Немчинов Геннадий. Актер

возбуждения и водки, все еще верящих в какое-то чудо, которое немедленно все
изменит в мире. В основном это были сельские активисты, ожидавшие
распоряжений, директив, успевавших между тем перекусить, глотнуть водки в
привычном и любимом поселковом прибежище.
Закусывая пирожком с картошкой и луком, Олег Павлович прислушивался к
какому-то новому звуку за окнами ресторана, который резко ворвался вдруг в
уши... Двое его соседей сорвались со своих мест.
- Самолеты! Немец!
Схватив свой костыль, Олег Павлович выскочил на балкон, нависавший над
самой площадью. Своим прицельно-профессиональным взглядом он увидел сразу
все: перепуганных лошадей, сбившихся вместе со своими телегами, паническим
ржанием своим словно вопрошающих людей и небо: "Да что это такое... Этот вой
и страшные звуки... Зачем вы пугаете нас, которые служат вам верой и
правдой..." Увидел разбегавшихся во все стороны людей, которые, пригнув
головы и по-детски беспомощно прикрываясь руками, пытались найти
какое-никакое убежище... Дым и пламя, крик над деревянной улицей прямо перед
глазами - занялся и разгорался пожар... Наконец, глаза его выхватили еще
одну картинку: зеленая полуторка почти под самым балконом, две девицы,
нырнувшие под нее и бестолково перемещающиеся там, в поиске места
побезопаснее, у одной из девиц русые косы, другая, изыскивая себе позицию и
все не находя ее, то и дело обращала прямо к ресторану свои плотные телеса в
синих трусах... Гутя со своей подругой Гелей.
- Геля, подбери зад!
Крик был услышан - синие трусы напуганно переместились... Оказалось, и
вся площадь услышала этот актерский, напитанный силой и живой звонкой мощью
крик - люди подняли головы, промелькнули улыбки, что-то вроде облегченного
вздоха пронеслось над площадью. Голос с неба и протяжный гудок черной "эмки"
следом почти слились...
- Хулиганит... - восхищенно пробормотал маленький, плотный Меркурьич,
выскочивший из машины, и, запрокинув голову в своей измятой фуражке,
смотревший на актера.
Немецкий самолет ушел. Меркурьич, громко топоча сапогами, поскакал,
здорово пыхтя, по крутой лестнице вверх. Там, набрав воздуха, рявкнул:
- Два стакана водки! Быстро! А вы, ребяты, быстро все выметайтесь: у
кого места забронированы - бегом на станцию, кто из деревни - домой...
Эшелон подан! Немец - на подходе... Ресторан счас - на воздух! - раздался
визг девушки-официантки, уже подавшей Меркурьичу и актеру, стоявшему рядом,
водку.
- Ну, Олег Павлыч, отбываем... - сказал уже тихо Сергей Меркурьич. Он
снял фуражку, помедлил. - Давай примем на дорожку... - его лицо посмурнело
было, но тут же разгладилось. - Погодите, гады, мы еще вернемся... Давай!
Не чокаясь, они выпили большими глотками свою водку. Меркурьич
подхватил актера под руку...
- Вниз, пошли... Эй, девки... Гутя, Геля! Быстро сюда... Где вы!
- Мы здесь, Сергей Меркурьич... - они уже сидели в машине.
- Ванюшка... Дуй в ресторан, возьми сам, что есть съестного, и всем
скажи - пусть разбирают все, что могут, счас распоряжусь, и ресторана...
нет... Гапонов! Ты где?
- Тут я, Сергей Меркурьич, - откликнулся худой человек в полувоенной
форме, подходя к "эмке".
- Заряды проверил? Хорошо б сразу все, как люди отойдут подале и
подводы проедут - мост, почту, ресторан и прочее...
- Все проверил: готово.
- Ну, тогда ладно... Ты б и водочки прихватил на дорожку, Ванюша, мало
ль там что...
- Целый ящик Федулов вытащил, поставил уже.
- Ага... Сгодится... Мы теперь - дорожные люди... Дома сказался,
Ванюша?
- Некому уж, Сергей Меркурьич: отец с матерью в деревню к своим ушли,
сеструха на станции, с нами едет...
- Ладно. Ну, двинем! Гапонов! Действуй! Даю тебе десять... нет:
пятнадцать минут! Успевай!
- Успею, Сергей Меркурьич.
10

Уходил эшелон через полчаса, с запозданием. Вблизи уже раскатисто
гремела канонада. Когда осталась позади станция - в центре Песочинска один
за другим раздались утробно-гулкие звуки, а вслед сразу в нескольких местах
вздулось багрово-красное пламя.
- Гапонов... Он и его ребята сполнили приказ - успели. Олег Павлыч, что
с девками твоими делать будем?
- В медсестры определим, Меркурьич.
- Определим. Похлопочем, - кивнул Меркурьич. - А ты сам?
- Сам - сразу в армию, только приедем.
- Что ж... Дело говоришь. Я-то приписан покамест к партизанскому штабу
в Приволжске, а там - куда пошлют.
Вдруг на крохотном полустанке, который они должны были проскочить,
состав резко дернулся, подался назад... За окнами вагонов бежали, что-то
крича и размахивая руками, люди в железнодорожной форме. Меркурьич кинулся к
выходу:
- Стоять! Никуда! Я сам!
Через минуту он вернулся.
- Путь перерезали, ребята... - Меркурьич говорил упавшим, непохожим на
свой привычный, голосом. - Немцы... Счас паровоз перегонят по запасной ветке
- и назад пойдем в сторону Озерного - если... сумеем пробраться... - еще
тише добавил он.
Через несколько минут поезд двинулся в обратную сторону. Песочинск
миновали на полном ходу. Станция была пуста: ни души. А уже за поселком
вслед эшелону посыпались пулеметные и автоматные очереди.
- Спохватились... Авось теперь проскочим, - Меркурьич передохнул.
Состав шел без остановок. И тут все вдруг слилось во всеобщем,
казалось, гуле, грохоте и визге. Геля вцепилась было в Гутю, но тут какая-то
злая решительная сила отшвырнула ее от подруги. И уже в последний миг, уже
на земле, перед тем, как потерять сознание, она увидела лежащего на боку
Меркурьича с широко открытым ртом - и актера, ползущего к нему...
Когда Геля очнулась, все везде горело, сильно чадя. Слышались стоны и
командные выкрики. Она была одна - возле никого. "Где же все? - ужаснувшись
подумала Геля. - Гутя, Олег Павлович?.." Она, упираясь руками в землю,
приподнялась. Нет, не ранена... Но в голове была вата. Встала. Обходя все
вокруг, она искала своих. Что-то спрашивала у бежавших людей. Ей отвечали,
лишь на миг, кто без всякого выражения, кто с жалостью взглядывая на нее.
Нет, не видели... Нет, не знают... Нет, разве тут что поймешь...
Бродя рядом с их вагоном - Геля запомнила, что этот вагон был под
номером три - она вдруг обратила внимание на зеленую кофточку, почти
засыпанную свежей землей, у самой железнодорожной насыпи.
"Да это же кофточка Гути! Значит, и она сама где-то здесь!" Подбежав к
кофточке, она схватилась было за рукав... но это была - рука. Ледяной ужас
встряхнул Гелю. Но она заставила себя наклониться и лихорадочно стала
разбрасывать землю. Вот золотистая коса выскользнула из-под песка, и тут же
следом осыпавшаяся земля открыла Гутю, ее раскрытые безжизненные глаза
смотрели прямо в небо.
Геля побежала в сторону ближних домов с криком "Спасите! Помогите!" -
уже понимая, что ни помочь Гуте, ни спасти ее никто не в силах.
11

Уже после того, как все было кончено, тех, кто ранен, увезли в больницу
пристанционного поселка Пено, а всех, кто убит - схоронили в общей могиле.
Гутю - не отдала Геля в общую яму, и с помощью какого-то местного старика
похоронила у насыпи, заметив место.
- Боженьки мои... Что ж делать-то... Что ж делать... - бормотала она
потом, сидя рядом с могилой подруги.
Но тут ее ухо уловило в той стороне, откуда пришел их состав,
приближающийся гудок. Ближе, ближе. Вот уже показался из леса паровоз.
Вагоны... Состав, конечно, остановится здесь: остатки разбомбленного поезда
еще загораживали путь. "А что - если и мне с этим составом? - пока еще
неотчетливо подумала Геля. - Гути нет... И Меркурьича тоже... Олег Павлович
поискал нас, не нашел - и уехал со всеми, кто уцелел..."
Сквозь помутившееся сознание, как из сна, дошел до нее чей-то голос,
кричавший: "Быстро разобрать завалы!" Да! Она - одна. Совсем одна. Ничего
страшнее не может быть. Значит - уехать, приткнуться к людям! Кем бы они ни
были. А в Озерном - если поезд туда - на фронт! Медсестрой... Да кем
угодно... И Геля вдруг успокоилась, приняв это решение.
Между тем поезд остановился. Из него высыпали люди и стали помогать
тем, кто уже разбирал завалы. Геля подлеском, что подходил почти к самым
путям не без осторожности подобралась к прибывшему составу... "Попросишься -
могут и не пустить, вон, везде военные, стволы пушек под брезентом, часовые
везде..." - подумала она. И решила незаметно забраться под брезент одной из
платформ с этими торчащими стволами: в вагон не проскочишь.
Выждав минуту, когда часовой на платформе заговорил с кем-то внизу, она
мгновенно поднырнула под брезент... Ее обдало спертым запахом металла и
холода. Вжавшись в уголок, она обхватила себя руками, чтобы согреться - и
замерла так... К тому времени, как раздался длинный свисток, и состав тяжело
дернулся, сначала очень медленно, неуверенно, потом все набирая скорость -
двинулся дальше, Гелю всю трясло.
"Ничего, выдержу..." - подумала Геля. Она вспомнила, как они с Гутей
вместе с деревенскими девчонками, в самом начале войны оказавшись в
Перехватове, были мобилизованы рыть противотанковые рвы и стесывать берега
Волги. Это была адская работа, по семнадцать часов в сутки. Все силы уходили
на то, чтобы просто выжить. Лопата, земля. Разогнулся - кровавый туман перед
глазами. Казалось - еще немного, и конец. Но ведь втянулись, выдержали. И
это продолжалось почти до возвращения актера из Минска, когда уже началась
неразбериха эвакуации, слухи о прорвавшихся ниже по Волге немцах, панике,
захватившей всех...
Геле показалось, что прошло совсем немного времени, когда состав стал
замедлять движение. Она подползла к краю платформы и чуть приподняла
брезент. Первое, что увидела - высокая и массивная, внизу из бурого камня,
выше - красно-кирпичная водокачка. Рядом двухэтажные деревянные дома того
привычного типа, который сразу говорит глазу о принадлежности железной
дороге: такие дома можно видеть на любой станции побольше обыкновенных. Есть
в некой выделенности этих домов, их темной, с красноватым оттенком краске,
больших окнах, палисадниках, двориках, ветлах и рябинах под окнами нечто
особенное, свое: тут обычно и живут лишь семьи железнодорожников.
Приподняв брезент повыше, Геля всмотрелась в ближайшую деревянную
улицу, в которой застоялся осенний туманный воздух. Состав остановился. На
маленьком желто-белом здании вокзала надпись: "Станция Родионово".
"Здесь!" - решилась Геля, - наверное, Озерный уже рядом..."
И, выждав удобный миг, соскочила с платформы.
12

Геля была родом из маленького города своей родной губернии. Всю ее
жизнь кто-то всегда был рядом с ней - семья, потом школьный класс... И далее
областной пединститут. Вот и все. Потом мирная ее жизнь, как и жизнь всех
людей страны, оборвалась. И сейчас, чуть отойдя от станции и не зная, что же
делать дальше, она, прижав обе ладони к подбородку, опустив голову,
остановилась, в той страшной и беспросветной тоске, когда человеку кажется
вдруг: он один на свете, и никому, совсем никому не нужен. Даже бившееся
сердце поражено этим скорее ощущением, чем чувством, и продолжает свой ход с
перебоями: "Что дальше... что дальше..."
Но - кто знает свой путь и кто может сказать, что с ним произойдет
через минуту?
- Девушка... С вами все в порядке? - услышала она мужской голос и
вздрогнула. Рядом с ней стоял молодой мужчина в военной форме, только вместо
шинели была на нем зеленая фуфайка.
- Так что с вами? - повторил он, приблизившись к ней.
Что-то горячее, трепещущее и одновременно жалкое забилось в груди у
нее.
- Я... я одна осталась. Наш эшелон разбомбили. Недалеко отсюда...
Понимаете - одна... Подруга - она погибла... Другие куда-то подевались...
все... Погибли, уехали...
- А... Эшелон... Да. Знаю. А кто же вы?
- Кто?.. Была студенткой пединститута в Приволжске, второй курс
закончила с подругой, приехали к ней в деревню. Потом вот - с эшелоном
вместе...
- Где же подруга ваша?
- Нету подруги... Погибла в налет.
- А вы?
- Я - с составом, что вон стоит... - Геля махнула рукой в сторону
станции. - Теперь не знаю, что дальше... Что делать, куда...
Мужчина нахмурился. Помолчал.
- Так. Для начала пойдете со мной. Накормим вас. А дальше - подумаем.
Она без слова пошла за ним. Отвернув от улицы тропинкой, они пошагали
сквозь придорожные заросли, обычные в таких городках - это был небольшой,
домашнего вида лес. Желтое, багряное, золотых ярких тонов осеннее чудо
природы: все это после грохота и пламени казалось сейчас именно чудом.
Вскоре вышли к той самой водокачке, которую Геля видела с платформы. Дверь в
водокачку была приотворена. Мужчина оглянулся на Гелю.
- Идите за мной.
Они вошли в округло-поместительную комнату. Несколько девушек в военной
и полувоенной форме тотчас подскочили к мужчине, заговорив одновременно и
окружая мужчину своим горячим девичьим дыханием. Так показалось Геле.
- Николай Иваныч!..
- Что отвечать - звонили из Озерного и...
- Николай Иваныч, миленький - а чего это нам крупу не привезли, ведь
обещались...
Мужчина, оглянувшись на Гелю, заговорил здесь совсем не тихо, как с ней
только что, а голосом сипловато-командирским, явно натужливым.
- Погодите-погодите... это, - он опять оглянулся на Гелю, - девушка,
которую надо счас накормить, она с разбомбленного состава. Как вас зовут?
- Геля... Ангелина...
- Ага. Вот. Ангелину надо накормить. Для начала. Мы с ней обтолкуем
один вопрос - существенный для нее. И для нас тоже, потому как Лидия наша
выбыла. Да... Ты что ж, - обратился он опять к Геле. - Без вещичек совсем?
Ничего нету? Ну, а документы? - уже построже.
- Документы здесь... сейчас достану.
- Давай сюда. Пока ешь - я посмотрю... Дело такое - война, как бы
извиняясь, добавил мужчина. - А с вещичками что-нибудь сообразим вместе с
моими девчатами. Ну, ешь...
Усевшись за столом у стены, Геля ела кашу из пшенного концентрата,
горячую, прямо с плиты, пылавшей тут же, и казалось ей, что ничего на свете
не было и быть не может вкуснее. Три девушки, сидя рядом с ней, молча
дожидались, пока она поест.
Но тут к ним подошел их, как уже поняла Геля, начальник, этот самый
невысокий мужчина по имени Николай Иваныч.
- Поела?
- Да.
- Так вот... Я - Русанов Николай Иваныч, а это мои девки... То есть
девушки. Дело у нас ответственное: мы тут - пост наблюдения. Но есть и
другая прямая задача: через нас весь лесоматериал идет отсюда фронту.
Документы твои посмотрел. Ты нам подходишь, - взмахнул он короткой рукой и
близко посмотрел на нее. Увидев глаза мужчины, Геля сразу поняла: главную
тут роль сыграла жалость к затерявшейся в этом мире войны и тревог девушке,
а совсем не надобность в ней, и такая благодарность закипела в сердце, что у
нее вдруг брызнули слезы... Мужчина поскорее отвернулся. - Клавдия, возьмешь
Ангелину к себе.
- Ладно, Николай Иваныч, - тотчас откликнулась одна из девушек
- Девчата, соберите кое-чего, кто что может, для Ангелины.
- Сделаем, Николай Иваныч!..
- Ага. Телефон... Ну-ка, кто там еще... - и, строго насупясь, мужчина
взял трубку из рук одной из девушек, уже подскочившей к телефону.
13

Николай Иваныч был единственный у них мужчина. Все трое девушек, к
которым теперь добавилась и Геля, обожали его. Это было тихое, серьезное
уважение, вместе с девическим безоглядным приятием всего, чем был для них
Николай Иваныч: его серьезным, в меру строгим отношением к ним, скромной
деликатностью во всем, что касалось их совсем молодых жизней и судеб...
Пониманием, как трудно им, брошенным в войну сразу после школы... Одна Геля
успела уже поучиться в институте. Николаю Иванычу было лет двадцать девять -
тридцать: он казался им почти что пожилым. Был он круглолиц, сероглаз, с
обыкновенными, но приятными чертами лица.
Девушки знали и о личной трагедии Николая Иваныча - в первый же месяц
войны в его дом в Песочинске попала бомба, погибла жена, дочку трех лет
увезла с собой в Башкирию его мать: к счастью, девочка в момент бомбежки
находилась у нее.
Знали и то, что их Николай Иваныч рвался на фронт, но его пока не
отпускали. В их маленьком железнодорожным поселке осталось всего несколько
здоровых и не очень старых, как между собой говорили девушки, мужчин, среди
них и он. Своего Николая Иваныча считали они самым заметным и самым деловым,
и вообще самым лучшим человеком здесь. На самой станции Родионово шла
главная здесь, совсем не безопасная жизнь: в поселке было тише. Когда уже
были взяты врагом Ржев, Песочинск и города и поселки западнее - налеты
самолетов врага с жестокой бомбежкой стали привычными. И часто кровавыми. То
и дело весь поселок кидался местной властью на расчистку путей от мешанины
разбитых вагонов, древесины, убитого или израненного скота, среди тех, кто
обслуживал станцию, жертвы стали почти привычным делом.
Выручала Родионово неведомая маленькая станция, оставшаяся в наших
руках: она была строго законспирирована и узнавали ее лишь по голосу
телефонистки, звонко-напуганному и в то же время с настойчивыми нотками
неукоснительно выполняемого долга. Об этой телефонистке говорили:
- Чижик не спит!
Как окрестили с чьей-то легкой руки эту телефонистку, судя по голосу,
совсем молоденькую, так и звали теперь все: Чижик.
Чижик и правда - не известно, когда спала. Вдруг слышалось:
- Семнадцать в сторону Родионова! - самая крупная станция в этой
стороне была теперь их Родионово.
"Семнадцать" означало - семнадцать стервятников идут в сторону
Родионова. Зенитчики тотчас занимали свои места, все, кто не был нужен на
месте - разбегались, если стоял состав - отгонялся подалее, в сторону леса.
Был случай - налетели сразу пятьдесят самолетов. Тогда мало что уцелело
на станции: восстанавливали ее пять бригад, присланных с разных концов, трое
суток почти без сна.
В водокачке об этом налете говорили:
- Это когда нашу рыжую Катю убило... - одна из девушек Николая Иваныча
погибла в тот налет.
"Девки Николая Иваныча" - так их все звали на станции. Дел у девок было
невпроворот. Все, что подвозилось к станции, особенно лесоматериал,
проходило через их руки: сортировалось, укладывалось до отправления,
охранялось... А всякие грузы шли постоянно. Даже загон для скота имелся в
ближнем подлеске. Было и оружие у девушек - на случай внезапного десанта и
для охраны имущества. Раз в неделю Николай Иваныч водил их на поляну за
станцией стрелять: на пне ставилась консервная банка, и девушки стреляли в
нее поочередно из винтовок. Сам Николай Иваныч - из своего нагана. Когда
было очередное попадание - раздавался довольный визг.
Так как забот и работы было у бригады Николая Иваныча выше головы, то
они мало что знали и видели помимо своей водокачки. Здесь, на втором ярусе,
у них и нары были. В водокачке - дежурства, тут же - инструктаж, обед. Здесь
же и отдых. А часто - и ночь здесь: в особенно трудные сутки. Поэтому жили
своим миром, тесной семьей.
14

Геля освоилась в этом маленьком тесном мирке быстро и стала в нем
своей. Вскоре же она поняла: только на первый взгляд бригада девушек
казалась такой мирной по духу и жизни. Такой она действительно была в
рабочие часы. Но далее все усложнялось... И виной был - сам Николай Иваныч.
Ну как было не увлечься им девушкам, не успевшим в своей жизни
восемнадцати-девятнадцатилетних узнать любви! В него -
достойно-справедливого, опытного, не позволявшего себе грубостей,
заботившегося о них с утра и до вечера. Привлекавшего их своим обаянием
обыкновенного здорового, крепкого, не лишенного и своеобразной, не слишком
выдающейся красоты мужчины. Он был невысок, но быстр, энергичен, округлое
ясное лицо дышало спокойной силой, серые глаза смотрели с зоркой
внимательностью...
Сам Николай Иваныч все понимал в своих девках, но никого из них не
выделял.
Клава, у которой теперь квартировала Геля, жила в небольшой лощинке,
чуть подалее станции, в двухоконном домике. Ее мать и маленькая сестренка
переселились к родственникам в недальнюю лесную деревню, там было посытнее,
и Клава жила одна - до Гели.
В доме было чистенько, уютно, ощущалась в нем и какая-то славная
притененность, не мешавшая, а скорее увеличивавшая это чувство уюта.
Притененность эта была - от положения домика на дне лощинки, впрочем, сухой:
ее пересекал глубокий ручей, впитывавший весь избыток влаги.
Вблизи, окруженное плотными зарослями, лежало небольшое озеро, сейчас
уже подмерзшее у берегов, в желтой щетине камыша и осоки. В озеро вливалась
речка Покусиха. По берегам ее ниже и выше были вольно разбросаны дома.
Главная же улица этого пристанционного поселка состояла из одинаковых
двухквартирных домов, стоявших строго по ранжиру уже над озером и долинкой,
огибая их подковой. Если смотреть от этой улицы на водокачку, она была схожа
с огромным грибом. Когда ее в спешном порядке затеняли зелеными, коричневыми
пятнами маскировочной краски, и потом сквозь нее все-таки проступил
красно-бурый кирпич, это впечатление лишь усилилось.
Главными домами станции были магазин, школа и пекарня. Сельский совет
располагался в ближней большой деревне. А здесь начальником над всеми был
комендант станции, назначенный в военное время.
У Клавы были двоюродные сестры Тоня и Вера, служившие на полевом
аэродроме вблизи Озерного. Они пользовались любым случаем, чтобы побывать в
Родионове. Все трое, Клава, Вера и Тоня, тотчас сдружились с Гелей, и, как
это и случается в жизни, ее настоящий день, с водокачкой, Николаем Иванычем,
Клавой, Верой и Тоней, девушками бригады - постепенно вытеснял вчерашнее,
делал его безвозвратно прошлым...
Славные были девки эти сестры! И видом, и характером, и
естественно-доброй склонностью своей к человеку, который рядом и нуждается в
них. Точно вдохнули они в свой тесный кружок Гелю - и уже не выпускали из
этого круга. Куда идут в Родионове - и ее тянут. Вот хоть на гулянки,
которые тут же начинались, стоило Тоне и Вере приехать домой, с плясками,
песнями, заходом в любой дом станции... Везде они были вместе, везде им были
рады.
Однажды Геля, стоя у окошка домика Клавы, увидела, как все три сестры
направляются от станции к ней: приехав со своего аэродрома, прихватив Клаву
у Николая Иваныча, проявлявшего в таких случаях снисходительность и
понимание, они шли веселой маленькой стайкой. Двоюродные - в военной форме,
широких, зеленых телогрейках, кирзовых сапогах, покуривая - дымок синими
струйками кружил над ними... Попихивая друг дружку локотками, над чем-то
смеясь... И Клавка с ними, тугая, аккуратная, в кокетливо повязанном вокруг
головы платочке, черной фуфаечке, задорная, иногда вдруг печальная, но
сейчас-то в веселом настрое... И легкая нежная, теплая близость к этим
девушкам толчком загорячило Гелино сердце! Сдружившимся с ней, опекавшим,
помогавшим пережить это страшное время!
15

Геля вскоре же узнала секрет Клавы: ее хозяйка и покровительница была
влюблена в Николая Иваныча. Да и нетрудно было это определить: такой взгляд
иногда бросит она на него, так вздрагивает, услышав его голос, оказавшись
рядом, в тесноте работы и общения на маленьком пространстве их водокачки...
А если в одном из домов станции ее двоюродные устраивали очередную
гулянку, а Клава знала, что в этот час Николай Иваныч свободен, она просила,
обычно бедовую Веру:
- Верка... Позови Николая Иваныча? Давай, Верка!
И Вера, маленькая, белокурая, вся лучившаяся смехом, непохоже на себя,
сердечно кивнув, бежала на водокачку. Николай Иваныч там, на третьем ярусе,
превратив его в обжитую комнатку, и обитал. Обычно она сразу возвращалась:
- Занят он... - коротко и сочувственно говорила Клаве.
И сестры, и все, кто собирался на гулянку, продолжали свое нехитрое
веселье: гармошка, пляс, частушки и вихревой задор ухаживания, обожания:
пристанционная молодежь любила двоюродных и Клаву.
Иногда Николай Иваныч приходил. Он не плясал, не пел, а, усевшись в
уголке, молча сидел, смотрел, спокойно улыбаясь. И все чаще в таких случаях
Геля ощущала его взгляд на себе...
Однажды после такой гулянки, когда они уже посадили на уходивший в
сторону Озерного состав не сомкнувших почти целые сутки глаз Веру и Тоню и
вернулись домой - Клава вдруг навзрыд заплакала. Заплыло слезами лицо,
дергалась голова и ходуном ходили плечи, даже ноги ее в грубых мужских
сапогах притопывали, добавляя этому плачу надрыва и горя.
- Гелька... тебя, тебя полюбил Николай Иваныч-то... увела ты его от
меня - он было начал уже ко мне тянуться...
Похолодев, Геля кинулась к ней, обхватила за плечи, затрясла:
- Что ты, что ты, Клавушка, перестань, прекрати сейчас же! - А сама
знала: все правда.
Да и как можно было это скрыть - явное уже вполне тяготение к ней их
начальника и покровителя заметили все. Наконец, Геля и сама поняла: Николай
Иваныч настроен серьезно.
Теперь вечерами, когда они вернувшись домой после двенадцати и больше
часов, проведенных на водокачке в работе, готовили чего-нибудь поесть или
просто отдыхали, сидели в разговоре - вдруг раздавался стук.
- Николай Иваныч... - подхватывалась Клавка, быстро глянув на Гелю.
Их начальник входил, на вид спокойный и сдержанный, как всегда. Но
видно было по его глазам, по беспокойным рукам, мявшим шапку, по лицу, как
он у порога переступал ногами... - ох, как не просто, скорее даже трудно ему
было одолеть в себе первую неловкость!
Клава сначала сжималась, все понимая в Николае Иваныче. А следом и в
Геле, когда и новая подруга ее поддалась внезапно нахлынувшей любви.
Однажды, собравшись уже к себе на водокачку, Николай Иваныч долго не
выпускал руки Гели, обхватив ее своими двумя рабочими широкими ладонями.