Почему не надо говорить журналистам «не надо»
Был день блинковской тайной славы, и даже не посвященные в его тайну люди это чувствовали.
Князь Голенищев-Пупырко-младший не согнал его с привилегированного места между Ломакиной и Суворовой. Вот так без разговоров сел на холодильник «ЗИЛ Москва» и умиротворенно поглядывал, как пасется белый кролик. Неизвестно, что было приятнее Князю: то, что он заработал на кролике десять долларов или то, что напакостил своей бабке Пупырко.
Бабка ведь не зря обрывала уши всем, до кого могла дотянуться. Ее труд не пропал даром. Напакостить бабке считалось во дворе делом чести, делом доблести и геройства. А бабка, надо полагать, считала делом чести, доблести и геройства обрывать всем уши. Выхода из этого заколдованного круга не было: она обрывала уши – ей пакостили; ей пакостили – она обрывала уши.
– Бабка пишет заявление в Государственную думу, чтобы за покражу мелкого ушастого скота расстрел на месте. Совсем задвинулась, – довольным голосом сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. – У меня есть старая шкурка. Подкинем бабке, и от винта – живого кролика искать не будет.
– Спасибо, – растрогался Блинков-младший.
– Не спасибо, а еще пять долларов. Я ж тебя от расстрела спасаю, – сказал Князь. Он справедливо считал, что если будет вести себя по-человечески, его перестанут бояться.
Поторговались, и Князь согласился, что ни один кролик не стоит десять долларов, и, стало быть, доплачивать за шкурку Блинков-младший не должен. Князь, похоже, и сам был удивлен таким своим решением. Для порядка он сложил свой почти взрослый кулак и покрутил им у Блинкова-младшего под носом, чтобы Митька не забывал, кто есть кто.
– Мальчики, если у вас разборка, то мы пошли, – заявила Ломакина и прижалась к Блинкову-младшему, дескать, не связывайся ты с этим Князем, хорошо же сидим.
– Напугала, – сказал князь Голенищев-Пупырко-младший, изо всех сил улыбаясь, чтобы все поняли, что он так шутит. Но кулак спрятал за спину.
Ломакина вытянула ногу и наслюненным пальцем поковыряла что-то на колене.
– Скорей бы ты, Блин, открывал свой банк. А то Надьке колготки купить не на что, – посочувствовала подруге Суворова.
– Откроет он, как же! – ни с того ни с сего разозлилась Ломакина. – С ним так и состаришься в дырявых колготках.
– Блин откроет, – веско сказал Князь и объяснил свою уверенность: – Бабку до него никто не сумел обворовать, он первый.
– Я это говорю к тому, что у Нинки в клубе простудился лилипут, – сообщила Суворова.
Все молчали, постигая глубину ее мысли.
– Он кашляет в сундуке, – для ясности добавила Суворова.
– Я женщин не бил до пятнадцати лет, в пятнадцать ударил впервые, – запел князь Голенищев-Пупырко-младший, чтобы Суворова не воображала.
Суворова молча развязала шнурок на ботинке. Ей от Нины Су достались ботинки с металлическими нашлепками где только можно. Дорожа подарком сестры, она дралась этими ботинками строго по очереди, по четным дням правым, по нечетным левым, чтобы обувь снашивалась равномерно.
– Ладно, ладно, – испугался князь Голенищев-Пупырко-младший. – Уж и попеть нельзя.
– Ладно, Валь, ты че, – поддакнула миролюбивая Ломакина.
– Мне его репертуар не нравится, – холодно сказала Суворова, завязывая шнурок. – В общем, так: у Нинки в ночном клубе номер. Фокусник сажает в сундук лилипута, говорит всякую муть, и вместо лилипута вылезает Нинка в алмазной короне. Какой сюрприз, вице-мисс «Керосинпром», публика аплодирует, Нинка танцует, лилипут сидит в сундуке, типа он совсем исчез. Два выхода за ночь – сто долларов на Нинку, лилипута и фокусника. Нинке с лилипутом по сорок, они главнее.
– Почему? – обиделся за фокусника Блинков-младший. Краем глаза он присматривал за кроликом, чтобы тот пасся в разные стороны. Кролик норовил упастись в кусты, и приходилось направлять его прутиком.
– Потому что Нинка с лилипутом совладельцы предприятия, то есть сундука, – объяснила Суворова. – И потом, фокусник ничего не делает, только говорит «Абракадабра! Карабурля!», а Нинка там сидит как идиотка сложенная, ее вдвоем упаковывают. И лилипут потом сидит, но лилипуту легче.
– Почему? – спросил теперь князь Голенищев-Пупырко-младший.
– И с этим ничтожеством я вынуждена проводить редкие часы досуга, – вздохнула Суворова. У нее было много таких готовых фразочек, подхваченных у Нины Су.
– Потому что лилипут маленький, – пояснила Ломакина.
– Да, он совсем маленький, – печально сказала Суворова, – и он заболел. Он кашляет в сундуке, а публика смеется. Нужно его подменить на пару вечеров.
И Суворова посмотрела на Блинкова-младшего.
О, Дмитрий Блинков это вам не какой-то там князь Голенищев-Пупырко-младший! Он давно уже все понял и просчитал. Лилипуту как совладельцу не меньше десятки за амортизацию сундука. Про колготки Суворова начала неспроста, значит, еще десятка ей и Ломакиной как посредникам.
– Мне половину. За охрану, – быстро сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. Насчет денег он тоже ничего себе соображал.
– За охрану берут десять процентов, и берешь не ты. Там есть, кому брать, – авторитетно заявила Суворова.
Князь Голенищев-Пупырко-младший прикусил язык и больше к денежному вопросу не возвращался. Суворова иногда запросто говорила такие вещи, от которых становилось страшно. Из-за простоты и становилось. Так про рэкет знают все, у кого есть телевизор, а Суворова знала не по телевизору.
– Короче, к двенадцати подъезжай в «Пирров пир», – перешла к делу Суворова. – Это в бывшем доме резинотехнических работников, где крутили кино «детям до шестнадцати». Попросишь вызвать Нинку, она тебя проведет.
– Колготки мне купишь, Блинок, – размечталась Ломакина.
– Само собой, – кивнул Блинков-младший, представляя себе, как будет покупать колготки. Ну ее, Ломакину, пускай сама покупает, денег он даст. А Суворовой он сказал:
– Пир Лукуллов. А Пиррова победа.
– Я в курсе, – махнула рукой Суворова. – Только ты никому там не говори. Вывеску и документы они все равно менять не станут, но расстроятся. Хотя логично: «Пирров пир», да?
– Договорились, – сказал Блинков-младший, соскакивая с холодильника. За помоечной оградой мелькнула спина Игоря Дудакова в знакомой спортивной куртке с надписью СССР. Блинков-младший почему-то все время читал ее про себя по-английски: Си Си Си Пи.
– «Пирров пир» – туда же мой предок сегодня намылился, – запоздало сообразил князь Голенищев-Пупырко-младший. – Бабка нашла у него приглашение и чуть не порвала, мы вдвоем отбивались. Слушай, Валь, а пускай Нинка меня тоже проведет. Предок так входит, а я сижу, коктейль через трубочку сосу, а?
Младший князь совершенно не боялся старшего. Они друг у друга стреляли сигареты.
– А кефирчику через соску не хочешь? Малолеткам в ночной клуб нельзя, – отрезала Суворова.
Блинков-младший ловил кролика, который стал вдруг очень прытким, наверное, не хотел домой. К разговору Суворовой с Князем он специально не прислушивался, но все же уловил, как Суворова сказала:
– Ты малолетка, а Блин теперь типа взрослый лилипут.
Непонятно почему, но это было приятно.
Игорь Дудаков шел и оглядывался. Ему как всегда не хотелось бегать в парке, и он искал, кто бы отговорил его от этого полезного для здоровья занятия. Не бегать без уважительной причины Игорь Дудаков не мог, потому что был человеком твердого характера.
– Привет, старичок! – издалека помахал он Блинкову-младшему. Из того, что Дудаков узнал его сразу, можно было заключить, что вчерашняя презентация не вполне удалась.
Блинков-младший спрятал кролика под куртку и застегнул молнию. Как назло корреспондент «Желтого экспресса» остановился под самыми окнами Голенищевых-Пупырко. Подходить к нему пришлось боком, чтобы бабка Пупырко, если она смотрит в окно, не увидела подозрительной выпуклости под курткой.
– Это у тебя что? – кивнул на выпуклость Игорь Дудаков.
– Живот болит, – неудачно соврал Блинков-младший и тут же переврал заново: – Кошка.
– Дай ей пургена, – рассеянно сказал Дудаков.
Кролик забился, и Блинков-младший почувствовал, что подбородок ему щекочет вылезшее из распаха куртки ухо.
– Она уже почти поправилась, – сказал он, заправляя это как бы кошачье ухо за пазуху. – А Николай Александрович задержал нашу статью.
– Знаю, говорили по телефону, – без особой заинтересованности сказал Дудаков. – Вообще так не делают, старичок: вместе писали, а ты пошел и сдал всю информацию Николаю Александровичу.
Блинков-младший стал объяснять, как все получилось, но Дудаков не слушал.
– Да Господь с вами, – сказал он, – пользуйтесь. Игорю Дудакову информации не жалко. У Игоря Дудакова информации вагон и маленькая тележка. Сегодня, вон, Аркадий Птичкин выступает в «Пирровом пире». Впервые в России за пятнадцать лет.
У Блинкова-младшего так и зачесался язык сказать, что он тоже собирается в «Пирров пир». Он смолчал и сам не понял, почему. Слишком много совпадений было связано с этим «Пирровым пиром», о котором Блинков-младший знать не знал еще час назад. Слишком много.
Блинков-младший простился с Дудаковым и пошел домой, придерживая теплого кролика под курткой. Надо было торопиться в «Желтый экспресс» к Николаю Александровичу. Бывшему майору милиции отводилась очень важная роль в блинковском плане мести.
Врать надо умеючи. Чересчур простое вранье легко проверяется, в чересчур сложном того и гляди запутаешься сам. Вообще самое лучшее вранье – это правда.
Взять к примеру Блинкова-младшего: соврал он про клюкву размером с арбуз? Не соврал. Поверил ему Николай Александрович? Не поверил. Такие факты, сказал он, требуют уточнения. Тогда Блинков-младший с чистой душой дал ему телефон директора Ботанического сада. Надо было слышать, как солидный Эдуард Андреевич говорил тоже правду и только правду и при этом, сам того на подозревая, надувал криминального обозревателя «Желтого экспресса».
Блинков-младший слышал все. Николай Александрович в воспитательных целях велел ему взять трубку параллельного телефона.
– А почему нет? Можно сделать, чтобы ананасы росли на елке. Для морозостойчивости. А можно и клюкву размером с арбуз. Это очень перспективное направление, – говорил Эдуард Андреевич, имея ввиду, что лет через пятьдесят ученые до этого додумаются обязательно.
– Прямо не верится! Это же двадцать первый век! – восхищался Николай Александрович, имея ввиду то же, что и все журналисты, когда пишут «автомобиль двадцать первого века», «телевизор двадцать первого века». То есть что это уже изобретено и не сегодня – завтра будет во всех магазинах.
– Конечно, двадцать первый век, – поддакивал Эдуард Андреевич, имея ввиду двадцать первый век в самом прямом смысле.
Блинков-младший сидел, как на иголках. Пока что все шло по его плану, но чье-нибудь неосторожное слово – и всплыла бы небольшая разница в пятьдесят лет. Николай Александрович тогда понял бы, что выдающихся научных достижений в Ботаническом саду еще нет, и мог бы потерять интерес к преступной деятельности князя Голенищева-Пупырко-старшего. Ведь побить стекла в оранжерее и лишить все мировое человечество клюквы величиной с арбуз – это о-го-го! Это преступление века! А просто побить стекла в оранжерее – это хулиганство, ни больше ни меньше. Газеты не могут писать обо всех разбитых стеклах.
Тут как раз Николай Александрович заговорил о старшем князе, точнее, о фирме «Сильный хмель». Директору это совсем не понравилось. Что ни спрашивал Николай Александрович, он отвечал только «да» и «нет». А под конец сказал, что «Сильный хмель» у него, конечно, под подозрением, но ведь не докажешь, что лысого Витю наняли бить стекла именно «сильнохмелевцы». С другой стороны, никто, кроме «сильнохмелевцев», не собирается платить за новые стекла, и ссориться с ними ему не хочется. Так что спасибо «Желтому экспрессу» за участие, но писать обо всей этой истории с оранжереей и «Сильным хмелем» лучше не надо.
Журналисты необязательный народ. Сегодня они узнают новость и бегают с ней, как первоклассник с карамелькой на палочке. И похвастаются, и полюбуются, и вынут из бумажки и оближут. А завтра эта потускневшая грязная карамелька может заваляться в кармане вместе с латунной скрепкой и гайкой от настоящего бензовоза.
Существует единственный способ заставить журналиста написать о чем-нибудь обязательно, всенепременно, гарантированно. Скажите ему, что писать об этом не надо, а потом идите себе и покупайте ближайший номер его газеты. Статья на запретную тему будет в ней, чего бы это журналисту ни стоило.