Немчинов Геннадий. Актер

---------------------------------------------------------------
© Copyright Геннадий Андреевич Немчинов
Из книги "У себя, на миру". Тверь, издательство "Чудо", 2006.
OCR: Л. Немчинов ([e-mail])
Date: 15 Jun 2005
---------------------------------------------------------------

Повесть

1

Приподнявшись на носки, заглянув медленным, словно давным-давно
длящимся взглядом за все, что было дальнего и близкого, за Святолиху, за
луга и лес... - Олег Павлович произнес голосом торжественно-звучным,
завораживающим, но и сознательно не давая ему слишком большой воли, отчего
голос звучал еще сильнее, встряхнув все его тело:
- Горы в брачных венцах, я в восторге, я молод! Ничего больше, Зоя,
никаких слов! Мы с тобой! Мы молоды! Не я - мы: теперь мы. Так? Так?!
- Ну ясненько... - отозвалась Зоя, похлопав его успокаивающе по спине,
точно стараясь снять излишнее возбуждение: она боялась его таким. - Только
тут у нас не горы, а лес, да? И - кто это сказал так хорошо?
- Не перебивай! Ну да - лес: что, он хуже гор? А кто сказал - не
помню... Не знаю: это наш главреж Вахрушев гудит, подвыпив... Ну, куда
двинем? Надо бы в Песочинск, там просторней! Слушай, Зойка: когда смотрю на
Святолиху, она ведет меня за собой... Вот этот берег, заросший дикими
травами, а дальше такой зеленый, прибрежные кусты, старые сосны над самой
водой... А этот разворот! Когда вижу его - сердце то бушует, то смиряется...
Никак мне не понять: в чем тут дело, а только я сливаюсь с рекой, с водой,
впитываю солнце... Зойка! Почему я не поэт!
- Ты актер, понятно тебе? Чем хуже!
- Ах, Зоя, Зойка! В деревне надо родиться, чтобы вот это все стало
частью тебя, а ты - всем этим сразу... Чтобы ты, глядя на старый сарай иль
там крышу древней избы, слышал их подспудные голоса, хрипы, стоны... Все и
жалкое, и святое... Ах, культуры во мне мало, я все больше своей натурой
беру! Читал мало, видел мало! Как начнет Вахрушев свое гудеть - ничего не
знаю, хоть плачь! Потом у того же Зарайцева выпытываю: откуда это? А то?..
Он - да это Шекспир, дурья голова! Или Оскар Уайльд, Лопе де Вега... Ночами
сижу! Читаю, учусь... Да наскоком трудно взять...
- Ты сильный, Олег, мой актер! Ты - все одолеешь, верю... Знаю!
Олег Павлович, круто развернувшись, одним сильным рывком подхватил Зою
на руки, закружил над самым обрывом, так что ее белое платье разлетелось,
как крылом подхватив ясно-голубой воздух.
- Спасибо тебе вечное, Зойка! Никогда этих твоих слов не забуду!
Никогда! Что молчишь?.. Не визжишь, не кричишь?!
- Зачем визжать, кричать, знаю - не уронишь... - отозвалась Зоя
блаженно-полусонным голосом.
Если бы она могла сейчас видеть актера, то была бы поражена: его лицо в
один и тот же миг выражало гордость и страсть, радость жизни - и что-то
почти неуверенное, боязливое...
Олег Беланов, деревенский парень, теперь актер, отсюда, с этого холма,
на котором стоит Перехватово - древнее людское поселение, родившее его
пращуров, всматривается в свое будущее. Рядом - его юная подруга.
Все знали Олега Павловича в Вышнем Волочке - героя-любовника, красавца
и умницу... И вот - берут его уже на областную сцену! И нагрянул он с
молоденькой своей Зоей в родные места - погулять, покрасоваться перед этой,
такой желанной для Олега сценой. Показаться землякам, чтобы запомнили
великие дни его торжества.

2

Просыпаясь в деревянной обширной кладовой, которую они с Зоей
превратили в свою спальню, вытащив оттуда всякое старье, начиная с
полуистлевших овчин, проветрив, выставив для этого окошко, выходившее прямо
в огород, Олег Павлович нежным, но сильным движением опирался на
упруго-округлое плечо Зои и, пробуя голос, начинал:
- Русь! Чего ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь между нами?
Или:
- Чуден показался ей страшный блеск очей!..
Зоя вздрагивала - и просыпалась, потягивалась, любуясь между тем
молодо-вдохновенным и свежим, будто и не спал, лицом мужа.
- Олег... Ты же весь дом подымешь!
- Ничего! Пусть послушают! Да никто не спит - разве Гутя с Гелей... -
это были его сестра Августа и ее подруга Ангелина, студентки областного
пединститута, нагрянувшие а Перехватово и тут же оказавшиеся в орбите всего
и вся, кружившегося вокруг актера. - Ну как? - Олег Павлович готовился к
своему большому концерту по Гоголю в Приволжске. Это было, кроме всего
прочего, и чем-то вроде экзамена для него в областном центре: все его новые
коллеги будут на концерте.
- ...Эй! Эй... - уже в который раз слышался чей-то голос. - Отворяй,
актер...
- Да это Колька из правления! - вскочил Олег Павлович. - Погоди...
Сейчас!
- Телеграмма тут тебе, Олега... - услышала Зоя голос посыльного. - Из
Приволжска, получай, да роспись черкни, на, держи карандаш...
Через минуту Олег Павлович, отворив дверь и не закрывая ее, молча
смотрел на свою Зою.
- Ну! - вскочила она, глядя на его лицо, торжественное и бледное.
- Зоя... Началось, Зоя! - вдруг выкрикнул он в полный голос. - Зоя,
вызывают в театр: Незнамов - Горин заболел, в больнице, я срочно нужен...
Еду! Нет, нет... ты остаешься: я на две недели, будь тут и жди... -
выкрикнул он с нотками непреклонности в голосе, которые Зоя уже хорошо
знала. - Так - мне легче будет, чувствую... А вернусь, покружимся еще - и
уже только Приволжск... Наши, - подчеркнул он голосом, - в Минске на
гастролях, вот и я, как Незнамов, потребовался им там... ты понимаешь, Зойка
что это значит, а ?!
- Понимаю, Олег... - тихо откликнулась Зоя, вставая. - Сейчас соберу
тебя и поезжай... Поезжай, миленький мой... - И она таким женским, таким
нежно-близким взглядом посмотрела на него снизу вверх, кладя голову ему на
грудь, что у Олега перехватило дыхание.
3

Через месяц актер в теплушке товарняка уходил от немца, то и дело
нагонявшего их состав с воздуха, с тоской и отчаяньем вспоминая набитый до
отказа театральный зал Минска. Боже, какой это был успех! Такой, что он, как
в мгновенном озарении, потребовал из всех афиш убрать - Незнамов - Горин - и
поставить: Незнамов - Беланов. Пусть все знают! Никто не прекословил:
Незнамов - Беланов гремел. Горин - оказался вторым при нем.
Когда все стихало, Анна Филипповна, театральная служительница, закрывая
за ним двери гримерной, дрожащим от восторга и ужаса голосом говорила ему:
"Олег Павлович, вы - великий актер!" Душа его, еще не успевшая окрепнуть в
этих первых испытаниях славой, требовала все новых, новых подобных слов. И
этот успех его был тут же закреплен словами главрежа Вахрушева.
Тяжелый, с лицом даже излишне породистым, отягощенным слегка обвисшими
щеками, избытком важной силы и громокипящих возможностей царя и Бога
актерского племени, Вахрушев рыкнул так, что все складочки его обширной
физиономии запрыгали, затрепетали, пришли в волненье:
- Актер! Актерище! Наш, наш - теперь ты наш, Беланов, - и, широко
расставив руки, принял его на мягко поддавшуюся, ожиревшую грудь.
И вот - нет главрежа, и Петьки Воинова, и Натальи Леонидовны - его
сценической матери: в первую же бомбежку Минска их не стало. Затем -
разметало следом всех: рев самолетов и пламя пожаров, гудки заводов и
фабрик, бегущие толпы людей... Из города вырвались впятером, теперь он -
остался один: кто-то отстал по дороге, свернув в свои родные гнезда -
Викентий Серебряный в Смоленск к матери.... Анюта Образцова, Митенька Котов
с женой и он бросились в Приволжск.
Олега Павловича подгоняла одна мысль: скорее в областной центр, в
Приволжск, оттуда тотчас - в Перехватово! А что будет далее - он, как и все,
не знал. Война неумолимо катилась за ними следом. В Перехватове - Зоя, и
мысли о ней странно успокаивали его.
4

В поезде, уже подъезжая к Песочинску, Олег Павлович не спал почти всю
ночь, отмечая все малые и вовсе крохотные станции по дороге, вглядываясь в
необозримость смутно темневших лесов за вагонными окнами. В редкие огоньки
промелькивающих деревень, где, наверное, не спали те, кто завтра должен был
проститься с родным домом - и на войну.
Но под утро все-таки сначала задремал, а потом и уснул. И сон его, как
почти всегда теперь, был связан со всем тем, что случилось с ним в последние
месяцы его жизни.
В их маленьком театре в Волочке шли "Без вины виноватые". Хорошо шли, с
успехом, когда вдруг разнесся слух: "В зале главреж областного театра драмы!
Сам Вахрушев!"
Слух не просто подтвердился: вскоре же началось что-то
обвально-триумфальное, что и может лишь присниться. В антракте узенький
коридорчик, где располагались их гримуборные, содрогнулся, затрещал под
тяжелыми шагами, и следом наполнился гулко-торжественным голосом:
- Где он... Где? - и, вельможно показуя себя, со всеми своими
приближенными, которых брал в поездки, разыскивая новые таланты, Вахрушев
распахнул двери к Беланову.
- Шампанского сюда! - рявкнул, обернувшись к ассистентам. - А вас, -
ткнул пальцем в сбежавшихся актеров их театра, - поздравляю с тем, что
воспитали такой талант... Собирайтесь, Незнамов, завтра уезжаете со мной!
Коллектив, все поняв, уже гудел вокруг, в шуме этом можно было
различить все оттенки: бескорыстный восторг сопереживания, мгновенно
проснувшуюся зависть, едкую горечь... - а как же я? Чем я-то хуже, скажите
на милость!
Вот этот-то миг торжества и приснился Олегу Павловичу.
А когда он поднял голову - в окне уже показался обшарпанный купол
Воскресенской церкви на погосте Песочинска.
Вскочив, подхватив свой чемоданчик, Беланов выскочил на перрон...
- Эй... Эй! - услышал он чей-то и начальнический и
приподнято-удивленный голос. - А ведь вы - Олег Беланов, наш землячок -
актер... Был на спектакле вашем в Приволжске! Был! Ура кричал земляку!
Хлопал! Вопил что есть мочи! Топал сапогами! Водку в буфете пил в твою
честь, земляк! Всех вокруг поил! - уже перейдя на ты, обнимал Олега
Павловича кто-то в полувоенном френче, в мягкой светлой фуражке, усатый. -
Куда? В Перехватово? Организуем! Держись меня! Я - очередной эшелон беженцев
отправляю!
Так судьба столкнула Олега Павловича с знаменитым в их местах Сергеем
Меркурьевичем - председателем поселкового совета Песочинска.
Актер стоял, ошеломленный всем увиденным, потрясенный видом станции и
всего, что тут происходило.
- Все! Поехали! В моем распоряжении авто! Я - тут главный командир
сейчас! Держись Меркурьича!
И - они помчались в Перехватово... Так начинались эти дни, все, с утра
до позднего вечера, связанные с усатым и громогласным Меркурьичем, который,
проникшись уже и обыкновенной человеческой симпатией к актеру - земляку, ни
на шаг не отпускал его.
5

Влетевши на холм, где расположилось Перехватово, авто - черная
щеголеватая эмка, закрепленная, по его слову, за Меркурьичем, пугая кур и
сбив всех собак деревни в одну беснующуюся стаю, ринувшуюся за ними,
развернувшись у дороги на Княжино, подлетела к дому Глебовых.
Из дома выскочила Гутя, вслед за ней - ее подруга Геля.
- Ой! Олег, Олег... что ж это! Что ж это! А Зоя где?!
- Как - Зоя?.. - вмиг омертвевшим голосом спросил Олег Павлович.
- Она же к тебе... К тебе ринулась! Найду, кричала, спасу, вывезу!
- Ко мне... - актера качнуло. Меркурьич, кинувшись к нему, обхватил его
за плечи. - Ко мне... Как ко мне! - уже в голос вскрикнул он. - Почему не
держали, почему отпустили?!
- Да, удержи ее, - плача говорила Гутя. - Она тут такое устроила, когда
Сашка хотел удержать!
- Давай сюда Сашку! Я ему!..
- Да нету Сашки - уже на фронте Сашка...
- Ну тихо, тихо, Павлыч... - Ну, поехала, ну, жинка твоя, видать,
бывалая... Ну, найдется... Ты сядь, присядь вот... - И Меркурьич, подведя
актера к крыльцу, усадил его. Гутя, склонившись над братом, плачущим голосом
все повторяла:
- Попробовал бы кто удержать Зойку... Удержи ее... Как вскрикнет, как
топнет: "Еду!"
А еще через час, выпив и закусив, усевшись в машину уже не вдвоем, а
вчетвером, пятый водитель Ваня, они ехали обратной дорогой в Песочинск.
- У меня все будете жить! - выкрикивал Меркурьич. - Я один остался,
своих отправил в Башкирию! Вешает немец, если таких берет! Я - большевик,
ясно! Всех подчистую, если попались, хоть мужик, хоть баба, хоть и дите!
Теперь отправлю последний эшелон - и сам на фронт!
- Я - с вами... - вставил Олег Павлович.
- А как же! А как же! Беру! Беру! Там - приставят нас куда надо... С
последним эшелоном уйдем! Мосты взорвем, на поезд - поехали!
Гутя с Гелей молча переглянулись, тотчас решив что-то и для себя.
В Песочинске Меркурьич скомандовал:
- Ванюша, гони к моему дому! Девки, хозяйствовать будете! Припас какой
никакой у меня есть! А мы с Павлычем в ресторации перекусим... Ванюша,
помоги девкам - и через час будь на станции!
- Слушаю, Сергей Меркурьич, - откликнулся паренек - водитель.
Так начиналась эта неделя.
6

Вкусивший от славы земляка Сергей Меркурьич - Олега Павловича знали в
Песочинске по газетным заметкам и снимкам, по радиосообщениям и слухам - был
неусыпен, бодр, громок, полон энтузиазма и деятельного напора. Его эмка
носилась по всему Песочинску, собирая, подгоняя, проверяя, ободряя...
Меркурьич внушал, делая разгон тем, кто смел ослушаться его - самого
Меркурьича! Он был в эти дни за всех: его оставили решением областных
властей главным уполномоченным по эвакуации населения поселка и всего, что
можно спасти от врага. Все, что нельзя спасти, надо было уничтожить...
Вот и носился Меркурьич поселком, подбадривая себя время от времени
граненым стаканом водки и бутербродом.
Олега Павловича он не отпускал от себя по двум причинам. Первое - актер
был вне себя от мысли: где Зоя и что с ней? Телеграммы ушли во все концы -
уцелевшим коллегам в Приволжск, в комендатуры еще не оставленных врагу
западных городов - не оказалось ли у них такой-то...- следовало описание
Зои... Все это было сделано с помощью Меркурьича - как иначе могли пройти
подобные телеграммы в такие дни!
А второе - Олег Павлович был, как ни удивительно, спокоен и тверд, если
Меркурьич, задыхаясь от множества дел, поручал ему что-то: эвакуировать
оборудование, даже и отправить очередной эшелон, к которому опаздывал,
разбираясь с паникой, по слову самого Меркурьича, в большом селе, где
скопились тысячи не угнанного вовремя на восток скота...
Гутя и Геля были у них на хозяйстве: было решено, что Меркурьич тоже
возьмет их с последним эшелоном.
Лихорадкой движенья и дела насыщенные дни сменялись у Меркурьича и
актера долгими - они оставляли на сон часа три, не больше - вечерами. Все,
что Олег Павлович знал, помнил, уже дав зрителю и лишь подготовив, но не
успев осуществить - здесь, у Меркурьича, перед тремя благодарными
слушателями выплескивал он из своей души. И боль и безнадежность от разлуки
с Зоей, и война, и гибель коллег, все, что уже видел и что в подступающем
огне и ужасе вражеского нашествия еще лишь предстояло - вкладывал он в
непрерывный поток своих монологов. Тут были герои Островского, от Незнамова
и Несчастливцева до взрывных импровизаций на тему пьес "...величайшего из
русских великих", как кричал их главреж Вахрушев на репетициях, пламенея от
вдохновения. Был Чацкий, отрывки из "Фауста", над которым они тоже начали
было задумываться в своем театре. Наконец, Олег Павлович читал то, что лишь
во сне являлось ему, как предполагаемый, но еще безмерно далекий триумф -
"Гамлет"... Он читал Принца Датского - вдруг поняв, что - да, смог бы! И дом
Меркурьича, большой казенный деревянный дом в Воскресенском переулке,
выходившем прямо к Волге, слушал голос актера.
Меркурьич был в восторге - восторге каких-то чистых, детских,
безудержных оттенков. Он пил водку, потом, захлебываясь словами, пытался
выразить все, что внес в его казенную жизнь поселкового функционера этот
человек, он бегал по дому, топая своими тяжелыми сапогами и вскрикивая так,
что звенели стаканы... Гутя и Геля, сопереживая ему и радуясь успеху актера,
и сами тоже были восхищенными слушателями.
Олег же Павлович, забываясь в этой игре, присматриваясь, прислушиваясь
к хозяину, по-художнически впитывая весь его облик, в слове и голосе, в
топоте коротких толстых ног, наслаждаясь тем, что уже начиналась в нем
тайная работа преображения этого щедро-неугомонного человека в образ - в то
же время приглядывался и к себе самому... Вдруг заставая себя за минутой
особенного вздерга всех чувств - и тем не менее владения собой... В такие
минуты он говорил неслышным, лишь себе самому различимым голосом: "Спокойно,
Олег Павлович, спокойно... Да, ты актер, да, ты пойдешь далеко... Если
выживешь, да..."
Так шла их дневная и вечерняя жизнь в эти великие, безжалостные и
черные, и бескорыстных святых взлетов духа дни. Поселок пустел. Из Ржева
позвонили, что "...остаются всего два эшелона, спешите!"
7

В почти опустевшем Песочинске, кроме железнодорожной станции лишь два
места еще привлекали оставшихся людей - не успевших уехать, оказавшихся
здесь волею случая, присланных в помощь Сергею Меркурьичу из областного
центра командировочных, растерявшихся беженцев из других областей,
оставшихся без семей, ждущих своей очереди в битком набитые уходящие
эшелоны...
Это был, во-первых, двухэтажный ресторан в центре поселка, деревянный,
давно обжитой, можно сказать, домашнего свойства для песочинцев заведение, с
большим залом и буфетом на втором этаже и обыкновенной столовой и кухней на
первом. Второе же местечко такого рода - был летний буфет на самом берегу
Волги, под стенами когда-то богатого Свято-Троицкого монастыря. Обычно этот
буфет работал до начала сентября, нынче же действовал едва не круглые сутки
еще и в эти октябрьские дни.
Днем Меркурьич с актером, полетав по Песочинску на эмке, отправив
эшелон или проверив, все ли вывезено из намеченного... - перекусывали в этих
самых заведениях. Они и действовали-то по разрешению и воле самого
Меркурьича, понимавшего, что без них сейчас не обойтись.
Десятого октября они завернули в буфет под стенами монастыря. Стены
уцелели лишь кое-где: монастырь был в начале тридцатых разобран, кирпич
пошел на среднюю школу. Лишь то, что не поддалось напору поселковых
разрушителей, удержалось на своем месте. Вот и здесь, над буфетом,
возвышался неровный кусок высокой монастырской стены. От стены вниз вела
крутая лестница к деревянной площадке, на которой под навесом расположился
сам буфет. Деревянная площадка была чем-то вроде палубы: под ней уже
плескалась Волга.
Место было поразительной живописности. Здесь сливались две реки, Волга
и Жаровка, высокий крутой берег, остатки монастыря, в одном из уцелевших
корпусов которого был поселковый дом пионеров... Деревянные набережные по
берегам обеих рек, из разноцветных домов, а сами берега - в ветлах, рябинах,
березах.
В буфете кипела жизнь. Меркурьич обещал и ресторанным, и буфетным
работникам отправить их с последним эшелоном: кто же не поверит самому
Меркурьичу!
И вот сейчас Сергей Меркурьич, невысокий, тяжеленький, с лицом
округло-начальственным и в то же время не без простодушной свойскости,
усатый... - спускался крутой деревянной лестницей первым, уверенно и
быстренько, но все-таки придерживаясь за перила. За ним припрыгивал Олег
Павлович. Внизу уже заметили их, донесся голос:
- Меркурьич с актером!
В этот самый миг все и произошло. Обычно немецкие самолеты налетали на
железную дорогу, бомбили и дороги с машинами, склады, предприятия... А тут
залетевший невесть с какой стороны черный самолет вдруг ринулся в пике,
заметив у стен монастыря машину, людей, движение.
- Ложись! - успел еще крикнуть Сергей Меркурьич - и скатился на
буфетную палубу.
Актер не успел спрыгнуть, и взрывной волной его сначала приподняло,
затем швырнуло прямо к ногам Меркурьича.
- Живой? Вставай, Павлыч! - вскрикнул Меркурьич. Олег приподнялся - и
тут же со стоном упал.
- Нога...
- Что нога?! Что? Ах ты, боженьки мои... - по-деревенски вскрикнул
Меркурьич. - Ванюша, давай сюда, скорей берись!.. так... так!.. Ах, беда-то,
беда какая... Ногу ты сломал видать, Павлыч!.. Ванюша, гони в больницу, сдай
актера врачам, накажи моим именем! Пускай срочно все сделают! Срочно! Завтра
последний эшелон! И сами пусть готовятся! Раненых всех я уже отправил! Ну,
гони! А я - к себе: звонить во Ржев об эшелоне... Давай, Ванюша, давай,
давай, дорогой!
8

Холодная рябь на Волге. Осенние листья берез кружат над водой.
Деревянная улица напротив больницы. Деревянные дома вокруг. Справа видна
бетонная шапка мощного дота, только на днях законченного. Бойцы суетятся
вокруг. Вот скрылись. Несколько человек - спустились в дот, двое с биноклями
стоят по бокам, чуть в стороне. Ярчайший пучок пламени вырвался из дота.
Грохот, содрогнувший на миг все вокруг. Трое соседей Олега Павловича по
палате подпрыгнули на своих койках от неожиданности. Развязывающая узелок с
принесенной едой Гутя взвизгнула. Визг добавил паники. Но был визг этот
такой женский, что все трое больных, с которыми актер оказался в этот день в
своей палате, невольно заулыбались.
- Спокойно, ребята: пушку пробуют наши, - сказал Олег Павлович.
- Ох, сердце схватило! - теперь и Гутя, разнося по койкам свои припасы,
тоже заулыбалась. - Сейчас, Олег, врач придет, у него двое тяжелых, из-под
Коши привезли - там немцы перешли Волгу и был бой...
- Значит, скоро немец здесь... - хрипло сказал старик-больной. - А как
же мы-то?
Вошел врач.
- Ну, показывайте ногу... Что там у вас... Болит?
- И сильно... - признался Олег Павлович.
Крупный, высокий, мощного сложения главврач - хирург, с
руками-лопатами, приказал актеру лечь. Олег Павлович подковылял от окошка, с
двумя костылями под мышками, улегся. Размотав наложенные сестрой бинты -
когда Олега привезли, врач возился с ранеными во время бомбежки на станции -
хирург прощупал всю его ногу. - Ложитесь поудобнее! На спину, на спину!
Теперь изо всех сил вцепитесь в койку и держитесь что есть мочи... Ну, с
Богом! - Резкая, страшная боль на миг помутила сознание. Олег Павлович
вскрикнул - и тут же заглушил крик, почувствовав внезапное облегчение, даже
и не в ноге, но во всем теле. - Порядок. Вывих был. Ну, готовьтесь к
отправке, ребята. Я тоже вместе с вами. Кстати, Беланов: вам звонила
какая-то женщина, ищет вас, но сюда не могла, она с обозом... Сказала:
находится у ресторана и почты... Эй! Хоть один костыль возьмите - нога
несколько дней плохо слушаться будет!
Но актер уже бежал, хромая, к двери:
- Зоя! Она!
Гутя, подхватив костыль, кинулась за ним.
9

На маленькой площади перед почтой и рестораном расположилось несколько
подвод и две полуторки: последние, оставшиеся в Песочинске. Они были отданы
в распоряжение Сергея Меркурьича - забрать в эшелон последнее казенное, еще
не вывезенное имущество, а также тяжелых раненых, которых не могли отправить
раньше.
Актер и Гутя даже не вбежали на эту площадь - скорее ворвались. Актер с
костылем под мышкой вымахнул с криком:
Зоя! Зойка, ты где?! - следом бежала Гутя, выискивая глазами и Зою -
она тотчас поверила, что та действительно вернулась - и Гелю: ее подруга
была отряжена Меркурьичем в помощь почтовикам эвакуировать их имущество.
Почта, связь должны были работать почти до последнего часа.
На крик Олега Павловича отделилась от одной из подвод женская фигурка:
это была Поля, его одноклассница из Егерева.
- Я это, Олег, я... Меня колхоз с двумя подводами прислал, тут и вам
всем кой-чего передали...
- Поля, ты...
- Я, Олег... - сразу все поняв, его школьная подруга сочувственно
смотрела на него. - Нету Зои твоей, нету...
- О!.. - простонал актер, стукнув костылем о землю. - О! - Гутя
вцепилась в него. Подскочила и увидевшая их в окошке Геля. - В ресторан!
Поля, скажи всем нашим - мы с Гутей и Гелей уходим с последним эшелоном,
пусть не ищут... Геля, звони на станцию, передай Меркурьичу - пусть за нами
сюда заскочит... Ты-то как? Может с нами?
- Нельзя, Олежка: обещала вернуться.
- Ну, тогда... - они обнялись и расцеловались. Поля всхлипнула. Олег,
махнув рукой, ринулся к ресторану.
Это было несомненное чудо, что ресторан в эти дни работал почти без сна
и отдыха, в отчаянном напряжении всех кухонных своих сил. В него, как в
последнее убежище, хлынули все, кто не сумел уехать, уйти из Песочинска:
раненые, уже поднявшиеся на ноги, но не попавшие на ушедшие эшелоны, теперь
ждавшие последний... Оказавшийся в райцентре сельский люд, пригонявший и
отправлявший скот, доставлявший сельхозпродукты для фронта - те припасы,
которые еще уцелели... Отправившие свои семьи в Башкирию, теперь уходившие в
партизаны райактивисты, забегавшие выпить и закусить...
В ресторанном зале сразу различался чад тех промежуточных состояний тел
и душ, когда люди ничего не знают не только о завтрашнем дне, но даже о
ближайшем часе своей жизни - и отдаются минуте.
Актер, ворвавшись в зал, увидел столик у самого окна и кинулся к нему.
- Гутя, ты карауль Меркурьича! Есть хочешь? Нет? Тогда выпей вина...
Есть какое вино? - спросил он у подскочившей официантки, вконец измученной
девушки, но с лицом воспаленным, решительным, точно она все определила для
себя навсегда. Но это была одна видимость: просто нервы девушки, как и вся
она, были напряжены до предела, она жила в том заданном обстоятельствами
ритме движения, действия, когда человеку некогда думать.
- Есть...портвейн!
- Давай стакан... и бутылку водки сюда. Закусить...
- Салат и гуляш... Пирожки с картошкой...
- Тащи!
Гутя выпила стакан вина единым духом - и посмотрела затем не него с
удивлением, будто это и не она пила. Кивнув актеру, побежала вниз.
Олег Павлович, выпив и ощутив жар в груди, оглядел зал. Здесь было
человек десять мужчин среднего возраста, и растерянных, и вспотевших от