Немцов Владимир. Последний полустанок

   В школе мальчика любили, он был тихим и ласковым. В комсомоле ценили за умелое оформление стенгазеты, за деловые выступления на собраниях и за то, что у него не бывало двоек.
   И все же, несмотря на столь идиллическое воспитание, Аскольдик, как уже было сказано, таил в себе подлую мстительность, о которой никто не мог подозревать. В самом деле, откуда у девятнадцатилетнего парня такой позорный пережиток?
   Раньше оскорбления смывались кровью. Око за око! Зуб за зуб! Да и сейчас какой-нибудь распоясавшийся хулиган может пригрозить обидчику ножом или поколотить обидчицу. Мерзко, конечно, но все же и это бывает.
   Аскольдик тоже не прощает обид. Он оскорблен в самых своих лучших чувствах. Обыкновенная незаметная девчонка, и вдруг: "Сорняк, мальчишка". Да как она смеет!
   В глубине его злого сердечка притаилась и другая обида. Поярков, конечно, постарше, он уже кое-чего достиг в жизни, но нельзя же только с ним проводить время. Девчонка должна быть поосторожнее, а то люди могут заметить. Мало ли какие пойдут толки?
   Именно это старое и ржавое оружие выбрал Аскольдик для своей мести.
   - Что вы скажете, Риммочка, по поводу нашей тихони? - спросил Аскольдик, провожая ее в столовую. - Липнет к женатому человеку. Хоть бы людей постеснялась.
   - Хиба Поярков женатый? - оживилась Римма и, вспомнив, что Аскольдик совсем не знает украинского языка, перешла на русский: - Кто сказал?
   - Я сплетен не собираю, - с достоинством ответил Аскольдик. - Но подумайте сами, человеку, наверное, уже за тридцать. Можно было успеть обзавестись семьей? Так или нет?
   - Не знаю. Намекала я Анне Васильевне, чтобы спросила своего ухажера. Обиделась, губы надула. Говорит, что это ее вовсе не интересует.
   - Прикидывается. А скажите, пожалуйста, почему они всегда вместе? В ресторане мы их видели? Видели, С работы кто ее провожает? Сам ведущий конструктор, А нам плевать, что он ведущий. Не таких осаживали! До того обнаглел, что даже в столовой у всех на виду садится вместе с лаборанткой.
   Римма кокетливо опустила глаза.
   - Вы тоже иногда рядом со мной садитесь.
   - Мы люди свободные, нам все можно. Да и потом, все знают, что здесь самая обыкновенная дружба. Ничего плохого не подумают.
   - И у них, наверное, дружба, - стыдливо потупившись, с полуулыбкой заметила Римма.
   - Скажите вашей бабушке. Сам видел, как Поярков у нашей тихони руку целовал. Кстати говоря, у нее это не первый роман. Я краем уха слышал, что на прежней работе она даже выговор по такому делу схлопотала. Не верите? Спросите у Толь Толича.
   Римма повисла на руке Аскольда и, оглядевшись по сторонам, горячо зашептала:
   - Расскажите, расскажите! Я давно догадывалась...
   Но что мог знать Аскольдик? Как-то Медоваров намекнул ему: не очень, мол, золотко, заглядывайся на эту скромницу. Девица она опасная. Как ни пытался Толь Толич выяснить, что за история с ней приключилась и за что она получила выговор, девица лишь стискивала зубы и бледнела. Явно романтическая подоплека, хотя в личном деле сказано просто: выговор за нарушение трудовой дисциплины. Медоваров шутливо намекнул на Багрецова - никакого впечатления, но стоило только упомянуть фамилию Курбатова, как Мингалева изменилась в лице и, не говоря ни слова, вышла из кабинета.
   - Ясно, что ее этот Курбатов бросил, - безапелляционно решил Аскольдик. Теперь она бегает за другим начальником.
   Римма не преминула об этом сообщить подружкам. Аскольдик тоже кое-кому сказал доверительно. С тех пор Нюру провожали любопытствующими взглядами все, кому только было не лень. Если видели ее одну, то сразу же удивленно шарили глазами вокруг - нет ли здесь Пояркова?
   В перерыве, как всегда, Серафим Михайлович ждал Нюру, чтобы идти в столовую, но сегодня Нюра проскользнула другим ходом и села за стол к Римме и Аскольдику.
   - Правильно, Анна Васильевна, - шепнула ей Римма.
   До этого она улучила подходящий момент, когда поблизости от Нюры никого не было, и предупредила;
   - Вы не обидитесь, если я кое-чего скажу?
   Нюра ласково улыбнулась:
   - Думаю, что нет.
   - Разговоров вокруг вас очень много. Я-то, конечно, не верю, мало ли что люди брешут. Но ведь нельзя же так. - Римма как пчела жужжала над ухом. - Все на глазах и на глазах. Сам-то он должен понимать или нет?
   Нюра нервно передернула плечами.
   - Я не вижу здесь ничего плохого. Человеку сейчас тяжело. Неудачи, срывы... Ему хочется бывать со мной, Вот и все.
   - Помните, когда вы были в ресторане? Ничего особенного, а люди взяли и придумали, что вы совсем домой не возвращались.
   - Мало ли на свете грязных сплетников.
   - Не чую, на що вам эти байки сдались? Можно сразу всем рты заткнуть. Не бывайте с ним на глазах, тогда и разговоров не будет.
   Предупреждение Риммы подействовало. Если Нюра раньше ничего не замечала ни двусмысленных улыбок, ни шепота за спиной, то сейчас она чувствовала, как ее обволакивает липкая паутина сплетни. Как тяжело дышать! Как страшно жить! Она встречала Толь Толича и видела на его лице ироническую всепонимающую улыбку.
   - Таете прямо на глазах, Анна Васильевна. В чем только душа держится. Ах, молодежь! Молодежь!
   Аскольдик старался вовсю. Это он распустил сплетню, что видел Нюру с Поярковым в ресторане, а потом встретил ее рано утром в городе. Ничего особенного - возможно, заночевала у подруги. Но в том-то и дело, что подруг у Нюры не было ни в городе, ни в институте. Это все хорошо знали.
   Играя роль преданной подруги, Римма нашептывала Нюре:
   - А вы знаете, что еще говорят... - И предупреждала: - Не подходите к нему. Делайте вид, что не замечаете.
   Все это было глубоко противно Нюре, но она не нашла в себе мужества раз и навсегда освободиться от этих разговоров, от надоедливой Риммы с ее захлебывающимся шепотком, сказать ей, что довольно, что она и слышать об этом не хочет. Нюрой овладело тупое безразличие, и ей было уже все равно... Пожалуй, даже лучше, если она перестанет разговаривать с Серафимом Михайловичем. Так спокойнее. К тому же она чувствовала свою вину в истории с аккумуляторами, это ее мучило и заставляло избегать Серафима Михайловича.
   Поярков ничего не мог понять. Нюра старалась не попадаться ему на глаза, а если он и видел ее, то при первой попытке подойти и заговорить Нюра сразу же оказывалась в обществе Аскольдика и Риммы. Какой уж тут разговор!
   Оставалась единственная надежда, что можно перемолвиться с Нюрой словом, когда они сядут в самолет. Медоваров все-таки разрешил Нюре командировку, как и многим другим сотрудникам НИИАП. Непонятно, зачем он взял с собой Аскольдика? Вряд ли от него будет какая-нибудь польза в Ионосферном институте.
   У Серафима Михайловича были особые причины для недовольства. Аскольдик завладел местом рядом с Нюрой, и Пояркову пришлось сидеть одному в самом конце самолета, или, вернее, аэрологической лаборатории, которая использовалась в НИИАП для всевозможных испытаний.
   Медоваров тоже недоволен, но по другим, не личным, а общественно значимым причинам. Представьте себе такую наглость: сегодня вечером, перед самым отлетом, поднимаясь по лесенке в эту самую летающую лабораторию с надписью "НИИАП", он обнаружил приписанные карандашом буквы "ЧХИ". Получается что-то уж очень обидное и безобразное: Научно-испытательный институт АПЧХИ!
   Он знал, чьи это штучки. Схулиганил кто-то из молодых летчиков. Им на все начихать. Разве они что понимают? Разве они могут оценить широту и многообразие тематики НИИАП?
   Насчет этой тематики у Пояркова было свое мнение. Работая в конструкторском бюро, тесно связанном с заводами, Поярков никак не мог примириться с мыслью, что "Унион" загнали в маленький тупичок с полустанком, именуемым "НИИАП". Все, что здесь делалось, конструктору казалось нелепым и фантастическим. Не только аэрологические приборы испытывались на высоте, но и другие объекты. Поярков не понимал, зачем в самолет грузили гусей. Наверное, какой-нибудь аспирант взял на себя серьезную и трудную тему: "Методика определения возможности акклиматизации гусиных пород в условиях кислородной недостаточности".
   Несмотря на то что НИИАП был институтом испытательным, к тому же техническим, будущие кандидаты самых различных отраслей науки обосновались здесь довольно прочно. Еще бы, такая великолепная экспериментальная база!
   Наблюдая, как несколько раз в неделю в аэрологическую лабораторию носили горшочки с сеянцами, Поярков усмехался. Все ясно. Значит, готовится диссертация на степень кандидата сельскохозяйственных наук. Будущий кандидат выбрал себе актуальную тему о разведении льна-долгунца на горных пастбищах.
   У Пояркова возникали эти ассоциации в связи с многочисленными фельетонами, посвященными деятельности карликовых научных институтов. А кроме того, сам Поярков коллекционировал, как курьезы, некоторые вырезки из газет, где объявлялись темы диссертаций. Не надо также забывать, что Поярков - инженер, и ему была свойственна некоторая недооценка сугубо научной работы, что среди инженеров встречается довольно часто.
   * * * * * * * * * *
   Набатников и Дерябин считали, что сегодня ночью на ракетодром Ионосферного института прилетят главный конструктор "Униона" Поярков, лаборантка Мингалева, инженер-механик, врач и, наконец, Медоваров. Он счел необходимым после спуска "Униона" проверить печати и пломбы НИИАП. Но разве мог товарищ Медоваров, знающий цену государственной копейке, из-за пяти человек гонять взад и вперед двухмоторный самолет? Ведь это не просто самолет, а научная лаборатория, она должна использоваться по назначению, а не для транспорта. Горючее, смазочное, амортизация. Такой полет дороговато обойдется.
   А что, если воспользоваться самолетом не как средством транспорта, а для научных исследований по пути на Кавказ - так сказать, соединить полезное с приятным? Здорово придумано - комар носа не подточит!
   И вот в аэрологическую лабораторию с удобными мягкими креслами, как в самолетах Аэрофлота, погрузили ящики с приборами, клетку с гусями, трех поросят в специальных станках, горшочки с сеянцами и всякие другие объекты для экспериментов.
   Самые лучшие места возле кабины пилотов заняли начальник и Римма. Пришлось взять бедную девочку. Во-первых, она никогда не бывала на Кавказе, а во-вторых, и для нее там дело найдется. Пусть помогает Мингалевой, которую вызвал Дерябин устанавливать дополнительные приборы для будущих испытаний.
   Товарищ Медоваров гордился своим демократизмом. Вот и сейчас он сел не с ведущим конструктором, не с каким-нибудь заслуженным инженером или аспирантом. Нет, он посадил с собою ученицу, маленького человека, производственницу. Нельзя отрываться от масс, надо с ними постоянно общаться. Ну, а чтобы ничего дурного не подумали, он во всеуслышание болтал с Риммой о разных пустяках, снисходительно похохатывал рокочущим баском и говорил как с трибуны:
   - Растить, растить надо молодые кадры! Для вас мы создали все условия. Нельзя успокаиваться на достигнутом. Сегодня вы ученица, а приложите соответствующие усилия-до кандидата дойдете. - Он поправил на голове свою академическую шапочку. - Подпишем тогда приказ о зачислении на должность младшего научного сотрудника. - И уже доверительно сказал вполголоса: - От женихов, золотко, отбоя не будет.
   Римма не успела сесть в самолет, как уже занялась едой.
   - Женихив, як кажуть, багато, - усмехнулась она, с аппетитом разгрызая куриную кость. - Подходящих нема.
   Толь Толич обернулся назад, где в самом конце самолета одиноко скучал Поярков.
   - Какой случай упускаете! Я бы на вашем месте, золотко, призадумался.
   - Зараз! - Римма оторвала куриную голову и жадно начала сдирать жирную кожу. - Терпеть не могу смурных.
   Толь Толич захохотал и сразу же прикрыл рот ладонью, будто подавился.
   - Кто же вам тогда нравится?
   Облизав пухлые яркие губы, Римма деланно рассмеялась.
   - Ну, як скажу, що вы?
   Толь Толич даже крякнул от смущения. Помолчав, он вытер платком вспотевшую шею.
   - Издеваетесь, золотко. Вот бы моя мадам услышала!..
   - Хай себе слухае. Вредюга. - И потянувшись за другим свертком, Римма предложила: - Кушайте, будь ласка, пончики. Дуже смачные. - Спасибо, не хочется.
   - Это вы с перепугу, или, как у них говорят, "з переляку". Злякались, що скажуть вашей мадам, що я вас пончиками угощала?
   Медоваров чувствовал себя не в своей тарелке. Вот до чего доводит демократизм. Девчонка, ученица, и вдруг начинает говорить с ним, как с равным. Жену оскорбила, самого упрекнула в трусости. Слишком много на себя берет, как бы не пришлось раскаиваться.
   Дул сильный ветер с моря. Самолет часто вздрагивал и проваливался. У Риммы пропал аппетит, удивленно и грустно смотрела она на недоеденный пончик.
   При каждом порыве ветра поросята взвизгивали. Торопливые сборы привели к тому, что животные оказались не привязанными в станках. Уши их, растянутые и зажатые в специальных приборах (для определения кислорода в крови с помощью фотоэлементов), испытывали страшную боль, когда самолет покачивался или проваливался, - все равно что поросят дергали за уши. Гуси тоже были недовольны, они стукались головами о жесткую проволочную сетку и выражали свой гнев свирепым гоготаньем.
   Все это раздражало Толь Толича, он уже несколько раз порывался сделать замечание своим подопечным. Но будущие кандидаты были столь заняты научной работой, что у начальника даже язык не поворачивался нарушить их "творческий, самоотверженный труд".
   У окна, опутанный резиновыми трубками и проводами, с какими-то широкими браслетами на руках, с пластинками-электродами на ногах, закатав до колен брюки, сидел молодой аспирант. Перед его глазами на портативном аппарате в чемоданчике прыгали стрелки, мигали лампочки, ползла лента самопишущего регистратора. Но аспирант, почти мальчик, в больших круглых очках, что придавало его лицу еще более испуганный вид, не смотрел на приборы. По лбу его катился холодный пот, руки посинели от напряжения. Он так судорожно вцепился в подлокотники кресла, что казалось, никакой силой не оторвешь его от сиденья.
   В сердце Медоварова шевельнулось что-то вроде участия. Впрочем, он ведь и должен заботиться о кадрах, об их самочувствии и настроении. Плохо парню, очень плохо. Но как бы его не обидеть.
   И Толь Толич, поднимая выпавшую из рук исследователя авторучку, вежливо осведомился:
   - Я помню, золотко, что вы уже сдали кандидатский минимум. Но позабыл, как у вас сформулирована тема?
   Диссертант попробовал изобразить на лице благодарную улыбку, но в этот момент самолет мягко подпрыгнул, как бы на следующую облачную ступеньку. Улыбка превратилась в болезненную гримасу, и мученик науки выдавил из себя, заикаясь:
   - Ммоя тте... ма: "К вво... ппросу о ссуб... ссубъективньгх ощщу... щениях пер... вого полета".
   Покровительственно похлопав его по плечу, Медоваров прошел на свое место.
   Римма безмятежно и сладко спала, на губах ее вместе с капелькой варенья застыла детская улыбка.
   Толь Толич искренне любовался ее открытой красивой шеей, глубоко дышащей грудью, всем обликом молодого, здорового существа. Ни думы, ни заботы не омрачали девичьего, чуть выпуклого лба.
   А Медоварову не до сна. Аэрологическая лаборатория сейчас работает. Люди заняты научным трудом, и Толь Толич на правах начальника института и руководителя данной экспедиции также не должен отдыхать.
   Его несколько смущала встреча с Набатниковым, но, после того как вопрос об испытаниях на больших высотах разрешился благополучно, вряд ли Набатников окажется столь злопамятным, что будет возражать против нескольких молодых ученых, которые пожелали ознакомиться с работой Ионосферного института. Надо воспитывать молодые кадры, делиться с ними опытом, тем более что расходы по этой командировке идут по смете НИИАП.
   Умел Толь Толич завоевать расположение своих подчиненных. Да разве какой-нибудь другой начальник смог бы так о них позаботиться? А тут пожалуйста - собственный транспорт, и вы уже на Кавказе, где предстоят очень интересные встречи с зарубежными учеными. Да за такую заботу о молодых научных кадрах в ножки надо кланяться.
   И кланялись, восхваляли на собраниях, писали в стенной газете о чуткости и демократизме Толь Толича, даже приводили его в пример другим руководителям.
   Для Набатникова или Пояркова, тем более для молодых специалистов Багрецова или Бабкина, для множества людей, не искушенных в искусстве делать карьеру (что же, приходится и в наше время упоминать это, казалось бы, давно похороненное слово), представлялись необъяснимыми неожиданные скачки Толь Толича по служебной лестнице. То он работал на ответственной должности в столичном институте, то опустился пониже и стал директором галантерейной фабрики в Ташкенте и, наконец, оказался на приличном месте в НИИАП.
   Кстати говоря, этим заинтересовалась и Римма. Она проснулась, проглотила пончик и, рассматривая пластмассовые клипсы-розочки, подаренные ей Толь Толичем как образец продукции фабрики, где он начальствовал, наивно спросила:
   - А як вы сюда устроились, Толь Толич? Я увесь Киев оббигала. Колы б не вы...
   Медоваров сжал ее руку и, глазами указав на окружающих, покачал головой:
   - Руководители сами не устраиваются, золотко. Где прикажут, там и работаешь...
   - Вызвали просто с Ташкента? А чего не в Москву?
   - Начальству сверху виднее, золотко.
   Самолет набирал высоту. Медики и прочие экспериментаторы брали очередные пробы крови у "транспортируемого молодняка". Сонных гусей начали кормить, освещая их люминесцентными лампами. Гуси пугались, кричали, хлопали подрезанными крыльями. Молодое свиное поголовье, измученное уколами и необычной обстановкой, выражало явный протест и никак не хотело примириться с методикой исследований, предложенной аспирантом НИИАП.
   Крики, визг, гоготанье и прочие шумы, связанные с экспериментальной деятельностью молодых диссертантов, все больше и больше раздражали Медоварова. Но что поделаешь? Научная работа!
   Он приоткрыл дверь в носовую часть корабля и поманил к себе радиста:
   - Найди какой-нибудь маячок, золотко. Дай сюда музычку, а то голова кругом идет.
   У каждого окна находились маленькие репродукторы. Толь Толич повернул ручку громкости до отказа и через минуту уже наслаждался мелодией старинного вальса.
   Закрыв глаза и плавно раскачиваясь, Толь Толич похвастался:
   - Дома у меня этих вальсов штук сорок. Каждый день проигрываю на магнитофоне. Особенно люблю старинные, прямо за сердце хватают.
   Римма с треском разломила яблоко.
   - Пополам. Чур не отказываться. Обижусь.
   Толь Толич машинально взял половинку и фальшиво замурлыкал:
   Что призадумалась ты,
   В бездну печально глядя?
   Или боишься волны
   Ты, дорогая моя?
   Совсем расчувствовался Толь Толич, но Римма властно выключила репродуктор.
   - Який нудный танец! Вальс я не танцую. Старовизна!
   Жизненный опыт такого начальника, как Толь Толич, всерьез заинтересовал Римму. Устраиваются же люди! Все у него есть. Хорошая квартира, не то что у Риммы - живут в одной комнате. На дачу только на машине ездит, Жена, конечно, старуха, а ходит в каракуле с двумя чернобурками. Откуда такое счастье свалилось? За что?
   И Римма опять вернулась к начатой теме:
   - Мабуть, вы с самим министром балакали? Який вин? Молодой чи старый? Здается мне, що министр вас сюда устроил?
   - О таких вещах, золотко, не расспрашивают. - Толь Толич пригладил похожие на подсолнушки усы. - Может, и министр, а возможно, и кто-нибудь другой. - И опять по привычке, как бы невзначай, поглядел на потолок.
   Римма вздохнула:
   - Вот бы познакомиться...
   Будем к ней снисходительны. Не только пустенькую девчонку, но и зрелых, умудренных опытом людей Толь Толич не раз вводил в заблуждение своим многозначительным поглядыванием на потолок. Кто знает, кого он имеет в виду?
   * * * * * * * * * *
   В самолете стало жарко. Поярков повернул блестящий цилиндрик над головой и направил на себя освежающую воздушную струю. Его мягкие, уже с проседью волосы поднялись вверх.
   Он придержал их ладонью, потом, как бы вспомнив о чем-то, встал и, опираясь на спинки кресел, прошел в кабину, к радисту, чтобы узнать, нет ли сообщений от Дерябина.
   Как и было намечено по новой программе, согласованной с Поярковым, "Унион" будет подниматься вверх, останавливаясь на разных высотах. Даже в ионосфере он может висеть в пространстве, словно вертолет в воздухе. В данном случае используется система, в принципе похожая на реактивные винты. Таким образом, исследования высших слоев атмосферы могли производиться гораздо полнее и точнее, чем с помощью ракеты, хотя некоторые из них и достигали больших высот, чем "Унион".
   Из разговора с Дерябиным выяснилось, что Набатников доволен испытаниями. Диск взобрался как бы на новую ступеньку и сейчас отдыхает на высоте около трех километров. Все приборы работают, в том числе и мейсоновский анализатор.
   Поярков поспешил поделиться приятной новостью с Медоваровым:
   - Только что говорил с Борисом Захаровичем. "Унион" сразу пошел вверх. Подъем идет почти по расчетному графику.
   - Но ведь вы доказывали, что туда забрались два молодца, - не преминул съехидничать Толь Толич. - Куда же девался лишний вес?
   - Не знаю.
   Медоваров благодушно усмехнулся и погрозил пальцем:
   - Вот то-то и оно, что не знаете. А почему, золотко, не хотели заменить тяжелые стекла, как я предлагал?
   - Опять вы за свое, Анатолий Анатольевич! - ободренный успехом, укоризненно проговорил Поярков. - У каждого из нас есть свой "пунктик". У Бориса Захаровича - чистота воздуха, у меня - "Унион". А у вас - "космическая броня". Неистовый болельщик.
   - А как же? Я ведь практически этими полимерами занимался. Знаю, что к чему.
   - Ради постоянной вашей любви к этим самым полимерам я готов застеклить все иллюминаторы "космической броней". Конечно, если она выдержит высотные испытания.
   - Не сомневайтесь, золотко, не сомневайтесь, - солидно проговорил Толь Толич.
   Римма помедлила, пока Поярков пройдет на свое место.
   - Действительно, чушь какую придумали, - обратилась она к Медоварову. - За длинного хлопчика ничего не скажу. Смурной какой-то. Но який жонатый дурень смертяку на небе буде шукаты? Чи ему жить надоело?
   - Это вы насчет Бабкина?
   - А я знаю? Бабкиным его кличуть чи Лодыжкиным? Белобрысенький, а с-под щетинки кожа просвечивает, розовая, як у того порося. - Римма тоненько хихикнула, но потом посерьезнела. - За яким бисом вы заставили меня до Москвы звонить. Аж две годины у телефона сидела.
   - Не понимаю я украинского, - оборвал ее Толь Толич. - Говорите по-русски. Какие две годины?
   - Два часа. Этого даже не знаете? Звонила, звонила... А мама багрецовская так это важно спрашивает: "А почему вы, девочка, сыном моим интересуетесь?" Не могла же я сказать, что сынок ее либо полетел, либо сквозь землю провалился? Вы же сами говорили, чтобы старуху не волновать.
   - Говорил. Ну, а чем же вы объяснили ваш звонок?
   - Не помню. Соврала что-то. Но старуха мне точно сказала насчет телеграммы.
   - А вы не спросили, когда она была отправлена?
   - Зачем? И так старуха подозревать начала, не гоняюсь ли я за ее сынком. Очень мне он нужен...
   Толь Толич почувствовал, что поручение было выполнено точно. Но если "Унион" поднимается по расчетному графику, то подозрения отпадают. Людей там нет, а где они сейчас находятся, руководству НИИАП безразлично. Пусть ищут с места их постоянной прописки.
   Подошел Аскольдик:
   - Я считаю, Анатолий Анатольевич, что общественная жизнь должна продолжаться в любых условиях, на любой высоте и любой глубине. Материальчик у меня кое-какой есть. Разрешите выпустить "молнию"?
   - Действуй, комсомол! - одобрительно разрешил Толь Толич. - Заворачивай.
   Возвратившись к Нюре, Аскольдик хотел было сесть рядом, но Поярков предупредил его:
   - Простите, Нюрочка, оторвитесь от книги, я должен вам рассказать одну интересную новость.
   Аскольдик понимающе усмехнулся и, обиженно шмыгнув носом, прошел вперед.
   - Я слушаю, Серафим Михайлович, - холодно проговорила Нюра, заметив, что многие обернулись назад. - На нас смотрят.
   Поярков презрительно пожал плечами:
   - Меня это не касается.
   - А обо мне вы подумали?
   Он посмотрел на нее виновато и умоляюще:
   - Если бы я мог не думать! Но что случилось, Нюрочка? С самого утра вы бегаете от меня - может, обидел случайно? Не так посмотрел? Сказал не то?
   Нюра уронила книгу на колени. Теплая волна нежности поднималась к горлу. От нее и захлебнуться можно. Казалось, что нет сейчас человека ближе ей и дороже. Она отвернулась к окну. Откуда-то из темноты выплыло лицо Курбатова и сразу же исчезло, растаяло. Губы готовы были прошептать Серафиму Михайловичу, что все остается по-старому, что она сама не знает, как это все получилось. Пусть не тревожится.
   Хотела сказать, уже обернулась, но опять встретилась с любопытствующими взглядами Риммы, Аскольдика и других. Даже несчастный аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застыл с пакетом у подбородка и тупо смотрел на Нюру сквозь очки.
   Все исчезло - и теплота и нежность. Нюра вздохнула и равнодушно спросила:
   - Вы обещали новость? Рассказывайте.
   Лицо Пояркова передернулось. Не обращая внимания на иронические взгляды и перешептывания, он наклонился к Нюре: