Вознесен в собрании знати Дитаму.
   А потом восьмерых дочерей ты получишь,
   И они среди всех рапаитов тебя возвеличат.
   Слово свое завершая, кубок бог допивает.
   И не спеша по жилищам своим расходятся боги.
   Только они исчезли, только скрылись из виду,
   Деву царь призывает на свое высокое ложе.
   Что ни год, сыновья у Карату обильно рождались,
   Зачинала и вновь рожала Хурритянка-дева.
   И вознесен был Карату средь мужей рапаитских.
   Между тем Асират свое сердце наполнила гневом,
   Вспомнив обет Карату, она возвысила голос:
   - Слово нарушил Карату, больше нет ему веры.
   Хворь, от какой нет спасенья, она на царя напустила.
   Месяц болен Карату, два месяца он в постели,
   Третий месяц более, а на четвертый месяц
   Страшась приближения Мута, зовет он Хурритянку-деву:
   - Слушай, жена! Теленка зарежь пожирнее [12],
   Кувшины с вином откупорь [13] и призови на застолье,
   Оруженосцев мне верных, сколько б их ни было дюжин.
   И появились все разом и жирного ели теленка,
   Сладким вином запивали, молили богов о Карату,
   Их ублажали дарами, и слезы они проливали,
   Сердцем своим сокрушаясь, и в горе пальцы ломали.
   Но не были приняты жертвы, мольбы не услышали боги.
   И вновь Хурритянка-дева дружину в дом призывает,
   И вновь она поит и кормит верных оруженосцев.
   И над своим господином рыдают они, как над мертвым:
   - Горе нам без Карату. Уйдет он в страну Заката,
   Жену он свою покинет, оставит свою дружину,
   Оруженосцев оставит он на юнца Йаццибу!
   Но не были приняты жертвы, мольбы не услышали боги.
   Толда Хурритянка магов к себе на пир приглашает:
   - Ешьте и пейте, о маги! Свое покажите искусство,
   Чтобы справиться с хворью, какая царя одолела.
   Пили и насыщались маги в покоях Карату,
   Стрелы метали в воздух [14], словно быки, ревели.
   Но было все понапрасну. Хворь искусства сильнее.
   Во сне о болезни Карату принесло сновиденье
   Сыну его Илихау. Так возвестил ему голос:
   - Хворь на отца напустили, страдает он тяжкой болезнью.
   К Илу явись с мольбою, может быть, он услышит,
   Жертвой насытишь владыку, может быть, он поможет.
   И зарыдал Илихау, заскрежетал он зубами.
   - Неужто ты нас покинешь? Тебя мы считали вечным,
   Чья сила была нам в радость? Останемся мы без владыки,
   Будем бродить по подворью, подобно бездомным собакам [15],
   Видя, как достоянье отца жена расточает
   И как пустеют амбары. Тебя оплакивать будут
   Вечные горы Баала, Цапану священное поле.
   Слезы ронять все будут, друг друга в беде вопрошая:
   - Правда ль скончался Карату, служитель великого Илу?
   Сын поспешил в покои, чтобы с больным проститься.
   Родитель вскинул десницу и прекратил причитанья:
   - Слезы твои бесполезны, душу они иссушают,
   Нутро они надрывают. Деву, сестру Восьмую [16]
   Ты призови, чей голос всех голосов сильнее.
   Пусть Восьмая рыдает, пусть поля оглашает,
   Своды небес тревожит болью, идущей от сердца.
   Жди появления Шапаш с воинством звезд на небе.
   Выйди навстречу богине вместе с сестрой Восьмою.
   Пусть узнает богиня о горе, меня постигшем,
   Ведать должна, что Илу жертву приносит Карату.
   В левой руке пусть держит громкозвучащий бубен [17],
   В правой руке пусть держит приношенье за мертвых.
   Тотчас отца покинул праведный сын Илихау
   С елеем в руках и с плодами деревьев,
   Что в жертву богам предназначил.
   Отроки черпали воду из пруда на участке сестрицы.
   Вышла она из покоев, увидела милого брата,
   Узрела в руках Илихау она приношенье за мертвых.
   Ноги её подкосились, она задрожала всем телом.
   - Что-то стряслось дурное? - она у брата спросила.
   - Болен отец наш, болен, занемог наш родитель,
   Жертвы он Илу приносит, готовит пир погребальный.
   - Зачем ты меня волнуешь? - с плачем она вопрошает.
   Как это все случилось, мне расскажи скорее.
   - Вот уже третий месяц, как наш родитель болеет,
   Месяц четвертый отец наш покоев не покидает,
   Буду я строить гробницу с камерой погребальной,
   Тебе её должно украсить [18]. И зарыдала Восьмая,
   Заскрежетала зубами и к небесам возопила:
   - Неужто он нас покинет, кого мы считали вечным,
   Чья сила была нам в радость? Останемся мы без владыки,
   Будем бродить по подворью, подобно бездомным собакам,
   Видя, как достоянье наша мать расточает,
   И как пустеют амбары. Тебя оплакивать будут
   Горы Баала, отец мой, Цапану священное поле
   Слезы ронять - святыня, что шире земных пределов.
   Она поспешила к покоям, чтобы отца увидеть,
   Чтобы с отцом проститься.
   Оставив отца, Восьмая покинула страждущий город.
   Она удалилась в пустыню, чтоб снова отца оплакать.
   Елей захватив, Илихау вышел в соседнее поле.
   Елей выливая на землю, к природе он всей обратился
   К водам, земле и небу, к Баалу, что громом владеет:
   - Пролейтесь дожди на пашню, которая засыхает,
   Пусть в борозды льется влага и поднимается полба
   Пусть зеленеет пшеница, пахарь пусть возликует,
   Пусть все твари земные увидят милость Дагана.
   Хлебом пусть он наполняет наши пустые амбары,
   Меха - вином золотистым и маслом прозрачным - кувшины.
   Пусть от владений Карату Мут кровавый изыдет!
   Услышал эту молитву в покоях великий Илу.
   Богов он призвал и к детям с вопросом таким обратился:
   - Скажите, богини и боги, кто Карату излечит.
   Семь раз повторил вопрос он. Никто ему не ответил.
   - Идите, - сказал богам он, - на ваши вельможные троны,
   Сам я займусь леченьем любезного мне Карату.
   Сам изгоню из тела ту хворь, что в нем поселилась.
   И вот в руке его глина, добрая глина в деснице,
   Вылепил он фигуру, похожую на человека.
   Назвав её Шатикату, он к ней обратился со словом:
   - Лети, Шатикату, не медля, в чертоги царя Карату!
   Минуй города незаметно, скрытно пройди селенья.
   Выгони хворь из тела, которая в нем засела,
   На лоб наложи алтею [19], от пота омой ему шею,
   И накорми его сразу хлебом и бычьим мясом
   Изыдет вместе с болезнью враг его Мут кровавый.
   И сделала все, как велели, и одолела Мута.
   Исчезла в небесных высях. Карату к жене обратился:
   - Дай мне, Хурритянка-дева, мяса и хлеба побольше.
   Заколи поскорее ягненка, и следом за ним - барана!
   Занял трон свой Карату, словно и не был болен.
   Рады все - один лишь Йаццибу, его первенец, недоволен [20].
   Сотрапезники, окружив его, на отца поднять голос требуют:
   - Ты иди к отцу и скажи ему, повтори ему слово твердое
   Что насильник он из насильников, не решает он дел убогого,
   О сиротах он не заботится, защищать вдовицу не хочет он,
   Как сестра ему - ложе хворого, как жена ему - ложе смертное.
   И от трона пусть он отступится, пусть его передаст здоровому.
   И подходит сын к трону царскому, повторяет слова нечестивые:
   - Ты насильник, отец, из насильников, не решаешь ты дел убогого,
   О сиротах ты не заботишься, защищать вдовицу не хочешь ты,
   Как сестра тебе - ложе хворого, как жена тебе - ложе смертное.
   Отступиться от царства должен ты, и на трон посадить здорового.
   И Карату ответил дерзкому: - Пусть Харан пробьет тебе голову!
   Пусть Астарта, слава Баала, копьем твое темя расколет!
   В грязь с вершины падешь за нечестие! [21]
   1. Дошедшее до нас в виде трех табличек повествование о Карату является малым эпосом, эпилием, главная тема которого - бедствия, обрушившиеся на царя, и их преодоление. Первое из бедствий - полное уничтожение всего рода. Возродить род помогает царю бог Илу, дающий указания, где добыть невесту и как это сделать. Поход за невестой - обычный эпический мотив, требующий от героя преодоления препятствий, в нашем случае - большого расстояния, отделяющего страну Карату от страны невесты, хурритянки, и нежелание отца расставаться с дочерью. Карату возвращается к себе во дворец и восстанавливает благодаря плодовитости "девы-Хурритянки" свой род, но новая беда: богиня Асират вспоминает о данном царем обете и насылает на него смертельную болезнь. Близкие царя проявляют чудеса преданности, чтобы сохранить царю жизнь, но это удается сделать только богу Илу. Вернувшись к жизни, царь ликует, но ещё одна напасть: на его власть посягает первенец. В поэме отсутствует конец, и как справляется Карату с этой напастью остается неизвестным.
   2. Имя Карату (в другой огласовке - Керет) не может быть связано с каким-либо народом страны Ханаан, равно как и с поздними пришельцами "народами моря". Исходя из семитской основы его толкуют как "рубище" (Шифман, 1993, 64).
   3. Против Карату ополчились боги, враждебные миропорядку, созданному Илу, среди них - Рашап, угаритский бог эпидемий, соответствующий месопотамскому Эрре и греческому Аполлону. Бог этот упоминается в еврейской Библии в формуле "кто предназначен в пищу Рашапу" (Втор., 32: 24), т. е. погибли от мора. Эпидемии, уничтожавшие целые города и страны, на древнем Востоке - обычное явление.
   Царь Карату в отличие от библейского Иова не задавал ни себе, ни богу вопросов о причинах обрушившихся на него бед. Но у древнего слушателя или читателя такой вопрос мог возникнуть. И ответ лежал на поверхности. Карату встает как царь-деспот. Достаточно прочитать описание похода Карату за невестой, ради которого была оголена вся страна, вопреки всем законам вовлечены в поход хромые, слепые, больные и наложен налог на вдовиц. Для того чтобы не звучало осуждение дурного царя, дающее повод для негативного отношения к царской власти как к институту, был вставлен эпизод с нарушением клятвы, данной богине Асирате, о которой она вспомнила через много лет. Об этой клятве ничего не говорится богом Илу, наперед объясняющему Карату весь план его операции. Таким образом, становится ясно, что этот эпизод был вставлен, и перед нами свидетельство древнейшей в истории человечества цензуры.
   4. Под "желтым золотом" в соответствии с хурритским термином, раскрывающим понятие, имеется в виду "драгоценный камень", и в этой связи упоминается его хранилище (Шифман, 1993, 75).
   5. Расположение Удумми неизвестно, если это только не древнесирийский город Эден. Если это реальное место, то какими бы преувеличенными и неточными ни были сведения эпоса, из него можно заключить, что Дитану отделялась от Удумми большим расстоянием, и путь проходил от пустыни через страну Ханаан и её города Тир и Сидон. Вместе с тем Удумми часто отождествляется с библейским Эдемом или понимается как фантастическая страна наподобие "тридевятого царства, тридесятого государства". Дальность этой страны подчеркивается необходимостью запасти продовольствия для войска на шесть месяцев.
   6. Хурриты - народ, близкий по языку как урартийцам, так и дагестанцам, обитавший в конце II тысячелетия до н. э. в Северной Месопотамии и Северной Сирии и исчезнувший из текстов в I тысячелетии до н. э. В Угарите засвидетельствовано почитание хурритсих богов.
   7. Контингент войска Карату таков, словно в древности существовало понятие тотальной мобилизации. В поход отправились даже увечные и слепые. Заставили раскошелиться и несчастную вдовицу - речь идет о незаконной повинности, наложенной на вдов, которых Карату обязал нанимать воинов для участия в походе. Призывая новобрачного, Карату нарушил закон, который много позднее перешел в кодекс Моисея: "Если возьмет человек жену новую, пусть он не идет в поход, да будет он в доме своем один год и радует жену свою, которую взял" (Втор., 24: 5).
   8. В поэме упоминаются города Тир и Сидон, но не Угарит. Отсюда предположение, что сказание о Карату возникло ещё до появления в Угарите амореев, в III тысячелетии до н. э., в эпоху расцвета Эблы, и принадлежит не к угаритской, а иной мифологической традиции, но было воспринято угаритянами как часть их истории (Циркин, 2000, 364).
   9. Странное вознаграждение богини не в обычных мерах веса, а частью веса невесты может быть объяснено из другого текста Угарита, свадьбы лунного бога Йариху. В свадебном зале близ невесты и её родни находились весы и гири.
   10. Образ саранчи при описании набегов народов пустыни на цивилизованную территорию. используется также в Ветхом Завете (Суд., 6:5).
   11. В тексте "бессрочные рабы", видимо, противопоставлены кабальным рабам.
   12. Теленок у семитских народов закалывался тогда, когда в доме появлялись именитые гости. Сравн. библейский рассказ о благочестивом Лоте, предложившем своим гостям - божьим посланцам - теленка (Быт., 18: 7 - 8). Приносился теленок также в жертву богам.
   13. Вино, наряду с маслом и хлебом было главным видом питания. Оно считалось божьим даром, лающим радость (Втор., 8: 7 - 10; Суд., 9:13; Пс., 104: 5).
   14. Метание стрел - видимо, способ лечения, изгнание болезни, с помощью магии. В ходе раскопок в сиро-палестинском регионе найдены стрелы с надписями. По полету стрел также совершались гадания (Иез., 21: 26).
   15. Собака в еврейской Библии - нечистое животное, пожирающее трупы и падаль. Слово "собака" воспринималось как ругательство (I Сам., 24: 15; II Сам., 9: 8; 16: 9). Видимо, сходные ассоциации вызывал образ собаки и в угаритском обществе.
   16. "Восьмая" - могло быть именем благочестивой дочери Карату. Например, у древних римлян дочери имели имена-числа: Прима, Секунда, Терция.
   17. Имеется в виду изгнание болезни с помощью шума, известное по этнографии разных народов.
   18. Строительство гробницы и её украшение вовсе не являлось признанием поражения в попытке спасти жизнь больного Карату. Смерть и жизнь мыслились как сообщающиеся сосуды. Погружение в подземную пещеру (погребальный склеп) было подобием заглатывания богом смерти (Мутом, китом, крокодилом или иным чудовищем), после чего следовало возрождение.
   19. Алтея (алтей, проскурняк) - лекарственное растение Средиземноморья и юга Европы и Азии (семейство мальвовых). В античную эпоху его свойства были описаны учеником Аристотеля Феофрастом в "Истории растений". Вплоть до настоящего времени алтей используется при различных воспалительных процессах.
   20. Противопоставление двух братьев, благочестивого и почтительного нечестивому и дерзкому - частый мотив в фольклоре многих, в том числе и восточных народов (сравн. с египетской сказкой о двух братьях).
   21. Большинство исследователей полагает, что в несохранившемся конце поэмы сообщалось о каре, постигшей нечестивого сына.
   Мифы Пятикнижия
   Ты, ставшая скрижалями веков,
   Соперниц и соперников не зная,
   Как будто состоишь ты не из слов,
   А из песчинок слеплена Синая.
   И если ты творенье божества,
   То имя божеству тому Природа,
   Основа человечьего родства
   И сгусток человеческого рода.
   О жизни, историческом прошлом и религии древних евреев впервые стало известно не из глиняных табличек с клинописными надписями, извлеченных из-под насыпанных ветрами времен песчаных холмов, не из надписей на стенах гробниц, а из Библии, передававшейся на протяжении трех тысячелетий из поколения в поколение первоначально таким же образом, как до изобретения книгопечатания переписывались и передавались из рук в руки поэмы Гомера и Вергилия, труды античных философов и историков [1].
   Библия - это сборник из нескольких десятков книг религиозно-исторического, законодательного, пророческого и литературно-художественного содержания. В ней выделяют две части: Ветхий завет и Новый завет. Христиане признают священными обе эти части, но непосредственно с христианством связан Новый завет, в котором идет речь о жизни, смерти и учении Иисуса Христа, а также его ближайших последователей. К истории древнего Востока относится лишь Ветхий завет, наиболее объемная часть Библии.
   Ветхий завет распадается на три крупных раздела: 1. Пятикнижие; 2. Пророки; 3. Писания. Пять книг первого раздела - это "Бытие", "Исход", "Левит", "Числа", "Второзаконие". Во второй раздел ("Пророки") входят книги "Иисус Навин", "Судии", две "Книги Самуила", две "Книги царей", рассказы о двенадцати "малых пророках". В раздел "Писания" входят "Псалтырь", "Притчи Соломона", "Иов", "Песня песней", "Руфь", "Плач Иеремии", "Книга проповедника" ("Экклезиаст"), "Эсфирь", книги пророков Даниила, Эзры, Неемии, две книги Хроник.
   Пятикнижие - не только первая, но и основополагающая часть Ветхого завета, о чем говорит и название еврейского оригинала "Тора" (Закон). Здесь раскрывается концепция "избранного народа" и его договора с богом, согласно которому бог оставил прародителю Аврааму и его потомству страну Ханаан, а Авраам обязался почитать только этого бога и выполнять все его предписания. Во исполнение договора-обещания бог с помощью Моисея выводит народ из рабства в Египте, дает ему в пустыне заповеди и законы и приводит к границам страны Ханаан, которую Моисею дано было узреть перед кончиной, но не войти в нее.
   Первые пять книг Ветхого завета как иудейская, так и христианская традиция приписали Моисею. Сомнения в его авторстве высказывались уже в древности, а затем в Средние века. В ХVII в. благодаря труду Баруха Спинозы эти сомнения приобрели характер аргументированной критики, опирающейся на элементарную логику: описание смерти и погребения Моисея не могло принадлежать ему самому. Новый этап в критике Пятикнижия составили работы ученых ХVIII в., обративших внимание на различное написание в книге "Бытие" имени бога: Йахве и Элохим. Это позволило выделить параллельные повествования, восходящие к авторам, использующим каждое из этих имен. Так, уже к XIX в. удалось приблизиться к пониманию сложной картины формирования Пятикнижия и других частей Ветхого завета.
   К концу XIX в. критики Ветхого завета выделили в нем уже четыре составные части; наряду с Яхвистом и Элохистом - Деутрономист (автор "Второзакония") и Жреческий кодекс, отрывком из которого начинается книга "Бытие". В соответствии с представлениями критиков об исторических судьбах народа-творца Библии и развитии его религии были выдвинуты гипотезы о происхождении и хронологии каждого из четырех первоначальных источников Ветхого завета. Так, выдающийся немецкий исследователь Ветхого завета Ю. Велльгаузен был уверен, что Жреческий кодекс - самый поздний из первоначальных источников, поскольку в нем наиболее явственно проявляется идея единого бога. По мнению Велльгаузена, большая часть ветхозаветных текстов относится к VI - V вв. до н. э. - к эпохе Вавилонского пленения и времени, непосредственно ему предшествующему. Это считалось наивысшим достижением критики Библии. Однако находки внебиблейских текстов, на которых мы остановимся ниже, привели к тому, что концепция Велльгаузена (за неё до самого последнего времени продолжали цепляться лишь в нашей стране, полагая, что позднее жреческое происхождение Библии льет воду на мельницу антирелигиозной пропаганды) рассыпалась, как вавилонская башня.
   XIX век в области изучения Ветхого завета завершился также мощной, но, как вскоре выяснилось, фальшивой нотой панвавилонизма, сводившего все богатство культуры древнего Израиля к заимствованиям из Вавилона. Ошибочность этой концепции стала в полной мере ясна после введения в научный оборот шумерских религиозно-мифологических текстов, показавших, что сама вавилонская литература была по отношению к шумерской вторичной.
   В самом начале XX в. в ходе раскопок Суз, одной из столиц Персидской державы, был обнаружен базальтовый столб с текстом законов вавилонского царя Хаммурапи, впервые бросивших свет на ветхозаветные законы, приписываемые Моисею. Такое же значение имело открытие более древнего кодекса законов царя шумерского города Ларсы Липитиштара (XX в. до н. э.) и законов хеттских царей (ХIV в. до н. э.).
   Публикация в середине XX в. текстов шумерских эпических поэм о Гильгамеше, Энмеркаре и Лугальбанде, рассказов о сотворении мира, нисхождении в подземный мир позволило зафиксировать влияние шумерской мифологии на текст Ветхого завета. Это влияние было определено в мотивах "божьего сада", жены первочеловека, первоначального единства языка, впоследствии утраченного при смешении языков. Изучение формирования в шумерской мифологии образа верховного божества многое объяснило в метаморфозах Йахве. Шумерские пословицы и поговорки выявили происхождении ряда афоризмов в книге "Притч царя Соломона".
   Уже в XIX в. Египет дал значительный литературный и иконографический материал, параллельный ветхозаветным рассказам о пребывании Иосифа в Египте, исходе евреев из Египта и завоевании Израилем земли Ханаан. В начале XX в. в распоряжении науки оказался архив фараона-реформатора Эхнатона (Аменхотепа IV) из Телль-эль-Амарны конца XV - начала XIV в. до н. э., содержащий переписку фараонов с палестинскими и сирийскими царьками (династами). Это дало массу параллелей для понимания темного периода формирования ветхозаветных преданий и особенно легенд о завоевании страны Ханаан Иисусом Навином. В Библии говорится, что Иисус Навин вел войну с 31 царем этой страны (Нав., 12: 24). Из текстов Телль-эль-Амарны стало известно о существовании городов-государств, частично совпадающих с библейскими, об их внутренних трудностях и внешней угрозе им со стороны апиру (кочевых племен или разбойников). Некоторые письма царьков Ханаана адресованы приближенному фараона, египетскому должностному лицу Ианхуму, имеющему титул "носитель опахала". Видимо, этот человек (судя по имени, семит) занимал при дворе то же положение, что и библейский Иосиф. Это доказывает, что и после изгнания гиксосов, которые иногда отождествлялись с евреями, семиты продолжали жить в Египте, а некоторые из них занимали видное положение при фараоне. Предположительно может быть отмечено также влияние религии солнечного бога Атона на формирование концепции Йахве, которую традиция связывает с именем выходца из Египта Моисея.
   Особенно очевидной беспочвенность концепции создания Библии жрецами-фальсификаторами выявилась после открытия и введения в научный оборот в 30 - 40-х гг. ХХ века религиозно-мифологических текстов Угарита, написанных на языке семитского происхождения, родственном древнееврейскому. Если раньше каждый общий мотив Библии и произведений шумеро-вавилонской литературы были склонны объяснять прямым заимствованием, то со времени открытий в Угарите стало очевидным существование общесемитских мифологических представлений - общего источника, питавшего поэму о Гильгамеше, эпос об Акхите и книгу Бытия.
   Ветхий завет долгое время был единственным источником сведений о быте, обычаях, этнической, политической и культурной истории не только евреев, но и многих других народов Переднего Востока - египтян, финикийцев, сирийцев, вавилонян, хеттов. Не было и, видимо, никогда не будет книги, которая содержала бы о своем времени столько разнообразных и точных сведений, и в этом значении Библия сопоставима с целой библиотекой, поскольку перед нами действительно огромное собрание отдельных книг, содержащих уникальную информацию
   На бесчисленном количестве примеров подтверждена безупречная точность римской поговорки: "Книги имеют свои судьбы". Одним суждено забвение, другим - вечность. Среди последних Библия отличается настолько сложной и запутанной литературной судьбой, что вряд ли когда-либо будет доступно полное её постижение. Поэтому уместно ограничиться характеристикой основных этапов истории Библии. Первый из них - долитературный период, когда у израильско-иудейских племен, обитавших в пустыне, но уже вступивших в контакт с земледельческим населением страны Ханаан, складывался свой фольклор как светского, так и религиозного содержания, когда фигуры героев-предков и жрецов-пророков обрастали корою преданий, постепенно закрывавших историческую сердцевину.
   Длительность долитературного этапа истории Библии не может быть установлена. Но само содержание включенных в её книги шедевров народного творчества говорит о том, что в них очень древнее смешано со сравнительно поздним. И это общая закономерность, прослеживаемая в культурах разных этносов (например, индийский эпос объединил представления целого тысячелетия).
   Второй, столь же длительный период истории библейских текстов - это превращение фольклора в литературу (Фрезер, 1989). Его начало - появление у древних евреев письменности - совпадает, как у большинства других народов, с возникновением государственности и государственной религии. Находившиеся на царской службе писцы наряду с записью царских указов, описью дворцовых и храмовых богатств и ведением царской переписки составляли книги, которые известны нам по названиям (например, "Книга Праведного"). Это были сборники религиозного и патриотического характера, включавшие как фольклорные произведения, так и хроникальные записи. Ссылки на эти книги и отдельные выдержки из них сохранились в дошедших до нас ветхозаветных книгах.
   Составители вошедших в Библию книг обращались к своим современникам, преследуя вполне определенные цели. Поэтому библейские книги, независимо от того, какова была их дальнейшая судьба, изначально тенденциозны. Их авторы стремились представить историю отдельных племен, иногда чуждых в этническом и языковом отношении, как повествование о разросшейся семье, происходящей от одного предка. Другая генеральная тенденция - жизнь племен с древнейших пор направлялась волей бога, с которым праотцы заключили соглашение почитать его одного в обмен на покровительство и поддержку в конфликтах с другими народами. Концепция договора давала возможность обращаться к фольклорным произведениям, в которых присутствовали иные боги, объясняя поражения или бедствия "избранного народа" нарушением этого договора.