Страница:
Ведь демократия -- это чего? Это когда сво- бода высказываться. А я такое --
я, может, с вашим мнением и не согласное, но чтоб вы его высказать могли, я
вас прямо убить готово. Я вам, грит, даже свободу вероисповедания оставлю.
Кто исповедаться там хочет сперва, али чего такого -- за милую душу.
Присылайте ко мне ваших батюшков, хучь ксендзов, хучь раввинов, только
позаботьтесь менять их почаще, а то кончатся. Тут бы и сказке конец, да
только ведь на то она и сказка, чтобы хорошо заканчивалась. Появилась на
сходе Василиса Микулишна, девица-краса, на плече коса, в саван одевается,
череп оскаляется. Шутка, шутка. Она, Василиса-то, была как раз очень даже
очень -- мисс Жмеринка черте какого года, это вам не птичка посидела. -- Эх
вы, говорит, мужички-серячки, как же это вы сразу-то не сообразили?
Чудищу-то кого на это самое дело вести полагается? Девицу! Меня, то-есть.
Оно меня своей женой сделать захотит, ну а я -- ни в какую. Тогда явится
Иван-царевич, да и спасет меня, а уж заодно и вас. По-оняли? Удивились
мужики -- а и правда, как же это мы? Сказки, поди, слушали, Бояну под
гармонь подпевали, а тут -- на тебе, опростоволосились... С тем и пошла
Василиса в гору. Как пошла, с месяц ее не видать было. И Чудище народ не
трогало чегой-то, молчало. Только дым с горы коромыслом. А через месяц
является Василиса обратно, злая-презлая, да и говорит: -- Тоже мне, монстр!
Да кому он нужен, такой-от муж, ни денег, ни стати, одни лозунги
первомайские. Все, говорит, забудьте, нету его. Улетел, не выдержал. Ну и...
-- Василисушка, родная, да как же ты, мать, сдюжила-то? -- удивляется народ.
-- Как, как... Да так вот. Замуж за него вышла, а оно через месяц и
заявляет: "Все, мол, не могу больше. Это, говорит, у меня только головы --
три, а все остальное-прочее -- одно!". Ну и улетел. И живет народ по сию
пору на Руси Святой, а как живет -- про то неведомо. А в честь спасительницы
своей бабу железную с мечом возвели и зовут теперь гору ту -- Васи-ЛЫСОЙ.
Так-то.
В О Н Ю Ш А.
Вообще-то в паспорте у него стояло имя Иван.Однако его уже так давно
никто не называл по имени, а уж тем более -- по отчеству, что он и сам стал
потихоньку забывать, как его нарекли родители. Соседи и собутыльники из-под
гастронома на углу звали его Вонюшей, нарочно выделяя при этом "о". Вонюша
на кличку отзывался, хотя она ему и не нравилась. "У-у, жидюги пархатые", --
ворчал он под нос, непонятно кого при этом имея в виду -- все знакомцы были
русскими, а евреев Вонюша отродясь не видывал. Но ругаться таким образом
Вонюше нравилось. Потихоньку, конечно -- не хватало еще, чтобы кто-нибудь из
мужиков услыхал, как его таким словом честят, да не вмазал бы по морде. А
что вмазал бы -- в этом Вонюша не сомневался. Хуже ругательства Вонюша себе
просто не представлял. Конечно, каких-нибудь полгода назад он обошелся бы
рутинными тремя этажами, но теперь...Теперь Вонюша знал Правду. И Правду эту
открыл ему ГриГорий. Да-да, именно так, с Двумя Заглавными Буквами. Ибо
ГриГорий был Большой Человек. Встретился с ним Вонюша случайно. Как-то раз
гулял Вонюша поддатый. И пригулял он в непонятное место,где была какая-то
площадь (имени кого-то, Вонюше неизвестного) и на площади -- толпа. Толпа
была шумная, в центре ее возвышался помост, а на помосте стояло несколько
человек. И еще была там милиция. Прохожие толпу обходили, а милиция --
охраняла. Милицию Вонюша не любил и боялся, поэтому постарался тоже уйти. Но
ноги сыграли с ним скверную шутку -- куда бы он не пытался направиться, они
упорно приводили его обратно -- к фонарному столбу. Да еще и предательски
разъезжались в разные стороны. Так что пришлось Вонюше философски вздохнуть,
покрепче ухватиться за столб и послушать, что умные люди с помоста вещают.
Вещали они по очереди и все больше непонятными словами. Однако то, что
Вонюша ухитрился понять, было просто кошмарно (прошу простить автора, сам-то
Вонюша таких слов не знал. Он без слов ужаснулся). Если отбросить всякую
заумь типа "национального состава" и "интернационального сионизма", картину
ораторы нарисовали следующую: Россия в опасности. Россиян обманули, ввергли
в нищету и продали иностранцам нехорошие люди, которые называются "жиды" и
"жидомасоны". Эти самые жидомасоны всех русских ненавидят, обманывают и
всячески притесняют на каждом шагу. Они пролезли во все учреждения, в
правительство, в Думу и все подряд продают иноземцам, которые тоже жидомасо-
ны, но тамошние. А еще они уехали в свой Израиль, который тоже не их, а
арабов. И там они теперь бедных арабов угнетают и убивают, но при этом и
Россию в покое не оставили, а продолжают оставаться в правительстве и на
телевидении (которое оратор красиво и раздельно назвал Тель-а-видением), и
продавать все, что осталось, хотя ничего и не осталось. Слово "жиды" было
Вонюше знакомо. Так ругался иногда его отец. Но Вонюша всегда думал, что это
синоним слова "жадины". И в школе тоже все говорили: "Что, мол, зажидился,
да ?".Но жиды оказались страшными и коварными. Вонюша поспешно оглянул-
ся,словно проверяя, не подкрадываются ли жиды сзади, но сзади подкрадывался
только милиционер. Он подошел и, хмуро наблюдая за эволюциями вонюшиных ног,
спросил: -- Ты чего тут ? Вонюша хотел обьяснить, что он тут ничего такого,
но винные пары и врожденная скромность не позволили. Он лишь смог выдавить
из себя: -- Слушаю... -- А-а, -- как-то странно протянул милиционер, -- Так
ты из этих... Несмотря на хмель, Вонюша мигом сообразил, что "этих"
милиционер то ли опасается, то ли уважает, во всяком случае, похоже, что не
трогает. И поспешил подтвердить: -- Ну да... -- Поня-атно...--неопределенно
протянул милиционер. Вонюша решил, что он еще сомневается в его, Вонюшиной,
принадлежности к "этим" и в подтверждение своих слов завопил пропитым басом:
-- Веррррна ! Доло-о-ой !! И тут же увидел,что попал впросак. Толпа в этот
момент затихла и напряженно слушала очередного оратора, поэтому хриплый рев
Вонюши прозвучал, как выстрел "Авроры". Сотни глаз повернулись к нему и
заметил в этих глазах Вонюша, что сейчас его будут бить. Видимо, кричать не
надо было или же надо, но не "Долой", а, например, "Ура" либо "Даешь"...В
тоске и замешательстве повернулся он к милиционеру, но тот, весь налившись
черной кровью от столь беспардонного обмана представителя власти, уже
готовил свой резиновый демократизатор. Вонюша закрыл глаза... -- Эй, ты,
который у столба ! Ты против ? Вонюша с закрытыми глазами мучительно
рассуждал, "за" он или "против". Чувство опасности донельзя обострило его
мыслительные способности и он отчаянно выпалил: -- За! За я ц-ц-ц...(это уже
просто стучали его зубы) -- Чего ? -- не понял задавший вопрос человек с
трибуны, -- Какой заяц ? А ну, давайте его сюда... Опешившего Вонюшу чуть ли
не на руках передали на трибуну и поставили пред светлы очи оратора,
прислонив предварительно к ограждению. -- Русский ? -- строго вопросил
оратор. -- А-га, -- не открывая глаз, пролепетал Вонюша. -- Ну и как же ты,
русский человек, докатился до такого ? -- К-какого ? -- жалко переспросил
Вонюша. -- До пособничества главному врагу русского народа ! -- Я не это,
я...Я того...-- и из насмерть перепуганного Вонюши ручьем полились слова.
Были они совершенно невразумительны, посему приводить их нет никакого
смысла. Сводилась же его страстная речь к тому, что он не виноват, он
понятно, против жидов и лично за вот этого самого оратора, а это все
Маньказараза в магазине жидится в долг отпустить, а он тут ни при чем, вот.
Последовала секундная заминка -- вонюшин собеседник переваривал услышанное.
Внезапно он повернулся к микрофону и задумчиво, словно бы сам с собой,
однако при этом на всю площадь, заговорил: -- А знаете ли, господа, я ведь
всегда был большим поклонником мужицкого ума...( Паузой он тонко дал понять,
что мужицкому уму оказана великая честь.) -- И вот-с, не изволите ли --
мужик. Ведь он не понимает в этом разумом, извините, ни шиша, но внутренний
могучий инстинкт говорит ему, что жиды -- зло и бороться с ними надо
беспощадно... Речь его плавно покатилась дальше. Из всего сказанного Вонюша
уяснил только одно -- бить его не будут. Он несмело приоткрыл глаза и
осмотрелся. Люди вокруг него перестали обращать на него внимание и тут-то бы
ему незаметно и испариться от греха подальше, но он не сделал этого сразу по
трем причинам. Во-первых, он и стоял-то еле-еле, во вторых, внизу маячил и
нехорошо улыбался давешний милиционер. Но главное было не в этом, а в том,
что впервые он, Вонюша, стоял на трибуне, среди важных людей, и с ним
впервые говорил Большой Человек и даже, кажется, похвалил его... Вонюше
немедленно захотелось стать таким же умным и красивым, так же здорово
говорить и чтобы все так же внимательно его слушали. Свое настроение он
выразил неопределенным, однако весьма энергичным мычанием. И -- о диво !, --
оратор услышал его, понял и походя, не прерывая речи, коротко и ободряюще
ему улыбнулся...
* * *
Ах, какой это был человек ! Попроси кто-нибудь Вонюшу описать его, в
ответ он бы услыхал лишь преданный визг. Он бы означал лишь превосходные
степени ума, доброты, силы и обаяния. ГриГорий говорил с ним, ГриГорий
тратил на него свое время, ГриГорий... В общем, только и свету в Вонюшином
окошке, что ГриГорий. От него услыхал Вонюша много полезного, например, как
узнать жида в учреждении. Оказывается, все очень просто. Самый нехороший
бюрократ, самый злой милиционер как раз и будет жид ! И наплевать, что
фамилия у него русская. Мало ли, подумаешь ! Вонюшу теперь не обманешь.
ГриГорий рассказал, как во время революции жиды меняли фамилии, чтобы
обдурить русский народ. А на самом-то деле... И это ничего, что ГриГорий
называл, к примеру, Свердлова то Вайсбродом, то Кацманом, ведь ясно, что обе
фамилии еврейские ! Правда, Вонюша в еврейских фамилиях не особо разбирался,
но звучали они очень чужеродно. Кстати, именно по этой же причине Вонюша
полагал Генерального Секретаря ООН Бутроса Гали евреем. Теперь Вонюше даже
нравилось ходить по всяким конторам и читать таблички на дверях ка- бинетов.
Он выискивал нерусские фамилии и долго в них вчитывался, шевеля губами.
Однако таких фамилий было на удивление мало. Но, памятуя уроки ГриГория,
Вонюша сочинял какую-нибудь фамилию попротивнее и мысленно ставил ее в
скобках после имени и должности владельца кабинета. На фоне этих придуманных
Цицельмахеров и Пюнхельштернов собственная Вонюшина фамилия Херюзеев звучала
благородно и возвышенно, как у ГриГория. Кстати, у того была красивая
фамилия, которая Вонюше сразу пришлась по душе: Жимивонский. Вонюше она
понравилась, несмотря на подозрительное "Жи" в начале. Кроме того, у других
товарищей ГриГория ( которых тот уважительно называл "соратниками") фамилии
были просто загляденье: Мордень, например, или вот, скажем, Грубищин... Для
Вонюши они звучали, как Илья Муромец или Богдан Титомир. Однажды ГриГорий
подарил Вонюше вырезанный из газеты плакатик. Вонюша повесил его на стенку
над раскладушкой и каждый день подолгу им любовался. На картинке был
изображен стройный беловолосый красавец в косоворотке, с выброшенной вперед
в приветствии правой рукою, со зверски выступающей нижней челюстью и
стальным взглядом бездумных глаз. Поклонник теории Ломброзо, наверное,
отметил бы эту челюсть, а также почти полное отсутствие лба, но Вонюшу
подобные рассуждения трогали мало. За спиной этого чудо-богатыря маршировали
колонны таких же, как он, блондинов, внизу большими печатными буквами шла
подпись: "ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОССИЯ !", а сверху торчала витиеватая четырехлапая
загогулина, которую Вонюша привык видеть в фильме "Семнадцать мгновений
весны" у Штирлица на рукаве черной па- радной формы. Со школьных лет Вонюша
привык называть эту штуку "немецкий крест". Глядя на этот плакат, Вонюше
хотелось тоже да здравствовать вместе с Россией, а еще быть хоть чуть-чуть
на этих молодцев похожим. Внешность свою Вонюша не любил. Когда он смотрелся
в сохранившийся в ванной осколок стекла, взору его открывались давно не
чесанные сальные волосы, сосульками свисающие со лба и оттопыренных ушей,
выпуклые мутные глаза в красных прожилках под низким лбом с двумя
вулканическими прыщами, вислый нос-слива интенсивного фиолетового цвета и
кривые желтые зубы, торчащие в разные стороны. Учитывая постоянную
горбатость, можно было предположить, что из зеркала на него глядит
стопроцентный жидомасон,как его описывал Вонюше ГриГорий. Нынешним хмурым с
похмелья утром Вонюша снова взглянул в зеркало, снова затосковал и снова дал
себе слово измениться. С каковой целью из кладовки была извлечена и дважды с
кряхтением поднята вверх изрядно проржавевшая и запыленная пара гантелей,
после чего вонюшину поясницу пронзила резкая боль, там что-то хрустнуло, во
впалой груди пискнуло и гантели упали Вонюше на ногу. Вонюша взвыл, проклял
подлых жидов и захромал к койке. Сеанс самосовершенствования, таким образом,
завершился. Вонюша поплелся к койке, прихватив по дороге из холодильника
кусок колбасы и бу- тылку пива, увы, последнюю. Прежде, чем завалиться на
койку, Вонюша включил старенький телевизор. Не потому, что он ожидал увидеть
что-нибудь, а просто по привычке. Однако в это утро Вонюшу ожидал сюрприз.
Да еще и какой! На экране, за столом с двумя собеседниками, сидел ГриГорий.
Он явно был чем-то раздосадован и даже разозлен. Высокий горбоносый человек
напротив него что-то быстро говорил, но ГриГорий только ерзал и ничего не
хотел слушать. Он, прищурившись, лишь злобно, словно сквозь прорезь прицела,
разглядывал оппонента. Вонюша обомлел. Несомненно, перед ГриГорием сидел
живой жидо- масон, да еще, наверное, не из последних, раз уж его показывают
всей стране по телевизору. Вонюша застонал от гнева. Вот бы до него
добраться, мечтал он, до его носа... И тут ГриГорий на глазах миллионов
зрителей совершил подвиг. Он вдруг схватил со стола стоящий перед ним стакан
с водой и выплеснул его горбоносому прямо в лицо! Вонюша от избытка чувств
даже зааплодировал. Но горбоносый жидомасон в ответ выплеснул свой стакан в
лицо ГриГорию. Вонюша просто онемел от такой наглости. Да как он смеет,
пархатый, русскому человеку, на глазах всего народа... Слов не хватало. В
ажиотаже Вонюша вскочил на ноги и, не выключив телевизор, пулей вылетел из
дому -- на помощь ГриГорию...
* * *
Увы, повествование наше близится к печальной развязке. Героический, но
пьяный Вонюша не добежал до Останкино. Его по дороге сбила машина.
Автомобиль был из разряда "малый членовоз" и в нем возвращался со съемок
злой и мокрый ГриГорий. Сбив какого-то забулдыгу, он, естественно, не
остановился...
Сегодня -- день торгов. День торгов! Кто ни разу не был на нашей бирже,
тому не понять, какое это слово... У входа -- радостное оживление:
подъезжают лимузины и олдсмобили, проворные привратники отворяют дверцы,
подают руки, берут под козырек... Наша биржа -- не для шушеры, у нас --
только солидные клиенты. Наши брокеры -- всем на зависть. День торгов!
Каждый знает каждого, приветственные возгласы, радостные улыбки... "О-о, рад
видеть!" -- "...без петли на шее..." -- "Как жена?" -- "Которая?" -- "Как
бизнес?" -- "Помаленьку..." Вообще, слово "бизнес" -- самое употребительное.
Наши бизнесмены никогда не забывают о деле, они сжились с ним, они дышат им!
День торгов! Веселые, довольные привратники тихонько убираются с глаз
подальше с солидными чаевыми в карманах. Оживленная толпа всасывается в
роскошный вестибюль и движется в направлении зала. Вперед пропускают,
конечно же, женщин -- джентльмены мы, черт возьми, или нет! А женщины... О,
это НАШИ женщины -- и этим все сказано. Впрочем, о них позже, ибо звучит
гонг, зажигается электронное табло и ведущий берет в руки микрофон... День
торгов!
-- Господа брокеры, рад приветствовать вас на нашей бирже! Начнем нашу
работу. Первым номером у нас сегодня...
И пошла работа. Серьезные, вдумчивые лица, тишина в зале. Только
изредка задаст кто-нибудь вежливый вопрос. Бесшумно шныряют официанты с
напитками... Продается и покупается все -- от партий редкоземельных металлов
до политических партий, от японских телефонов до телефонного права,
тепловозы, оружие, власть, жизнь... Все есть на нашей бирже -- только плати.
Универсальность -- наш девиз.
-- Продается власть. Полная партия -- кабинет министров, цены в
зависимости от партии...
Вопрос с места:
-- А по одному можно?
Кабинет министров коротко совещается. Вперед выступает премьер:
-- Можно, -- решительно кивает он, -- Но с условием: от каждой покупки
-- процент мне.
Такой товар обычно не залеживается. Министров споро и охотно разбирают.
Премьер довольно качает головой -- он в стороне не остался.
-- Предлагается к продаже партия национал-социалистов...
Все морщатся и поспешно прячут глаза. Некоторые бросают укоризненные
взгляды на самоуверенного лидера партии. Национал-социалисты уже многократно
продавались и куплены. Все-то им неймется... Поменять название, что ли?
Ведущий сноровисто хватает следующую карточку:
-- Господа, обратите внимание: интересный товар, -- следует
профессиональная улыбка, -- предлагается к продаже творческая
интеллигенция...
По залу проходит короткий, масленый какой-то смешок. Да-а, такой товар
не каждому по карману... Покупать ненужные вещи может себе позволить только
очень богатый человек. Интеллигенция испуганно жмется в угол, из ее
беспорядочной толпы доносятся жалобные возгласы:
-- Где это мы?
-- Как это нас угораздило?
-- Что делать?.. Кто виноват?..
Спокойны только киноактеры и режиссеры -- им не привыкать. Это их
работа -- на публике. Хотя и в их улыбках, если присмотреться, тоже можно
заметить некоторую нервозность. Им тоже как-то не по себе...
В общем, товар не ахти... Берут самых знаменитых, берут и парочку
молодежи побойчее. В основном актрисочек с ножками -- хоть какой-то прок от
них... Ведущий замечает уныние и решает объявить перерыв.
После перерыва торговля вновь оживляется. Ведущий свое дело знает
крепко -- в работу пошел коронный номер:
-- Продажа по разделу "Тела". Предлагается тело с лицензией на вывоз.
Оплата в СКВ. Прошу внимания, господа... цена...
Вот они -- наши женщины! Бойко стучат по помосту каблучки, качаются
бедра... Вот где просыпаются лучшие чувства -- цены растут на глазах,
достаются объемистые кошельки. Ведущий взмок:
-- Регистрируется сделка... Номер такой-то...
Но -- хорошего понемножку. Опять все сходит в накатанную рабочую колею.
Продается, покупается -- страны и народы, сырье и полуфабрикаты, газеты и
телевидение, посты и привилегии... Где-то в котировке сиротливо болтаются
ум, честь и совесть -- они уже никого не интересуют, они вышли в тираж. Да и
качество товара сомнительное... Торги идут к концу. Ведущий ставит последний
номер. Все удивленно переглядываются. На помосте -- маленький, сморщенный и
старый попик в рясе и с большим нательным крестом. Добрые глазки
посматривают на господ брокеров. Ведущий объявляет:
-- Продается царство небесное.
Долгое молчание. Потом неуверенный вопрос:
-- А-а... А оплата какая?
Попик на помосте ласково улыбается:
-- Житие праведное, сынок.
Раздается чей-то приглушенный смешок. Он ползет по залу, набирает силу
и ширится. Вопросы сыплются так, что поп еле успевает поворачиваться:
-- А лицензия на вывоз есть?
-- А оплата по факту?
Попик отвечает:
-- Что ты, сынок, предоплата...
Хохот в зале. Даже ведущий смеется.
-- Предоплата не катит, батюшка, пора знать!
-- А почем опиум для народа?
Вдруг вопрос, за которым следует напряженная тишина:
-- А деньгами возьмешь?
Попик грустно качает головой:
-- Нет, сынок. Царствие небесное за деньги не продается...
Вдруг -- от дверей:
-- Что ты мелешь, окаянный! Не слушайте его, господа, продается!
У дверей -- огромный, благолепный. Седая борода, золотой крест,
шелковая риза... Голос зычный, но приятный:
-- Продается, господа, подходите. За деньги все продается!
Вот это по-нашему! Вокруг благообразного сразу собирается толпа.
Размахивают деньгами, целуют руку... Оно, может быть, товар и непонятный, да
авось пригодится... И только старенький попик сокрушенно бормочет: -- И
легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богачу войти в царствие
Господне...
Жарко. Очень жарко. Май на дворе, а печет, как в июле. Вроде бы
каменные стены, солнца нет -- а жарко. Есть там еще что-нибудь во фляжке? --
Heinz, K umpel, gibв mir mal die Wasserflasche...* Полфляжки... Губы
смочить, остальное -- пулемету. Зараза, пятый ствол меняем, а еще удивляюсь,
что так жарко... Вроде затихло немного. Сбегать, что ли, воды набрать? --
Herr Oberleutenant, darf ich kurz ein biГ chen Wasser ho len?** -- Володя,
поди-ка сюда. -- Что, лапка? -- Да вот, с Тимкой что-то... Ворочается,
руками машет... -- Нуу, ничего. Плохой сон, значит, снится. Бывает. Небось,
нахватал двоек, совесть мучает. -- Да ну тебя, я сегодня дневник смотрела.
Все у него в порядке, пятерка по квантовой, пятерка по пению... Ты послушай,
он чего-то бормочет такое, а что -- не пойму. Не по-нашему вроде. -- Так
может, по английскому двойка? Или контрольная завтра. Переучился... -- Нее,
это не английский. Какой-то другой, похожий...
Бегу-бегу! Я уже здесь. Что, снова Иваны лезут? Как у нас с патронами?
Хайнц, ну что ты смотришь, заряжай давай. Подавай, подавай... Что там
валится? Дьявол, они тут все обрушат! Herr Oberleutenant, давайте
перемещаться, тут скоро совсем делать нечего станет. Сектор обстрела
никакой, ничего не вижу. Да знаю я! Ни шагу назад, за фюрера... Так за
фюрера драться ж надо, а не под завалом погибать. Есть отставить. Иваны
справа! Хайнц, помогай! Хайнц!
-- Не, это не английский. Это, по-моему, немецкий. Фюрер, вассер,
оберлейтенант... Он что, визио насмотрелся? Что там сегодня такое было? --
Что-то такое про войну, не помню. Да... неудивительно. Только он ведь длинно
так бормочет, понимаешь? Он же немецкий в школе не учит, откуда это? -- Из
фильма, наверное. Или игрушка какая-нибудь компьютерная. Говорил же -- не
надо ему брать этот дурацкий "Виртуал". Он же из него не вылазит, все время
что-нибудь крутит. То он Робин Гуд, то Конан-варвар, теперь это еще... -- Да
нет, нет там такой игры. Хотя -- может, дал кто из ребят...
Так точно, товарищ старший лейтенант. Там здание какое-то заслоняет,
подвал. Из подвала пулемет без передышки кроет -- не пройти. Улица такая,
узкая, знаете... Нет, мин нет. Вроде нет. Хотя там поди проверь, как следует
-- он же строчит, погань. А на чердаке ...кукушка" сидит, одна или две.
Осторожнее, товарищ старший лейтенант. Не высовывайтесь -- они сверху мочат.
А обойти эту точку как-нибудь нельзя? Что там за этим домом такое? Что-о-о?
Нет, правда? -- Schatz***, я волнуюсь. С ним такого никогда не было. Он
всегда очень спокойно спит. -- Ну что ты, Гунде, ну успокойся. Ну что ты все
время плачешь? Глаза на мокром месте... -- Да-а, ты за сына не волнуешься,
да? Я тут переживаю... -- И я переживаю, только не плачу. Ну чего ты
паникуешь? Сон плохой приснился, с кем не бывает. -- С ним не бывает! Я же
говорю -- он всегда очень тихо... -- А сегодня -- нет. Мало ли, перепугался
чего-нибудь. Я, помню, когда маленький был, во сне иногда такое орал... -- А
он -- какое? Ты понимаешь, что это за язык? -- Нет. Латынь? -- Сам ты
латынь! Это не французский и не английский. Это какой-то славянский. У меня
бабушка -- полька, так она как заговорит -- вот точно так же, "псс" да
"пшш". -- Славянский? Он что, польский в школе учит? -- Нет, не учит, чего
вдруг? Английский, французский да латынь.
Товарищ старший лейтенант, нельзя там просто так пройти. Танк бы
подогнать да прямой наводкой раздолбать, а так -- нельзя. Положат всех. Он
же там, понимаете, сидит, как заноза в... ээ... в общем, не выковыряешь.
Даже гранату кинуть не подберешься -- "кукушка" сверху снимет. Нет, я
понимаю, что танк тоже нельзя -- у них там фаустпатроны тоже должны быть.
Вот же ж закопались, фрицы поганые...
-- Кто это -- Фриц? У него в классе есть такой? -- Нет, кажется. И
поляков нет. Есть несколько турок, есть русский. Послушай, может -- это
по-русски? -- И откуда он так хорошо по-русски тебе станет говорить? Ты
послушай -- он же бегло чешет, как на родном. И потом -- что такое
фаустпатрон? Это же не по-русски вроде, по-нашему. А что такое -- непонятно.
Может, у них там игра какая-нибудь? -- Не знаю. Только не нравятся мне эти
игры. Смотри, до чего ребенка довели, он же так заболеть может...
Я же говорил, уходить надо! Куда-куда?Я знаю, куда? Вы здесь начальник,
вот и командуйте! Что, запасных позиций нет? Как это -- нет? Я под Харьковом
еще не так дрался, а за спиной всегда окопчик был! Вы мне перед носом своим
пистолетом не машите, я Вам не... что? Как -- некуда? Что сзади? Вот черт, а
я ж не знал... Я не берлинец, Herr Oberleutenant, я из
Гайленкирхена...Понял. Понял. Все. Некуда. Хайнц, заряжай. Сейчас они опять
пойдут. Им через нас только...
-- Вовка, ну нет, ну так нельзя... Давай его разбудим... -- Тоже плохо.
Еще вскочит, переполошится... Попробуй его укачать, что ли. Ничего себе,
тринадцатый год оболтусу -- укачивать его надо. -- Ну и ничего, ну и
укачивать! Некоторых и в сорок надо... Тшшш, тшшш, маленький. Все хорошо,
все хорошо. А-а, а-а, мама покачает, все будет хорошо... Спи, птенчик,
спи...
--Гельмут, я боюсь. Я так не могу. Что делать? -- Ну погоди... У него
температура есть? -- Нет, кажется. Вот, лоб нормальный, губы не запеклись...
-- А он поел хорошо сегодня? -- Вот вечно ты так -- ты же рядом за столом
сидел! -- Слушай, перестань. Ну не помню я... -- А, ладно. Хорошо, нормально
я, может, с вашим мнением и не согласное, но чтоб вы его высказать могли, я
вас прямо убить готово. Я вам, грит, даже свободу вероисповедания оставлю.
Кто исповедаться там хочет сперва, али чего такого -- за милую душу.
Присылайте ко мне ваших батюшков, хучь ксендзов, хучь раввинов, только
позаботьтесь менять их почаще, а то кончатся. Тут бы и сказке конец, да
только ведь на то она и сказка, чтобы хорошо заканчивалась. Появилась на
сходе Василиса Микулишна, девица-краса, на плече коса, в саван одевается,
череп оскаляется. Шутка, шутка. Она, Василиса-то, была как раз очень даже
очень -- мисс Жмеринка черте какого года, это вам не птичка посидела. -- Эх
вы, говорит, мужички-серячки, как же это вы сразу-то не сообразили?
Чудищу-то кого на это самое дело вести полагается? Девицу! Меня, то-есть.
Оно меня своей женой сделать захотит, ну а я -- ни в какую. Тогда явится
Иван-царевич, да и спасет меня, а уж заодно и вас. По-оняли? Удивились
мужики -- а и правда, как же это мы? Сказки, поди, слушали, Бояну под
гармонь подпевали, а тут -- на тебе, опростоволосились... С тем и пошла
Василиса в гору. Как пошла, с месяц ее не видать было. И Чудище народ не
трогало чегой-то, молчало. Только дым с горы коромыслом. А через месяц
является Василиса обратно, злая-презлая, да и говорит: -- Тоже мне, монстр!
Да кому он нужен, такой-от муж, ни денег, ни стати, одни лозунги
первомайские. Все, говорит, забудьте, нету его. Улетел, не выдержал. Ну и...
-- Василисушка, родная, да как же ты, мать, сдюжила-то? -- удивляется народ.
-- Как, как... Да так вот. Замуж за него вышла, а оно через месяц и
заявляет: "Все, мол, не могу больше. Это, говорит, у меня только головы --
три, а все остальное-прочее -- одно!". Ну и улетел. И живет народ по сию
пору на Руси Святой, а как живет -- про то неведомо. А в честь спасительницы
своей бабу железную с мечом возвели и зовут теперь гору ту -- Васи-ЛЫСОЙ.
Так-то.
В О Н Ю Ш А.
Вообще-то в паспорте у него стояло имя Иван.Однако его уже так давно
никто не называл по имени, а уж тем более -- по отчеству, что он и сам стал
потихоньку забывать, как его нарекли родители. Соседи и собутыльники из-под
гастронома на углу звали его Вонюшей, нарочно выделяя при этом "о". Вонюша
на кличку отзывался, хотя она ему и не нравилась. "У-у, жидюги пархатые", --
ворчал он под нос, непонятно кого при этом имея в виду -- все знакомцы были
русскими, а евреев Вонюша отродясь не видывал. Но ругаться таким образом
Вонюше нравилось. Потихоньку, конечно -- не хватало еще, чтобы кто-нибудь из
мужиков услыхал, как его таким словом честят, да не вмазал бы по морде. А
что вмазал бы -- в этом Вонюша не сомневался. Хуже ругательства Вонюша себе
просто не представлял. Конечно, каких-нибудь полгода назад он обошелся бы
рутинными тремя этажами, но теперь...Теперь Вонюша знал Правду. И Правду эту
открыл ему ГриГорий. Да-да, именно так, с Двумя Заглавными Буквами. Ибо
ГриГорий был Большой Человек. Встретился с ним Вонюша случайно. Как-то раз
гулял Вонюша поддатый. И пригулял он в непонятное место,где была какая-то
площадь (имени кого-то, Вонюше неизвестного) и на площади -- толпа. Толпа
была шумная, в центре ее возвышался помост, а на помосте стояло несколько
человек. И еще была там милиция. Прохожие толпу обходили, а милиция --
охраняла. Милицию Вонюша не любил и боялся, поэтому постарался тоже уйти. Но
ноги сыграли с ним скверную шутку -- куда бы он не пытался направиться, они
упорно приводили его обратно -- к фонарному столбу. Да еще и предательски
разъезжались в разные стороны. Так что пришлось Вонюше философски вздохнуть,
покрепче ухватиться за столб и послушать, что умные люди с помоста вещают.
Вещали они по очереди и все больше непонятными словами. Однако то, что
Вонюша ухитрился понять, было просто кошмарно (прошу простить автора, сам-то
Вонюша таких слов не знал. Он без слов ужаснулся). Если отбросить всякую
заумь типа "национального состава" и "интернационального сионизма", картину
ораторы нарисовали следующую: Россия в опасности. Россиян обманули, ввергли
в нищету и продали иностранцам нехорошие люди, которые называются "жиды" и
"жидомасоны". Эти самые жидомасоны всех русских ненавидят, обманывают и
всячески притесняют на каждом шагу. Они пролезли во все учреждения, в
правительство, в Думу и все подряд продают иноземцам, которые тоже жидомасо-
ны, но тамошние. А еще они уехали в свой Израиль, который тоже не их, а
арабов. И там они теперь бедных арабов угнетают и убивают, но при этом и
Россию в покое не оставили, а продолжают оставаться в правительстве и на
телевидении (которое оратор красиво и раздельно назвал Тель-а-видением), и
продавать все, что осталось, хотя ничего и не осталось. Слово "жиды" было
Вонюше знакомо. Так ругался иногда его отец. Но Вонюша всегда думал, что это
синоним слова "жадины". И в школе тоже все говорили: "Что, мол, зажидился,
да ?".Но жиды оказались страшными и коварными. Вонюша поспешно оглянул-
ся,словно проверяя, не подкрадываются ли жиды сзади, но сзади подкрадывался
только милиционер. Он подошел и, хмуро наблюдая за эволюциями вонюшиных ног,
спросил: -- Ты чего тут ? Вонюша хотел обьяснить, что он тут ничего такого,
но винные пары и врожденная скромность не позволили. Он лишь смог выдавить
из себя: -- Слушаю... -- А-а, -- как-то странно протянул милиционер, -- Так
ты из этих... Несмотря на хмель, Вонюша мигом сообразил, что "этих"
милиционер то ли опасается, то ли уважает, во всяком случае, похоже, что не
трогает. И поспешил подтвердить: -- Ну да... -- Поня-атно...--неопределенно
протянул милиционер. Вонюша решил, что он еще сомневается в его, Вонюшиной,
принадлежности к "этим" и в подтверждение своих слов завопил пропитым басом:
-- Веррррна ! Доло-о-ой !! И тут же увидел,что попал впросак. Толпа в этот
момент затихла и напряженно слушала очередного оратора, поэтому хриплый рев
Вонюши прозвучал, как выстрел "Авроры". Сотни глаз повернулись к нему и
заметил в этих глазах Вонюша, что сейчас его будут бить. Видимо, кричать не
надо было или же надо, но не "Долой", а, например, "Ура" либо "Даешь"...В
тоске и замешательстве повернулся он к милиционеру, но тот, весь налившись
черной кровью от столь беспардонного обмана представителя власти, уже
готовил свой резиновый демократизатор. Вонюша закрыл глаза... -- Эй, ты,
который у столба ! Ты против ? Вонюша с закрытыми глазами мучительно
рассуждал, "за" он или "против". Чувство опасности донельзя обострило его
мыслительные способности и он отчаянно выпалил: -- За! За я ц-ц-ц...(это уже
просто стучали его зубы) -- Чего ? -- не понял задавший вопрос человек с
трибуны, -- Какой заяц ? А ну, давайте его сюда... Опешившего Вонюшу чуть ли
не на руках передали на трибуну и поставили пред светлы очи оратора,
прислонив предварительно к ограждению. -- Русский ? -- строго вопросил
оратор. -- А-га, -- не открывая глаз, пролепетал Вонюша. -- Ну и как же ты,
русский человек, докатился до такого ? -- К-какого ? -- жалко переспросил
Вонюша. -- До пособничества главному врагу русского народа ! -- Я не это,
я...Я того...-- и из насмерть перепуганного Вонюши ручьем полились слова.
Были они совершенно невразумительны, посему приводить их нет никакого
смысла. Сводилась же его страстная речь к тому, что он не виноват, он
понятно, против жидов и лично за вот этого самого оратора, а это все
Маньказараза в магазине жидится в долг отпустить, а он тут ни при чем, вот.
Последовала секундная заминка -- вонюшин собеседник переваривал услышанное.
Внезапно он повернулся к микрофону и задумчиво, словно бы сам с собой,
однако при этом на всю площадь, заговорил: -- А знаете ли, господа, я ведь
всегда был большим поклонником мужицкого ума...( Паузой он тонко дал понять,
что мужицкому уму оказана великая честь.) -- И вот-с, не изволите ли --
мужик. Ведь он не понимает в этом разумом, извините, ни шиша, но внутренний
могучий инстинкт говорит ему, что жиды -- зло и бороться с ними надо
беспощадно... Речь его плавно покатилась дальше. Из всего сказанного Вонюша
уяснил только одно -- бить его не будут. Он несмело приоткрыл глаза и
осмотрелся. Люди вокруг него перестали обращать на него внимание и тут-то бы
ему незаметно и испариться от греха подальше, но он не сделал этого сразу по
трем причинам. Во-первых, он и стоял-то еле-еле, во вторых, внизу маячил и
нехорошо улыбался давешний милиционер. Но главное было не в этом, а в том,
что впервые он, Вонюша, стоял на трибуне, среди важных людей, и с ним
впервые говорил Большой Человек и даже, кажется, похвалил его... Вонюше
немедленно захотелось стать таким же умным и красивым, так же здорово
говорить и чтобы все так же внимательно его слушали. Свое настроение он
выразил неопределенным, однако весьма энергичным мычанием. И -- о диво !, --
оратор услышал его, понял и походя, не прерывая речи, коротко и ободряюще
ему улыбнулся...
* * *
Ах, какой это был человек ! Попроси кто-нибудь Вонюшу описать его, в
ответ он бы услыхал лишь преданный визг. Он бы означал лишь превосходные
степени ума, доброты, силы и обаяния. ГриГорий говорил с ним, ГриГорий
тратил на него свое время, ГриГорий... В общем, только и свету в Вонюшином
окошке, что ГриГорий. От него услыхал Вонюша много полезного, например, как
узнать жида в учреждении. Оказывается, все очень просто. Самый нехороший
бюрократ, самый злой милиционер как раз и будет жид ! И наплевать, что
фамилия у него русская. Мало ли, подумаешь ! Вонюшу теперь не обманешь.
ГриГорий рассказал, как во время революции жиды меняли фамилии, чтобы
обдурить русский народ. А на самом-то деле... И это ничего, что ГриГорий
называл, к примеру, Свердлова то Вайсбродом, то Кацманом, ведь ясно, что обе
фамилии еврейские ! Правда, Вонюша в еврейских фамилиях не особо разбирался,
но звучали они очень чужеродно. Кстати, именно по этой же причине Вонюша
полагал Генерального Секретаря ООН Бутроса Гали евреем. Теперь Вонюше даже
нравилось ходить по всяким конторам и читать таблички на дверях ка- бинетов.
Он выискивал нерусские фамилии и долго в них вчитывался, шевеля губами.
Однако таких фамилий было на удивление мало. Но, памятуя уроки ГриГория,
Вонюша сочинял какую-нибудь фамилию попротивнее и мысленно ставил ее в
скобках после имени и должности владельца кабинета. На фоне этих придуманных
Цицельмахеров и Пюнхельштернов собственная Вонюшина фамилия Херюзеев звучала
благородно и возвышенно, как у ГриГория. Кстати, у того была красивая
фамилия, которая Вонюше сразу пришлась по душе: Жимивонский. Вонюше она
понравилась, несмотря на подозрительное "Жи" в начале. Кроме того, у других
товарищей ГриГория ( которых тот уважительно называл "соратниками") фамилии
были просто загляденье: Мордень, например, или вот, скажем, Грубищин... Для
Вонюши они звучали, как Илья Муромец или Богдан Титомир. Однажды ГриГорий
подарил Вонюше вырезанный из газеты плакатик. Вонюша повесил его на стенку
над раскладушкой и каждый день подолгу им любовался. На картинке был
изображен стройный беловолосый красавец в косоворотке, с выброшенной вперед
в приветствии правой рукою, со зверски выступающей нижней челюстью и
стальным взглядом бездумных глаз. Поклонник теории Ломброзо, наверное,
отметил бы эту челюсть, а также почти полное отсутствие лба, но Вонюшу
подобные рассуждения трогали мало. За спиной этого чудо-богатыря маршировали
колонны таких же, как он, блондинов, внизу большими печатными буквами шла
подпись: "ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОССИЯ !", а сверху торчала витиеватая четырехлапая
загогулина, которую Вонюша привык видеть в фильме "Семнадцать мгновений
весны" у Штирлица на рукаве черной па- радной формы. Со школьных лет Вонюша
привык называть эту штуку "немецкий крест". Глядя на этот плакат, Вонюше
хотелось тоже да здравствовать вместе с Россией, а еще быть хоть чуть-чуть
на этих молодцев похожим. Внешность свою Вонюша не любил. Когда он смотрелся
в сохранившийся в ванной осколок стекла, взору его открывались давно не
чесанные сальные волосы, сосульками свисающие со лба и оттопыренных ушей,
выпуклые мутные глаза в красных прожилках под низким лбом с двумя
вулканическими прыщами, вислый нос-слива интенсивного фиолетового цвета и
кривые желтые зубы, торчащие в разные стороны. Учитывая постоянную
горбатость, можно было предположить, что из зеркала на него глядит
стопроцентный жидомасон,как его описывал Вонюше ГриГорий. Нынешним хмурым с
похмелья утром Вонюша снова взглянул в зеркало, снова затосковал и снова дал
себе слово измениться. С каковой целью из кладовки была извлечена и дважды с
кряхтением поднята вверх изрядно проржавевшая и запыленная пара гантелей,
после чего вонюшину поясницу пронзила резкая боль, там что-то хрустнуло, во
впалой груди пискнуло и гантели упали Вонюше на ногу. Вонюша взвыл, проклял
подлых жидов и захромал к койке. Сеанс самосовершенствования, таким образом,
завершился. Вонюша поплелся к койке, прихватив по дороге из холодильника
кусок колбасы и бу- тылку пива, увы, последнюю. Прежде, чем завалиться на
койку, Вонюша включил старенький телевизор. Не потому, что он ожидал увидеть
что-нибудь, а просто по привычке. Однако в это утро Вонюшу ожидал сюрприз.
Да еще и какой! На экране, за столом с двумя собеседниками, сидел ГриГорий.
Он явно был чем-то раздосадован и даже разозлен. Высокий горбоносый человек
напротив него что-то быстро говорил, но ГриГорий только ерзал и ничего не
хотел слушать. Он, прищурившись, лишь злобно, словно сквозь прорезь прицела,
разглядывал оппонента. Вонюша обомлел. Несомненно, перед ГриГорием сидел
живой жидо- масон, да еще, наверное, не из последних, раз уж его показывают
всей стране по телевизору. Вонюша застонал от гнева. Вот бы до него
добраться, мечтал он, до его носа... И тут ГриГорий на глазах миллионов
зрителей совершил подвиг. Он вдруг схватил со стола стоящий перед ним стакан
с водой и выплеснул его горбоносому прямо в лицо! Вонюша от избытка чувств
даже зааплодировал. Но горбоносый жидомасон в ответ выплеснул свой стакан в
лицо ГриГорию. Вонюша просто онемел от такой наглости. Да как он смеет,
пархатый, русскому человеку, на глазах всего народа... Слов не хватало. В
ажиотаже Вонюша вскочил на ноги и, не выключив телевизор, пулей вылетел из
дому -- на помощь ГриГорию...
* * *
Увы, повествование наше близится к печальной развязке. Героический, но
пьяный Вонюша не добежал до Останкино. Его по дороге сбила машина.
Автомобиль был из разряда "малый членовоз" и в нем возвращался со съемок
злой и мокрый ГриГорий. Сбив какого-то забулдыгу, он, естественно, не
остановился...
Сегодня -- день торгов. День торгов! Кто ни разу не был на нашей бирже,
тому не понять, какое это слово... У входа -- радостное оживление:
подъезжают лимузины и олдсмобили, проворные привратники отворяют дверцы,
подают руки, берут под козырек... Наша биржа -- не для шушеры, у нас --
только солидные клиенты. Наши брокеры -- всем на зависть. День торгов!
Каждый знает каждого, приветственные возгласы, радостные улыбки... "О-о, рад
видеть!" -- "...без петли на шее..." -- "Как жена?" -- "Которая?" -- "Как
бизнес?" -- "Помаленьку..." Вообще, слово "бизнес" -- самое употребительное.
Наши бизнесмены никогда не забывают о деле, они сжились с ним, они дышат им!
День торгов! Веселые, довольные привратники тихонько убираются с глаз
подальше с солидными чаевыми в карманах. Оживленная толпа всасывается в
роскошный вестибюль и движется в направлении зала. Вперед пропускают,
конечно же, женщин -- джентльмены мы, черт возьми, или нет! А женщины... О,
это НАШИ женщины -- и этим все сказано. Впрочем, о них позже, ибо звучит
гонг, зажигается электронное табло и ведущий берет в руки микрофон... День
торгов!
-- Господа брокеры, рад приветствовать вас на нашей бирже! Начнем нашу
работу. Первым номером у нас сегодня...
И пошла работа. Серьезные, вдумчивые лица, тишина в зале. Только
изредка задаст кто-нибудь вежливый вопрос. Бесшумно шныряют официанты с
напитками... Продается и покупается все -- от партий редкоземельных металлов
до политических партий, от японских телефонов до телефонного права,
тепловозы, оружие, власть, жизнь... Все есть на нашей бирже -- только плати.
Универсальность -- наш девиз.
-- Продается власть. Полная партия -- кабинет министров, цены в
зависимости от партии...
Вопрос с места:
-- А по одному можно?
Кабинет министров коротко совещается. Вперед выступает премьер:
-- Можно, -- решительно кивает он, -- Но с условием: от каждой покупки
-- процент мне.
Такой товар обычно не залеживается. Министров споро и охотно разбирают.
Премьер довольно качает головой -- он в стороне не остался.
-- Предлагается к продаже партия национал-социалистов...
Все морщатся и поспешно прячут глаза. Некоторые бросают укоризненные
взгляды на самоуверенного лидера партии. Национал-социалисты уже многократно
продавались и куплены. Все-то им неймется... Поменять название, что ли?
Ведущий сноровисто хватает следующую карточку:
-- Господа, обратите внимание: интересный товар, -- следует
профессиональная улыбка, -- предлагается к продаже творческая
интеллигенция...
По залу проходит короткий, масленый какой-то смешок. Да-а, такой товар
не каждому по карману... Покупать ненужные вещи может себе позволить только
очень богатый человек. Интеллигенция испуганно жмется в угол, из ее
беспорядочной толпы доносятся жалобные возгласы:
-- Где это мы?
-- Как это нас угораздило?
-- Что делать?.. Кто виноват?..
Спокойны только киноактеры и режиссеры -- им не привыкать. Это их
работа -- на публике. Хотя и в их улыбках, если присмотреться, тоже можно
заметить некоторую нервозность. Им тоже как-то не по себе...
В общем, товар не ахти... Берут самых знаменитых, берут и парочку
молодежи побойчее. В основном актрисочек с ножками -- хоть какой-то прок от
них... Ведущий замечает уныние и решает объявить перерыв.
После перерыва торговля вновь оживляется. Ведущий свое дело знает
крепко -- в работу пошел коронный номер:
-- Продажа по разделу "Тела". Предлагается тело с лицензией на вывоз.
Оплата в СКВ. Прошу внимания, господа... цена...
Вот они -- наши женщины! Бойко стучат по помосту каблучки, качаются
бедра... Вот где просыпаются лучшие чувства -- цены растут на глазах,
достаются объемистые кошельки. Ведущий взмок:
-- Регистрируется сделка... Номер такой-то...
Но -- хорошего понемножку. Опять все сходит в накатанную рабочую колею.
Продается, покупается -- страны и народы, сырье и полуфабрикаты, газеты и
телевидение, посты и привилегии... Где-то в котировке сиротливо болтаются
ум, честь и совесть -- они уже никого не интересуют, они вышли в тираж. Да и
качество товара сомнительное... Торги идут к концу. Ведущий ставит последний
номер. Все удивленно переглядываются. На помосте -- маленький, сморщенный и
старый попик в рясе и с большим нательным крестом. Добрые глазки
посматривают на господ брокеров. Ведущий объявляет:
-- Продается царство небесное.
Долгое молчание. Потом неуверенный вопрос:
-- А-а... А оплата какая?
Попик на помосте ласково улыбается:
-- Житие праведное, сынок.
Раздается чей-то приглушенный смешок. Он ползет по залу, набирает силу
и ширится. Вопросы сыплются так, что поп еле успевает поворачиваться:
-- А лицензия на вывоз есть?
-- А оплата по факту?
Попик отвечает:
-- Что ты, сынок, предоплата...
Хохот в зале. Даже ведущий смеется.
-- Предоплата не катит, батюшка, пора знать!
-- А почем опиум для народа?
Вдруг вопрос, за которым следует напряженная тишина:
-- А деньгами возьмешь?
Попик грустно качает головой:
-- Нет, сынок. Царствие небесное за деньги не продается...
Вдруг -- от дверей:
-- Что ты мелешь, окаянный! Не слушайте его, господа, продается!
У дверей -- огромный, благолепный. Седая борода, золотой крест,
шелковая риза... Голос зычный, но приятный:
-- Продается, господа, подходите. За деньги все продается!
Вот это по-нашему! Вокруг благообразного сразу собирается толпа.
Размахивают деньгами, целуют руку... Оно, может быть, товар и непонятный, да
авось пригодится... И только старенький попик сокрушенно бормочет: -- И
легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богачу войти в царствие
Господне...
Жарко. Очень жарко. Май на дворе, а печет, как в июле. Вроде бы
каменные стены, солнца нет -- а жарко. Есть там еще что-нибудь во фляжке? --
Heinz, K umpel, gibв mir mal die Wasserflasche...* Полфляжки... Губы
смочить, остальное -- пулемету. Зараза, пятый ствол меняем, а еще удивляюсь,
что так жарко... Вроде затихло немного. Сбегать, что ли, воды набрать? --
Herr Oberleutenant, darf ich kurz ein biГ chen Wasser ho len?** -- Володя,
поди-ка сюда. -- Что, лапка? -- Да вот, с Тимкой что-то... Ворочается,
руками машет... -- Нуу, ничего. Плохой сон, значит, снится. Бывает. Небось,
нахватал двоек, совесть мучает. -- Да ну тебя, я сегодня дневник смотрела.
Все у него в порядке, пятерка по квантовой, пятерка по пению... Ты послушай,
он чего-то бормочет такое, а что -- не пойму. Не по-нашему вроде. -- Так
может, по английскому двойка? Или контрольная завтра. Переучился... -- Нее,
это не английский. Какой-то другой, похожий...
Бегу-бегу! Я уже здесь. Что, снова Иваны лезут? Как у нас с патронами?
Хайнц, ну что ты смотришь, заряжай давай. Подавай, подавай... Что там
валится? Дьявол, они тут все обрушат! Herr Oberleutenant, давайте
перемещаться, тут скоро совсем делать нечего станет. Сектор обстрела
никакой, ничего не вижу. Да знаю я! Ни шагу назад, за фюрера... Так за
фюрера драться ж надо, а не под завалом погибать. Есть отставить. Иваны
справа! Хайнц, помогай! Хайнц!
-- Не, это не английский. Это, по-моему, немецкий. Фюрер, вассер,
оберлейтенант... Он что, визио насмотрелся? Что там сегодня такое было? --
Что-то такое про войну, не помню. Да... неудивительно. Только он ведь длинно
так бормочет, понимаешь? Он же немецкий в школе не учит, откуда это? -- Из
фильма, наверное. Или игрушка какая-нибудь компьютерная. Говорил же -- не
надо ему брать этот дурацкий "Виртуал". Он же из него не вылазит, все время
что-нибудь крутит. То он Робин Гуд, то Конан-варвар, теперь это еще... -- Да
нет, нет там такой игры. Хотя -- может, дал кто из ребят...
Так точно, товарищ старший лейтенант. Там здание какое-то заслоняет,
подвал. Из подвала пулемет без передышки кроет -- не пройти. Улица такая,
узкая, знаете... Нет, мин нет. Вроде нет. Хотя там поди проверь, как следует
-- он же строчит, погань. А на чердаке ...кукушка" сидит, одна или две.
Осторожнее, товарищ старший лейтенант. Не высовывайтесь -- они сверху мочат.
А обойти эту точку как-нибудь нельзя? Что там за этим домом такое? Что-о-о?
Нет, правда? -- Schatz***, я волнуюсь. С ним такого никогда не было. Он
всегда очень спокойно спит. -- Ну что ты, Гунде, ну успокойся. Ну что ты все
время плачешь? Глаза на мокром месте... -- Да-а, ты за сына не волнуешься,
да? Я тут переживаю... -- И я переживаю, только не плачу. Ну чего ты
паникуешь? Сон плохой приснился, с кем не бывает. -- С ним не бывает! Я же
говорю -- он всегда очень тихо... -- А сегодня -- нет. Мало ли, перепугался
чего-нибудь. Я, помню, когда маленький был, во сне иногда такое орал... -- А
он -- какое? Ты понимаешь, что это за язык? -- Нет. Латынь? -- Сам ты
латынь! Это не французский и не английский. Это какой-то славянский. У меня
бабушка -- полька, так она как заговорит -- вот точно так же, "псс" да
"пшш". -- Славянский? Он что, польский в школе учит? -- Нет, не учит, чего
вдруг? Английский, французский да латынь.
Товарищ старший лейтенант, нельзя там просто так пройти. Танк бы
подогнать да прямой наводкой раздолбать, а так -- нельзя. Положат всех. Он
же там, понимаете, сидит, как заноза в... ээ... в общем, не выковыряешь.
Даже гранату кинуть не подберешься -- "кукушка" сверху снимет. Нет, я
понимаю, что танк тоже нельзя -- у них там фаустпатроны тоже должны быть.
Вот же ж закопались, фрицы поганые...
-- Кто это -- Фриц? У него в классе есть такой? -- Нет, кажется. И
поляков нет. Есть несколько турок, есть русский. Послушай, может -- это
по-русски? -- И откуда он так хорошо по-русски тебе станет говорить? Ты
послушай -- он же бегло чешет, как на родном. И потом -- что такое
фаустпатрон? Это же не по-русски вроде, по-нашему. А что такое -- непонятно.
Может, у них там игра какая-нибудь? -- Не знаю. Только не нравятся мне эти
игры. Смотри, до чего ребенка довели, он же так заболеть может...
Я же говорил, уходить надо! Куда-куда?Я знаю, куда? Вы здесь начальник,
вот и командуйте! Что, запасных позиций нет? Как это -- нет? Я под Харьковом
еще не так дрался, а за спиной всегда окопчик был! Вы мне перед носом своим
пистолетом не машите, я Вам не... что? Как -- некуда? Что сзади? Вот черт, а
я ж не знал... Я не берлинец, Herr Oberleutenant, я из
Гайленкирхена...Понял. Понял. Все. Некуда. Хайнц, заряжай. Сейчас они опять
пойдут. Им через нас только...
-- Вовка, ну нет, ну так нельзя... Давай его разбудим... -- Тоже плохо.
Еще вскочит, переполошится... Попробуй его укачать, что ли. Ничего себе,
тринадцатый год оболтусу -- укачивать его надо. -- Ну и ничего, ну и
укачивать! Некоторых и в сорок надо... Тшшш, тшшш, маленький. Все хорошо,
все хорошо. А-а, а-а, мама покачает, все будет хорошо... Спи, птенчик,
спи...
--Гельмут, я боюсь. Я так не могу. Что делать? -- Ну погоди... У него
температура есть? -- Нет, кажется. Вот, лоб нормальный, губы не запеклись...
-- А он поел хорошо сегодня? -- Вот вечно ты так -- ты же рядом за столом
сидел! -- Слушай, перестань. Ну не помню я... -- А, ладно. Хорошо, нормально